Руки на затворе, голова в тоске
Руки на затворе, голова в тоске // kоМоk (Красноярск) № ?, 1997 год
На этот раз День Победы был отпразднован властями прилично и демократично, со светской умеренностью. Никто не полез на Мавзолей грязного политика, когда-то пожелавшего поражения своему Отечеству, дабы превратить «империалистическую войну в гражданскую». По Москве не гоняли танки и баллистические ракеты, как в прошлый и позапрошлый раз. Знамя Победы столь одиозного цвета скромненько пронесли мимо коврика, на котором стояли Президент и свита. Праздник вышел совсем не милитаристский и миролюбивый. Ни штурма, ни натиска, ни казармы, ни тебе маршала или министра верхом на черной «Чайке». Ни «дранг нах Вестен» — никакого похода на Запад с целью сдерживания, одергивания и уполовинивания злополучного НАТО, чем всю дорогу занимается министр Примаков, который замечен в связях, порочащих Россию (с Китаем, Ираном, Ираком и прочими субъектами международного права в паранджах, ошейниках, намордниках и других атрибутах тоталитаризма). Тем паче что у него нашлись помощники, два военспеца (Иван Рыбкин и Борис Березовский), разрабатывающих тактику нанесения превентивных ядерных ударов. Вот это разрядочка! Под щучью голову. Непонятно только, в каком направлении наши ядерные рейнджеры намерены приударять. Ведь нам недавно объявили, что наши ракеты на Запад уже не нацелены. На Севере вроде никого нет, кроме моржей, а они не представляют угрозы национальной безопасности. О перенацеливании ракет на Юг или Восток нам тоже ничего не сказали. Ни нам, ни китайским товарищам, ни иранским правоверным. А то они бы и ездить к нам не стали. Если ракеты нацелены просто вверх, то как бы они на нас же и не свалились.
Не везет нам с Советом Безопасности. Самые мирные и тихие люди, вроде Ивана Рыбкина, самые штатские и нестроевые, Бориса Березовского, начинают, придя туда, топорщить усы, греметь саблей, чистить маузер и топать сапожищами. И, конечно, кричать: «На караул! Стой, стрелять буду! В штыковую, ура!» Куда там до них ветеранам войны! Они воевали, они знают, что почем. Когда-то такие-же пустые, как глиняные горшки, и глупые политики, звонкие от своей пустоты, тоже вращали глазами и поводили усами. Одни — в Берлине. Вторые — в Кремле. Гитлер. Сталин. Молотов. Риббентроп. А потом будущим ветеранам, что немецким, что советским, пришлось идти на смерть. Десятки миллионов трупов, руины Европы, горящие русские хаты, мир, опутанный колючей проволокой их концлагерей, что в Освенциме, что на Колыме. Холокост. Восточная Европа под советским кирзовым сапогом. Немецких политиков хоть повесили, а заваривший нацистскую кашу отравился, как крыса. А вот советские политики умерли в своей постели. При чинах. При орденах. При пайках. Я никогда не пойму, возвратившиеся с фронта войска не свернули партии и правительству их жирные шеи.
Я понимаю, чему радовались старики на Поклонной горе и на Кремлевском приеме, где Президент им задал банкет. Они старательно надели все ордена, потому что в их бедной и серой жизни у них не было других украшений и другого достояния. Как же страшна и беспросветна была их жизнь при «Отце народов» и после него, если самым теплым, самым милым воспоминанием в ней оказалась эта кошмарная война! Тот, кто читал кромешные военные повести Василя Быкова, особенно «Западню», поймет причину этой ностальгии. За всю свою жизнь до 1991 года это погибшее, проклятое поколение, жившее под могильной плитой сталинской длани, в его сатанинской тени (которой хватило до самой перестройки, которая возникала поочередно в Тбилиси 9 апреля 1989 года, в Баку 1990 года, в Вильнюсе 1991 года и в том же году — в Москве, но только в августе; которая материализовалась в Белом доме 3 октября 1993-го), только на этой войне смогло выпрямиться, поднять глаза, перестать дрожать от страха арестных ночей и стукаческих дней. Смерть от пули была не страшна тем, кто столько месяцев и лет ждал гибели под пытками, в застенках, от рук палачей, в концлагере, после жутких мучений, голода и надругательств. Вся страна была записана в штрафники — на всякий случай. И не только одни зеки могли бы отнести на свой счет горькую песню Высоцкого:
Все срока уже закончены, А у лагерных ворот, Что крест-накрест заколочены, Надпись: Все ушли на фронт.
Вся страна была одной сплошной большой зоной. И те, кого выпустили на фронт из малых зон и большой Зоны, могли петь и смеяться, как дети: они были далеко от НКВД, Ежова, Берии, Лубянки, а СМЕРШ мог и опоздать, немецкие пули и снаряды прилетали быстрее красных зондеркоманд. Да и не совались чекисты на передовую. «Передок» был отдушиной и почти оазисом. Несчастный герой «Западни», никого не предавший, но отпущенный немцами вместо расстрела к «своим», на верный арест, бросается в наступление, как в спасательную шлюпку: он умрет не в лубянском подвале, а в бою, как человек. Сразу.
У героев 1941-го и 1945 годов, блокадников, защитников Волгограда, (да сотрется имя того, кто вошел первым в географические названия улиц, городов, проспектов, к счастью, теперь переименованных) и Брестской крепостью, у тех, кто пал под Москвой (почти без оружия, необученные, брошенные в вяземскую мясорубку из-за бездарности сталиных, ворошиловых, жуковых, плативших копеечными в их глазах двадцатью жизнями русских солдат за одну жизнь гитлеровского солдата), хватило мужества на нацистов, но они не поняли, что такими же врагами были их комиссары, их правители, их спецслужбы, их палачи, их лагерные надзиратели, их партия и их генералиссимус. Мне кажется, что солдаты 1941 года, такие, как Василь Быков и Юрий Левитанский, это поняли. Кто понял, тот не пошел на Лубянку (комми прямо-таки тянет туда, в свой клуб стукачей и палачей) к Зюганову не столько отмечать конец Второй мировой, сколько призывать поскорее развязать Третью. Обезумевший фанатик, контуженный то ли в Приднестровье, то ли в Боснии, читал стихи про то, как «Андреи и Сереги поднимут МИГи по тревоге, а Техасе будет наш Вася». Сталин тоже что-то в этом роде обещал («малой кровью, на чужой территории»). 30 миллионов наших Вась, Серег и Андреев заплатили жизнью за его позерство и попытки сыграть роль то ли Мария, то ли Юлия Цезаря. Теперь уже никто не станет спорить, что та Победа была пиррова. Прошло 52 года. У нас все свое: свастики — свои, нацисты — свои, фашисты — свои. Газета «Штурмовик» — своя. Коммунисты — свои. До отвала. Лукашенко, с коим мы хотим слиться в экстазе, цитирует Гитлера. Зюганов цитирует Сталина. У него на Лубянке 9 мая собрались бывшие лагерные «кумовья» и «вертухаи». Садисты и заплечных дел мастера из НКВД и эсэсовцы из СМЕРШа. Стукачи и стукачихи, палачи и палачихи. И их потомки, которые упали недалеко от яблоньки. Это они отправляли в сибирские лагеря военнопленных из Бухенвальда, окруженцев, русских партизан из маки, ветеранов Льва Копелева — за жалость к побежденным — и Александра Солженицына — за безобидное письмо к другу с другого фронта. У ветеранов с Поклонной горы и ветеранов НКВД с Лубянки не может быть ни общего праздника, ни общей Родины.
Рыбкин с Березовским тоже сходили бы лучше на зюгановский митинг. Поговорили бы о превентивных ядерных ударах.
Зюгановское черное воинство, армия мертвецов, исторических покойников, когда-то отнявшая у ветеранов с Поклонной горы все радости жизни, свободу, достоинство, достаток, путешествия, пришла, чтобы отнять у них то немногое, что им перепало с августа 1991 г. Теперь мы знаем, что те, кто на Лубянке,— враги. И не надо идти до Берлина. У нас все свое: и фашисты, и коммунисты.
Извлекли ли мы урок или опять наступим на красно-коричневые грабли?
Пришла весна. А у них опять: «руки на затворе, голова в тоске». И мозги уже взлетели вроде! Надо сделать генеральную уборку. Вымыть окна. Содрать красные звезды. Разрушить памятники оккупационного коммунистического режима. Стирка. Ремонт. Декоммунизация. Денацификация. Дезинфекция…
