Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее... // Новое время. - 1997. - №23.
На Каннском фестивале нас не было. Национал-патриоты очень огорчились и даже вывели некую зависимость: не надо было разваливать Союз, ликвидировать мощь сверхдержавы. Раньше нас уважали, и на каждую боеголовку накидывали премии и дипломы. А теперь мы слабые и голодные, и потому Алле Пугачевой дали пятнадцатое место, а в Канны, Венецию, Берлин и Голливуд и вовсе не зовут. О бедной России замолвите слово…
«Патриоты» редко бывают правы, но здесь они чудом угадали. Какая-нибудь безголосая советская звезда могла получить мировое одобрение за свой писк исключительно за то, что одевается не в строгий номенклатурный костюм и не в сарафан и кокошник, а во что-то европейское, модное, короткое. И сам факт, что она поет не «Интернационал», а хиты, вызывал радостное изумление: оказывается, они там, в СССР, тоже люди. У них есть джаз, рок, хиппи и секс. Ученические детективы сходили за шедевры после майора Пронина. Фильмы, в которых действовали живые люди, взволнованные не только выполнением плана, могли даже отхватить приз, вроде мелодрамы «Москва слезам не верит». То, что попадало на конкурсы, не стоило, как правило, ни конкурсного показа, ни тем более медведей или львов, не говоря уже об «Оскарах». А то, что стоило, никуда не возили. Нас чаще всего отмечали и включали поощрительно, потому что от страны политических троглодитов никто не ждал даже фильма «Летят журавли», снятого без политики, о человеческих чувствах.
А потом мы стали как все, только очень отсталые и слаборазвитые. Нас перестали отмечать за умение стоять на двух ногах. Наш ширпотреб на фоне западного ширпотреба совершенно не смотрится, независимо от того, фильмы это или костюмы А вот шедевры… Они зашифрованы, и посторонней, бодрой, четкой, динамичной цивилизации Запада неохота разгадывать наши иероглифы. А может быть, они боятся их разгадать, чтобы не оказаться в итоге тысячелетней истории в нашем положении: налево — библиотека, направо — театр, в центре — картинная галерея. Между ними черная холодная пустота, мертвая земля, над бездной летает загадочная русская душа и беседует с Дьяволом, отцом вечной материи. Это и есть заставка к любой вещи Чехова. Нам только кажется, что Чехов — это быт, люди, страсти. На самом деле он всегда про это. Его героев мотает между катодом и анодом, и из их мук рождается свет…
Фильм режиссера Мотыля «Несут меня кони» мог бы взять всех «Оскаров», медведей и львов в Голливуде, Каннах и Венеции, не говоря уже о Берлине. Он взял бы их легко и без конкурса, если бы был понятен и нужен кому-нибудь еще, кроме нас. Без чеховской «Дуэли» и без отличного фильма «Плохой хороший человек» с Олегом Далем и Владимиром Высоцким его нечего и думать смотреть, а ведь их на фестиваль этаким сэндвичем не представишь, и чтобы обязательно рядом стояла вся заплаканная русская литература. Фильм похож на пародию, но это не пародия. Современный Лаевский, на этот раз адвокат, снова увезет от мужа-фирмача Надежду Федоровну. Куда ее везти? Конечно, на Кавказ, пусть даже и отложившийся. Там, где мы есть, нет идеалов. Там грязь, грех, адюльтер, неудобство, праздность. Нам надо начать новую жизнь. И нам, и России. Поэтому чеховские герои бегут из провинции в Москву, из имения в провинциальный театр, как Нина Заречная, а из Москвы и Петербурга — на Кавказ. Сделав полный круг, они возвращаются на круги своя. На Кавказе за век без малого ничего не изменилось.
То же прозрачное, исполненное истомы море. Тот же добродушный военврач, бурбон, ругатель, деспот и хороший, верный друг. Тот же зоолог, изучающий эмбриологию медуз и рвущийся в экспедицию (не к Полюсу, а на Амазонку). Добродетельный зоолог будет презирать беспутного адвоката и читать ему мораль. Лаевский разлюбит Надю. Новая Надя изменит новому Лаевскому с новым Кирилиным, на этот раз подполковником в отставке.
Что ж, это могло быть. Поиски чистоты и абсолюта приводят нас в клоаку. На сцене — Достоевский. В зрительном зале — Чехов. Бездны и муки для малых сих. Без острога, без морга. Будни. Привычка пить и жить зря. Но и здесь, в 90-е годы, состоится дуэль. От безысходности. Зоолог потерял друга, который живет неправедно и нелепо. Доказать он ему ничего не может. Лаевский лезет на стенку, ему плохо, смутно, грязно, больно. Он не в мире с собой и бросается на других. Дуэль как попытка рассечь гордиев узел человеческих отношений.
Кстати, Мотыль не такой уж фантазер. Несколько отчаявшихся увидеть свет в окошке демократов с горя вызвали на дуэль национал-большевиков. Причину зла не устранишь, так хоть следствия… В частности, был зван Жириновский. Но национал-патриоты драться не пошли. Они не из Чехова, они из Гладкова и Вишневского. У них там не дерутся, а вызывают на партком. А новый Лаевский с новым фон Кореном и вовсе не умеют стрелять. И пистолет у них один на двоих. Старинный, времен Антона Павловича. Новый Лаевский пытается бежать. Но бежать нельзя. Он вернется. Русская совесть ощупью найдет дорогу к старинной российской чести. Грешная Надя простит его и будет прощена. Им обоим станет стыдно перед мужем-фирмачом, брошенным и убитым.
Надо пережить страх смерти, и черный зрачок дула, и сознание своей подлости и никчемности, а потом возродиться. Платить долги. Работать (защищая фермеров, как Лаевский-2, или подписывая бумаги, как Лаевский-1). Венчаться в церкви и быть верным жене. Любить и жалеть эту самую жену и если не всех ближних, то хотя бы друзей. Помириться с зоологом, который найдет-таки спонсора для Амазонки.
Фильм сделан на медные гроши, где-то на оставшемся у нас (после искупления грехов) клочке побережья между Сочи и Анапой. Загадочной славянской душе не нужно посторонних стройматериалов, она, как шелковичный червь, плетет нить вечного искусства сама из себя. Кони несут нас и заносят, но на самом краю, над пропастью, вместо перил, оказывается Храм, воздвигнутый неким купцом в честь спасения дочери. Нам нужен Бог. С ним теплее на свете. Нам нужны добродетель и чистота, верность и постоянство. Чехов — история коллективной души русской интеллигенции. Она, безрукая и неловкая, непрактичная и болтливая, должна исчезнуть. И она исчезнет. Вместо нее появится когорта ясных и трезвых интеллектуалов. Но нам будет ее не хватать. Ее, не умеющую извлечь выгоду из собственных вишневых садов. С ее «Скучными историями» и «Рассказами неизвестного человека». У нас сейчас нет чести, покоя, достатка, чистоты, цивилизованности, хорошего воспитания, знаний. Как у чеховского интеллигента — нашего прототипа и родоначальника. Но у нас есть совесть — страховка от бездны. Только она одна. Как церковь на самом краю фильма Мотыля. Непревзойденный шедевр «Несут меня кони» нельзя перевести для фестивального жюри.
Мы не добрые, мы злые, но мы пытаемся поэтому утопиться, как Платонов, или стреляемся, как Иванов. Обидеть Сарру, свести ее в могилу, а потом умереть. Потому что проснется молодость. Молодость — это совесть. Надо стреляться, кончать с собой, начинать новую жизнь. Великое русское искусство — плод великого русского безвременья и великой российской беды. Они кончатся вместе. И мы, заседая в жюри Каннского фестиваля, сами вычеркнем бестрепетной рукой очередную чеховскую ленту, потому что перестанем быть интеллигентами, перестанем их понимать…
А пока мы еще вне понимания фестивальных жюри. Остановись, мгновение…
