Поле битвы после победы принадлежит победителям
Поле битвы после победы принадлежит победителям // koMok №51, 24 декабря 1997
Сокращенный вариант в "Новом времени".
Интеллигенты не любят побеждать. Их деликатную душу одолевают сомнения: а допустима ли победа вообще с моральной точки зрения? Не содержатся ли в колосьях побед плевелы поражений? Корректна ли победа этически? От дней таких тягостных раздумий о судьбах нашей Родины начинаются унылые годы примирений и согласий, которые тянутся до самого финала, когда конгрессы интеллигенции, демократические соглашения, съезды пацифистов под девизом «Не трогай Каина» завершаются примитивным, но непререкаемым: «Караул устал».
Не все, очевидно, нужно подвергать сомнению. По крайней мере не древнюю галльскую истину, которою на хорошей латыни сообщил разбитым при Аллии римлянам в IV в. до н.э. пришлый полевой командир: «Горе побежденным!» (Vae victis!). Римляне усвоили галльский урок, побеждали и тащили разбитых варваров за шкирку в цивилизацию с отменными римскими законами, римскими банями, римскими школами, выборами, сенатом, форумом и водопроводом.
Конечно, галлы, германцы и даки (будущие французы, англичане, немцы и румыны) очень обижались на победителей. У французов в Париже есть улица Верценгеторикса, довольно дикого галльского имама Шамиля (не Басаева!), казненного Цезарем в подвалах Капитолия. Однако у французов нет ни малейшего желания выплевывать плоды римской цивилизации. Плоды давно съедены и пошли впрок. Победители-легионеры, легаты, консулы, преторы, императоры — в элегантных красных плащах, доспехах или тогах, с Горацием, Овидием и коротким мечом были неотразимы. Шикарная, умная, четкая цивилизация стучалась в чащобы германских лесов, в кельтские дольмены, в испанские скалы.
Что можно было этому противопоставить? Волчьи шкуры? Не умевших читать и писать друидов? Право на независимость от знаний и культуры всего тогдашнего мира, свезенной в Рим? Иудейское восстание выглядело неубедительно. Недаром Иисус, космополит и эйкуменист, не советовал. Кесарю — кесарево, это же несложно, зато сколько удовольствия. Зелоты, тогдашние народные мстители Иудеи, Иисуса не привлекали. С Дистасом, Гесмасом и Вараввой он встретился уже после ареста.
И никакого противоречия! Российская Империя была Римом для Средней Азии, для диких племен Севера, отчасти для Северного Кавказа. Поэтому, наверное, Шамиль и сдался. И поехал в Калугу. И отдал сыновей в российскую армию. А вот для Польши мы были варварами, новыми гуннами. Польша была нам не по зубам — так же, как Финляндия. У поляков был свой Рим. Настоящий. В Италии. В Париже. В Венеции.
Все справедливо. С Польшей российские войска сели не в свои сани. А про СССР я уж и не говорю. Большевистское насилие было бесплодно и не изукрашено драгоценными каменьями высшей цивилизации. Отсюда вежливое презрение стран Балтии, яростный бунт Украины и Чечни, отпадение Средней Азии и Молдовы.
Поэтому правило не знает исключений. Высшая истина, высокоразвитая цивилизация имеют право принудить — и принуждают.
Это как раз то, что делает сейчас Турция. Прекрасные пляжи и отели Анталии, дубленки и сервис, членство в НАТО и рыночная экономика заглушают отчаянные вопли правозащитников про поголовно посаженных коммунистов, которых к тому же еще и пытают, про зажимаемых фундаменталистов, про гонимых авиацией курдов. Ни коммунисты, ни фундаменталисты, ни курды не могут ничего стоящего предложить взамен нарядных отелей и кожаных пальто. Поэтому пусть армия стоит на страже нашего летнего отдыха и охраняет туристов от акул и коммунистов. Нам это все равно. Нам должно быть все равно. Ататюрк выиграл битву за себя и за нас. И побережье Турции после этой битвы принадлежит не ВЧК, не дервишам, а туристическим агентствам. А дервиши попадут в кадр в качестве экспоната. В Турции можно есть и пить, можно загорать и ходить в бикини.
Я боюсь, что Аслану Масхадову едва ли удастся заманить туристов в Чечню, даже если построить отели и канатные дороги. Шариатская гвардия, сухой закон и палочные процедуры — не очень привлекательная приманка, в отличие от аквапарка. На публичные казни западные туристы (да и современные японцы тоже) смотреть не пойдут.
Но это к слову. Вернее, к французским светским новостям. Французская общественность с некоторым опозданием начала охоту на уцелевших от естественного хода времени и связанной с ним амортизации ведьм. Морис Папон, дряхлый и беззубый палач евреев, — это все, что осталось французам для покаяния и очищения за гнусные вишистские дела. Ведь это французы выгоняли евреев с работы в театрах, блюдя арийскую чистоту искусства, скупали их имущество, а потом и арестовывали их и высылали в Германию на верную погибель. Давно ушел в мир иной спасенный де Голлем Петен. Папон тоже жил, никем не тревожимый, тем более совестью, и вот теперь он пришелся очень кстати.
Древний, еще со времен Эсхила, вопрос: конструктивна ли месть? Должны ли были Электра и Орест убить мать свою Клитемнестру за то, что она с любовником прикончила их отца Агамемнона? Старые боги — Эринии — осудили, новые боги — Аполлон и Афина — поняли мстителей, а суд присяжных оправдал. Вот вам и ответ. Совесть не может примириться с местью и вопиет. Человеку тошно и противно мстить. Если это человек. Но право, светское логичное право и реалии дальнейшей жизни, которую же нужно оторвать от прежней по живому, требуют перманентного Нюрнберга, где более гуманная цивилизация повесит или заключит пожизненно представителей цивилизации низшего порядка. Как это и произошло в 1945 г., когда англичане и американцы повесили гитлеровских преступников. Поле битвы осталось за победителями.
Хотите доказательства? Извольте. У нас есть два фильма. Один сняли победители — американцы. Называется он «Солдатская история». Другой сделан побежденными некогда коммунизмом хорватами. И вы мне не поверите — он называется «Хорватская история». Обыкновенные истории, дело житейское.
Американский солдат пытается спасти от маки красивую девушку, которая сначала полюбила немца-летчика, будучи француженкой. Потом ее пытался соблазнить офицер-гестаповец. Она убежала, но тут как раз арестовали группу Сопротивления. Ее считают предательницей и хотят казнить. И нет защиты. Церковь ее презирает, натерпевшиеся французы ненавидят. Она не боролась, она любила и просто жила. Это называлось во Франции «коллаборационизм». Американское начальство не хочет ссориться с союзниками. Надежды нет, и влюбленный американец сам убивает ее, чтобы она умерла легко: без боли, без страха, сразу, неожиданно. Это ужасно, конечно. Человек во мне негодует и бежит куда-то: спасать, протестовать. Но не добегает. Потому что есть второй фильм.
Юношу-диссидента убивает югославский КГБ. Но вот пал коммунизм, и младший брат диссидента влюбился в дочь палача брата — офицера КГБ. Что делать отцу диссидента? Он запрещает, его не слушают. Он пытается убить палача сына, но не хватает сил — стреляет в себя. Палач сына спасает отца, тащит его в больницу. И вот вся семья вместе сидит за столом, вместе молится, вместе преломляет хлеб. А кабинет у палача прежний. Он нужен всем режимам. Как шеф «диссидентского» V отдела КГБ Филипп Бобков нужен Гусинскому и «Мосту». Вам больше нравится такая развязка? А ведь или первая история, или вторая. Третьего не дано. Победители должны остаться одни на поле битвы, если не хотят, конечно, чтобы побежденные их там же и зарыли.
Мы уже достаточно занимались своей совестью, пора бы подумать о своей участи. А то как бы нам, демократам, либералам, интеллигентам, всегда готовым уступить врагам место в шлюпке и круг, не пришлось отведать несколько перефразированной классической формулы: «На виселицу — с чистой совестью». Так всегда бывает с теми, кто предоставляет свободу своим врагам.
В 1991 г., когда враги стрелялись и выбрасывались из окон, когда парторганизация «Труда» угодливо самораспускалась на основании того, что «так решил Борис Николаевич», нам стало противно. Особенно когда лавиной пошли доносы в Белый дом. На тех, кто либо приветствовал ГКЧП, либо ему помогал. Нас испугали подлость, трусость, холопство совков, из которых мы рассчитывали воспитать граждан.
Второй раз нам стало противно в 1993 г., когда Руцкой прикрылся своей семьей и доказывал, что не использовал свой автомат. Когда мы закрывали красно-коричневые газеты, а их трясущиеся сотрудники умоляли их не трогать, ссылаясь почему-то на то, что у них в роду были евреи. А надо было зажать нос, зажмуриться и довести дело до конца. Как пьют касторку. А сейчас на поле битвы из могил встали призраки коммунизма и пошли в атаку. В смертный бой не ради славы — против жизни на земле.
