Борис Ижболдин

НЕМЕЦКИЕ ЭКОНОМИСТЫ О СОВЕТСКОМ ХОЗЯЙСТВЕ

Ижболдин Б. Немецкие экономисты о советском хозяйстве // Новый град. №6. 1933.

Увлечение идеей связанного хозяйства, наблюдаемое сейчас в Средней Европе, заставляет немецких экономистов внимательно присматриваться к результатам первой пятилетки и к грандиозной попытке Советской России создать интегральное плановое хозяйство. Известный берлинский экономист Фридрих фон Готль, теоретический отец рационализации и фордизма, правильно выразил тревогу германской экономической мысли при виде серьезных сдвигов в социально-экономическом умонастроении Средней Европы под влиянием дальнейшего углубления политизации хозяйства в России. «Большевицкий опыт, сказал он, подобен духовной лавине русского вулкана, заливающей со стороны Востока мирные нивы Запада». Та же тревога чувствуется и в ряде статей недавно вышедшего немецкого сборника «Rote Wirtschaft» под редакцией Лобберта и известного руссоведа Отто Геча. Мы встречаем здесь такие мысли, как допущение возможности зарождения новой экономической эпохи на Востоке, как мысль об угрозе капитализму со стороны новых революционных форм экономического импульса и последовательной этатизации всего комплекса хозяйственных отношений.?xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" ?

В Германии за последние годы начинает слагаться справедливое мнение о наличии в Советской России самобытного хозяйственного строя, изучение которого не укладывается в обычные рамки политической экономии и требует дальнейшей разработки целого ряда основных экономических понятий, являющихся лишь историческими категориями хозяйства. В связи с этим возникает необходимость и в создании специальных исследовательских институтов. В русских общественных кругах нередко приходится слышать мнение, что немцы больше знают о России, чем сами русские. И тем не менее лишь немногие имеют представление о той большой академической работе, которая систематически ведется в Германии по изучению «красного хозяйства». Первоначально эта работа была сосредоточена в Берлине и Бреславле, где функционировало общество по изучению Восточной Европы и были основаны соответствующие научно-исследовательские центры. Несмотря на то, что во главе Бреславльского Института стоит такой большой знаток России, как проф. Аугаген, а работами берлинской организации руководит видный специалист проф. Геч, центр по изучению русской экономики в Германии заметно перемещается в Кенигсберг, где функционирует особый институт по изучению России и издается периодический журнал «Ost-Europa-Markt», редактируемый директором восточно-европейского ярмарочного комитета консулом Ионасом. Здесь же, по-видимому, начинает сосредоточиваться и деятельность издательства, основанного Обществом по исследованию Восточной Европы. Однако, не вся работа по изучению советской экономики сосредоточена в Берлине и на востоке Германии. Имеются

еще такие центры и на западе, как-то: Институт социальных наук в Кельне и группа вокруг авторитетного экономиста Карла Манна. Все эти организации, на ряду с отдельными видными знатоками России, как Георг Клейнов, фон Готль, Предоль, Фридрих Гофман и др., стараются вскрыть особенности советского хозяйства, определить его значение для дальнейшей эволюции капитализма и понять его «мессианский» активизм в Азии.

За последние годы в Германии были сделаны бесспорные успехи в деле изучения большевизма, но было бы ошибкой полагать, что трудный путь к осознанию самобытного характера советской экономики уже пройден немецкими экономистами, и что в их среде царит полное единодушие по этому вопросу. В настоящее время можно говорить лишь об общей тенденции германской экономической мысли, но нельзя отрицать того факта, что даже самый характер советского хозяйственного строя остается еще по существу спорным. Имеется ряд теоретиков, утверждающих, что «красное хозяйство» есть меркантилизм, или государственный капитализм suigeneris; другие видят в нем осуществление ранней фазы социализма на путях к социализму интегральному, и, наконец, третье, наиболее позднее, течение настаивает на идеократическом характере «целостной политизации» русского хозяйства со стороны советской олигархии. Не совсем исчезло из германской литературы теперь уже устаревшее направление, настаивавшее на русской самобытности советского хозяйственного строя, яко бы вытекающего из дореволюционных условий русского хозяйства. Как ни странно, подобные мысли еще встречаются у столь ответственных руссоведов, как: ростокский экономист Юргенс Серафим, авторитетный ученый Прейер и ассистент при Кенигсбергском Институте по изучению России Карл Майнц. В последнее время теория «русскости» большевизма перестала пользоваться успехом в Германии после того как на идее «западных корней» советского строя сошлись столь разные представители германской экономической мысли, как Отто Геч, Фридрих фон Готль и национал-идеократ Ганс Церер.

Несравненно большим успехом пользуется также весьма старое учение о «капиталистической» основе советского хозяйства; даже теоретики, настаивающие на социалистическом характере хозяйственного строя в России, как Геч и Добберт, говорят о применении большевиками «капиталистических методов». Часть представителей этого направления, хотя бы в лице Вальтера Ойкена, полагает, что сейчас в России раскрывается эпоха меркантилизма при одновременном обожествлении американской техники. Сходство с ранней фазой европейского капитализма они видят в независимости правительства, в принудительной индустриализации страны, в привлечении иностранных специалистов, в игнорировании коммерческого учета и т. д. Впрочем они сами не отрицают, что европейский меркантилизм не знал ни столь быстрого темпа индустриализации, ни столь радикальной реконструк-

ции сельского хозяйства. Это направление едва ли заслуживает особой критики. Утверждать, что большевизм есть «вогнание хлыстом докапиталистической страны в капитализм» — как это делает Ойкен — значит не учитывать меркантилистической эпохи в истории русского хозяйства и не отдавать себе отчета в социально-экономическом умонастроении большевизма. Не менее отрицательное впечатление производят и рассуждения некоторых германских национал-идеократов, хотя бы Ганса Церера, которые пытаются доказать, что большевизм есть «либерализм с марксистским знаком». По их мнению, русский народ открывает сейчас то, что уже 150 лет тому назад было открыто французской революцией. Русские яко бы только сейчас «изобретают» машину, личность и искусство, перенимая у европейцев последние достижения техники. Церер решается утверждать, что в России зарождается западный либерализм, который приведет советы к неизбежному созданию особой большевицкой формы, капитализма и парламентаризма.

Гораздо более серьезными представляются нам рассуждения других сторонников «капиталистической теории» большевизма (грацский экономист Вильгельм Андреэ, Артур Юст, Андрей Предоль и многие другие), которые придают особое значение наличию в Советской России коммерческого учета и иных «капиталистических методов». Еще в 1916 году, когда началось злоупотребление термином «государственный капитализм», Леопольд фон Визе правильно указал, что это понятие не выдерживает научной критики. Во всяком случае, оно не укладывается в рамки социологии хозяйства, которая определяет природу хозяйственного строя в зависимости от господствующего социально-экономического умонастроения. То, что понимается под государственным капитализмом, является в действительности смягченной формой государственного социализма или простой экспансией промышленного этатизма при постепенной эволюции капиталистического строя. Агрессивный и контрольный характер экономических командных высот в Советской России лишает нас возможности уравнивать их с государственным сектором даже новейшей фазы капитализма. Как раз эту ошибку делает авторитетный руссовед кильский экономист Андрей Предоль, когда он утверждает, что в России и на Западе имеется один и тот же хозяйственный строй, — иными словами, государственный капитализм, только на разных ступенях своего развития в сторону планового хозяйства. Столь же неубедительными кажутся нам попытки теоретиков «корпоративно-сословного» хозяйства, группирующихся вокруг Отмара Шпанна, которые силятся доказать, что советское хозяйство есть «капиталистическое извращение корпоративного строя». Смешение большевицких трестов и союзных объединений советских предприятий с синдикалистскими корпорациями является отличительной чертой этого направления. Нередко случается, что желание осмыслить или оправдать советское хозяйство за-

ставляет немецких экономистов становиться на платформу капиталистической теории большевизма. Они в этом случае не замечают, что рентабельность той или к иной операции в государственном масштабе может приносить вред интересам народного хозяйства. Так, например, советский экспорт, при правильном учете обесценения рубля внутри России и принудительного характера экспортного фонда, имеет вполне рентабельный характер. Столь же доходной оказывается и «товарная интервенция» при импорте, так как она дает возможность выгодно обменивать иностранные фабрикаты на крестьянское сырье, страдающее от «ножниц цен». Однако мы видим, что советы предпочитают воздерживаться от рентабельного импорта средств потребления и тщательно скрывают доходность своих экспортных операций, развивающихся за счет внутреннего потребления. Таких примеров можно было бы дать множество. Даже среди сторонников капиталистической теории большевизма мы не встречали в немецкой научной литературе лиц, которые стали бы утверждать, что коллективизация сельского хозяйства, постройка малорентабельных гигантов и бурный темп индустриализации в Советской России были бы вызваны капиталистическим стремлением к рентабельности.

Необходимость сводить советские хозяйственные мероприятия к какой то государственной или классовой целесообразности вместо частно-хозяйственной рентабельности заставляет многих немецких экономистов отстаивать социалистический характер советского хозяйства. Однако это направление, имеющее за собой много логических аргументов, наталкивается на ряд непреодолимых трудностей. С одной стороны, наличие отсылочных благ в форме денег, частичное допущение рыночной цены, сдельная форма заработной платы, частичный коммерческий учет и проч. как бы свидетельствуют о некоторой связи советского хозяйства с капиталистическими методами хозяйствования; с другой стороны, весь сложный комплекс политизации хозяйства, наблюдаемый сейчас в России, и отсутствие капиталистического умонастроения выявляют исключительное значение для советской экономики политического фактора «власти» и социально-экономического неравенства. Эти трудности для социалистической теории большевизма учитываются многими сторонниками разбираемой нами школы. Некоторые из них, хотя бы в лице Добберта и Александра Шика, находят логический выход из положения, подчеркивая переходный характер современного хозяйственного строя в России, который рассматривается ими как ранняя фаза социализма. Другие представители этого направления, как Отто Геч, настолько подчеркивают «воспитательное» значение пятилетки и фактор «господства» в советской экономике, что они уже стоят на грани новейшей теократической теории большевизма, рассматривающей советское хозяйство как сложную систему политизации всего комплекса хозяйственных отношений в интересах правящей олигархии. К этому направлению в немецкой

научной литературе, к которому примыкает пишущий эти строки, следует отнести всех тех экономистов, которые, как Георг Клейнов, Карл Манн, Вольдемар Кох, Гидельхер Вирзинг и мн. др., придают особое значение фактору политизации и социально-экономического неравенства в советской экономике. В логические рамки идеократической теории большевизма легко укладываются все те явления, как, например, рыночная цена, сдельная заработная плата, или наоборот, отсутствие принципа рентабельности, которые своей диалектикой представляют непреодолимые трудности для теоретиков иных направлений. Некоторые представители этой школы учитывают несколько азиатский характер большевизма и его значение для политизации отсталых хозяйств Азии. Так Георг Клейнов, авторитетный исследователь русских инородцев и Сибири, рассматривает большевизм как «татаро-турецкую диктатуру над исконно-славянской демократией». Советская олигархия, имеющая — по мнению Клейнова — романтический характер, оставит по себе целый ряд грандиозных памятников в виде Днепростроя, Турксиба, Магнитогорска и проч., но методы, применяемые большевиками при строительстве этих памятников, настолько напоминают средневековые приемы, что грозят России лишить ее последнего европейского колорита. Тот же Георг Клейнов подробно останавливается на значении советской экономики для отсталых народов Азии в своем известном труде о красном империализме. Впрочем, утверждение азиатской миссии советского хозяйства встречается и у представителей капиталистической теории большевизма. Так, например, мы читаем у Андрея Предоля: «Либеральный капитализм не имел успеха на азиатском континенте, не вышедшем из своих феодальных пут. Большевизм пробуждает спящие силы Азии и производит в ней те изменения, которые в свое время были произведены либеральным капитализмом в Америке и в других колониальных странах. Советское хозяйство есть, по всей вероятности, специфически-азиатская разновидность нашей динамически-экспансивной системы хозяйства, отвечающая социальной структуре Востока.

Признание со стороны большинства немецких экономистов самобытного характера советского хозяйственного строя заставляет их давать новое толкование целому ряду экономических понятий, имеющих характер исторических категорий. Сейчас, конечно, не может быть и речи о появлении в Германии особой монографии, охватывающей с этой точки зрения все важнейшие явления в советской экономике. Но интересные попытки в этом направлении были уже сделаны в немецкой научной литературе. Так Карл Манн, Кох, Добберт, Шик и мн. др. дают особое «советское» толкование понятиям бюджета, кредита, банка, заработной платы, профессиональных союзов, денег и проч., которое отвечало бы подлинной сущности советского хозяйства и социально-экономическому умонастроению большевизма. Следует еще отметить особый подход многих немецких экономи-

стов к понятию «плана» и советской экономике. Они противопоставляют пятилетке, как сложному комплексу контрольных цифр, носящих преимущественно ориентировочный характер, более широкий план в смысле изначальной целостной идеи большевизма. Сравнивая большевизм с фашизмом, кельнский экономист Эрвин фон Бекерат утверждает, что большевики, в противоположность фашистам, динамичны в своей тактики и чрезвычайно статичны в основной цели. При этом подходе нарушение пятилетки уже не может рассматриваться как крушение изначального плана. В понятие второго входило, например, решение добиться стопроцентной коллективизации крестьянских хозяйств, в то время как первая пятилетка предусматривала коллективизацию лишь 14,7%. Ускоренный темп индустриализации страны, создание промышленных гигантов и недостаточная товарность измельчавших крестьянских хозяйств, предназначенных обслуживать промышленный сектор хозяйства, заставили большевиков ускорить темп коллективизации сельского хозяйства и довести число обобществленных хозяйств к началу 1933 года до 80%. Первая пятилетка, как форма тактики, ныне явно нарушена, но изначальный план, как идея, приблизился к своему осуществлению. При таком смелом взгляде на советское планирование, необходимо прийти к выводу, что и самое понятие плана в советской экономике приобретает совсем иной характер, отличный от социально-экономического плана в рамках связанного хозяйства на частно-хозяйственной основе, о котором сейчас так много пишут в немецкой экономической литературе. При таком подходе советское хозяйство уже не может рассматриваться как подлинное плановое хозяйство и лишь сохраняет некоторый оттенок организованности в смысле подчинения всего комплекса хозяйственных отношений изначальной целостной идее. Характерно, что и те немецкие экономисты, которые не разделяют оригинальной трактовки советского плана (а их, пожалуй, большинство), не придают особого значения неуспехам первой пятилетки. Возможную опасность для большевицкого режима они видят в диалектическом слиянии мертвящего бюрократизма с крайним дерзанием в области хозяйства — о чем так красноречиво повествует сборник о красном хозяйстве под редакцией Добберта. Не менее опасным для советского строя представляются им также чрезмерное недоедание населения, оппозиция со стороны колхозов и расточительность гигантского строительства. «Советская Россия — говорит Предоль — стоит, как колосс на глиняных ногах, опьяненный успехами американской техники: та же вера в бесконечный технический прогресс, то же преклонение перед количеством, то же стремление к беспредельному и то же роковое смещение конъюнктуры с линией векового развития». Немецкие экономисты не отрицают, что советское хозяйство представляет собой угрозу для капиталистических стран Запада, но ощущают ее не в политическом дампинге, наличие которого многими отрицается, и не

в сверх индустриализации России, полезность которой многими признается, а почти исключительно в заразительности большевицкого социально-экономического умонастроения. Эту мысль отчетливо выразил Отто Гач в следующих словах: «Проблема советской экономики с точки зрения мирового хозяйства заключается не в вопросах калькуляции себестоимости и конкуренции, а в чисто психологических моментах. Экономический кризис ослабляет принцип частной собственности и тем увеличивает притягательную силу русского большевизма».

Б. Ижболдин.