Георгий Федотов

ПАДЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

НАД КНИГОЙ С. ДМИТРИЕВСКОГО

«Советские портреты» С. Дмитриевского должны составить эпоху в зарубежной политической литературе. Впервые раздвинулись перед нами кремлёвские стены, и мы увидели актеров русской революционной трагедии в их подлинный рост. Под маской героев С. Дмитриевский показал нам деловитых «сановников», уже страдающих от ожирения, но уверенных в своих силах, способных, волевых, но живущих в мире ведомственных дел, подобно министрам старого режима. Спрашиваешь себя, да какую же роль играет марксистская догматика в работе этих дельцов, столь трезво учитывающих и обстановку и человеческий материал? Порой начинает казаться, что эта роль соответствует православной и славянофильской идеологии, которая когда-то могла вполне искренне заполнять сознание сановников самодержавия, мало отражаясь на текущей бюрократической работе. Как и тогда, основное направление этой работы предопределено историей. Там — охранение империи, здесь охранение ленинской революции, которое оказывается возможным лишь на путях ее дальнейшего углубления. Читая очерки Дмитриевского скорбно убеждаешься, как сильно мы грешим, переоценивая процесс коммунистическая вырождения. Будь сталинцы людьми термидора, насколько безболезненнее проходил бы спуск революции. К великому несчастью России, она управляется не жуликами. Слово «идеалист» еще менее к ним подходит. Но, может быть, правильнее всего было бы назвать их идеологическими дельцами. А эта порода всего опаснее. Из книги Дмитриевского мы неожиданно узнаем, что все «молодые» вожди сталинской эпохи — с довоенным партийным стажем. Пусть это самые последние призывные года старой гвардии, но до сих пор еще бывшие подпольщики правят Россией. Харак-

терно указание, что в бытовом обиходе Кремля и в моральных вопросах партийцев старые большевички из ленинской эмиграции — авторитет, с которым все считаются. И это несмотря на политическое поражение всех ленинских соратников! Партия все еще сохраняет свою сектоподобную монолитность, которую не разрушил режим личной деспотии Сталина.

Впечатление огромной силы власти, еще не растраченной к 15-му году революции, выносишь из этой книги, — впечатление дополняемое изображением чудовищной организации ГПУ. Распыленное, деморализованное страхом и голодом население, — и над ним несколько миллионов властвующих, подчиненных строгой иерархии партии и ее вождей, — картина, от которой сжимается сердце за русский народ и его будущее.

Сам автор от пессимизма весьма далек. Железная машина власти изображается им с большим пафосом: автор, очевидно, принадлежит к очень распространенному ныне типу людей, которым импонирует всякая власть. В предисловии он с неожиданным для вчерашнего большевика восторгом рисует царскую власть в России. Аракчеев и Победоносцев принадлежат к числу его героев. Но С. Дмитриевский, конечно, враг коммунизма. Он верит в национальную Россию, в ее освобождение от коммунистического ига. В статье своей в № 3 «Утверждений» он призывает зарубежную молодежь к активной борьбе за свержение власти, к образованию национально-революционной партии. Кажется, мы присутствуем при образовании нового типа — несомненно, «пореволюционного» — активизма в эмиграции. До сих пор эмигрантский активизм был уделом ископаемой политической формации. Безумное геройство слепцов, если не могло нанести России существенного вреда, то все же отдаляло, в меру слабых их сил, ее освобождение. Новая национально-революционная партия еще не сложилась. Она еще может отлиться в разные формы. Хотим надеяться, что она не поддастся соблазну «социальной монархии» Дмитриевского или младороссов. Но, помимо верно найденной политической программы, успех ее будет зависеть от правильно избранной тактики. Быть может, даже в большей мере от тактики, — ибо для разработки программ будет еще время — в России.

Не думаю, чтобы тактический путь для самого Дмитриевского уже определился. Но его книга дает много данных для уяснения политического пути России.

Была бы слишком смело сказать, что этот путь ясен для нас. Россия все еще скрыта отсюда в грозовых тучах. Все, что мы можем, это отдать себе отчет в направлении еле видимых дорог. Выбор между ними, связанный с большим риском,дело личной ответственности. Мы хотели бы установить лишь известные необходимые предпосылки для тактического самоопределения всякого нового активизма. Само собою разумеется, что эту политическую разведку автор предпринимает на свой страх и риск, снимая с близкого круга «Нового Града» ответственность за предлагаемый им оценки и перспективы.

Старые понятия, которыми оперируют до сих пор зарубежные тактики, явно непригодны и вносят путаницу. С одной стороны, это классическая «революция-эволюция», с другой «народ и большевики», или «народ и власть».

Стало как-то уже неловко, после стольких разъяснений, настаивать на том, что эволюция и революция не исключают друг друга. Что революционный взрыв может быть завершением эволюционного процесса, а эволюционный процесс, при достаточной углубленности, может означать, по своему социальному смыслу, настоящую революцию. И что такое революционный взрыв: всенародное восстание военный бунт? дворцовый переворот? Все эти возможные завершения или этапы борьбы не исключают друг друга.В современном состоянии политической омертвелости России едва ли и время спорить о конкретных политических лозунгах. То обострение диктатуры, которое придал ей Сталин, ее обратная «эволюция» к единодержавию как будто оставляет мало надежд на постепенность спуска. Трагическая судьба России вообще не обещает «тихого и мирного жития». Ее пажити и нивы все еще обильно поливаются кровью, не становясь от этого, увы, более тучными. Если под эволюционизмом понимать благодушный оптимизм, то для него сейчас нет места. Рожденный «нэпом», эволюционизм умер естественной смертью. Но еще раньше его и безнадежно умер его противник — классический революционаризм «Борьбы за

Россию», сущность которого — в отождествлении антибольшевистской революции со старыми формами революционной борьбы против самодержавия. Почему этот примитив старой студенческой «Дубинушки» не годится для нашего времени, это выяснится тотчас же, как только мы перейдем ко второй тактической антитезе: «народ и власть».

Что такое народ в современной России, и что такое власть — или большевики? Как ни упростилось классовое строение общества в России после революции, как ни естественно для всякого диктаториального режима углублять разрыв между властвующими и подвластными, — все же это противоположение в строе СССР наталкивается на больший трудности. В России сейчас существуют следующие крупные социальные группы: партия, советская бюрократия, армия, комсомол, пролетариат, Крестьянство, не считая слабых, побежденных или подавленных в конец обломков старой интеллигенции, духовенства и буржуазии. В этой схеме бесспорно лишь положение партии и крестьянства (власть и народ). Но где место рабочего класса — с одной стороны, экономически эксплуатируемого с другой привилегированного и постоянно питающего травящий слой? Что такое советская бюрократия, или служилая интеллигенция, верхние слои которой совпадают с партией, а масса является и молотом и наковальней одновременно? Народ или власть — красная армия? Комсомол? Для всех этих групп характерно двустороннее насилие, пронизывающее всю социальную жизнь. Каждая из них является правящей и управляемой, палачом и жертвой одновременно. Точнее, раздел устанавливается по линии личной активности или личной бессовестности. Хищные успевают уменьшить давление на себя сверху и расширить за счет низов поле своей активности. Только слабые не умеют переключить поражающего их разряда тиранической воли. Но слабые и не идут в счет. Даже в крестьянстве возникают, по личным и случайным признакам, группировки — ячейки, коллективы бедноты, советский аппарат, — который успевают на время схватить в свои руки топор диктатуры. Даже среди в конец раздавленных представителей истребляемых классов — старой интеллигенции и духовенства — предательство, связь с

ГПУ облегчает для многих этот уход из «стана погибающих». Иные академики или вожди церковных обновленцев явно приобщаются харизме революционной власти.

Именно этой социальной структурой диктатуры объясняется ее необыкновенная живучесть. Властители и подвластные не разделены никакой резкой чертой. Самая принадлежность к партии не означает непереходимой черты, ибо наивно думать, что в партии собраны одни марксисты и ученики Ленина. Переход или падение по ту сторону черты возможны для каждого в любую минуту. Правда, для большинства ценою низости: лжи, подхалимства, предательства. Но в России — социально-активной — на 15-ый год революции низость считается ни во что. Вот почему в России так трудно представить себе восстание «народа» против «власти», даже отвлекаясь от страшной сети ГПУ, делающей невозможной организацию массового действия. Всегда возможны стихийные вспышки масс, крестьян и рабочих, доведенных до отчаяния голодом и грабежей. Но разрозненные восстания эти неизменно подавляются или успокаиваются, и никогда не поднимаются над конкретной злобой дня до политического антисоветского движения.

Значит, безнадежность? Длительное гниение России, ее духовная и политическая смерть?

Нет, ибо этот пессимистический вывод вытекает с необходимостью лишь из неизжитых революционных иллюзий. Нужно помнить, что контрреволюция, или, точнее, спуск революции совершается по совершенно другим законам, чем подъем революции, или ее взрыв.

Контрреволюцию делает не народ, а вынесенные на гребень революции новые сильные классы. Волны народных движений на ущербе революции скорее стимулируют и ускоряют, чем определяют процесс образования новой власти. Это не доктринерское обобщение из французской истории. Это опыт самой русской действительности. Давно уже массы в России не пробуждаются из состояния политической пассивности, и единственные революционные (контрреволюционные) движения, которые мы имеем возможность наблюдать, выходят из

недр самой коммунистической партии: троцкисты, Сырцов, Рютин...

В эпоху Нэпа могло казаться, что движение возьмет в свои руки новая буржуазия, опирающаяся на крестьянство. Тогда мог представляться естественным буржуазный спуск русской революции. Сталин вовремя парировал эту опасность. Уничтожение буржуазии и крестьянства — частно-хозяйственного сектора страны — и составляет политический смысл пятилетки. Но уничтожение буржуазии означает разбухание государства, ибо строительство социализма в России есть строительство государственного капитализма. Аппарат государства, могущественная бюрократия вырастает на месте исчезающих частно-хозяйственных сил, и предъявляет свои права.

Активная, правящая Россия наших дней слагается, под режимом личного самодержавия, из трех социальных групп: партии, советского аппарата и комсомола. Эти три группы теснейшим образом связаны между собой. Комсомол пополняет ряды партии и бюрократии. В советском аппарате все ответственные посты заняты коммунистами. И, тем не менее, эти группы различны по своей духовной и общественной установке. Их возможное расхождение реально и означает «падение советской власти».

Психологически резче всего черта, отделяющая молодежь от партии и советского аппарата. По одну сторону идеалисты, по другую — дельцы. Идеализм советской молодежи нельзя понимать, конечно, в моральном смысле, хотя некоторые весьма высокие моральные качества в ней присутствуют: мужество, дисциплина, преданность «общему делу». Эти качества, связанные с отрицанием личной чистоты, правдивости и человечности, создают скорее военный тип общественного служения. Идеализм же комсомола выражается всего сильнее властью идеи над сознанием, зачарованностью, заполненностью этой идеей вплоть до потери личной мысли и личной совести. Как бы ни было велико число беспринципных карьеристов в комсомоле, в России это сейчас единственный слой, являющийся носителем «идеократического» сознания.

Мы предполагаем, что в партии процесс выдыхания

революционного энтузиазма уже завершился. Книга Дмитриевского подтверждает уже не новый диагноз. Это не значит, конечно, что партия не верит в революцию и социализм, но для большинства ее членов революция и социализм уже слились с охраной достигнутого. Они могли бы сказать, да и говорят почти дословно: «Революция — это мы», наша партия, наша власть. Социализм — наше хозяйство. Ударение явно падает на «наше» и «мы». Само содержание хозяйственной политики может меняться, но дело социализма и революции не погибло, пока у власти стоим «мы». «Мы» в Кремле и красный флаг над Кремлем — для них самое реальное содержание революции.

Но не противоречит ли самый размах сталинского террора, воскрешение традиций революционного коммунизма — этой предпосылке оппортунистического перерождения партии? Нет, ибо жестокость борьбы с целым классом, с крестьянством, составляющий смысл нового сталинского режима, только подчеркивает тот факт, что борьба ведется за самосохранение партии, не желающей растворяться в мелкобуржуазном русском море. Оппортунизм партии — коллективный, а не личный оппортунизм.

Те же самые партийцы, становясь во главе государственного, «советского» аппарата, начинают увлекаться совершенно иным потоком жизни. Интересы дела мало-помалу уже превалируют над директивами партии. Для красного директора, поставленного во главе фабрики, поднятие ее производства становится самой жизненной задачей. В борьбе за уровень он сближается с беспартийными спецами, он проходит трезвую хозяйственную школу опыта и начинает проклинать идеологические директивы центра, убийственные для его дела. Командир красной армии, занятый боеспособностью своих солдат, вместе с ними возмущается колхозным террором в деревне, подрывающим революционный патриотизм крестьянской молодежи. Командир, директор, культурный работник служат, волей не волей, Россиии ее национальным задачам, даже тогда, когда боятся произнести эти запретный слова. Пусть не Россия, а СССР, пусть не отечество просто, а социалистическое, но оно давно уже оттеснило в сознании задачи мировой револю-

ции. В России все (т.-е. все активисты) говорят о социальной революции, ждут ее, но насколько отношение к ней изменилось по сравнению с первым романтическим бредом октября! Тогда для мировой революции жгли Россию, теперь от революции ждут прибыли для России: помощи технической, помощи военной. Интернационал СССР теперь в значительной мере сил формой русского империализма.

Основной стержень книги С. Дмитриевского — в остром противопоставление двух типов на верхах правящего класса: марксиста - революционера и государственника - строителя. Мы не в состоянии проверить точность его индивидуальных характеристик. Возможно, в них много преувеличений, перерисовок и даже личных счетов. Но основной водораздел, думается, намечен правильно. Ясны и вытекающие отсюда политические выводы.

Противоречие национальных и партийных задач, обостряясь, является источником внутренней борьбы в партии, неизбежно подкапывающей диктатуру. В этой борьбе обе правящие группы опираются на разные слои населения. Государственники на хозяйственные слои: на технических спецов, рабочих и крестьян. Революционеры на полицейский аппарат и — комсомол.

В самом деле, комсомол сейчас единственная идейная сила, питающая революцию. До сего времени на молодежь опирались все левые уклонисты, т.-е. доктринеры, жаждущие раздувать потухающий костер. Это естественно. Молодежь наиболее оторвана от жизни, наиболее доступна радикальной доктрине — в единственно возможной ныне форме революционного марксизма. Марксизм все еще соблазняет ее логической прямолинейностью своих конструкций, безлошадностью своих жизненных приложений. Насиловать жизнь, ломать ее во имя стройки будущего социалистического рая — это дело ей по вкусу и по плечу. В этом она продолжает старую русскую традицию, абсурдно обостренную падением культурного уровня.

Молодежь представляет сейчас в России большую силу. Благодаря быстрой изнашиваемости людей в революции, благодаря сознательному удалению из жизни старых поколений, связанных с дореволюционным прошлым, перед комсомолом от-

крываются широкие дороги в жизнь. Молодежь занимает ответственные посты. И пока жизнь не успела перемолоть ее доктринерства, она вовсю насилует и разрушает жизнь. В этом «педократическом» характере русской революции, между прочим, таится другое объяснение ее затяжного процесса.

Доктринеры против практиков, молодежь против «стариков», комсомол против России. Между государственниками и комсомольцами еще не раскололась, но раскалывается партия, сохраняющая свое видимое единство, быть может, лишь благодаря режиму личного самодержавия.

Из этого анализа мы делаем следующий политический вывод. Всякая реалистическая национальная политика должна делать ставку на государственные и культурные силы Советской России, и свои удары направлять против носителей революционно-марксистской идеологии. Вся программа национального активизма должна быть построена, исходя из этой предпосылки. Расчет политической акции должен исходить не из смутного понятия «народа», а из реальных общественных групп в России, в которых мы видим носителей нового национального сознании.

С этой «классовой» точки зрения следует произвести смотр всем политическим течениям эмиграции. Тогда окажется, что большинство их реально, не на словах, делает ставку на доживающих в России представителей старой интеллигенции: левой или правой, в зависимости от своих собственных настроений. Непрекращающееся бегство из России представителей этой интеллигенции поддерживает в эмиграции опасную иллюзию своей связи с Россией — какой Россией? Нахождение общего языка со своими бывшими друзьями не искупает отрыва от России новой, пореволюционной, единственно активной и чреватой будущим.

Некоторые из наших течений связаны с реальными классами страны, но классами бессильными, являющимися сейчас объектом, а не субъектом истории. Таковы принципиально классовые партии «Крестьянской России» и социал-демократов-меньшевиков. Влиятельная в эмиграции группа читателей «Последних Новостей» (которую я бы отличал от Р. Д. объединения), в

сущности ориентируется на русского нэпмана, ныне выведенного из строя.

Большинство пореволюционных течений явно ориентируется на российский комсомол. Ставка делается на его духовное и идеологическое перерождение. Перерождение это, в религиозном и национальном стиле, должно направить огромную энергию молодой России на дело национального возрождения.

Мы не отрицаем возможности идейного перерождения комсомола. Более того, на длительном отрезке времени, оно представляется совершенно неизбежным. Марксизм, особенно в его ленинско-сталинской транскрипции, настолько противоречит человеческой природе, настолько убийственно-ядовит для всех духовных и душевных потребностей личности, что реакция против него во всяком живом организме рано или поздно наступит. Ставка на молодежь не бессмысленна. Как ставка на реальную силу, она входит в орбиту реалистической политики. Но она чревата опасностями для будущей России.

Никакие перевороты в сознании, никакое новое идейное содержание не может исправить основного психологического вывиха этого слоя: его отвлеченности, доктринерства, максимализма, жестокой насильственности по отношению к жизни и живой социальной плоти. Легко можно себе представить русскую революционную молодежь фашистской, сектантской, баптистской... но во всех своих идеологических аватарах она остается непригодной для строительства России. Лишь отказ от примата идеологии (что совместимо с самой глубокой религиозной верой и с самой горячей любовью к России) сделает русскую молодежь социально годной силой. Но тогда она естественно займет место в рядах учеников, сотрудников, подлинной «смены» более зрелого и практически опытного поколения строителей.

Ставка на комсомол уместна для поклонников «идеократии», которые желали бы под новым знаменем увековечить революционный процесс в России: для всех любителей восторженного бреда, горячечного румянца и аракчеевского творчества. Всем, кто любит живую Россию, а не только русскую идею, концом революции должно мыслить конец педократии.

Новая активистская тактика эмиграции должна строиться в расчете на государственные элементы России и реальные интересы народных масс, которые ими представлены. Это не означает снижения нашего слова и дела до уровня пособников и подголосков российских партийных уклонов. Мы можем найти общий язык со служилой интеллигенцией, с советскими работниками, но не станем и искать его — с коммунистами, хотя бы оппозиционерами. И потом другое. Лишь здесь мы можем открыто защищать дело России. Там ее интересы находят двусмысленное и слабое выражение.

Если искать исторических аналогий, Россия нуждается сейчас в «Колоколе» Герцена или в «Освобождении» Струве, а не в новом издании «Революционной России». И «Колокол», и «Освобождение» были рассчитаны не столько на разрушительные, сколько на творческие силы России, Они искали их в вольной и служилой интеллигенции, которая интересы родины ставила выше политической, хотя бы и трижды праведной ненависти. Пассивизм? Но Струве защищал и цареубийство! Их отличие от левых революционеров было лишь в том, что освобождение России представлялось им не как мистическое крушение «старого мира», а как отвоевание у власти прав и свобод. Падение самодержавия не означало истребления династии и всего правящего слоя. Так и падение советской власти означает не истребление созданного революцией правящего класса, а его капитуляцию перед национальными задачами страны. Неспособные к преодолению ленинизма погибнут. Оставшиеся будут выполнять веления России.

Россия в мучительном борении ищет выхода из тупика. Жить мысленно не только сней, но и в ней, в ее реальной и сложной обстановке, найти в ней свое место среди борющихся групп и лиц — вот единственная возможность активизировать наше антибольшевистское горение. Лишь в этом усилии мы поймем, чем и как мы можем помочь и м отсюда; лишь в этих условиях может родиться новый, истинно пореволюционный активизм.

Г. Федотов.