Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Конечно, усилия тщетны
Конечно, усилия тщетны // Новое время. - 1996. - №42.
Дано: в одном закрытом помещении собираются недобитые Софьей Власьевной диссиденты Феликс Светов, Алексей Смирнов, Александр Подрабинек, Лев Тимофеев и Виктор Орехов, окаймленные депутатами-демократами, остатками «былой роскоши» мощных некогда рядов: Константином Боровым, Галиной Старовойтовой, Глебом Якуниным, Юлием Рыбаковым. А между ними порхают представители демократических СМИ: всяких там «Известий», «Курантов», «МК» и прочих. Уютно светится камера НТВ.
Требуется вопросить: что и где происходит? Слет политзеков? Политический и консультативный совет под председательством Ивана Рыбкина при администрации президента? Конференция «КГБ позавчера, сегодня, послезавтра»? Правозащитный симпозиум о посткоммунистической России под эгидой престижного западного фонда?
Ничуть не бывало! Действие происходит в Московском городском суде, в чистеньком мраморном палаццо, увенчанном российским триколором. Юстиция празднует новоселье: из темного, тесного и грязного здания на Каланчевке ее переселили в роскошное помещение с лифтами, с кафе, с буфетом. По случаю новоселья подано угощение! К сожалению, традиционное: правозащитник в собственном соку. Вот этим «традиционный сбор» правозащитников и объясняется.
Теперь, чем бы это ни кончилось, даже оправдательный приговор не отменит убийственного факта самого суда. Даже если суд признает, что я не оскорбляла нацию (свою собственную) и что я, в общем-то, не враг народа, а всего-навсего «попутчик» (раз уж мы вводим большевистскую терминологию). Никто не сможет поправить и изменить тот факт, что два года по политическим мотивам меня не выпускают за границу (даже на неделю), опять-таки как в «доброе» старое время, когда Солженицын не мог съездить за Нобелевской премией, а менее известные граждане бежали на плотах или перекрашивались в черный цвет, чтобы сойти за негров и попасть в американское посольство.
Судьи стали несменяемы, как на Западе. Но там их независимость не опасна, ибо оттенена веками правового государства и такого же сознания. А у нас советские судьи и советские прокуроры, многие из которых еще 10—12 лет назад выносили приговоры диссидентам: Анатолию Марченко, Владимиру Буковскому, Елене Георгиевне Боннэр. Именно в этом самом Мосгорсуде. Давали семь и пять. Норма. Партмаксимум. Семь — лагерей, пять — ссылки. Или — десять лет лагерей по ч.II ст.70 УК. И ведь ни один не пожалел обреченных людей, не дал, скажем, два и один. У судьи Губановой Т.К., которая выпала мне на долю, двадцать лет стажа. Диссидентских процессов за ней не числится, но атмосфера их лежит на всех, кто ходил мимо с папками дел, кто не передал на волю последнее письмо, не сунул последнюю в их жизни шоколадку Анатолию Марченко, Василю Стусу, Олексе Тихому, Юрию Галанскову.
Судья может все. Может безнаказанно убить, вынеся смертный приговор заведомо невиновному. И не будет отвечать, в отличие от омоновца или следователя МВД, забивших насмерть арестанта (здесь хоть есть один шанс из тысячи).
А что у нас, кстати, в суде? Ведь нужен какой-то предмет преступления. Нужен труп, или взломанный сейф, или ограбленная квартира, или захваченный самолет. Нужен пострадавший. А на моем процессе нет ничего, кроме двух статей, написанных мною два с половиной и три года назад. Статей с критикой Ивана Калиты, Иоанна Грозного, Сталина, Нельсона Манделы, японских милитаристов, напавших на Перл-Харбор, и электората Зюганова и Жириновского. И есть мое интервью, данное два с половиной года назад эстонскому телевидению. Вернее, интервью-то как раз и нет. Ни распечатки, ни кассеты. А есть, по принципу испорченного телефона, отзыв самой правдивой в СССР газеты «Правда» по мотивам заметки в аналогичного профиля газете «Молодежь Эстонии» с более чем вольным «переводом» фрагментов из моего интервью. Это все очень похоже на копию картины Куинжи, сделанную творческим содружеством пары мартышек. Что, спрашивается, должна делать защита при таком обвинении? А.И.Лебедь обычно объясняет для дураков, а адвокат Генри Резник и общественные защитники депутат Константин Боровой и члены российского Пен-центра Лев Тимофеев (бывший политзек) и Александр Ткаченко объясняют для суда и прокурора, которые их даже не слушают. Зачем объясняют?
Был такой эпизод на Петроградском церковном процессе, проходившем с 9 июня по 5 июля 1922 года. Профессоров и священников судили за сопротивление сдаче церковных ценностей, хотя они были сданы, и это все знали. (Четверых, кстати, после этого процесса расстреляли.) Адвокат С.Я.Гурович сказал то, что может сказать и Г.Резник в своей защитительной речи:
«Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвинения… Что скажет история? Изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смерти. Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со словом. Пока длятся прения — подсудимые живы. Кончатся прения — кончится жизнь…»
Защиту жалко больше всего. И звучит над залом неслышный юридический вальс Юлия Кима:
«Конечно, усилия тщетны,
и им не вдолбить ничего.
Предметы для них беспредметны,
а белое — просто черно».
Прокурор утверждает, что я ведьма, адвокаты доказывают, что у меня нет рогов и копыт. Удивительно еще, что к пытке не прибегают. Эксперт Рощин С.К., за 20-летний стаж в КГБ поднаторевший в литературном анализе самиздата, негодует, что я посмела сравнить Сталина с Гитлером и расценить подвиг многомиллионного советского народа как его посильную помощь в схватке двух тиранов — одному из них.
Прокурор Лыгин призывает адвоката, защитников и подсудимую не умничать. Легко догадаться, почему. Чтобы было достигнуто «равенство сторон в состязательном процессе». Сам прокурор начал с того, что пообещал разобраться с Достоевским (за выражение «Тварь я дрожащая, или право имею?»). Умники всегда были врагами рабоче-крестьянского государства Советов.
В фильме «Вынос тела», который недавно показали глубокой ночью, спятивший узник ГУЛАГа воображает себя следователем НКВД и очень любит допрашивать «с пристрастием» гостей своего внука. И хотя абсурдность ситуации им ясна, постепенно ритм и лексика сталинского допроса их гипнотизируют, и становится страшно. Они начинают оправдываться: давать показания. Именно это и происходит с 26 сентября в Мосгорсуде: плотная и душная атмосфера сталинщины сгущается над залом, и нереальным кажется все, что произошло после августа 1991 года. С одним только отличием: жертвы лжечекиста могли убежать из его квартиры. Нам бежать некуда.
