Юрий Степанов

Сильвен Бансидун: Александр III и его советники

Исторически сложилось так, что Франция ХIХ столетия всегда была в поле зрения отечественных историков, тогда как интерес французских историков к русской империи нельзя назвать постоянным и устойчивым.

В первой половине девятнадцатого века «гроза двенадцатого года» и Крымская кампания 1853 — 1856 гг. надолго внесли напряженность в русско — французские отношения. Эти события долгое время определяли негативные позывные исторической памяти великих народов, хотя и в этот период обаяние и притяжение французской культуры и цивилизации оставалось доминантой сознания образованной России. Политика, спровоцировавшая отчуждение двух народов, способствовала и возрождению интереса французского общества к своему Восточному союзнику в самом конце ХIХ и начале ХХ веков. К этому времени относятся первые работы французских историков, посвященные политическому режиму Александра III и его создателю. За исключением исследований Э. Флуранса[1] и фундаментального труда А. Леруа — Болье[2] французские историки не претендовали ни на глубину анализа, ни на широту охвата проблем. В основном это были публицистические или полупублицистические очерки о России и ее императоре, с точки зрения их надежности как союзника во франко — германском противостоянии, разбросанные по различным периодическим изданиям[3].

К сожалению, Первая мировая война, русская революция и грандиозные катаклизмы двадцатого столетия почти вычеркнули из сферы интересов французских историков эпоху Александра III, казавшуюся совершенно ничтожной в сравнении, например, с наполеоновской. «Традиция» оказалась столь устойчивой, что и к исходу ХХ в. французская историография русской истории периода правления Александра III весьма небогата.

Тем интереснее публикации, авторы которых обратили пристальное внимание на «потерянную эпоху» и личность тринадцатого императора на троне. Французский историк Сильвен Бансидун, известный своими трудами по экономической и общественно-политической истории России конца ХIХ – начала ХХ вв[4]., написал и биографию Александра III[5].

В отечественной историографии личность предпоследнего русского императора рассматривалась в основном в связи с его курсом контрреформ. Сам Александр III ни популярностью, ни особыми симпатиями советских историков не пользовался[6]. Лишь в последние годы оживился интерес к эпохе и личности «бегемота в эполетах» (выражение А. И. Кони). Более того, наряду с теми кто отстаивал и отстаивает прежние позиции и оценки появились и те, кто требуют полного пересмотра характеристик как самого царя, так и его внутренней политики (внешнеполитическая концепция и деятельность «реакционера на престоле» и ранее не подвергалась такой суровой критике как контрреформы)[7].

В связи с попытками переоценки ценностей в отношении идеологии и практики Александра III в современной российской исторической науке, особенно интересен взгляд на проблему со стороны, в частности глазами французского исследователя.

Предмет данной статьи — анализ взглядов С. Бансидуна на личность и политическую индивидуальность Александра III, степень его самостоятельности или зависимости от ближайшего окружения во внутренней политике.

В статье «Непризнанный царь: Александр III (1881 — 1894)» (фрагмент будущей книги о русском императоре) французский историк актуальность избранной темы обосновал тем, что «до наших дней личность и царствование Александра III вызывает идеологические и политические споры»[8]. Та же идея звучит и в предисловии автора к монографии[9]. Замечу, что «личность и царствование Александра III» — вопрос, который стал дискуссионным лишь в последнее время, поскольку ранее эта тема не вызывала особых противоречий (во всяком случае, среди советских историков, что касается дореволюционной историографии, то сам же Бансидун указывал на крайнюю скудость трудов по истории тринадцатилетнего правления Александра III[10]). Например, апологетом императора, как уже говорилось, выступил А. Н. Боханов, на книгу которого откликнулся рецензией Н. А. Троицкий[11]. Последний, сделав множество справедливых (хотя и резких по форме) замечаний о содержании книги считает, что Боханов «сочиняет миф о «самом народном монархе»[12].

Таковы на сегодня два полюса отечественной исторической науки в изучении личности и политики Александра III. Естественно, что Бансидун вряд ли догадывается об этой полемике и его позицию можно рассматривать как объективно свободную от идеологических и политических пристрастий, рожденных на российской почве.

Французский историк пытается быть объективным в отношении своего героя, отмечая его человеческие достоинства и недостатки, политические просчеты и удачи. К числу несомненных достижений царя отнесены строительство транссибирской магистрали, индустриализация, франко — русский союз и осмотрительная внешняя политика. «Список» промахов и откровенных провалов во внутренней политике несколько обширней: ликвидация либерального курса, экономический кризис и страшный голод 1891 г., ограничение свободы прессы, рост недовольства рабочих и крестьян, и как следствие, ответственность за первую русскую революцию[13].

Бансидун, пытаясь сохранить объективность, указывает и на отрицательные черты великого князя Александра Александровича, и на существенные пробелы в его воспитании и образовании[14]. Вместе с тем, автор явно преувеличивает и начитанность наследника престола, и его интерес к русской литературе вообще. Так, отметив нерасположенность будущего самодержца к творчеству Льва Толстого, И. С. Тургенева, автор указывает, что великий князь предпочитал произведения П. И. Мельникова-Печерского, Н. С. Лескова и особенно Ф. М. Достоевского, с произведениями которого (в частности романом «Бесы») его познакомил К. П. Победоносцев[15]. Отмечу, что работами Ю. В. Готье еще в конце 20-х гг. прошлого века (Бансидун их почему-то игнорирует) доказано с каким трудом добивался Победоносцев, чтобы наследник престола прочитал хотя бы что-то[16]. Большинство произведений великой русской литературы так и остались им непрочитанными. О литературных достоинствах писателей, так же как и политической их ориентации, наследник престола узнавал опосредованно через того же Победоносцева, не затрудняя себя чтением оригинала. Более того, профессора – наставника повергали в шок безграмотность и отсутствие у воспитуемого всякой тяги к знанию, к литературе. Пробелы в образовании великого князя, а затем и российского самодержца Константин Петрович пытался преодолеть столь же настойчиво, сколь и безуспешно. Долгое время он настойчиво рекомендовал вел. кн. Александру Александровичу самую разнообразную литературу: историческую беллетристику И. И. Лажечникова и М. Н. Загоскина, сочинения Ф. М. Достоевского, статьи Ю. Ф. Самарина, классические труды по истории, сочинения по церковным, политическим вопросам и многое другое Не надеясь, что подопечный самостоятельно осилит весь объем предложенной к прочтению литературы, Победоносцев пытался максимально упростить восприятие для ученика текстов. Так, настойчиво советуя вел. князю прочитать книгу Нила Попова «Россия и Сербия», Константин Петрович 28 октября 1869 г. писал: «…позволю себе обратить внимание ваше на краткое предисловие автора, на последнюю главу 2-го тома о восточной войне, и на последние страницы книги, на которых извлечены автором основные мысли и положения из всего сочинения»[17].Однако, все старания Победоносцева придать Александру III хотя бы некоторый интеллектуальный лоск остались безответными. Тринадцатый император до конца жизни был не в ладах с грамматикой и орфографией (очень любил «вбивать» в предложение сразу несколько восклицательных знаков там, где ему хотелось), читал мало и неохотно, к искусству, абстрактным вопросам философии, политики, церкви, права, относился вполне равнодушно или даже с подозрением. Придя к власти, Александр III, человек «ниже среднего ума и ниже среднего образования» (выражение С. Ю. Витте) в решении важных политических вопросов полагался на трезвый расчет и советы практиков–профессионалов, которых умело подбирал и весьма ценил.

Трудно сказать, что явилось причиной такого существенного пробела в монографии французского историка — невнимание к фактам и работам предшественников или стремление завуалировать низкий образовательный уровень Александра III, которому автор (вопреки тщательно подчеркнутой объективности) все же симпатизирует. Эти симпатии становятся очевидными, когда Бансидун характеризует Александра III как самого русского из всех монархов на русском престоле вплоть до 1917 г., сумевшим восстановить подорванный «нигилистами» и «анархистами» престиж государства[18], что, вероятно, и представляется исследователю одной из важнейших заслуг самодержца. «Русскость» Александра III объясняется в первую очередь консервативно – ортодоксальным влиянием Победоносцева, что не вызывает возражений и соответствует выводам нескольких поколений советских историков, (на которые автор пять же не ссылается)[19]. Гораздо сомнительнее вывод Бансидуна о тесных связях юного еще наследника престола «с кружками славянофилов» И. С. Аксакова, Ю. Ф. Самарина и близкой к ним фрейлиной императрицы Е. Ф. Тютчевой[20]. Против излишнего увлечения наследника идеями славянофилов выступал все тот же Победоносцев. Этот очень важный факт биограф русского императора упустил из виду, хотя в исторической литературе он отмечался неоднократно.

Раздел о «вхождении» Александра III во власть один из наиболее интересных в монографии французского исследователя. Бансидун отмечает, что растерянный после «трагических событий» новый самодержец вынужден был первое время «искать ценных советников»[21], главными из которых были, по мнению историка, наставник самодержца, обер-пркурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев, журналист М. Н. Катков, князь В. П. Мещерский, министр внутренних дел, граф Д. А. Толстой, славянофил И. С. Аксаков[22]. Они и составии ядро «архитекторов» твердого курса[23]. В отношении последнего из названных, Бансидуном допускает явную ошибку, поскольку лидер славянофилов в число важнейших информаторов и советников Александра III никогда не входил. Ошибку, видимо, сознает и сам историк. Не случайно, что среди тех советников Александра III, которых он характеризует персонально, И. С. Аксакова нет[24].

Эту пеструю компанию объединяло, как считает Бансидун, осуждение либеральных идей, особенно распространившихся после лета 1874 г, когда неудачное «хождение в народ» имело трагическим эпилогом убийство Александра II, заплатившего жизнью за «свои прошлые ошибки» и поставившего страну на грань катастрофы[25]. Центром притяжения для «охранителей» стала фигура монарха, «испытавшего беспокойство за свою жизнь и семью» и «растерянного после жестокой агонии отца»[26]. Исследователь уточняет, что «они объединились ради борьбы со всеми поползновениями либерализма» и стремления «вернуться к идеологии православия, самодержавия и национализма»[27], опороченной в прежнее царствование. Верно определив общую платформу «советников» Александра III, Бансидун, к сожалению, не уточняет существенных расхождений в идеологии и позиции «охранителей». Кроме того, ни один из хранителей никогда не настаивал на полном восстановлении дореформенных порядков.

Французский исследователь совершенно верно указал, что при Александре III не было создано теневого кабинета. Участие советников самодержца в определении приоритетов внутренней и внешней политики огранивалось частными советами и «редактированием наиболее важных документов», при том, чтобы их настойчивость «не была неприятной императору[28]. Бансдун вполне оправданно полагает, что среди ближайшего окружения Александра III никогда не было личности, достаточно сильной, чтобы «расстроить» планы самодержца, после того как он их обдумал и принял какое – то решение[29].

Причину подобной скромности интеллектуального окружения Александра III французский исследователь увидел в традициях духа византизма имманентно присущего самодержавию. По его мнению, советники императора, чуткие к нюансам настроения своего суверена, никогда не отличались категоричностью в мнениях и в большей степени были озабочены желанием угодить ему. Нежели отстаивать свою позицию[30]. Такое положение усугублялось еще и тем, что Александр III не отличался склонностью к каким бы то ни было компромиссам и в духе византийских императоров или московских князей самодержавно осуществлял свое Богом данное право «верховного арбитража». Русский император имел абсолютную власть, выслушивал мнение своих подданных, учитывал или не учитывал рекомендации советников, но «никогда не был пленником их мнений, оставаясь свободным в своем выборе»[31].  Самостоятельность предпоследнего русского самодержца в принятии решений, его подчеркнутое стремление  быть выше партийных группировок, стремление к роли верховного судьи стоящего на страже блага государства и общества — факт хорошо известный и неоднократно отмеченный в отечественной историографии с дореволюционных времен[32]. В этом случае историк очень верно «ухватил» главную идею царстования своего героя.

С другой стороны, Сильвен Бансидун явно преувеличивает низкопоклонство советников самодержца. Своеобразной формой протеста против изменения политического курса можно считать коллективную отставку министров правительства Александра II, после того как его преемник с подачи Победоносцева издал 29 апреля 1881 г. манифест «О незыблемости самодержавия». Кроме того, сам биограф Александра III отметил настойчивость, с которой обер-прокурор пытался лоббировать важные, с его точки зрения, государственные решения[33]. По-своему наступательно и активно пытался воздействовать на курс правительства и М. Н. Катков, чем и вызвал гнев царя. Относительная осторожность советников царя в подаче предложений была естественной для придворного этикета нормой, а не аномалией. Вовсе не византийский традиционализм стал причиной того, что ближайшее окружение Александра III не выработало достаточно глубокой и приемлемой для страны социально – экономической программы. Скорее, отсутствие оптимального проекта развития страны объясняется творческим бессилием охранителей, тщетно искавших вариант экономической модернизации при сохранении полуфеодальной структуры общества и архаичного политического устройства России.

Следует согласиться с тем, что ни Победоносцев, ни Толстой, ни Мещерский, ни кто - либо еще не имели достаточно длительного и глубокого влияния на Александра III. Этот вывод, конечно, не является открытием французского историка. Почти все наиболее авторитетные советские исследователи — П. А. Зайончковский, Ю. Б. Соловьев, В. А. Твардовская и многие другие признавали самостоятельность тринадцатого императора на российском престоле, хотя на вопрос о причинах такого положения отвечали по-разному. Интересную перекличку со многими из положений Бансидуна имеет небольшая, но примечательная статья саратовского историка А. В. Воронихина[34].

Прежде всего, оба автора явно симпатизируют Александру III (так сказать, «симпатизанты» по терминологии Боханова — еще одного горячего поклонника самодержца), но если Бансидун делает это осторожно, завуалировано, то его российский коллега прямо настаивает, что Александрe III «менее всех из династии Романовых повезло в известности. Его историческая миссия была мало понятна современникам и еще менее потомкам»[35]. Анализ (точнее попытка нового прочтения источников) приводит Воронихина к убеждению, что «ни один из них ( советников императора. -Ю. С. ), кроме Победоносцева не оказывал влияния на царя», да и обер-прокурору это удавалось только до середины 1880-х гг[36]. И здесь, как видим, историки независимо друг от друга приходят к идентичным выводам, но исходные причины самодержавной власти Александра III по – разному. Если французский биограф русского царя делал упор на традиции российского абсолютизма, естественным порядком восстановленные и укрепленные в конце ХIХ столетия, то автор статьи в «Освободительном движении» сделал акцент на личных достоинствах монарха. В первом случае первенство отдано политической ментальности и средневековому механизму русской исторической власти, во втором — субъективным и не всеми признаваемым личным качествам монарха. Оба подхода к проблеме имеют существенные недостатки.

Приведу лишь один пример. Хорошо известно и никем не оспаривается положение обер-прокурора Победоносцева как главного и, пожалуй, единственного в первые годы правления Александра III политического консультанта царя. Не менее доказано и падение его влияния во второй половине 1880-х гг. Как объяснить факт политического банкротства человека, который в период тяжелейшего кризиса самодержавия весной 1881 г. чуть ли не в одиночку отстоял для своего воспитанника абсолютную власть ? Бансидун считает, что российский самодержец, невзирая ни на какие его личные качества органически не мог терпеть рядом с собой сильную личность, каковой и был, без сомнения, Константин Петрович[37]. Ответ на тот же вопрос Воронихина еще более прост: отставка — следствие «беспредметного менторства» бывшего наставника цесаревича[38]. Оба предположения имеют свои резоны и право на существование и в обоих случаях упущено из вида то обстоятельство, что Александр III был вынужден делать ставку на министров – прагматиков, таких как И. А Вышнеградский, Н. Х. Бунге, С. Ю. Витте, Н. К. Гирс, потому что именно во второй половине 1880-х гг. стало очевидным сама практика российской жизни требовала конкретных решений и действий (а не абстрактных схем) в экономике, области социальных отношений, внешней политике для Александра III. И не так важно кто входил или не входил в «ближайшее окружение» царя, когда и за что был отлучен от власти. Буржуазные реформы 1860-1870-х гг. ХIХ в. придали империи такой импульс и вектор развития, что верховная власть была принуждена к поиску тех, кто был способен решить хотя бы часть возникавших проблем. Увы, российская политическая элита не смогла адекватно ответить на вызов времени, что во многом и предопределило глобальные потрясения России в ХХ столетии.

С. Бансидун написал очень хорошую монографию об Александре III. Он тщательно избегает «сенсационных» открытий, высокопарных фраз, безапелляционных утверждений; стремится понять Россию и ее монарха, не навязывая иной ментальности и культуре модной ныне западной социологической и политической терминологии. Не со всеми его утверждениями можно согласиться, но бесспорно то, что французский историк бережно относится к истории, оставляя полную возможность для работы исследовательской мысли. Это, пожалуй, главное достоинство его прекрасной книги.