Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы: фашизм.
Мы — рецидивисты
Мы — рецидивисты // "Демократический выбор" №46, 1997 год
Которые сутки пылает станица! Которые сутки заседает комитет пожарников, брандмейстеров и брандмайоров, обсуждая оптимальные методы пожаротушения! Так долго они все заседают, что рождаются сомнения: пожарники это или поджигатели. А кони все скачут и скачут… А избы горят и горят… Все эти ассоциации рождаются в взволнованных умах немногих нормальных людей, посетителей нашего Бедлама, при виде того, как постоянный бедламовский контингент: пациенты, доктора, санитары — обсуждает на очередном конгрессе угрозу фашизма в России. Обсуждать это дело надо было начинать в 1916 году, до Февраля и до Октября; на 80 без малого лет мы уже опоздали. Но обсуждать не вредно — поэтому обсудим. Принято считать, что здоровая российская натура фашизмом не страдает (из-за якобы противоположного недуга коммунизма и, конечно, потому, что россиян не судили на Нюрнбергском процессе, а раз не пойман, значит, не вор). Вон Андрей Козырев и Егор Гайдар никак не могут доказать Владимиру Жириновскому, кто есть who («ху»). Сжалимся над российским истэблишментом и избавим его от сомнений, может ли у нас ангина сочетаться с холериной, а скарлатина — с аппендицитом, или один недуг, вопреки всем законам аллопатии, излечивает другой.
Фашизмы бывают всякие: средиземноморские, евразийские, латиноамериканские, с черными полковниками и коричневыми генералами, агрессивные и депрессивные (КНДР, Куба), религиозные (Иран) и атеистические (Ирак). Почище коллекции «Камей». Но поскольку порода одна, то есть и некая характерность в масти, шкуре, в выражении «морды лица». Самый главный и общий признак: этатизм. Неизлечимая проказа державности, незаметно переходящая везде и всегда в некую позу держимордости. Приоритет интересов государства (коллектива, общества, рода, нации, семьи, мафии) по отношению к правам индивидуума. Помните, как Варвара Лоханкина у Ильфа и Петрова говорила своему Васисуалию, не желавшему отпускать ее к Птибурдукову: «Это бунт индивидуальности! Общественность тебя осудит». Это все по поводу голодовки протеста и вообще интеллигентской манеры качать права. Хорошо бы, если бы Держава на каждое такое заявление получала тот самый классический ответ: «Волчица ты! Тебя я презираю!» Особенно уместно было такое заявление на предложение матери-Родины прогуляться на два годика в армию и за это время смотаться послужить Отечеству в составе карательного корпуса в Чечне. Помнится, у четы Лоханкиных на столе лежали хлебные карточки. Между этатизмом и хлебными карточками существует прямая зависимость. Гитлер в последние годы существования Третьего Рейха кормил немцев эрзац-хлебом по талонам, Сталин давал не Бог весть какую пайку, Брежнев увлекался талонами, визитками, заказами для ударников (в 30-е им давали леденцы, в 80-е — баночку икры), спартанцы в сисситиях Ликурга хлебали баланду (черный суп из бычьей крови), Фидель дает 2 яйца в месяц. Этатизм исключает либеральную экономику и, следовательно, сытость. Интересы Молоха-государства потребуют или сразу продразверстки, комбедов и военного коммунизма, или по мере расплющивания человеческих интересов под государственным катком Рейху понадобится прибрать к рукам производства эгоистов-капиталистов, как в Германии 40-х годов. Даже богатенький Рим, загнавший своих свободных земледельцев в легионы и севший исключительно на рабский труд (с производительностью как в рязанском колхозе), уже во II веке ощутил, что ни военные победы, ни политическая демократия не светят там, где народ превращается в быдло, вопящее: «Panem et circences!» («Хлеба и зрелищ!»). Так что варвары, взявшие Рим,— это был своего рода распад СССР, только у выживших римлян хватило ума никогда более не говорить о воссоздании Римской империи на основе добровольной интеграции.
А мы, россияне, насчет этатизма перспективный народ. Еще до варягов в VII веке и вплоть до монголо-татар славяне на Руси (или, точнее, в Поросье) жили вервью. Такая ранняя была община с круговой порукой, с общинным землепользованием. Мир. Артель. Та самая трижды проклятая соборность хлева и стада, которая лишила нас самоуважения, чувства личной ответственности, личного состояния, личной свободы. Английские йомены и английские лорды плевали на королей еще в XI веке, а в XIII уже имели Великую Хартию вольностей. 1215 год. Именно тогда и определилось, что «никогда, никогда англичанин не будет рабом». Норвежские бонды вообще не знали зависимости от общины или ярла. Только вооруженные фермеры с начала времен. А вот нашу общину Столыпин так и не смог изжить. Ее надо было дотаций лишить, как колхозы и совхозы. Собор — это тот же муравейник, только повыше. Но если муравьи не филонят, то люди — элементарно, поэтому соборность всегда облупленная, больная, бедная, заплеванная, грязная. Пустырь. Ничей надел. Заросшее сорняками колхозное поле. Привязанные к потолку колхозные буренки, падающие с ног. А за этой сущностью из беды, глупости и лени — парадный фасад из государственной лжи. Соврать. Принудить врать всех. Чтоб не догадались о соборной помойке. А для тотальной лжи нужен тотальный террор. Кстати, этот параметр (этатизм) одинаков как для фашизма, так и для коммунизма. И мы в этом этатизме купаемся. Он для нас органичен. Все для фронта, все для победы! Наше слово гордое «товарищ» нам дороже всех красивых слов! Со щитом или на щите! Забота наша простая, забота у нас такая: была бы страна родная, и нету других забот! У немцев, римлян, греков это был эпизод. Несварение желудка. А у нас — это органика. Рак. Инкурабельный, похоже.
Второй параметр фашизма — экспансионизм. «Но мы еще дойдем до Ганга. Но мы еще умрем в боях…» Любимый мной Павел Коган, написавший это, мог бы служить в СС. «Идут по Украине войска из группы «Центр». А перед нами все цветет, а сзади все горит. Не надо думать: с нами тот, кто все за нас решит…» Чем отличался Павел Коган от Хорста Весселя? Разве что литературным талантом… Они оба смогли бы спеть: «Возьму шинель, и автомат, и каску, в защитную окрашенную краску, ударю шаг по улочкам горбатым: как славно быть солдатом, солдатом!» Обязательно экспансия. Большая Россия охватила Украину, Балтию, Среднюю Азию, Кавказ. Большой СССР разжился Восточной Европой, полез в Афган. Большая Германия пыталась прикарманить Европу. КНДР-карлик, и то пытается захватить Южную Корею. Кубе некуда было ткнуться, так она отправляла на экспорт Че Гевару, чтобы он в Колумбии воду мутил. Жизненного пространства не хватало как фашизму, так и коммунизму. Оба страдали клаустрофобией. Так что и здесь никакой разницы. И результат тот же: когда в хате колотится, на мельнице не молотится. Голодный злобный Ирак. Голодная злобная Совдепия. И здесь у нас все путем. Московская Орда воюет за жизненное пространство с XVI века. Ливонская война. Взятие Казани. Польские разделы. Пакт Молотов-Риббентроп. Нашу Родину мы всегда носили с собой на гусеницах танков и на подошвах своих сапог. Кирзовых солдатских сапог. Итак, два параметра фашизма у нас в крови, и очень глубоко.
Третий параметр — нацизм или чувство превосходства. Мессианство расовое, этническое, идеологическое. Закрытость. Железный занавес. Китайская стена. Теория чучхе в той или иной форме. Лакедемоняне Ликурга были столь же полны национальной спартанской спеси по отношению к афинянам, беотийцам, коринфянам, как контрактники Грачева по отношению к чеченцам, таджикам, грузинам. Правда, спартанцы охотились на илотов, а не на чеченцев, но сути это не меняет. Спесь избранной арийской расы нисколько не превосходила спесь истинных марксистов-ленинцев («Читайте! Завидуйте! Я гражданин Советского Союза!»). Теория чучхе была выдумана нами задолго до Ким Ир Сена, она прозвучала в российское Средневековье с самонадеянностью невежественного и косного византийства: «Два Рима пали, третий Рим стоит, четвертому не бывать». Вот она, концепция закрытого общества, без форточек, без сквозняков. «Запихай меня лучше, как шапку, в рукав жаркой шубы сибирских степей». Вот они пять веков нас и запихивают. Третий параметр с нами, в нас, при нас. И опять никакой разницы с фашизмом у нашего доморощенного коммунизма. Мы хроники, мы бациллоносители. В плане фашизма — мы рецидивисты. Поэтому нам, как диабетикам, всю жизнь надо носить с собой полный шприц инсулина: запрет коммунистической и фашистской деятельности для нас станет такой спасительной перманентной инъекцией. Врожденные заболевания не проходят. Это как порок сердца. Пусть уже в детском саду ребенок узнает о существовании табу. Табу на коммунизм и фашизм, на каннибализм, на интимные отношения с родителями. Табу на скотство и на зверство. А что такое коммунизм и фашизм, если не скотство и не зверство?
