Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: обновленчество.
ЕПАРХИАЛЬНЫЙ СЪЕЗД ДЛЯ ВЫБОРА ЧЛЕНОВ СОБОРА 1923 Г. В МОСКВЕ
Иванов П. Епархиальный съезд для выбора членов собора 1923г. в Москве // Путь. - №1. - Сент. 1925. С. 138-147.
Я, мирянин, выборщик от первого Пречистенского Сорока (благочиния 26 церквей Арбатского и Пречистенского района) на Московский Епархиальный съезд 23 апреля с. г. для избрания членов Всероссийского поместного собора 1923 г., свидетельствую здесь правду о том, как происходил этот съезд, правду, попранную в газетных сообщениях в Москве.
139
Это был настоящий крепкий, православный съезд, выбранный свободно и законно. Выборы в Собор были трехстепенные. Каждый храм выбирал одного мирянина и одно духовное лицо, эти выборщики, собравшись по благочиниям, выбирали двух мирян и двух духовных на епархиальный съезд, который должен был выбрать 8 членов Собора — равное число мирян и духовенства. Большая половина съезда была от губернии, где выборщиками от мирян были почти исключительно крестьяне. Никому, конечно, заранее не был известен состав съезда — известно только, что живую церковь в Москве прихожане, молча, отвергают. И в тех приходах, где священники перешли в Живую Церковь, они стараются это скрыть от своих духовных детей, там же, где священники назначены Высшим Церковным Управлением, прихожане хотя и посещают храм, но выражают свое отношение, например, тем, что принимая от священника благословение, не целуют ему руку.
Заседание Съезда происходило в Троицком подворье, в бывших патриарших покоях. Теперь там находится Высшее Церковное Управление (ВЦУ, как они себя называют по манере советских учреждений).
Подходя к дому и взбираясь на лестницу, можно было читать расписанные на всех стенах и столбах печатные листки с кандидатами на собор восьми лиц. Это Живая Церковь (конечно, не сообщая, что это ее члены) пропагандировала своих кандидатов. Когда я вошел в покои, зал и гостиная были переполнены народом. Съехалось 360 выборщиков. Шум и волнение стояли в залах. Волновались больше всего крестьяне, среди мирян их было большинство. Подойдя к двум-трем группам, я понял, что они беспокоятся, не зная, кого выбирать на собор.
— Нам нужно таких, чтобы догматы не трогали, — говорили крестьяне. — Во едину, святую, соборную и апостольскую— и больше ничего!
Этот член символа веры повторялся во всех углах собрания и чувствовалось, что он объединяет большинство.
— Но ведь у них тоже, они говорят, единая, святая... сказал я одному мужику.
— У них? — тотчас мягко оборвал он меня — у них живая, а у нас святая — вот отличие!
Стояло много групп и везде искали, почти ловили и записывали кандидатов. Как только кто-нибудь высказывал несколько критических замечаний о Живой Церкви, все окружающие тотчас записывали его фамилию. Среди духовенства было много людей, молчаливо и сурово настроенных с худыми лицами и горящими глазами — они пришла сюда, как я понял после, чтобы сказать правду в глаза своим мучителям, — ибо каждый сказавший теперь правду священник в России может себя считать обреченным в тюрьму или к расстрелу.
Чувствуя себя господами положения, среди толпы весело сновали живоцерковники из молодых диаконов (солидных пока не было видно); они не почувствовали дух Съезда и потому со всеми заговаривали, как со своими.
— Так ты, протопоп, поддержи, поддержи! — говорил один из них невысокому сельскому священнику.
Тот нервно засмеялся.
— А камилавочку вы мне дадите? Вы ведь камилавочки за поддержку раздаете.
— Поддержи, поддержи! — уже смущенным голосом пробормотал диакон и, опустив глаза, побежал дальше.
— Так камилавочку, камилавочку пришли! — возбужденно кричал ему вслед сельский протопоп.
Член ВЦУ, назначенный Советской Властью ответственным руководителем Съезда, пpoтoиepeй Красницкий (основатель и председатель Живой Церкви), притащив на середину залы патриаршее кресло и став на него ногами, обращается с речью к собранию. Но его тотчас нетерпеливо перебивают.
— Вы организованы! — кричать ему со всех сторон, — а мы еще нет. Дайте нам сначала сорганизоваться.
Но Красницкий, стараясь преодолеть недовольство Собрания, продолжает говорить. В этих его первоначальных речах ярко чувствуется тактика Живой Церкви — он старание всех примирить и обольстить: все дадим, только признайте нравственную основу за революцией.
— Пять лет люди страдают, — говорить Красницкий. — Из-за чего? К чему все эти мучения? Так легко сделать, чтобы страдания оказались излишними. Эти
140
бесполезные мученики! Сколько их за эти годы!..
Но Красницкому не удается договорить, шум возрастает, переходя в беспорядок. Тогда он приглашает членов Живой Церкви в Патриаршую Церковь на предварительное совещание. Большинство Съезда выходит на двор и там пытается сорганизоваться.
Я отправился в храм, чтобы послушать, что будут говорить представители Живой Церкви. Красницкий стал на амвоне спиной к алтарю и его окружили человек пятьдесят духовенства (мирян почти не было). Прежде всего он прочитал резолюцию, которую нужно провести на Съезде (см. ниже).
— Итак, все члены Живой Церкви обязываются проводить эту резолюцию - заявляет он и предлагает высказаться кандидатам на Собор.
Все это люди чрезвычайно благообразные, пожилые, видимо привыкшие к всеобщему почету, Многие с академическими значками, несколько профессоров Духовной Академии *). Они ограничиваются краткими заявлениями, что Живая Церковь является истинным выражением духа современной православной церкви, что старая тихоновская церковь, реакционна в политическом смысле и в этом ее коренное отличие от Живой Церкви. Необходимо обновить Церковь, влить в нее революционный дух. Вообще, характерная особенность ораторов Живой Церкви — совершенное отсутствие эпитетов: христианский и религиозный и замена их эпитетами: революционный и трудящийся («и Христос был трудящийся»). **)
Основное же, что объединяет всех этих «обновленцев» это их ненависть к патриарху Тихону. Все они настаивают на неисчислимом его вреде для Церкви, обвиняют его в том, что своим воззванием о сопротивлении выдачи церковного серебра он спровоцировал многих мирян и духовенство и многие убиты из-за него.
— Не будем же изгоями революции! — восклицает один оратор.
Красницкий торжественно возглашает.
— Первый революционный обер - прокурор Святейшего Синода Львов.
Львов всячески старается доказать, что Собор 1917 года был не каноничен. Это был мало того, что чисто политический собор, но и узко - сословный, дворянский. Львов называет целый ряд дворянских фамилий, завладевших «духом» Собора. Собор не только благословлял Корнилова в его поход на Петроград, но осуждал даже само Временное Правительство. И, наконец, дошел до такого беззакония, что через третье лицо предложил ему — Львову — выйти из членов Собора, грозя в противном случае исключением.
— Тогда я распустил Собор — говорит Львов. — И считаю, что вместе с уничтожением дворянства уничтожилось и всякое значение этого собора, а также и выборы патриарха!
Львов заканчивает свою речь следующими афоризмами:
— Церковь — часть народа. Народ русский идет по революционному пути. Нежелание православной церкви идти вместе с народом за революцией — смерть церкви. Заслуга Живой Церкви в том, что она вдвинула русскую церковь в революционное русло.
Должен сказать, что в конце речей членов Живой Церкви у меня появилось мертвое и тоскливое чувство, безнадежность давила на сердце.
И вдруг как бы свежий воздух врывается в храм. Масса народа — остальные выборщики — быстро заполняет церковь. Происходит живое движение, шум тревожный, но ободряющий. Сначала все громко поют Христос Воскресе! Рядом с Красницким появляется
___________________
*) Между прочим, и Красницкий кончил Академию с золотой медалью. На него смотрели, как на будущего выдающегося миссионера, столп православия.
**) Нужно представить себе всю пошлость этого слова «трудящийся» в Советской России, все извращение его, чтобы понять, какой болью должно отзываться в сердце верующего наименование Христа трудящимся. На Остоженке напр. приходской священник, прекрасный оратор, получив от ВЦУ митру, заговорил к ужасу прихожан таким языком: «И вот толпы народа приветствуют Спасителя, говорил он в Вербную Субботу, — толпы нищего иерусалимского народа, подстилают одежды под ноги Его и Он грядет на осляти — настоящий трудящийся элемент!..»
141
фигура одного из выборщиков от мирян. Это слепой. Внезапно его громкий, бичующий голос прорезывает Собрание.
— Тысячу лет, - восклицает он, — Россия исповедует православные догматы — так неужели этим захватчикам (он повел рукой к Красницкому) мы позволим нарушить нашу святыню. Говорить, что церковь православная отклонилась от какого-то там пути, Церковь не может отклониться от пути, она непогрешима! Обвиняют патриарха, что он не позволил поганить священные сосуды, так разве это преступление? Говорят о необходимости идти рука об руку с советской властью, да разве могут христиане идти рука об руку с теми, кто объявляет все религии опиумом для парода!
Громким, одобрительным шумом собрание выражает свое отношение к оратору. Фамилия этого слепца — он был записан первым кандидатом на Собор от беспартийных мирян — Царев.
Тревожный шум не смолкает, переходит в какое-то нетерпеливое ожидание. Раздаются голоса: отец Дмитрий Боголюбов, отец Боголюбов!
Высокий, мощный человек, известный петроградский, потом киевский миссионер, отец Дмитрий Иванович Боголюбов, пробирается через толщу народа к Красницкому. Его слова вливают сразу в сердца величайшее успокоение и я даже скажу, умиленную радость. Он не только улавливает дух Собрания, но и находит те слова, которые объединяют всех. О. Боголюбов все время осеняет себя широким крестным знамением*). Манера его обращения к слушателям исполнена сияющей мягкости. На нем как бы озарение и это озарение передается слушателям. У многих он вызывает слезы. Плачут старые мужики, некоторые священники вытирают глаза.
— О чем этот шум? Почему так шумит Собрание? — начинает о. Боголюбов. — Что это? — протест, недовольство, борьба против кого-нибудь? Нет, это предсоборная тревога, это волнуется Церковь Божия — народ — они боятся, как бы их не завели в какое-нибудь болото. Положение всех православных теперь тяжелее, чем евреев, когда они вышли из Египта. Перед теми шел столп солнечный. Их вел Моисей, избранник Божий. Вот о чем мы должны молиться, чтобы появился у нас избранник, свой Моисей, (при этих словах, как бы искра пробегает по собранию — все осеняют себя крестным знамением). Вождя нет у нас! Все у нас в разброде. Неизвестно, за кем идти — только масса групп спорящих. Нет ничего убеждающего в программах, называющих себя новыми церквей. Живая Церковь неустойчивая, прилаживающаяся к сильным мира сего, вертлявая. На ее главных представителях лежит печать духовного помрачения. Однажды, например, я пригласил в свою церковь митрополита Антонина, чтобы узнать, что дает он людям. После обедни прихожане обращаются ко мне и высказывают свою крайнюю обиду, зачем я пригласил такого пастыря, который в своей проповеди называет алтарь шкафом. Я поехал к митрополиту Антонину, думая, что произошло недоразумение, но тот, к моему изумлению, подтвердил, что алтарь — шкаф. Может ли такой странный человек быть духовным водителем? Нет, все эти новые люди — ничто! И они прибегают к произволу и насилию и называют их революционными преобразованиями. Но они должны будут дать строгий ответ предстоящему Собору. Пора стать на канонические рельсы, с которых мы сошли. Нужно действовать в союзе с вселенской церковью и для этого нам необходимо испросить благословение вселенского патриарха.
Необычайный восторг вызвала эта речь среди слушателей. Опять с глубоким воодушевлением пропели Христос Воскресе. Раздались голоса с предложением пропеть о. Боголюбову многая лета, но Красницкий, возвысив голос, запрещает это, и собрание с ним на этот раз не спорит. Отца Боголюбова выбирают в председатели Съезда и даже Красницкий присоединяет свой голос к этому избранию. Впрочем, тут же Красницкий заявляет, что так как он ответственен за Собрание, то он не может уступить председательство и предлагает о. Боголюбову занять место рядом с собой. О. Боголюбову подают табурет и так на этом табурете он
_________________
*) В противоположность членам Живой Церкви, которые почти совсем не крестятся. Когда у Введенского напр. спросили, отчего он не крестится, он ответил: я не фарисей.
142
и просидел до конца, не будучи ни на одну минуту фактическим председателем Съезда.
После о. Боголюбова выступает целый ряд ораторов, которые безбоязненно высказывают Красницкому и Живой Церкви свое возмущение их всегдашним насилием, грозят им судом Собора. Красницкий стоит непоколебимо, он в этот день не мешает ораторам говорить. Один провинциальный священник прочел ярко выраженный наказ, данный ему пославшим его благочинием, для прочтения на Съезде. Резко составленный наказ морально уничтожает Высшее Церковное Управление.
— Я предлагаю — говорить этот батюшка, по прочтении наказа, — немедленно произвести епархиальные выборы — мы первое законное собрание Епархии после захвата власти живоцерковниками.
— Это незаконно, — останавливает его Красницкий, — я не позволю голосовать ваше предложение. Позвольте ваш наказ.
— Не давайте! Не давайте! — слышатся голоса — наказ попадет в ГПУ (чрезвычайку).
Но Красницкий быстро схватывает наказ и прячет.
Выступает молодой священник с возбужденным лицом. Он рассказывает, что обошел полтораста верст, наблюдая и присматриваясь, что делается по церквам.
— Везде уныние и недоумение, разброд. Никто не может уяснить себе, что такое эта Живая Церковь и зачем она образовалась. Нет никого, кто бы разъяснил. Пришел я, наконец в Москву, к очень известному и уважаемому прежде протоиерею. Спрашиваю: что делать? Не знаю, — говорит, — делай, что хочешь!
— Как же это, прежде вы всегда все знали. — Наклоняется ко мне, шепчет: видишь, все по тюрьмам сидят. — Посмотрел я на него и говорю: — Да вам, такому старому и уважаемому человеку первому бы в тюрьму следовало бы сесть для примера молодым. — Нет, боюсь! Да и уйди ты от меня Бога ради поскорей, заподозрят еще, что совещаемся. Пошел я к другому такому же старому и уважаемому протоиерею — повторилось совершенно то же самое.
Выходит один выборщик - мирянин.
— Неправда, что нет у нас солнечного столпа! Где - то он спрятан. Почему в Пасхальную ночь, когда в Таганроге и многих других городах церкви были запечатаны — почему чуть ли не вся Москва к Светлой Заутрени пошла в Донской Монастырь? Туда и нам нужно обратиться!
В этот день — 23 апреля — собрание продолжалось с утра до 9 час. вечера и было посвящено исключительно речам ораторов. В минуты особого подъема собрание выражало свое состояние духа пением: Христос Воскресе! Царило возбужденное и радостное настроение. У крестьян был довольный вид.
— Христа не продадим! — сказал мне один из них, — не беспокойтесь.
На следующий день, когда я пришел в патриарший храм, говорил митрополит Антонин. Он был в белом клобуке, довольно нескладно сшитом и крестом на верху. Его речь не отличалась уверенностью. Он вздыхал, видимо, ему было трудно говорить перед таким съездом. Несколько раз он беспомощно озирался, как бы набираясь сил. Сравнительно с Красницким он произвел на меня впечатление более доброе и мягкое. Личная ненависть Антонина к Патриарху толкнула его на несчастный путь отпадения от истинной церкви. Однако, афоризмы его звучали определенно. Он скорбит о безбожниках, переполняющих Русскую Землю, о комсомольцах, но утверждает, что при свободе веры мы должны считаться с атеизмом, как с фактом, и уважать чужое мирочувствие, — ибо атеизм это тоже в своем роде религия.
— Да, вы уже давно поступили в лакеи к атеизму! — говорить кто-то невдалеке от меня.
— Наша тактика должна быть миролюбивая, — продолжает Антонин, — мы должны повернуться лицом к революции. Чтобы Советская Власть к нам относилась хорошо, нам нужно перед нею заслужить. Чтобы комсомольцы перешли на нашу сторону, нам нужно сделаться друзьями революции.
После Антонина снова выступают оппозиционные ораторы, но насколько в течение предыдущего дня речи лились безпрепятственно, настолько сегодня они затруднены. В разных концах церкви, смешавшись с выборщиками стоят дюжие молодцы с зычными голосами, с типичными приемами современных насильников. Они все время рычать и обрывают:
143
гражданин! гражданин! Собрание привыкшее ко вчерашней свободе, начинает раздражаться. Красницкий ведет себя вполне определенно. — Он прерывает на каждом шагу ораторов и некоторых лишает слова. Один мирянин, например, говорит, что нужно обновить церковное сознание чувством Евангельского завета, а не каким - то революционным порядком.
— Лишаю вас слова! — резко прерывает Красницкий, — Вы желаете обновить Евангелие. Этого я вам не позволю.
— Лишаю слова! — гремит Красницкий, и ему вторят дюжие молодцы.
Это повторяется с несколькими ораторами, в особенности, когда начинают обсуждать резолюцию. Эта резолюция производит на всех подавляющее и отвратительное впечатление.
— Зачем резолюция, не нужно! — слышатся со всех сторон голоса.
Красницкий чрезвычайно горячится и вступает в ожесточенную борьбу с Собранием.
— Ведь мы пришли сюда на выборы, а не для обсуждения резолюции. Проголосуйте сначала, хочет ли вообще съезд выносить какую-нибудь резолюцию, — говорю я.
Красницкий сердито вскидывает на меня глазами.
— Я вас понимаю! — кричит он, грозя мне рукой, — я вас очень хорошо понимаю!
— Я вас тоже понимаю, — говорю я, — но ведь дело не в этом. Потрудитесь пожалуйста, проголосовать.
— Нет, этого не будет! — сердито бросает он, — резолюция должна быть принята!
— Это насилие! — слышатся голоса.
Все чаще и чаще раздаются голоса: это насилие! И к этому вскоре начинают прибавлять: Если так, мы уйдем! Мы все уйдем!
Вообще к началу голосования, собрание очень утомлено. Два дня на ногах, стоять тесно прижавшись друг к другу локтем, скамей нет. Крестьяне громко жалуются, что они, приехавши в Москву, должны были не спать всю ночь — негде. Многие не ели.
Беспомощность собрания ярко выражается в предложении одного мирянина обратиться к американцам за помощью, чтобы они, как свободолюбивый народ, выхлопотали у кого следует возможность свободно провести и окончить выборы. Предложение это последовало вслед за выступлением какого-то американца, приехавшего приветствовать Съезд.
Перед голосованием резолюции собрание потребовало перерыва. Красницкий долго не соглашался, но когда собрание заявило, что оно уйдет, он уступил.
Выйдя на двор, большинство выборщиков в последний раз обсуждает и спешит записать имена кандидатов в список от беспартийных.
Все очень недовольны и раздражены. — В тупик загнал! — слышится со всех сторон.
Я подхожу к разным группам и говорю, что ведь резолюция ужасна и если даже мы кое-что изменим, то она непременно оставит какое-нибудь черное пятно, и мы будем ответственны. Все соглашаются, но беспомощно разводят руками.
— Таков уж советский порядок! —говорит один батюшка, — без резолюции не может состояться ни одно собрание.
При открытии заседания Красницкий объявляет, что он допустит только двух ораторов — одного — за, другого — против резолюции. Голосование по пунктам. Читается первый пункт.
1. Предстоящий поместный собор должен ясно и определенно покончить двухсотлетний период подчинения церкви дворянскому самодержавию и положить начало действительной церковной свободе в условиях революционной Советской России.
— Кто желает говорить против?
Выходит один молодой человек.
— Я считаю — начинает он, что принятие подобной резолюции совершенно излишне ...
— Лишаю вас слова — энергично бросает Красницкий. — Это не обсуждение данного пункта, вас не просят высказываться принципиально.
— Итак, против резолюции ораторов не находится, - торжественно заявляет Красницкий.
— Позвольте, — говорю я — предложить собранию измененную редакцию первого пункта.
— Покажите! — протягивает ко мне руку Красницкий.
— Но вы не поймете — говорю я — и, обращаясь к собранию, читаю:
— Признавая, что Церковь Христова должна стоять вне политики, по отноше-
144
нию к ныне существующей власти, мы признаем, что Кесарево должно быть отдано Кесарю, а Божие — Богови.
— Но это совершенно не то, что есть в резолюции! — восклицает Красницкий.
— Та же мысль, но выраженная иначе.
— Нет, это совершенное искажение первого пункта. Довольно! Я не разрешаю это голосовать!
Происходит назначение четырех счетчиков для подсчета голосов. Два из них те дюжие молодцы, о которых я говорил.
— Голосование будет происходить простым поднятием рук, — объявляет Красницкий.
Просят для точности, чтобы подсчет производился проходом в двери, но Красницкий не соглашается.
— Кто за этот пункт? Поднимите руку.
Собрание очень сгрудилось. Трудно произвести подсчет. Четыре счетчика, мысленно разделив всех на четыре части, начинают считать. В той группе, где стою я, — от Красницкого до колонны в ширину и потом, с конца церкви вдоль — я приблизительно просчитывал раньше — было человек сто. Половина из них поднимает руку. Счетчик — дюжий молодец, несмотря на трудность подсчета, оканчивает его в две минуты.
— Сто семнадцать, — заявляет он.
— Неправда, неправда, не может быть — говорят из нашей группы.
— Что за недоверие — кричат члены Живой Церкви.
— Сто семнадцать — торопится записать Красницкий — А у вас?
— Пятьдесят два.
— У вас? — 60 — У вас? — Я еще не успел, трудно, — говорит растерявшийся сельский батюшка.
— Это невозможно так возиться — досадливо ворчит Красницкий — все равно я записываю пятьдесят, столько же, сколько у других. Итак, всего 279. Абсолютное большинство! Противоположных голосов не к чему и подсчитывать. Пункт принят. Оглашаю следующий.
2. В течение двухсот лет дворянского самодержавия религиозное чувство русского народа систематически эксплуатировалось прежним синодом и консисторским строем в определенных целях, и пятилетнее управление церковью патриарха Тихона имело определенную цель сохранить в церкви старый синодальный и консисторский быт в надежде восстановления самодержавия. А потому московский епархиальный съезд духовенства и мирян постановил признать контр - революционную политику патриарха Тихона вредной, разрушительной для церкви, повлекшей за собой великое множество жертв и со стороны духовенства и со стороны мирян.
— Кто желает высказаться против?
Выходит священник, один из тех, которые пришли сюда, не боясь сказать правду. У него вдохновенное лицо и горящие глаза человека, готового к мученичеству. Он произносит короткую, но сильную речь за патриарха и заканчивает ее словами:
— Помните, если мы примем эту резолюцию и патриарха убьют, кровь его будет на нас.
Против патриарха говорит какой - то член живой церкви, профессор духовной академии. Речь его не звучит горячо.
Красницкий, который сам признает, что это очень серьезный пункт, голосует иначе, чем в первый раз.
— Кто за пункт — направо, — кто против — налево (по отношению к Красницкому.)
Происходит сильное движение. Подобно шумному потоку, собрание устремляется налево. Направо оказывается небольшая группа людей. Между стоящими налево и направо, как пропасть, образуется широкая полоса пустого пространства. Небольшое число воздержавшихся стоить позади. Направо, высоко подняв руку с красными выборными билетами, стоят большей частью пожилые, протоиереи в отличных рясах, хорошо упитанные; много академических значков; нагрудные кресты, словно только что вычищенные, блестят.
Несколько укоризненных возгласов слышатся из левой группы.
— Неужели не стыдно?
Но еще выше поднимают руку православные протоиереи.
Вдруг раздается голос одного мирянина.
— О. Красницкий в числе голосующих за резолюцию я вижу нашего приходского священника, которого прихожане определенно отказались выбрать за его принадлежность к Живой Церкви.
Но Красницкий притворяется, что не слышит и суетясь, приказывает сосчитать свои голоса.
145
Всего пятьдесят семь.
— Итак, — говорит Красницкий упавшим голосом и потеряв апломб — против данного пункта видимое большинство голосов.
В это время к нему подходит секретарь Живой Церкви, Скворцов и начинает что-то энергично шептать.
— Но, — говорит Красницкий встрепенувшимся голосом, — поступило предложение произвести поименное голосование.
Раздается взрыв негодования. Собрание сразу возбуждено до крайней степени.
— Доносчики! Невыносимое насилие! Чрезвычайщики! Христопродавцы! — слышатся бурные голоса.
Но Красницкий, как утопающий за соломинку, схватывается за предложение и требует поименного голосования. Тогда некоторые граждане предлагают уйти (я в том же числе).
— Мы выразили свое мнение! Уже ясно, что мы не вылезем из отвратительного болота.
Но большинство не соглашается. Они надеются еще провести своих членов собора. Происходит длительный, неразрешающийся беспорядок.
Ко мне обращается Скворцов и говорит с ехидной улыбкой:
— Ну что ж, мы высказались, что деятельность патриарха была вредной, теперь вы свое мнение подписью удостоверьте, что деятельность патриарха полезная.
В это время Собрание, как уже несколько раз было в течение этих дней, в минуты затруднений и тупиков, куда загонял Красницкий православных, — Собрание как бы осененное начинает петь «Христос Воскресе».
Красницкий разгоряченный, раздраженный, досадливо машет на собрание руками, видимо желая не допустить пения, но громкое и торжественное пение заглушает его слова, и он злобно поворачивается к алтарю, подчиняясь общему движению.
После пения, возвысив голос, я говорю:
— Позвольте от лица голосовавших против резолюции выразить смысл этого голосования. Неправда, что мы в противоположность вам утверждаем, что деятельность патриарха была полезной. Мы только знаем, что дела патриарха, как дела ставленника Божия, подлежат суду Господа Бога. Один Он знает, как поступал патриарх правильно или неправильно, хорошо или плохо, а мы не компетентны.
При наступившей тишине, я обращаюсь к Красницкому.
— Помните, отец Красницкий, я давно уже хочу вам это сказать, помните, что вы ответственны перед Господом нашим Иисусом Христом, а не перед советской властью. И вы также, отцы православные, голосовавшие за революцию — не забывайте этого!
На одно мгновение мое обращение действует подавляющим образом на членов Живой Церкви. И, как бы воспользовавшись этим мгновеньем, вперед выступает старый начетчик.
— Вот перед Святым алтарем свидетельствую, что патриарх никогда не высказывался против предержащей власти. Всегда, когда я заговаривал с ним, он отвечал: ты сам знаешь, что говорит Апостол: нет власти аще не от Бога.
— То же, что происходит сейчас, — продолжает начетчик, напоминает мне один сказ. Был некогда могущественный царь, он умер и был закопан в землю. И тогда между его сыновьями произошел великий спор из-за престолонаследия. Дело уже почти доходило до смертоубийства. Но вот, догадавшись, сыновья идут к Святому старцу. — Разреши нас, — просят они. — Выкопайте труп отца из могилы — приказывает старец, поставьте его спиной к стене и стреляйте в него из лука. — Пустил стрелу старший сын, — попал. Пустил стрелу второй сын, — попал. Но когда дело дошло до третьего, он сказал: — Пусть лучше лишусь царства, чем выстрелю в родного отца. — Так вот и Красницкий хочет нас заставить стрелять в отца нашего духовного.
Раздается всеобщий одобрительный шум.
Вдруг Красницкий берет карандаш и говорит:
— Хорошо! Я вычеркиваю этот пункт.— И он твердо и отчетливо ставит скобки и затем несколько раз перечеркивает резолюцию.
Скворцов подбегает к Красницкому и просит слова. Но Собрание решительно отказывается его слушать.
Красницкий требует, чтобы выслушали оратора, но Собрание не хочет.
— Довольно! Устали! Пора приступить к выборам! Резолюция отвергнута!
146
В это время, видя, что дело уже ясно, что избрание списка от беспартийных обеспечено, я позволил себе уйти со Съезда, так как должен был присутствовать, как свидетель в гражданском суде.
Когда я вернулся через два часа, я не узнал патриаршей церкви — какой-то как бы желтый, отвратительный сумрак стоял в храме — почему-то мне представилось, что именно такой же тяжкий свет разливался по земле, когда Распятое Тело Христа, уже испустившего дух, продолжало висеть на древке. По храму бродили фигуры, их было мало и не было никого, с кем я провел эти два дня.
— Что это делается? — спросил я, подойдя к группе передвигавшихся людей.
— Голосуют список обновленцев, — вон там Живая Церковь считает своих.
— А где же о. Боголюбов?
— Да там где - то сидит на скамье позади.
— А все остальные? А список от беспартийных?
— Да разве вы не знаете, что произошло?
Произошло вот что. Когда беспартийные подали свой список с кандидатами на собор, то Красницкий объявил перерыв, во время которого, после краткого совещания своего комитета вызвал в особую комнату четырех кандидатов от беспартийного духовенства на собор и сказал им, что Комитет за то, что они зажигают собрание, исключает их со съезда. И если они сейчас не удалятся из храма, то вместо собора отправятся в ГПУ (чрезвычайку).
О. Боголюбов вышел к собранию и со слезами, объявляя о словах Красницкого, просил его не выбирать в члены собора. Собрание с громкими криками негодования повернулось и стало выходить из церкви. Но двери оказались внизу внезапно запертыми. Их вышибли и разошлись.
После ухода большинства Съезда Красницкий снова голосовал отвергнутый и им самим зачеркнутый пункт резолюции с осуждением патриарха. И он был принят.
Часть мирян оставалась до конца, не принимая участия в Съезде.
Уходя, я подошел к одному выборщику крестьянину и спросил:
— Ну что же вы недовольны, что приехали на Съезд?
Он протянул руку к алтарю и горько проговорил:
— Вот Господь свидетель — и зачем я только сюда попал? Ну, да Бог нас рассудит. Опять Христа распяли.
П. К. Иванов.
147
