Дорога в никуда
Дорога в никуда // Новое время. № 45. 1997.
У Марка Захарова в «Ленкоме» который год идет досоветская оптимистическая трагедия «Юнона и Авось». О Несбывшемся, которое в начале XIX в. бросило в свой Ледовый поход камергера Резанова, едва не успевшего подвесть под руку русского царя Калифорнию. Все это могло быть нашим: апельсиновая Калифорния. Форт «Русский». Золотая лихорадка. Голливуд и фабрика грез. Столыпин родился слишком поздно. Ему бы в команду Петра, тоже бредившего морем, торговлей и парусами, как Ассоль.
Несбывшаяся Аляска. Несбывшаяся Калифорния. Это было у нас в руках: Скалистые горы. Manifest destiny. Золотоискатели Джека Лондона, пионеры Белого Безмолвия, со своей веселой, стоической и гордой свободой, Эльдорадо и Бонанза в частном владении — все это могло достаться России. Но пустое и напыщенное имперское правительство, очарованное миражами, выронило царский дар Резанова, и рабский труд жалкого и согбенного народа не мог удержать территории, предназначенные самой судьбой для вольности. Не садись не в свои сани. И лучше Резанову было умереть от пневмонии в Красноярске, нежели увидеть и узнать, что его ум, талант, любовь к Отечеству, рвение были брошены в бездонное холодное болото, которое с XIV века, чавкая, поглощало героические усилия российских реформаторов и вестернизаторов и набрасывало зеленую ряску забвения на свершения меньшинства, за 6 веков не сумевшего оторвать Россию от болота, несмотря даже на петровскую, александровскую и столыпинскую встряски.
«Юнона и Авось» — спектакль о тех, кто пытался выбраться из болота. И чтобы им не было так мучительно больно за бесплодно прожитые годы, ибо плоды-то они взрастили, но некому было их собрать, Марк Захаров ставит еще один спектакль. Спектакль-апологию о болоте и от имени болота. Спектакль — аналогию болота, его манифест. Ибо мы в России ничего без высоких идейных соображений не делаем. Мы живем идейно и мрем идейно, и даже болото большинства, нас заглатывая, имеет свою идею и свое оправдание. Пусть там, на Западе, лишние люди, бродяги и забулдыги, тихо становятся в очередь в ночлежку или за миской благотворительной похлебки, как бедолаги Драйзера и О'Генри. У нас же обитатели «Дна» имеют целый ряд претензий к поверхности и кончают жизнь под забором программно и напоказ, апеллируя непосредственно к Богу, Истории и Року.
Итак, «Варвар и еретик», или пробуждение очередной спящей Красавицы. На этот раз прекрасный принц Марк Захаров поцеловал «Игрока» Достоевского, который 100 лет дремал нераскрытым на книжных полках, ранний, немодный, обойденный критиками и мэтрами кинематографа, и роман проснулся и заговорил, и сказал такое, что все сразу поняли, насколько он нам в нашем хосписе нужен: не для того, чтобы утишить боль перед смертью, а для того, чтобы ее, наконец, сполна испытать. Ибо долг человека перед неминуемым концом лишиться всех иллюзий и хотя бы в смертный час все о себе узнать, ужаснуться и раскаяться. И не для того, чтобы получить утешение, а для того, чтобы обрести отчаяние. Когда нельзя спасти жизнь, спасают душу. Ни Марк Захаров, ни Федор Достоевский не склонны отпускать грехи. И сам Бог ничего никому не отпустит, ибо христианство — не буддизм и не брахманизм. Нельзя улучшить карму в следующем существовании. Нам дана одна жизнь, и тот, кто не успел прожить ее достойно, тот опоздал на вечность. Бог может только пожалеть. И Марк Захаров с Достоевским могут только это, и больше ничего. Христос мог взять к себе в рай разбойника, но праведной жизни, чистой совести и какого-то приличного баланса в книге жизни он дать ему не мог. Видимо, в раю есть свое «Дно» и свои золоторотцы. Христос мог подать милостыню, но на достойную память и достойное место в жизни каждый обязан заработать себе сам.
Алексей Иванович, герой «Игрока», настаивает на том, что он «варвар и еретик». Ему ужасно это нравится. Так же, как чиновнику Мармеладову, сонечкиному папе, нравится пить: он пьет, «ибо страдать хочет». Ценой гибели Сонечки и всего своего семейства. Вообще положительные герои Достоевского — все, как на подбор, бесплодные, проклятые кем-то смоковницы. Их пар уходит не в движение, а в свисток. От агрессивного Родиона Раскольникова до кроткого князя Мышкина. Попытка обойти дело, здравый смысл, прогресс и нормальные европейские стандарты приводят одного к убийству и каторге, другого — к безумию. Сонечку — к идейной проституции. Ивана Карамазова — к сумасшествию. Брат Митя составит компанию Родиону. Брат Алеша, видимо, кончит тем же, чем Мышкин. Их благими намерениями окажется вымощена дорога в смерть и ад для Настасьи Филипповны, Аглаи и Рогожина. Кого-то спасают только филистеры, обыватели, буржуи — то самое созидающее и преодолевающее меньшинство, с деньгами и протестантской этикой: Порфирий Петрович, Свидригайлов, который обустроит семью Катерины Ивановны, Ганечка Иволгин, Разумихин, Иван Шатов, плюнувший на социалистов…
Алексей Иванович игрок, он деньги презирает, и больше всего ему немцы ненавистны за то, что они капитал наживают. Рогожина с Настасьей Филипповной ему в компанию, чтобы деньги в печку совать. Просто не брать их у Рогожина, пойти в сиделки, в учительницы, замуж выйти — это пошло и банально. Взять и сжечь и от барина Тоцкого пойти к купцу — это красиво, это по-нашему. Опозорить себя и погубить — назло человечеству. Когда мы, наконец, поймем, что человечеству на нас плевать? И Богу — тоже. Он не любит ни бездельников, ни комедиантов, ни неврастеников. Разве что француз де-Грие покорыствоваться захочет бабулиным капиталом, так и то потому, что генералу много денег в долг давал. За инвестиции надо платить! Ну, еще Астлей выкупит пару раз из долговой тюрьмы. Потом и ему наши кривляния осточертеют. Не огорчайтесь, Резанов ничего не потерял от неуспеха. Был бы успех, достался бы он в руки Алексею Ивановичу, Полине, бабуленьке, генералу, князю Мышкину и Раскольникову, а после — Ленину с Троцким, Сталину да Брежневу. Слишком много положительных героев из саг, мистерий, мавзолеев и с постаментов и ходуль. Положительные герои русской литературы изобрели русскую рулетку — скуки ради. И все пули попали в цель. Нам не дано родить, нам дано умереть родами, и наше будущее, наша Россия умрет вместе с нами, как нерожденное дитя. И великое русское искусство положит на наши могилы свой пленительный венок. О, как пахнут эти смертельные асфодели и орхидеи от Достоевского, Чехова и Марка Захарова! Он первый понял, что Чехов — это конспект Достоевского. Наш загробный оркестр играет «Прощание Славянки». Не на сцене — уже в фойе. В жизни. То есть на похоронах. Три сестры незримо проходят по страницам Достоевского. Они провожают Вершинина и Соленого, Андрея и Раскольникова, Алексея Ивановича и князя Мышкина, дядю Ваню и Митю с Иваном и Алешей, Настасью Филипповну и Человека из подполья, уходящих по дороге в никуда: в сумасшедший дом, на каторгу, в долговую яму, в казарму, на тот свет. В болото, где обманными, искусственными, опасными для живых огоньками их судьбы, положенные на музыку великой русской литературы великими русскими писателями будут увлекать в трясину следующие поколения.
Мир будет нас оплакивать от шести до десяти. А потом спектакль кончится, и мир пойдет домой ужинать и забудет нас — до следующих гастролей Таганки и Ленкома.
