Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Юрий Рыжов

IGNOTO DEO 

Новая религиозность в культуре и искусстве

К оглавлению

 

1. Проблемное поле исследования 1.1. Переходная эпоха и трансформации современной культуры

Справедливое утверждение о том, что переживаемая нами эпоха является переходной, стало общим местом для многих современных как научных, так и популярных работ. И хотя, строго говоря, любая эпоха в той или иной степени является переходной (поскольку социокультурные изменения имеют место всегда, даже в самых консервативных обществах)[1], уникальность нашего времени, похоже, ни у кого сомнений не вызывает.

Но одной констатации факта переходности недостаточно - необходимо также знать, хотя бы в общих чертах, определенные закономерности и направление культурных изменений[2], и, в конечном счете, их конечную цель (если таковая вообще имеется). Особенно ощущается необходимость в таком знании сегодня, когда в связи с радикальными трансформациями культуры и общества возникает необходимость в управлении и прогнозировании не только собственно социокультурных процессов, но и политических, научно-технологических, экономических и т.д. Плодотворное изучение феномена новой религиозности также следует проводить с учетом общего культурного контекста и динамики переходной эпохи.

Проблема социокультурного развития (и переходной эпохи, в частности) плодотворно исследуется в рамках нескольких основных моделей и парадигм, например: циклической, инверсионной, эволюционной и синергетической[3]. И хотя границы между ними иногда весьма условны, осмысление любых социокультурных фактов требует осознанного выбора исследовательской парадигмы.

Парадигма цикличности - одна из наиболее древних в истории не только науки, но и человеческой мысли вообще (идея "вечного возвращения" наблюдается уже в архаических мифах). "…С Платона и Аристотеля, Полибия и Сына Цяна, аль Бируни и ибн Халдуна, Дж. Вико и Ш. Фурье, У. Джевонса и Т. Мальтуса, К. Маркса и Ф. Энгельса они вошли в состав многих теорий эволюции природы и общества, не образуя, однако, самостоятельной научной школы. Первоначально преобладало представление о цикле как о замкнутом кругообороте одних и тех же повторяющихся процессов или явлений; однако постепенно утверждается взгляд на цикл как на спираль развития"[4]. В течение двух последних столетий идея цикличного развития получила разностороннее освещение; здесь можно назвать, прежде всего, концепции Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, А. Тойнби и П. Сорокина.

Н.Я. Данилевский в своем главном труде "Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому" (1869) заложил основы исследования динамики культурно-исторических типов (локальных цивилизаций) и сформулировал идею цикла развития каждого культурно-исторического типа, который проходит через определенные стадии - формирования, расцвета и дряхления. Полемизируя с западническим отождествлением европейской цивилизации с общечеловеческой, Данилевский подчеркивал различие и самобытность культурно-исторических типов. В частности, в своей работе он выделил четыре основы культурно-исторического типа: религиозную, культурную, политическую и общественно-экономическую, и приходит к делению этих типов на несколько групп[5].

Многие идеи Данилевского были в значительной мере воспроизведены в знаменитой книге О. Шпенглера "Закат Европы" (1918), основная идея которой - полицикличность исторического процесса. Шпенглер обнаружил 50-летние и трехвековые периоды в культурной жизни общества и обозначил идеальную продолжительность жизни в одно тысячелетие для каждой культуры[6]. При этом кризис и гибель культуры рассматривается как ее судьба, неизбежное и закономерное явление, а сами культуры представлены как замкнутые системы с жесткой внутренней организацией. Наконец, А. Тойнби сформулировал теорию круговорота локальных цивилизаций (культур), каждая из которых проходит в своем развитии стадии зарождения, роста, надлома, разложения, гибели и смены[7].

Полемизируя со Шпенглером, Питирим Сорокин справедливо указал на то, что "полное разрушение нашей культуры и общества, провозглашенное пессимистами, невозможно также и по той причине, что общая сумма социальных и культурных феноменов западного общества и культуры никогда не были интегрированы в одну унифицированную систему. Очевидно, что никогда не было соединено, не может быть и разъединено"[8]. Сам же Сорокин за основу социокультурной динамики принял изменения ценностной доминанты в культуре. Проанализировав огромное количество источников, он представил историю человечества как последовательную смену – "циклическую флуктуацию" – неких социокультурных суперсистем, основанных на периодически меняющихся ценностях и нормах, и выделил следующие типы культуры:

а) чувственный (sensate) тип, в котором преобладает эмпирически-чувственное, гедонистическое восприятие действительности;

б) идеациональный (ideational) тип, в котором преобладают абсолютные, духовные, религиозные ценности;

в) идеалистический (idealistic) – промежуточный тип, в котором определенным образом сочетаются чувственный и идеациональный типы.

Своеобразие этих типов культуры наиболее ярко воплощается в искусстве. П. Сорокин относил к периодам расцвета "чувственной" культуры греко-римскую цивилизацию III–IV вв. н.э., т.е. периода ее разложения и упадка, и западную культуру последних пяти веков, с эпохи Возрождения до нашего времени. К идеациональному типу культуры он относил раннесредневековую культуру христианского Запада (с VI по XIII век), а также древнерусскую культуру, к идеалистическому (интегральному) – культуру эпохи Возрождения. П.А. Сорокиным был собран огромный статистический материал, позволивший не только подтвердить его теоретическую концепцию, но и количественно оценить значимость того или иного типа искусства начиная с раннего средневековья и до середины прошлого века.

Устойчивый интерес к цикличным закономерностям присутствует не только у Сорокина, но и у многих отечественных ученых, достаточно упомянуть такие имена, как А.Л. Чижевский, В.И. Вернадский, Н.Д. Кондратьев, А.А. Богданов. Поэтому Ю.В. Яковец говорит о "школе русского циклизма" как об одном из самых значительных течений современной науки[9].

Несомненное влияние оказала школа русского циклизма на американского ученого К. Мартиндейла – виднейшего представителя современной эмпирической эстетики[10]. С его точки зрения, изменчивость художественной культуры определяется необходимостью роста "потенциала возбуждения" – эмоционального воздействия искусства на человека. Кроме того, в процессе человеческого познания Мартиндейл выделяет первичные, "изначальные" процедуры и вторичные, "концептуальные" процедуры. Таким образом, для искусства характерен постепенный рост потенциала возбуждения (и, соответственно, степеней новизны, сложности и изменчивости произведений искусства), а также периодические подъемы и спады "изначального" содержания. На примере исследований эволюции английской поэзии XIV–XX вв. и английской живописи XVII–XX вв. К. Мартиндейл подтвердил работоспособность своей теоретической модели.

Но, по словам В.М. Петрова, "главным мотивом, вызывающим чувство некоторой неудовлетворенности от модели К. Мартиндейла, является почти полный ее "герметизм" – оторванность процессов художественного творчества (каковые составляют "сердце" модели) от всех остальных протекающих в обществе процессов… Кроме того, модель К. Мартиндейла несколько "герметична" и в собственно-методологическом плане: она опирается исключительно на психологические основания, тогда как в современных условиях хотелось бы иметь модель, основанную на более широком фундаменте, связанную своими корнями по возможности со всей системой современного естественнонаучного и гуманитарного знания"[11].

В отечественной науке одна из первых моделей такого рода была предложена С.Ю. Масловым, который на основе введенного им "индекса асимметрии" проанализировал смену аналитических и синтетических процессов в социально-политическом "климате" российского общества и в стиле русской архитектуры XVIII–XX вв[12]. "Аналитические" процессы характеризуются рациональностью, логичностью, "синтетические" - эмоциональностью, интуитивизмом. В развивающемся обществе доминирование только аналитических или только синтетических процессов не может продолжаться бесконечно долго, поскольку каждый из названных типов обладает ограниченным информационным потенциалом. Именно поэтому практически всем социокультурным процессам присуща цикличность (при этом длительность таких циклов может измеряться годами, десятками лет и даже веками).

Особого внимания заслуживают многочисленные работы В.М. Петрова и Г.А. Голицына[13], в которых не только исследуются те или иные механизмы культуры (в частности, вышеупомянутое чередование "аналитических" и "синтетических" процессов), но также предлагаются направления интеграции естественнонаучного и гуманитарного знания.

Специфической разновидностью циклической парадигмы является бинарная, или инверсионная парадигма[14], пионерами которой выступили Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский[15]. По словам Лотмана, культура живет между непрерывностью, предсказуемостью и непредсказуемостью, взрывом: "Динамические процессы в культуре строятся как своеобразные колебания маятника между состоянием взрыва и состоянием организации, реализующей себя в постепенных процессах…"[16] Суть инверсионной парадигмы Н.А. Хренов резюмирует в следующих словах: "В конечном счете все общества развиваются по принципу инверсии, т.е. резкого скачка и смены ценностных систем. В своем развитии каждое общество придерживается двух полюсов, однако не каждое общество функционирует по принципу их резкой смены. В некоторых обществах акцент ставится на тех ценностях, что успевают возникнуть между двумя полюсами. Это обстоятельство противостоит разрушительному эффекту. Возникшие между двумя полюсами срединные или медиационные ценности исключают резкое столкновение между полюсами. По сути дела, в случае медиации в обществе формируются ценности, не сводимые ни к одному из полюсов. Они обращены к созиданию принципиально новых ценностей, а следовательно, к развитию, т.е. к формированию качественных преобразований всех существующих ценностей, но преобразований не разрушительных, а постепенных"[17]. В рамках этой парадигмы А.С. Ахиезер рассмотрел исторический путь российской культуры как динамики бинарных оппозиций и пришел к неутешительному выводу о характерном для России отсутствии медиационных ценностей и, как следствие, наличии раскола культуры[18].

В настоящее время наблюдается устойчивый интерес к циклическим концепциям исторического времени, что далеко не случайно. Н.А. Хренов объясняет этот факт следующим образом: "Нельзя переоценить и абсолютизировать циклическую парадигму, противопоставляя ее эволюционистской парадигме. Но очевидно, что сам факт интереса к ней и готовности превратить ее в исчерпывающую методологию свидетельствует о том, что человечество вступило в новый этап своей истории, и со всей определенностью этот этап можно назвать переходным. Иначе говоря, сам факт извлечения из небытия идей, которые были известны и раньше, но в более благополучные эпохи забывались, является сигналом того, что начинается переходный период, который и делает столь необходимой эту парадигму"[19]. Далее Н.А. Хренов, обращаясь к концепции М. Фуко, представляет циклическую парадигму латентным дискурсом, а эволюционистскую - манифестируемым, или явным дискурсом, и констатирует, что в переходные эпохи идея линейного времени отходит на задний план, а циклическая парадигма переходит из латентного в явное состояние.

Впрочем, прогрессистская, или эволюционистская парадигма социокультурных изменений, господствующая на протяжении всего периода Нового времени, так просто не сдает свои позиции. Принцип эволюции до сих пор многими учеными (особенно специализирующимися в естественных и технических областях науки) считается универсальным и последовательно применяется к различным объектам и феноменам природы и культуры.

Можно выделить три типа эволюционных концепций: однолинейную, универсальную и многолинейную. Согласно однолинейной концепции, существуют универсальные стадии развития социокультурных систем. Универсальная концепция пытается выявить глобальные изменения, приводящие к развитию от простого к сложному. Наконец, теория многолинейной эволюции связана с допущением возможности множества путей социокультурного развития и не ориентирована на установление всеобщих законов эволюции[20].

Отметим, что идеи цикличности и волновых колебаний можно интегрировать в общую эволюционную парадигму. Например, Э. Тоффлер в своей книге "Третья волна" выделяет три стадии в истории человечества: аграрную, индустриальную и информационную. Логика этой динамики определяется техническим прогрессом, при этом развитие науки, техники и культуры в целом все больше ускоряется: первая волна продолжалась в течение тысячелетий; вторая - заняла всего лишь 300 лет (рост промышленной цивилизации); третья, возможно, завершится в ближайшие десятилетия[21].

А.С. Дриккером была предложена гипотеза информационного отбора, согласно которой "смена этапов и общий ход социальной эволюции, короткие стилевые волны и чередование эпохальных течений художественной культуры укладываются в единое информационное русло"[22]. В основе гипотезы лежит представление о культуре как о самоорганизующейся информационной системе, постоянно адаптирующейся к внешним условиям. Эта адаптация происходит путем отбора на самых разных уровнях культуры в целом и локальных культур и субкультур. В нормальных условиях любая область культуры эволюционирует в сторону увеличения сложности. Принцип информационного ускорения говорит о постоянном приращении скорости передачи информации в культурных процессах. Чем больше эта скорость, тем выше уровень развития культуры, ее "жизнестойкость", творческий потенциал.

Таким образом, хотя собственно циклическая и эволюционная парадигмы по сути своей противоположны, представления о наличии циклов или волн в социокультурной динамике вполне могут укладываться в эволюционную парадигму.

Наконец, синергетическая (бифуркационная) парадигма, активно формирующаяся в течение последних десятилетий, "заметно подрывает как детерминизм эволюционистской, так и фатализм циклической парадигмы"[23]. Здесь имеется в виду вероятностный, альтернативный характер синергетического видения мира. В связи с постижением сложных естественных и социокультурных систем возникает необходимость не только в признании таких понятий как вероятность, неопределенность, многовариантность, но и исключении строго однозначного подхода, поскольку появляется "веер возможностей" развития системы в точках бифуркации, когда система теряет стабильность и способна развиваться в сторону одного из многовариантных режимов функционирования. Хаос (а переходная эпоха многими воспринимается именно как состояние хаоса) может выступать в качестве конструктивного механизма эволюции, из него собственными силами может развиться новая организация. Синергетический подход пока не очень широко применяется в исследованиях социокультурных процессов, тем не менее, представление культуры как неравновесной динамической системы особого типа, как антиэнтропийного механизма представляется весьма продуктивным. Например, тот факт, что развитие культуры приводит к периодическим антропогенным кризисам, может быть истолкован с позиций синергетики: оказывается, растущий технологический потенциал делает социальную систему более независимой от внешних колебаний, но одновременно - более чувствительной к внутренним колебаниям (к состояниям массового и индивидуального сознания)[24].

Впрочем, в некотором смысле синергетическую парадигму можно считать частным случаем парадигмы эволюционной: пресловутый детерминизм преодолевается лишь в кратковременной ситуации бифуркации (да и сама случайность воспринимается как общее правило)[25]. И хотя понятие бифуркации обладает большим эвристическим потенциалом (играет значение не только случайность, но и свободное творчество мыслящего субъекта) и во многом объясняет значение перехода для развития культуры[26], мы склонны рассматривать синергетическую парадигму в общем ракурсе эволюционного (причем многолинейного) видения мира.

Итак, изучение переходности в культуре можно вести с различных исследовательских позиций. Тем не менее, какой-то выбор должен быть сделан, и мы полагаем, что применительно к задачам нашего исследования наиболее продуктивно будет обращаться к синтезу циклической и эволюционной парадигмы, т.е. понимать историческое время не просто как маятник, но как спираль развития, не отрицая существования культурного и особенно научно-технического прогресса. В нашем понимании, эволюционизм не обязательно предполагает наличие линейного принципа развития, не говоря уже о последовательности и постепенности стадий (эта идея достаточно явно просматривается уже в гегелевской диалектике). Цикличность, чередование аналитических и синтетических процессов, чувственных и идеациональных типов культуры нужно рассматривать в тесной связи с человеческим прогрессом, который мы не абсолютизируем, но и не можем игнорировать.

Школа "русского космизма" (особенно в лицах ее виднейших представителей А.Л. Чижевского и В.И. Вернадского) небезуспешно совмещала эволюционистские представления с исследованиями природно-экологических и исторических циклов. Так, Чижевский указал на несомненную цикличность природы и космоса, и, в частности, на связь солнечных циклов с интенсивностью исторических событий[27]. Вернадский же в своих трудах представил впечатляющую и грандиозную картину единства и эволюции космоса и Земли, а также перехода биосферы в ноосферу (к чему, собственно, и сводится смысл человеческой истории). "Исторический процесс на наших глазах коренным образом меняется. Впервые в истории человечества интересы народных масс - всех и каждого - и свободной мысли личности определяют жизнь человечества, являются мерилом его представлений о справедливости. Человечество, взятое в целом, становится мощной геологической силой. И перед ним, его мыслью и трудом, становится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого. Это новое состояние биосферы, к которому мы, не замечая этого, приближаемся, и есть "ноосфера" "[28]. При этом Вернадский не дает упрощенных линейно-прогрессистских трактовок процессу эволюции, подчеркивая циклические закономерности социокультурного развития (особенно в науке и во всей сфере духовного творчества).

Своеобразный синтез эволюционизма и циклизма представлен в концепции Ф. Фукуямы. С одной стороны, знаменитый термин "конец истории"[29] (часто упрощенно истолковываемый как окончательная победа западной демократии и либеральных ценностей в общемировом масштабе), несомненно принадлежит эволюционной, даже прогрессистской парадигме: Фукуяма искренне убежден в прогрессе политических и экономических институтов и в отсутствии альтернативы либерализму. С другой стороны, прогресс в одних сферах сопровождается застоем и даже регрессом в других: социальная аномия, разрушение моральных и культурных ценностей и норм при отсутствии новых смыслов создает т.н. "Великий Разрыв", приводящий к маргинализации, отчуждению значительной части общества, превращающейся в толпу одиночек[30]. Как считает Фукуяма, моральные ценности - это своеобразный социальный капитал, основа культуры и общества, поэтому их развитие и упадок приводит к цикличности общественной жизни. Подобно П. Сорокину, Ф. Фукуяма констатирует разложение моральных ценностей на Западе (и прогнозирует подобную ситуацию в ближайшие десятилетия и на Востоке), но также оптимистично смотрит в будущее, связывая процесс обновления моральных норм с возрождением религии. Оба мыслителя принимают тезис о самоорганизации социокультурного процесса, о его имманентном изменении. Но если у Сорокина эволюционизм часто выражен неявно, на уровне латентного дискурса, то Фукуяма считает, что "стрела истории направлена вверх", то есть, наличие циклов не исключает общего прогресса культуры и общества.

Концепцию П. Сорокина мы также не относим к строго циклической[31], и считаем, что в ней был достигнут определенный синтез эволюционизма и циклизма. В самом деле, хотя результаты исследований долгосрочной социокультурной динамики говорят лишь о последовательной смене одного типа культуры другим, Сорокину не чужды "просвещенческий" пафос и идея прогресса (особенно в его поздних работах, в которых он выдвигает концепцию "мистической энергии любви", которая может преобразить человека и общество)[32]. По крайней мере, фатализма "вечного возвращения" у Питирима Сорокина мы не находим.

Что же говорит П. Сорокин о нашей переходной эпохе? "Три наиболее важные тенденции нашего времени - это, во-первых, перемещение творческого лидерства человечества из Европы и Европейского Запада, где оно было сосредоточено в течение последних пяти столетий, в более обширный район Тихого океана и Атлантики, особенно в Америку, Азию и Африку; во-вторых, продолжающаяся дезинтеграция до сих пор преобладающего чувственного типа человека, культуры, общества и системы ценностей; в-третьих, возникновение и постепенный рост первых компонентов нового - интегрального - социокультурного порядка, его системы ценностей и типа личности"[33].

Здесь Сорокин фактически говорит о глобализации, могущей привести к возникновению из элементов и ценностей западной чувственной и восточной идеалистической культур идеалистического (интегрального) типа культуры, основной принцип которой - "истинной реальностью-ценностью является Неопределенное Многообразие (Infinite Manifold), которое имеет сверхчувственные, рациональные и чувственные формы, неотделимые одна от другой"[34]. Впрочем, сам П. Сорокин далее говорит о том, что при невозможности осуществить синтез ценностей Востока и Запада не исключено появление эклектичной смеси разных типов (как это было, например, в греко-римской культуре IV-VI вв. н.э., которую впоследствии заменила христианская идеациональная культура)[35]. Кроме того, вполне вероятен переход от чувственной культуры непосредственно к идеациональной, минуя интегральную. Сорокин красочно описывает кризисные тенденции, преобладающие во время этого перехода: атомизация чувственных ценностей, их обесценивание, дегуманизация, релятивизм мнений, кризис демократии, войны, революции и мятежи, несвобода, распад семьи, эклектизм культуры, увядание ее творческого потенциала, моральная, умственная, социальная анархия и т.д. Выход из этого кризиса он видит через катарсис благодаря пережитой катастрофы, через обретение новой харизмы, приводящей к воскрешению и высвобождению новых творческих сил[36].

Н.А. Бердяев, старший современник П. Сорокина, также рассматривает человеческую историю в эволюционно-циклическом ракурсе. "В истории, как и в природе, существуют ритм, ритмическая смена эпох и периодов, смена типов культуры, приливы и отливы, подъемы и спуски. Ритмичность и периодичность свойственны всякой жизни. Говорят об органических и критических эпохах, об эпохах ночных и дневных, сакральных и секулярных. Нам суждено жить в историческое время смены эпох. Старый мир новой истории (он-то, именующий себя все еще по старой привычке "новым", состарился и одряхлел) кончается и разлагается, и нарождается неведомый еще новый мир. И замечательно, что этот конец старого мира и нарождение нового одним представляется "революцией", другим же представляется "реакцией". "Революционность" и "реакционность" так сейчас перепутались, что потерялась всякая отчетливость в употреблении этих терминов. Эпоху нашу я условно обозначаю как конец новой истории и начало нового средневековья"[37]. Бердяевское "новое средневековье" - это переход от рационализма Нового времени к иррационализму и религиозности средневекового типа, т.е. ни что иное, как идеациональный тип культуры по Сорокину. И если сам П. Сорокин склонялся к тому, что грядущая культура при благоприятном стечении обстоятельств будет идеалистической (интегральной), то Н. Бердяев неоднократно подчеркивает идеациональный, религиозный характер наступающей эпохи. При этом "новое средневековье" будет именно новым: "нужно окончательно установить, что никаких возвратов и реставраций старых эпох никогда не было и быть не может. Когда мы говорим о переходе от новой истории к средневековью, то это есть образный способ выражения. Переход возможен лишь к новому, а не старому средневековью. И этот переход должен быть признан революцией духа и творческим движением вперед, а не "реакцией"…"[38] Поэтому мы можем утверждать, что идеи Бердяева не могут быть сведены к одному только циклизму, не предполагающему развития: нет, здесь явно просматривается творческая эволюция человеческой истории, и каждый новый виток ее развития не может быть сведен к какой-либо предшествующей стадии.

К концепциям Н. Бердяева и П. Сорокина мы еще вернемся в дальнейшем, а пока обратимся к некоторым современным теориям, обозначающих суть современных социокультурных трансформаций как переход от модернистской парадигмы - к постмодернистской, от моностилистической культурной модели - к полистилистической, от индустриального общества - к постиндустриальному и информационному. На наш взгляд, хотя каждая из этих моделей и обладает своей спецификой, между ними нельзя провести четкие границы. Описывают они одни и те же социокультурные процессы, используя близкие теоретико-методологические основания и приходят, в основном, к аналогичным выводам. По сути, все сводится к утверждению, что мы живем в переходную эпоху, и это утверждение повторяется разными авторами в различных вариациях. Но нас интересуют более конкретные вопросы, например: как возможен анализ феномена переходности? Каковы основные черты наступающей новой эпохи? Будет ли эта эпоха более "прогрессивной" по сравнению с предыдущей, или же она в общих чертах повторит один из предыдущих этапов человеческой истории?

Постмодернистская теория, хотя и не представляет собой некой целостности и завершенности, по сути своей критически относится к европейской традиции рационализма и позитивистского научного знания, выдвигая идею о том, что наиболее адекватное постижение действительности принадлежит не рациональному, а интуитивному "поэтическому мышлению", основанному на метафоричности, ассоциативности и образности. На первый взгляд, культуру постмодерна с ее иррационализмом вполне можно отнести к идеациональному типу. Но вместе с тем, постмодернистский мир - это "открытая вселенная", непрерывно формирующаяся под воздействием человеческих поступков и верований, и в этом мире нет места для абсолютной истины, которая способна порождать фанатизм. И в этом смысле культура постмодерна близка к чувственной культуре.

Существуют разные точки зрения на постмодерн, подробное рассмотрение которых увело бы нас вдаль от основной цели нашего исследования. Несколько упрощая, можно сказать, что есть две диаметрально противоположных позиции (и целый ряд промежуточных): постмодерн - это развитие и завершение проекта модерна, сверхмодерн, или же, напротив, постмодерн - это преодоление наследия Нового времени, антимодерн[39]. Проблема усугубляется тем, что сам постмодерн не статичен, а динамичен и неоднороден, поэтому любое категоричное суждение о нем будет в той или иной степени односторонним.

Например, В.А. Кутырев считает постмодерн высшей стадией развития модерна, "гипермодернизмом", и противопоставляет технотронную постсовременность культуре вообще[40]. Напротив, П. Козловски утверждает, что техноморфна лишь культура модерна, а постмодерн - антропоморфен и гуманистичен: "Постсовременность представляет собой эпоху, в которой человеческая самость открывается заново, после того как тайна и трансцендентность центра человеческой личности едва не были утрачены в объективирующих теориях личностного Я в проектах модерна"[41].

Возможно, такая поляризация оценок вызвана не только личной позицией исследователей, но и противоречивостью самого постмодерна, его принципиальной неоднородностью. Например, тот же П. Козловски выделяет три основные течения в постмодерне: 1) поздний модерн, или трансавангард; 2) постмодерн как анархизм стилей и направлений мышления; 3) постмодерн в искусстве и постмодерный эссенциализм (синтез учения о естественном праве с либерализмом в философии). Симпатии указанного автора явно на стороне последнего течения.

Известный теолог Г. Кюнг, размышляя о роли религии в современную переходную эпоху ("на переломе времен", согласно его собственным словам), приходит к весьма важным выводам относительно сущности и характеристик постмодерна, которые мы в целом разделяем. Прежде всего, "термин "постмодерн" не является ни волшебным словом, все объясняющим и для всего пригодным, ни звонким полемическим лозунгом. Это хотя и порождающее некоторые недоразумения, но все же неординарное, имеющее эвристическую ценность понятие. Это структурирующее проблему "поисковое понятие", предназначенное для анализа того, что отличает нашу эпоху от эпохи модерна. <…> Речь идет о трезвом анализе века и смены времен, смены и перелома эпох - короче говоря, об эпохальной смене парадигм"[42]. Далее он пишет, что свойственный модерну европоцентризм сменяется глобальным полицентризмом, но в то же время возникает возможность саморазрушения человечества; релятивизируются доминантные силы европейской культуры эпохи модерна (естествознания, техники, индустрии и демократии), а "автономный разум" поставлен перед необходимостью самооправдания. При этом типичным для постмодерна является не столько "радикальный плюрализм" (который важен для позднего модерна), сколько глобальное утверждение имеющих приоритет и надгосударственную ценность прав человека[43] и релятивизирующее, гуманизирующее исходное отношение к четырем великим силам модерна. Парадигма постмодерна проявляется в новом отношении к классам и расам, к полу и природе, к войне и миру, а также в выработке "постматериалистических" ценностей, убеждений, норм и отношений (Кюнг считает, что происходит не утрата ценностей, а их смена)[44]. Наконец, постмодерн - это не антимодерн, но и не ультрамодерн: "Парадигма модерна должна быть "снята" в гегелевском триадичном смысле) в постмодерне: утверждением должен стать гуманизм модерна, отрицанием - его негуманная ограниченность, а плюралистически-холистическим синтезом - результат ее трансцендирования"[45]. На наш взгляд, многие критики "постмодерна" критикуют на самом деле не постмодерн как таковой, но анти-просвещенческий фундаментализм или же радикальный ультрамодернизм. Проблема усугубляется тем, что в культуре нашего времени одновременно сосуществуют феномены, генетически восходящие к разным историческим эпохам и, соответственно, принадлежащие к различным парадигмам. Но не все то, что актуально присутствует в современности (точнее, в постсовременности), следует называть постмодерном.

Интересные мысли о соотношении модерна и постмодерна и о стадиях последнего принадлежат С.Д. Лебедеву[46], который, рассматривая процессы секуляризации культуры, приходит к выводу, что модерн является переходной стадией от "классической" традиционной (религиозной) культуры к постмодернистской культуре, а потому сохраняет ряд существенных черт, присущих традиционным, религиозным культурам и в то же время содержит в себе потенциальные "зерна" постмодерна. Так, для модерна характерны: конструктивизм как искусственное создание культурных "метадискурсов" человеческого социального бытия; унификация символов и реалий "жизненного мира"; "расколдовывание" мира; объективизация субъективной действительности, идеальных "проектов"; субъективность, понимаемая в смысле культа человеческого разума и рациональности как последней инстанции истины и ценностей. Напротив, постмодерну свойствены: деконструкция как фальсификация и ниспровержение любых "метадискурсов"; многозначность символов и реалий "жизненного мира", плюрализм их интерпретаций; нарастание эзотеризма – т.н. "новая непрозрачность", что объясняется иррационализмом постмодерна; "виртуализация" действительности; элиминация субъекта, связанная с "массовизацией" сознания, приводящей к подмене личности индивидуальностью, и к растворению человеческой индивидуальности в безличном "коллективном", "бессознательном", "трансцендентном" и т.п.

Но "культурная постмодернизация" - это достаточно неоднородное явление, поэтому С.Д. Лебедев выделяет три ее стадии: ранний, зрелый и поздний постмодерн. На стадии раннего постмодерна основной системной "единицей" культуры становится культурный стиль; постоянно возрастает число образованных по стилевому признаку социальных групп. На месте единого смыслового универсума образуется плюралистическая многостилевая структура, но при этом сохраняется комплекс социально-когнитивных культурных универсалий (ценностей, норм, мировоззренческих представлений, символических структур и т.д.), доставшихся культуре в наследство от эпохи модерна и связующих отдельные субкультуры в интегральную структуру.

На этапе зрелого постмодерна основным социальным субъектом культурной репрезентации становится уже не столько группа, сколько индивид. Нарастает внешнее противоречие между двумя тенденциями: ростом культурного эзотеризма (автономизацией отдельных областей социального знания) и релятивизацией социально-когнитивного содержания стилей и идеологий, обесцениванием всех ценностей и смыслов.

Наконец, гипотетическая стадия позднего постмодерна пока не достигнута ни одним из современных обществ. По мнению Лебедева, для этого этапа будут характерны деструктивные тенденции. "Апофеоз многозначности" приведет к разрушению всяких устойчивых оснований культурной самоидентификации личности; различие между индивидуальным и массовым сознанием практически сотрется. Произойдет "шизофренизация сознания", когда в нем смогут синхронно присутствовать абсолютно несовместимые и взаимоисключающие смыслы, а ядро культуры и социума окончательно дезинтегрируется.

В общих чертах, выводы С.Д. Лебедева хорошо коррелируют с грозными пророчествами П. Сорокина о распаде чувственной культуры. Да, вполне возможно, что переход от чувственного типа культуры к интегральному или идеациональному типу будет длительным и болезненным, особенно если появится эклектичная, но жизнеустойчивая смесь разных культурных типов (а некоторые современные тенденции, кажется, подтверждают это)[47]. Отчасти разделяя подобные опасения, мы, тем не менее, склонны более оптимистично оценивать будущее культуры и общества: в конце концов, "что касается апокалипсиса, то тут можно не строить никаких теорий, ибо когда апокалипсис наступит, теории нам не понадобятся"[48].

На наш взгляд, наиболее убедительную и последовательную трактовку мирового и российского постмодернизма дал М. Эпштейн. Он считает, что всемирная история делится на три эпохи: древность, средневековье, Новое время. В ХХ веке исчерпываются основные движущие силы Нового времени: антропоцентризм, индивидуализм, рационализм, либерализм, вера во всемогущество разума и свободу личности. Постмодерн - это четвертая большая эпоха в истории человечества, следующая за Новым временем. Постмодернизм же - только первый период "постмодерности" (Postmodernity), подобно тому, как модернизм был завершающим периодом Нового времени (Modernity). Впрочем, Эпштейн употребляет термин "постмодерн" как по отношению ко всей грядущей эпохе, так и к текущему периоду, пытаясь "очертить границы постмодернизма в рамках продолжающейся большой эпохи постмодерности и показать возможности перехода к последующему периоду. Представляется, что к концу 1990-х годов постмодернизм исчерпал себя, но тем настоятельнее обозначаются перспективы постмодерности за пределами постмодернизма"[49].

Чрезвычайно интересной и продуктивной нам представляется диалектика перехода от модернизма к постмодернизму, предложенная Эпштейном. Этот переход описывается через понятие "гипер", которое включает в себя два этапа: "супер" и "псевдо". "Гипер" - это такое "супер", которое самим избытком некоего качества переступает границу реальности и оказывается в зоне "псевдо" (и, в конце концов, сменяется "пост"). Здесь развивается идея Бодрийара о том, что гиперреализм убивает реальность. Например, гиперсексуальность приводит не к торжеству "природного" секса, но к победе ментальности над сексом, который становится зрелищем и товаром, превращается в иллюзию. Гиперсоциальность является только симуляцией общности, когда разобщенные индивиды и крошечные сообщества насильно объединяются волей одного человека. Гиперматериальность - это идеологическая симуляция материи, которая становится идеей, что разрушительно для материи как таковой. Наконец, гиперреволюционность модернизма показывает победу того, что было, казалось бы, повержено. "Модернизм - это "супер", поиск абсолютной и чистой реальности. Постмодернизм - это "псевдо", осознание условного, знакового, симулятивного характера этой реальности. Этот переход от "супер" к "псевдо", от экстатических иллюзий чистой реальности к ироническому осознанию этой реальности как чистой иллюзии составляет историческое движение западной и российской культуры 20-го века"[50].

Но М. Эпштейн не ограничивается лишь описанием и анализом нашей переходной эпохи, а задается вопросом: "Что может наступить после самого постмодернизма?" Этот вопрос возникает, потому что постмодернизм, с его неприятием утопий, сам становится "утопией всеприятия" и должен освободить место для будущего. Эпштейн рассматривает современность как время "прото" - переход к новому взгляду на мир, новому типу мышления, отвергающему идеи вторичности, конечности и постулирующему принцип "начальности" как особую стратегию культуры, что позволит, по мысли автора, исцелить культуру от разрушительного действия постмодернизма. "…Культуре снова позволено все, на что накладывал запрет постмодернизм: новизна, история, метафизика и даже утопия. Но они лишены тех тоталитарных претензий, которые раньше заставили подозревать в них "руководящее мышление" ("master thinking"), интеллектуальную казарму. <…> "Прото" - это новое, ненасильственное отношение к будущему в модусе "может быть" вместо прежнего "должно быть" и "да будет" "[51].

Оптимистический "протеизм" Эпштейна, на наш взгляд, близок возвещенному Сорокиным "интегральному строю". Основное различие между этими концепциями (если не принимать во внимание разницу в их теоретико-методологических основаниях) заключается в трактовках понятия перехода. Переход от дезинтегрированной чувственной культуры к новому типу культуры у П. Сорокина принимает характер чуть ли не вселенской катастрофы (особенно если это будет переход к идеациональному, а не интегральному строю, и если затянется предшествующий переходу период эклектики), а М. Эпштейн считает, что мы уже находимся на этапе "прото", и этот переход безболезненно и незаметно произошел где-то в конце 1990-х годов.

"Новое средневековье" (во всяком случае, его начало) также может быть истолковано в смысле "прото", но негативные черты наступающей эпохи, выделенные Бердяевым - конец гуманизма, индивидуализма, либерализма культуры Нового времени, исчерпанность автономно-секулярного творчества[52] - явно диссонируют с благодушием Эпштейна, который, похоже, возлагает надежды именно на пресловутое "автономно-секулярное творчество". Но, на наш взгляд, пока еще рано так далеко заглядывать в будущее. На нынешнем переходном этапе одновременно сосуществуют несколько противоречивых и практически несовместимых между собой тенденций развития социокультурной жизни, но их наличие вовсе не обязательно должно привести к окончательной победе лишь одной из них, к тому же в нынешнем варианте. Динамизм современной культуры, информационное ускорение приводят к появлению множества альтернатив[53], но говорить о неизбежности реализации какой-либо из них было бы преждевременно как раз из-за неслыханных темпов социокультурных изменений. Мы считаем, что выход из переходной эпохи еще не осуществлен и нет оснований считать, что он осуществится в ближайшие годы[54], хотя некоторые контуры грядущей эпохи уже просматриваются.

Динамика современных социокультурных процессов может быть рассмотрена и с несколько иной позиции. Переход от Нового времени к "постсовременности" Л.Г. Ионин обозначает как переход от моностилистической к полистилистической культурной модели[55]. В этом он следует традиции Ю. Лотмана и Б. Успенского, разработавших концепцию двух типов художественных стилей: чистого и синкретического и выделивших их специфические черты[56].

Согласно Ионину, основные категории моностилистической культуры – это иерархия (способов репрезентации господствующего мировоззрения, а также иерархия творцов культуры и экспертов), канонизация (форм культурных репрезентаций), упорядоченность (регулирование культурной деятельности), тотализация (претензии культурной интерпретационной схемы на универсализм), исключение ("чуждых" культурных элементов), упрощение (интерпретация в собственных терминах сложных культурных феноменов), официальный консенсус (демонстративное провозглашаемое единство восприятия и способов интерпретации культурных феноменов), позитивность (ориентация на существующие каноны), телеология (постулирование цели социокультурного развития).

Полистилистической же культуре присущи: деиерархизация (отсутствие иерархии экспрессивных средств культуры, сакрального доктринального ядра и иерархии экспертов и творцов культуры), деканонизация (отсутствие либо ослабление жанровых и стилевых норм), неупорядоченность (нарушение пространственно-временного порядка реализации культурных явлений), детотализация (отсутствие воспринимаемого единства культуры), включение (максимум "культурной терпимости"), диверсификация (усложнение вместо упрощения), эзотеричность (групповая дифференциация), негативность (отрицание существующего социокультурного порядка), ателеология (отказ признавать какую-либо цель развития культуры, человеческого существования вообще). "Реальность, разумеется, сложнее, чем самая совершенная конструкция или схема. В реальности сосуществуют элементы полистилистической и моностилистической культур. Старые структуры и символические системы живут; они, правда, лишены монополии на репрезентацию социокультурного целого и входят в нынешнюю реальность на правах одного из многих возможных стилей культуры. В то же самое время на поверхность жизни всплывают десятки и сотни новых или просто забытых традиций, жизненных форм, жизненных и культурных стилей. В целом эта ситуация может быть охарактеризована как переход от моностилистической к стабильной полистилистической культурной организации"[57].

Интересно, что если у Лотмана и Успенского любая культура обладает некоторым системным единством, то Ионин считает, что полистилистическая культура носит несистемный характер, а системны лишь составляющие ее стили[58]. Вряд ли можно с этим согласиться: хотя культура может существовать некоторое время без системного смыслового ядра, такое существование никак не может быть стабильным и долговременным[59]. Мы полагаем, что в случае полистилистической культуры можно говорить как минимум о латентной системности, которая, тем не менее, достаточно жестко скрепляет разнородные стили на основе "всеприятия". К тому же системность такой культуры манифестируется в любой политической деятельности - культурный плюрализм терпим постольку, поскольку он не мешает единству общества и функционированию государства. Наконец, синкретизм культуры как раз и предполагает целостную системность (что отчетливо проявляется, например, в особенностях мифического мировосприятия)[60].

Некоторые особенности полистилистической культуры были описаны еще в начале 1970-х гг. А. Молем в работе "Социодинамика культуры"[61]. Так, одним из центральных в его концепции является понятие "экрана знаний". Экраны знаний различаются по обширности (эрудиция), глубине (теоретичность), плотности (связность и мобильность, особенно ценимые у практиков) и оригинальности (выражение новой точки зрения на происходящее).

Для нас наибольший интерес представляет "глубина", определяемая толщиной ткани ассоциаций, устанавливаемых в процессе мышления, а затем запоминаемых данным социальным или индивидуальным организмом. Если ткань ассоциаций упорядочена относительно нескольких центров, то такую культуру Моль называет гуманитарной. Если же ткань напоминает войлок, то это мозаичная культура. Информатизация общества, развитие средств массовой информации приводит к качественному скачку: гуманитарная культура превращается в мозаичную.

В гуманитарной культуре существуют достаточно жесткие системы ценностей, смыслов, а экран знаний похож на сеть, строго упорядоченную относительно этих ценностей. Эта культура возникает в результате организованного процесса познания, создается системой образования. Овладение новым понятием осуществляется через его ассоциацию с уже известными родственными понятиями, т.е. через определение его места в основной системе координат.

Мозаичная же культура состоит из множества соприкасающихся, но не образующих логических конструкций фрагментов знаний. Экран знаний состоит из разрозненных обрывков, связанных простыми, чисто случайными отношениями близости по времени усвоения, по созвучию или ассоциации идей. Эти обрывки не образуют иерархичной структуры, но обладают силой сцепления, придающей экрану знаний определенную плотность и компактность. Очевидно, что гуманитарная культура (А. Моль) соответствует моностилистической (Л.Г. Ионин), а мозаичная – полистилистической.

Мозаичность (часто понимаемая как "эклектизм", "обыденное сознание") существовала всегда, но в эпоху массовой коммуникации она становится превалирующей формой культуры. Объясняется это тем, что непомерно возросший объем знаний с трудом поддается иерархизации, что и приводит к постепенному разрушению всякой упорядоченности знания. В принципе, это и есть "ситуация постмодерна". Невозможно знать все, но можно знать обо всем понемножку, не задумываясь о взаимосвязи фактов. Мозаичная, полистилистическая, постмодернистская культура – это культура кроссвордов и телевикторин.

Случайный характер распространения идей в такой культуре вызывает приливы и спады интереса общества к тем или иным идеям, которые подхватываются средствами массовой информации и распространяются ими. Формируется мода, т.н. "общественное мнение", зачастую состоящее из предрассудков и стереотипов и не имеющее под собой никакой теоретической базы.

Наконец, отметим, что формирование полистилистической культуры происходит на фоне общемирового перехода от индустриальной к постиндустриальной (информационной)[62] стадии развития общества. "Исходным и, пожалуй, решающим фактором его становления является компьютерная революция, развитие информационных технологий и инфраструктуры до такого уровня, когда не только возникает, но и осознается людьми зависимость от законов движения информации. <…> С переходом к информационному обществу связываются ныне надежды на создание предпосылок для самоопределения личности и гармонизации отношений между нею и обществом. Информатизация общества – фактор, повышающий роль сознательного начала в его развитии. Для этого типа общества органично установление свободного доступа к информации, широкое распространение научных и технических знаний"[63].

Один из ведущих современных теоретиков "информационного общества" М. Кастельс также связывает с этим обществом большие надежды: "Новый мир обретает очертания в конце нашего тысячелетия. Он зародился где-то в конце 1960-х – середине 1970-х, в историческом совпадении трех независимых процессов: революции информационных технологий; кризиса как капитализма, так и этатизма, с их последующей реструктуризацией; расцвета культурных социальных движений, таких, как либертарианизм, борьба за права человека, феминизм, защита окружающей среды. Взаимодействие между этими процессами и спровоцированные ими реакции создали новую доминирующую социальную структуру – сетевое общество; новую экономику – информационную/ глобальную и новую культуру – культуру реальной виртуальности. Заложенная в этой экономике, этом обществе и этой культуре логика также лежит в основе общественных деяний и социальных институтов взаимозависимого мира"[64].

Приведенные выше высказывания мы считаем достаточно характерными, хотя и несколько идеологизированными[65]. Действительно, тенденции к глобализации и информатизации всех сторон социокультурной сферы несомненны, но существование этого самого информационного общества пока нельзя считать свершившимся фактом (за возможным исключением наиболее развитых стран Запада). Интересно, что сама по себе нейтральная концепция информационного общества примиряет как приверженцев прогресса, так и теоретиков постмодернизма: для первых это общество - блистательное завершение проекта модерна, для вторых - успешное преодоление тяжелого наследия эпохи "метанарративов"[66]. На наш взгляд, тенденция к информатизации общества в глобальных масштабах - лишь одна из многих тенденций, и хотя вектор социокультурной эволюции, кажется, направлен именно в эту сторону, не стоит ее абсолютизировать. К тому же тезисы о "самоопределении личности" и "широкого распространения научных знаний" нуждаются в доказательствах: на наш взгляд, современная социокультурная ситуация не дает повода для подобных утверждений. Напротив, характерная для индустриального общества массовая культура никуда не исчезла, не появилась пока и новая, демассифицированная и персонализированная культура, с ее субъектом - высокоиндивидуализированной и креативной личностью[67]. Что же касается широкого распространения научных знаний, то в этой области наблюдается противоположная картина: по прогнозу А.Я Флиера, "скорее нам следует ожидать нового раскола вида homo sapiens, но уже не по национальным, религиозным или политическим основаниям, а преимущественно на базе размежевания высокообразованной и конкурентоспособной международной элиты "спецов" и малообразованной почти неконкурентоспособной массы "рядовых людей". Разумеется, продолжающаяся информационная революция и массовая компьютеризация существенной части населения земли отчасти сгладят остроту намечающегося обострения социальных противоречий, создадут виртуальную иллюзию единого культурного пространства для всех. Однако эта иллюзия будет во многом лишь психологической компенсацией для тех, кто терпит поражение в реальной конкуренции за социальный статус, востребованность и объемы потребления социальных благ"[68].

По мнению А.В. Шипилова, процесс глобализации приводит к парадоксальным результатам: внешнее объединение приводит к внутреннему раздроблению. В частности, в высокоразвитом информационном или постиндустриальном обществе наблюдается усиление социальной поляризации, что в обозримом будущем может привести к становлению нового квазисословного слоя. "…В усиливающемся противостоянии на одной стороне располагается класс людей, способных продуцировать информацию и знания, выступающие на современном уровне развития технологии наиболее важным и редким ресурсом, а на другой стороне - класс людей, которые по тем или иным причинам на это не способны. Высшая и низшая страты постиндустриального общества различаются интеллектуальным потенциалом, мотивацией деятельности, системой ценностей; они в гораздо большей степени отчуждены друг от друга, чем основные классы индустриального и аграрного общества, и это взаимное отчуждение будет только нарастать по мере дальнейшего социально-экономического развития"[69].

В свете вышеприведенных высказываний по-иному воспринимается и утверждение М. Эпштейна о том, что информационное общество - это общество возможного, и "по мере развития цивилизации на одну единицу реальности приходится все больше возможностей"[70]. Действительно, современная цивилизация - это общество возможного, но для большинства людей эти самые возможности так и не станут реальностью. А вот "виртуальной реальностью" - пожалуйста.

Параллельно информатизации общества складывается тенденция виртуализации социальных явлений и процессов. "Человечество существует все больше и больше виртуально. От простых и явных инстинктов, свойств и потребностей, связанных с материальным существованием, человек переходит ко все более и более виртуальной жизни. Человек и общество постепенно движутся от жизни тела к жизни сознания. Общение людей все чаще происходит не на уровне телесном, материальном, а на уровне информационном, виртуальном. Мы все больше удаляемся из мира материального в мир иной, мир созданный, смоделированный. Изобретение письма, книгопечатания, театра, кино и, наконец, компьютерной виртуальной реальности – вехи на пути виртуализации нашей жизни, отхода от реальности данного нам мира и выхода в иные (виртуальные) реальности"[71]. В самом деле, вся многотысячелетняя история развития человеческой культуры - это история последовательной виртуализации, о чем говорит и известное определение культуры как "второй природы" (Ф. Шеллинг), указывающее на подмену природной реальности искусственной вселенной образов, ценностей и смыслов. Но нас интересует виртуализация в узком смысле - как специфический феномен трансформации культуры и общества в информационную, постмодернистскую эпоху, при котором происходит замещение реальных вещей и действий их образами и симуляциями. По словам Д.В. Иванова, "в любого рода виртуальной реальности человек имеет дело не с вещью (располагаемым), а с симуляцией (изображаемым). Человек эпохи Модерн, застающий себя в социальной реальности, воспринимает ее всерьез, как естественную данность, в которой приходится жить. Человек эпохи Постмодерн, погруженный в виртуальную реальность, увлеченно "живет" в ней, сознавая ее условность, управляемость ее параметров и возможность выхода из нее. Перспектива того, что отношения между людьми примут форму отношений между образами, и есть перспектива виртуализации общества"[72].

Следует также заметить, что понятия постмодернизма как такового и виртуализации во многом пересекаются: "Постмодернизм обычно характеризуется как эпоха создания гиперреальности посредством коммуникативных и информационных сетей, делающих образ, изображение, знак, идею более наглядной, осязаемой и реальной, чем то, что в них обозначается или отображается"[73].

Несомненно, виртуализация общества - амбивалентный процесс (впрочем, как и любой другой социокультурный процесс): виртуализация и развитие новых информационных технологий как расширяют возможности современного человека, так и являются средствами воздействия на личность и общество. Мы полагаем, что роль виртуализации в формировании и развитии феномена новой религиозности на современном этапе весьма велика, и в дальнейшем еще вернемся к этому вопросу.

Наконец, завершая данный подраздел, обратим внимание на специфику социокультурных трансформаций в современной России[74]. Для этого мы обратимся к культурологическим исследованиям М. Эпштейна и И.В. Кондакова, которые, на наш взгляд, вполне адекватно отражают российскую действительность.

Для Эпштейна вся российская культура Нового времени (не говоря уже о современной культуре) по своей сути - постмодернистская. Петровские реформы искусственно насаждались сверху, поэтому воспринимались как подделки и симулякры, реальность стала зыбким понятием, вторичным по отношению к правящим идеям. Поэтому "постмодерное средневековье" XVIII-XIX вв. сменил коммунизм - "постмодерн с модернистским лицом"[75]. Используемые Эпштейном постмодернистские стратегии делают возможным новый, неожиданный взгляд на отечественную культуру. Так, "российско-советскому постмодернизму", по мысли автора, присущ ряд особенностей (общих как для советского коммунизма, так и для собственно современного российского постмодернизма): симулятивность, детерминизм и редукционизм, антимодернизм, эклектизм, критика метафизики, утопичность и т.д.[76] Симуляция, или создание гиперреальности, на Западе происходит благодаря развитию техносферы (особенно - средств массовой информации), в России же - с помощью идеологии, не искажающей, но создающей новую реальность. Антимодернизм, неприятие индивидуализма, идейный и эстетический эклектизм относятся как к коммунизму, так и к постмодернизму. Наконец, и постмодернизм, и коммунизм предельно утопичны - коммунизм ориентирован на "светлое будущее", постмодернизм - на "вечное настоящее", понимаемое как конец всякой истории. Но западный постмодернизм значительно толерантнее не только коммунизма, но и своего нынешнего российского/ постсоветского собрата[77].

И.В. Кондаков видит принципиальное смысловое отличие российского постмодернизма от западного в следующем: западный постмодернизм - свободная игра, российский - жесткая необходимость переходного периода от тоталитаризма к демократии. "…Если западный постмодерн есть результат индивидуальных творческих исканий интеллектуалов, стремящихся пересмотреть застывшие нормы и ценности, концепции и стили в духе культурного плюрализма и свободного самоопределения личности в многомерной культуре, то российский постмодерн порожден коллизиями посттоталитарного развития российско-советской культуры (столкновением официальной культуры и неофициальной, прототалитарных и антитоталитарных тенденций в культуре, идеологии и обыденного сознания, религии и атеизма, науки и псевдонаучных, спекулятивных теорий, искусства и кича), что придает ему несравненно более драматический и переломно-кризисный характер - не только по сравнению с западно-европейской социокультурной реальностью, но и с восточно-европейскими аналогами"[78].

Кондаков обращает внимание на то, что в современной российской культуре утеряно не только понятие истины, но и единый смысловой контекст, а это делает невозможным конструктивный диалог и приводит к "базару" (кто кого перекричит и какой "ярлык" наклеит), к "разбороду и шатанию". Любой плюрализм потенциально содержит в себе конфликт, диссонанс, борьбу; сегодняшний же российский плюрализм отягощен массовой нетерпимостью и общей вседозволенностью.

Выводы И.В. Кондакова весьма неутешительны: современная социокультурная ситуация в России характеризуется смысловой размытостью русской культуры и определяется противостоянием двух начал - тоталитарного и антитоталитарного[79], реальных сдвигов в сторону размывания бинарности и преодоления эклектики и, в конечном счете, окончательного расставания с тоталитаризмом, не так и много. "В современной российской цивилизации парадоксальным образом сопряжены несоединимые принципы и ценностные ориентации: коллективизм и индивидуализм, резкая политизированность и демонстративная аполитичность, антизападнические, изоляционистские настроения и стремление воссоединиться с "мировой цивилизацией" (понимаемой как западная, евроамериканская), секуляризация и десекуляризация различных сфер жизни и культуры, государствоцентризм, "державничество" и анархическая свобода творческих личностей и стихийных масс от партийно-государственной ангажированности…"[80] Однако именно в такие кризисные и переходные эпохи осуществляется переосмысление прошлого, обновление культуры и выбор пути развития общества.

Итак, мы рассмотрели основные парадигмы изучения феномена переходности и современные концепции социокультурной динамики, на основании анализа которых пришли к следующим выводам. Наиболее приемлемой для целей исследования нам представляется циклическо-эволюционная (спиралевидная) модель, являющая собой диалектический синтез собственно циклических (от Данилевского до Сорокина) и эволюционных (от Дидро до Фукуямы) моделей исторического времени. Именно эта модель позволяет соединить в одно целое многообразие взаимодополняющих интерпретаций социокультурной динамики, игнорировать которые сегодня невозможно. На наш взгляд, понятия "нового средневековья" (Н. Бердяев) и "конца истории" (Ф. Фукуяма), "идеациональной культуры" (П. Сорокин) и "постиндустриального, информационного общества" (Д. Белл) именно в рамках этой модели могут рассматриваться не только как непротиворечивые, но и предполагающие друг друга. Цикличность, определяющая динамику социокультурных систем, анализируется нами в общем контексте эволюции культуры и общества (которая далеко не всегда осуществляется линейно-прогрессистским путем), поступательного движения от одного витка спирали к другому. Потому и в пресловутом информационном обществе вполне могут наблюдаться "религиозное возрождение" и "ремифологизация".

Показав общий "культурный фон" современности, рассмотрим место религии и религиозности в пространстве культуры, особенности эстетического мировосприятия (художественной картины мира) и перейдем к собственно новой религиозности, ее генезису и характерным особенностям.

1.2. Религия и религиозность в пространстве культуры

Вопрос о взаимоотношении культуры и религии до настоящего времени остается открытым: является ли религия социально и культурно обусловленной (другими словами – подсистемой общества и/или культуры), или же религия – автономная система, а общество (и сама культура в целом) трансформируется под влиянием религии? Если даже понятия "культура" и "религия" связаны отношениями части и целого (религия есть часть культуры), то на практике не только религия может быть оценена с позиций культуры, но и культура – с позиций религии. По словам английского культуролога К.Г. Доусона, "культурный процесс открыт для изменения в обоих направлениях. Любое материальное изменение, преобразующее внешние условия жизни, будет также изменением культурного образа жизни и тем самым произведет новое религиозное отношение. И подобно этому любое духовное изменение, преобразующее взгляды людей на реальность, будет стремиться к изменению их образа жизни и тем самым произведет новую форму культуры"[81]. Подобным образом, религиозное сознание несомненно подвержено влиянию современной ему культуры, но, с другой стороны, оно само оказывает значительное воздействие на культурную динамику в обществе. Мы склонны рассматривать религию именно в пространстве культуры, т.е. как подсистему культуры, ее неотъемлемую часть. Такой подход позволяет объяснить, например, процессы трансформации религии в современном мире и не исключает очевидного факта влияния религии на культуру и общество: известно, что при определенных условиях состояние любой системы может определяться поведением лишь одной ее подсистемы.

Итак, попробуем определить, какое же место занимает религия в пространстве культуры[82].

Различные подходы к анализу проблемы сопряженности и взаимосвязи религии и культуры представлены в энциклопедической статье Е.Г. Балагушкина "Религия и культура": историко-генетический (религия трактуется как определяющий фактор изменения форм человеческого общежития, смены цивилизаций или, применительно к концепции упадка современного западного общества, — главное условие его возрождения); онтологический (религия как проявление абсолютного духа, как высший тип экзистенции, Бог как изначальное “событие”); аксиологический (религия ориентирует человека на “последние истины”, “сакральные ценности”); гносеологический (религия соотносится с другими формами общественного сознания и расценивается, если обратиться к крайним точкам зрения, либо как ложная, либо как наивысшая форма познания); морально-нормативный (подчеркивается социальная роль религии, призванной дать верующему ориентацию в современном мире); психоаналитический и культурно-антропологический (религия как выработанная культурой форма преодоления противоречий в подсознании человека или как социальный инструмент для удовлетворения природных и культурных потребностей людей)[83].

С точки зрения системного анализа, духовную культуру можно определить как смысловую систему человеческой жизнедеятельности, религию же можно рассматривать в качестве ее разновидности, как систему сакральных смыслов. Религия и культура соотносятся между собой как часть и целое, однако эти их значения могут меняться под влиянием исторических условий и под воздействием мировоззренческих предпочтений. Как показывает Е.Г. Балагушкин, воздействие религии как одной из форм духовной культуры на общество осуществляется прямо и косвенно. С одной стороны, религиозные ориентации и нормы непосредственно регулируют сферы производства-потребления и социума, с другой — опосредствованно влияют на них через другие направления культуры (морально-этическое сознание, художественно-эстетические ориентации и даже научные воззрения, которые религия стремится примирить со своими представлениями).

Современные исследователи обычно выделяют следующие основные функции религии в системе культуры: компенсаторную (религия восполняет ограниченность и зависимость людей и дает надежду на спасение, т.е. преодоление нежелательных условий существования), коммуникативно-интегративную (благодаря религии происходит общение и объединение людей), мировоззренчески-регулятивную (религия дает определенное объяснение мира, на основе которого создаются определенные нормы и ценности)[84].

Открытие религии как самостоятельного феномена произошло еще в античном мире одновременно с развитием философского типа мышления. Это определялось потребностью в критике или апологии той или иной системы, а также необходимостью интерпретировать религию в соответствии с развитием знаний о мире. Но лишь с эпохи Нового времени начинается собственно научное сравнительное изучение религий (связанное, прежде всего, с географическими открытиями того времени). Рационализм XVIII в. (Д. Юм, Вольтер и др.) критически относился как к язычеству, так и к догматическому христианству, но не к религии как таковой. В частности, для И. Канта религия выступала опорой этики. В XIX в. появляются различные теории относительно природы религии: Г. Гегель предлагает диалектическую концепцию развития религий, О. Конт - позитивистскую эволюционную схему исторического процесса, Л. Фейербах - материалистическое объяснение религии как проекции нереализованных устремлений человечества... Одновременно шло развитие гуманитарных и общественных наук - истории, археологии, антропологии и т.д., благодаря чему исследователи религии постепенно начали отказываться от применения метафизических схем, предпочитая рассматривать религию в конкретном социокультурном контексте.

В настоящее время существует множество как определений религии, так и подходов к ее изучению. "Исследования религии можно приблизительно классифицировать на дескриптивные и исторические, с одной стороны, и нормативные - с другой. Нормативные исследования фокусируются вокруг истинности постулатов религии, приемлемости проповедуемых ею ценностей и других подобных аспектов. Предметом исследований дескриптивно-исторического характера является структура религии, ее историческое развитие и т.д. Подобные исследования, как правило, не оперируют суждениями оценки по отношению к содержательной стороне религиозных доктрин"[85]. Мы предпочитаем находиться в русле именно дескриптивного, описательного изучения религии (как наиболее объективного), а потому не будем вступать в бесконечные теологические споры об истинности или ложности той или иной религии, приемлемости проповедуемых ею ценностей и т.д.

В частности, наиболее продуктивным для нашего исследования нам представляется уже упоминавшийся социокультурный подход П. Сорокина, не являющийся собственно религиоведческим, но вполне применимый к любым культурным и социальным явлениям. По словам Сорокина, личность, общество и культура – это неразрывная триада, ни один из членов которой не может существовать без двух других. "Структура социокультурного взаимодействия… имеет три аспекта, неотделимых друг от друга: 1) личность как субъект взаимодействия; 2) общество как совокупность взаимодействующих индивидов с его социокультурными отношениями и процессами и 3) культура как совокупность значений, ценностей и норм, которыми владеют взаимодействующие лица, и совокупность носителей, которые объективируют, социализируют и раскрывают эти значения"[86].

Социокультурный подход к религии связывает в единое целое ее различные аспекты (как социальные, так и психологические), поскольку внимание акцентируется на элементах структуры личности как субъекта действий и человек рассматривается как многомерное, био-социо-культурное существо. В рамках социокультурного подхода появляется возможность не только описать взаимоотношения религии с другими культурными феноменами, но и осознать их как единство, как составляющие системы культуры. Далее от уровня описания следует переход к пониманию того, как проявляет себя религия в той или иной культуре, какой конкретный вклад она вносит в культуру, как она влияет на многочисленные социокультурные процессы (и, наоборот, какому влиянию подвергается со стороны культуры и общества).

Что же касается определения понятия "религия", то здесь мы сошлемся на Е.И. Аринина, собравшего и классифицировавшего 100 (sic!) различных определений религии[87]. Ниже мы приводим эту классификацию.

I. Номинальные дефиниции религии.

II. Реальные, или содержательные дефиниции религии.

А. Религия - это отношение, включающее в себя человека.

А-1. Отношение Бога (священного) и человека.

А-2. Поклонение, религиозность, исповедание, единство внешнего и внутреннего.

А-3. Обряды, культы.

Б. Религия есть человеческий феномен.

Б-1. Вера.

Б-2. Способность познавать, постигать, мировоззрение, форма общественного сознания, символизация.

Б-3. Чувство страха, зависимости, переживание набожности, целостности, трансцендентности.

Б-4. Порождение человека в общем, функция человека.

Б-5. Невроз, биологическая реакция.

В. Религия - самовоспроизводящееся основание, управляющее индивидом.

В-1. Основание как Бог, трансценденция, истина, сила.

В-2. Основание как система, культура, совокупность рационального и практического, самовоспроизводящаяся духовность, форма общественного сознания.

В-3. Основание как отношение человека к истокам бытия.

Для нас представляет интерес приведенное Е.И. Арининым номинальное определение религии из "Всемирного словаря верований и религий", согласно которому "религия - понятие, используемое для обозначения:

1) класса всех религий;

2) общей сущности всех феноменов, относимых обычно к "религиозным";

3) трансцендентного или посюстороннего идеала, проявлением которого являются основные религии;

4) человеческой религиозности как образа жизни, который может сопровождаться или не сопровождаться вероисповедальной системой и культовой практикой"[88].

Несколько забегая вперед, отметим, что феномен новой религиозности мы будем понимать именно в четвертом смысле. Кроме того, в дальнейшем мы специально уделим внимание рассмотрению отличий собственно религии от религиозности.

Несмотря на разнообразие существующих определений религии, их следует все же признать не противоречащими друг другу, а взаимодополнительными. Конкретно же для нашего исследования наиболее приемлемыми нам видятся направления, обозначенные Е.И. Арининым как Б-2 (способность познавать, постигать, мировоззрение, форма общественного сознания, символизация), В-3 (основание как отношение человека к истокам бытия) и, особенно, В-2 (основание как система, культура, совокупность рационального и практического, самовоспроизводящаяся духовность, форма общественного сознания) - потому что мы предпочитаем рассматривать религию и религиозность прежде всего как социокультурный (в сорокинском смысле) феномен.

При этом мы вполне разделяем следующее утверждение Л.Н. Митрохина: "Можно, конечно, предпринять сугубо теоретическое исследование на хрестоматийную тему "Что такое религия?". Однако, как известно, религии "вообще" не существует, как и нет "вообще" верующего, имеются конкретные конфессии, церкви ("исторические религии") и их последователи, отношения между которыми, кстати сказать, особой теплотой, как правило, не отличаются. "Религия" же - это абстракция, рабочий инструмент теоретического анализа. Тем самым рассуждения о религии как таковой способны зафиксировать лишь весьма примитивные и плоские суждения… "[89].

Итак, мы не будем рассуждать о "религии как таковой"[90], но, тем не менее, кратко рассмотрим наиболее распространенные подходы к изучению религии (по работе известного религиоведа Е.А. Торчинова "Религии мира: опыт запредельного"[91]).

На наш взгляд, Торчинов вполне справедливо отказывается от сущностных определений религии: "…мы не будем рассматривать сущностные определения, то есть определения, претендующие на характеристику самой сути религии. Дело в том, что такие определения, как правило, не свободны от идеологических коннотаций и предполагают ту или иную вполне определенную мировоззренческую позицию автора такого определения, равно как и человека, его принимающего. Например, марксистское понимание религии как иллюзорной формы отражения действительности приемлемо только для человека, стоящего на атеистических материалистических позициях. Напротив, гегелевское определение религии как формы самопознания Абсолютного духа в представлении приемлемо только для гегельянца. Это справедливо и для различных теологических определений, часть которых приемлема для верующих большинства конфессий, а часть - только для последователей группы близких конфессий… Гораздо более привлекательными представляются эмпирические дескриптивные (описательные) определения, которые обычно стремятся выделить некое общее свойство, присущее всем, с точки зрения автора определения, формам религии, и поэтому в наибольшей степени и наилучшим образом характеризующие религию и религиозное сознание"[92].

Далее Е.А. Торчинов рассматривает существующие дескриптивные подходы к религии и очерчивает области их применения[93]. Так, популярное определение религии как веры в сверхъестественное не является универсальным, потому что во многих религиях (особенно в ее ранних формах) отсутствует такая вера, а с другой стороны, существуют некоторые нерелигиозные формы духовной культуры, предполагающие существование сверхъестественного. При этом сам термин "сверхъестественное" употребляется скорее не как научное понятие, а как слово обыденного языка, подразумевающее что-то фантастическое, не имеющее места в действительности.

Другой часто используемый подход к определению религии - это выделение оппозиции "сакральное - профанное", считающейся фундаментальной для любой религии. Но подобный дуализм также не универсален, так как существуют религии тотальной сакральности (считающие, что все существа и даже вещи наделены одной природой и различия между людьми и богами - различия лишь по степени проявления этой природы), и некоторые развитые религии (буддизм Махаяны) утверждают недвойственность реальности.

Далее, определение религии как веры в Бога или в богов (характерное для европейской мысли) также не может использоваться потому, что существуют учения, единогласно относимые к религиям, в которых подобная вера отсутствует (например, буддизм и джайнизм).

Попытки свести религию к культу также не удовлетворительны - хотя бы потому, что культ может быть и вполне секулярным (как, например, в конфуцианстве).

Сам же Торчинов проанализировал феномен религии на основе психологического подхода (точнее, трансперсональной психологии С. Грофа). Согласно этому подходу, некоторым индивидуумам присущи трансперсональные психические переживания различного типа. Некоторые из этих переживаний в рамках определенных культурных традиций могут квалифицироваться как религиозный опыт. При благоприятных условиях религиозный опыт отдельных индивидуумов "канонизируется", постепенно формируются сложные религиозные системы с развитой теологией, культом, социально-институциональной составляющей и т.д. Таким образом, религия понимается как "комплекс представлений, верований, доктрин, элементов культа, ритуала и иных форм практики, базирующийся на трансперсональном переживании того или иного типа и предполагающий установку на воспроизведение этого базового переживания"[94].

На наш взгляд, трансперсональные переживания все же не являются необходимым и достаточным условием существования религии. Это хорошо понимал и Е.А. Торчинов, нашедший следующий выход из этого затруднения: он утверждал, что религия, не основанная на трансперсональных переживаниях, является всего лишь "идеопраксиологическим комплексом" (например, конфуцианство), к тому же эти переживания не обязательно должны испытывать все последователи той или иной религии (например, христианства или ислама). Но подобное стремление связать сложный феномен религии лишь с трансперсональными переживаниями не вполне правомерно: ведь в этом случае из рассмотрения выпадает значительная часть социокультурных явлений, повсеместно считающихся религиозными. Не бывает "религии вообще", существующей вне социокультурной среды, поэтому не может быть и ее общего определения, даже дескриптивного. В каждой культуре в понятие религии (если таковое вообще существует) вкладывается свое значение (возможно, совсем не связанное с религиозным опытом), вот почему целесообразно не подгонять все многообразие действительности под готовые определения, но описывать ее, исходя из особенностей той или иной культуры.

Наконец, вопрос о взаимоотношениях между религиозным опытом и культурой также нуждается в прояснении. Е.А. Торчинов считал, что в религиозном опыте уровень переживания всегда единообразен (и определяется трансперсональными переживаниями), в то время как уровень выражения и описания зависит от культуры. Нам же представляется, что и сам уровень переживания во многом определяется культурой. Ведь не только человек создает культуру – культура также создает человека. Личность – явление не столько биологическое, сколько социокультурное. Другими словами, мы считаем, что религиозный опыт - это лишь частный случай социокультурного опыта.

Это утверждение, на первый взгляд, выглядит слишком смелым и категоричным: в самом деле, разве религиозный опыт (обычно понимаемый как "определенное состояние сознания, всей интеллектуально-эмоциональной сферы, соотносимое субъектом опыта с высшей божественной реальностью"[95]) не является одной из основных категорий религиоведения? И если мы отказываем этому понятию в независимом (от социокультурных факторов) существовании, то в чем тогда состоит специфика религии как подсистемы культуры? Мы можем дать следующий ответ на этот вопрос: именно потому, что мы считаем религию подсистемой культуры, мы отказываем религиозному опыту в самостоятельном "внекультурном" (или "надкультурном") бытии (что вовсе не означает отсутствия специфики религии).

Надо сказать, что мы не одиноки в нашем "принижении" онтологического статуса религиозного опыта. Причем к своим единомышленникам мы причисляем ни кого иного, как У. Джеймса, который одним из первых ввел понятие "религиозный опыт" (в 1902 г.) в широкий научный обиход. Джеймс категорически против того, чтобы считать религиозное чувство чем-то специфическим: "Нет никакого основания утверждать, что существует абстрактное "религиозное чувство", как отдельная элементарная эмоция, присущая каждому религиозному переживанию без исключения. Если нет особой элементарной эмоции, а есть только совокупность обыкновенных эмоций, на которые религиозные объекты накладывают свой характерный отпечаток, то легко допустить, что равным образом нет и специфических религиозных объектов и специфических религиозных действий (курсив наш. - Ю.Р.)"[96]. Конечно, на это можно возразить, что объективно существующие специфические религиозные объекты субъективно ощущаются через посредство обыкновенных эмоций, но тогда возникает вопрос о критериях отнесения тех или иных объектов к религиозным. И, несомненно, таковые критерии могут быть только субъективными[97].

Сам У. Джеймс под религией понимает "совокупность чувств, действий и опыта отдельной личности, поскольку их содержанием устанавливается отношение ее к тому, что она почитает Божеством"[98]. При этом он говорит скорее не о религии, а о субъективной религиозности (в нашем понимании этого слова). Фактически Джеймс сводит религию к субъективным представлениям не только о божественном, сакральном, но даже о чем-либо ценностно-значимом. Нам эта позиция представляется вполне обоснованной, хотя и не единственно возможной.

Иную исследовательскую позицию, которая также нами признается обоснованной и приемлемой, мы находим у Э. Дюркгейма, который в своей книге "Элементарные формы религиозной жизни" (1912) дал следующее определение религии: "Религия - это целостная система верований и обрядов, относящихся к священным, т.е. отделенным, запретным вещам, верованиям и обрядам, которые объединяют в одну моральную общину, называемую церковью, всех, кто им следует"[99]. Из этого определения видно, что важнейшим признаком религии является идея священного, выполняющая социально-интегрирующую функцию. В результате теория Дюркгейма была подвергнута критике как со стороны атеистов (так как у него общество фактически становилось "божеством"), так и со стороны католических ортодоксов (так как это определение религии не включало в себя веру в Бога).

Е.В. Осипова, современный исследователь творчества Дюркгейма, продолжает эту критику: "Нельзя не признать, что дюркгеймовское определение религии весьма широкое и не содержит указания на ее специфику как формы общественного сознания. В действительности понятие священного значительно шире понятия религиозного. Оно имеет не только религиозный, но и нравственный смысл, выражая высшее качество определенных нравственных ценностей. Отождествляя религиозное и священное и отрицая за религией ее трансцендентный характер, Дюркгейм включал в число религиозных такие явления, которые на самом деле не имели ничего общего с религией. По сути дела он вместо понятия "религия" ставил понятие "идеология" и говорил о ее важнейших социальных функциях"… Согласно Дюркгейму, "…общество - это автор и предмет религиозного культа и догматов, оно создает религию и вызывает религиозное поклонение, оно бог и верующий одновременно"[100].

Мы считаем вышеприведенную критику необоснованной. Дело в том, что она строится на неверной предпосылке, что возможно "истинное" определение религии, полностью отображающее ее специфику. Продолжая эту мысль, можно сказать, что существует и "истинная религия", соответствующая этому определению. Таким образом, Е.В. Осипова фактически предлагает принять за основу нормативный исследовательский подход - т.е., универсальное определение "религии вообще" - отбрасывая все факты, не вписывающиеся в это определение. В самом деле, почему у Дюркгейма "весьма широкое определение религии"? Может быть, существуют объективные научные критерии, позволяющие выбрать из сотни определений религии единственно верное, а остальные отнести к ложным, или, по крайней мере, слишком "широким" или "узким"? Нам таковые критерии не известны. Также Дюркгейм критикуется за подмену понятия "религиозное" понятием "священное", и в конечном счете - за смешение религии и идеологии. Далее мы покажем, что границы между священным и религиозным, религией и идеологией весьма условны, а потому и среди современных исследователей нет и не может быть единого мнения на этот счет. Таким образом, критика дюркгеймовского социологического редукционизма осуществляется без должных на то оснований.

Следует также сказать, что социология религии Дюркгейма - это не музейный экспонат, интересный лишь для историков религиоведческих учений; некоторые современные исследования продолжают эту традицию. Так, весьма интересным является проведенный П.Ю. Черносвитовым подробный анализ церкви (социального образования, поддерживающего в обществе религиозную картину мира, считающуюся истинной) как объединителя. При этом отмечается, что в самом человеке заложена необходимость объединяться в сообщества, управляемые на основании общепринятой картины мира[101].

Возвращаясь к проблеме религиозного опыта, попробуем найти ее решение с помощью социокультурного подхода. Но вначале вновь дадим слово критику - на этот раз не только Дюркгейма, но и Джеймса. "Существует два противоположных взгляда на эту проблему, вытекающую из подобного рода рассуждений. Одни исследователи утверждают, что любое сознание в своей сущности религиозно, а значит, любое чувство, любой объект и действие могут быть признаны как религиозные; другие полагают, что нет надобности наделять чувство, объект и действие специфическим предикатом, а необходимо рассматривать их в чистом виде. По сути, оба эти воззрения сходятся в одном: они отказываются придавать религиозности статус специфической сферы сознания. Правда, по разным основаниям"[102]. Нам представляется, что приведенное высказывание О.С. Борисова - это критика не столько конкретных исследователей, сколько самого светского религиоведения, основные направления которого - это психология и социология религии. Действительно, психологи со времен Джеймса и до наших дней так и не нашли особого "религиозного чувства", а социологи показали, что практически любой объект или действие могут быть признаны религиозными[103]. Но тот факт, что оба этих подхода, на основании разных предпосылок, приходят к одному и тому же выводу, как раз и подтверждает невозможность придания религиозности статуса самостоятельной сферы сознания, что, впрочем, не исключает ее специфики. Сам же критик, обозначая свою позицию ("…можно предположить, что религиозное сознание, абсорбируя ценности, интенсивности и аффекты, создает абстрактное чувство Бога, который для конкретного религиозного сознания всегда один…, поскольку он открывается в своей непостижимости как реальность, которая непосредственно переживается и которая всегда сопричастна религиозному сознанию по мистической сути со-бытия"[104]), отталкивается от определения Джеймса ("совокупность чувств, действий и опыта отдельной личности, поскольку их содержанием устанавливается отношение ее к тому, что она почитает Божеством"), но далее рассуждает в духе не научного религиоведения, а религиозной философии (не философии религии!).

Итак, поскольку мы считаем религиозный опыт разновидностью опыта социокультурного, постольку для анализа религиозности наиболее перспективным нам представляется социокультурный подход. Ведь в религиоведении (как и в других науках) ощущается потребность в методе, способном интегрировать множество разрозненных фактов. Е.А. Торчинов, несмотря на свое критическое отношение к социологическим методам, "внешним" по отношению к религии, признает, что "можно описывать религию в разных парадигмах, под разным углом зрения, как бы в разных системах координат. Можно описывать религию в социологической парадигме (вариант - в культурологической), а можно - в психологической. Результаты будут различны, но они как бы высветят два лика религии, покажут ее с разных сторон. Два (или три или "n") лика будут дополнять друг друга и способствовать пониманию религии как целостности"[105]. Мы согласны с приведенным утверждением: действительно, социологический подход, ныне господствующий в религиоведении, хорошо зарекомендовал себя в прикладных исследованиях, но сам по себе он не может стать надежной теоретической базой для обнаружения основных тенденций современной религиозности - хотя бы потому, что ее творцом является уже не та или иная социальная группа, а личность, свободно обращающаяся с самыми разнородными религиозными традициями и синтезирующая их отдельные элементы в своей жизни. На наш взгляд, социокультурный подход является метапарадигмой, в рамках которой возможно осуществить синтез достижений психологии, социологии и культурологии и говорить лишь об одном, "социокультурном", лике религии.

Еще раз подчеркнем, что мы вовсе не отказываем религиозному опыту в праве на существование. Но, как религия является лишь одной из форм (подсистем) культуры, так и религиозный опыт (с точки зрения незаинтересованного внешнего наблюдателя) является только разновидностью опыта социокультурного. При этом вопрос о реальности религиозного сознания (как и реальности религии вообще) нас не интересует, поскольку мы в целом принимаем знаменитую "теорему Томаса": "Если ситуация определяется как реальная, она реальна по своим последствиям"[106]. Поэтому приверженцы любых форм сознания (в том числе тех, которые обычно относят к религиозным) уже самой своей убежденностью в реальности своих верований влияют на реальность как таковую.

Различие между терминами "религия" и "религиозность" также нуждается в пояснении. Одни исследователи вообще не разделяют эти понятия, другие - специально оговаривают возможные различия.

В современной науке отсутствуют четкие критерии определения религиозности, но основные составляющие этого феномена выделены давно. Обычно к ним относят: религиозное мировоззрение и самосознание, религиозные нормы и ценности, религиозный опыт, религиозные традиции, религиозный язык и символы, религиозную практику, религиозные отношения и т.д.[107]

Отечественными учеными в понятие религиозности обычно включаются религиозное поведение, религиозное сознание и религиозные отношения. Сама же религиозность понимается как "определенное состояние индивидов и человеческих общностей, отличительной чертой которых является вера в сверхъестественное (Бога) и поклонение ему, их приверженность к религии и принятие ее вероучения и предписаний"[108].

У каждого человека религиозность проявляется по-своему, поэтому можно говорить о степени религиозности (интенсивности проявления ее признаков) и о характере религиозности (таких качественных характеристиках как национальные особенности, твердость и определенность веры, своеобразие и соответствие эпохе). Как правило, религиозность связана с религией вообще и с религиозной верой в частности. В таком случае, религиозность – это определенный тип мировоззрения человека или группы людей, выражающий особенности религиозной веры (религиозное сознание), а также проявления этой веры в повседневной жизни и культовой практике (религиозное поведение).

Разумеется, это определение не претендует на универсальность. Так, религиозность можно определить и как свойство личности, выражающее ее отношение к предельной реальности, к божественному. Можно определить религиозность через противопоставление "религиозного" и "секулярного", "сакрального" и "профанного". Можно попытаться понять религиозность in se, как самобытное явление, а можно исследовать ее социальные и психологические истоки.

Для оценки характера и уровня религиозности можно использовать те или иные показатели (объективные и субъективные, количественные и качественные), а в самой религиозности различать такие ее разновидности, как, например, конфессиональную и неконфессиональную, индивидуальную и массовую, тайную и открытую, истинную и мнимую, развитую и неразвитую.

Многие исследователи разделяют понятия "религия" и "религиозность". Например, Д.М. Угринович считает, что "религия есть категория, которая непосредственно отвлекается от отдельных личностей как субъектов религиозных верований, действий и отношений. Анализ здесь ведется на уровне социально-всеобщего. Религиозность же можно представить как определенное состояние отдельных людей, их групп и общностей, верующих в сверхъестественное и поклоняющихся ему"[109]. Л. Браун отличает "религию" как объективный социальный феномен конфессиональной организованности верующих от субъективной "религиозности"[110]. Взгляды Э. Дюркгейма на религию мы уже рассматривали: для него - это система верований и обрядов, относящихся к священному, обладающая социально-интегративной функцией, а индивидуальная религиозность - всего лишь продукт интеграции, приобщения личности к нравственной общности, к "конфессиональности". Таким образом, для перечисленных исследователей религия - более общее и объективное явление, чем религиозность.

У. Джеймс, говоря о религии, подразумевает под ней именно субъективную религиозность ("личную религию"), которая является более широким феноменом, чем институциональные ее формы[111].

Для Э. Фромма религия и религиозность - это разные, часто не пересекающиеся понятия. "К сожалению, дискуссии о религии еще со времен Просвещения велись главным образом вокруг утверждения или отрицания веры в Бога, а не утверждения или отрицания определенных человеческих установок. Вопрос: "Веришь ли ты в Бога?" - стал ключевым вопросом для сторонников религии, а отрицание Бога было позицией, которую выбирали те, кто боролся против церкви. Легко видеть, что многие из тех, кто проповедует веру в Бога, является по своим установкам идолопоклонниками или людьми без веры, тогда как некоторые из наиболее ярких "атеистов", посвятивших себя делу совершенствования человечества, делу любви и братства, обнаруживают истинную веру и глубоко религиозную установку. Сосредоточение внимания при обсуждении религии на принятии или отрицании символа Бога препятствует пониманию религиозной проблемы как проблемы человеческой и мешает развитию такой человеческой установки, которую можно назвать религиозной в гуманистическом смысле"[112]. Поэтому Фромм дает следующее определение религии: это "любая система взглядов и действий, которой придерживается какая-то группа людей и которая дает индивиду систему ориентации и объект поклонения"[113]. Очевидно, что Э. Фромм под религией имеет в виду не столько организованные ее формы, сколько ее личностные аспекты, т.е. религиозность.

Дж. Дьюи также считает, что можно быть религиозным, не принадлежа к какой-либо организованной религии. "Религия… всегда выражает себя через особый конгломерат верований и обрядов, принимающих форму определенных институтов, более или менее тесно связанных. Прилагательное же "религиозный", напротив, не подразумевает никакой специфической сущности предмета, ни институциональной, ни вероисповедной. Также можно сказать, что оно не означает ничего из того, что может существовать само по себе или быть организовано в особую, отличную от других форму существования. Оно определяет отношение, которое может быть связано с любым объектом и с любым мыслимым пределом или идеалом"[114].

Для вышеуказанных исследователей религии религиозность представляет более широкое понятие, чем институциональные формы религии. Мы, следуя за У. Джеймсом, Э. Фроммом и Дж. Дьюи, также предпочитаем разделять термины "религия" и "религиозность".

В нашем исследовании мы возьмем за основу определение Э. Фромма и будем придерживаться следующего определения религиозности: "Религиозность - это любая система взглядов и действий, которой придерживается индивид или группа людей и которая дает индивиду/ группе систему ориентации и объект поклонения". Это достаточно широкое определение, включающее в себя как религиозное сознание, так и религиозное поведение, которые впрочем, называются "религиозными" лишь потому, что они соотносятся с определенной мировоззренческой системой, включающей в себя объект поклонения. Между прочим, данное определение во многом перекликается и с представлениями о религии Дюркгейма (если объект поклонения истолковывать как "священное"; система же ориентации, безусловно, подразумевает и социально-интегрирующую функцию). То есть, мы полагаем, что в предложенном определении в некоторой степени удалось объединить как психологический, так и социологический подходы к религии). Религию же мы понимаем двояко: в узком смысле - как институциональную религиозность, то есть специфический социокультурный институт с разработанным вероучением и соответствующей культовой практикой, в широком смысле - как религиозную подсистему культуры в целом[115]. Наше разграничение религиозности и религии подразумевает религию в узком смысле, когда же мы говорим о соотношении религии и культуры, имеется в виду религия в широком смысле.

Институциональные религии (т.е., религия в узком смысле) сегодня теряют свое влияние. "Когда-то тотемизм и христианская церковь действительно функционировали как фундаментальные интегрирующие факторы, однако в современном обществе интегративную функцию могут выполнять философия, идеология, искусство и наука, которые сегодня для очень многих не менее "нормальны", чем конфессии или особенно тотемизм. Это приводит к расширительному пониманию термина "религия", поскольку им охватываются, сближаются феномены, которые, с одной стороны, друг друга "религией" могут и не считать, а с другой - типологически представляют собой достаточно разнородные явления… Это (важность личной, субъективной религиозности. - Ю.Р.) порождает фундаментальные сложности при попытке корректно и адекватно описать и объяснить современную религиозность адептов веры в НЛО, Порфирия Иванова, Космический Разум и т.п. По этой причине "вопрос о том, как анализировать феномен религии в настоящее время, является одним из сложнейших в религиоведении" (Ф. Штольц), поскольку исследователь попадает в логический круг, ибо, чтобы квалифицировать индивидуальную религиозность, он должен пользоваться общими категориями универсальной "всеобщей теории религии" и типологии "религиозности" как таковой, но чтобы создать такую типологию, он должен описать все многообразие индивидуальной и групповой религиозности"[116].

Конечно, между групповой религиозностью и религией как социальным институтом граница весьма зыбкая, но религиозность индивидуальная сегодня может быть не связана с религией (в ее традиционном понимании, т.е. с институциональной религией). Напротив, вплоть до эпохи Нового времени религиозность личности практически полностью определялась той религиозной традицией, с которой он себя соотносил. В то время противопоставление религии и религиозности было бы практически бессмысленным (за исключением частных случаев "ересей", "богоискательства" и мистики), сегодня же это разные понятия[117].

Но вместе с тем, религиозность - это не только субъективная психологическая характеристика личности, но и объективный социокультурный феномен. Ведь, с одной стороны, общество состоит из конкретных людей, существующих и формирующихся в конкретной социокультурной среде, с другой - индивидуальная религиозность влияет на личностную и групповую мировоззренческую позицию и практическую деятельность (в том числе - социально и культурно значимую). При этом значимость индивидуальной религиозности для общества может намного превосходить значимость институциональных религиозных организаций. Соответственно, исследователям религиозности может быть весьма полезно обращение к социокультурному подходу, подразумевающему неразрывную связь личности, общества и культуры.

Скажем также несколько слов о соотношении таких понятий как "духовность", "религиозность" и "церковность", которые иногда считаются равнозначными не только на уровне обыденного сознания, но и в некоторых научных работах.

Проблема духовности общества и личности во все времена являлась весьма важной проблемой, но мы сейчас обратимся лишь к основным направлениям научной мысли последних веков. Так, в немецкой классической философии за основу духовности принимается разум, мышление, а субстанцией духа выступает свобода; наука, искусство, религия и нравственность - основные сферы, образующие пространство духовности. Представители философии жизни и экзистенциализма разрабатывали духовную проблематику в индивидуально-личностном аспекте, указывая на неотделимость духовности от жизни, воли и свободы. В философской антропологии духовность представлена в виде "устремленной к себе индивидуальности". Марксистская философия понимает духовность как рационально-познавательную функцию человеческого сознания, рассматривая ее в ракурсе общественных отношений. Фрейдизм и постмодернизм связывает духовность со сферой индивидуального и коллективного бессознательного. Религиозная философия раскрывает духовность с позиций Божественного Абсолюта[118]. Сегодня же в состав феномена духовности обычно включают устремленность человека к обретению смысла жизни посредством возвышения над утилитарно-прагматическими интересами, нравственность, способность человека к творчеству, переживание возвышенного и прекрасного, поиск истины, переживание непосредственной связи с трансцендентным началом[119].

Рассуждая о природе духовности человека, Н.С. Катунина определяет ее как "связь переживания и осмысления информации о внутреннем и внешнем мире человека и ценностного личного переживания. Развитая форма духовности представляет собой нравственно осмысленное глубокое переживание бытия человека в мире, реализованное в его образе жизни, деятельности, общении с другими людьми. Понятие духовности человека интегрирует как высшие состояния души и сознания человека (например, свободного творчества, самопожертвования), так и простые чувства сострадания, радости, честности и др."[120]

Таким образом, духовность представляет собой как бы "культурность" в самом широком смысле, саму сферу духовной культуры, а потому по своей сути этот феномен гораздо шире религиозности и связан с ним отношениями целого и части (подобно тому, как связаны между собой культура и религия). Поэтому не бывает "бездуховной" личности, но вполне может быть личность "безрелигиозная" (хотя духовность и религиозность может быть выражена в различной степени). В этом смысле популярные призывы к "духовному возрождению Отечества" не следует относить лишь к религии, а тем более - к конкретным конфессиям.

Что же касается "церковности" (а точнее - "конфессиональности", принадлежности к конкретному вероисповеданию), то это понятие безусловно yже понятия религиозности: мы неоднократно подчеркивали, что феномен религиозности отнюдь не исчерпывается институциональными религиями.

Теперь рассмотрим соотношение между понятиями "священное" и "религиозное". Ранее мы приводили пример критики в адрес Э. Дюркгейма за смешение этих понятий; что же говорит по этому поводу современное религиоведение?

Понятие "священное" ("сакральное") вошло в широкий научный обиход благодаря появлению в 1917 г. работы Р. Отто "Das Heilige" ("Священное"), в которой было показано, что опыт "нуминозного", т.е. всякое религиозное переживание порождается особой априорной для человеческого сознания сакральной реальностью. И хотя в прошлом веке появилось множество концепций "священного", в них можно обнаружить и некоторые общие характеристики: священное существует отдельно от мирского (профанного), и лишь оно составляет предельную и абсолютную ценность и смысл жизни. Не было достигнуто согласие по чрезвычайно важному пункту: является ли священное трансцендентной, вечной реальностью, существующей независимо от человека, или же оно может быть связано и с конечным объектом? Первой точки зрения придерживался, например, Р. Отто и М. Шелер, последней - Э. Дюркгейм.

"Идея священного стала основой дюркгеймовской интерпретации религии. Священное и светское - это два противоположных мира, резко противопоставленные друг другу, не имеющие между собой ничего общего. Между ними существует вечный, непрерывный антагонизм. Религия имеет дело со священными вещами. В этом, а не в вере в сверхъестественное, в Бога, состоит ее самая существенная черта. Понятие священного связывается Дюркгеймом с коллективностью. Общество наделяет вещи особым моральным авторитетом и властью, делая их священными, в то время как светские вещи каждый создает индивидуально, самостоятельно. <..> Круг священных вещей, по мнению Дюркгейма, не может быть определен раз и навсегда. Священным может быть все, чему коллектив приписывает силу и добродетель"[121]. Мы согласны с Дюркгеймом в том, что идея священного - важнейшая характеристика религии, но не вполне принимаем его разграничение священного и мирского, светского, а также сведение священного лишь к социальному.

Действительно, на протяжении практически всей человеческой истории религиозную веру (т.е. то, что следует считать священным) определял коллектив, но в современной культуре, как утверждает Р. Белла, уже "не религиозная организация является носителем веры, но личность, берущая на себя функцию контроля символических систем, интерпретации догм, личность - ответственная за себя и нахождение смысла своей жизни, который не задается и не решается больше просто принадлежностью к религиозной организации"[122]. Поэтому уже сам человек может определять для себя круг священных вещей (при этом мы не отрицаем того, что в этом выборе он испытывает несомненное влияние со стороны культуры и общества).

В том, что касается абсолютного разграничения и противопоставления священного и мирского (сакрального и профанного) мы также не согласны с Дюркгеймом (как, впрочем, и с некоторыми другими религиоведами). Конкретнее, мы не согласны с тем, что понятие священного бессмысленно без соотнесения его с понятием профанного. Для нас "профанное" - это такие вещи или явления, которые имеют незначительную ценность для индивида или группы людей и, конечно же, не могут выступать в роли объектов поклонения или давать систему ориентации. То есть, профанное это не столько антипод священного, сколько его отсутствие (в большей или меньшей степени). Вновь сошлемся на Е.А. Торчинова, указавшего на то, что дуализм в отношении священного и мирского не универсален, так как существуют религии тотальной сакральности, а также религии, утверждающие недвойственность реальности[123]. В каком-то смысле мы тоже признаем "недвойственность реальности", по крайней мере - реальности социокультурной (о чем скажем несколько далее, когда будем рассматривать соотношения между религиозным и светским, и между религией и идеологией).

Современные исследователи религии утверждают: "под священным (или сакральным) мы понимаем силу, существо или область бытия, выступающие для верующих как сущностное ядро жизни, преобразующее их поведение и судьбы… Всякое культовое поклонение, если рассматривать его в наиболее широком смысле, представляет собой ответ человека священному"[124]. Сравнив это определение с нашим определением религиозности, мы видим практическую тождественность священного и религиозного: в обоих случаях постулируется наличие ценностно-значимых вещей или явлений, которые служат объектами поклонения и дают систему ориентации. Поэтому, в нашем понимании, священное - это необходимое и достаточное условие существования религиозности, а понятия "священное" и "религиозное" можно рассматривать практически как синонимы.

Соотношение понятий "религиозное" и "светское" ("секулярное") также нуждается в пояснении. Наиболее распространенная точка зрения рассматривает эти понятия в контексте общего процесса секуляризации культуры и общества[125]. В результате этого процесса монополия религии в сфере духовной культуры постепенно ослабевает и развивается динамичная "светская" культура, в результате чего к настоящему времени сложилась ситуация "двух культур" со сложными взаимоотношениями между ними[126]. В целом разделяя эту точку зрения, мы не вполне согласны с принципиальным противопоставлением религиозного и светского типа культуры. Хотя основания для такого вывода можно найти, например, в концепции П. Сорокина (которая часто трактуется именно так) именно так, но нам представляется возможным и другое ее истолкование[127]: смена идеационального типа культуры чувственным означает не смену "религиозного" типа "светским", но лишь изменением системы ценностей, приводящей к новым объектам поклонения. Сама религиозность (как любая система взглядов и действий, дающая систему ориентации и объект поклонения) вовсе не исчезает, но обновляется ее содержание (трансцендентные, идеациональные ценности сменяются чувственными, материальными)[128]. Впрочем, наша трактовка понятия "светское" не претендует на универсальность, хотя рассмотрение современной культуры в этом ракурсе приводит к интересным результатом (о чем мы поговорим подробнее, анализируя феномен новой религиозности).

Обычно же понятие "религиозное" подразумевает, что какое-либо явление каким-то образом соотносится со сферой религии. При этом понятие "светское" определяется через противопоставление понятию "религиозное", при этом светское рассматривается как антирелигиозное (гораздо реже - как безрелигиозное или арелигиозное).

Нам представляется, что секуляризация культуры прежде всего отражается на институциональных "традиционных" религиях, которые хотя и не собираются "отмирать", но их духовная и социокультурная значимость постепенно уменьшается, нисходя до уровня музейного экспоната. Поэтому под секуляризмом весьма часто молчаливо подразумевается антиклерикализм, а не антирелигиозность[129].

Мы разделяем точку зрения Х. Кокса, считающего, что секуляризация освобождает религиозные группы от их собственных теократических притязаний и предлагает людям новые духовные возможности. Его основная мысль состоит в том, что Бог присутствует как в мирской, так и в религиозных сферах, и нельзя ограничить Божественное присутствие определенным церковным пространством[130]. "Секуляризация не интересуется всерьез борьбой с религией. Она просто теснит религию, выбивая у нее почву из-под ног, и идет дальше. Секуляризация релятивизировала религиозные картины мира и тем самым их обезоружила. Религия была приватизирована. Ее стали воспринимать как частное дело или точку зрения отдельных людей или групп. Секуляризация добилась того, чего не удавалось достичь огнем и железом: она убедила верующих в том, что они могут заблуждаться, и доказала самым благочестивым, что есть вещи поважнее, чем смерть за веру"[131].

Таким образом, мы склоняемся в сторону "недвойственности" социокультурной реальности, не наделяя религиозную и светскую культуры различными онтологическими статусами. Конечно, при желании можно провести какие-то границы между "религиозным" и "светским" (аналогично тому, как это было сделано по отношению к "священному" и "профанному"), но эти границы будут весьма условными и размытыми.

Но даже с точки зрения общепринятого понимания "религиозного" и "светского", в современной культуре граница между ними все больше размывается. Например, многие "традиционные" религиозные организации настолько активно участвуют в различных "светских" коммерческих и политических проектах, что отследить уровень их собственно религиозной деятельности не представляется возможным. Религиозный фундаментализм (характерный как для традиционных, так и для новых религий) также не имеет отношения к подлинной духовной жизни, поскольку симулирует религиозную веру через противопоставление своей группы остальному миру. Новые религиозные движения находятся на границе между "религиозным" и "светским" и часто даже позиционируют себя не как религиозные, а как общественные организации (это справедливо, например, для многих неоязыческих общин, теософских кружков и т.д.). А такие религиозные организации как, скажем, "Церковь Саентологии" по характеру общественной деятельности мало чем отличаются от коммерческих культов вроде "Гербалайфа". "Постмодернизация" культуры отражается в секуляризации религиозного и в сакрализации светского[132].

Что касается соотношения между религией и идеологией, то в этой области наблюдается похожая ситуация: появление идеологий обычно соотносится со сменой религиозного типа сознания светским.

Термин "идеология" ввел в употребление в начале XIX в. А. Дестют де Траси для обозначения учения об идеях, позволяющего установить твердые основы для политики, этики, воспитания и т.д. (при таком понимании одним из первых идеологов следует считать Платона). Вскоре "идеологами" стали пренебрежительно называть людей, проповедующих абстрактные принципы, оторванные от практических вопросов общественной жизни. К. Маркс и Ф. Энгельс под идеологией понимали, прежде всего, такой подход к действительности, когда конструируется желаемая, но мнимая реальность, которая выдается за саму действительность. Хотя Маркс и Энгельс не называли свое учение идеологией, их последователи считали марксизм единственной подлинно научной идеологией (В.И. Ленин). История советского государства дает основание усомниться в научности марксизма-ленинизма, но не в его идеологическом характере. В XX в. всестороннюю критику идеологии как ложного сознания предпринял К. Мангейм, а его идеи развил Д. Белл, предсказавший "конец идеологии" (впрочем, впоследствии признавший свою ошибку и подчеркнувший социальную значимость идеологий, особенно религиозных)[133].

Обобщая различные подходы к исследованию идеологий, можно дать оценочно нейтральное ее определение как системы взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей и общностей к действительности и друг к другу, а также практическая деятельность, направленной на закрепление или изменение данных общественных отношений. Сравнив это определение с нашим определением религиозности, мы увидим практически полное сходство, за одним важным исключением: хотя идеология и дает систему ориентации, она (по крайней мере, теоретически) может не претендовать на "священный" характер и не давать объект поклонения[134].

Впрочем, по мнению М. Эпштейна, любая идеология предполагает тоталитарность и, соответственно, объект для поклонения, поскольку сам принцип идеологического мышления возводит некую частность в абсолютное значение. "И вот уже оказывается, что одна нация, или один класс, или одна теория, или одно техническое или медицинское средство – должны изменить, спасти, переустроить, возродить, осчастливит целый мир. Идеология – это средство захвата Целого одной из его частей. Поэтому всякая идеология одновременно партийна и тоталитарна, исходит из партийности и заканчивает тоталитарностью, ибо в этом переходе и превращении – ее цель и суть"[135]. Сам Эпштейн делает различие между религией и идеологией: "если для идеологии высшая ценность сама является идеей-объектом, который вполне познаваем и достижим, то для религии высшая ценность является Личностью-Субъектом, который не достигается в модусе познания или овладения, а сам раскрывает себя в модусе откровения… Идеология, какие бы абсолюты она не устанавливала, является абсолютной лишь сама по себе. Вот почему ради идеологии, во имя идеи можно жертвовать любой реальностью, жизнями тысяч людей и целых народов, - все это частично и относительно в свете абсолютности самой идеологии. Религия, если она не превращается в идеологию, никогда не доходит до тоталитаризма, поскольку признает существование Абсолюта вне себя, за пределами своего знания и владения – и, значит, допускает свое несовершенство по отношению к Нему, свою частичность, ограниченность, способность заблуждаться"[136]. Но если посмотреть на роль институциональных религий в истории человечества, то мы увидим, что разницы между ними и идеологиями практически не наблюдается (хотя теоретически такую границу провести можно). Поэтому мы не будем противопоставлять "светские" идеологии собственно религии (в узком смысле)[137], что вполне вписывается в социологическую традицию, идущую от Дюркгейма.

Наконец, заканчивая несколько затянувшееся рассмотрение религии и религиозности в пространстве культуры, скажем несколько слов о соотношении религии и эзотеризма (оккультизма)[138].

Согласно определению Ю.В. Курносова, "эзотеризм - это культурно-исторический феномен, отражающий в виде духовно-идеологической системы тайных паранаучных знаний специфическую область общественного сознания, связанную с деятельностью оккультно-мистических и других закрытых объединений"[139]. П.С. Гуревич под оккультизмом понимает "совокупное название учений, которые признают наличие тайных сил в человеке и космосе. Оккультизм исходит из предположения, что глубинные сущности вещей не познаются в обычном человеческом опыте, однако они достигаются через особое посвящение и специальную психическую практику. В ритуале посвящения человек переживает обычно огромные психические потрясения, связанные с ощущением смерти и нового рождения, которое позволяет ему достигать "высшей ступени" сознания и способности воздействия на скрытые силы природы и человека"[140].

Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что эзотеризм/оккультизм, как правило, является важным специфическим компонентом религиозности[141], а иногда даже и религии (в узком смысле, т.е. в институциональной форме). Его же специфика заключается в том, что он "претендует (и это ему в основном удается!) на место золотой середины между искусством, наукой и религией"[142]. Впрочем, реальной (социально значимой) отдачи от современного оккультизма не так много, поскольку в нем весьма сильны эскапистские настроения, прямо вытекающие из идеи существования тайного знания, доступного лишь немногочисленным посвященным, хотя его культурная значимость (особенно в сфере искусства) может быть весьма велика. Мы в целом включаем современный эзотеризм (по крайней мере, его некоторые проявления) в состав феномена новой религиозности, хотя и не считаем их тождественными, о чем еще будет сказано далее.

Итак, мы рассмотрели различные подходы к религии и религиозности, к их соотношению с системой культуры в целом и с отдельными социокультурными феноменами. Важным результатом проделанной работы явилось данное нами определение религиозности (на основе определения Э. Фромма), которое мы подробно проанализировали в свете других религиоведческих подходов. Это достаточно широкое определение, относящее к религиозным феноменам не только институциональные религии, но также и любые системы взглядов и действий, дающие индивиду или группе людей систему ориентации и объект поклонения. Из этого определения следовала необходимость обозначить наш подход и к некоторым другим смежным понятиям (священному, светскому, секуляризации, идеологии, и т.п.), что и было нами сделано.

1.3. Религиозное и эстетическое: проблема соотношения

Рассматривая феномен религиозности, мы обнаружили, что религиозное занимает в пространстве культуры гораздо больше места, чем те вещи и явления, которые относятся к институциональным религиям. Мы полагаем, что значительная часть человеческой духовной культуры религиозна (в нашем понимании этого слова), и эта религиозность проявляется не только в собственно религии, но и в других формах (подсистемах) культуры, особенно в искусстве.

Если рассматривать культуру как систему, то она "состоит из нескольких подсистем, генерирующих собственную информацию: религии, науки и искусства, а также каналов их распространения, ставших сегодня вполне самостоятельными и даже наиболее влиятельными факторами культурного развития – образования и средств массовой информации"[143]. Эти подсистемы культуры находятся между собой в сложных взаимоотношениях, динамически изменяющихся при общесистемных трансформациях культуры.

Одна из исходных предпосылок нашего исследования заключалась в том, что на процесс формирования феномена новой религиозности значительное влияние оказало и оказывает современное искусство, поэтому для нас рассмотрение взаимоотношений между религиозной и художественной подсистемами культуры (и, шире - между религиозным и эстетическим)[144] представляет большой интерес.

Но вначале определимся с основными понятиями. Прежде всего, что такое искусство и какое место оно занимает в системе культуры в целом? Пытаясь ответить на этот вопрос, мы сразу же столкнемся с трудностями. Кажется очевидным, что искусство – составная часть духовной культуры человечества, художественно-образная форма воспроизведения действительности. Но существуют сотни определений культуры, соответственно, нелегко будет определить и сложный, многогранный феномен искусства[145]. Системный подход к культуре позволяет более полно раскрыть сущность искусства через выявление его структуры, основных качеств и функций, его художественной целостности и единства, уникальности и неповторимости отдельных произведений искусства. Это справедливо для всех разновидностей искусства: живописи, музыки, театра, художественной литературы, современных аудиовизуальных и синтетических жанров и т.п.

Так, М.С. Каган, указывая на особое место, занимаемое искусством в культуре, выделяет пять функциональных ориентаций искусства: по отношению к природе, к обществу, к человеку, к культуре и к самому себе как специфически культурному явлению[146].

Функции искусства по отношению к человеку – развитие его духовного потенциала, "очеловечивание" в буквальном смысле слова. Произведения искусства не только доставляют эстетическое удовольствие, но и содействуют достижению духовного самоопределения личности, ее неповторимой индивидуальности.

Функции искусства по отношению к обществу – укрепление общественных связей между людьми через придание эстетического, эмоционально-действенного "облачения" различным социально-организационным действиям людей, а также через формирование сознания каждого члена общества в духе, отвечающем нуждам и идеалам этого общества.

Искусство воздействует и на саму природу, так как оно не только изображает, но и преображает ее – как в художественном воображении, так и в реальности.

По отношению к культуре искусство выполняет функции самосознания культуры, "зеркала" культуры как целого. Кроме того, искусство является "кодом" каждой конкретной культуры в процессе ее общения с другими культурами.

Наконец, функции искусства в его отношении к собственным потребностям – это саморегуляция художественного развития, вызванная потребностью эстетического самосовершенствования; поэтому искусству всегда приходится искать "золотую середину" между запросами современности и традициями классики.

Теперь поговорим об "эстетическом". Мы относим его не только к подсистеме "искусство" (к "художественной культуре"), но и ко всей системе культуры. Эстетическое - это наиболее общая и в то же время наиболее дискуссионная категория эстетики, с помощью которой обозначается ее предмет. Позволим себе привести довольно длинный отрывок из энциклопедической статьи известного специалиста в области эстетики В.В. Бычкова, отражающий его точку зрения на проблему эстетического и, на наш взгляд, наиболее полно раскрывающий это понятие.

"С помощью этой категории обозначается особый духовно-материальный опыт человека (эстетический опыт), направленный на освоение внешней по отношению к нему реальности, и все поле связанных с ним субъект-объектных отношений. Суть его сводится к специфической системе неутилитарных взаимоотношений субъекта и объекта, в результате которой субъект получает духовное наслаждение (эстетическое удовольствие, достигает катарсиса, блаженного состояния и т.п.). Сам опыт имеет или чисто духовный характер – неутилитарное созерцание объекта, имеющего свое бытие, как правило, вне субъекта созерцания, но в некоторых созерцательно-медитативных практиках (обычно связанных с религиозным опытом) – и внутри субъекта ("интериорная эстетика"); или – духовно-материальный… В случае художественно-эстетического выражения духовное созерцание или предшествует, или, чаще всего в художественной практике, протекает синхронно с творческим процессом созидания эстетического объекта или произведения искусства. Состояние, которое переживается субъектом как "духовное наслаждение", является свидетельством реальности контакта субъекта и объекта эстетического отношения, достижения субъектом одной из высших ступеней духовного состояния, когда дух субъекта с помощью эстетического духовно-материального опыта достаточно полно отрешается от утилитарной сферы и воспаряет в пространства чистой духовности, достигает (в акте мгновенного озарения, катарсиса) состояния сущностного слияния с Универсумом и его Первопричиной. Эстетическое, таким образом, означает одну из наиболее доступных людям и широко распространенных в культуре систем приобщения человека к духовному путем оптимальной (то есть творческой) реализации себя в мире материальном"[147].

Таким образом, мы видим, что эстетическое относится не только к искусству, но ко всей духовной культуре. Сущность эстетического - в неутилитарном отношении человека к действительности (в том числе - к искусству, но не только), приводящем к духовному наслаждению. К духовной культуре мы ранее отнесли и феномен религиозности, который также не может быть сведен только к подсистеме "религия". Но нет ли тогда тесной взаимосвязи, или даже родства между эстетическим и религиозным (и, в частности, между искусством и религией?) Для того чтобы ответить на этот вопрос, кратко рассмотрим проблему возникновения и эволюции эстетического сознания.

Существует две точки зрения на эту проблему. Первая, традиционная, говорит о том, что искусство генетически и исторически возникает из религиозного сознания, из религиозного отношения к миру. Согласно второй точки зрения, часто встречающейся у советских авторов, искусство предшествует религии, а религия лишь паразитирует на нем. Комментируя эти позиции Е.Г. Яковлев замечает, что обе они гипертрофируют либо воздействие религиозного на эстетическое, либо наоборот. По его мнению, духовное отношение первобытного человека к миру было синкретично, а миф стоял как бы между религией и искусством, в большей степени тяготея к искусству[148]. Но потом пути религии и искусства решительно разошлись, а религиозное сознание противостоит эстетическому: "Таким образом, человек, как главный объект религии и искусства, определил сложные отношения между ними, так как, будучи общим объектом, он как предмет этих форм общественного сознания раскрывается с противоположных позиций: религия стремится создать иллюзорную модель существования в потустороннем мире, искусство же возвращает человека на землю, в мир реальных проблем, в мир переживания и осознания смысла его жизни"[149].

Так ли это? На наш взгляд, подобное противопоставление справедливо лишь по отношению к некоторым конкретным религиям[150] и лишь к некоторым же явлениям искусства. Что же касается религиозной и художественной подсистем культуры, то взаимоотношения между ними намного сложнее, чем это могло бы показаться из вышеприведенного высказывания. Один из возможных подходов к пониманию этих отношений - сравнение художественной и религиозной картин мира.

Для культуры как системы характерно наличие материальных и духовных ценностей, упорядоченных относительно определенного идеала. Посредством социализации личности у каждого индивидуума формируется картина мира, объединяющая все известные человеку ценности, смыслы, идеи, понятия в единую систему, имеющую как общие черты для данной общности людей (нации, субкультуры), так и индивидуальные особенности. Картину мира можно определить как "систему образов-представлений о мире, месте человека в нем и связей между ними: о взаимоотношениях человека с действительностью – с природой, с обществом, с другим человеком – и с самим собой. В соответствии с этим пониманием, картина мира целиком определяет своеобразие восприятия и интерпретации человеком любых событий и явлений. Она представляет собой основу, фундамент мировосприятия, опираясь на который, человек действует в мире"[151].

При системном подходе к культуре, как уже говорилось, в ней можно выделить несколько основных подсистем: религию, науку и искусство. Соответственно, условно можно выделить и три типа картин мира: религиозную, научную и художественную (хотя не всегда и не везде можно установить между ними четкую границу)[152]. При этом картина мира каждого конкретного человека включает в себя и религиозные, и эстетические, и научные компоненты. Соотношение же между этими составляющими картины мира (как у отдельного индивидуума, так и в обществе) довольно сложное. Равновесие наблюдается редко, а сохранить его очень непросто: обычно один способ мировосприятия является лидирующим, а остальные находятся в подчиненном положении. Тем не менее, каждая конкретная картина мира, как правило, стремится к системности и непротиворечивости, поэтому ее составляющие следует рассматривать скорее не как противоречащие друг другу, а как взаимодополняющие.

Принято считать, что исторически первым типом культурного сознания является миф, для которого характерны синкретизм и целостная системность, подразумевающие следующие важнейшие особенности: нерасчлененность рационального и эмоционально-чувственного в мировосприятии и мироощущении, ориентированность на предельную космологизированность сущего, постоянное соотнесение всего с космосом (а внутри космоса – друг с другом), невыделенность человека из окружающего мира[153]. Лишь по мере развития человеческой культуры и общества мифическая картина мира распадается, перестает существовать как единое целое, на смену архаическому мифу приходят религия, наука, искусство, теперь уже являющиеся относительно самостоятельными (хотя и взаимодействующими между собой) подсистемами культуры. Единый прежде социокультурный опыт (ранее осуществляемый в рамках мифа) становится многообразным, в результате чего возникают различные картины мира, а также различные, определенным образом упорядоченные компоненты "внутри" каждой конкретной картины мира.

Вновь сошлемся на работы С.Ю. Маслова, Г.А. Голицына, В.М. Петрова[154], которыми на основе асимметрии полушарий головного мозга были выделены два основных типа процессов, протекающих в любых областях человеческой деятельности. Это "аналитические" процессы, характеризующиеся рациональностью, логичностью (относящиеся к функциям левого полушария мозга) и "синтетические" процессы, характеризующиеся эмоциональностью, интуитивизмом (относящиеся к функциям правого полушария). Принято считать, что в развивающемся обществе доминирование только аналитических или только синтетических процессов не может продолжаться бесконечно долго, поскольку каждый из названных типов обладает ограниченным информационным потенциалом. Именно поэтому практически всем социокультурным процессам присуща цикличность (при этом длительность таких циклов может измеряться годами, десятками лет и даже веками)[155].

Наука (по крайней мере, в ее "классическом", новоевропейском понимании) относится к рациональному левополушарному типу сознания, а религия и искусство более тяготеют к правополушарному типу. Впрочем, "религии вообще" не бывает, как не бывает и "искусства вообще". Христианство и другие монотеистические религии по сравнению с архаическими культами выглядят весьма "аналитическими", а в самом искусстве четко прослеживаются чередующиеся периоды "аналитизма" и "синтетизма". Более того, "части научной картины мира эмоционально окрашены и имеют личностную привязку, а художественная картина мира не лишена логической упорядоченности и научно постигаемых закономерностей. Есть фундаментальные понятия, являющиеся общими для этих картин мира, - симметрия, гармония, ритм и т.д. Но информационный объем подмножеств тезауруса личности, связанных с этими картинами мира, весьма различен для творческих личностей, которые И.П. Павлов условно назвал "мыслителями" и "художниками". Хотя указанные подмножества пересекаются (эти пересечения определяют ядро культуры), но их различия весьма значительны и создают тот драматизм "двух культур" (Ч. Сноу), то взаимное непонимание "физиков и лириков", которые тормозят развитие общества и прогресс культуры…Существенно различие в динамике развития научной и художественной картин мира. В научной картине старые теории либо отбрасываются, либо входят в новые как их часть. Художественная же картина мира достраивается без отрицания предыдущих этапов, в ней все шедевры равноправны, независимо от времени создания (часто творения старых мастеров особенно ценны). Другим отличием рассматриваемых картин мира является принципиально различная роль в них личностного начала. Художественная картина почти полностью основана на личностном восприятии произведений искусства в жизненном контексте, в то время как научная картина мира имеет объективный характер и лишь для выдающихся ученых ярко эмоционально окрашены все обстоятельства поиска истины"[156].

Тем не менее, наука и искусство обычно считаются взаимодополняющими, а вот религия и наука (начиная с Нового времени) рассматривались, главным образом, как взаимоисключающие явления[157]. Но в последнее время ограниченность научной картиной мира (особенно, в ее позитивистском варианте) признается научным же сообществом. Дегуманизация культуры и общества, последовавшая за научно-технической революцией[158], заставляет искать синтез между наукой и религией. Но на данный момент многочисленные попытки интеграции науки и религии зачастую имеют мистически-оккультный, "нью-эйджевский" характер, неприемлемый как со стороны традиционной религиозности, так и со стороны классической науки[159].

Искусство же большую часть своей истории находилось в подчиненном положении по отношению к религии. Здесь имеется в виду не столько собственно религиозное искусство, имеющее культовое предназначение, сколько тотальность религиозного мироощущения, подчиняющего себе все остальные стороны культуры. Лишь в европейской культуре Нового времени определяющая роль в формировании мировоззрения переходит к науке. В XX веке упраздняется диктат рациональности, но религия ("традиционная" институциональная) уже не допускается в активную культурную жизнь. И теперь искусство занимает отчасти место религии, отчасти – науки (в том, что касается формирования картины мира). "…Искусство оказалось способным не отвергать, а, напротив, вместить в себя предшествующий опыт мировидения и опыт мировидения других культур. Именно в искусстве стало возможным сосуществование различных точек зрения, позиций, ценностей, которые воплотились в плюрализм художественных методов, маргинальности жанров, нивелировке стилей. Поэтому искусство может быть расценено как модель неповторимости бытия, творчески представляющая нам чувственно-рациональное постижение мира"[160].

В искусстве эстетическое получает эмоционально-чувственное наполнение, благодаря чему объективная реальность отображается и воспринимается в субъективной системе "опредмеченных" ценностей, идей, смыслов, т.е. формируется художественная картина мира. Кроме того, искусство "оказывается одновременно и частью той реальности, способ восприятия которой систематизируется человеческим сознанием и отражается последним в виде "картины мира", и специфическим, "художественным" инструментом самого процесса этой систематизации"[161].

По словам В.С. Жидкова и К.Б. Соколова, "искусство находится с картиной мира в очень тесной – прямой и обратной – связи. Так, искусство есть отраженная в художественном произведении картина мира его автора (для коллективного творчества – авторов). В результате искусство любой исторической эпохи более или менее полно воспроизводит доминирующую в то время картину мира со всеми ее индивидуально-своеобразными вариациями. Эта картина составляет ядро художественной информации, т.е. входит в содержание искусства и определенным образом его организует. В то же время, в силу своей универсальности, картина мира заключает в себе программу собственного художественного представления, потому что актуальный для каждой эпохи своеобразный набор творческих методов, с помощью которых в искусстве реализуется картина мира, в известном смысле сам является результатом этой картины"[162].

Религиозная картина мира отличается от других прежде всего тем, что она обращена к "вечным", наиболее глубоким проблемам бытия. Религиозная картина мира вовсе не означает "церковности" (принадлежности к конкретной конфессии) – религиозный опыт, ощущение священного ("предельной реальности") может испытать любой человек. Религиозный опыт предполагает наличие предельных ценностей для человека и веру этого человека в то, что эти ценности существуют реально. Для человека этот опыт нередко не менее достоверен, чем житейский или научный, скорее он даже превосходит их своей глубиной, конкретностью и непосредственностью. Тем не менее, остаются открытыми вопросы о том, представляет ли религиозный опыт самостоятельное явление, или он определяется социальными и психологическими условиями, и существует ли объективный контакт с силами, находящимися вне человеческого сознания (Богом, духами) или религиозный опыт полностью субъективен и является лишь игрой человеческого воображения[163]. С другой стороны, религиозная картина мира может формироваться и без непосредственного участия религиозного опыта. Подтверждением тому является существование множества "номинальных", не практикующих верующих, по-видимому, весьма далеких от реального религиозного опыта, но идентифицирующих себя с теми или иными религиозными направлениями. Конечно, в таком случае религиозная картина мира является скорее данью традиции, но все-таки она существует; определенная система ориентации и объект для поклонения существуют (хотя, возможно, и латентно).

Сегодня процесс секуляризации культуры (точнее, кризис институциональных религий) приводит к тому, что функции религии частично переходят к другим подсистемам культуры, например, к искусству или науке. Так, весьма часто искусство парадоксальным образом становится более религиозным, чем институциональные религии, поскольку оно противопоставляет художественно-символическое, эстетическое мировосприятие бюрократически-деловому клерикальному подходу. Да, культура - это сложная система, обладающая определенными функциями, но утверждение, что каждая подсистема культуры (наука, искусство, религия) имеет свойственные только ей функции, может привести к неправомерным упрощениям.

В середине прошлого века Р.К. Мертоном - выдающимся представителем социологической школы функционального анализа - была выдвинута теорема, гласящая: как одно явление может иметь различные функции, так и одна и та же функция может выполняться различными явлениями[164]. При этом одни функции способствуют выживанию системы, ее адаптации к окружающей среде, а другие ("дисфункции") - нет (хотя то, что функционально в одном отношении может быть дисфункционально в другом). Для нас же особый интерес представляет понятие функциональных альтернатив (эквивалентов, заменителей), то есть различных явлений, способных выполнить одинаковую функцию.

Можно предположить, что для современной культуры характерно наличие множества функциональных альтернатив, а различные феномены и подсистемы культуры очень часто выполняют близкие (если не одинаковые) функции. В частности, "нерелигиозные" подсистемы культуры также могут выполнять функции, обычно свойственные религии; такая ситуация характерна для нашего времени. Компенсаторная функция религии может существовать в "секуляризованном" варианте - в этом случае речь идет не о религиозном спасении, а о духовном освобождении, например, через творчество (особенно художественное). Что же касается коммуникативно-интегративной и мировоззренческо-регулятивной функций, то для многих современных людей не религия, а искусство или наука является смыслом жизни, объединяющим фактором или источником норм и ценностей. Поэтому массовая культура, мифологизирующая человеческое сознание и предлагающая для подражания искусственно созданных "кумиров" и поведенческие стереотипы (т.е., объекты поклонения и систему ориентаций!), является альтернативой традиционным религиям.

Интересно, что и Е.Г. Яковлев, принципиально разграничивающий религиозное и эстетическое сознание, в то же время признает размывание границ религиозного сознания (в том числе - под воздействием искусства) и освещает многочисленные попытки ученых объяснить этот процесс. "Стремление сохранить "единство" религии и искусства нашло свое выражение в двух основных теоретических тенденциях: искусство, поглощая традиционные религии, само становится религией (искусство - религия); религия, теряя традиционные черты, переносит свои наиболее существенные признаки и качества в сферу искусства (религия - искусство)"[165]. Первая тенденция была отмечена еще столетие назад в книге М. Гюйо "Иррелигиозность будущего", в которой указано на возвышение искусства из-за ослабления догматических религий. Об этом же говорили и русские символисты (Вяч. Иванов, Андрей Белый). Из современных авторов эту идею защищали, например, Л. Флам и Ч. Кегли, утверждавшие, что искусство является религией современного человека. Вторая тенденция - попытки доказать, что религиозное отношение к миру несет в себе элементы эстетического, художественного сознания - прослеживается, например, в утверждении Х. Нисиды о том, что экспрессионизм и беспредметная живопись исходят из религиозного чувства трагического и апокалиптического ощущения безысходности человеческого бытия. Сам же Яковлев считает, что "взаимодействие искусства и религии связано с тем, что у них много общего как по социальным функциям (но не целям), так и по формам отражения: и искусство, и религия обращаются к духовной жизни человека и по-своему интерпретируют смысл и цели человеческого бытия"[166]. Но, по мнению автора, при этом у искусства - более широкая основа отношения к миру, искусство постоянно развивается, религия же стремится законсервировать уже найденные формы.

На наш взгляд, слабость подобных утверждений заключается в смешении институциональных религий и феномена религиозности, который не может быть сведен только к этим формам. Что же касается вышеуказанных тенденций, мы не видим в них противоречия. Скорее, здесь наблюдаются взгляды с разных точек зрения на одну и ту же проблему[167]. Главное здесь то, что граница между религиозным и эстетическим становится все более условной и расплывчатой. Впрочем, сам Е.Г. Яковлев признает существование в современном обществе нового синкретического сознания[168], хотя и резко его критикует. Например, рассматривая рок-музыку, он отмечает ее близость к мистицизму и иррационализму традиционного религиозного сознания, и делает следующий вывод: "все это свидетельствует о болезненности и уродливости художественно-религиозной картины мира, возникающей в современном буржуазном обществе"[169]. С последним выводом вряд ли можно согласиться: взаимопроникновение религиозного и эстетического, религии и искусства само по себе не может расцениваться как "болезнь" (хотя для отдельных "контркультурных" явлений это, возможно, и справедливо).

Таким образом, мы можем сделать вывод о несомненной близости (хотя и не тождестве) религиозного и эстетического. Как искусство, так и религия обращаются к духовной жизни человека и по-своему интерпретируют смысл и цели человеческого бытия, отражают мир в форме художественных образов, зачастую постигают истину интуитивно, путем озарения. Но искусство имеет более широкие возможности образного отражения мира, выходящие за пределы религиозного сознания. Религия же, как и наука, претендует на объективное, системное объяснение мира, не довольствуясь одними лишь художественными образами. Эстетическое и религиозное во многом пересекаются друг с другом (особенно в современной культуре), но в то же время обладают своими неповторимыми особенностями, подобно тому, как сами искусство и религия влияют друг на друга, не сводясь к одному знаменателю. Тем не менее, сегодня существует устойчивая тенденция к "ремифологизации" культуры, возникновению синкретического сознания, отчасти уже воплощенного в так называемой "новой религиозности".

 

[1] По Ясперсу, "величайшие явления в области духа в качестве перехода суть одновременно завершение и начало. Они составляют промежуточную стадию, нечто только на данном историческом этапе изначально истинное, чей образ неотвратимо остается в памяти людей, хотя ни повторен, ни воспроизведен быть не может. Величие человека, по-видимому, обусловлено подобным переходом. <...> Следовательно, основная черта истории состоит в следующем: она есть только переход" (Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 252-253).

[2] Например, Н.А. Хренов выделяет следующие "проблемные блоки", необходимые для анализа переходной эпохи: "1) изменения в отношениях человека к пространству и времени; 2) активизация мифа и архетипа; 3) культ творчества; 4) открытие логики "вечного возвращения; 5) эсхатологические переживания в истории; 6) активизация личности маргинального типа; 7) кризис коллективной идентичности; 8) автономизация видов искусства и "ренессанс" эстетических теорий синтеза" (Хренов Н.А. Социальная психология искусства: переходная эпоха. М., 2005. С. 71).

[3] Такая типология парадигм исторического времени, разумеется, не претендует на универсальность. "Среди подходов к динамике культуры представлены и линеарные модели (Даламбер, Дидро, Кондорсе, Вольтер, Конт, Спенсер, Фридмен, Ясперс, Фукуяма), и циклические, восходящие еще к Гераклиту и Платону (в новое время - Вико, Тойнби, Шпенглер, Кондратьев, Данилевский, Сорокин, Гумилев), и спиралевидные (Аристотель, Гегель, Вернадский). ХХ век неизмеримо расширил представления о социокультурной динамике" (Иванченко Г.В. Принцип необходимого разнообразия в культуре и искусстве. Таганрог, 1999. С. 88).

[4] Яковец Ю.В. Школа русского циклизма: истоки, этапы развития, перспективы. М., 1998. С. 9.

[5] Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 471-479.

[6] Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М., 1993. С. 268-269.

[7] Тойнби А. Постижение истории. М., 1991. Заметим, что Тойнби категорически не принимал идею Шпенглера о разобщенности и непроницаемости культур друг для друга.

[8] Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 433.

[9] Яковец Ю.В. Школа русского циклизма: истоки, этапы развития, перспективы. М., 1998.

[10] См. его работу: Martindale C. The Clockwork Muse: The Predictability of Artistic Change. N.Y., 1990. Краткий обзор работы – в кн.: Петров В.М. Количественные методы в искусствознании. М., 2000. С. 140-152.

[11] Петров В.М. Количественные методы в искусствознании. М., 2000. С. 153.

[12] Маслов С.Ю. Асимметрия познавательных механизмов и ее следствия // Семиотика и информатика: Сборник научных статей. М., 1983. Вып. 20. С. 3-34.

[13] См., например: Голицын Г. А. Информация и творчество: На пути к интегральной культуре. М., 1997; Голицын Г.А., Петров В.М. Информация – поведение – творчество. М., 1991; Петров В.М. Количественные методы в искусствознании. М., 2000.

[14] Некоторые исследователи, напр., Н.А. Хренов, считают ее самостоятельной парадигмой исследования исторического времени.

[15] Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XIX века) // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 414. 1977. С. 3-36.

[16] Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 96.

[17] Хренов Н.А. Культура в эпоху социального хаоса. М., 2002. С. 20-21.

[18] Ахиезер А.С. Социально-культурные проблемы развития России. М., 1992.

[19] Хренов Н.А. Указ. соч. С. 26.

[20] Орлова Э.А. Эволюционизм // Культурология. ХХ век. Энциклопедия. СПб., 1998. Т. 2. С. 372-374.

[21] Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999.

[22] Дриккер А.С. Эволюция культуры: информационный отбор. СПб., 2000. С. 135.

[23] Хренов Н.А. Культура в эпоху социального хаоса. М., 2002. С. 17.

[24] Назаретян А.П. Синергетическая модель антропогенных кризисов: к количественной верификации гипотезы техно-гуманитарного баланса // Синергетическая парадигма. Многообразие поисков и подходов. М., 2000. С. 462.

[25] Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. С. 29.

[26] См.: Хренов Н.А. Культура в эпоху социального хаоса. М., 2002. С. 19-20.

[27] Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1976.

[28] Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 240-241.

[29] Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М., 2004.

[30] Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2003.

[31] Сам П. Сорокин "разграничивал периодические циклические колебания социальной жизни и долгосрочные тенденции общественного развития, исторические закономерности" (Яковец Ю.В. Школа русского циклизма: истоки, этапы, перспективы. М., 1998. С. 44).

[32] См., напр.: Сорокин П.А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. Гл. 5.

[33] Сорокин П.А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 11.

[34] Там же. С. 25-26.

[35] Там же. С. 27.

[36] Сорокин П. Социальная и культурная динамика: Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. СПб., 2000. С. 807-810.

[37] Бердяев Н.А. Новое средневековье // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. I. М., 1994. С. 408.

[38] Бердяев Н.А. Новое средневековье // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. I. М., 1994. С. 427.

[39] В "сжатом виде" эти позиции были представлены в знаменитой дискуссии Ю. Хабермаса и Ж.Ф. Лиотара.

[40] Кутырев В.А. Культура и технология: борьба миров. М., 2001. С. 88.

[41] Козловски П. Культура постмодерна: Общественно-культурные последствия технического развития. М., 1997. С. 46, 67.

[42] Кюнг Г. Религия на переломе времен (Тринадцать тезисов) // Мировое древо. М., 1993. Вып. 2. С. 68-69.

[43] С утверждением о важности проблематики прав человека в постмодерне можно согласиться лишь отчасти: сама концепция прав человека в принципе тоталитарна, поскольку "гражданское право" становится значимее конкретного человека. "Юридическое закрепление прав и обязанностей гражданина делает этого самого гражданина совершенно открытым и незащищенным: в любой момент и в любую ситуацию может вторгнуться инстанция "право" и организовать "все по-своему". Права и обязанности супругов, родителей перед детьми, правителей и населения, работников и работодателей, - ни одна соцциальная институция не может находиться вне поля зрения цензурирующих ("надзирающих и наказывающих") гражданско-общественных кураторов/регуляторов" (Соколов Е.Г. Аналитика массовой культуры. Дисс. ... д-ра филос. наук. СПб., 2002. С. 71-72.).

[44] Кюнг Г. Религия на переломе времен (Тринадцать тезисов) // Мировое древо. М., 1993. Вып. 2. С. 69-72.

[45] Там же. С. 75.

[46] Лебедев С.Д. Светско-религиозное взаимодействие в современной России как диалог культур (социально-когнитивный аспект). Белгород, 2003. Гл. 2.

[47] Впрочем, по словам Сорокина, эклектичная "свалка" из обломков культур не может существовать вечно, иначе это означало бы конец творческой активности людей. Возникновение и рост интегрального строя, "по-видимому, более вероятны, чем (а) продолжение существования дезинтегрированного чувственного порядка в обновленной форме на Западе и "окаменевшего" идеационального порядка на Востоке или (b)неопределенно длительное существование эклектичной смеси разнородных социокультурных фрагментов на Западе, Востоке и в человеческом универсуме в целом" (Сорокин П.А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 105).

[48] Козловски П. Культура постмодерна: Общественно-культурные последствия технического развития. М., 1997. С. 36.

[49] Эпштейн М. Постмодерн в России. Литература и теория. М., 2000. С. 8.

[50] Там же. С. 32.

[51] Эпштейн М. Постмодерн в России. Литература и теория. М., 2000. С. 292, 293.

[52] Бердяев Н.А. Новое средневековье // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. I. М., 1994. С. 428.

[53] См.: Тоффлер Э. Шок будущего. М., 2001.

[54] Вместе с тем, мы уже отмечали, что переходная эпоха не может длиться бесконечно долго.

[55] Ионин Л.Г. Основания социокультурного анализа. М., 1996.

[56] Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XIX века) // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 414. 1977. С. 3-36.

[57] Ионин Л.Г. Основания социокультурного анализа. М., 1996. С. 102.

[58] Там же. С. 97.

[59] Напомним, что гипотетическая стадия позднего постмодерна (С.Д. Лебедев) пока еще не наступила ни в каком современном обществе. Допуская такую возможность в принципе, мы считаем, что вероятность осуществления такого сценария (достаточно подробно описанного в некоторых антиутопиях) достаточно мала.

[60] Осокин Ю.В. Ментальность и искусство. Т. I. М., 1999. С. 54-72.

[61] Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973.

[62] Вслед за Д. Беллом, автором этих понятий, мы считаем их синонимичными. См.: Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. N. Y., 1973; Bell D. The Framework of the Information Society. Oxford, 1980.

[63] Цивилизация, культура, личность / Под ред. В.Ж. Келле. – М., 1999. С. 61-62, 65.

[64] Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000. С. 492.

[65] Впрочем, у некоторых авторов (например, К. Поппера и У. Ростоу) восхваления в адрес информационного/открытого общества выражены еще более демонстративно.

[66] Сама же теория информационного общества, безусловно, эволюционистская, более того - однолинейно-эволюционистская.

[67] Костина А.В. Массовая культура как феномен постиндустриального общества. Изд. 2-е, перераб. и доп. М., 2005. С. 32.

[68] Флиер А.Я. Социокультурный прогноз на ХХI век // Флиер А.Я. Культурология для культурологов. М., Екатеринбург, 2002. С. 440. Эта же тенденция социальной поляризации была отмечена в 1994 г. психологом Р.Дж. Херрстейном и политологом Ч. Мюрреем в книге "Колоколообразная кривая" (См.: Жарковский М. Интеллект: стандарты и отклонения // Человек, 1996, №6. С. 59-66).

[69] Шипилов А.В. Оппозиция "Мы - Они" в социокультурном развитии. Автореф. дисс. ... д-ра культурологии. Воронеж, 2005. С. 32.

[70] Эпштейн М.Н. Философия возможного. СПб., 2001. С. 238.

[71] Ковалевская Е. Компьютерные виртуальные реальности: философский анализ // Виртуальная реальность в психологии и искусственном интеллекте. М., 1998. С. 294.

[72] Иванов Д.В. Виртуализация общества. Версия 2.0. СПб., 2002. С. 32.

[73] Эпштейн М. Постмодерн в России. Литература и теория. М., 2000. С. 85-86.

[74] Мы уже говорили о том, что считаем российскую культуру частью западной, поэтому проанализированные нами особенности современной переходной эпохи и тенденции развития культуры во многом применимы и к российскому обществу; тем не менее, любая локальная культура, несомненно, обладает своей спецификой по отношению к остальным составляющим культурной суперсистемы.

[75] Эпштейн М. Указ. соч. С. 9.

[76] Эпштейн М. Постмодерн в России. Литература и теория. М., 2000. С. 56-75.

[77] В этой связи см. предостережение А.С. Панарина от реализации постмодерна на постсоветском пространстве: "Единое большое пространство - ареал просвещения - сменилось множеством глухих и замкнутых этнополитических пространств, где ставятся эксперименты по реставрации архаики племенного вождизма, религиозной нетерпимости, ксенофобии, тотального попрания прав личности" (Панарин А.С. Искушение глобализмом. М., 2002. С. 217.) Постмодерн оборачивается контрмодерном и может привести к обвалу в архаику.

[78] Кондаков И.В. Культурология: история культуры России: Курс лекций. М., 2003. С. 441.

[79] К аналогичным выводам пришел ранее и А.С. Ахиезер, подчеркнувший характерный для России раскол культуры: "Раскол - патологическое состояние общества, характеризуемое застойным противоречием между культурой и социальными отношениями, между субкультурами одной культуры" (Ахиезер А.С. Социально-культурные проблемы развития России. М., 1992. С. 14).

[80] Кондаков И.В. Культурология: история культуры России: Курс лекций. М., 2003. С. 459.

[81] Доусон К.Г. Религия и культура. СПб., 2000. С. 101.

[82] Мы не будем подробно рассматривать проблему происхождения религии, поскольку в данном случае нам достаточно самого факта существования феномена религии.

[83] Балагушкин Е.Г. Религия и культура // Культурология. ХХ век: Энциклопедия. Т. II. СПб., 1998. С. 158-159.

[84] Эти функции религии приведены в наиболее укрупненном виде; возможно выделение и большего их числа, например: мировоззренческая, компенсаторная, коммуникативная, регулятивная, интегрирующе-дезинтегрирующая, культуротранслирующая, легитимирующе-разлегитимирующая функции (Основы религиоведения: Учеб. / Под ред. И.Н. Яблокова. М., 1994. С. 67-69).

[85] Самыгин С.И., Нечипуренко В.И., Полонская И.Н. Религиоведение: социология и психология религии. Ростов н/Д, 1996. С. 7.

[86] Сорокин П. Человек, цивилизация, общество. М., 1992. С. 218.

[87] Аринин Е.И. Религиоведение (Введение в основные концепции и термины): Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. М., 2004. С. 288-315.

[88] The Wordsworth Dictionary of Beliefs & Religions / Ed. by R. Goring. Edinburgh, 1995. P. 434.

[89] Митрохин Л.Н. Баптизм: история и современность (философско-социологические очерки). СПб., 1997. С. 9.

[90] К тому же, нас интересует именно феномен новой религиозности, также существующий не "вообще", но в конкретном социокультурном контексте.

[91] Торчинов Е.А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. 2-е изд., испр. СПб., 2000.

[92] Торчинов Е.А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. 2-е изд., испр. СПб., 2000. С. 15.

[93] Там же. С. 15-24.

[94] Торчинов Е.А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. 2-е изд., испр. СПб., 2000. С. 64.

[95] Кимелев Ю.А. Философия религии: Систематический очерк. М., 1998. С. 40.

[96] Джемс В. Многообразие религиозного опыта. СПб., 1992. С. 38.

[97] И здесь мы покидаем область позитивного научного знания и переходим в область теологических спекуляций. За редким исключением, теологические системы говорят о невозможности существования истинного религиозного опыта в ложных религиях (к каковым относят все религии, кроме своей).

[98] Джемс В. Указ. соч. С. 40. Далее Джеймс объясняет, что слово "Божество" он использует в достаточно широком смысле "божественности", некоей "первичной сущности", к которой человек относится "торжественно и серьезно" (С. 46).

[99] Цит. по: Осипова Е.В. Социология Эмиля Дюркгейма. СПб., 2001. С. 263.

[100] Осипова Е.В. Социология Эмиля Дюркгейма. СПб., 2001. С. 264-265, 275.

[101] Ершова Г.Г., Черносвитов П.Ю. Наука и религия: новый симбиоз? Моделирование картины мира: исторический, психологический, системный и информационный аспекты. СПб., 2003. (См. особ. часть III).

[102] Борисов О.С. Религиозное сознание как объект философского исследования. Дисс. ... канд. филос. наук. СПб., 2000. С. 25.

[103] Наиболее характерный пример - тоталитарные идеологии ХХ века, которые многими исследователями, начиная с Бердяева, относятся к религиозным феноменам (по крайней мере - к квазирелигиозным, что, в нашем понимании, то же самое). См., напр.: "Как образовался новый чудовищный суррогат религиозности, эта дьявольская имитация христианства без Бога с новой "единственно верной" ортодоксией (марксизм-ленинизм), с новым идолопоклонством (вождям), псевдодуховенством (партия), новой инквизицией (политическая полиция), неустанно выявлявшей еретиков?" (Вениамин (Новик), игумен. Православие. Христианство. Демократия. Сб. статей. СПб., 1999. С. 161).

[104] Борисов О.С. Религиозное сознание как объект философского исследования. Дисс. ... к. филос. наук. СПб., 2000. С. 51.

[105] Торчинов Е.А. Религии мира: Опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. 2-е изд., испр. СПб., 2000. С. 41.

[106] Цит. по: Ионин Л.Г. Основания социокультурного анализа. М., 1996. С. 65. "Томас призывал социологов анализировать социальный мир в двуедином контексте: так, как он видится социологом через посредство объективных научных понятий, и так, как он видится самими действующими индивидами, по-своему, сугубо индивидуально определяющими ситуацию деятельности, то есть действующими согласно "субъективному смыслу", который они привносят в объективную ситуацию" (Там же).

[107] То есть все то, что принято считать религиозным.

[108] Безрогов В.Г. Право на веру: религиозное воспитание и проблемы толерантности в межпоколенных отношениях. М.-Таганрог, 2003. С. 160.

[109] Угринович Д.М. Введение в религиоведение. М., 1985. С.127.

[110] Brown L. The psychology of religion: An introduction. L., 1988. P.57.

[111] Джемс В. Многообразие религиозного опыта. СПб., 1992.

[112] Фромм Э. Иметь или быть? Изд. 2-е, доп. М., 1990. С. 304-305.

[113] Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. М., 1990. С. 160. Интересно сравнить определение Фромма с одним из советских определений религиозности (Л.Н. Ульянов): "Религиозность рассматривается как некое свойство личности, выражающее ее религиозную направленность, определенное качество личности и даже группы, проявляющееся в индивидуальном и групповом сознании и поведении" ("К обществу, свободному от религии". М., 1970. С. 161). Сходство поразительное (разве что определение Фромма более конкретное).

[114] Дьюи Д. Религиозность в опыте // Метафизические исследования. Вып. 10. Религия. Альманах Лаборатории Метафизических Исследований при филос. ф-те СпбГУ. СПб., 1999. С. 157.

[115] Впрочем, как мы увидим дальше, феномен религиозности может существовать и далеко за пределами религиозной подсистемы.

[116] Аринин Е.И. Философия религии. Принципы сущностного анализа. Архангельск, 1998.

[117] Впрочем, мы ни в коей мере не противопоставляем религию и религиозность, но лишь разграничиваем их.

[118] См.: Попов В.Я. Становление духовности личности (социально-философский аспект). Автореф. дисс. ... канд. филос. наук. М., 2005.

[119] Некрасова Н.А. Феномен духовности: бытие и ценность. Автореф. дисс. ... д-ра филос. наук. Иваново, 2002. С. 18-19.

[120] Катунина Н.С. Природа духовности человека. М., 2005. С. 238.

[121] Осипова Е.В. Социология Эмиля Дюркгейма. СПб., 2001. С. 262-263.

[122] Цит. по: Гараджа В.И. Социология религии. М., 1996. С.116. Впрочем, это утверждение Р. Беллы справедливо лишь отчасти, поскольку индивидуализация, "приватизация" религии - лишь одна из современных тенденций, но никак не свершившийся факт.

[123] Торчинов Е.А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. 2-е изд., испр. СПб., 2000. С. 18-21. Впрочем, торчиновское понятие религии значительно отличается от нашего, в частности, для него понятие "священное" значительно шире не только понятия "сверхъестественное" (с чем мы вполне согласны), но и понятия "религиозное". "...Элементы дихотомии "сакральное-профанное" ("священное-обыденное") мы можем найти и за пределами религии, в гражданских церемониях и ритуалах, в почестях, оказываемых символам государства и т.п. По сравнению с этими ритуалами вся обыденная деятельность (семейные дела, работа, хобби и т.д.) также будут нести на себе оттенок профанического. Кстати, именно по этой причине нельзя не только поставить знак равенства между понятиями "религия" и "культ", но и рассматривать наличие культа как фундаментальный признак религии, поскольку культ может быть и вполне секулярным" (Там же. С. 20-21). Мы же считаем все "священные" явления и вещи религиозными, хотя и не относим их к религиям в узком смысле (институциональным).

[124] Самыгин С.И., Нечипуренко В.И., Полонская И.Н. Религиоведение: социология и психология религии. Ростов н/Д, 1996. С. 339.

[125] При этом секуляризация может быть объяснена как в рамках циклической, так и в рамках эволюционной парадигмы. Например, см. концепцию П. Сорокина о переходе от идеационального типа средневековой культуры через идеальный тип культуры Возрождения к чувственному типу культуры Нового времени, или же многочисленные прогрессистские теории "отмирания" религии XIX - нач. ХХ вв.

[126] Подробнее см.: Лебедев С.Д. Светско-религиозное взаимодействие в современной России как диалог культур (социально-когнитивный аспект). Белгород, 2003.

[127] Наша трактовка логически вытекает из используемого нами определения религиозности.

[128] В результате человек начинает поклоняться не Богу, а деньгам, власти, науке, искусству и т.п. Интересно, что с точки зрения традиционного религиозного сознания это воспринимается именно как новая религия (например, как рецидив язычества (идолопоклонство), или "религия антихриста"), но ни как формирование "светского типа культуры".

[129] Или антирелигиозность в смысле неприятия институциональных форм религиозности. Нам представляется весьма обоснованной точка зрения Д. Белла, который в эссе "Возвращение сакрального? Аргумент в пользу будущего религии" (1980) указал на две стороны секуляризации: изменение институтов (церкви) и изменение идей (религиозных доктрин). Понятие “секуляризация” он относит только к изменению институтов (уменьшению влияния церкви), а в отношении изменения идей использует понятие “профанация”. И, наоборот, известная мысль М. Вебера о "расколдовывании" мира в связи с развитием науки и техники, на наш взгляд, справедлива лишь по отношению к религиозным институтам, но не ко всей культуре.

[130] Тем самым Кокс фактически упраздняет разделение культуры на религиозную и светскую: если Бог присутствует в обеих этих сферах, то бессмысленно говорить об их сущностном различии.

[131] Кокс Х. Мирской град. Секуляризация и урбанизация в теологическом аспекте. М., 1995. С. 21.

[132] Опять же, в общепринятом понимании этих понятий.

[133] См.: Келле В.Ж. Идеология // Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 199-201.

[134] В то же время, многие идеологии практически неотличимы от религиозных учений (о чем, собственно, и говорил Дюркгейм).

[135] Эпштейн М. Новое сектантство. Типы религиозно-философских умонастроений в России (1970-1980-е годы). М., 1994. С. 155.

[136] Там же. С. 159. В этих словах фактически развивается мысль Э. Фромма о делении религий на авторитарные и гуманистические (у М. Эпштейна - идеология и религия соответственно).

[137] Наиболее идеологизированы (в том смысле, который вкладывает в это слово Эпштейн) именно институциональные и конфессиональные формы религии.

[138] Большинство исследователей не различают эзотеризм и оккультизм, относя их к вневероисповедным и синкретическим формам религии.

[139] Курносов Ю.В. Тайные доктрины вчера и сегодня. (Эзотеризм как культурно-исторический феномен). М., 1996. С. 23.

[140] Гуревич П.С. Оккультизм // Религии народов современной России: Словарь. - Изд. 2-е, испр. и доп. М., 2002. С. 317-318.

[141] Хотя существует возможность и нерелигиозной эзотерики, поэтому некоторыми исследователями (а также частью самих оккультистов) эзотеризм/оккультизм противопоставляется религии (подобно тому, как Э. Дюркгейм или Б. Малиновский противопоставляли магию религии). Однако современный оккультизм часто "претендует на создание некой новой "универсальной" религии, которая могла бы сложиться на основе объединения оккультных и религиозно-философских учений самых разных народов и времен" (Там же. С. 319).

[142] Курносов Ю.В. Тайные доктрины вчера и сегодня. (Эзотеризм как культурно-исторический феномен). М., 1996. С. 164.

[143] Жидков В.С., Соколов К.Б. Искусство и картина мира. СПб., 2003. С. 44.

[144] Далее мы постараемся показать, что как религиозное не ограничивается только подсистемой "религия", так и эстетическое существует и за пределами подсистемы "искусство".

[145] Например, в Большой Советской Энциклопедии приводятся такие определения искусства как "подражание природе" и "свободное формотворчество", "воспроизведение действительности" и "самопознание Абсолюта", "самовыражение художника" и "язык чувств", "особого рода игра" и "особого рода молитва".

[146] Каган М.С. Эстетика как философская наука. СПб., 1997. С. 305-317.

[147] Бычков В.В. Эстетическое // Новая Философская Энциклопедия. Т. 4. М., 2001. С. 467.

[148] Яковлев Е.Г. Эстетика. Искусствознание. Религиоведение. - 2-е изд., стереотип. М., 2005. С. 13-20.

[149] Там же. С. 63.

[150] К тому же автор следует общепринятой в советском "научном атеизме" трактовке религии, согласно которой ее специфика определяется направленностью на иллюзорные сверхъестественные объекты. Наше понимание религии совершенно другое, следовательно, мы иначе понимаем и отношения между религией и искусством.

[151] Соколов К.Б. Теория социокультурной стратификации // Нам 25! Книга о 25 годах исследований социального функционирования искусства Институтом искусствознания. М., 2002. С. 74.

[152] Иногда также выделяют обыденную, мифологическую, национальную картины мира, картины мира отдельных субкультур и т.д.

[153] Осокин Ю.В. Ментальность и искусство. Т. 1. М., 1999. С. 57-60.

[154] Маслов С.Ю. Асимметрия познавательных механизмов и ее следствия // Семиотика и информатика: Сборник научных статей. Вып. 20. М., 1983. С. 3-34; Голицын Г.А., Петров В.М. Информация – поведение – творчество. М., 1991.

[155] Сама же цикличность, как мы уже говорили, не исключает возможности эволюционного развития.

[156] Рыжов В.П. Научная, художественная и религиозная картины мира современного человека // Тезисы докладов Международной научной конференции "Человек в информационном пространстве цивилизации: культура, религия, образование". Краснодар, 2000. С. 247-248.

[157] Впрочем, Е.А. Торчинов считает, что глобальный конфликт религии и науки характерен лишь для христианской цивилизации, во многом из-за того, что библейская мифология в определенное время стала пониматься как позитивная научная информация, а церковь смотрела на себя как на монополиста в сфере духовной жизни включая науку и искусство. Фактически религиозная картина мира рассматривалась как объективно-научная (причем как представителями церкви, так и их оппонентами-учеными). Понятно, что с развитием естественнонаучного знания религиозные представления стали тормозом на пути развития европейской науки (Торчинов Е.А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. 2-е изд., испр. СПб., 2000. С. 60-63.)

[158] Точнее, ставшая проблемой для осмысления в результате развития новоевропейской культуры: до НТР отношения между людьми также особой теплотой не отличались.

[159] См., например: Капра Ф. Дао физики. СПб., 1994; Налимов В.В. В поисках иных смыслов. М., 1993.

[160] Дианова В.М. Искусство как моделирование картин мира // Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. Материалы международной научной конференции. СПб., 2001. C. 294.

[161] Осокин Ю.В. Ментальность и искусство. Т. 1. М., 1999. С. 37.

[162] Жидков В.С., Соколов К.Б. Искусство и картина мира. СПб., 2003. С. 252.

[163] Вновь подчеркнем, что для нас религиозный опыт - специфическая разновидность социокультурного опыта, т.е. социального и культурного бытия человека в мире.

[164] Merton R.К. Social Theory and Social Structure. Glencoe (2nd Ed.), 1957.

[165] Яковлев Е.Г. Эстетика. Искусствознание. Религиоведение. - 2-е изд., стереотип. М., 2005. С. 10.

[166] Яковлев Е.Г. Эстетика. Искусствознание. Религиоведение. - 2-е изд., стереотип. М., 2005. С. 12.

[167] Напрашивается аналогия с рассмотренной нами проблемой автономности существования религиозного сознания: для некоторых исследователей любое сознание религиозно, для других - религиозность может быть сведена к другим формам человеческого сознания и деятельности. Так и здесь, для одних искусство становится религией, для других - религия искусством.

[168] В нашей терминологии - "новая религиозность".

[169] Яковлев Е.Г. Эстетика. Искусствознание. Религиоведение. - 2-е изд., стереотип. М., 2005. С. 212.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова