ГУМАНИЗМ
передача радио "Свобода", 21.01.01,
Анатолий Стреляный:
Среди многих европейских понятий, пришедших в Россию в 19-м веке,
был и гуманизм, причем, к тому времени - уже разделенный. Можно
было быть гуманитарием, можно было быть гуманистом, или просто -
гуманным. То есть - добрым, "человечным" человеком. На Западе гуманизм
возник в недрах католической церкви, а в Россию он пришел уже в
светском виде, даже в виде антихристианства, и потому вызвал ожесточенное
сопротивление православных. Утверждение достоинства человека противоречило
их идеалу смирения. Между тем, слово "гуманизм" - не так уж далеко
от смирения. Ведь на латыни человек и прах - земля - "homo" и "humus"
- созвучны, а смирение - "humilias" - тоже созвучно. Помни, что
ты - прах.
Почему же гуманизм восстал против христианства? Как оценить критику
гуманизма христианством? Могут ли они найти общий язык и пространство
для сотрудничества?
Яков Кротов:
Этот выпуск нашей передачи будет посвящен гуманизму. В прошедшем
году вышел в свет "Гуманистический манифест 2000", проект манифеста
был написан американским гуманистом, профессиональным философом
Полем Куртсом, но под ним поставили свои подписи десятки (а на сегодняшний
день - уже даже и сотни) ученых, гуманистов, естественников и гуманитариев
со всего мира. В числе участников нашей передачи - двое людей, подписавших
"Гуманистический манифест". Первый мой вопрос - академику Гинзбургу:
почему вы, физик, на первый взгляд - далекий от философских проблем,
поставили свою подпись под "Гуманистическим манифестом 2000"?
Виталий Гинзбург:
Я читал, естественно, "Манифест", мне кажется, что это действительно
разумное направление, которое дает ответ на тот вопрос, который
очень часто ставится. Вот без религии - как же? Не будет религии,
морали не будет, этики не будет, ничего не будет. Вот это, я считаю,
совершенно чепухой. Почему человек, который является неверующим,
обязательно должен быть каким-то негодяем, или вообще - нехорошим
человеком? Совершенно не понимаю этого. Я, конечно, физик, астрофизик,
это занимает мое внимание. Я никогда раньше, до последнего времени,
ничего не писал о религии и вообще не интересовался этим вопросом.
Я не религиовед, и я человек необразованный в этой области. Потому
что я родился в 16-м году, когда я учился, я окончил только семилетку,
никакого образования у нас не было. И если какое-то гуманитарное
образование у меня есть, то это - исключительно то, что читал, но
времени никогда не было, потому что я очень интенсивно работал всегда.
Поэтому я, конечно, никогда даже высказываться на какие-то религиозные
темы не стал бы. Но я считаю, что меня вынудили. Меня возмущает
та волна клерикализма, которая сейчас поднялась, эта попытка возродить
церковь. Вот в этой связи я и начал немножко генерировать, у меня
"острая функция" на вот такие вещи. Один из пунктов, например: почему
сейчас какая-то часть населения, недостойная внимания, просто повесила
крест на шею из карьерных соображений, из соображений моды и так
далее? Хотя я являюсь совершенным атеистом, повторяю, но ни в коем
случае не могу сказать, что я могу упрекнуть религию в тех извращениях,
которые имели место. Но я "загенерировал" и начал до какой-то степени
действовать именно под влиянием того, что у нас возрождается религиозность.
и делается это вопреки даже конституции. Православная церковь начинает
занимать то место, которое занимала церковь до революции, а, может
быть, даже больше, потому что тогда не было патриарха.
Яков Кротов:
Гуманизм предстает, таким образом, ответной реакцией на возрождение
христианства. Причем - христианства именно в его средневековой форме,
как государственной идеологии, подпитываемой государством и обязательной
или, по крайней мере, усиленно предлагаемой для всех членов общества.
Гуманизм 14-го столетия. Первым гуманистом традиционной в европейской
культуре считают Франческо Петрарку. Гуманизм 14-го столетия - чем
был вдохновлен он, насколько это был ответ на средневековое христианство,
предшествовавшее ему?
Михаил Андреев:
Термин уже известен в римской древности. Во всяком случае, у Цицерона
понятие "humanitos" используется весьма широко, и в значении близком,
если не к современному, то, во всяком случае, к тому, какое это
слово приобрело в эпоху Возрождения. А вообще понятие гуманизма
и круг значений, с этим понятием связанный, сформировались в Италии
в 14-15-м веке. Гуманизм, который возник тогда, разумеется, не имеет
ничего общего с тем, что мы под гуманизмом понимаем сейчас. Во всяком
случае, это - не человеколюбие в таком всем известном понимании
этого термина. Гуманизм - это, прежде всего, особым образом ориентированное
построение научных интересов. Сначала гуманизм существует только
в рамках так называемых студиях-humanitatis, направленных на изучение
человеческой природы и вообще человека в культуре. Гуманисты - то
есть, люди, занимавшиеся в студиях- humanitatis. Первым гуманистом
в этом смысле можно считать Петрарку. Противопоставляя себя вовсе
не мракобесам и человеконенавистникам, они противопоставляли себя
тем, кого мы сейчас называли бы "естественниками". Именно с этого
начался петрарковский гуманизм, с того, что он сказал в лицо падуанским
аверроистам, что они занимаются науками, во-первых, ненужными, а
во-вторых, лишенными главного критерия, который и определяет научность
- критерия точности. Это смешно, но, тем не менее, тогдашние гуманитарии
обвиняли тогдашних естественников именно в том, в чем современные
естественники до определенного момента очень любили обвинять современных
гуманитариев. Во всяком случае, Петрарка говорил именно так. Мало
того, что совершенно неинтересно знать, сколько перьев в хвосте
у птицы, кроме того, выяснить это совершенно невозможно, но это
совершенно не нужно для достижения свойственных человеку целей.
Узнать, что собой представляет человек - вот это действительно цель
истинной науки. То есть, гуманизм - это этика, история. В некоторой
степени - философия. Ну и, разумеется, то, что мы сейчас называем
- "изящные искусства".
Яков Кротов:
15-го октября 1359-го года Петрарка написал в одном частном письме:
"Христос - наш Бог, Цицерон же - кесарь нашей души. Различия признаю,
противоположность отрицаю". Принцип Петрарки был - лучше желать
добра, чем знать добро. Но в любом случае, путь к добру лежит через
освоение новых пространств, новых миров, через усвоение античного
опыта. В этом смысле подвиг гуманистов был подобен подвигу Христофора
Колумба, только они путешествовали не в пространстве, а во времени,
открывали совершенно новую для себя культуру, которая им заранее
нравилась. И принцип был - чтобы понять другую культуру, другого
человека, нужно знать его язык. Поэтому они стали учить латынь,
они стали учить греческий - не только для того, чтобы говорить о
Боге, а для того, чтобы понять античную цивилизацию. Поэтому первый
гуманизм - это, прежде всего, лингвистическое явление. И, может
быть, эта особенность гуманизма 14-го века не исчезла и по сей день
в современной культуре. Главное - это стремление к другому человеку.
Но если для средневекового христианства любовь к ближнему осуществляется,
прежде всего, через рамки общины, церковной, государственной или
национальной, все равно, то для гуманиста стремление к другому -
это, прежде всего, освоение языка другого, погружение в культуру
другого. И гуманизм - не только сострадание. Гуманизм - это еще
(для первых гуманистов) отвага, разноречие, это расчетливость, это
стремление к подвигу, к славе, к богатству и к точности. И затем
отсюда взрывом разошлось стремление к точности, постепенно породило
современную науку. Она уже угадывается в той тщательности, с которой
Петрарка датировал свои письма, когда что написано. А как гуманист-гуманитарий
определяет, что такое гуманизм, и как он изменился с 15-го столетия
до сегодняшнего дня?
Владимир Кувакин:
Гуманизм следует понимать широко. Я думаю, что это - некая врожденная
антропологическая черта человека, аналогичная, скажем, его разумности
или способности верить, или способности быть критичным или скептичным.
И в этом смысле - гуманизм, конечно, уходят корнями куда-то в древние
времена, во времена становления человека. Впервые в культуре он
заявляет о себе в Древней Греции, и его чертами являются демократия,
уважение прав и свобод (как они тогда понимались) человека, и частная
собственность. Три основополагающих черты гуманизма - правовая,
экономическая и нравственная. Гуманизм - исключительно адаптивное,
исключительно динамичное мировоззрение. Я понимаю не как милосердие,
не как просто любовь к человеку, я бы дал, скорее, такое функциональное
определение гуманизму. Гуманизм возникает там и тогда, где и когда
человек обращает внимание на свою, присущую ему толику человечности.
Когда он, грубо говоря, делает ставку на это, и пытается при этом
ограничить или проконтролировать свои ресурсы зла и бесчеловечности,
- там уже гуманность перерастает в гуманизм. Еще короче: гуманизм
- это осознанная гуманность. Одно из заблуждений российского интеллигента
(или - вообще в российской культуре) состоит в том, что гуманизм
умер где-то с Ницше и Марксом. Конечно, об этом очень ярко писали
наши русские религиозные философы, и во многом они были правы. Но
в планетарном масштабе дело обстояло несколько иначе, потому что
гуманизм довольно благополучно развивался во многих странах Западной
Европы, в той же Индии, в Австралии, в Соединенных Штатах. Поэтому
это был, конечно, некоторый кризис отдельных ответвлений гуманизма,
в ницшеанстве или марксизме, особенно - в советской версии. Но это
не значит, что гуманизм исчез, он едва ли когда-то исчезнет, если
только вместе с человеком.
Яков Кротов:
Как складывались отношения гуманизма с христианством, которое
доминировало в том мире, где появились первые гуманисты?
Михаил Андреев:
С самого начала христианской мысли обозначились два направления,
которые успешно просуществовали бок о бок на протяжении полутора
тысячелетий. Одно направление можно назвать направлением, условно
говоря, культурного аскетизма. Оно предполагает, что под культурой
(разумеется, когда речь идет о начальном периоде существования христианства,
о первых пяти-шести веках), имеется в виду, прежде всего, языческая
культура. Так вот, языческая культура, со всеми ее соблазнами, отвергается
как нечто в принципе несовместимое с христианством, христианству
противоречащее и для христианина вредное. Но это позиция, скажем,
Тертуллиана, если взять самых ранних. В известной мере, в этой позиции
затронут Августин. Примерно в то же время обозначилась и другая
позиция в христианстве, которая постулировала напротив того: не
только совместимость христианства и языческой культуры, но, более
того, необходимость для христианина овладеть (если не в полном объеме,
то по крайней мере в значительной степени) наследием языческой древности.
Это - позиция Боэция и Кассиодора. Не думаю, что у Петрарки, первого
гуманиста, первого поэта Возрождения, были какие-то существенные
сложности, душевные сложности в отношениях с церковью. Споры исихастов
и гуманистов - это, в сущности, очередная манифестация тех двух
направлений в христианской мысли, о которых я уже говорил. Мне вообще
привычка некоторых наших интеллектуалов коситься на эпоху Возрождения
как, дескать, на тот печальный исторический момент, после которого
все развитие, сначала западноевропейское, а потом мировой цивилизации,
приняло нежелательный для этих интеллектуалов вид, представляется
не очень убедительным.
Яков Кротов:
Какова связь гуманизма и христианства? Точка зрения Павла Гуревича,
историка философии и психологии.
Павел Гуревич:
Настоящей родиной гуманизма является христианство, поскольку именно
христианство утвердило в европейской культуре персоналистскую традицию,
поставив в центр внимания живую, трепетную, чувствующую, мыслящую
личность. Христианство создало волю к его мыслям, к его чувствам,
и тогда мы можем говорить о гуманистическом мировоззрении.
Яков Кротов:
Какова связь гуманизма и христианства? Можно ли сказать, что христианство
послужило для гуманизма такими же лесами, каким язычество послужило
для христианства - питательная почва, с которой потом можно расстаться,
но все-таки - питательная почва? И христиане считают, что без этой
почвы гуманизм просто истощится.
Михаил Андреев:
Разумеется, поскольку печать христианства, наложенная две тысячи
лет назад, неустранима, такая связь есть. Она не может не быть,
она есть не только в гуманизме, она есть практически у любого, даже
отчетливо антирелигиозного движения, возникшего в рамках культуры
Западной Европы. Поскольку, с моей точки зрения, определяющим для
становления гуманизма был вовсе не рост личностного сознания, а
нечто другое, не риторические интересы первого гуманиста, - то выводить
связь гуманизма с Евангелием из того, что именно в Евангелии впервые
выдвинута новая концепция личности, я бы не стал.
Яков Кротов:
Когда мы открываем "Гуманистический манифест 2000", как, впрочем,
и предыдущие "Гуманистические манифесты", ведь этот не первый, мы
видим, что там утверждается, прежде всего, секулярный гуманизм,
гуманизм атеистический. И так - с момента выхода первого "Гуманистического
манифеста" в 1933-м году. Насколько гуманизм можно считать принципиально
антихристианским, антирелигиозным явлением?
Владимир Кувакин:
Конечно, гуманисты считают, что все-таки в современном мире, когда
происходит глобализация каких-то культурных, нравственных процессов,
все-таки в ряде случаев религии играют, скорее, разделяющую, чем
интегративную роль. Как бы, может быть, это ни показалось несправедливым,
но лично я считаю, что большинство военных конфликтов - они либо
мотивированы, либо здесь задействованы какие-то религиозные идеи.
Можно об этом спорить. Но когда я вижу в одной из уважаемых мною
газет, я не буду называть ее название, помещают снимок священника,
который окропляет танк в Чечне, а на следующий день эта газета публикует
того же священника, который окропляет святой водой солдата, очень
от этого становится неприятно.
Яков Кротов:
За христианским скепсисом в отношении гуманизма часто скрываются
совершенно противоположные вещи. Это подметил еще Николай Бердяев,
который говорил о том, что, скажем, в консервативной католической
среде гуманизм не любят, потому что не любят живого движения человеческого
духа, но сами ничего этому противопоставить не могут. И Бердяев
говорил, что истоки гуманизма отнюдь не в средневековом христианстве,
отнюдь не в накоплении религиозного опыта на протяжении тысячи лет.
Гуманизм - это реакция на нераскрытость истины о человеке в христианстве.
Именно потому, что средневековье давило евангельскую истину, не
позволяло благой вести о свободе и творческом призвании человека
реализоваться в церкви, это начало реализовалось за пределами церкви.
Словно вулкан, у которого главное жерло почему-то закупорено, и
тогда огненная лава находит себе боковой выход и пробивается. Гуманизм
тогда - это необходимый опыт человечества, но опыт недостаточный.
За четыре века своего существования гуманизм утвердился не только
в Италии, не только в Западной Европе, но и в России. Гуманизм накопил
огромный исторический опыт, как положительный, так и сомнительный.
Может быть, за четыре века изменились отношения гуманизма и христианства?
Этот выпуск нашей передачи посвящен гуманизму в связи с выходом
"Гуманистического манифеста 2000". Это третий из гуманистических
манифестов" 20-го столетия, причем, появляются гуманистические манифесты,
начиная с 1933-го года, с завидной периодичностью и удивительным
образом всегда совпадают с модными, популярными интеллектуальными
веяниями. Например, "Гуманистический манифест 1", написанный в 33-м
году, предлагал государственное, экономическое и социальное планирование,
не атеистический, но все-таки, скорее, религиозный гуманизм. "Гуманистический
манифест" 1973-го года (среди людей, которые его подписали, был
и академик Андрей Сахаров и Джулиан Хаксли, и многие другие выдающиеся
люди) защищал права человека, отстаивал право на передвижение между
различными странами, когда люди, оказавшиеся за "железным занавесом",
были этого права лишены. И многие марксисты подписали с чистой совестью
этот манифест. Но уже о плановой экономике здесь речи не было. К
концу 20-го столетия продолжается усиленная критика гуманизма, прежде
всего, христианами. Например, 13-го декабря 2000-го года Александр
Солженицын выступил против гуманизма, заявив, что "его развитие
привело к секулярному антропоцентризму". И в этом отношении Солженицын
продолжает давнюю традицию русской религиозной мысли, которая считала,
что из гуманизма вышел марксизм, и Маркс, основываясь на гуманистическом
потенциале, пришел к отрицанию самоценности личности и подчинил
ее обществу. А затем пришел Ницше, и это был еще один кризис гуманизма.
Потому что Ницше проклинает добрых и справедливых, потому что они
ненавидят творящих. Что стоит за этими претензиями к гуманизму?
Михаил Андреев:
Что там Солженицын - в конце концов, более или менее об этом говорил
Флоренский, то же самое утверждал в своей известной книге об эстетике
возрождения Лосев. После Лосева более или менее в тех же терминах
говорили Давыдов и Гайденко. Тенденция в русской гуманитарной мысли
- гуманитарная мысль против гуманизма - на мой взгляд, все-таки
"незащитима" ни с каких позиций, ни с исторических, ни с логических.
Я помню давнюю полемику, самиздатовскую еще, Померанца со статьей
Лившица "Почему я не модернист", в которой Лившиц как раз осуждал
модернизм генетически, то есть, перечисляя все его корни, стараясь
указать наиболее одиозные во всех отношениях. Померанц очень убедительно
доказывал, что тот факт, что Розенберг или Гитлер цитировали Ницше,
не превращает обязательно Ницше в провозвестника фашизма. Более
того, нельзя, рассматривая Ницше как явление, считать, что фашизм
из этого явления уже совершенно обязательно механическим образом
произрастет. Точно так же обстоит дело и с гуманизмом, и с Возрождением,
и с секуляризацией, и со всеми хорошо нам явлениями известными явлениями
развития западной цивилизации.
Яков Кротов:
Меня смущает одно, притом, что я, скорее, согласен с этой мыслью,
что точно так же часто оправдывают церковь, что из Евангелия не
вытекает инквизиция, что из блаженного Августина не вытекают Крестовые
походы, и так далее и тому подобное. Насколько далеко мы можем зайти
в таком разрыве исторических связей? В чем же слабое место секулярного
светского гуманизма?
Павел Гуревич:
Ну, слабое место заключается в том, что гуманизм - это интеллектуальная
конструкция. То есть - это продукт мыслей, продукт умозрений, продукт
хорошо выстроенного, логически выверенного мышления, которое не
подкрепляется другими сторонами человеческой субъективности - любовью,
состраданием, благодатью.
Яков Кротов:
Многие сегодняшние люди, верующие в Христа, называющие себя христианами,
говорят, однако: я не хожу в церковь, зачем это нужно? Вера - это
дело глубоко интимное. Сидишь дома, читаешь Евангелие. А выйти за
порог, переступить порог церкви - это уже какая-то социальная активность.
Я молюсь Богу один, зачем мне это делать вместе с другими? И здесь
гуманизм как движение оказывается в одном положении с церковью,
потому что и к нему можно обратить тот же вопрос - почему недостаточно
быть гуманным человеком, гуманистом по убеждению, зачем нужно публиковать
манифест, созывать конференции, издавать журналы? Зачем гуманисту
нужна вот эта социальная активность?
Владимир Кувакин:
Для гуманистов важно выявить то общее, что их объединяет, де-факто
обнаружить это. Не создать, не внушить ближнему и дальнему - будь
гуманистом и тогда мы будем вместе, а важнее - постараться помочь
людям обнаружить в себе вот эту естественную гуманность, возрастать
от этой гуманности к гуманизму, отыскивая одновременно что-то общее
в области ценностей фундаментальных с другими людьми. И когда постепенно
люди объединяются в рамках этого общего, находятся общие дела. Но
это - отнюдь не диалоги, здесь речь не идет о борьбе за какую-то
политическую власть. Да, я согласен, безусловно, с тем, что гуманизм
может - и де-факто он использовался - в целях, противоположных гуманизму,
но таков общий рок любой идеи, любого мировоззрения, и нет такого
учения, в том числе религиозного, который нельзя было бы использовать
извращенным образом. Когда речь идет о современных гуманитарных
миссиях, миротворческих миссиях, конечно, в ряде случаев они, может
быть, являются в глазах некоторых стран двусмысленными, здесь говорят
о двойных стандартах и так далее. Это очень сложный вопрос, и мы
здесь его, безусловно, не решим. Ведь речь идет о мировоззрении
гуманистическом, о гуманистической практике, реализации. Здесь может
быть все что угодно, какие угодно расхождения и чаще всего именно
они, а не какие-то гармонические расхождения между идеей и практикой.
Я считаю, что одним из самых главных внутренних врагов человека
является идеология. И в этом смысле легко ее превратить в гуманизм,
в такую власть внутреннюю. Достаточно объявить его идеологией.
Отношение к гуманизму современного россиянина довольно любопытно.
С одной стороны, когда с людьми разговариваешь о человечности, о
гуманности, постепенно договариваешься о том, что все мы - практические
гуманисты. Когда речь идет о современном гуманизме, когда начинаешь
говорить о его ценностях базовых, то некоторых людей смущают такие
проблемы, как права и свободы человека, как признание суверенности
частной собственности, принципы демократии, которые утвердились
в большинстве цивилизованных стран Запада. Здесь возникает некая
подозрительность, симптом нашего постсоветского сознания, проявление
советской архаики.
Яков Кротов:
В современной России есть не только российское гуманистическое
общество, есть, я бы сказал, и практикующие гуманисты. Образцом
такого гуманиста для меня, например, является Сергей Ковалев. К
сожалению, у таких гуманистов оказалось чрезвычайно трудно взять
интервью, потому что они заняты гуманитарной деятельностью и поэтому
практически недоступны, в отличие от философов, психологов и историков.
И в то же время в России существует совершенно несомненная напряженность.
Потому что очень часто можно из уст гуманитариев услышать обличение
в адрес "образованщины". Сергей Аверинцев говорил о диком племени
интеллигентов, очень напряженное отношение к тем людям, которые
активно занимаются социальными проблемами, может быть, в ущерб своей
профессиональной, интеллектуальной деятельности. А иногда этот термин,
наоборот, обращают против тех интеллектуалов, гуманитариев, ну и
"технарей" тоже, которые целиком погружены в профессиональную деятельность
и поэтому, скажем, не подписывали каких-то правозащитных воззваний
и так далее. Чем объясняется вот эта напряженность в статусе гуманитария,
гуманиста в России и постоянное раздвоение в отношении к человеку-гуманисту?
Михаил Андреев:
В отношении русской культуры к культуре, то есть к самой себе,
с довольно давнего времени заложена изрядная порция нигилизма, это
факт совершенно неоспоримый, исторически неоспоримый, он просто
прослеживается на конкретных примерах. Причем, как это ни забавно,
но таким оселком или пробным камнем, или лакмусовой бумажкой для
выявления нигилизма может служить как раз итальянское Возрождение.
С кого началось отрицание Возрождения в русской культуре? С Базарова,
естественно. Нигилист - он и должен отвергать культуру, тут ничего
удивительного в этом нет. А вот когда с таким же отношением к культуре
начинают выступать не нигилисты, а люди, в самой этой культуре работающие,
и ее создающие, делом которых является не только резанье лягушек,
тогда это, видимо, является уже показателем. А таких людей в русской
культуре, как прекрасно известно, было много, и поздний лев Толстой,
и совсем не поздний Флоренский. Ничего удивительного, что мы слышим
слово "образованщина" применительно не только к продавшимся советской
власти научным работникам, а применительно ко всем деятелям культуры
и науки, которые, скажем так, осторожно скажем - которые отстаивают
автономность своих занятий. Это типично русская черта, ничего гуманистического
в ней нет.
Яков Кротов:
Русская и западная истории до сих пор - даже среди специалистов
- до такой степени изолированы друг от друга, что не сразу осознаешь,
что Петрарка - современник преподобного Сергия Радонежского. Не
сразу понимаешь, что возлюбленная Петрарки Лаура умерла в 1348-м
году в Авиньоне от той же самой чумы, которая в том же самом году
выкосила почти весь дом Ивана Калиты, оставив в живых Дмитрия Донского.
И вот Петрарка среди чумы создает пир гуманизма, пир интеллекта.
Верит в то, что возможно осуществить прорыв к высочайшим идеалам,
что возможно восстановить контакт с давно погибшей культурой. И
затем, на протяжении столетий вот этот жизнеутверждающий, оптимистический,
прогрессисткий пафос гуманизма продолжается и продолжается - пока,
наконец, во второй половине 20-го века не появляется совершенно
замечательное выражение - "гуманитарная интервенция", которое вызывает
дикое сопротивление у многих людей, и они говорят, что такое - "гуманитарная
интервенция". Это такое же противоречивое, бессмысленное сочетание
взаимоисключающих терминов, как крестовый поход, крест не сочетается
с войной, гуманизм не может сочетаться с интервенцией. Сохраняет
ли современный гуманист веру в прогресс, и на чем он ее основывает?
Виталий Гинзбург:
По моему мнению, ученый, вообще говоря, несет ответственность
за участие в работе над оружием массового уничтожения. Однако универсального
суждения сделать нельзя, все зависит от ситуации, поэтому я и вставил
выше слова - "вообще говоря". Например, Эйнштейн в значительной
мере инициировал начало работы над созданием атомной бомбы в США.
Были ли его действия оправданы? Несомненно - да, ибо он и его коллеги
создавали страшную угрозу в случае, если бы гитлеровская Германия
получила бомбу. Все известные мне советские физики, в частности,
и Сахаров, оправдывали свое участие в атомном проекте необходимостью
догнать США, то есть не допустить монополии США на обладание бомбой.
И действительно, наличие страшного оружия не у одной, а у двух или
нескольких сторон, в известных пределах стабилизирует ситуацию,
возникает равновесие страха. Я сам участвовал - в известных пределах
- в создании советской водородной бомбы. Но возможность ее агрессивного
применения Советским Союзом мне тогда и в голову не приходила. Убежден,
что также думали вообще все, с кем пришлось говорить совершенно
откровенно. Мы не понимали истинного лица и роли Сталина. Человечество
находится, безусловно, в очень тяжелой ситуации в целом: масса нищеты,
рост населения, болезни и так далее. Какой выход? Я не претендую
на то, что я знаю выход, и вижу, как это трудно, но я не хочу применять
слово "верю", я уверен, это как-то мягче, что единственный путь
для светлого будущего - это наука и гуманизм, а ни в коем случае
не религия. Религия - это самообман. Вот что я считаю совершенно
диким для современного, по-настоящему образованного человека, так
это приверженность к какой-нибудь религии в буквальном смысле, то
есть, веря в чудеса, вроде непорочного зачатия, воскресения из мертвых
и так далее, и тому подобное. В далекие времена, когда науки не
было, нельзя было отличить чудеса от реальности. Ведь чудо - это
то, что не подтверждается научным анализом, тогда и возникла религия,
впитавшая в свою структуру и определенные моральные и этические
нормы. Но последние, то есть этические нормы, вполне могут быть
приняты и, отбросив обветшалую религиозную оболочку. Так и поступают
современные атеисты. К их числу относятся и светские гуманисты,
я один из них, это международное движение, возглавляемое международной
Академией гуманизма. Я никогда не был и не являюсь так называемым
воинствующим безбожником, напротив, я убежденный сторонник свободы
совести, полного права любого человека беспрепятственно верить в
Бога, быть атеистом или агностиком. Другое дело - убеждение в архаичности
религии и стремление пропагандировать научные знания и атеизм. Казалось
бы, такое развитие науки, такие блестящие возможности, и рядом с
этим - все это мракобесие, вся эта мразь.
Яков Кротов:
Возможно ли примирение христианства и гуманизма, или противоречие
здесь неизбывно? Насколько отвержение Творца - это обязательная
часть гуманизма?
Владимир Кувакин:
Здесь можно говорить скорее за себя, тем более, когда речь идет
о гуманизме как исключительно свободном мировоззрении. Вот для меня
вопрос так не стоит об отвержении Бога. Я бы сказал, что здесь вопрос
стоит, скорее, о некотором таком дружественном расставании. Когда
человек может прийти к выводу о том, что у него достаточно крепкие
ноги, и он может испытать себя, и Бог и человек прощаются. Это -
не смерть Бога, это даже не великое сиротство, о котором говорит
Достоевский, но это то, что можно назвать богоотпущенностью. Если
говорить о гуманисте, который перестал верить в Бога (ну, в данном
случае это ко мне относится), я могу признаться. И здесь речь не
идет о какой-то зависти, о конкуренции. Напротив, я думаю, нет ничего
интереснее, чем быть - человеком. Ведь человек бесконечен, особенно
вглубь. И здесь важно обозреть свои неисчерпаемые возможности. Зачем
мне нужно быть природой, если я - человек? Зачем мне нужно быть
Богом, если я - человек? Зачем мне быть небытием, если я есть как
человек? Вот что интересно. И здесь, может быть, речь идет о каком-то
потенциальном, возможном партнерстве, если действительно Бог существует.
Но мой разум, мой жизненный опыт мне говорят, что это допущение
ничем необоснованно. Хотя я, как бывший верующий, очень дружески
расстался с Богом, если так можно сказать, хотя у меня не было никакого
мистического опыта, но такой некий внутренний монолог у меня был.
Яков Кротов:
В 2000-м году вышел не только третий за 20-е столетие "Гуманистический
манифест". В 2000-м году вышло капитальное монографическое исследование
Леонида Баткина, одного из крупнейших специалистов в России по Ренессансу,
посвященное истории гуманизма, развитию европейского представления
о личности в гуманизме. Леонид Баткин говорит и о своей личной позиции,
говорит о том, что гуманизм жив, что даже верующие люди сегодня,
верующие христиане, все равно являются гуманистами, потому что их
вера исходит из личности. Они веруют не потому, что они принадлежат
к какой-то общине, к какому-то народу, к какой-то церкви, они принадлежат
к церкви, к общине - потому что они, как личность, нашли Бога. Но
сама личность не стоит ни на чем, и здесь - принципиальное отличие
современного человека от человека средневекового. Это означает -
современный христианин поднимает на себя двойной груз. Вера в Бога,
вера в воскресение Христа после гуманизма теперь покоится именно
на каждой личности. Но ведь никто не сказал заранее, что личность
должна отвергнуть Бога. Если Бог оказывается реальностью, реальностью
в личном опыте, отвергать его так же глупо, как отвергать другого
человека, как отвергать самого себя.
В 1911-м году Николай Бердяев в своей книге "Философия свободы"
говорил, что распря гуманизма с Богом должна прекратиться. Потому
что есть безумие безбожного прогресса, и это безумие дало себя знать
через три года в Первой мировой войне, но есть и безумие благочестивого
регресса. Истина лежит не посередине, не в отвержении крайностей,
истина лежит в соединении гуманизма и веры. И на закате уже своих
дней, после Второй мировой войны, Бердяев не потерял своей веры
в, как он говорил, в интегральный гуманизм, то есть - гуманизм,
соединенный с христианством. "Это соединение необходимо, - писал
Бердяев, - потому что человек бесчеловечен, Бог человечен. Поэтому
гуманизм основывается на существовании Бога. В церкви должна быть
истина гуманизма, она должна как можно больше спасать и как можно
меньше осуждать".
|
