Денис Сдвижков

ПРОТИВ «ЖЕЛЕЗА И КРОВИ»:
ПАЦИФИЗМ В ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ

К оглавлению

ГЛАВА III. ПАЦИФИЗМ И ПОЛИТИКА

3. 1. Партии и политические деятели

Отношения с политическими партиями представлялись пацифистам следующим образом: "... Друзья мира с их универсальным гуманизмом в принципе не относились бы враждебно ни к одной из партий, ... — если бы их отношение к нашему делу не было столь различным" (*).

(* Umfrid O. Unsere Stellung zu den Parteien // FB. 1902. N 2. S. 14.)

На самом деле пацифистская идеология совмещала в себе основные элементы либерального сознания, и это природой вещей сказывалось на взаимоотношениях миротворцев с партиями и отдельными политиками.

Разумеется, и речи быть не могло о каком-либо сотрудничестве пацифистов с крайне правой партией антисемитов (Немецкая Национальная партия). По словам Умфрида, "если с нашей точки зрения недопустима уже пропаганда национальной ненависти, то ещё более отрицательно мы относимся к разжиганию ненависти расовой... Следствием антисемитизма стала бы война по уничтожению всего семитского". В свою очередь, депутат от этой партии в Рейхстаге М. Либерман фон Зонненберг заявил, что "все это движение за мир — дело рук старых дев и дегенератов" (*).

(* Ibid.; Suttner B. v. Der Kampf... Bd. II. S. 29.)

Консервативная партия на опускалась до такого скандального тона. Однако пацифисты отдавали себе отчет в том, что "там, где поднимает голову консерваторы, друзей мира вынуждают замолчать". Фрид писал, что "программа пацифизма не сочетается с [консервативным] мировоззрением и поэтому подавляется им" (*). С другой стороны, не все пацифисты видели в консерваторах своих, по выражению Фрида, "политических антиподов". Умфрид призывал различать между прусским консерватизмом юнкеров и "мелкобуржуазным, крестьянским консерватором Южной Германии", чьи убеждения скорее можно назвать христианским консерватизмом. Подчеркивая близость пацифизма и христианства, можно, по его мнению, надеяться на то, что "большая часть нынешних консерваторов примкнет вопреки всему к нашему Обществу. Если же кайзер выступит с такой же мирной инициативой, как в свое время царь, то вся консервативная партия сразу же станет сторонницей мира" (**).

(* Ibid. Bd. I. S. 233; FW. 1913. N 1. S. 7.)

(** Umfrid O. Unsere Stellung... S. 15-16.)

Несмотря на преувеличенный оптимизм Умфрида, он был прав в том отношении, что жесткая привязка к позиции правительства волей-неволей заставляла консерваторов не отвергать сотрудничества с пацифистами в тех случаях, когда на это существовала санкция верхов. Это касалось, в частности, участия консерваторов в англо- и франко-германских миротворческих акциях, а также в деятельности Межпарламентского Союза. Консервативная пресса благожелательно освещала Берлинскую конференцию МПС 1908 г. "Кройццайтунг" писала о ней: "Крупная консервативная партия уже ради своего престижа внутри страны и за рубежом не имеет права стоять в стороне от подобных мероприятий" (*).

(* Kreuzzeitung. 14. 09. 1908.)

В отличие о консерваторов, национал-либералы практически полностью игнорировали даже такие безобидные акции. Вождь партии Эрнст Бассерман был одним из непримиримых критиков пацифизма. В 1907 г. во время своего выступления в Рейхстаге он выразил надежду на то, что "Германия благополучно переживет [II] Гаагскую конференцию". На обсуждении проекта увеличения военных расходов в 1913 г. Бассерман требовал приложить такие усилия, "каких ещё не знала история" (*).

(* Frankfurter Zeitung. 10. 02 — 11. 02. 1913; Chickering R. Imperial Germany... P. 242.)

Без ответа осталось и приглашение Ниппольда делегатам съезда национал-либералов в Гейдельберге принять участие в проходившем там в те же сроки съезде CMC. Зато уже знакомый нам Онкен произнес перед национал-либералами "пламенную речь в поддержку вооружений" (*).

(* Nippold O. Meine Erlebnisse. S. 16.)

Редкое исключение — вице-президент прусской Палаты Господ национал-либерал проф. Герман Пааше, принявший участие в деятельности пацифистского "Комитета франко-германского сближения". Мечтой Пааше было создание Центральноевропейского таможенного союза, который включал бы Францию (*). Другой "белой вороной" среди национал-либералов был принц Г. Шёнайх-Каролат. Он разделял идеи Блиоха и заявил на открытии Берлинской Межпарламентской конференции, что качественное изменение вооружений постепенно сделает войну невозможной (**). Вообще фигура Шёнайх-Каролата чрезвычайно любопытна: известный своими либерально-интернационалистскими убеждениями (настолько, что Фрид в 1892 г. просил его о помощи в организации НОМ), член CMC и МПС, он одновременно был одним из лидеров национал-либералов и консервативных немецких масонов. Впрочем, суровая политическая реальность диктовала свои условия и этому оригиналу. Так, он был вынужден отказать д'Эстурнелю в участии национал-либералов во франко-германской встрече парламентариев в Берне, поскольку, — писал он, — "наши избиратели, мир,... который нас окружает, подвергнут наши действия критике, как только мы начнем обсуждать правительственные решения (об увеличении военных расходов в 1913 г. — Д. С.)" (***).

(*Wild A. Op. cit. S. 327, 329 (Anm. 30).)

(** FW. 1908. N 10. S. I87.)

(*** Wild A. Op. cit. S. 404.)

Более или менее постоянное взаимодействие партий с пацифистами осуществлялось, как писал Фрид в 1902 г., только "начиная с левого крыла Центра" (*).

(* Chickering R. Op. cit. P. 241.)

Выше уже шла речь о том, что общая тенденция развития политического католицизма, превратившая Центр "из резко оппозиционной в не очень надежную, но правительственную партию", была для пацифизма неблагоприятной (*). Если до 1890-х гг. партия под руководством Эрнста Либера придерживалась идеалов интернационализма и выступала против увеличения военных расходов, то с началом её "замирения" с государством отношение лидеров Центра к антивоенному движению изменилось на равнодушное либо скептическое.

(* Umfrid O. Unsere Stellung.... S. 16.)

Против пацифизма обернулась и незатухавшая вражда между католицизмом и масонством, сказывавшаяся на внутриполитической жизни Германии. "Ультрамонтанство держится вдалеке от обществ мира, — писала фон Зуттнер в 1895 г.. — потому что в этих последних много людей, именующих себя неясными терминами "франкмасоны", "материалисты" и т. п. (*)

(* См. Germania. 9. 08. 1896, 23. 04. и 5. 05. 1910; Suttner B. v. Der Kampf... Bd. I. S. 183.)

И тем не менее внутри партии Центра существовали значительные группы, поддержавшие пацифистские идеи. Заметно большие симпатии, чем на общегерманском уровне, проявляли к пацифистам католики Баварии. В 1894-95 гг. представитель Центра в Баварском ландтаге выступил за обращение к имперским властям с просьбой о поддержке международного арбитража и арбитражной палаты. В 1897 г. депутат-католик Лерно призвал к поддержке пацифизма, процитировав в своей речи программу Немецкого Общества мира и резолюции Международного конгресса мира в Гамбурге. При обсуждении налогового законодательства другой баварский депутат от Центра, Хайм, отметил, что необходимо ослабить прежде всего финансовый пресс вооружений, способствуя международной организации государств. "При этом, — заявил он, — я полностью разделяю точку зрения друзей мира. Б. фон Зуттнер и её единомышленники — не те люди, над которыми можно насмехаться,... их усилия нужно воспринять всерьёз и поддержать. Выход только в этом." (*)

(* HB FB II. S. I 19; FW. 1909. N 12. S. 232.)

Председатель партии Центра и премьер-министр Баварии Георг фон Гертлинг, который в 1907 г. сомневался в целесообразности II Гаагской конференции, всё же не был, по его собственным словам, "никоим образом враждебно настроен по отношению к идее разоружения". От имени баварского правительства он официально приветствовал II съезд CMC в Нюрнберге, а в выступлении с трибуны баварского ландтага Гертлинг заявил о необходимости моратория на вооружения (*).

(* Verhandlungen des Reichtags. XII. Legislaturperiode. 1 Session. Stenographische Berichte. Bd. 231. В., 1908. S. 4217; Der Weg zum Weltfrieden im Jahre 1912. S. 15; MVIV. 1913. N 2. S. 9.)

Хотя левое крыло Центра, о котором говорил Фрид, не было чуждо империалистических идей, т. н. "либеральные католики" во главе с Маттиасом Эрцбергером составляли значительную после леволибералов группу в Немецкой группе МПС и "Союзе Международного Согласия" (*).

(* HStAS. Q 1/2. Bu 3 (Jahrbuch der deutschen Gruppe fuer Schiedsgericht und Frieden). S. 14-19.)

"Ответную любовь мы чаще всего находили у демократов", — писал Умфрид (*). Действительно, буржуазно-демократические или леволиберальные политики стояли у истоков немецкого пацифистского движения. Ещё в 1869 г. Р. Вирхов направил от имени Немецкой Прогрессивной партии предложение в Прусскую Палату депутатов о всеобщем разоружении посредством переговоров. В начале 90-х гг. особые симпатии к антивоенной идее питала группа политиков, объединившаяся вокруг Т. Барта и издаваемого им журнала "Ди Нацьон". Сам Барт вместе с фон Зуттнер принимал участие в Международном конгрессе мира 1891 г. и деятельно способствовал годом позже организации НОМ. В 1893 г. Барт обратился в Рейхстаг с запросом правительству о том, готово ли оно присоединиться к разрешению конфликтов путем арбитража (**). Однако позиция Барта оказалась непоследовательной, и в том же 1893 году он со своими единомышленниками проголосовал за новую военную программу. Это предопределило раскол леволибералов на Народную партию свободомыслящих О. Рихтера и Объединение свободомыслящих Барта.

(* Umfrid O. Unsere Stellung.... S. 17.)

(** HB FB II. S. 79-80,118; Hamann B. Op. cit. S. 178.)

Обе эти партии не устояли перед натиском либерально- и просто империалистических лозунгов, надеясь в обмен на поддержку внешней политики правительства увеличить свое влияние внутри страны. При условии, что англо-германские отношения не ухудшатся, либералы из партии Барта согласились и на программу строительства военно-морского флота, считая, что это должно вытеснить консервативное аграрно-юнкерское влияние. Народная партия свободомыслящих Рихтера, хотя и включила в свою программу пункт о "поддержке международных миротворческих усилий и выработке арбитражной процедуры разрешения конфликтов", также нередко разочаровывала пацифистов, голосуя за военные ассигнования (*).

(* Wegner K. Theodor Barth und die Freisinnige Vereinigung: Studien zur Geschichte des Linksliberalismus im Wilhelminischen Deutschland (1893-1910). Tuebingen, 1968. S. 68-77; Suttner B. v. Der Kampf... Bd. I. S. 46-47,150,423-424.)

Единственной партией, последовательно поддерживавшей пацифистское движение, была (Южно)Немецкая демократическая народная партия. В программе, составленной в 1895 г. Квидде, руководителем её баварского отделения, говорилось: "Народная партия — партия мира; войну и милитаризм она рассматривает как тяжелый урон для народного благосостояния, интересов культуры и права, она стремится к мирному и свободному союзу наций". Позднее в программу ЮНДП было добавлено требование о создании постоянного международного арбитража и соучастии парламента в решении вопросов войны и мира. В разработанную партией "программу-минимум" для совместных акций всех либералов помимо этого предлагалось включить требование бессословной "народной армии" с максимально сокращенным сроком службы (*).

(* HStAS. Q 1/2. Bu 104 (Parteiprogramm der DVP (1902).)

"То, что Народная партия действительно поддерживает дело международного мира, — писал Умфрид, — мы, друзья мира, чувствуем во всех демократически настроенных избирательных округах. Почва здесь... в отличие от других мест благоприятна для нашего сеяния" (*). В противоположность северонемецким либералам лидеры ЮНДП считали, что укрепить их влияние в стране может не потворство милитаристской горячке, а, наоборот, "подчеркнуто резкая... оппозиция против неконституционных порядков Рейха, против роста милитаризма и естественно вытекающего из этого консервативного влияния" (**).

(* Umfrid O. Unsere Stellung.... S. 17.)

(** HStAS. Q 1/2. Bu 116 (ф. Пайер — К. Хаусману. Штутгарт, 1. 08. 1903).

Руководителями ЮНДП на местах были пацифисты: Г. Ресслер и Р. Гольдшмидт во Франкфурте-на-Майне, Л. Квидде в Мюнхене, А. Рихтер в Пфорцхайме, Ф. Пайер и К. Хаусман в Штутгарте. Хаусман, отец и брат которого также были пацифистами, поддерживал тесные связи с Т. Бартом и сотрудничал в его "Нацьон". Благодаря своему незаурядному публицистическому таланту Хаусман приобрел множество друзей среди южногерманской интеллигенции, подвигнув многих поддержать антивоенную идею. Уже в 1900 г., выступая в вюртембергском ландтаге в поддержку международного арбитража, Хаусман назвал дело мира "одной из самых прекрасных целей будущего" в своей политической деятельности. В последние предвоенные годы он играл ключевую роль в контактах немецких политиков с "Союзом Международного Согласия" и зарубежными парламентариями (*).

(* Ibid. Bu 114 (Т. Барт — К. Хаусману. Берлин, 9. 07. 1906); ВА Р. 90 Ва 4 (NL Th. Bart). N 25; FB. 1900. N 2. S. 24.)

Среди прочих региональных политических сил своими симпатиями к пацифизму и активным участием в миротворческой деятельности отличалась фракция представителей имперской земли Эльзас-Лотарингия в Рейхстаге. Председатель эльзасцев католик Ксавье Хеги заявлял о себе и коллегах как "убежденных пацифистах, для которых мир превыше всего..." (*).

(* FW. 1911. N2. S. 69.)

С середины 1900-х гг. снова начали меняться и ориентиры северогерманских либералов. В 1909 г. лидер Народной партии свободомыслящих в Бреслау и одновременно председатель местного общества мира Адольф Хайльберг подчеркивал, что "милитаризм требует полного подчинения, отвращает... массы от воспитания гражданского сознания". Пацифизм должен был поэтому идти рука об руку с либерализмом, пробуждая "дух сознательной ответственности" в немецком народе. Другой либеральный публицист, назвав уступки милитаризму губительными для либералов, утверждал, что "победа либерализма [последует] вместе с победой пацифизма" (*).

(* Breslauer Morgenzeitung. (N 514). 2. 11. 1909; FW. 1912. N 2. S. 43, 46.)

В 1908 г. Т. Барт собрал силы, не пожелавшие присоединиться к созданному рейхсканцлером Бюловым консервативно-либеральному "готтентотскому" блоку, в "Демократическом Объединении". В его программе содержались требования арбитража и международного договора об ограничении вооружений, а орган "Демократического Объединения" "Свободный народ" (Das freie Volk) печатал антивоенные материалы К. фон Оссецки, Отто Лемана-Руссбюльдта, Эмиля Людвига, Хелены Штёккер и др. (*)

(* Greuner R. Gegenspieler. S. 284 f.)

В 1910 г. три других леволиберальных партии объединились в "Прогрессивную народную партию" (ПНП), программа которой также включила в себя пункты о необходимости сближения наций, облегчения бремени вооружений, развития международного права и создании арбитражной палаты. В числе ведущих деятелей ПНП, поддержавших пацифизм, был Георг Готхайн, член CMC и сотрудник "Фриденсварте", и Отто Вимер, позднее вице-президент прусского ландтага (*).

(* VF. 1910. N 4. S. 34; FW. 1931. N 3. S. 77.)

В ходе бюджетных дебатов в Рейхстаге в 1911 г. ПНП удалось добиться принятия парламентом двух резолюций, внесенных К. Хаусманом и Р. Эйкгоффом, также входившим во фракцию ПНП. Одна из резолюций рекомендовала правительству содействовать развитию арбитража и предпринять шаги навстречу инициативам других держав об одновременном и равномерном ограничении вооружений. Другая подчеркивала необходимость заключения с Францией договора об арбитраже наподобие англо-германского соглашения 1904 г. Леволибералы смогли склонить на свою сторону Центр и даже часть консерваторов. Пацифисты с энтузиазмом комментировали это заседание, свидетельствовавшее о, подвижках в настроениях парламента (*).

(* FW. 1911. N 4. S. 97,104-106,108-110; НВ FB II. S. 214-215.)

Поддержали резолюцию 1911 г. и сторонники Фридриха Наумана, во главе со своим лидером вошедшие в состав ПНП. Многие пацифисты — в т. ч. Умфрид — участвовали в деятельности основанного Науманом "Национально-социального союза" (1896-1903), который привлёк их лозунгом христианско-либеральной политики. Однако их ожидало разочарование по мере того, как выяснилось, что "кредо [национал-социалов] в отношении внешней политики заключено в словах: вооружение, вооружение и ещё раз вооружение... О правовой идее в международных отношениях эти господа не имеют ни малейшего понятия" (*).

(* Umfrid О. Unsere Stellung.... S. 15.)

Христианство в понимании немецкого протестантизма вполне позволяло Науману требовать не ограниченной никакими нравственными и правовыми нормами экспансионистской внешней политики. С её помощью он надеялся обновить внутриполитический климат, достичь странного гибрида "прогрессивной" или "демократической монархии" (*).

(* См. Theiner P. Sozialer Liberalismus und deutsche Weltpolitik. F. Naumann im Wilhelminischen Deutschland. Baden-Baden, 1983.)

В Гаагской инициативе Науман усматривал только скрытую борьбу интересов и рекомендовал своим сторонникам не принимать участия в демонстрациях в её поддержку (*). Науман был уверен, что "друзья мира — хорошие люди, но политику с ними делать нельзя", их благородная деятельность бессмысленна, поскольку действительные причины войн не устранить, взывая к разуму и совести (**). Касаясь проблемы в общем, Науман писал Мартину Раде: "Если я стал так нетерпим в отношении этиков, то причина — в традиционной переоценке этики, которая стремится руководить любым действием. [Но] она лишь фактор среди других... Куда как легко забраться на этическую кафедру и вещать оттуда, каким должен быть мир. Сначала самому надо сделать что-то для его исправления". Этика, по Науману, не имела права вмешиваться в "естественный процесс государственной жизни", предоставляя "свободу совести ответственным лицам" (***).

(* Wiegand B. Op. cit. S. 45-46. FB. 1900. N 3. S. 25; N 7. S. 78.)

(** BA P. 90 Na 3 (NL F. Naumann). N 126. Bl. 103 (Ф. Науман — М. Раде. 26. 12. 1900).)

(*** FB. 1900. N 4. S. 38; N 6. S. 67-68; Umfrid O. Politik, Christentum und Naumann // Ibid. N 7. S. 74-78; Ibid. 1901. N 1. S. 10-11.)

Такая позиция вызывала резкую отповедь пацифистов, и прежде всего Умфрида, который постоянно критиковал Наумана за тезис "в государстве столько права, сколько в нем силы". "Он (Науман — Д. С.), — писал Умфрид, — изгоняет христианство из политики, мы же, наоборот, хотим лишь привнести туда христианство". После съезда "Национально-социального союза" 1900 г., обсуждавшего тему "Морали в политике", в Галле даже состоялась публичная дискуссия Умфрида с активистом этой партии Готфридом Траубом, который позднее сам стал пацифистом.

Изменения в позиции Наумана наметились в ходе II Гаагской конференции мира, когда он впервые положительно оценил идею международного арбитража (*). Характерно, однако, что обеспокоенность Наумана вызывала в первую очередь изменившаяся расстановка сил в Европе не в пользу Германии. "Война — это всегда риск, — писал Науман в 1909 г., касаясь англо-германских отношений, — даже при наличии лучшего вооружения; это всегда удар по экономике, особенно, если неизвестно, кто втянется в борьбу с течением времени".

(* Wiegand B. Op. cit. S. 50-51.)

Понятно торжество Фрида, который увидел, наконец, "неосознанный пацифизм" у человека, много лет защищавшего тезис о "пушках как рычаге экономики" (*). Однако соображения о балансе сил вне и внутри страны не могли заменить морального убеждения в пагубности войны, поэтому и Науман со своими единомышленниками не вышли за пределы общего для интеллигенции "потребительского" отношения к пацифизму. "Трудно, — говорил Науман, — переоценить усилия Немецкого Общества мира — в качестве противовеса партии войны" (**).

(* Naumann F. Englands Welthandel als Friedensgarantie // Die Hilfe. N 44. 31. 10. 1909; FW. 1909. N 11. S. 215-216.)

(** Цит. по: Ortsgruppe Koenigsberg. Jahresbericht 1912/13. S. 11.)

Кроме идеи арбитража, Науман заимствововал и другие положения пацифистской теории, в том числе из трудов Фрида. Науман писал ему: "Безусловно, наши размышления за последние годы шли иногда параллельно". Но одновременно Науман, по словам его биографа, "избегал упрощенчества и нивелирования (Verflachung) державной политики [у пацифистов]" (*).

(* Friedrich Naumanns Stellungnahme zum Pazifismus // FW. 1912. N 10. S. 389-390; Chickering R. Imperial Germany... P. 251-252; Heuss Th. Friedrich Naumann. Der Mann, das Werk, die Zeit. B. Stuttgart, [1937]. S. 401.)

Признав за интернационализацией мира будущее, и призывая немцев "расслышать [эту] грядущую музыку человечества", Науман вкладывал в пацифистские понятия свое содержание. Международный порядок, по его мнению, будет основан все на том же балансе сил и продиктован державами, которые "право имеют". "Мир стоит на пороге всеобщей организации, — писал он, — Народы Запада спорят лишь о силовом потенциале, которым они будут владеть (Kontingente vom Herrschaftsgewinn)". Германия должна участвовать в этом процессе лишь с позиции сильного, поскольку "не имеющий потенциала... не может быть правовым субъектом" (Der Kontingentlose ist vertragsunfaehig). Науман был убежден, что и "...проблема арбитража в конечном счете выливается в вопрос: на чьей стороне больше силы" (*).

(* Naumann F. Auf dem Wege zur Menschheit // Patria. Buecher fuer Kultur und Freiheit. Bd. 13. В., 1912; FW. 1912. N 7. S. 267; 1913. N 2. S. 66-67; Heuss Th. Op. cit. S. 402-404.)

Все же Науман поддерживал тесные дружественные контакты с Умфридом и оказавшимся с ним после 1910 г. в одной партии Квидде. Он был членом Немецкой группы МПС и участвовал в деятельности "Союза Международного Согласия" (*). Науман приветствовал франко-германские встречи парламентариев в Берне и Базеле 1913-14 гг., хотя и подчеркивал желательность официальной санкции МИДа на немецкое участие во избежание "затруднений для политики Германии" (**). По просьбе Умфрида и Квидде Науман стал членом основанной в Берне "Немецко-французской лиги" и обещал использовать для содействия франко-немецкому сближению свои партийные и личные связи (***). Участвовал в миротворческих акциях и близкий сотрудник Наумана, его внешнеполитический советник Эрнст Иек (****).

(* BA P. 90 Na 3. N 265. Bl. l, 3, 8, 9, 12.)

(** Ibid. Bl. 7 (Ф. Науман — О. Ниппольду. 6. 05. 1913).)

(*** Ibid. N 269. Bl. 5-7, 16-20 (Ф. Науман — Л. Квидде. 16. 07. 1913; Л. Квидде — Ф. Науману. Аммерланд, 30. 06. 1913; О. Умфрид — Ф. Науману. б. д.).)

(**** BDMPL. P. 384. Впоследствии Йек возглавил основанные им Немецкий Союз за Лигу Наций и Международную Академию мира.)

Доказательством искренности сближения Наумана с пацифизмом служит то, что Науман не открещивался от него и во время I мировой войны. "... Я участвовал в предвоенные годы в различных миротворческих акциях из личного убеждения, — писал он Квидде, — и никогда не сожалел об этой моей позиции, ибо только благодаря ей одной совесть моя в отношении навязанной нам войны чиста. Я надеюсь и после войны снова участвовать в той же форме в движении международного согласия, хоть вера в его политическую действенность и поколеблена" (*).

(* ВА Р. 90 Na 3. N 231. Вl. 55-56 (Ф. Науман 15. 06. 1915).)

В общем, поскольку пацифистская идеология руководствовалась определенными (либеральными) политическими ценностями и сталкивалась с интересами отдельных политических групп, её стремление стать надпартийной было попыткой усидеть на нескольких стульях. Судьба немецкого пацифизма как политической силы зависела от динамики развития либерализма. Она обнаруживала перед войной обнадеживающие для миротворцев перемены, однако ни одна из общеимперских либеральных партий Германии так и не решилась открыто признать поддержку антивоенного движения своим "Parteisache" (делом партии), как это сделали южно немецкие демократы, радикалы во Франции или кадеты в России (*).

(* Так, фракция ПНП посчитала участие во франко-германской встрече в Берне частным делом каждого из её членов — Ibid. N 265. В1. 6.)

Немецкая группа Межпарламентского Союза (*)

(* Межпарламентский Союз с центром в Брюсселе был основан в 1889 г. для координации усилий представителей национальных представительных органов в поддержку арбитража и разоружения.)

Описанное выше положение вещей сказывалось и на деятельности Немецкой группы Межпарламентского Союза (НГ МПС), в которую входили представители партийных фракций из Рейхстага и местных ландтагов. После создания группы в 1891 г. (её официальное название — "Немецкая парламентская группа за арбитраж и мир") рядом леволиберальных политиков руководство в ней принадлежало Т. Барту, а затем М. Гиршу, который одновременно был председателем Немецкого Общества мира. Ни Барту, ни Гиршу так и не удалось, однако, вдохнуть жизнь в свое детище. Активность межпарламентариев никак не проявлялась даже во время Гаагской конференции. Переданное Зеленкой через Барта предложение группе организовать демонстрации против англо-бурской войны встретило "вялую реакцию". Не могло расшевелить немцев и руководство МПС, каждый раз сталкивавшееся с их минимальным участием в ежегодных межпарламентских конференциях (МПК) (*).

(* ВА Р. 90 Hi 2 (NL M. Hirsch). N 26. Bl. 1-5; 90 Se 1 (NL M. E. Selenka). Bl. 69 (Т. Барт — М. Э. Зеленка. Берлин, 24. 03. 1900).)

За исключением начального успеха межпарламентариев в 1891 г., когда с их подачи удалось включить в несколько торговых договоров пункт об арбитраже, отношение властей к НГ МПС было холодно-враждебным. По словам советника МИД, "серого кардинала" немецкой дипломатии Ф. фон Гольштейна, "упоминание Межпарламентского Союза — признак дурного тона. Нечего и говорить, что мы... не будем обращать на него никакого внимания" (*).

(* GP. Bd. XXIII. Т. 1. N 7793.)

Ещё более кризис в группе усилился после смерти Гирша в 1905 г., пока, наконец, на место председателя не пришел Рихард Эйкгофф, один из питомцев Ойгена Рихтера в Народной партии свободомыслящих. Энергичный и деятельный Эйкгофф сыграл, однако, неоднозначную роль в судьбе НГ МПС. Депутат от Рура, он защищал интересы ремшайдтской группы промышленников во главе с бр. Маннесман. Эйкгофф не раз голосовал за военные заказы на поставки золингенских штыков и даже обращался к военному министру с просьбой об увеличении этих заказов; "поддерживал колониальную и флотскую политику. Не случайно кандидатура Эйкгоффа на пост председателя НГ МПС очень устраивала Бюлова, который разными средствами поддерживал его переизбрание в 1907 г., используя для этого даже влияние "Флотского союза" (*).

(* Elm L. Zwischen Fortschritt und Reaktion. Geschichte der Parteien der liberalen Bourgeoisie in Deutschland 1893-1918. В., (DDR). 1968. S. 144, 147, 151, 154, 181.)

С 1905 по 1908 гг. продолжалась реорганизация группы, куда при новом руководстве удалось привлечь и представителей не из леволиберальных буржуазных фракций. Возросла активность Немецкой группы и на международной арене. Так, на МПК в Лондоне (1906) обсуждался внесенный Бартом вопрос о неприкосновенности частной собственности на море, важный, по мнению немцев, для снижения англо-германской напряженности (*).

(* HStAS. Q 1/2. Bu 114 (Т. Барт — К. Хаусману. Берлин, 9. 07. 1906); FW. 1908. N 3. S. 57.)

Здесь же, в Лондоне, Эйкгофф и Хаусман согласовали с руководством МПС вопрос о проведении конференции 1908 г. в Берлине и обратились за поддержкой к официальным властям Германии (через немецкого посла гр. В. фон Меттерниха). Момент был выбран удачно: немецкие дипломатические инстанции были не прочь воспользоваться предложением с тем, чтобы "завязать дружественные связи и рассеять климат недоверия, установившийся по отношению к нашим якобы агрессивным тенденциям (во внешней политике — Д. С.), ни к чему при этом не обязывая имперское правительство" (*).

(* GP. Bd. XXIII. Т. 1. N 7811. Ср. История дипломатии. Т. II. С. 631.)

Положительно судьбу конференции решил, видимо, Бюлов, переубедив Вильгельма II, который сначала был "решительно против". Кайзер согласился принять МПК в Берлине при условии, что не будет "нападок на прусскую армию или германский флот". Циник Бюлов с удовлетворением писал после этого решения Вильгельма статс-секретарю МИД фон Чиршки: "Мы всячески заинтересованы в том, чтобы запрячь движение за мир — и Межпарламентский Союз — в телегу нашей политики, вместо того, чтобы дать загнать эту лошадь другим" (*). В марте 1908 г. Бюлов официально подтвердил благожелательную позицию правительства в ответ на публичный призыв Эйкгоффа в Рейхстаге поддержать конференцию "в интересах нашего престижа за рубежом" (**).

(* Ibid. N 7813. Schlussbemerkung, Fussnote.)

(** Verhandlungen des Reichstags. XII. Legislarurperiode. 1 Session. Bd. 231. S. 4248-4249; FW. 1908. N 4. S.65.)

Свое слово рейхсканцлер сдержал, обеспечив прямо-таки помпезный прием межпарламентариев в Берлине. Известного протокольного оттенка гостеприимности немецких властей, впрочем, все равно не удалось избежать. Вопреки ожиданиям, кайзер все же не принял делегацию МПК. Он предоставил сделать это отъявленному милитаристу кронпринцу Вильгельму, который заявил только, что "кайзер с интересом следит за работой" конференции.

Из 144 немецких межпарламентариев в конференции участвовало 86; если консерваторов удалось привлечь только благодаря личному влиянию рейхсканцлера, то национал-либералы за исключением председательствующего на форуме Шёнайх-Каролата полностью его игнорировали. Не участвовали в МПК и социал-демократы, которые организовали альтернативное заседание Международного Социалистического бюро в Брюсселе. Из-за нежелания д'Эстурнеля де Констана потворствовать явной политической игре немецких властей практически отсутствовали на конференции и французские делегаты. Берту фон Зуттнер хотя и пригласили на конференцию, но вопреки установившейся традиции отказались предоставить статус почетного гостя (*).

(* Wild A. Op. cit. S. 323-324; Suttner B. v. Der Kampf... Bd. II. S. 128. Anm. l.)

Зато удалось обеспечить благожелательное освещение конференции не только в демократической, но и в официальной прессе. Бюлов в своей речи высоко оценил деятельность МПС и заметил (вопреки очевидности), что Германия "принимает живое участие" в установлении международно-правового порядка, в том числе и содействии арбитражу (*).

(* Зд. и выше: Interparlamentarische Union. Bericht ueber die XV. Conferenz in Berlin 17.-19. September 1908. B.-Leipzig, o. J. S. 1-25, 32-34; FB. 1908. N 5. S.65; FW. 1908. N 10. S. 181-182, 186-188; N 11. S. 214.)

Хорошие отношения с правительством заставляли немецких межпарламентариев всячески отнекиваться от своего родства с пацифистами. Вопреки убеждению Фрида в том, что межпарламентарии — это "кавалерия в армии миротворцев, тогда как общества мира — пехота" и "в одиночку они битву не выиграют", руководство НГ МПС проводило резкую грань между обеими организациями. "Задача, которую ставит перед собой [Межпарламентский] Союз, — писал один из немецких правоведов после Берлинской конференции, — это расширение международно-правового порядка. Ибо именно здесь истинная сердцевина пацифистского движения, шагающего в ногу с нашим веком. И речи быть не может ни об уничтожении войн, ни о вечном мире, ни о создании надгосударственной власти или подобных иллюзиях" (*).

(* Цит. по: Eickhoff R. Die Interparlamentarische Union (1889-1914) // Zeitschrift fuer Politik. 1915. N 8. S. 464.)

Таким образом, идеология Немецкой Группы МПС тяготела к "ревизионистскому" пацифизму. Вместе с "Союзом Международного Согласия" она стала фаворитом международных опекунов немецкого миротворческого движения. Это ясно дал понять лауреат Нобелевской премии мира президент США Теодор Рузвельт на приеме делегации НГ МПС в Берлине в 1910 г., подчеркнув отличие между практическими политиками МПС и "общими словами о стремлении к миру, вызывающими лишь насмешки у реалистов" (*).

(* FB. 1910. N 7. S. 63.)

Фрид с горечью замечал, что "межпарламентарии Германии стыдятся своего пацифистского происхождения, как получивший дворянство торговец — предков-бюргеров". Зато в отличие от бедных, но гордых пацифистов Немецкая группа МПС получила по примеру других стран желанную правительственную субвенцию, пользуясь и в дальнейшем, со сменой на посту рейхсканцлера Бюлова Т. фон Бетманом Гольвегом, официальным благоволением (*).

(* FW. 1910. N 4. S. 64-65, 67.)

Более активную и независимую линию в НГ МПС пытался проводить К. Хаусман. В отличие от Эйкгоффа он занимал конструктивную позицию в вопросе о разоружении. Вместе с Милюковым от России, лордом Уэрдейлом от Англии и д'Эстурнелем от Франции Хаусман участвовал в созданной по решению Брюссельской МПК 1910 г. комиссии по выработке проекта ограничения морских и сухопутных вооружений, которая заседала в Париже под эгидой того же д'Эстурнеля и секретаря МПС Х. Ланге.

Можно предположить в этой связи, что часть европейских либералов рассматривала МПС как некий "либеральный интернационал", позволяющий демократическим представителям великих держав согласовывать свои позиции независимо от авторитарных правительств. Координация усилий могла им помочь поднять влияние внутри своих стран и способствовать предотвращению социального взрыва, неизбежного, по мнению этих сил, при сохранении существующих темпов вооружения.

"Комиссия четырех" призвала национальные группы оказывать всяческое давление на свои правительства с целью вызвать широкую международную дискуссию по проблемам разоружения и поставить этот вопрос в повестку дня готовившейся III Гаагской конференции мира (*).

(* [D'Estournelles de Constant]. Interparlamentarische Union. Einschraenkung der Ausgaben fuer Ruestungen zu Lande und zur See. Bruessel-Leipzig, 1912.)

Однако сторонники демократически-пацифистского крыла вокруг Хаусмана и Квидде составляли меньшинство в Немецкой Группе МПС, особенно после её пополнения за счет консерваторов и католиков. Общая численность группы не превышала 1/3 от состава Рейхстага; с учетом депутатов местных ландтагов и почетных членов она составляла в 1913 г. 160 человек ( в 1908- 144, в 1911-196). Для сравнения скажем, что во французской Палате депутатов доля членов МПС превышала половину, а кадетская I Госдума в России вообще целиком вошла в Союз (*).

(* Bericht ueber die XV. Conferenz.... S. 2; Jahrbuch der deutschen Gruppe.... S. 40-46; Annuaire de l'Union Interparlementaire. Premiere Annee 1911. Pub. par C.-L. Lange. Bruxelles-Leipzig, 1911. P. 93; BM. 1913. N 2. к. 1-6; 25-29.)

Крайне правые и левые не принимали участия в работе НГ МПС. Впрочем, лидерам межпарламентариев удалось сделать свой пацифизм настолько "безвредным", что даже вождь антисемитов Либерман фон Зонненберг благодушно насмешничал: "... От всех банкетов и тостов, которые играют на заседаниях Союза главную роль, я не жду ровно никакого успеха, но такие предприятия мне кажутся совершенно безобидными, и я не против поддержать и их" (*).

(* FW. 1910. N 4. S. 66.)

Для социал-демократов же "застольный" пацифизм межпарламентариев служил ещё одним доказательством непоследовательности буржуазного антивоенного движения. "Вот что грустно и одновременно смешно во всех этих выступлениях буржуазных партий, — говорил Август Бебель, — Депутаты говорят красивые прочувствованные речи, неплохо развлекаются, едят, пьют и разъезжаются, уверенные в том, что они совершили нечто перевернувшее мир; но как только возвращаются в свои парламенты, тут же голосуют за ассигнования на армию и флот" (*).

(* Цит. по: Chickering R. Imperial Germany... P. 259.)

3. 1. 1. Социалисты и пацифисты: путь к сотрудничеству

Нет нужды говорить в общем об отношении социал-демократии к проблеме войны и мира, — эта тема достаточно подробно исследована в отечественной и зарубежной историографии (*),— поэтому мы ограничимся лишь прямыми свидетельствами о взаимоотношениях СДПГ с пацифистами.

(* См., кроме указанных работ Б. А. Айзина, Н. Е. Овчаренко, В. С. Павлова, также: Boll F. Die deutsche Sozialdemokratie zwischen Resignation und Revolution. Zur Friedensstrategie 1890-1914 // Frieden, Gewalt, Sozialismus. S. 182-217; Wette W. Kriegstheorien deutscher Sozialisten — Marx, Engels, Lassalle, Bernstein, Kautsky, Luxemburg: Ein Beitrag zur Friedensforschung. Stuttgart, 1971 и др.)

Миротворцы с самого начала видели социал-демократов в числе своих главных союзников. По мнению фон Зуттнер, их деятельность воплощала идеалы интернационализма, и она писала даже о родстве "организованного пролетариата" и пацифистских "пролетариев духа" (*).

(* Suttner B. v. Der Kampf... Bd. I. S. 4, 142, 229, 234, 380, 411.)

Однако лидеры СДПГ признать это родство не спешили. С одной стороны, создание Немецкого Общества мира почти совпало по времени с принятием Эрфуртской программы партии (1891), в которую был включен пункт о международном арбитраже. В 1893 г. Цюрихский конгресс II Интернационала в своей резолюции требовал, "чтобы представленные в нем партии оказывали поддержку всем организациям, стремящимся к достижению всеобщего мира". Но ни II Интернационал в целом, ни СДПГ не были готовы на практике к сотрудничеству с пацифистами — прежде всего из-за невозможности принять их тезис о мире как внепартийной и внесоциальной категории.

Лозунг фон Зуттнер, "нет буржуазного [пацифизма] — есть просто пацифизм", противоречил классовой логике. Поскольку война с марксистской точки зрения имманентна капитализму, вопрос о борьбе с ней имел смысл только в связи с революционным свержением этого строя. В комментарии к той же Эрфуртской программе Каутский писал: "Война неустранима из основанного на товарном производстве общества, которое создаёт не только классовые, но и национальные противоречия... Для уничтожения войн есть лишь одно средство: устранить [эти] порождающие её противоречия,.. Социальный и национальный мир, к которому стремятся народы, может им принести только социал-демократия" (*). Фрид резонно критиковал "мистицизм" этой теории, сравнимый с эсхатологией христианства и обрекающей своих сторонников на пассивное ожидание (современные исследователи назвали это "революционным аттентизмом") (**).

(* Цит. по: Boll F. Op. cit. S. 185.)

(** FW. 1910. N 8/9. S. 158f.; Groh D. Negative Integration und revolutionaerer Attentismus: Die deutsche Sozialdemokratie am Vorabend des Ersten Weltkrieges. F. a. M., 1973.)

В то же время точка зрения пацифистов на существующий общественный строй была сформулирована Умфридом так: "Хотя я... отнюдь не думаю, что современная капиталистическая система сохранится навсегда, я все же считаю, что нельзя откладывать уничтожение войн до конца эры капитализма" (*).

(* FB. 1905. N 6. S. 61.)

С этической точки зрения противоречия между социалистами и пацифистами упирались в проблему насилия. Хотя и последние не доходили до толстовского абсолюта, мирясь с насилием как неизбежным злом, их целью было все же максимально ограничить насилие в политике. Начинать же нужно было с "синтеза всех насильственных действий"— войны. Прогресс в политике, в т. ч. в социальном вопросе, с точки зрения пацифистов мог быть достигнут только средствами "мирного характера", что, естественно, никак не уживалось с тезисом о насилии как "повивальной бабке истории". "Упреки социал-демократов в том, что мы стремимся сохранить status quo, содержат в себе долю истины, — писала фон Зуттнер, — Ошибка состоит лишь в том, что мы ищем гарантий от насильственных изменений — но не от правовых реформ" (*).

(* Б. ф. Зуттнер — А. Г. Фриду. 8. 11. 1909 — Цит. по: Hamann В. Op. cit. S. 416; Suttner B. v. Der Kampf... Bd. I. S. 144-145; Bd. II. S. 52-53.)

Впрочем, не только насилие, но и война как таковая зачастую представала у социал-демократов в двойственном свете. Мысль о революционизирующем воздействии войны — и таким образом неявно положительное отношение к такой войне — была представлена в германской социал-демократии со времен Маркса и Энгельса. Прежде всего имелось в виду военное поражение реакционных держав (особенно России). Неудивительно поэтому, что даже такой противник войны, как А. Бебель говорил о ней в Рейхстаге в декабре 1904 г. как о "счастье", если ставшее "её результатом поражение нации приведет к освобождению угнетенных до того народных масс" (*).

(* FB. 1905. N 1. S. 9; Boll F. Op. cit. S. 187-9. Ср. Машкин М. Н. Указ. соч. С. 137-138.)

На этом фоне не удивляет, что с момента зарождения организованного пацифизма в Германии примерно до второй пол. 1900-х гг. сколько-нибудь постоянное и прочное сотрудничество его с социалистами отсутствовало. Были, правда, некоторые эпизоды, ободрявшие пацифистов: например, теплый прием социалистической прессой романа "Долой оружие!". По инициативе В. Либкнехта "Форвертс" даже издала книгу в 1892 г. отдельной брошюрой для рабочих. В том же году В. Либкнехт использовал лозунг "Долой оружие!" и в своем выступлении в Рейхстаге при обсуждении проекта закона о военных расходах. Вообще надо заметить, что среди руководства СДПГ В. Либкнехт с наибольшей симпатией относился к пацифизму, он приветствовал созыв I Международного Конгресса мира в Париже в 1889 г. и даже состоял членом Датского общества мира. Однако и он писал фон Зуттнер: "То, к чему вы стремитесь, установление мира на земле — осуществим мы. Я имею в виду социал-демократию, истинную великую международную лигу мира" (*).

(* Suttner B. v. Der Kampf... Bd. I. S. 17; Hamann В. Op. cit. S. 134-7; Chickering R. Imperial Germany.... P. 263.; Cooper S. Op. cit. P. 75.)

Некоторые пункты соприкосновения с пацифистами были и у А. Бебеля. Он поддерживал требования Цюрихского конгресса о борьбе социал-демократов за международный арбитраж, считая, что таким способом может быть решена проблема Эльзас-Лотарингии. При общем отрицательном отношении немецких социал-демократов к Гаагскому манифесту Бебель несколько раз сослался на него в речи против военной программы 1899 г., за что тут же был причислен правыми к сторонникам "умиротворительницы Берты". Несмотря на противоречия между СДПГ и линией руководства НГ МПС Бебель в 1897 г. сообщал в письме Фриду о предварительном "намерении... социал-демократической фракции Рейхстага присоединиться к Межпарламентской группе за арбитраж и мир" (*).

(* ВА Р. 90 Hi 2. N 3. В1. 22 (А. Бебель — А. Г. Фриду. Берлин, 8. 05. 1897); Suttner B. v. Der Kampf... Bd. I. S. 27-8, 202, 515-516.

Единственной же организацией в рабочем движении, поддержавшей пацифистов, были основанные в 1869 г. М. Гиршем и Ф. Дункером "Немецкие профсоюзы" (Deutsche Gewerkvereine), которые насчитывали к началу века ок. 100 000 членов. Близость программы и тактики "гирш-дункеровских" профсоюзов к леволибералам и руководство исповедовавшего пацифистские взгляды Гирша определили их симпатию к миротворцам.

Гирш был членом "Ассоциации трудящихся за мир" — позднее "Международная Лига за арбитраж" — под председательством англичанина Уильяма П. Кремера, стоявшего у истоков Межпарламентского Союза и Международных конгрессов мира. Ещё в 1878 г. Кремер приглашал Гирша принять участие в "большой манифестации трудящихся за мир и институт международного арбитража" под председательством Виктора Гюго в Париже, а после основания МПС использовал свои старые профсоюзные связи с Гиршем для контактов с немецкими межпарламентариями (*).

(* BA P. 90 Hi 2. N 5. Bl. 19-20, 22, 24-26 (У. Кремер — М. Гиршу. Лондон, 8. 08. 1878, 12. 05 и 25. 11. 1890).)

"Гирш-дункеровские" профсоюзы "безоговорочно поддержали" обращения пацифистов к рабочим организациям. Они были направлены в 1904 и 1906 гг. от лица Немецкого Общества мира Умфридом, а затем "Группой по координации деятельности рабочего и антивоенного движения" в составе Умфрида, Фрида, Квидде и др. (*) Хотя "во избежание распыления сил" руководство "гирш-дункеровских" профсоюзов отказалось от мысли стать корпоративным членом НОМ, отдельные местные организации тем не менее пошли на это. Пацифистов часто приглашали с выступлениями на рабочие собрания и в т. н. "Кружки просвещения рабочих" гирш-дункеровцев; в свою очередь, профсоюзные представители участвовали в работе конгрессов мира (**).

(* FB. 1904. N 2. S. 15; N 6. S. 48; N 7. S. 50; 1906. N 8. S. 93-94; N 10. S. I 14.)

(** Ibid. 1906. N 2. S. 30; Chickering R. Imperial Germany.... P. 264-265.)

Однако в целом оснований для оптимизма у пацифистов было мало. Тем более, что и на международном уровне социалисты отвергали вплоть до начала 1900-х гг. сотрудничество с буржуазным антивоенным движением. "Клич "Долой оружие!" бесплодно умрет, как и всякий другой призыв к гуманности класса капиталистов, — говорилось в резолюции Международного конгресса социалистических организаций 1896 г. в Лондоне, — Только рабочий класс может действительно хотеть и добиваться установления мира." (*)

(* Цит. по: Ethische Kultur. 1896. N 4. S. 262.)

Не было, однако, единодушного отношения к социал-демократам и среди пацифистов — ни на международном, ни на внутригерманском уровне. Существенную роль здесь сыграли опасения пацифистов дискредитировать себя в глазах властей и состоятельных слоев связью с "неблагонамеренными элементами". Характерный случай произошел на собрании НОМ в Штутгарте в 1897 г., которое было посвящено лекции сочувствовавшего анархистам Морица фон Эгиди. В последовавшей дискуссии с изложением своей позиции выступила Клара Цеткин, но обеспокоенный политическими последствиями президиум лишил её слова. Цеткин в ответ обвинила общество мира в том, что оно "хочет видеть на своих собраниях статистов" (*).

(* Schwaebische Tagwacht (Stuttgart). (N 259). 6. 11. 1897.)

Однако настоящим камнем преткновения между пацифистами и социал-демократами стала I Гаагская конференция мира. Враждебность двух лагерей достигла кульминации и отравила атмосферу во взаимных отношениях на последующие несколько лет. Помимо прочих соображений, большую роль сыграло то обстоятельство, что инициатива Гааги исходила от русского монарха — из центра "власти варварства" (Маркс). Панегирики Николаю II со стороны пацифистов вызвали наибольшее раздражение у настроенных традиционно антирусски социалистов. В письме фон Зуттнер Бебель выражал свою поддержку идеи Гааги, но "социал-демократия, — писал он, — не может перенять ответственность за то, что делается и говорится для... возвеличения царского манифеста" (*).

(* Suttner B. v. Memoiren. Leipzig. 1909. S. 429.)

Социалистическая пресса Германии единодушно заклеймила Гаагу как "фарс" и "ратифицированную трескотню о мире" (Friedensschwindel). "Пролетариат, — писала позднее "Форвертс", — не приемлет... утопические и пустые фразы политиков-миротворцев, нашедшие свое порочное выражение в царском манифесте, и принявшие бессильно-комичную форму в Гаагском арбитражном суде." (*)

(* Цит. по: FB. 1905. N 8. S. 89.)

Скромные результаты I Гаагской конференции подлили масла в огонь социал-демократической критике под лозунгами конфронтации и максимализма. О втором международном форуме социалистическая пресса заранее писала: "... Если и будут на следующей конференции в Гааге мучиться в родах горы, можно быть заранее уверенным, что на свет появится лишь намеренно маленькая мышка — если вообще что-нибудь появится" (*). "Форвертс" приветствовала демонстрацию протеста голландских антимилитаристов против конференции, поскольку последняя "никак не способствует укреплению мира". "Митинг протеста против миротворческого лицемерия (Friedensheuchelei) Гааги замечательно удался", — с удовлетворением констатировал печатный орган радикалов (**).

(* Hamburger Echo. (N 173). 28. 07. 1906.)

(** Vorwaerts. (N 115). 19. 06. 1907; Der Revolutionaer. (N 26/27). 06. 07. 1907.)

Резкость выражений вызвала, наконец, и ответную реакцию у пацифистов, до того редко позволявших себе выпады в сторону социал-демократии. После очередной статьи "Форвертс", громившей пацифизм за утопичность, поддержку "кровавого царя" и непризнание марксистского "гениального прозрения действующих в обществе сил", выведенный из терпения Фрид обрушился на пассивность и эсхатологизм социал-демократов. "Идея мира в социал-демократической программе и агитации, — писал он, — играет роль парадной куклы, которую выставляют к праздникам [1 мая], в будни мир редко заботит социал-демократию. Мир на Земле достижим для нее только — на восьмой день после сотворения государства будущего. Если когда-нибудь цивилизации суждено погибнуть... ну и что же — ведь согласно ст. 10, схема 72, абзац 00 социалистического кодекса войну можно устранить только в будущем..." (*).

(* Vorwaerts. 1. 05. 1908; Fried A. H. Sozialdemokratische Friedensutopie // FW. 1908. N 5. S. 92-93; N 7. S. 134.)

По мнению Фрида, отвергать какие бы то ни было средства для предотвращения войны преступно — даже если с их помощью ее нельзя окончательно уничтожить. Такая тактика делает социал-демократию пособницей войны, уравнивает ее в отношении к антивоенной идее с самыми завзятыми милитаристами (*).

(* Cooper S. Op. cit. P. 76-77.)

Между тем, в ряде других европейских стран отношения между либеральными пацифистами и социал-демократией стали меняться к лучшему. Сотрудничество между двумя движениями поддержали такие авторитетные социалистические лидеры, как Жан Жорес, Эдоардо Джиретти, Карл Яльмар Брантинг, Эмиль Вандервельде и др. Символическим шагом стало и избрание в 1907 г. на пост председателя Международного Бюро мира бельгийского депутата-социалиста Анри Лафонтена. Эти перемены отразились и на позиции II Интернационала. Если в резолюции Штутгартского конгресса 1907 г. упор делался на чисто пролетарские методы борьбы с военной угрозой, а о международном арбитраже и разоружении упоминалось лишь попутно, то в решениях Копенгагенского конгресса 1910 г. им уже придавалось центральное значение. На Базельский конгресс II Интернационала 1912 г. было приглашено руководство Международного Бюро мира, а присутствовавший там же пацифист Рихард Фельдхауз замечал: "Часто мне казалось, что я нахожусь на Конгрессе мира..." (*).

(* VF. 1913. N 1. S. 7; Boll F. Op. cit. S. 206-208.)

Хотя и в этих резолюциях по-прежнему сохранялись пассажи о необходимости социалистической революции, сторонники "революционной теории катастроф" были вынуждены признать, что "идея... эволюции вошла почти всецело в общественное сознание" (*).

(* Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 26. С. 55.)

Движение части социал-демократии навстречу буржуазному реформизму — т. н. "ревизионизм", — которое стимулировалось нарастающей угрозой войны, привело с некоторым опозданием и в Германии к повороту во взаимоотношениях СДПГ с пацифистами.

Надо сказать, что ревизионисты — Эдуард Давид, Альберт Зюдекум и др. — и до того поддерживали некоторые контакты с пацифистами. Известной близостью к пацифизму отличались взгляды руководителя баварских социалистов Георга фон Фольмара, которого Квидде пригласил выступить на антивоенном митинге в 1905 г. В социалистической прессе Юга Германии Квидде призывал к союзу буржуазно-демократических и социал-демократических сил, а его выступления перед пацифистами вызывали большой интерес местных социалистов (*). Но по-настоящему широкий резонанс получила в социал-демократической среде переоценка отношения к пацифистам в выступлениях лидера германского ревизионизма Эдуарда Бернштейна (**).

(* Vorwaerts. (N 251) 25. 10. 1896; (N 74) 28. 03. 1905; Volksstimme (Frankfurt a. M.). (N285) 6. 12. 1900; Holl К. Die Wirkung und die Wirkungslosigkeit... S. 344. Anm. 86.)

(** Vorwaerts. (N 251) 25. 10. 1896; (N 74) 28. 03. 1905; Volksstimme (Frankfurt a. M.). (N285) 6. 12. 1900; Holl К. Die Wirkung und die Wirkungslosigkeit... S. 344. Anm. 86.)

Задолго до того Бернштейн и его единомышленники пришли к отличной от ортодоксально-социалистической оценке капитализма (*). Его развитие в перспективе, по их мнению, могло привести к интернационализации мира. Отрицая претензии исторического материализма на абсолютную истину, Бернштейн признавал, под влиянием неокантианства и его теории "этического социализма", самостоятельное значение идей в истории. Таким образом и пацифистская идея имела шанс осуществиться в рамках существующего строя (**).

(* См. Овчаренко Н. Е. Цит. соч. С. 9-155.)

(** Riesenberger D. Op. cit. S. 86-87; Wette W. Kriegstheorien.... S. 193.)

В августе 1908 г., в интервью английской газете "Labour Leader" Бернштейн впервые публично высказался за поддержку пацифизма. По его мнению, развитие империализма, несущего угрозу войны, вызвано засильем протекционистской политики — поэтому социал-демократы должны поддержать лозунг свободной торговли, а вместе с ним и пацифизм. Уповать на революцию в условиях, когда превентивная война стала идефикс шовинистов — "слабое утешение", считал Бернштейн. "Мы находимся теперь перед лицом новой ситуации, — подчеркивал он, — в которой наши старые антивоенные рецепты вряд ли пригодятся... С моей точки зрения, для тех социалистов, которые отвергают свободную торговлю, пацифизм, движения за разоружение или ограничение вооружений и арбитраж, [проблема войны] неразрешима". Напротив, "при условии поддержки его пролетариатом, антивоенное движение в настоящее время уже не так утопично, как раньше" (*).

(* Volkswacht. (N199) 26. 08. 1908; FW. 1908. N 9. S. 177-178; FB. 1908. N 10. S. 124.)

В следующем, 1909 г., Бернштейн выступил в Париже перед студентами против " безумия вооружений" вместе с горячим сторонником союза пацифизма и социал-демократии, французским социалистом Ф. де Прессенсе (*). В докладе Бернштейна в Амстердаме, прочитанном во время поездки с целью пропаганды идей мира, ясно просматривается влияние либеральной и пацифистской идеологии; "... Убежденная в том, что развитие современных связей (курсив мой — Д. С.) способствует все возрастающей солидарности трудящихся..., социал-демократия руководствуется в экономической и политической борьбе принципом интернационализма, имеющего целью свободный союз народов на основе права на самоопределение в границах солидарности культурного человечества" (**).

(* Vorwaerts. (N 46) 24. 02. 1909.)

(* Bernstein E. Der Revisionismus in der Sozialdemokratie. Amsterdam, 1909. S. 48; См. также: Derselbe. Die Natur und die Wirkungen der kapitalistischen Wirtschaftsordnung. В., 1909. S. 15-18.)

В последующем становится заметно влияние на взгляды Бернштейна теории Фрида, с которым лидер ревизионистов поддерживал переписку с 1911 г., и особенно прагматического пацифизма Н. Энджелла. Так, в 1911 г. Бернштейн писал: "Поскольку... с развитием мировых связей задача изоляции от мирового рынка становится труднее, это делает насильственное завоевание все менее рентабельным, подчинение народов все более бесперспективным" (*).

(*Vorwaerts. (N 204) 1. 09. 1911.)

Фрид стал даже называть Бернштейна в письмах "партайгеноссе", а тот, в свою очередь, считал Фрида представителем "социалистически ориентированного крыла в антивоенном движении" (*). В 1912 г. Бернштейн предпринял немыслимый до того для социал-демократа шаг, опубликовав во "Фриденсварте" свою статью о близкой Фриду идее контроля за прессой (**).

(* E. Bernstein // A. H. Fried.... S. 14-16.)

(** Bernstein E. Wie man Kriegsstimmung erzeugt // FW. 1912. N 1. S. 2-7 (В попавшем в библиотеку ИНИОН РАН личном экземпляре "Фриденсварте" Фрида многие места в статье выделены им).)

С другой стороны, для лидеров левого крыла СДПГ — Розы Люксембург, Пауля Ленша, Карла Радека и др. — наоборот, все очевидней становилась неизбежность войны. Выход был, по их мнению, только в революционизации общества. Но поскольку сделать это в мирных условиях было сложнее, чем во время военного кризиса, война, как уже говорилось, была для радикалов и желанной возможностью осуществить социальную революцию. Главным представителем этой линии во II Интернационале был Ленин, который называл войну "очень полезной для революции штукой" и блестяще осуществил, как известно, позднее свои замыслы на практике (*).

(* Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 48. С. 155.)

В этих условиях возможности сотрудничества с пацифистами СДПГ в целом зависели от позиции центристов во главе с наиболее авторитетным теоретиком партии Карлом Каутским. С конца 1900-х гг. Каутский разрабатывает новую теорию империализма. Экспансия, по нему, если и является неотъемлемой стороной капитализма, то характер её — мирный или военный — определяется политическими факторами, которые могут изменяться в рамках той же общественно-экономической системы. Этот анализ причин войны приближался к пацифистскому, поскольку в обоих случаях ответственность за ее развязывание возлагалась на определенные — ограниченные — политические группировки. "... Военные, бюрократия и высшая финансовая элита, — писал Каутский, — виновны в агрессивных тенденциях и во внутренней, и во внешней политике" (*).

(* Kautsky К. Nochmals die Abruestung // Neue Zeit. 1912. N 2. S. 850. Ср. Айзин Б. А. Цит. соч. С. 115-117.)

Впоследствии Каутский пришел к концепции "организованного капитализма" (очевидная параллель с теорией "организации" Фрида). На этой новой стадии экономической интернационализация, считал Каутский, перейдет в политическую, создав "демократический союз капиталистических государств" (*).

(* См. Европейское социалистическое движение. 1914-1917: Разрубить или развязать узлы? М., 1994. С. 16-18.)

Таким образом на место альтернативы "империализм или социализм" Каутский поставил "мировая война или разоружение". "Социал-демократия, — писал он, — ... вынуждена перенять лозунг разоружения, ... если она хочет соответствовать своей исторической миссии. Невнимание к [этому] вопросу нанесет нашему делу тяжелый урон..." (*).

(* Kautsky К. Der improvisierte Bruch // Neue Zeit. 05. 07. 1912.)

Лидеры партии и фракции СДПГ в Рейхстаге — Г. Ледебур, Г. Гаазе, А. Бебель — стали на точку зрения Каутского. Первым свидетельством перемен стало то, что в запросе социал-демократов рейхсканцлеру относительно ограничения вооружений в марте 1909 г. к изумлению пацифистов содержалась ссылка на решения Гаагских конференций, ещё за год до того оплёвывавшихся "Форвертс" (*).

(* FW. 1909. N 5. S. 82-83.)

В 1910 г. "Нойе Цайт" Каутского уже писала: "Нельзя преуменьшать усилий сегодняшних друзей мира; им принадлежит заслуга постановки вопроса и... созыва Гаагских конференций. То, что сделано на них в отношении международного арбитражного законодательства, приемлемо и для пролетариата". Хотя тут же оговаривалось, что "ещё больше он (пролетариат — Д. С.) выиграет от видимой безрезультатности этих конференций" (*). Конгресс II Интернационала в Копенгагене в том же году продемонстрировал дальнейшее усиление этих тенденций в СДПГ и в целом в международной социал-демократии (**).

(* Neue Zeit. 4. 11. 1910.)

(** Айзин Б. А. Цит. соч. С. 134-147.)

В 1910 г. социал-демократическая фракция присоединилась к предложению либералов о поддержке арбитража, а в ходе дебатов по резолюции Прогрессивной Народной партии 1911 г. социалисты предложили свой проект, включавший и требование ограничения вооружений. Георг Ледебур заявил тогда же о необходимости объединить "друзей мира всех направлений в Германии". Комментируя свою позицию в "Форвертс", Ледебур подчеркивал, что "в недрах самой капиталистической системы проявляются многочисленные и сильные антивоенные тенденции". Каутский, поддерживая Ледебура, призвал вместо антивоенной стачки поддержать лозунг Соединенных Штатов Европы, сулящий "эру вечного мира" (*).

(* Там же. С. 155-157, 159-161; FW. 1910. N 4. S. 66; Vorwaerts. 6, 8. 04. 1911.)

Съезд СДПГ в Йене 1911 г. сопровождался донельзя восторженными репортажами в пацифистской прессе. Бебель назвал "conditio sine qua non" для успешного продвижения социал-демократии "активную работу по устроению мира" в противоположность массовой стачке. Музыкой для пацифистского уха прозвучала фраза старого социал-демократического вождя: "Я заявляю открыто: может быть, наибольшей гарантией мира является... международный вывоз капитала" (*).

(* FW. 1911. N 10. S. 283 f., 304.)

Левое же крыло продолжало настаивать на том, что пацифистские методы "в принципе не могут быть осуществлены в рамках этого общественного строя" (Радек), что поворот СДПГ им навстречу "антиреволюционен" и является плодом "импровизации нескольких лиц в руководстве партии" (*).

(* Leipziger Volkszeitung. 31. 03. 1911; FW. 1912. N 8. S. 318-319.)

Однако на съезде СДПГ в Хемнице 1912 г. "переоценка ценностей" была закреплена окончательно. Предложенная Г. Гаазе и принятая почти единогласно резолюция подтверждала главные тезисы и положения Каутского и Бернштейна. В ней проводилась разница между объективными (противоречия капитализма) и субъективными (заинтересованность определенных социальных слоев) факторами роста международной напряженности. Резолюция включала в себя наряду с требованиями "международного согласия" и достижения международных договоренностей о разоружении пункт о "свободе мировых связей и устранении... протекционистской системы". Вместо революционных призывов говорилось: "Задача пролетариата — перевести созревший для этого капитализм в фазу социалистического общества, обеспечив тем самым постоянный мир... и свободу народов". "Если раньше, — писала "Фриденсварте", — мы... могли надеяться только на немногих ревизионистов..., то теперь — глубокие перемены совершаются и среди ортодоксальных марксистов. [Это] знамение времени, приносящее нам десятки тысяч новых сторонников" (*).

(* FW. 1912. N 8. S. 319; N 10. S. 389.)

В свою очередь миротворцы тоже заговорили о единстве "научного пацифизма и научного социализма" и призывали, как Г. фон Герлах, "все буржуазные элементы, разделяющие... стремление к миру,... искать союза с пролетариатом". Комментарии Фрида на II Марокканский кризис 1911 г. (См. Приложение IV) свидетельствовали о готовности части пацифистов радикализовать свои требования для достижения компромисса с социал-демократами. Не случайно Бебель использовал, очевидно, эти материалы в речи на Йенском съезде (*).

(* FW. 1911. N 10. S. 283; Goldscheid R. Krieg imd Kultur. Die Lehren der Krise // Ibid. 1912. N 12. S. 442; Arbeiter-Zeitung (Dortmund). (N 299) 24. 12. 1912; Chickering R. Imperial Germany... P. 277-278. n. 204.)

Таким образом была обеспечена почва для сотрудничества СДПГ с буржуазными пацифистами в 1913-14 гг. Бернштейн вспоминал позднее: "Только перед самой мировой войной... социал-демократы утвердились, наконец, на той точке зрения, что не будет, по крайней мере, вреда, если вместе с их партией делом защиты мира станут заниматься общества из неохваченных социалистической агитацией слоев... [Это] приблизило упомянутые слои к социал-демократии и позволило установить с ними отношения сотрудничества той части членов партии, которая особенно тесно была связана с международно-правовыми вопросами" (*).

(* E. Bernstein // A. H. Fried.... S. 14. Т. о. именно в предвоенные годы были разработаны теоретические предпосылки для формирования социалистического пацифизма II Интернационала, который в межвоенную эпоху получил название "реалистического пацифизма".)

Наиболее ярко сотрудничество социал-демократов с пацифистами проявилось при подготовке и проведении встреч французских и немецких парламентариев в Берне (май 1913) и Базеле (май 1914). Их инициатором был известный социалистический вождь Людвиг Франк. По его мнению, укрепление связей с либеральными западными странами должно было способствовать демократизации внутренней политической жизни Германии. Вместе со своим товарищем по партии Ф. Штампфером Франк выдвинул на собрании СДПГ в Мангейме в 1913 г. предложение о встрече в Швейцарии французских и немецких социалистов, согласовав затем эту инициативу с руководством СДПГ и швейцарскими властями, которых представлял социалист Р. Гримм (*).

(* Boll F. Op. cit. S. 212, 217f.)

Однако швейцарцы пошли дальше, пригласив на встречу по инициативе председателя Международного Бюро мира А. Гоба и депутатов несоциалистических партий. При этом руководящая роль перешла к МБМ, которое оказало "существенную, но незаметную помощь по организации встречи". МБМ осуществляло координацию между французами и немцами, а финансовую сторону подготовки взяло на себя Европейское бюро Фонда Карнеги. С немецкой стороны основным партнером французов стал К. Хаусман, активное участие принял в подготовке встреч и Квидде (*).

(* HStAS. Q 1/2. Bu 173 (А. Гоба — К. Хаусману. Берн, б. д.[апрель 1913]); Bu 1 (А. Гоба — К. Хаусману. Берн, 10. 07, 24. 11, 22. 12. 1913; 23. 12. 1914); Bu 4 (Л. Квидде — К. Хаусману. Аммерланд, 30. 06. 1913).)

Совместно с французскими пацифистами Немецкое общество мира выпустило воззвание к парламентариям Франции и Германии с призывом сдвинуть с мертвой точки вопрос разоружения, подав пример остальным великим державам. Руководство "Союза Международного Согласия" также использовало свои каналы для того, чтобы привлечь внимание немецких политиков к конференции (*).

(* Ibid. Bu 2. В1. 14; Bu 4 (О. Ниппольд — К. Хаусману. Оберурзель а. Т., 3. 05. 1913); ВА Р. 90 Na 3.. N 265. В1. 7 (О. Ниппольд — Ф. Науману. Оберурзель а. Т., 3. 05. 1913).)

Из всех антивоенных организаций Германии только Немецкая Группа МПС намеренно осталась в стороне от конференции, вопреки призывам её организаторов и руководства МПС. С одной стороны, немецкие руководители МПС расценили шансы конференции как "бесперспективные", с другой — сказывалась боязнь дискредитировать себя участием в одной с социал-демократами акции (*).

(* HStAS. Q 1/2. Bu 173 (д'Эстурнель — Шёнайх-Каролату. Париж, 17. 04. 1913; К. Хаусман — Шёнайх-Каролату. Штутгарт, 5. 05. 1913; Шёнайх-Каролат — Хаусману. Амтиц, 10. 06. 1913; К. Хаусман — проф. фон Калькеру. Штутгарт, 23. 09. 1913).)

Действительно, ещё при подготовке конференции стало ясно, что основное участие с немецкой стороны в конференции, организованной буржуазными пацифистами, примут социал-демократы. В целом в Германии в отношении миротворческих акций с французами преобладали настроения "растерянности и колебания". Шовинистическая пресса раздувала франко-немецкие инциденты в Люневилле и Нанси. На этом фоне живой отклик со стороны СДПГ вызывал у самих социалистов опасения за судьбу встречи из-за очевидного крена участников в их сторону (*).

(* Ibid. Bu 173. (К. Хаусман — А. Гоба. Штутгарт, 5. 05. 1913; Л. Франк — К. Хаусману. Маннгейм, 3. 05. 1913).)

Вопреки призывам Хаусмана к представителям буржуазных партий, они отказались от участия в совместной акции социал-демократов и пацифистов. Даже в своей собственной Прогрессивной Народной партии Хаусману, несмотря на все его усилия обеспечить на конференции "центр тяжести за либералами", не удалось сколотить сколько-нибудь значительную делегацию (*). В результате против 180 французов в конференции участвовало лишь 34 немца, 25 из которых представляли СДПГ — в т. ч. Бебель, Ледебур, Бернштейн, Гаазе, Шейдеман и Карл Либкнехт. Кроме них, присутствовало всего 6 человек от ПНП (в т. ч. Науман), двое эльзасцев и датчанин (**).

(* Ibid. (К. Хаусман — Ф. Пайеру. Штутгарт, 13. 05. 1913); Taegliche Rundschau. 18. 05. 1913.)

(** HStAS. Q 1/2. Bu 4 (Verstaendigungskonferenz. Bern, 1913. Stenographisches Protokoll). S. 26.)

Одним из самых ярких моментов встречи стал обмен рукопожатиями между Бебелем и д'Эстурнелем, причем вслед за тем в своей речи Бебель подчеркнул важность миротворческих акций "вне зависимости от партийной принадлежности".

В послании в адрес конференции от имени 110 немецких и 70 французских депутатов-социалистов подчеркивалось, что франко-германское сближение рассматривается ими как путь к установлению мира в Европе "через союз Германии, Франции и Англии". Конкретным шагом к этому, наряду с введением милиционной армии, должно было стать арбитражное разрешение конфликтов. "Современные войны, — говорилось в послании, —... несут угрозу и для широких кругов буржуазии. Все усилия буржуазных групп и партий, направленные против шовинистической истерии..., могут опираться на действенную помощь социал-демократии [Франции и Германии]". Общая резолюция конференции в Берне призывала также оказать давление на правительства в деле ограничения вооружений и предусматривала создание постоянной франко-германской межпарламентской комиссии.

Первым опытом сотрудничества были удовлетворены как социал-демократы (Каутский назвал эксперимент "удавшимся вне всяких ожиданий"), так и либеральные пацифисты. Состоявшийся в сентябре того же 1913 г. съезд СДПГ в Йене подтвердил "безусловную поддержку [партией] принципа арбитража" (*). По мнению Хаусмана, Бернская встреча показала, "что и парламентские конференции не являются совершенно бездейственными" (**).

(* Hamburger Nachrichten. 11. 04., 08. 05. 1913; Deutsche Tageszeitung. 8. 05. 1913.)

(** HStAS. Q 1/2. Bu 2. Bl. 59; Bu 173 (К. Хаусман — д'Эстурнелю. Штутгарт, 23. 09. 1913); Le Matin. 30. 05. 1914.)

Зато правая пресса заклеймила конференцию как "предательство национальной чести"; скептически отнеслись к ней и другие буржуазные политические силы (*). Занимавшийся с немецкой стороны организацией постоянной парламентской комиссии Хаусман снова нашел поддержку только у социал-демократов. Национал-либералы, согласившиеся было участвовать в комиссии, отказались от своего обещания, узнав о том, что в неё входит 6 представителей СДПГ. И это несмотря на то, что работа в комиссии предусматривала, по словам д'Эстурнеля, лишь "частное и непубличное (sans eclat) сотрудничество" (**).

(* Ibid. S. 15-17, 25-26; Vorwaerts. 13. 05. 1913.)

(** HStAS. Q 1/2. Bu 173 (Haussmann К. Der staendige Ausschuss deutsch-franzoesischer Parlamentarier (рукопись статьи). S. 3.)

Очевидно на позицию национал-либералов и особенно консерваторов влияло и отношение к франко-германской акции властей. МИД не имел ничего против участия немцев в этом предприятии, однако Вильгельм II был настроен иначе, и отозвался об акции кратко: "Чушь! Я на это не пойду." (*)

(* GP. Bd. XXXIX. NN 15703. Randbem. 2, 15706.)

Тогда как французская часть комиссии конституировалась сразу после Берна, Хаусман смог собрать 18 человек (из нужных 21) лишь через полгода. От национал-либералов в неё входили только лица второго эшелона, наряду с депутатами Центра, эльзасцами и леволибералами. Социал-демократия, напротив, была снова представлена громкими именами — Э. Давид, Л. Франк, Г. Гаазе, Г. Ледебур и Ф. Шейдеман (*).

(* Wild A. Op. cit. S. 414; HStAS. Q 1/2. Bu 173 (Einladung zur konstituierenden Sitzung... 9. 12. 1913).)

Несмотря на все сложности, вторая встреча в мае 1914 г. в Базеле вселила в её организаторов ещё больше надежд. Помимо социал-демократов, 40 депутатов Центра в Рейхстаге примкнули к "платформе Бернской конференции". Инициатива была поддержана даже со стороны национал-либералов (их депутатом, секретарем "Ганзейского союза" Г. фон Рихтгофеном). С учетом 9-ти эльзасцев сторонники миротворчества могли, наконец, с полным правом заявить, что их поддерживает большинство в немецком парламенте (*).

(* Ibid. (Haussmann С Franzosen und Deutsche (рукопись).)

Кроме традиционных пунктов о поддержке арбитража и Гаагских институтов конференция в Базеле постановила образовать совместное информационное бюро. В том же 1914 г. должно было пройти заседание франко-германской комиссии, уже не на нейтральной территории, а в Мюнхене и Лионе. "Все разъехались из Базеля воодушевленными и с удесятеренными силами", — писал участвовавший во встрече Науман. Даже в национал-либеральной прессе вторая конференция получила благожелательное освещение (*).

(* Frankfurter Zeitung. 31. 05. 1914; Naumann F. Deutsch-franzoesische Annaeherung // Die Hilfe. (N 24). 11. 06. 1914. S. 378; Richthofen Freiherr v. Deutschland und Frankreich // Badische Neueste Nachrichten. 28. 05. 1914.)

В общем, время, казалось, работало на пацифистов, которые постепенно расширяли сотрудничество с социалистами и другими политическими силами. Тем горше было потрясение после начала войны. По иронии судьбы, вместо запланированной на осень встречи во Франции один из главных инициаторов конференций, Л. Франк, попал туда в качестве добровольца и погиб в одном из первых боёв в сентябре 1914 г. Он ненамного пережил своего французского партнера — социалиста Ж. Жореса. Тот был ещё раньше убит фанатиком-националистом. Последний в архивной папке документ о франко-немецком миротворческом движении — телеграмма соболезнования Хаусмана французам по поводу этого убийства с пометкой "Уже не была принята" (*).

(* HStAS. Q 1/2. Bu 173.)

3. 2. Пацифизм и официальная Германия

Никакое другое событие не дало повода высшему эшелону власти в Рейхе настолько развернуто высказать свое отношение к идее миротворчества, как Гаагские конференции мира (*). Инициатива Николая II пришлась для немцев как нельзя более некстати: и тактические, и стратегические соображения правящих кругов Германии в корне расходились с идеями "царского манифеста" августа 1898 г. Нельзя сказать, что Германия была исключением: повсюду, по словам русского военного министра А. Н. Куропаткина, к идее Гааги отнеслись: "Народы — восторженно", а "правительства — недоверчиво". Однако нигде комментарии высших государственных лиц не были столь обескураживающими, как "резкое и нахальное отношение" в Германии (**).

(* См. Duelffer J. Regeln gegen den Krieg. Die Haager Friedenskonferenzen von 1899 und 1907 in der internationalen Politik. F. a. M., 1981; Kaminski A. J. Stanowisko Niemiec na pierwszej Konferencji Haskiej 1899. Poznan, 1962.)

(** Красный Архив. 1932. № 50-51. C. 60; № 54-55. C. 66.)

Хотя, во избежание осложнений в отношениях с Россией, официальный Берлин согласился участвовать в конференции, уже в сентябре 1898 г. Вильгельм II публично заявил: "Лучшая гарантия мира — ... готовая к бою армия.... Дай Бог, чтобы мы всегда смогли позаботиться о мире с помощью этого эффективного и хорошо отлаженного оружия" (*).

(* Цит. по: [Quidde L]. Kaiser Wilhelm II contra Zar Nikolaus II // Muenchener Freie Presse. (N 204) 10. 09. 1898.)

Вероятно, отчасти прав был Куропаткин, приписывавший такое уничижение миротворчества солдафонскому позерству и ревнивому честолюбию Вильгельма, которым потакало и его ближайшее окружение. (*) Но и другие высшие лица государства, в том числе призванные по долгу службы быть сдержанными дипломаты, также обнаруживали редкостное единодушие в своем отрицании идей разоружения и арбитража.

(* Красный Архив. № 50-51. C. 60.)

Виной тому были особенности политической культуры немецких верхов. Некритически восприняв наследие Бисмарка, политическая элита вильгельмовской эпохи усвоила из его лозунга "реальной политики" только слова о "железе и крови", упустив тактическую гибкость "старого лоцмана". Экономические и военно-политические успехи Германии последних трех десятилетий ХГХ столетия привели к самоослеплению верхов, потере способности к критическому анализу внешнеполитического положения и перспектив развития страны. В результате при активном содействии образованных бюргеров в правящих кругах закрепилась архаическая концепция внешней политики, именуемая обычно "силовым мышлением" (Machtgedanke). Ее аспекты сказались и на восприятии в Германии Гаагских инициатив.

Не стоит обманываться в альтруизме и тех великих держав, которые сколько-нибудь поддержали идеи ограничения вооружений и арбитража: руководящим принципом для них всегда были (и это естественно) собственные государственные интересы. И в этом смысле справедливо утверждение А. С. Ерусалимского о Гаагской конференции: "она знаменовала, что империалистические государства начинают прибегать также и к пацифистским методам в борьбе за утверждение своего господства" (*).

(* Ерусалимский А. С. Внешняя политика и дипломатия германского империализма в конце XIX века. Изд-е 2е. М., 1951. С. 258. прим. 47.)

Суть немецкой позиции сводилась, таким образом, к отсутствию всякого практического интереса к миротворчеству из-за односторонне-милитаристского, устаревшего представления о средствах для достижения своих внешнеполитических целей. Это подтверждает записка Фридриха фон Гольштейна, которая практически дословно вошла в официальную директиву рейхсканцлера Бюлова для немецкой делегации в Гааге: "Государство, — говорилось в ней, — рассматривает себя как самоцель, а не средство к достижению иных, более высоких целей.... Для [него] нет важнее задачи кроме соблюдения собственных интересов. Однако последние отнюдь не обязательно совпадают с сохранением мира — скорее с подавлением врага и конкурента... " (*)

(* GP. Bd. XV. N 4245-4246, 4255.)

По большому же счету главным критерием, которым руководствовались немцы, была военная целесообразность. В этом сходились не только профессиональные военные, но и гражданские инстанции. Глава германской делегации в Гааге, посол в Париже граф Георг Мюнстер, заявлял: "Арбитражные суды для Германии невыгодны. Германия подготовлена к войне как никакое другое государство; Германия может отмобилизовать свою армию за 10 дней, на что неспособна... никакая другая страна. Арбитражная процедура, напротив, даст любой враждебной державе время для подготовки — таким образом это принесет для Германии одни потери". На аналогичную по содержанию депешу Мюнстера Вильгельм II отозвался: "Точно! Вот для чего предназначена вся эта комедия!" (*)

(* White A. D. Aus meinem Diplomatenleben. Leipzig, 1906. S. 379; GP. Bd. XV. N 4276.)

По сути, творцы немецкой внешней политики применяли к ней мерки, скорее приличествующие Генеральному Штабу. Это лишало позицию немцев возможности маневра и делало ее однолинейной. Вместо того, чтобы вступить в игру, как сделал бы это Бисмарк, политики Вильгельма II с порога отвергли все пацифистские идеи Гааги, видя за ними лишь покушение на германскую мощь.

По убеждению немцев, эта мощь была предметом зависти соседей: их собственную слабость эти последние пытались компенсировать при помощи международного права. Именно так объяснялось в Германии русское происхождение Гаагской инициативы (более того, немцы были убеждены в том, что все пацифисты — русские агенты) (*). В то же время их собственная страна, как заявлял военный представитель Германии в Гааге фон Шварцхофф в ответ на речь русского председателя конференции де Стааля, никак-де не страдает от бремени вооружений, сохраняя экономическую и социальную стабильность.

(* "Конференция, — писал Мюнстер Бюлову, — собрала самый отъявленный политический сброд — газетчиков худшего пошиба, как Стад, выкрестов вроде Блиоха, "миротворщиц" (Friedensweiber) типа г-жи фон Зуттнер. Все сборище (...вместе с социалистами) абсолютно открыто действует под русским покровительством" (GP. Bd. XV. N 4327).)

Таким образом, с немецкой точки зрения баланс сил в будущем мог измениться только в пользу Германии: при таких условиях принятие обязательного арбитража — по сути, "принципа постоянного стороннего вмешательства" в государственные дела — сковало бы ее свободу действий в борьбе за господство в мире.

Помимо этого, арбитраж, по обоснованному подозрению немцев, не мог быть абсолютно беспристрастен. При существующей же расстановке сил Германии не приходилось рассчитывать на благоприятное отношение к себе со стороны малых и средних держав, которые имели бы в международном арбитражном суде численное большинство (*).

(* Ibid. N 4298, 4303, 4314.)

Пацифистские идеи несли и еще одну угрозу германской мощи — подрывая устои той консервативной стабильности, которой хвалился Щварцхофф. "Он (Николай II — Д. С.) дал в руки нашим демократам и оппозиционерам великолепное оружие для агитации" — отозвался Вильгельм на русский манифест (*). Для государства, в котором милитаризму отводилась основная охранительная роль, даже "официальный" пацифизм выглядел, действительно, как подрыв устоев. То же касалось и арбитража: сам демократически-правовой принцип здесь противоречил монархически-легитимному. Если Россия, в которой парламент вообще отсутствовал, еще могла позволить себе роскошь продолжать "кабинетную" дипломатию, то в Германии, даже при куцых полномочиях Рейхстага, поддержка правового принципа во внешней политике необходимо должна была повлечь за собой внутренние осложнения (**).

(* Ibid. N 4216, 4222.)

(** Ibid. Bd. XXIII. N 7871; Chickering R. Imperial Germany.... P. 223.)

Германское правительство не могло уклониться от участия в конференции именно ради своего престижа внутри страны и в мире, однако с самого начала задача немецкой делегации состояла в том, как бы дипломатичнее провалить всю затею. Достаточно сказать, что в число представителей был включен упоминавшийся К. фон Штенгель, друг Мюнстера, незадолго до того опубликовавший памфлет на антивоенное движение (*). Сам Мюнстер так формулировал задачи делегации: "Мы не сможем согласиться с тем, что ослабит нашу военную мощь, а также никогда не пойдем на обязательный арбитраж. Поэтому вся дипломатическая игра будет вращаться вокруг того, чтобы ответственность за срыв конференции свалить на нас и тем самым поссорить нас с Россией" (**).

(* V. Stengel K. Der ewige Friede. Muenchen, 1899. Представления этого юриста о международном праве наглядно передают его слова, относящиеся уже к 1916 г.: "...Нет среди народов больших идеалистов, чем мы, немцы — под нашим покровительством любое международное право будет излишним, потому что мы сами наделяем правами каждого по собственному инстинкту" — Цит. по Taube U.-F. Op. cit. S. 118.)

(** Denkwuerdigkeiten des Fuersten C. zu Hohenlohe-Schillingsfuerst. Bd. 2. S. 500.)

Реальность, однако, превзошла самые дурные ожидания: после ряда тактических просчетов немцы действительно предстали перед всем миром в наихудшем свете. Самое большее, чего удалось достичь единственному из членов немецкой делегации, более или менее лояльно относившемуся к пацифистским идеям — упомянутому профессору Ф. Цорну — это убедить кайзера через Бюлова согласиться с проектом непостоянного и необязательного арбитражного суда. Но даже эту уступку Вильгельм прокомментировал более чем выразительно: "Чтобы [Николай II] не опозорился перед всей Европой, я соглашусь на [эту] чепуху. Но на практике я все равно взываю только к Богу и рассчитываю только на мой острый меч. И наср..ть на все их решения!" (*). В своей знаменитой речи перед отправкой немецкого экспедиционного корпуса для подавления "восстания боксеров" в Китае, в 1900 г., Вильгельм говорил: " То, что не удалось русскому царю в Гааге, возможно, удастся осуществить теперь с оружием в руках" (**).

(* GP. Bd. XV. N 4257 (Приложение), 4320.)

(** Hamann В. Op. cit. S. 274.)

В перспективе I Гаагская конференция стала первым из фатальных провалов в новом столетии немецкой дипломатии, которая загоняла себя в угол самоизоляцией. Фон Зуттнер справедливо замечала: "Словечко об "изоляции Германии" послужит для разжигания новых конфликтов.... На самом деле она сама себя изолирует от всякой международной правовой политики сотрудничества. Она хочет проводить только национальные интересы, опираясь только на собственную силу" (*).

(* Ibid. Op. cit. S. 398. )

Принципиальная позиция Германии не претерпела никаких изменений и ко времени II Гаагской конференции (1907). Только теперь наученные горьким опытом немцы действовали более осторожно, добившись еще до созыва международного форума исключения из повестки дня вопроса об ограничении вооружений. В изданной по следам конференции правительственной "Белой книге" содержалась ни к чему не обязывающая фраза о необходимости "дальнейшего серьезного изучения этого предмета заинтересованными державами". На самой конференции немцы ловко торпедировали американское предложение о повышении в некоторых вопросах арбитражной процедуры до уровня обязательной.

Фрид, подводя итог, писал, что хотя в Германии "исчезло... почти враждебное отношение [к Гааге], характерное для эпохи I конференции", но "интерес к происходящему нимало не вырос, а... вера в действительные результаты упала до нуля" (*).

(* Fried A. H. Die zweite Haager Konferenz. Ihre Arbeiten, ihre Ergebnisse und ihre Bedeutung. Leipzig, o. J. S. Ill; HB FB II. S. 204.)

В целом официальное отношение к пацифизму определяли только те инстанции, которые были творцами внешней политики — кайзер с его окружением, рейхсканцлер и дипломатическое ведомство. В то же время внутриполитическая сторона деятельности пацифистов привлекала эпизодическое внимание соответствующих ведомств.

В отношении любой общественной организации полицию интересовало только, носит ли она "политический" или "неполитический" характер — в первом случае деятельность общества подвергалась контролю. Критерии оценок были при этом достаточно туманны; часто этот момент служил инструментом воздействия властей на общественные организации.

Как уже говорилось, неполитический характер пацифистских организаций в общем сомнений у полиции не вызывал. Единственный пункт, к которому власти относились настороженно, касался программного требования пацифистов о воздействии на общественное мнение. Иногда, как в случае с Висбаденским обществом мира, для признания неполитического характера организации от пацифистов требовали изменить в этой части устав (*).

(* GStA РК. I. НА. Rep. 77 (Ministerium des Inneren). Tit. 662. N 11. Bl. 83 (Полицай-директор Висбадена — Прусскому МВД, февраль 1893).)

Основание НОМ также привлекло внимание Прусского МВД (*), отложившего вопрос об отнесении его к разряду политических до выяснения "предметов, обсуждающихся на собраниях общества"; Но, очевидно, эти предметы показались полиции вполне безобидными, поскольку дело было закончено 1896 годом (**).

(* Ibid. Bl. 73-85.)

(** Правда, и тут инициатива исходила от Прусского МИДа, обратившегося в МВД за разъяснениями о целях пацифистских обществ в Германии по просьбе австрийского посольства — очевидно, в связи с аналогичными затруднениями австрийской полиции в отношении Венского общества мира фон Зуттнер — Ibid. Bl. 73-77.)

Полиция Вюртемберга, где разместился центр пацифистского движения, также отнеслась к миротворцам лояльно; контроль за их деятельностью был установлен только после начала I мировой войны. Судебная регистрация Немецкого Общества мира не встретила здесь никаких затруднений (*).

(* FB. 1900. N 8. S. 88.)

Впрочем, борьба властей с социалистическим антимилитаризмом не могла не сказаться и на их отношении к пацифизму. Полиция тщательно регистрировала совместные выступления социалистов и пацифистов, уделяя особое внимание лицам, известным своими связями с социал-демократами — Л. Квидде, ф. В. Ферстеру, Г. фон Герлаху, А. Хайльбергу и др. (*)

(* GStA PK. I. НА. Rep. 77. CB S. N 869 (Bd. 1-3), 811; СВ Р. N 37, 48, 56, 253.)

С тревогой восприняли пацифисты и появившиеся с 1911 г. слухи о готовящемся законе против антивоенной агитации. В 1913 г. они приняли форму проекта закона о шпионаже, по которому предусматривались высокие штрафы и тюремное заключение за критику правительственной военной политики и публикацию "компрометирующих" сведений о военных ведомствах (*).

(* FW. 1911. N 10. S. 304-305. В июне 1914 г. "закон о шпионаже" был принят.)

Со стороны пацифистов основными принципами в отношениях с властями были внепартийность и лояльность. Подход здесь определялся теоретическими положениями пацифизма об определяющей роли "великих личностей" в историческом прогрессе от войны к миру. Поэтому основной формой воздействия на власти миротворцы избрали воззвания или попытки непосредственно повлиять на высших лиц государства. Вдохновлял немецких пацифистов и пример лидеров других стран: президентов Франции Э. Лубе и США — У. Тафта и Т. Рузвельта, короля Англии Эдуарда VII и др., выражавших свои симпатии к пацифизму (*).

(* FW. 1908. N 8. S. 146-148; НВ FB II. S. 182, 228, 276.)

Главным объектом их усилий был, конечно, кайзер. Правда, часть миротворцев, убежденная в том, что пацифизм может строится только на демократическом основании, относилась к теории "пацифиста на троне" скептически. Особенно это касалось Квидде, известного со времен памфлета "Калигула" своей беспощадной критикой Вильгельма II. Любым планам реформирования немецкой политики на консервативно-монархической основе, будь то в области социальной, как у Наумана, или внешнеполитической, как у фон Зуттнер, Квидде с самого начала предрекал фиаско и считал их "утопическими идеями" (*).

(* Volksstimme. (N 285) 6. 12. 1900.)

Однако большинство движения разделяло иллюзии Зуттнер в том, что несмотря на показную воинственность Вильгельма, "нельзя исключить надежду, что когда-нибудь наш кайзер призовет свою власть на помощь великому делу... мирного устроения Европы", "из полководца станет сиятельным миротворцем (Friedensfuerst)". На двухчасовую речь кайзера о необходимости военного флота в феврале 1895 г. фон Зуттнер откликнулась так: "Ах, если бы такой талантливый державный оратор предпочел обсудить необходимость прекращения войн!... Помоги нам, милостивый владыка!".

Ну, а пока Вильгельм заставлял себя ждать, Зуттнер комментировала любые его фразы о мире как "перелом в душе" кайзера, журила его за "гуннские речи" и призывала "Кайзер, будь современным!" (*). Лозунг использовал и Фрид, выпустив в 1905 г. анонимно книгу под таким названием. Фрид предлагал в ней Вильгельму, якобы внутренне близкому пацифизму, поддержать антивоенное движение (**).

(* Зд. и выше: Suttner B. v. Der Kampf... Bd. I. S. 109-110, 137, 175-176, 191-193, 309.)

(**[Fried A. H.]. Kaiser werde modern!. В., 1905.)

Через пять лет Фрид повторил попытку, собрав в книге "Кайзер и международный мир" истолкованные в пацифистском духе высказывания Вильгельма. По уверению Фрида, "мир ждет" от немецкого монарха, что он объединит цивилизованные миролюбивые государства в единой entente cordiale. Труд Фрида должен был ни больше ни меньше как показать кайзеру, что ему необходимо предпринять, "если он не хочет остаться в истории [государственным деятелем], не понявшим свою эпоху". По мнению автора, позиция монарха зависела от его окружения: "Если глухая стена из ложных друзей, окружающих его, упадет, [кайзер] осуществит надежды пацифистов" (*).

(* Ders. Der Kaiser und der Weltfriede. В., 1910; FW. 1910. N 8/9. S. 143-144.)

Однако шансы на осуществление желаемого выглядели все призрачнее. Зуттнер умерила свой оптимизм в отношении Вильгельма уже во время I Гаагской конференции. После того, как в 1905 г. ей было отказано в монаршей аудиенции, Зуттнер писала Фриду: "Нет, сделать современным этого вряд ли удастся..." (*) Не принял Вильгельм и посланный ему опус Фрида.

(* Hamann B. Op. cit. S. 398.)

Карнеги посвятил всю свою речь Вильгельму, призвав его к созданию "мирной организации государств" (*).

(* FW. 1913. N 6. S. 234-5; N 7. S. 271; VF. 1913. N 10. S. 109-110; Suttner B. v. Der Kampf.. Bd. II. S. 499-500; Хальгартен Г. Цит. соч. С. 480-481.)

Но увы, на деле Вильгельм отнюдь не желал выглядеть "кайзером-миротворцем"; более того — попытки представить его таковым только вызывали его раздражение. На одну из статей Карнеги, где кайзер именовался "горячим поборником мира", Вильгельм отозвался: "Баран!". По поводу другой статьи о "благородных чувствах" кайзера к идее арбитража он написал: "Черт бы побрал этот арбитраж и всех, кто о нем болтает!" (*)

(* Chickening R. Imperial Germany... Р. 238-239.)

В самой Германии "Союз Международного Согласия" продолжил традицию "борьбы за кайзера". "Наша надежда, — писал Ниппольд в Фонд Карнеги в феврале 1914 г., — покоится на нынешнем кайзере, но, к сожалению, он более окружен военными, чем гражданскими советниками". Последнее обстоятельство Ниппольд считал фатальным в сползании Европы к войне; ещё 31 июля 1914 г. он верил, что сам кайзер может спасти ситуацию (*).

(* Nippold О. Meine Erlebnisse. S. 32-33, 36, 39.)

На самом деле гражданские чиновники в Германии часто не уступали военным в нападках на антивоенное движение. Однако доля истины в словах Ниппольда все же есть. Так, глава влиятельного Тайного Гражданского кабинета при императоре Р. фон Валентини, например, счел нужным поблагодарить от лица кайзера за телеграмму с "верноподданнейшими поздравлениями" "признательного Берлинского филиала Немецкого Общества мира" в связи с 25-летием мирного правления Вильгельма II. На фоне глухого молчания в ответ на подобные пацифистские послания это выглядело почти как неслыханная милость (*).

(* GStA PK. I. HA. Rep. 89. Geheimes Zivilkabinett. N 15382. Bd. IV. Bl. 66-67.)

Рост агрессивно-националистических сил заставлял немецких пацифистов волей-неволей видеть в Вильгельме все же меньшее зло: его "личное правление" (persoehnliches Regiment) играло, по мнению "Фриденсварте", "стабилизирующую роль", кайзер казался "надежнейшим оплотом мира" наряду с... социал-демократией (*).

(* FW. 1912. N 2. S. 45.)

Ситуация усугублялась тем, что официальный наследник престола кронпринц Вильгельм недвусмысленно выказал себя антипацифистом (*). Участвуя в сборнике "Вооруженная Германия" (Deutschland in Waffen), который объединил самых оголтелых милитаристов, кронпринц в своем предисловии заклеймил попытки "интернационализации" Германии. В результате молодой Вильгельм стал кумиром шовинистической прессы, нашедшей в его книге "выражение истинного духа Гогенцоллернов, который действует на нервы всем нытикам и врагам германства" (**).

(* См. Fischer F. Op. cit. S. 142-144.)

(** Deutsche Tageszeitung. 5. 05. 1913.)

Пацифистов перспективы монархии повергали, наоборот, в глубочайшее уныние: фон Зуттнер заклинала нынешнего кайзера "ещё при жизни утвердить мир на такой прочной базе и... создать такой правовой порядок, чтобы у его бредящего войной наследника исчезла бы возможность... осуществить свою мечту... " (*).

(* Suttner B. v. Der Kampf... Bd. II. S. 540; FW. 1913. N 5. S. 177.)

Не меньше внимания пацифисты уделяли попыткам склонить на свою сторону рейхсканцлеров. Поскольку, по сравнению с кайзером, рейхсканцлер был все же более доступен, обычно именно ему адресовались петиции и обращения миротворцев к властям.

В бытность на этом посту Б. фон Бюлова писания пацифистов — петиции Умфрида о необходимости заключения договоров об арбитраже, письмо Фрида о желательности посредничества Германии в русско-японской войне — не удостоились никакого ответа. По свежим следам I Марокканского кризиса в 1906 г. Бюлов принял д'Эстурнеля и долго беседовал с ним, но это не выходило за рамки чисто дипломатического жеста (*).

(* FB. 1904. N 10. S. 78-79; FW. 1916. N 5. S. 141; Documents Diplomatiques Francais. Ser 2. T. 9. pt. 1. N 22.)

С другой стороны, позиция Бюлова в отношении пацифизма имела, конечно, больше нюансов, чем у разного рода "рубак". Причем стремление использовать во внешней политике по крайней мере пацифистские лозунги, по примеру других государств, возрастало у него по мере ухудшения стратегического положения Германии. Так, официальным гостеприимством на Берлинской конференции 1908 г. межпарламентарии были обязаны не в последнюю очередь стремлению немецких властей изгладить негативное впечатление, которое произвела на Европу германская поддержка аннексионистской политики Австро-Венгрии в ходе Боснийского кризиса. Такой же характер носила поддержка Бюловым различных международных организаций — вроде Немецко-американского комитета или Англо-германского церковного комитета (*).

(* GStA PK. l. HA Rep. 89. N 15371. Bd. III. Bl. 205-206; Wehberg H. Die Fuehrer der deutschen Friedensbewegung. Leipzig, 1923. S. 45-46.)

Для истинного отношения Бюлова к пацифизму характерен, однако, тот факт, что комиссия по петициям при рейхсканцлере даже не стала рассматривать просьбу Немецкого Общества мира о выделении ему субсидии. В своих мемуарах Бюлов писал о пацифистах: "Я, разумеется, никогда и не думал о том, чтобы принести безопасность страны в жертву... пустым фразам не знающих жизни, а иногда и просто недобросовестных мечтателей" (*).

(* Бюлов Б. Воспоминания. С. 329; FB. 1908. N 8. S. 103; VF. 1909. N 3. S. 28.)

Совсем не столь однозначным представляется отношение к пацифизму сменившего Бюлова в 1909 г. на посту рейхсканцлера Т. фон Бетман Гольвега. Многие исследователи отмечают большую по сравнению с его предшественниками гибкость позиции Бетмана в вопросах международного согласия и мирного урегулирования конфликтов (*).

(* См. Садовая Г. М. "Диагональ" Бетмана Гольвега // Первая мировая война. С. 196-197.)

Действительно, хотя по проблеме ограничения вооружений Бетман придерживался традиционной немецкой точки зрения о непреодолимых трудностях на пути её разрешения "пока люди остаются людьми, а государства — государствами", именно он вскоре по вступлении в должность впервые выделил ежегодную субсидию межпарламентариям (*).

(* НВ FB II. S. 207, 215, 243.)

Уникальная возможность "просвещения" рейхсканцлера относительно целей и задач антивоенного движения открылась для пацифистов благодаря тесным связям между Бетманом и примкнувшим к пацифистам со своим лозунгом "культурной политики" К. Лампрехтом. В координации с Фридом Лампрехт предоставил канцлеру для ознакомления некоторые пацифистские труды, а в январе 1912 г. состоялась большая беседа Бетмана с Лампрехтом. В ходе её канцлер интересовался мнением историка о пацифистском движении и перспективах более активной "внешней культурной политики".

Восторженный Лампрехт, конечно, приукрасил в письме Фриду ситуацию, написав, что "антивоенное движение нашло в нем (Бетман Гольвеге — Д. С.) абсолютно надежного союзника... на многие годы", и что "в рамках современной системы европейской политики... он поддерживает цели антивоенного движения" (*).

(* К. Лампрехт — А. Г. Фриду. Лейпциг, 13. 01. 1912 — Цит. по: Chickering R. Imperial Germany.... P. 236.)

На деле позиция Бетмана все же оставалась двойственной. Соглашаясь в принципе с аргументами пацифистов, он считал необходимым продолжать увеличение вооружений. Эту двойственность отражало и выступление Бетмана в Рейхстаге вскоре после беседы с Лампрехтом, в апреле 1912 г., на заседании, посвященном новому проекту увеличения военных расходов. "Многое делается для предотвращения конфликтов, — заявил канцлер, — не только на конгрессах мира, но и через межгосударственные соглашения, договоры об арбитраже (курсив мой — Д. С.) и прочие договоренности. Вероятность войны этим уменьшается, но не исключается. Международные связи ширятся по всему земному шару. Это, безусловно, увеличивает мирные пункты соприкосновения", но в то же время, по Бетману, в области материальных интересов появляются новые возможности для конфликтов (*).

(* HB FB II. S. 243-244.)

Заинтересованность пацифизмом не помешала Бетману поддержать проект новой огромной военной программы 1913 г. Причем его аргументы в пользу проекта — в т. ч. тот, что он направлен в основном против панславизма — иногда совпадали дословно с выступлением на ту же тему генерала А. Кейма. Без ответа осталось направленное канцлеру в марте 1913 г. послание президиума НОМ с протестом против планов увеличения военных расходов (*).

(* Nippold О. Meine Erlebnisse. S. 28-29; Der Weg zum Weltfrieden im Jahre 1913. S. 12.)

Тем не менее летом 1913 г., в разгар дебатов по военной программе, Бетман направил в ответ на послание Лампрехта письмо, излагавшее видение канцлером принципов германской "внешней культурной политики". По его мнению, Германия должна была последовать примеру своих западных соседей, учтя особенно французский опыт "империализма идей". При этом с активным содействием правительства воспитание масс для "культурной политики большого стиля" должно было стать задачей интеллигенции, а в целом "делом [всей] народной общности". "Мы молодой народ, — писал Бетман, — в нас, пожалуй, слишком много еще наивной веры в силу, мы недооцениваем более тонкие средства и не сознаем, что силой завоеванное нельзя одной только силой удержать" (имелась в виду Эльзас-Лотарингия — Д. С.). Фрид был настолько воодушевлен этим письмом, что посчитал его важнее Гаагского манифеста Николая II (*).

(* Цит. по: FW. 1914. N 1. S. 3.)

Заинтересованность канцлера в таком "культурном империализме" можно объяснить несколькими факторами. Отчасти она вытекала из стратегической линии Бетмана во внешней политике. Придерживаясь отчетливо антирусской направленности, он выступил за сглаживание англо-германских противоречий по флоту. Кроме того, Бетман, при котором Эльзас-Лотарингии была впервые предоставлена автономия (1910) и конституция (1911), проявлял более гибкий подход к этой проблеме в отношениях с Францией, о чем свидетельствует приведенная цитата. Внутри страны Бетману приходилось считаться с атаками на него пангерманистов и консерваторов за "потворство Антанте", особенно усилившимися после Второго марокканского кризиса.

Пищу для размышлений давали ему и успехи социал-демократов на выборах 1912 г. с антивоенными лозунгами, все более сближавшимися с пацифистскими. Учитывая склонность Бетмана к "третьему пути", компромиссам в решении политических вопросов (*), можно предположить, что и в "культурном империализме" он видел такой компромисс между необходимостью активной внешней политики и стремлением преодолеть внешнеполитическую изоляцию. Это подтверждается и близостью канцлеру теоретиков "культурного империализма" — Пауля Рорбаха, Курта Рицлера, Ганса Плена, разрабатывавших концепцию "немецкой "мировой политики" без войны" (**). Все эти обстоятельства отнюдь не маловажны для оценки перспектив пацифистского движения в Германии. Конечно, речь не могла идти о прямой "поддержке первым чиновником государства антивоенного движения", как хотелось бы это видеть Фриду (***). Однако при Бетмане Гольвеге в властных сферах значительно более явно, чем в канцлерство Бюлова, проявился заинтересованный подход к пацифизму вместо слаженного хора антипацифистской критики времен I Гаагской конференции.

(* См. Fischer F. Theobald von Bethmann Hollweg // Die deutschen Kanzler. Von Bismarck bis Schmidt. Hg. v. Sternburg W. v. Koenigstein а. Т., 1985. S. 103.)

(** Chickering R. Karl Lamprecht. P. 417f.)

(*** FW. 1914. N 1. S. 3.)

Изменения были заметны и во взаимоотношениях пацифизма с немецким дипломатическим ведомством. После смерти Ф. фон Гольштейна и замены в руководстве МИДа Г. фон Чиршки, противника идеи арбитража, В. Э. фон Шёном обстановка здесь стала меняться. В 1908 г. руководство МИДа поддержало создание "Комитета немецко-французского сближения". В феврале следующего, 1909 г., было заключено новое франко-германское соглашение по Марокко, вызвавшее прилив энтузиазма у пацифистов двух стран. В том же году после инцидента с нарушением русской пограничной стражей немецкой границы МИД Германии предложил в своей ноте передать дело на рассмотрение Гаагского арбитражного суда (*).

(* FW. 1908. N 5. S. 86; VF. 1909. N 9. S. 106.)

Несмотря на перипетии Второго марокканского кризиса 1911 г., не отступил от линии фон Шёна и его преемник на посту статс-секретаря МИДа А. фон Кидерлен-Вехтер. При всех крупных просчетах немецкой политики, в том числе и дипломатического ведомства, сам мирный исход кризиса пацифисты расценивали как успех своего дела (*).

(* FW. 1911. N 8/9. S. 218f.)

Под руководством Кидерлен-Вехтера, известного как сторонника умеренной флотской политики и сближения с Англией, МИД продолжал поддерживать международные миротворческие организации, в частности Англогерманский церковный комитет и Комитет англогерманского согласия. В этом же русле действовали послы Германии в Париже (уже знакомый фон Шён), Лондоне (Маршаль фон Биберштейн, К. М. Лихновски ) и Вашингтоне (И. фон Бернсторфф).

Англо-германские миротворческие инициативы поддерживал и Вильгельм Зольф, статс-секретарь имперского ведомства колоний. Бывший посол в Вашингтоне Т. фон Хольлебен, секретарь "Немецкого колониального общества", стал председателем Комитета англогерманского согласия. Уникален случай предшественника Зольфа на посту главы колониального ведомства Бернгарда Дернбурга, который даже был членом Берлинского отделения Немецкого Общества мира и сотрудничал с леволиберальной и пропацифистской "Берлинер Тагблатт". Дернбург писал, что "... цель ведения войн... неразрывно связана с убийством"; "в пользу движения за мир говорит весь истинный ход эволюции" (*).

(* FB. 1906. N 12. S. 140; 1908. N 1. S. 12; N 12. S. 147; Chickering R. Imperial Germany.... P. 238, 314-315.)

Ещё больший интерес МИД проявил к созданию и деятельности "Союза Международного Согласия" ввиду его возможного использования во внутриполитической борьбе с военным и военно-морским ведомствами. Уже в ходе предварительных контактов Ниппольд убедился в "благожелательном приеме" там своей инициативы. Благодаря связям по своей прошлой работе в немецком МИДе Ниппольд был вхож в берлинские дипломатические коридоры, лично знал многих ведущих дипломатов (в т. ч. советника посла Германии в Лондоне Р. фон Кюльмана, будущего главу МИДа). В 1914 г. с одобрения тогдашнего статс-секретаря иностранных дел Г. фон Ягова на Вильгельмштрассе согласились с предложением Ниппольда послать на III съезд CMC официального представителя немецких дипломатов (им должен был стать упомянутый В. Зольф) (*).

(* Nippold О. Meine Erlebnisse. S. 20, 27, 34.)

По утверждению близкого пацифистам леволиберала Г. Готхайна, фон Ягов и его заместитель "прямо рекомендовали депутатам Рейхстага принять участие во франко-германских миротворческих конференциях" 1913-14 гг., причем эта рекомендация была сделана "в согласии с рейхсканцлером" (Бетман Гольвегом — Д. С.). Идею конференции поддержали и немецкие послы в Париже и Берне (*).

(* HStAS. Q 1/2. Bu 114 (Г. Готхайн — К. Хаусману. Бреслау, 25. 10. 1914); Хальгартен Г. Цит. соч. С. 600.)

В апреле 1914 г., выступая на бюджетных прениях в Рейхстаге, директор правового департамента МИДа, представитель Германии на II Гаагской конференции и в Международном суде Й. Криге заявил, что хотя Германия не может подписать предложенный пацифистами коллективный "мировой договор об арбитраже", однако к идее арбитража она относится положительно (schiedsgerichtsfreundlich) (*).

(* FW. 1914. N 6. S. 215.)

Итак, если до середины 1900-х гг. позиция официальной Германии была однозначно антипацифистской, то уже в последние годы канцлерства Бюлова пацифистская карта стала разыгрываться в целях создания "косметического" внешнего облика Германии. В предвоенные же годы пацифизм постепенно начал становиться участником —- пусть и пассивным — в крупной внутриполитической игре.

С начала 1910-х гг. постепенно усиливался конфликт между агрессивно-националистическими кругами, недовольными недостаточно активной, по их мнению, внешней политикой Германии и ростом влияния социал-демократии, с одной стороны, и той частью немецкого истеблишмента, которая стала считать главной опасностью для государства уже не социалистическую, как раньше, а "пангерманскую" угрозу, — с другой.

Когда-то вызванные к жизни для борьбы с левой угрозой, шовинистические силы переросли в "национальную оппозицию" (*). Объединенные в массовые союзы ("Пангерманскую Лигу", "Оборонный Союз" и др.), в условиях растущей политизации общества они захватили монополию на мобилизацию масс — под знамя агрессивного национализма.

(* См. Chickering R. We men who feel most German. P. 218ff.)

Для нейтрализации этой угрозы и сохранения стабильности внутри- и внешнеполитического положения страны наиболее дальновидные государственные лица делали, как Бетман Гольвег, определенные шаги навстречу социал-демократии (*), а также начали прощупывать возможности привлечь в тактические союзники антивоенные силы. Это стало лейтмотивом критики националистами властей, сфокусировавшейся в основном на фигуре Бетмана и дипломатах. "С тех пор, как Бетман Гольвег возглавил правительство, а... фон Шён — внешнюю политику Германии, националистическая пресса под сурдинку пангерманистов не устает науськивать на правительство и МИД", — писал "Фёлькерфриде" ещё в 1910 г. (**) Посвященную внешней политике речь Бетмана 1913 г., например, милитаристская пресса комментировала так: "Неверно... без конца подчеркивать, что важнейшей задачей государства является сохранение мира... Это неправда, предназначенная лишь для того, чтобы отравить сознание народа ложными и трусливыми идейками". Оголтелая "Рейниш-Вестфелише Цайтунг" подозревала Бетмана в "примиренчестве" с Францией, а основной оппонент миротворцев К. фон Штенгель обвинял правительство рейхсканцлера в "повороте к большей терпимости в отношении пацифизма" (***).

(* Fischer F. Theobald von Bethmann Hollweg. S. 95.)

(** VF. 1910. N 5. S. 42.)

(*** Die Post. 25. 04. 1913; Rheinisch-Westfaelische Zeitung. 12. 01. 1912; FW. 1909. N 8/9. S. 148.)

В отличие от "старого" пацифистского движения, "ревизионистский" пацифизм и международные миротворческие акции постепенно действительно начали завоёвывать своих сторонников и в высших властных сферах Германии. Трудно сказать, чем бы этот процесс мог обернуться дальше, если бы немецкое правительство вняло призывам пацифистов "не дать перерасти себя партии войны" и "энергично стряхнуть с себя присосавшихся "политических генералов". Вряд ли правдоподобно утверждение Ниппольда, что "будь "Союз Международного Согласия" основан на 20 лет раньше, он, возможно, смог бы тягаться с Пангерманской лигой" (*). Однако реальность укрепления и расширения тактического союза "ревизионистского" пацифизма, который пользовался мощной международной поддержкой, с частью политических сил Германии, объединившихся вокруг идеи либерального или этического империализма, несомненна.

(* Nippold О. Meine Erlebnisse. S. 24-25, 35.)

Это подтверждается высказанным и в советской литературе тезисом о существовании на немецком политическом Олимпе накануне I мировой войны двух групп: "пангерманско-прусской" и "либерально-монархической". К последней, кроме "известной части средней буржуазии" (особенно, добавим, в не-прусских областях Германии), 3. К. Эггерт относит и "отдельных представителей высшей интеллигенции" (в т. ч. В. Шюкинга, редакторов леволиберальных газет и т. д.), часть политических партий — ПНП, левое крыло Центра и большинство СДПГ, а в правящих кругах — Бетман Гольвега с его окружением (зам. статс-секретаря рейхсканцелярии А. Ваншаффе, В. Ратенау, Б. Дернбург и др.), руководство МИДа и некоторых послов, и, наконец, часть высшей буржуазии, связанной с заграницей или с новыми отраслями типа электрической или химической промышленности (*).

(* Эггерт З. К. Цит. соч. С. 22-24, 33-37; Садовая Г. М. Цит. соч. С. 197.)

Из последних приведем два примера: крупный судовладелец Альберт Баллин, генеральный директор "Hamburg-Amerika Line" входил в Немецко-американский комитет, а директор "АЭГ" Вальтер Ратенау был членом "Комитета франко-германского интеллектуального сближения" (Comite de rapprochement intellectuel franco-allemand) вместе с Фридом, Зуттнер, Э. Геккелем, Э. Бернштейном, братьями Гауптман, С. Цвейгом и др. (*)

(* GStA PK. I. HA Rep. 89. N 15371. Bd. III. Bl. 205-206; FW. 1908. N 5. S. 85-86; Fritz S. E. Walther Ratenau // Biographical Dictionary of Internationalists. P. 600-602.)

Позиция этой группы политических сил в отношении к антивоенному движению была, в общем, аналогична официальной позиции западных либеральных демократий. Там, по словам Й. Дюльфера, "идти навстречу миролюбивым стремлениям своей нации было... частью внешнеполитической тактики". Это обеспечивало "политику национальных интересов в империалистическом состязании" (*), только, почти по Клаузевицу, другими средствами.

(* Duelffer J. Internationales System.... S. 108.)

Однако (по причинам, изложение которых выходит за рамки настоящей работы) эта группа в Германии не успела в довоенные годы осознать общность своих интересов в отношении перспектив войны и мира, создать необходимые рычаги воздействия на политическую культуру страны, слишком поздно и непоследовательно признала значение пацифистских идей. Именно в этом — а не отсутствии у немцев какой-то особой любви к миру, якобы присущей "дальнему" Западу, — состояло основное отличие политической культуры официальной Германии от соседей.

В этом смысле прав был Фрид, написав в 1909 г. пророческие слова: "Безумие дошло до предела... Немецкое правительство лихорадочно занимается вооружениями..., [но] недооценивает морального оружия. То, что оно теряет при этом в международном доверии к себе..., не восполнить никакими сотнями дредноутов... Из-за фанатиков правительство обескровит этот народ,... развяжет в стране войну с соседями и революцию. Тогда мы окажемся перед лицом величайшего кризиса, который только видела мировая история. Либо голос пацифистов будет услышан, либо придется учиться понимать его среди крови, развалин и пожарищ" (*).

(* FW. 1909. N 8/9. S. 144.)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Несмотря на то, что деятельность оправившихся от первого шока пацифистов продолжалась и после 1914 г.; несмотря на попытки Фрида уверить себя и других, что "война есть продолжение пацифистского дела, только другими средствами" (*), нельзя не признать мировую войну поражением тех, кто сделал своей целью "вечный мир". 1914 год поставил точку в развитии пацифизма в его довоенных формах, похоронив жившую подспудно в сознании каждого тогдашнего пацифиста веру в невозможность войны "при достигнутом уровне цивилизации".

(* FW. 1914. N 9. S. 281.)

Такой печальный итог не может не оказывать влияния на оценку развития антивоенного движения в предшествующие годы. Для нас важно, как оценить в этой связи роль немецкого миротворчества на фоне политической культуры Второй Империи.

И при самом общем взгляде на работу очевидна слабость пацифизма, отторжение его в рамках политической культуры Германии. Рискнем предположить, впрочем, что такой вывод может сделать и априори всякий, кто хотя бы немного знаком с предвоенной немецкой историей. Менее традиционный и потому более интересный для заключительного анализа материал дает другое утверждение. Из работы столь же очевидно следует, что картина настроений по проблеме войны и мира в немецком обществе и политике до 1914 г. сложна и многогранна, и простой констатацией факта слабости пацифизма и враждебности к нему со стороны господствующей политической культуры она не исчерпывается.

Ещё один момент, на который, по нашему мнению, стоит обратить внимание — это относительность неудач немецкого пацифизма. Факт крушения всего довоенного пацифистского движения и его историческая судьба дают повод для обобщающего размышления о тех факторах, которые выходят за рамки немецкой истории и лежат в основе трагичной исторической судьбы пацифизма в целом.

Итак, пацифизм очевидно был частью светского либерального мировоззрения. Это детище Нового времени и в особенности эпохи Просвещения. Фундаментальная идея, лежащая в его основе — гуманистическая идея права, которое регулирует межличностные и межгосударственные отношения. Практические планы по претворению идеала "вечного мира" после буржуазных революций опирались на демократическое понимание права (осуществляемое просвещенными гражданами) в отличие от консервативной трактовки до того (осуществляемое просвещенным монархом). В результате потребовалось антивоенное движение граждан, возникла необходимость в обществах мира. Это стало началом организованного пацифизма.

Пацифизм в Германии являлся органической частью европейского движения. Его духовными отцами были мыслители немецкого Просвещения во главе с Кантом. Эти традиции развили немецкие либералы и демократы поколения 1848 года. Деятельность первого немецкого общества мира в Кенигсберге и Международного конгресса мира во Франкфурте-на-Майне доказали, что пацифизм в них был неотделим от либерально-демократического политического мышления западноевропейского и американского образца.

Поэтому с победой в Германии консервативных сил в 1848 г., и особенно после окончательного выбора в 1871 г. страной антилиберально-националистического пути развития пацифистским идеям было уготовано неравное положение в политической культуре государства.

Таким образом, исходная ситуация к моменту основания Немецкого общества мира ставила пацифистские идеи в разряд "антигосударственных" (staatsfeindlich). Антивоенное движение было обречено стать участником столкновения двух традиций в немецкой политической культуре: идущей от Просвещения демократической — одновременно космополитической, гуманистической и "западнической" по своей ориентации — и сформировавшейся в период национального романтизма традиции консервативно-этатистской, прусской, проповедующей исключительность (Sonderweg) Германии. Все попытки пацифистов представить свое движение нейтральным по отношению к этой борьбе успеха не имели и иметь не могли. Борьба немецких пацифистов против бисмаркианства, "пруссачества", их требования демократизации внешней политики страны это доказали.

Поэтому заложенный при основании Немецкого общества мира в упорной борьбе с противниками подобного подхода принцип аполитичности был хоть и удобен, но не выполним. В общем история создания НОМ показала, что внутриполитическая ситуация в Германии была причиной отставания в темпах развития там антивоенного движения. По этой же причине инициатива создания обществ мира часто исходила из-за границы.

Идеология немецкого пацифизма в принципе носила универсальные для всего антивоенного движения черты. Она включала в себя основные требования арбитражного разрешения конфликтов между государствами и разоружения. Немецкий пацифизм пережил сначала тот же период романтизма и необоснованного оптимизма, что и движения в других странах (в Германии особенно характерный пример — Берта фон Зуттнер). Под влиянием неудач и обострения внешнеполитической обстановки в Европе с началом 1900-х гг. эти черты были частично преодолены разработкой теории "научного пацифизма" Фрида. Схожие изменения претерпело и международное движение в целом.

Большинство лидеров пацифистов нельзя назвать выдающимися мыслителями своего времени. Не всегда, как в случае с Б. фон Зуттнер, движение представляли удачные фигуры. Тем не менее надо отметить, что в общем это незаслуженно забытые представители "другой Германии", которые могут считаться провозвестниками гуманистически-демократической немецкой политической культуры, какой мы её знаем после 1945 г., наравне с собственно политическими деятелями.

В то же время развитие идеологии немецкого антивоенного движения в эпоху Второй Империи отмечено общей тенденцией приспособления идей международного пацифизма для "внутреннего потребления" в Германии. С одной стороны, это определялось объективным влиянием политической культуры на самих творцов антивоенных идей с стране, с другой — сознательным стремлением к мимикрии.

Ряд особенностей составляют национальную специфику пацифизма в Германии. Очевидно присутствие в нем рудиментов политического консерватизма. Упование на монархов — и таким образом архаическое по сравнению с пацифистами демократических стран представление о том, кто осуществляет международное право — особенно ярко проявилось у Б. фон Зуттнер, но те же черты характерны для воззрений Фрида и Умфрида. Сложные отношения, если можно так выразиться, сложились у немецких пацифистов с проблемой совмещения патриотизма и интернационализма. Здесь особенно характерен пример Умфрида и руководимых им "штутгартцев". Даже в богатой демократическими и гуманистическими традициями южной Германии, и даже у священника, каким был Умфрид, в сознании не могло не остаться следов влияния национал-экономических, социал-дарвинистских и расистских идей. Справедливости ради надо сказать, однако, что это влияние все более изживалось за последнее предвоенное десятилетие — о чём свидетельствует хотя бы тот факт, что именно Умфрид стал во главе движения за немецко-русское согласие.

В то же время заложенная Кантом этическая основа антивоенного движения сохраняла в основном в немецком миротворчестве свою актуальность несмотря на рационалистические англосаксонские веяния, названные в работе "ревизионистским" пацифизмом. Это доказывает выдвижение перед 1914 г. на первый план в Немецком обществе мира Л. Квидде, который призывал противников войны не отрекаться в своей борьбе от морального императива и традиционного немецкого идеализма. Здесь также сказалось влияние национальной политической культуры, которая отводила гораздо большее, нежели у западных соседей, место нравственному обоснованию общественно — политической деятельности.

Что касается феномена "ревизионистского" пацифизма, то он требует осмысления в более широком контексте, чем только история немецкого миротворчества. Его появление на исторической арене во 2-й половине 1900-х гг. свидетельствовало одновременно и о кризисных явлениях в развитии международного пацифистского движения в целом, но и о том, что, несмотря на незначительные результаты Гаагской конференции, идеи пацифизма проникли в сферу большой политики. Первенство в осознании того, насколько можно использовать эти идеи для претворения государственных интересов, принадлежало США, так как политическая культура этой страны оказалась наиболее комфортной для пацифизма. Часть влиятельных (около)политических кругов в Европе, в особенности во Франции, также стремилась к изменению традиционных правил игры во внешней политике. Результатом стало создание международного объединения лиц из политической и интеллектуальной элиты, исповедующих либерально-интернационалистские взгляды — организации "Международное Согласие".

Его отделением в Германии стал Союз Международного Согласия. Таким образом, как и при основании НОМ, инициатива по созданию второй крупнейшей немецкой пацифистской организации исходила со стороны. В случае с деятельностью "Международного Согласия" и CMC можно говорить и в целом о предпринятой попытке повлиять извне на международную политику Германии. В этом были заинтересованы как политические круги соседних с Германией малых стран (Бельгии, Голландии и особенно традиционно миролюбивой Швейцарии), опасавшиеся, и не без оснований, великогерманских претензий, так и международные либерально-интернационалистские круги во главе с Фондом Карнеги и парижским центром д'Эстурнеля.

Взгляды идеологов СМС и разработка теории "научного пацифизма" Фридом свидетельствовали о поисках новой модели антивоенной идеологии. Её наиболее существенной чертой был пафос рационализма, прагматизма, научности. Основной акцент и здесь делался на постепенном расширении сферы международного права. Главное же отличие "ревизионистов" от традиционных пацифистов заключалось в целях и методах антивоенных акций. "Ревизионисты" действовали с постоянной оглядкой на национально-государственные интересы, пытаясь представить свою идеологию их современным выражением. За поддержкой они обращались к заинтересованным в социально-охранительной роли миролюбивой политики слоям государственной и общественной элиты, а не к массам.

В попытке сделать таким образом приемлемой и для немецкой элиты антивоенную идеологию CMC пошел дальше в подстройке пацифизма под нормы немецкого национального государства, что и обеспечило в обмен "Союзу" определенную поддержку среди слоев, куда традиционному пацифизму доступа не было.

В организационном отношении пацифистское движение в Германии достигло некоторых скромных успехов. Были созданы и развивались ряд антивоенных обществ, в том числе Немецкое общество мира, Союз Международного Согласия, Немецкая группа Межпарламентского Союза, основаны или подготовлены к основанию общества взаимопонимания совместно с английскими, французскими, американскими и русскими пацифистами. С 1907 г. НОМ регулярно проводило Немецкие конгрессы мира, успешно прошли съезды CMC. Издававшиеся пацифистами журналы и брошюры охватывали определенную постоянную аудиторию.

В то же время, хотя отделения НОМ имелись к 1914 г. практически во всех крупных городах Германии, общая численность общества оставалась на низком уровне (макс. 10 000 членов). К тому же наблюдались территориальные диспропорции в распространении обществ мира: при относительно широкой поддержке на юге и западе Германии, в прусских областях отделения были редкими.

Вплоть до 1914 г. так и не было создано постоянной серьезной финансовой и издательской базы, что сводило к минимуму возможности пацифистской пропаганды. Крайне негативно на эффективности работы пацифистских обществ в Германии сказывалось отсутствие интереса к ним среди крупной буржуазии — особенно заметное по сравнению, со щедрой помощью, которую оказывали антивоенному движению американские магнаты типа Карнеги.

Все это свидетельствует об отсутствии широкой общественной поддержки пацифистов НОМ. Представленные в НОМ группы были ограничены, в основном, средними слоями, лицами с невысоким социальным статусом. Полностью в обществах мира отсутствовали рабочие и сельское население.

В Союзе Международного Согласия было реализовано альтернативное НОМ видение пацифистской организации. Задача, которую ставил перед собой CMC — стать "союзом интересов", лобби мира — определила особенности его организации. Поэтому небольшая численность (официально 1000 человек к 1914 г.) не отражала реального влияния "Союза" в стране. Большинство его членов были представителями академической интеллигенции, некоторую часть составляли политики леволиберальной ориентации, имевшие высокий общественный авторитет.

Хотя, несмотря на все попытки, Союз также не нашел поддержку своим усилиям среди крупной немецкой буржуазии, однако финансирование из-за рубежа обеспечило ему довольно широкие по сравнению с НОМ возможности для пропаганды.

С 1911 г. Союз наладил активную и регулярную издательскую деятельность, были основаны несколько местных отделений в крупных культурных центрах страны. В целом CMC развивался довольно динамично и это заставляет с осторожным оптимизмом судить о его гипотетических шансах занять значительное место в политической жизни Германии, если бы не начавшаяся война.

Сотрудничество немецких пацифистов с их единомышленниками в России приоткрывает малоизвестную до сих пор главу в истории связей двух стран накануне рокового столкновения 1914 г. Обращает на себя внимание специфика в отношении немецких пацифистов к России: господствующие в политической культуре и особенно в либеральных слоях антироссийские настроения не могли не сказаться и на миротворческом движении.

С большими препятствиями немногочисленным сторонникам сближения двух стран, наиболее активным из которых был О. Умфрид, удалось накануне войны подойти к организации общества немецко-русского взаимопонимания. В орбиту подготовки создания общества были вовлечены такие видные фигуры российского либерализма как М. М. Ковалевский, П. Н, Милюков и др., однако и здесь успешным начинаниям не суждено было осуществиться из-за начала войны.

Вызывает интерес и история Немецкого Общества Изучения России (НОИР). Его создание, не связанное напрямую с пацифистами, все же указывает на изменения в сторону большей открытости к подобным инициативам академической интеллигенции Германии, представители которой составляли ядро гражданского общества. Многое в структуре НОИР роднит его с Союзом Международного Согласия. Это была организация того же типа замкнутого клуба, привлекавшая лишь влиятельных в политической или культурной сфере лиц. НОИР выполняла также роль "союза интересов", заинтересовав своей деятельностью некоторых представителей ориентированной на Россию немецкой промышленной и торговой буржуазии.

В общем при сравнении очевидно, что такие организации, не связанные с пацифистским движением, или, как CMC, препарировавшие пацифистские идеи в соответствии с политической культурой консервативного и зараженного национализмом вильгельмианского общества, имели больше шансов на успех, чем действовавшие напрямую "классические" пацифисты.

Показателем установок в отношении проблем войны и мира стала реакция в общественно — политической жизни Германии на развернутую пацифистами кампанию по пропаганде своих идеалов.

Методы пропаганды развивались на протяжении двух предвоенных десятилетий от архаических форм к более современным, которые учитывали свойства массовой психологии и пытались перенять опыт мобилизации масс милитаристскими союзами. Однако недостаточная организационная и социальная база пацифистского движения не позволяла достичь сколько-нибудь широкого размаха пропаганды мира.

Социально-психологический климат, с которыми столкнулись пацифисты, отражал кризисное состояние немецкого общества в "лишенном покоя Рейхе" (М. Штюрмер). Различные стереотипы восприятия, массовые фобии, психологические комплексы — внешней угрозы, национального престижа, антимодернизма, антифеминизма и т. д. — затрудняли восприятие в обществе аргументов пацифистов и сказались на самом антивоенном движении.

Вкупе итоги организационного развития обществ мира и их взаимоотношений с основными действующими лицами в общественно-политической жизни Германии — воспитательной системой, прессой, церковью, интеллигенцией, армией, общественными движениями, политическими партиями и властями — свидетельствуют о том, что миротворческая идея пользовалась в стране устойчивой поддержкой только со стороны узкого слоя, исповедовавшего философию модернизма, интернационалистские и этические идеалы.

В Германии это отнюдь не всегда совпадало с либеральными и даже либерально-демократическими убеждениями. Однако, особенно при взгляде на союзников и противников пацифизма, очевидно, что пацифизм и его антипод — беллицизм — были гранями либерального (имея в виду мировоззренческий, в широком плане, а не узкополитический либерализм) и антилиберального сознания. В поисках дальнейшего пути исторического развития первые защищали идею эволюции, в применении к политике — реформизма (постепенное установление международного мира), и опирались при этом на свободную личность — отсюда внимание к её праву и важнейшему из прав — на жизнь. Противоположный же лагерь отстаивал идею неизменности (война вечна, так же как государство или "народное сообщество") и искал для этого опору в противном личности коллективизме, "сплочении" — будь то государство, армия или Volk in Waffen ("вооруженный народ").

Не удивительно, поэтому, что пацифизм в Германии отвергался армейскими кругами — в любой другой стране так же трудно было бы ожидать чего-то иного. Однако и прочие "институты социализации", отвечавшие за политическое воспитание гражданина и воспроизводство политической культуры, работали против пацифистской идеи. Пацифисты не в состоянии были ни вести на равных борьбу за умы подрастающего поколения, ни оказывать влияния на то, что читалось в газетах завсегдатаями пивных, ни на то, что говорилось с церковных амвонов или делалось в массовых общественных организациях. В союзниках у них оказались малочисленные движения, которые чаще всего не играли существенной роли в общественно-политической жизни, их противниками — мощные массовые организации, нередко пользовавшиеся официальным покровительством властей.

Но если бы пацифисты сталкивались только с административным противодействием, их положение не выглядело бы таким тяжелым. Миротворческая идея отвергалась сложившейся во II Империи политической культурой в целом, и это хорошо доказывает враждебное отношении к пацифизму студенческих корпораций и большей части масонских лож, т. е. (по крайней мере формально) не регламентированных государством общественных объединений, как бы "теневых" общественных структур.

Все это препятствовало пацифизму выйти за рамки и без того уже убежденного в истинности идеи мира общественного слоя. Антивоенная пропаганда работала вхолостую, выполняя только информативную функцию — т. е. помогая найти единомышленников, но не "обращая" в пацифизм колеблющихся и противников.

Вожделенный объект пропаганды и пацифистов, и их противников — тот самый "Михель" — не то, чтобы был кровожадным или, как того хотели пангерманисты, мечтал "в глубине немецкого сердца" о войне, но, по словам одного из пацифистов, "хоть с кряхтеньем и ворчанием", он все же "в общем терпеливо сносил бремя вооружений", считая их "по-прежнему лучшей гарантией от угрозы войны" (*).

(* FW. 1912. N 2. S. 46.)

В собственно политической сфере основные столпы вильгельмианского государства — партии консерваторов и национал-либералов, подавляющая масса государственной бюрократии и армия — не разделяли интереса к пацифизму либо находились под влиянием националистической агрессивной идеологии. Но и другие буржуазные партии — Центра и даже часть леволибералов — отказались представлять интересы пацифистов и сотрудничать с ними. Единственное исключение до середины 1900-х гг. составляли южнонемецкие демократы (Южно)Немецкая Народная партия), с самого основания Немецкого общества мира последовательно поддерживавшие пацифистов. Большое значение для расстановки акцентов в политической жизни страны имела и воинственная фигура немецкого кайзера, несмотря на все усилия оставшегося глухим к пацифистским аргументам. Не только его контроль за принятием политических решений, но и символическая роль отца нации, которую продолжал играть кайзер в сознании консервативных слоев немецкого общества, оказывали на политическую культуру крайне негативное для пацифистов влияние.

При всем том с середины 1900-х гг. в нарисованной мрачной картине появлялись и некоторые светлые пятна. "Повзросление" пацифизма на основе приобретенного им опыта: появление "научного пацифизма" Фрида и "ревизионистского" пацифизма Союза Международного Согласия, резонанс от двух Гаагских конференций — с одной стороны, и изменение в худшую сторону внешнеполитического положения Германии — с другой способствовали началу переоценки некоторыми слоями немецкого общества пацифистских идей.

Примерно за семилетие, начиная с II Гаагской конференции (1907) до 1914 г., в сфере действия каждого из рассмотренных "институтов социализации", за исключением армии, появился некоторый небольшой сектор, на который пацифисты имели влияние. Среди молодежи и в системе образования это касалось части учителей начальных школ, "Свободного немецкого молодежного движения", "свободного студенчества" и др.; в прессе — многих газет либерально-демократической ориентации (особенно на Юге Германии), и, с оговорками, издательских концернов Ульштайна и Моссе; в церковной среде — сторонников "либерального протестантизма" и экуменизма (опять-таки преимущественно в юго-западных землях).

Особенно показательны были перемены в отношении к пацифизму интеллигенции — барометра политического климата и в значительной мере творца немецкого общественного мнения эпохи. Здравомыслящие мыслители и публицисты — такие как К. Лампрехт, П. Наторп, Л. Штейн и др. — понимали, что при изменившейся расстановке сил в Европе и усиливавшейся внешнеполитической изоляции Германии война может стать для неё катастрофой. В поисках путей для предотвращения гибели немецкого государства многие из них обратили свое придирчивое внимание на пацифистские идеи.

Это тем более понятно, что сфера приложения политических интересов у большей части немецкой интеллигенции лежала именно в области международной политики. Внимание к пацифизму органично переплеталось с попытками умеренно-реформистских кругов интеллигенции изменить политическую культуру в стране, используя для этого внешнюю политику. Не удивительно, что создатели т. н. "социального империализма" (Ф. Науман) и особенно "либерального" ("культурного", "мирного") империализма" (П. Рорбах, К. Рицлер, Л. Штейн и др.) в большей или меньшей степени заинтересовались пацифизмом.

Большая часть интеллектуалов по-прежнему колебалась в том, стоит ли поддерживать пацифистские идеи (Г. Дельбрюк, Л. Брентано, М. Вебер и проч.) — но само сознание того, что такие столпы немецкой мысли принимают их движение всерьез, не могло не быть отрадным для миротворцев.

Несомненным успехом антивоенного движения стало и привлечение на свою сторону большого числа представителей молодых научных дисциплин — социологии и особенно международного права, создание В. Шюкингом и Г. Вебергом новой, пацифистской международно-правовой школы.

В последние предвоенные годы в политическом климате Германии нарастали противоположные тенденции. Все выше поднималась волна шовинизма, солдатчины; в 1912 г. создается антипацифистский Оборонный союз, в 1913-м, в год 100-летия антинаполеоновских войн и очередного закона о военных расходах, пропаганда новой войны достигает апогея. Но одновременно новые надежды появились и у пацифистов.

И прежде всего — съезд СДПГ 1912 г. в Хемнице дал зеленый свет сотрудничеству буржуазного антивоенного движения и социал-демократов. Глубокие изменения в стратегии и тактике социалистов, связанные с именами К. Каутского, Э. Бернштейна и др., позволяли теперь миротворцам рассчитывать на реальную поддержку с этой стороны.

Деятельный К. Хаусман совместно с Л. Франком и другими социалистическими лидерами впервые использовал открывшиеся возможности, устроив две франко-германские межпарламентские встречи. После первоначально настороженного отношения несоциалистических партий к этой инициативе успех встреч в конце концов создал реальную возможность для совместных действий политических сил, заинтересованных в миролюбивой внешней политике Германии — включая большинство СДПГ, леволибералов, эльзасцев и левое крыло Центра.

Материалы работы не позволяют в должной мере оценить степень влияния пацифистских идей на государственные структуры, однако дают возможность увидеть и здесь определенную тенденцию. Повторимся ещё раз: нет сомнения в том, что политическая культура германских верхов была "страшно далека" от пацифистов. Об этом свидетельствуют не только ругательные отзывы Вильгельма II, но и в целом та открытая враждебность, с которой немецкая правящая элита восприняла Гаагские инициативы.

Но тем более явными были появившиеся незадолго до войны признаки осторожного интереса к пацифистским идеям "международного согласия" и арбитража у группы представителей политической элиты Германии. Мы не говорим о "белых воронах" вроде принца X. Шёнайх-Каролата или А. Гогенлоэ. Речь идет о тенденции, к которой во властных кругах примыкали сторонники нового курса "внешней культурной политики" из окружения рейхсканцлера Т. фон Бетман Гольвега, а также многие влиятельные лица во внешнеполитических ведомствах — дипломатическом и колониальном.

Относительно мотивов, которые вызвали этот интерес, можно сказать следующее. Без сомнения, "вопросом века" для периода до 1914 г. был вопрос социальный. Заинтересованные в миротворчестве политические силы в Англии, Франции, да и в России имели в виду прежде всего ослабление угрозы социального взрыва, который предрекали пацифисты (И. С. Блиох) в результате бесконтрольного роста военных расходов и тем более в условиях общеевропейской войны. Русский 1905 год впервые наглядно подтвердил эти опасения.

Для богатеющей Германии же проблема отвлечения ресурсов с социального сектора на вооружения не была столь острой, поэтому, как говорилось в работе, немецкие политики не видели практического смысла в Гаагских начинаниях. Поддержка миротворчества как раз сковала бы немецкий напор в борьбе за "место под солнцем". Наоборот, власти Германии с 90-х гг. XIX потворствовавали агрессивному милитаризму и шовинизму, чтобы "выпустить пар" социального напряжения, ослабить социал-демократическую угрозу.

Однако в предвоенные годы ситуация изменилась. Баланс сил в Европе в случае войны складывался явно не в пользу Германии, как бы генералы не бравировали тем, что "больше врагов — больше и славы". Внутри страны развязанная первоначально при подаче правительства националистическая истерия грозила выйти из-под его контроля. Маховик политической мобилизации масс был запущен — и пробуждение масс к политической жизни произошло в Германии под знаком милитаристской пропаганды. Мощные шовинистические союзы требовали "более решительной" внешней политики, оказывая возрастающее влияние на политический климат и толкая страну к войне.

В этих условиях накануне 1914 г. здравомыслящие общественно-политические круги Германии начали осознавать, что именно милитаризм и война могут стать могильщиками существующей политической системы. Именно в борьбе за государство они, наконец, обратили внимание на миротворческие идеи. Таким образом, их восприятие пацифизма отделяло стабилизирующую (staatserhaltende) — и в этом смысле консервативную функцию в нем.

Несмотря на незаконченность из-за начавшейся войны этого процесса осмысления в политических верхах Германии пацифистских идей можно считать его одной из черт, которые характеризуют названную в советской германистике "либерально-монархической" группу политической элиты Второй Империи, и это необходимо учитывать для более полного представления о Германии до 1914 г.

Таким образом, немецкая политическая культура Германии до I Мировой войны в целом не благоприятствовала пацифизму. Заложенная в период национального романтизма и грюндерства установка на силовое решение внешнеполитических вопросов продолжала безраздельно господствовать до 1914 г.

Одновременно реакция на пацифистскую пропаганду показывает, что нормы политической культуры — или, говоря языком политологии, "модели ориентации" по проблеме войны и мира — вильгельмианской Германии, не пребывали в застывшем состоянии. Поскольку политическая культура вообще — один из исторических феноменов "длительной протяженности", то было бы трудно ожидать радикальных и быстрых перемен в ней при отсутствии масштабных катаклизмов (как после разгрома Германии во II Мировой войне).

Но изменения были, и изменения двоякого рода. Острота и жизненность проблемы войны и мира в предвоенные десятилетия заставили политически активную часть общества определиться в своем отношении к ней. Как результат — политическая культура кайзеровской Германии до 1914 г. оказалась в отношении к войне и миру расколота. С одной стороны, под влиянием развившейся в невиданной степени философии национальной исключительности Германии, "кризиса ценностей" в общественной психологии, культа борьбы и "героизма" идея миротворчества оспаривалась ожесточеннее, чем прежде, а зачастую дело доходило до открытого воспевания войны. Но тогда же при посредничестве пацифистов в политической культуре Германии начали оживать отодвинутые в эпоху объединения Германии на второй план гуманистические ценности немецкого Просвещения, Гете и Канта — идеи космополитизма и этической политики, которые в новую эпоху приняли новые формы.

Важно отметить, что при всех национальных особенностях антивоенного движения и политической культуры в Германии было бы ошибкой видеть в истории немецкого пацифизма до 1914 г. некое исключение из правила, подтверждающее, в свою очередь, особую роль Германии в развязывании I Мировой войны. Самое основное — что ни в одной из европейских стран пацифизм (даже при сравнительно больших с немецким успехах) до 1914 г. не оказывал сколько-нибудь значительного влияния на внешнеполитические решения государственных мужей (*).

(* Подтверждение см. в: Сдвижков Д. А. Пацифизм и политическая система в России и Германии накануне I Мировой войны; Chickering R. Imperial Germany.... P. 327 — 383 (сравнение с Францией); Cooper S. Op. cit; Grossi V. Op. cit. (общеевропейский контекст), и проч.)

Причины такого положения вещей надо искать в универсальных особенностях пацифистской идеологии. Все пацифисты допускали стратегический просчет, строя свою тактику на основе однобокого видения изменений в международной обстановке. Их можно понять: наверное, никогда до и после "прекрасной эпохи" конца прошлого — начала нынешнего века вечный мир не казался таким близким. Интернационализация мира не была химерой, — о ней свидетельствовали рост международных связей, всё большая экономическая взаимозависимость и многое другое. Но вне поля зрения пацифистов остались факторы, работавшие одновременно на войну — прежде всего усиливавшаяся борьба за передел мира, формирование нового баланса сил и образование двух враждебных блоков в Европе.

Неразрешимым осталось противоречие между пацифизмом и патриотизмом. Нельзя сказать, чтобы немецкие пацифисты не видели, что именно их страна вела себя в международной политике наиболее провокационно. Наоборот, огонь пацифистской критики сосредоточился на принципах (вернее, на отсутствии таковых) немецкой внешней политики, сказавшихся в ряде международных кризисов. Однако ни в одной стране — и Германия здесь не исключение — пацифисты не допускали и мысли о том, что их Отечество сознательно не стремится к миролюбивой политике.

Другая очевидная и лежащая на поверхности причина слабости всего пацифистского движения до 1914 г. — в фиаско основного выдвигавшегося им метода борьбы с войной — арбитража. Ни одна страна до 1914 г. не использовала арбитраж для решения действительно важных государственных противоречий. Правда, сохранялась надежда на постепенную выработку кодекса международного права Гаагскими конференциями, но после разочарований от первых двух форумов было ясно, что изменения в этой области не будут скорыми. Растущим осознанием этого факта уже до 1914 г. объяснялись поиски новых форм и методов пацифистской деятельности, вылившиеся в создание "Международного Согласия", разработку Квидде плана всеобщего моратория на вооружения и т. п.

Но корень неудач миротворцев надо искать в общих основаниях пацифистского мировоззрения, единых для всех тех, кто считал что "человек добр" по природе. Потерпела поражение слепая вера в прогресс, в то, что с освобождением человека, подъемом демократии автоматически наступит конец милитаризма. Сторонники антивоенной идеи видели в человеке идеалиста и одновременно рационалиста; первое подчеркивали ранние пацифисты, второе ставил во главу угла "ревизионистский" пацифизм. Они и взывали к абстрактной совести или "идеальным устремлениям" человека с одной стороны, и к его здравому смыслу — с другой, так как эти свойства, по мнению пацифистов, должны были сделать его противником войны.

Но эта самая "Friedenswille" ("воля к миру"), якобы живущая в каждом человеке, оказалась той черной кошкой, которой не было в темной комнате. Нравственность, основанная на рационализме, показала себя фикцией (ведь даже Канту понадобился трансцендентный категорический императив).

Трагедия пацифизма начала XX в., следовательно, была трагедией европейского секуляризма: пустоту от дискредитированных христианских ценностей не мог заполнить "плоский дарвинизм". Как и предупреждал Достоевский, бунт против Бога обернулся в конечном счете против человека. В Германии же при внешнем благочестии и благополучии духовная пустота была едва ли не самой тягостной ("могущество делает глупым", — говорил о Втором Рейхе Ницше), и в здешней мутной воде вольготно чувствовали себя всяческие "пангерманизмы". Вместо рационального человека пацифисты столкнулись с иррациональной массой, которая гораздо легче, чем это представлялась, была подвержена манипуляциям.

В отношениях европейского, в том числе и немецкого, общества до I мировой войны с пацифизмом эти несоответствия между ожидаемым и действительным отразились в том, что огромное большинство демонстрировало постыдное безразличие в вопросах, которые выходили за рамки собственных, отнюдь не абстрактно-идеальных, стремлений. Абсолютная вера в собственные силы в результате материального прогресса плюс длительное отсутствие крупных войн привели к тому, что мир не осознавался первоочередной задачей — никто все равно не верил в возможность войны. Вся энергия, весь порыв пацифистов увязали в неколебимом равнодушии "болота".

Справедливо в этой связи замечание немецкого военного историка: "[Первая мировая] война... оказалась не; столько плодом расчетов и определенных планов, сколько следствием мнимо неизбежно-необходимых акций участников кризиса. Между тем, необходимыми и неизбежными они были потому, что ни один государственный деятель тогда не боялся войны, ни одно государство не могло еще оценить ее катастрофических последствий..." (*).

(* Рот Г. Две мировые войны и германский вопрос // От стратегии обороны к политике мира: германские вооруженные силы в период перемен. Сб. под ред. А. О. Чубарьяна. М., 1993. С. 47.)

Да, пацифисты до 1914 г. и в Германии, и во всем мире оказались первопроходцами, которые впервые попытались утвердить в общественном сознании и политической культуре многие идеи и ценности, позднее ставшие нормой. Это тем более важно для Германии, где, по оценке самих немцев, впервые в новой истории международную политику страны после 1945 г. определяют "само собой разумеющийся космополитизм", "безусловное миролюбие" и "безоговорочный интернационализм" (*).

(* Зонтхаймер К. Цит. соч. С. 291-292.)

Именно пацифистские идеи легли в основу создания Лиги Наций, Гаагского трибунала, ООН, Европейского сообщества и т. д. И все же в исторической перспективе роль, которую сыграл пацифизм, впору именовать скорее "триумфом и трагедией". Им пользовались и пользуются отнюдь не в тех идеальных целях, о которых мыслили когда-то гуманисты начала века. Воплотившись в обыденную политику, пацифистские идеи не сделали её политикой этической.

Мы являемся свидетелями того, что международное сообщество по-прежнему живет по законам баланса сил и логике особых прав великих держав. Международные институты, будь то ООН, Гаагский трибунал и т. п., служат лакомым пирогом для раздела сфер влияния и проведения собственных национальных интересов — все тех же raisons d'Etat. С помощью пацифизма традиционной политике силы просто придали другое измерение, и в этом смысле продолжилась тенденция, которая намечалась уже в начале века.

Что, однако, не может не вызвать уважения, так это гражданское мужество пацифистов до 1914 г. Их не смущали застарелая вражда и межнациональные предрассудки, они плыли против течения — вопреки агрессивному духу эпохи, часто ломая собственную судьбу. Как с чисто галльским задором писал Марсель Семба, один из поборников франко-германского примирения:

"Мы чистим выгребные ямы европейской истории, а нам говорят: "Фи, какая вонь!" Скажите пожалуйста! — Как будто мы сами этого не чувствуем! А вот давайте все же зажмем нос и будемте продолжать." (*)

(* HStAS. Q 1/2. Bu 2. Bl. 75.)

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение I

Источник: Die Waffen nieder!, II, 1893, S. 402 — 403.

Это, по существу, первая программа НОМ. Провозглашается неполитический характер общества. Очевидны попытки избежать конфронтации с существующей политической культурой: выражается готовность пацифистов принять постулаты внешней политики Германии — суверенитет национального государства и гарантию существующих после 1871 г. границ. Однако связь между пацифистскими и демократическими идеалами видна и здесь.

С подножий тронов... и трибун парламентов раздаются слова мира. Ни один народ не хочет войны. Каждое правительство боится взять на себя ответственность за ужасные последствия, которые принесет с собой следующая военная экспедиция; но столь же сильным, как желание мира, остается страх перед войной. Чтобы устранить это невыносимое состояние, во всех просвещенных странах Земли в последние десятилетия образовались общества мира,... счет их членам уже идет на тысячи. Отстает одна Германия, которая в остальном всегда была среди передовых борцов за идеальные устремления.

... Широкие массы нашего народа не определили ещё своего отношения к этому движению.... Это вызывает подозрение в нелюбви немцев к миру..., [которое], сколь бы беспочвенно оно не было, уже несет в себе угрозу войны. Поэтому мы основали в столице Германской империи Общество мира. Оно должно стать местом объединения всех, кто желает, чтобы... государства обязались посредством договоров разрешать все возникающие между ними разногласия через международные арбитражные суды. Самостоятельность и существующие владения государств такими договорами затронуты быть не должны.... Мы стремимся к достижению этих целей практическими средствами, сильнейшее из которых — общественное мнение: только когда число членов обществ мира станет настолько велико, что выражение их воли станет выражением воли народа, тогда ни одна власть не сможет развязать войну. Тогда и только тогда исчезнет страх перед войной, а с ним и причина ставших невыносимым грузом вооружений.... Поэтому мы призываем наших сограждан — мужчин и женщин — к какой бы партии они ни принадлежали, публично подтвердить свое миролюбие, вступив в Немецкое общество мира....

Правление НОМ

Приложение II

Источник: Bundesarchiv Abteilungen Potsdam. 90 Se 1 (NL M. E. Selenka). Bl. 20 — 21

Речь идет о пропагандистской подготовке к предстоящей I Гаагской конференции мира (См. Гл. I). Одно из редких в те годы свидетельств о потенциале сотрудничества между пацифистами и неортодоксальной частью социал-демократов. В то же время документ показывает, что даже ревизионисты тогда отвергали постоянное сотрудничество с пацифизмом как из "принципиальных" соображений, так и с оглядкой на внутреннюю слабость антивоенного движения.

Георг фон Фольмар — Маргарите Э. Зеленка. Мюнхен, 06. 02. 1899.

Милостивая сударыня,

По Вашей просьбе я говорил в Берлине с Бебелем и способствовал... тому, чтобы и само руководство партии (социал-демократов — Д. С.) занялось [Вашим] делом. В результате выяснилось, что мою... позицию в основном разделяет большинство партийных руководителей.

Мы относимся к Вашей инициативе, как и к любой деятельности, серьезно направленной на укрепление дела мира, исключительно благожелательно и хотим, чтобы Вам удалось хоть немного вывести имущие классы Германии из спячки. Трудящийся же народ, обладающий политическим сознанием, давно и во все большей мере выражал свое искреннее желание устранить постоянную угрозу миру тем, что отдавал свои голоса партии, которая выступает с принципиальных позиций за разоружение и мир народов.

Если, несмотря на это, мы не считаем для себя возможным присоединить свои имена к подписавшим Вашу петицию, это объясняется нашим нежеланием разделить ответственность за изложенные в ней принципиальные положения и перегибы....

[Однако], если обстоятельства и подвигают нас к определенной сдержанности, Ваше предприятие нам безусловно симпатично. Эта симпатия, я уверен, найдет... отклик и в нашей прессе, и среди той части членов партии, которая будет участвовать в Ваших собраниях, — в той мере, в какой Ваше движение ставит идеальные цели и не будет опускаться дальше до деления на группы и борьбу за власть....

Ваш Фольмар.

Приложение III

Источник: Die Friedenswarte. 1910. N 2. S. 23 — 27.

Яркое выражение "антибисмаркианства" пацифистов, их взглядов на историю и политическую культуру II Империи, их "другого" патриотизма.

Отто Умфрид. "Прочь от Бисмарка!"

Лозунг выдвинул Фрид и я поддерживаю его.... Я не тревожил бы прах Бисмарка, если бы его дух, дух насилия и властолюбия, не продолжал жить, если бы его мировоззрение не господствовало в немецкой политике, если бы его имя, ставшее принципом, не было бы для миллионов немцев штандартом, вокруг которого они призваны сплотиться....

Я знаю священника, который повесил у себя портрет "железного канцлера" как национального святого, не замечая противоречия между Христом... и создателем Рейха, человеком "железа и крови"....

Если мир боится Германии,... за это надо сказать спасибо "государственному искусству" Бисмарка. То, что [его] успехи были куплены сомнительной ценой, народная совесть "великодушно" не заметила....

Бисмарк был классическим представителем односторонней национальной политики интересов.... О международной ориентации..., о вере в возможность наднационального правового порядка у него не могло быть и речи в принципе. Поэтому до сих пор Бисмарк — кумир всех немецких националистов.... То, что в борьбе за национальные интересы не на жизнь, а на смерть можно и проиграть,... этим господам в голову не приходит....

Правление [Бисмарка] произвело настоящее опустошение в душе немецкого народа... [из-за] нимба непогрешимости, который окружал канцлера.... Когда кто-нибудь из вождей нации произносит имя Бисмарка, все снимают почтительно вместе со шляпами и головы....

Пока совершается такое идолослужение, надежды на... возрождение правовой мысли нет.... Пробуждение из этого дикого сна... может произойти либо после ужасных катастроф, в крови и слезах, либо через укрепление правового сознания. Тот, кому дорога участь своего народа, будет стараться наставить его на этот [второй] путь.

Приложение IV

Источник: Die Friedenswarte. 1911. N 8/9. S. 219 — 220.

Точка зрения пацифистов на положение Германии в мире и нагнетание политической истерии внутри страны, высказанная Фридом с редкой даже для него резкостью. Объяснить её можно разве что драматизмом II Марокканского кризиса 1911 г. В статье отчетливо сказался прозападно-модернистский пафос пацифистского, движения (фактически ставится требования демократического парламентского контроля над внешней политикой, милитаризм приравнен к политическому консерватизму). Характерна также точка зрения немецких пацифистов на Россию.

Бояться больше следует не войны, а страха перед ней.... И этот страх — результат непредсказуемых действий немецкой дипломатии....

На Западе правит демократия. В Германии при демократическом большинстве правит прусское юнкерство. Оно... задает тон и направление внешней политики, которая, естественно, противоречит поэтому демократически направляемой политике Запада. Смешно, но немцы все ещё верят дурацкой болтовне о том, что все народы ненавидят Германию и хотят её ослабить. Народы Запада ненавидят не Германию и не немецкий народ, они лишь защищают себя от... реакционных принципов. Они ведут себя точно так же, как демократы в Германии по отношению к правительству....

Это главный вопрос. В этом мир и спокойствие Европы: если Германия станет демократией и будет проводить демократическую внешнюю политику, тогда мы получим мир в Европе и во всем мире... Поэтому проблема мира —это проблема немецкой внутренней политики. Её разрешение в победе над юнкерством либерализма и демократии.

Иначе существует угроза, что немецкое правительство будет все более отдаляться от... ненавистных ему демократий западных держав и следовать в фарватере русской политики... Тогда Европа разделится на два лагеря: на Западную, отстаивающую современную культуру, и Восточную, в которой Россия, Германия и Австро-Венгрия... будут защищать традиции средневековья.

А. Г. Фрид.

Приложение V

Источник: Voelkerfriede, 1914, N 7/8, S. 98

См. Главу I, п. 1. 3.

"Письмо представителям русской интеллигенции"

Милостивый государь!

Искусственная военная лихорадка, нагнетаемая... провокационной прессой и манипуляциями биржевых дельцов... снова, как вспышка молнии, высветила пропасть, к краю которой все ближе подходят наши народы....

Поэтому долг всех людей доброй воли — предотвратить грозящую катастрофу и убедить общественное мнение в бессмысленности военного противостояния.... Ведь между интересами Германии и России в действительности нет серьезных противоречий. В 1813 г. немцы и русские сражались плечом к плечу, чтобы сбросить наполеоновское владычество.

Противоречия, которые могут возникать в азиатской Турции, не того рода, чтобы их нельзя было разрешить дипломатическим путем; равным образом, и балканские вопросы... не должны толкнуть Россию и Германию на путь военного конфликта....

Истинный национальный интерес обоих государств — в сохранении мира. [Для этого] необходимо призвать интеллигенцию обеих держав начать широкую кампанию за достижение согласия.

По нашему мнению,... все те, кто принадлежит в Германии и России к ведущим слоям общества и разделяет идею сближения народов, должны подписать это воззвание,... выступить устно и в печати с защитой идеи согласия,... материально поддержать Немецко-русскую лигу, чтобы мы могли пригласить пропагандистов выступить в столицах обеих держав в поддержку международного согласия. Сравнительно легко достижимой целью наших усилий должно стать заключение немецко-русского договора об арбитраже...

Штутгарт, июль 1914 г.

городской пастор О. Умфрид, Штутгарт,

русский писатель П. Кузьминский, Берлин.

Приложение VI

Милитаристская пропаганда и её плоды

Источник: Deutsche Warte. 1914. N 3

Замечательная по собранным в ней штампам антипацифистской пропаганды пьеса "Долой оружие?" была представлена на вечере Женского союза отделения Пангерманской лиги в Берлине в марте 1914 г. Типичный образец уровня критики, с которым приходилось сталкиваться пацифистам.

В спектакле идет речь о прискорбной доверчивости и благодушии немецкого Михеля, который позволяет себя обдуривать и надувать ловкому Джону Буллю, кокетливой Марианне и хвастуну Водкакоффу в ущерб нашему положению великой державы.

Попутно мощный удар в пьесе наносится по сковывающей энергию и инициативу Михеля деятельности "Всемирного бургомистра" и его дочери "Космополинхен", а также по жалкому утопизму воплей о мире неутомимой Берты фон Зуттнер. Она представлена в виде шумной хозяйки гостиницы "К международному миру".

В финале в Михеле просыпается угасшее было чувство собственного достоинства и охваченный яростью, он, недолго думая, спускает всех своих злопыхателей с лестницы.

Отто фон Готтберг. "Война"

Источник: Jungdeutschland-Post. (N 4) 25. 01. 1913.

Настоящая апология войны для молодых немцев. Попутно документ хорошо иллюстрирует, до какой степени в Германии христианство было подмято под себя духом солдатчины

... Не только языческая, но и христианская вера учит нас отдавать жизнь за братьев, за Отечество, за кайзера и Рейх, за победу, чтобы уцелевшие жили, а павшие почили в мире. Поэтому война — это самое высокое и святое выражение человеческих усилий. Она дает возможность по завету Господа жертвовать самым дорогим для ближних, она дает храбрым вечную жизнь....

И для нас пробьет когда-нибудь радостный, великий час борьбы. Во дни неясного, пока лишь тайного радостного ожидания от сердца к сердцу, от уст к устам передается старый... боевой клич: "С Богом за короля и Отечество!". На улице, где мы проходим сейчас весело переговариваясь и смеясь, скоро появится свежая афиша, и с уст первого увидевшего её немецкого мужчины сорвется твердое и непреклонное "Подобный грому слышен клич" (первая строка из знаменитой "Вахты на Рейне" — Д. С.)...

Да, это будет радостный, великий час, и мы имеем право втайне желать его.... В глубине немецкого сердца должно жить радостное ожидание войны, жажда её, потому что у нас достаточно врагов, и победит лишь тот народ, который идет на войну как на праздник.

Так давайте же высмеем от чистого сердца старых дев в брюках, которые трусят перед войной и поэтому жалуются, что она отвратительна или жестока. Нет, война прекрасна. Её благородное величие поднимает человеческое сердце высоко над земным, обыденным...

Не случайно в этом приложении даны и свидетельства уже из другой — военной и послевоенной эпохи. Заложенные милитаристами до 1914 г. в умах молодежи ядовитые семена дали себя знать именно тогда. Высказывание вождя Третьего Рейха даёт почувствовать последствия поражения идеи мира в борьбе за молодое поколение и "плоды просвещения" милитаристов. В то же время для многих страшная правда войны, о которой предупреждали пацифисты, обман "героических фраз", быстро стали явью на полях сражений.

Источник: Адольф Гитлер, "Моя борьба", Цит. по: Glaser H. Spiesser-Ideologie. Von der Zerstoerung des deutschen Geistes im 19. und 20. Jahrhundert. Freiburg i. Br., 1964. S. 101.

Почему нельзя было родиться на сто лет раньше, в эпоху Освободительных войн (против Наполеона — Д. С.),. когда мужчина стоил чего-то и без "гешефта"? Я так часто думал с раздражением о моем, как мне казалось, слишком позднем призвании в мир и видел со стороны судьбы в предназначенной для меня эпохе "покоя и порядка" незаслуженное оскорбление. Уже юношей я не был "пацифистом" и все воспитательные попытки в этом направлении были впустую.

Отрывки из писем погибших в I Мировой войне немецких студентов

Источник: Kriegsbriefe gefallener Studenten. hg. v. Witkop Ph. Muenchen, o. J. S. 7-9, 51, 88.

Ура! Наконец-то я получил повестку... Часами я ждал приказа и для меня. Сегодня утром встретил знакомую молодую даму и почти стыдился того, что она видит меня в штатском. Да и вы, мои дорогие родители, поймите меня: я уже чужой в тихом Лейпциге... Дорогая мама... если мы будем думать о нашем народе, об отечестве, о Боге, о всем высшем, то мы станем мужественными и сильными, (студент права Вальтер Лиммер, 3 августа 1914 г.)

Наш отъезд на фронт был величественным и захватывающим событием. У всего батальона униформы и каски были украшены цветами. Изо всех окон, на всех улицах неустанно машут платками, тысячекратное "Ура!" И везде, снова и снова... чудесное напутствие солдатам: "Тверда и верна стоит вахта на Рейне!" Такой час редок в народной жизни, он настолько великий и захватывающий, что один перевесит все усилия и лишения. (Он же в поезде на фронт)

Мои милые, дорогие родители, братья и сестры ! Сам не могу ещё в это поверить, но [из-за ранения] я снова на пути к Вам и на родину. О, как же я счастлив увидеть снова свет белый после этого кошмара! Наконец-то я избавлен от навязчивой мысли, преследовавшей меня, что уже никогда не увижу Вас и ваш мир. (Он же, 20 сентября 1914 г.)

Лишь с отвращением я думаю теперь о тех картинах битв, которые мы видели в книгах. Это недостойное легкомыслие. Войну невозможно воспринимать так легко. Сколько молодых... товарищей уже погибли на моих глазах! Этого нельзя преукрашивать.... (студент теологии Пауль Роведдер, 29 октября 1914 г.)

Вы не представляете, что значит днями, неделями лежать в окопах под вражеским огнем. Никогда в жизни я не буду больше бездумно кричать "Ура!" в кафе при известии о победе. О, несчастные патриоты! (студент медицины Фриц Меезе, ноябрь 1914 г.).