Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
В обозе Медного всадника
В обозе Медного всадника // Новое время. № 41. 1996 г.
С развитием демократии в Москве поубавилось достопримечательностей. Раньше в разряд семи чудес света входили, бесспорно, московские магазины, где восхищенное население провинции могло лицезреть (и даже купить как сувениры) мясо, масло, колбасу, сыр, апельсины, бананы и шоколадные конфеты, а если очень везло, то и зефир с мармеладом, импортных кур и какие-нибудь аглицкие туфельки, а то и австрийские зимние сапожки. Наряду с Грановитой Палатой и соборами Кремля можно было посетить оперу во Дворце съездов и насладиться бутербродами с икрой, балыком, семгой, взбитыми сливками и антиквариатом вроде трюфелей и «Мишек косолапых» на Севере и Юге. Сейчас это удовольствие отпало, ибо, благодаря гайдаровским реформам, все эти дефицитные продукты и даже кое-что из репертуара закрытых распределителей (икра, крабы, языки, балыки) распространились по российским просторам, а заодно появились ранее невиданные даже в ЦК КПСС иностранные окорока, колбасы и паштеты. Говорят, что именно этот фактор (то, что западный рабочий питается лучше советского генсека) и подвигнул Михаила Сергеевича и Раису Максимовну на перестройку, переплавку, перекройку советского угольного бассейна в западные алмазные залежи, в результате чего социализм так «заколебали», что он с горя развалился, за что мы должны выставлять чете Горбачевых водку и закуску (а также десерт, машину, охрану, госдачу) до конца их дней.
Была у нас, правда, еще одна достопримечательность — ВДНХ. Но туда гостей столицы влекло все то же желание: увидеть хотя бы через стекло павильонов товары народного потребления, которые делались специально для ВДНХ в единственном экземпляре и больше не стояли и не висели нигде. Сейчас вся страна ломится от западных, восточных, южных и северных товаров.
Дети мечтали о Кремлевской елке и елке во Дворце съездов. Но их туда влекли опять-таки подарки, куда входили невиданные в будни СССР сладости. Теперь всего этого сколько угодно и в праздники, и в будни, а комсомольского вида Снегурочка и партийный Дед Мороз воспринимаются детками на уровне Серого Волка и Бабы Яги.
Последняя московская достопримечательность
Но одно чудо света у нас в Москве все-таки осталось. Это Марк Захаров, режиссер, фантазер, бутозер, сатирик и поэт, и его театр Ленком, в котором от Ленинского комсомола уцелела только одна идея:
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала…
Марк Захаров в театральном деле — не только разведчик, но даже и диверсант. Марк Захаров никогда не освобождает своих заложников-театралов. Тот, кто у него побывал, уж вовек не выберется из плена, потому что плен больно пленительный. И как советские солдатушки — бравы ребятушки, которые, побывав в афганском плену, принимали ислам, заводили себе жену, а то и пару жен, забывали русский язык и отказывались возвращаться, зрители Марка Захарова, заправского моджахеда — борца за свободу искусства,— принимают веру Ленкома, вступают в масонский ленкомовский орден и поклоняются своему великому Мастеру — Марку Анатольевичу. Ах, как хорошо и круто в масонской ленкомовской ложе! Марк Захаров — это Джек-Потрошитель. Сегодня потратим «Гамлета», завтра «Чайку». Подкопавшись под русскую и французскую истории, Марк Захаров подвел подкоп и под английскую. Пороховой заговор! И вышло, что она, английская история,— смежная с российской, так что не ошиблись сталинские следователи, предположив, что можно прорыть туннель от Бомбея до Лондона с пересадкой в Москве.
Оказавшись в Москве, надо не шляться в Думу, даже если дадут пригласительный билет. Эка невидаль! Дурдом есть в каждом городе. А вот Ленкома нет больше нигде, даже на Марсе. И нигде нет такого спектакля «Королевские игры» о Генрихе VIII. Генрихи, Франциски, Иваны, Борисы… Великая Реформация: англиканская церковь, независимость британцев от Рима, от Папы, светский скепсис английских королей и английских купцов-бизнесменов, над которыми вечно шелестела Великая Хартия Вольностей… С чего это началось? С чисто личного желания Генри послать подальше свою постылую жену Екатерину Арагонскую, испанку, и жениться на прелестной Анне Болейн, англичанке. А Папа не позволял. Пришлось послать Папу, католицизм, Рим, Святой Престол, своих епископов, Испанию. Так Англия стала оплотом свободной совести и индивидуализма (Генри захотел «по своей глупой воле пожить») против инквизиции и клерикализма.
Спасибо Анне Болейн. Но по тому же высшему закону индивидуализма и своеволия верховной власти ее отправили на эшафот (якобы за измену супружескому долгу, а на самом деле за то, что не смогла родить наследника престола). И летит над залом торпеда власти, ощетинившийся шипами-боеголовками резиновый аэростат, похожий на гигантский презерватив. Символы и атрибуты власти: Фаллос — оплодотворение реальности, преобразование мира, реформы, если хотите, полет, мрачный и жестокий полет орла с окровавленным клювом и жертвой в когтях; шипы, неизбежные шипы насилия, высовывающиеся из-под роз прогрессивных перемен.
Борясь с испанской инквизицией (заочно), Генрих VIII отправил на плаху Томаса Мора и казнил массу священников и мирян, не пожелавших отречься от Рима и католицизма. Кровь текла потоками во имя будущих британских вольностей. А священник Кранмер, будущий примас Англии, у Марка Захарова едва ли не дьявол, даже с рогами. Сподвижник Генри, его Столыпин, его Меньшиков…
Сделка с дьяволом
Страшные вещи раскопал Ленком в английской истории. Власть — это всегда сделка с дьяволом, и, принося президентскую присягу или принимая корону, властитель Англии XVI века или России (с XVI по XX вв.) заключает сделку с Сатаной. (А за подписью на пергаменте — кровью — дело не станет. Особенно, если он реформатор.) От Анны Болейн останется Елизавета. Будущая великая королева, положившая в фундамент английской демократии бизнес, торговлю, морскую мощь, деньги, гражданские свободы, современный протестантизм. Генрих VIII был злодеем. И Елизавете пришлось стать злодейкой. Ее великому королевскому делу мешала Мария Стюарт. Живая человеческая жизнь — поперек прогресса. На дороге у британской демократии. Пришлось отрубить ей голову. Реформы — это круто.
Да полно, была ли какая-нибудь власть без злодейства, и сколько могла она продержаться? Федор Иоаннович рано умер, Дмитрию Отрепьеву россияне устроили суд Линча, Вацлав Гавел правит в крошечной благополучной европейской стране…
Марк Захаров не выносит вердикт. Его приговор: «се ля ви»
И значит, не будет толка
От веры в себя и в Бога,
И, значит, остались только
Иллюзия — и дорога.
И плыть над землей закатам,
И плыть над землей рассветам.
Удобрить ее — солдатам,
Одобрить ее — поэтам.
(И.Бродский)
Марк Захаров — поэт. Он приемлет жизнь, он приемлет власть, он приемлет неизбежность злодейства. Революционеры же, к коим и я принадлежу, отрицают злодейства былых времен во имя злодейств грядущих, чаще всего являющихся мщением за предыдущие злодейства и лучшим средством «сделать реформы необратимыми». После Чечни Борис Ельцин, конечно, злодей. Но вся наша досада и боль — от нерентабельности и бесплодности его злодейства. Это злодейство — не реформа, а контрреформа. Не революция, а реставрация. Мы же не слишком пеняем США на атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. Это злодейство привело Японию к либерализму, а мир — к концу войны. Надо знать, кого и за что убивать. Тогда тебе изваяют памятник и поставят на Сенатской площади. Если ты «железною рукою Россию вздернешь на дыбы».
Мы в юности брезговали Медным всадником. Мы говорили, что «никогда, ни за что, ни под каким видом». Мы жалели стрельцов, царевича Алексея, раскольников, сжигавшихся в скитах, Парашу и Евгения. Но это была цена билета в Европу, хотя бы в общий вагон, на крышу, в теплушку. Мы оказались в обозе у Медного всадника, а вместо стрельцов нам пришлось подавлять анпиловцев, баркашовцев, нардепов. Руцкой — чем не Хованский? Сажи Умалатова — чем не царевна Софья? Мы смотрели, как горит их скит, и испытали невиданное торжество реформатора, который лично устраняет темные силы реакции. Мы оскоромились. Чем мы лучше Петра? Борис Годунов был западник, а царевич Дмитрий, говорят, удался в царя Иоанна. Значит, был бы реакционер.
Спектакль, который не кончается
Пушкин не судит Бориса. История — бумеранг. Содеянное вернется к тебе со смещённым центром тяжести.
Гони коней, гони коней!
Богатство, смерть и власть,
Но что на свете есть сильней,
Но что сильней, чем страсть?
Враги поймут, глупцы простят,
Но кто заучит роль,
Тот страстотерпец, тот солдат,
Солдат, мертвец, король.
И Иосиф Бродский, и Марк Захаров знают, что власть и реформа — королевская игра. «…Ведь мы играем не из денег, а чтобы вечность проводить». Спектакль Ленкома «Королевские игры» не кончится при нас. Мы не можем выйти из зала, потому что с 1991 года мы персонажи этой пьесы.
Наступает очередное открытие сезона. Театральный сезон открывается цветами и премьерами; осенний политический сезон распахивает свою зубастую пасть и никак нельзя узнать заранее, пронесет, или зубы лязгнут и перекусят пополам, потому что закрытие сезона зависит не от снегов и дождей, а от блудливых политиков, разыгрывающих из себя олимпийцев и спускающих на нас всех Кракенов, которыми они располагают.
В Чечне по изрытым танками полям гуляет воронье, и неизвестно, сколько продлится передышка и не возобновиться ли артобстрел. Штрафные чеченские батальоны греются на солнышке, пока земля еще вертится, пока еще ярок свет… Русская история, записанная русской поэзией, продолжается.
На Таганке и на улице Чехова высятся два театра, словно катод и анод, а между ними, как электроны, снуют интеллигенты, владеющие тайной пирокинеза. В мрачном царстве вовсю горит свет, который не смогут никогда отключить ни Наздратенко, ни Егоров, ни Лужков. Слава Богу, эти рубильники не у них, а у нас. От дерзкого вызова Таганки, где Гамлет-антисоветчик бился о железный занавес, до Гамлета Ленкома, участвовавшего в схватке за власть под ковром, протянулась вольтова дуга. От юношеского вызова Юрия Любимова — до зрелого отчаяния Марка Захарова.
Мы выросли на Таганке под зонги Брехта и стихи Вознесенского. Мы летали, как красивые осенебри. Мы верили и любили, счастливые первенцы творенья. А потом мы стали взрослыми и пришли к Марку Захарову для того, чтобы принять из его рук, как чашу цикуты, последнюю, смертельную истину:
«А теперь мы будем делать добро. Мы будем делать его из зла, потому что его больше не из чего сделать».
