Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Лев Симкин

АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА РУССКОГО СЕКТАНТА

 

К оглавлению

 

Пропущенная история (вместо предисловия)

Больше века минуло с тех пор, как задул из Америки ветер и занес в Европу семена неведомых религиозных движений. Попали они и в российскую почву. В душах разных людей взошли всходы, и закружил их вихрь, разметав по обе стороны океана.

Российский климат оказался удивительно подходящим для произрастания таких семян. Вначале под влиянием баптизма и адвентизма возникло русское евангельское христианство, потом пришло пятидесятничество с «духовным крещением» и глоссолалиями. Так чужеземные религии сошлись с русским страстным стремлением уйти от формальной религии к «чистой» духовности.

Как только русский мужик начинал всерьез интересоваться Богом, - заметил в начале минувшего века великий писатель, - первое, что он делал, уходил из православия. Все равно куда, в штунду, в хлысты, но уходил.

В приведенном ироническом замечании лишь доля шутки. И уж вовсе не до шуток было тем, кто уходил в новую веру. Они оказывались вне закона. Ими были заполнены тюрьмы и места ссылки, их бракосочетания не признавались, дети считались незаконнорожденными, даже после смерти они не могли найти упокоения на православном кладбище, а другого могло и вовсе не быть.

Так появилась у них американская мечта. Избитое это словосочетание как нельзя лучше отражает стремление вырваться из тисков религиозной несвободы в то единственное на земле место, где этой проблемы не существовало. Других проблем сколько угодно, но этой – не было, а если и была – то в не сравнимом с их родиной масштабе.

Как писал поэт, «чем столетье интересней для историка, тем для современника печальней». И наоборот. Двадцатый век принес этим людям новые неисчислимые страдания, однако перипетии их судеб не вызвали особого интереса со стороны историков. Даже странно, что не найти в библиотеках ничего толком на эту тему.

За последние два десятилетия у нас появилось довольно много литературы о религиозных диссидентах, но никто покуда не написал книгу о том, как враз заметались люди между Россией и Америкой, и уже не могли остановиться. Как еще перед революцией побежали сектанты. Туда. Как в двадцатые годы иные из них по зову большевиков вернулись. Оттуда. За что впоследствии поплатились. Как в шестидесятые и позже в США устремились целые христианские общины, из-за чего ломались людские судьбы и случались международные скандалы. Взять хотя бы историю пятилетнего сидения семей Ващенко и Чмыхаловых в американском посольстве в Москве, а ведь это было сравнительно недавно, всего четверть века назад. И, наконец, о том, как в конце восьмидесятых у многих сбылась американская мечта, и что из этого вышло.

Были, правда, и те, кто не хотел никуда уезжать. Этим тоже досталось.

Каким образом автору пришла в голову отчаянная мысль окунуться в незнакомую тему? Собираясь в Институт Кеннана в Вашингтоне, я планировал изучать сугубо правовые аспекты религиозной свободы. Но, как говорится, жизнь диктует свои законы.

С намеченного пути меня сбили тамошние иммигранты-пятидесятники и баптисты, из тех, что в СССР боролись за эмиграцию. Мне удалось встретиться с некоторыми непосредственными участниками тех событий, и прошлое заслонило для меня современность.

Разговорить их иной раз было не просто. Печать пережитых лет заставляет поныне опасаться любопытных собеседников. Тем больше благодарности тем, кто любезно согласился рассказать о прошлом и предоставить материалы – прежде всего Евгению Бресендену, Августине Ващенко, Еноху Горетому, Юрию и Зинаиде Жеребиловым, Василию Шилюку, Зарине Дзебоевой, Тимофею Чмыхалову.

В Америке немало их, уехавших из России от религиозных преследований. Для большинства эмиграция – всего лишь перевернутая страница прошлого. Но не для этих – для них она судьба, едва ли не главная составляющая их мира.

Удивительная вещь! Мало того, что на протяжении всей советской истории они, как могли, противостояли безбожной власти, так еще на ее излете бросили последний вызов, посягнув на святое – железный занавес.

В те годы автор, как и все его друзья, знакомые, друзья друзей и знакомые знакомых, все без исключения, были уверены, что советская власть никогда не кончится. Но эти-то, эти жили так, будто знали, что все переменится!

А недостижимая мечта о загранице – то вообще вечный для наших широт вопрос. В их истории есть то, что всегда волновало автора, чья молодость и зрелые годы пришлись на брежневское время. Не случайно символом этого времени стала Берлинская стена, пережившая немало отчаянных попыток прорыва к свободе.

Правда, в моем представлении на Запад стремились совсем другие люди – интеллигенция, продвинутая молодежь. А эти-то куда? Простые, не больно образованные, работящие люди из русской или украинской глубинки - то, что называется соль земли.

Что их так тянуло в Америку? На чем зиждилась американская мечта русского сектанта? На американских конфессиональных корнях своей веры, а у кого они иные - на каких-то сугубо духовных практиках? На понятном желании лучшей жизни?

Самостоятельно мыслящие люди, да еще способные пойти наперекор русской власти, осмысленной и беспощадной – они не могли не вызвать интереса. Откуда такие вообще берутся?

Социологи прошлого подметили, что секта появляется в любое время и в любом месте, как только господствующая в обществе церковь принимает мирской порядок и становится на мироутверждающую позицию. Тогда в ней появляются люди, обеспокоенные личными духовными поисками - они откалываются и устраивают свою жизнь на иных принципах[i]. Слово «секта» произошло от сектора, части целого. Если сектор отколовшихся становится все больше и больше, секту перестают называть сектой и начинают величать церковью – так тоже бывает.

Могут возразить, что в советские годы православная церковь, хотя в целом и принимала мирской порядок, была отнюдь не в чести. Но откалывались прежде всего не от нее, а от безбожного государства.

Приведу парадоксальную провидческую мысль Федора Степуна - протестантизм будет выдавать себя за религиозное движение, но окажется движением политическим, коммунизм – за движение политическое, но окажется движением религиозным[ii]. Квази-религиозный характер Советского государства (взять хотя бы обожествление вождей), думаю, не надо доказывать. В отличие от него, русское религиозное инакомыслие ни за кого себя не выдавало, просто мир апокалиптических ожиданий оказался поразительно близок миру социального протеста.

Современный православный деятель зло сказал о «существовании в обществе людей с сектантской психологией. Им не хочется быть как все, они стремятся найти свой путь, который подчеркнул бы их избранность и незаурядность». Если исключить последние обидные слова, то в принципе нет ничего страшного в существовании людей, думающих отлично от большинства. Непонимание естественно. Другому человеку вообще трудно глядеть на мир так же, как смотрите вы.

Сектант – согласно нашему общественному сознанию - не только религиозный диссидент, но и предатель коллективистских ценностей, и агент иностранного влияния, в общем, это плохое слово. Автор вынужден просить прощения у представителей протестантских деноминаций за его употребление. Это слово так затаскали, к нему налипло столько клеветы, что приличные люди стараются его не произносить, разве что – в историческом контексте.

Поэтому эта книга имеет, наряду с нехорошим названием, еще и подзаголовок, в который вынесено имя существовавшей в семидесятые-восьмидесятые годы в украинском городе Ровно пятидесятнической общины. Ту общину в обиходе звали «церковью эмигрантов» из-за стремления ее членов в полном составе покинуть СССР. В известном смысле это название можно отнести к тем десяткам тысяч евангельских христиан, кто так стремился сменить незавидное положение внутреннего эмигранта на официальный статус беженца в чужой стране.

Определенные трудности вызвал жанр книги. Почти сто лет назад Николай Бердяев отмечал, что существовавшая в то время обширная литература «исследует сектантство с общественной, а не с религиозной точки зрения, подходит извне к душе сектантства», причем «либеральная литература... интересуется исключительно защитой сектантства в правовом и политическом отношении... и не проникает в душу того, что является предметом исследования». В этом смысле до настоящего времени ничего не изменилось.

Не будучи человеком религиозным, автор не рискует вникать в эту, главную сторону вопроса. Он ставит перед собой задачу куда более частную - рассказать о нескольких пропущенных страницах истории.

«Россия немыслима без этих людей, ...без них душа России лишилась бы самых характерных, существенных и ценных своих черт»[iii], - это тоже Бердяев. Пусть какие-то из этих черт помогут воссоздать эти ни на что не претендующие заметки, короткие очерки о наиболее заметных персонажах минувшего, об американской составляющей их российского бытия.

Глава первая. Никто не хотел уезжать

«Я другой такой страны не знаю...»

«И никаких инквизиций для верующих, никаких древних цепей. Ваши руины не содержат цепей мучеников, тех кто умер за Христа в прошлом… И народы, которые пытаются сокрушить вас, страшатся ваших берегов. А те, кто бежал от преследования, ищут вашего берега день и ночь, соединяя свои руки над Библией[iv]».

Это отрывки из «авторского свободного пересказа» поэмы, обращенной к Америке, «где счастлив человек, для которого Бог есть Иегова». Она принадлежит перу духовного писателя и проповедника Ивана Степановича Проханова.

Еще будучи студентом, на излете девятнадцатого столетия он примкнул к русскому евангельскому движению, у истоков которого стояли граф Модест Корф и отставной полковник кавалергардов Василий Пашков. Их обоих выдворили из империи, и случилось это сразу после собраний, где аристократы и штундисты из крестьян, как братья и сестры во Христе, обнимали друг друга и пели религиозные гимны.

После того, как Проханов организовал библейские школы, пришел его черед бежать от гонений. Заграницей его удивила религиозная свобода. «Это было так прекрасно, что в Англии разрешалось организовывать повсюду религиозные собрания без специального разрешения властей», - восхищался он, вспоминая российские реалии совсем иного рода[v]». Но вне России себя не мыслил и не хотел никуда переезжать.

Выступая в Бристольском баптистском колледже, Проханов закончил свой спич словами: «Англия является лучшей страной в мире». Аудитория зааплодировала, но он не уходил с трибуны. Когда аплодисменты стихли, оратор добавил: «После России».

Но больше всего он ценил Америку, где впервые оказался в 1902 году, встречая в Калифорнии духоборов. Тех самых, кому еще в 1898 году помогал справиться с эпидемией на Кипре, где они застряли по пути на американский континент. Учил их правилам гигиены, преподавал детям английский язык, помогал больным, покуда не заболел сам.

Эта «страна свободы представляла убежище всем русским, преследуемым за их политические и религиозные взгляды на родине во времена старого режима и в настоящее время»[vi]. Под настоящим временем имелись в виду тридцатые годы двадцатого века, когда Проханов в Нью-Йорке писал эти строки.

Он другой такой страны не знал, Советская Россия не вызывала у него положительных эмоций. Правда, в декабре 1921 года на съезде созданного им Всероссийского союза евангельских христиан Проханов пожелал успехов новой власти в строительстве социализма, но отметил, что без Бога все это разрушится.

В тюрьме и на воле

Между тем власть эта поначалу к нему благоволила. Когда в Казани закрыли молитвенный дом евангельских христиан, Проханов телеграфировал Ленину, и тот дал указание его открыть, а виновных наказать. Случившееся так его впечатлило, что в своих воспоминаниях он предположил: «Если бы Ленин был жив, то не было бы в стране ужасных гонений на христиан со стороны атеистов»[vii]. Заметим к слову, что присказка эта не оригинальна, ее все последующие десятилетия повторяли, как заклинание, баптисты, пятидесятники и адвентисты.

Гонения, правда, уже бывали, но какие-то наивные и в сравнении с грядущими временами несерьезные. Их прижимали понемногу, «чтоб не мешали Октябрю и Маю, я соболезную, но понимаю, они несли не слишком тяжкий крест»[viii].

Проханова впервые арестовали в том же 1921 году. На организованную им молодежную конференцию евангельских христиан в Твери пришли чекисты и объявили, что вся конференция направляется в тюрьму. В подвале Чека все 42 делегата продолжили заседания по программе конференции, перемежая выступления пением гимнов. «Таких шумных парней среди узников не было», - говорили тюремщики.

Зная о последующих событиях, трудно представить себе тех добрых тюремщиков, разрешавших в камерах церковное пение. Далеко же им было до вологодского конвоя, который, как известно, так не любил шутить!

Оказалось, взяли его по доносу православного священника В. (так именует его в своей книге Проханов) за то, что «под видом религии вел контрреволюционную работу среди молодежи». Наказание определили в виде трудовых работ в лагере, устроенном в древнем монастыре около Торжка. Том самом, в одной из камер которого Малюта Скуратов пытал когда-то Патриарха Филиппа.

Через три месяца Проханова и всех остальных выпустили как невиновных, а на их место посадили В. Знаменитое революционное правосознание иной раз делало такие виражи, в какие трудно поверить.

Вспоминается эпизод из «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского: революционные матросы выбрасывают за борт одного из своих, якобы укравшего кошелек у старушки, а когда старушка находит кошелек в собственном кармане, с ней поступают тем же образом.

Священник-доносчик провел в тюрьме столько же, сколько оклеветанные им протестанты. Братья пришли в Чека с петицией: «Хотя В. был виновен в нашем аресте, тем не менее мы прощаем его во имя Того, Который простил нас и просим освободить его».

Этого В., между прочим, оказалось легко расшифровать. В христианской печати тех лет эта история нашла отражение. Виноградов – вот его фамилия согласно одному из периодических изданий. В нем вообще написано, что священник пробрался в Губчека в качестве следователя[ix]. Времена были странные, могло быть и такое.

Между прочим, когда спустя несколько лет в стране развернулась антисектантская пропаганда, сектанты не без оснований подозревали в своих гонителях иных православных миссионеров, в одночасье ставших богоборцами. Православно-миссионерское сектоведение тоже делало акценты на иноземное происхождение новых религий и с тем же пафосом обвиняло сектантов в поругании патриотических чувств. Вот, к примеру, в одном из номеров «Безбожника» была помещена статья бывшего священника В.М. Галкина о баптистах, «вовлекавших русских людей в свои сети за иностранные деньги».

Год спустя Проханова вновь посадили, и вновь ненадолго, на несколько месяцев. Он был выпрошен у Советской власти председателем Всемирного Союза баптистов Рашбруком из-под ареста для участия в работе конгресса в Стокгольме[x]. Следы этой истории можно найти в материалах Антирелигиозной комиссии при ЦК. Давая 20 февраля 1923 г. разрешение на выезд русской делегации на Всемирный конгресс баптистов, комиссия поставила условием возвращения делегатов на родину их поведение на съезде. В случае «антисоветского» поведения делегатов за границей было решено «обратного въезда в Россию не разрешать»[xi].

Между прочим, эта незаметная комиссия (возглавлял ее главный безбожник Страны Советов Емельян Ярославский, а в составе были такие известные люди, как В.Р. Менжинский, Я.С. Агранов, А.В. Луначарский, П.А. Красиков, В.Д.Бонч-Бруевич) дирижировала всем – по ее команде судили патриарха Тихона и других «церковников», развязывали клеветнические антирелигиозные кампании в печати[xii].

В марте 1923 года Проханов был арестован опять чекистами (по обвинению в пацифистской пропаганде) и освобожден лишь после того, как Антирелигиозная комиссия на своем заседании в июне одобрила предложение ГПУ «об использовании Проханова для перемены взгляда сектантства на Красную Армию».

Дело в том, что за десять послереволюционных лет число баптистов и евангельских христиан выросло в четыре раза - с двухсот до восьмисот тысяч[xiii], и недоброжелатели связывали приток новообращенных с ленинским декретом от 4 января 1919 года «Об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям». Согласно этому декрету, лица, освобожденные по суду от службы в армии, направлялись на санитарную службу или на иную общеполезную работу.

Впрочем, сохранились свидетельства, что военные власти на местах так ничего и не узнали о декрете, либо же просто его игнорировали, предавая «отказников» военному суду со всеми вытекающими последствиями.

Тем не менее, на 13 съезде ВКП (б) С.М. Буденный утверждал, что к сектантам "стали переходить очень многие, главным образом бедняки, для того, чтобы не идти в армию". Ему возражал В.Д. Бонч-Бруевич – «от армии им уклониться на деле крайне трудно, для этого надо доказать, что и отец, и дед тоже были сектантами».

Во всяком случае, власть хотела бы склонить сектантов к отказу от слишком уж буквального толкования евангельских заветов. Вот и ценой освобождения Проханова стало написанное им послание «Всем общинам и всем отдельным братьям евангельским христианам, проживающим в СССР», в котором они призывались «работать искренне и беспрекословно во всех советских, военных и гражданских учреждениях, а также нести службу в Красной армии и не отказываться вообще от таковой» [xiv].

Город Солнца

На Десятом съезде Всероссийского союза евангельских христиан в 1926 году в Ленинграде Проханов обнародовал свою идею образцового христианского города, описанную также в цикле его статей в журнале «Христианин», которые называли «Социальным евангелием Проханова».

Проханов мечтал построить для христиан Город Евангелия или Евангельск, где будут созданы «новые формы лучшей жизни для русского народа». И нашел место для города на стыке двух рек у подножия Алтайских гор – Бия и Катунь. Он полагал невозможным реализовать евангельский образ жизни в старых городах – те слишком испорчены и консервативны.

В августе 1927 года Проханов и члены предпринятой им экспедиции отметили место будущей евангельской коммуны символической посадкой саженцев дубов. Начинание поддержал Игумен - так свои называли Е.А.Тучкова, начальника 6-го отделения ОГПУ, ответственного за борьбу с религией, и бессменного (с 1922 по 1929 годы) секретаря Комиссии по проведению отделения церкви от государства при ЦК РКП(б), впоследствии переименованной в Антирелигиозную комиссию при Политбюро ЦК ВКП(б).

С точки зрения Тучкова, концентрация верующих в одном поселении представляла интерес, во-первых, с точки зрения контроля за евангелистами, и, во-вторых, таким образом можно было «очистить» от них большие города европейской России. Правда, он настаивал на переименовании Евангельска в Город Солнца[xv]. Имя Томазо Кампанеллы (по Ленину - один из «трех источников и трех составных частей марксизма») для большевистского уха звучало куда лучше, чем упоминание Евангелия.

В апреле 1928 года Антирелигиозная комиссия заслушала доклад Тучкова и предложила Наркомзему сделать на следующем заседании доклад о выдаче разрешения на подыскание местности для постройки религиозного города. А уже в мае тому же Наркомзему та же комиссия рекомендовала «ликвидировать дело с организацией Всесоюзным советом евангелических христиан города Евангельска в Сибири». Причина заключалась в том, что Сталин, узнав об этой затее, отнесся к ней весьма неодобрительно.

Вскоре единоверцы Проханова строили города в Сибири, но не по своей воле, а по воле вождя. А кому-то и такого счастья – строить в неволе, зато пожить еще сколько-то лет – не выпало.

Процитирую выдержку из протокола допроса краевого уполномоченного евангельских христиан в Новосибирске Кухмана Отто Ивановича от 29 июня 1937 г. Обвиняемый признался в том, что он эмиссар германской разведки и должен был «создать в Западной Сибири из евангелистов, баптистов и адвентистов сеть разведчиков, способных проводить шпионаж, диверсии и террор».

Далее следуют фамилии диверсантов, которые мне ничего не говорят. Кроме одной фамилии, принадлежащей диверсанту номер один. Проханов – вот эта фамилия. И должность - бывший председатель Всесоюзного совета евангельских христиан. Именно он «по прямому указанию гестапо» давал задания Кухману, за что тот по всей строгости советского закона осужден Верховным судом СССР к высшей мере социальной защиты - расстрелу[xvi].

На американские деньги

В журнале «Безбожник» его изображали на карикатурах толстяком с мешком долларов и подписью «Представитель буржуазии и капитализма». Причиной тому было то обстоятельство, что в 1925-1926 г.г. Проханов отправился в Америку и Канаду собирать средства для печатания Библии. За восемнадцать месяцев ему удалось собрать у различных протестантских деноминаций около ста тысяч долларов, огромную по тем временам сумму.

Здесь есть смысл сделать отступление, отметив особое отношение к Священному Писанию со стороны едва ли не поголовно грамотных баптистов и других сектантов. Православные, в крестьянском большинстве своем, не владели грамотой, в том числе оттого что церковью не поощрялось издание Библии и ее чтение в семьях. Иначе дело обстояло в Европе, где Реформация и публикация Священного писания на понятных людям языках сыграли роль в обеспечении почти всеобщей грамотности.

В двадцатые годы у русских евангельских христиан был особый голод по Библии, в некоторых местах за одну книгу предлагали корову или мешок зерна.

На американские деньги издали 175 тыс. экземпляров Библии и другой духовной литературы. Но и этого не хватало. В 1928 году Проханов решил снова посетить Америку для сбора средств на издательскую и миссионерскую работу. Получил разрешение и в мае отправился через эстонскую границу на Запад. «Я намеревался вернуться как можно скорее. Но Господь продлил мое пребывание за границей», - так немного уклончиво сообщает Проханов о своем «невозвращенстве».

Как написано в одной из прочитанных мною книг, в 1928 году он «по мудрому совету братьев» остался заграницей, не пожелав возвращаться из загранкомандировки. Тем не менее, принятое Прохановым решение немало огорчило его соратников, оставшихся на родине[xvii].

Оттуда он помогал им, но эта помощь, увы, дорого обошлась ее получателям. В подтверждение процитирую опубликованную справку СПО УГБ УНКВД по Запсибкраю, датированную 9 апреля 1936 г. [xviii]: «вскрыта антисоветская группа сектантов евангелистов и баптистов, имеющих связь с зарубежом». Связь эта выразилась в том, что Арсений Светличный, братья Яков и Иван Саблины писали Проханову в Нью-Йорк письма о помощи и несколько раз получали переводы через Торгсин, по 10 долларов. Всем дали по три года - случись суд на год позже, в тридцать седьмом, так легко бы не отделались.

…Беспощадная российская история давно перемолола те судьбы и, переступив через них, понеслась вперед, не разбирая, кто палачи, а кто жертвы. Что ж говорить о людях, вконец запутавшихся в ее перипетиях. Знаменитый современный писатель Александр Проханов – внучатый племянник великого проповедника – публикует в редактируемой им газете икону с изображением Сталина, проклинает Америку и воспевает ее врагов с тем же, как теперь говорят, драйвом, с каким его двоюродный дед восхищался этой страной. Сам он не любит распространяться о своем родстве, хотя некая странная преемственность давно подмечена как поклонниками, так и отрицателями неистового Александра. Первые уверяют, что их герой «в отличие от своих известных предков — православный, но, конечно же, гены "русского еретика" крепко сидят в нем». Противники, в свою очередь, усматривают в его бурной деятельности провокационное, разрушительное начало, полагая, что «будучи членом протестантской религиозной общины, Проханов свою веру скрывает и параллельно распространяет шовинистическую клевету, выставляя русских ксенофобами и азиатскими фанатиками, расшибающими лоб в особой «византийской церкви»… Налетай-покупай «Завтра», газету русских националистов. Проханов – это религиозный сектант[xix]». Вот так-то.

На этом месте прерву на время рассказ, поскольку чувствую, не обойтись без кое-каких пояснений. Автор писал эти тексты, погруженный в атмосферу тех дней, а у читателя, боюсь, могут возникнуть недоуменные вопросы.

Вернемся немного назад и вспомним, что рядом с Лениным в числе его ближайших соратников оказался религиовед, сектовед и даже, если так можно выразиться, сектолюб. Звали его Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Да, тот самый, чьи рассказы о Ленине мое поколение заставляли читать в младших классах.

В свое время он сопровождал духоборов в их трансатлантическом путешествии и верил, что в глубинах страны скрываются миллионы людей, готовых к иной, коммунистической жизни. Сколько их там было, трудно сказать. По его подсчетам, в начале века - не менее шести миллионов[xx]. Согласно официальным данным (по переписи 1897 года) общее число раскольников и сектантов составило немногим больше двух миллионов. По другим подсчетам, количество тех и других приближалось в двадцати миллионам[xxi].

Сектантов и старообрядцев считали вместе не случайно. Сектанты тоже оттуда, из времени раскола, из середины семнадцатого века, когда в народе едва ли не вдруг возникли эсхатологические настроения и чаяния. К примеру, хлысты (христововерцы) считали своими первыми преследователями царя Алексея Михайловича и патриарха Никона.

На всякий случай поясню, что название "хлысты" есть не что иное, как искаженное слово "христы" – они верили в мистическое единение верующего с Богом, когда он сам становится "Христом". Правда, по людской молве оно пошло от того, что на их тайных «радениях» они не только пели и пророчествовали, но и (по слухам) хлестали себя жгутами и прутьями.

В восемнадцатом столетии в России, когда власть окончательно подмяла под себя Церковь, лишила ее патриаршества и поставила под управление чиновника (обер-прокурора Святейшего Синода), к хлыстам добавились «духовные христиане» - духоборы и молокане. Те тоже отрицали православную священническую иерархию, стремились построить «царство Божие» на земле и организовывались в коммуны.

В этих коммунах было кое-какие особенности, пришедшиеся по сердцу большевикам. На основе наблюдений этнографов начала прошлого века за сектантскими общинами, подмечено: «всякий раз описывалась жесткая иерархическая организация, коллективизация земли и орудий производства, а иногда и личного имущества, безусловное отчуждение продуктов труда, централизованное распределение потребительских ценностей и, наконец, массивная идеологическая индокринация. То была модель тоталитарной утопии всеобщего подчинения, но никак не романтической утопии всеобщей любви; ...образ государства, но не общины[xxii]».

В 1903 году на Втором съезде РСДРП Ленин выступил с докладом «Раскол и сектантство в России», написанным Бонч-Бруевичем. В ленинском докладе были добрые слова о хлыстах и "христианском коммунизме», отрицании им частной собственности и «буржуазного института семьи». В резолюции, написанной Лениным и принятой с поправками Плеханова, "внимание всех членов партии" обращалось на работу с сектантами. Съезд принял решение об издании специально для них пропагандистского листка «Рассвет».

Бердяев, между прочим, относил русский коммунизм к религиозным верованиям. Правда, к аналогичному выводу приходили и другие философы, но он еще и отводил в нем огромную роль «русской сектантской и раскольничьей психологии»[xxiii].

Добро пожаловать

После революции отношение власти к сектантам было вполне благожелательным. Главным врагом атеистического режима стала православная церковь, пострадавшими от которой (вкупе с царизмом) считались сектанты. К тому же они имели кое-какие революционые заслуги.

Напоминание об этих заслугах за подписью руководителей крупнейших протестантских союзов России можно найти в открытом письме под названием "Социально-революционная роль сектантства". Письмо писалось в дни, когда для сектантов наступали трудные времена, и потому было адресовано не абы куда, а в «Безбожник»[xxiv]. В нем рассказывалось, как баптисты вели антивоенную пропаганду среди солдат Семеновского полка в Санкт-Петербурге и посылали на фронт воззвания с призывом закончить мировую войну, говорилось о поддержке духоборцами Красной армии в Закавказье.

Правда, было и иное. В армии Колчака были воинские подразделения, сформированные из адвентистов и амурских молокан, тамбовские молокане помогали Антонову[xxv]. Но о том в письме молчок.

Бонч-Бруевич стал первым главой аппарата революционного правительства, и Советская власть, не без его участия, дала зеленый свет сектантским коммунам[xxvi]. Бонч-Бруевич выдавал «охранные грамоты» коммунам молокан и трезвенников, за что, бывало, получал по шапке. Известно, что Наркомат Рабоче-крестьянской инспекции советовал просителям избегать посредничества Управления делами Совнаркома, дабы достичь желаемого результата и не раздражать советских чиновниковhttp://www.rusoir.ru/03print/04/13/ - _edn43#_edn43.

Выражая мнение этих чиновников, на Седьмом Всероссийском съезде Советов (1919 год) Петр Красиков, будущий прокурор РСФСР, протестовал против «миниатюрных религиозных республик», таивших в себе угрозу делу мировой пролетарской революции.

Ему оппонировал делегат «от сектантов-коммунистов» - толстовец Иван Трегубов, ставший ходатаем по всем сектантским делам и одно время (в 1920 году) даже занимавший должность в Наркомземе. «Мы, сектанты-коммунисты, - говорил он, - приветствуем вас за то великое и святое дело коммунизма, ... которому мы также давно служим... Мы не будем упрекать вас, а вы не упрекайте нас за то, что вы и мы идем к коммунизму разными путями». - Трегубов уверял, что «коммунизм гораздо успешнее и прочнее насаждается сектантскими коммунами, чем советскими коммунами». Сектанты лучше ведут хозяйство, и за это заслуживают поддержки советской власти, а не потому, что их коммуны – религиозные объединения. Да что там говорить, если однажды сам Красиков просил его рекомендовать ему http://www.rusoir.ru/03print/04/13/ - _edn62#_edn62честных тружеников-сектантов.

Недалеко от подмосковных Горок, где прошли последние месяцы жизни вождя, на переданной сектантам «Начала века» помещичьей земле был создан образцовый совхоз "Лесные поляны", с 1921 года снабжавший Москву молочными продуктами. По словам Бонч-Бруевича, идея "Лесных полян" пришла Ленину в голову во время их совместной прогулки. Бонч-Бруевич писал ему 2 августа 1921года, что «пригласил в совхоз лично ... известных сектантов... У них решительно все общее: от столовой, детского общежития до общего гардероба и белья... Работают изумительно хорошо... Они совершенно признают... программу нашей партии, почему охотно ... вступают в коммунистическую ячейку».

Как известно, к 1921 году экономика страны под руководством большевиков зашла в тупик, и положение поправилось благодаря переходу к НЭПу. Менее известно, что он сопровождался обращением атеистической власти за помощью к религиозным крестьянам – баптистам, молоканам, духоборам, малеванцам, толстовцам, наряду со старообрядцами. Благодаря трудолюбию и трезвости они были известны как хорошие хлеборобы.

5 октября 1921 года Народный комиссариат земледелия принял воззвание «К сектантам и старообрядцам, живущим в России и заграницей». Отпечатанный тиражом 50 тысяч экземпляров, разосланный повсюду документ был обращен «ко всем тем, кто боролся со старым миром, кто страдал от его тягот... И мы говорим сектантам и старообрядцам, где бы они ни жили на всей земле: добро пожаловать!»

О ком шла речь? Во-первых, о тех, кто жил на юге России, прежде всего на Кавказе и в Закавказье (часто коммунами). Во-вторых, о тех, кто уехал из страны при старом режиме. С 1861 по 1915 год из Российской империи выехало около четырех с половиной миллионов человек, многие из них переселились в США и Канаду.

Эмиграция из России началась в конце 19 века. Первым разрешили покидать пределы империи евреям, немало их уехало после погромов, поводом для которых послужило убийство террористами Александра II. В эти же годы Святейший синод под руководством К.П. Победоносцева развернул преследования сектантов, и разрешения на выезд из России стали добиваться молокане и штундисты. За ними - "субботники", в самом конце 19 века – духоборы, в начале двадцатого - хлысты.

Согласно переписи населения США 1910 года, в Америке проживало 1,7 миллиона эмигрантов из Российской империи[xxvii]. Многие переселенцы из числа сектантов превратились в успешных фермеров: в большинстве своем крестьяне, они и в России жили достаточно зажиточно благодаря свойственным им трезвости, бережливости и трудолюбию.

...Воззвание Наркомзема было широко распространено, и стали поступать просьбы сектантов о возвращении в Россию, хотя их было и немного. Известно, что в 1922-1925 гг. из США в СССР приехали 2689 реэмигрантов для работы в сельском хозяйстве[xxviii]. Большинство из них были американские фермеры, некоторые из них – сектанты. Немного позже я расскажу об известных мне группах «возвращенцев» из-за границы из числа духоборов, молокан и хлыстов.

«Посторонних просят удалиться»

Первые десять лет атеистической власти репрессии почти не затрагивали сектантов. При этом, похоже, они внимательно следили за колебаниями партийной линии по отношению к религии и старались при случае продемонстрировать лояльность. Приведу цитату из резолюции пятого Всесоюзного съезда адвентистов седьмого дня (август 1924 года):

«Съезд открыто приветствует представителей Советской власти и особенно пункт 13 тезиса Пред. ВЦИКа т. Калинина, который и стал 17 и 18 п.п. постановления XIII Съезда РКП(б), где приглашаются сектанты к участию в общем государственном строительстве, и поэтому адвентисты седьмого дня желают быть одним из цветков в общем букете верующих граждан СССР».

Пытаясь перевести стрелку на «нечистых», иной раз прибегали к запрещенным приемам, били лежачих. Трегубов писал: «Когда я в одной своей беседе с бывшим патриархом Тихоном сказал ему, что я приветствую признание им советской власти, но что ему следует сделать еще шаг вперед и признать коммунизм, то он энергично замахал руками и сказал: «Нет, нет, нет». И его поклонники также не признают коммунизма и потому все еще мечтают о возврате царизма. Поэтому замечаемое в последнее время усиленное развитие сектантства за счет всякого рода церковников заслуживает со стороны советской власти и коммунистической партии если не поощрения, то, по крайней мере, воздержания от всякого рода стеснений[xxix]».

Заклинания не помогли. «Напрасно думают, - писал Бердяев, - что религиозные гонения в советской России направлены против православной церкви. ... Христиане, которые признают правду коммунизма в области социальной (т.е. сектанты – Л.С.), считаются более вредными и опасными, чем христиане, которые являются явными реставраторами и контрреволюционерами (т.е. православные – Л.С.)». Причиной тому, по мнению философа, было именно их сочувствие коммунизму – «христиане-коммунисты разбивают целостность коммунистического миросозерцания[xxx]».

Как и многие другие жертвы режима, они были его сторонниками. В то время уничтожались не только и не столько сознательные противники власти, сколько те, кто отличались "лица необщим выраженьем".

Линия партии по отношению к сектантам была довольно-таки извилистой. По Инструкции ВЦИК от 4 ноября 1926 года «пресвитеров, благовестников, библейских работников» лишили избирательных прав. Затем ЦК партии счел «нужным указать местным партийным организациям на необходимость борьбы с распространенными ошибочными мнениями, как идеализирующими все сектантство в целом и считающими его элементом якобы революционным, так и обвиняющими огульно все слои сектантства в контрреволюционности» (из постановления ЦК ВКП б «О сектантстве» от 7 апреля 1927 г.). Последовавший за ним циркуляр ВЦИК № 260 от 22 августа 1927 г. назывался «О недопущении особых привилегий для сектантских организаций». По принятому в том же году «Положению о воинских преступлениях» уклонение от воинской службы «под прикрытием религиозных убеждений» квалифицировалось как преступление.

И, наконец, так называемое законодательство о культах (постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 г. "О религиозных объединениях" и Инструкция НКВД № 238 «О правах и обязанностях религиозных объединений») ударило по всем сразу, и по чистым, и по нечистым. Отныне религиозным общинам дозволялось лишь "отправление культов" в стенах "молитвенных домов", а миссионерство, просветительская и благотворительная деятельность категорически воспрещалась. Духовенство устранялось от участия в хозяйственных и финансовых делах религиозных общин (введение так называемых "двадцаток"). Частное обучение религии, дозволенное декретом 1918 года "Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви", теперь могло существовать лишь как право родителей обучать религии своих детей.

В 1929 году началась конфискация сектантских молитвенных помещений, их передавали под рабочие клубы. К середине тридцатых большинство сектантских общин было снято с регистрации, а молитвенные помещения изъяты. Во многих местах служения прекратились, верующие собирались в условиях секретности по ночам.

Бог был един и он был в Кремле (Отступление)

Православная церковь к тому моменту была почти полностью уничтожена. Общая цифра репрессированных клириков, включая монахов и других церковнослужителей, по различным оценкам превышала 200 тысяч человек, большинство из них расстреляли. Многие тысячи храмов разрушили, конфисковали едва ли не все церковные ценности.

Русский коммунизм или, если хотите, социализм сам стал религией. Коммунистическая партия, по точному замечанию Михаила Ардова, всей своей структурой пародийно повторяла церковь: политбюро – синод, секретари обкомов – епсископы, секретари райкомов - благочинные, партийные секретари – клирики, рядовые члены партии – миряне. Свои лже-мученики (Павлик Морозов) и даже лже-мощи, лежащие в мавзолее. Свои еретики – Бухарин и Троцкий.

С религией по существу боролся не атеизм, а новая победившая религия. Взять, к примеру, обожествление партийных вождей, страсть к ритуальным действам и символам, носящим сакральный характер. Похоже на то, как в совместных ритуальных действиях провозглашалась верность церкви и Богу.

Прежде для людей строили храмы, бывшие Евангелием в камне, а внутри - пересказом Библии картинках. Сталинский миф о рае на земле воплотился в ВCХВ (ВДНХ) как воплощении рая. Чем не Новый Иерусалим?

Сталину Бог был вовсе не нужен, он сам попытался стать богом. Его портреты, подобно иконам, писались по строгим канонам особо доверенными художниками. Бог, несмотря на свой малый рост, изображался выше соратников, «тонкошеих вождей» (О.Мандельштам), лик его был светел, а оспин не было и в помине.

За оскорбление образа вождя судили – за селедку, завернутую в газету с его портретом, за случайно разбитый уборщицей бюст. Писатель Валерий Аграновский рассказывал мне, как школьником попал на экскурсию по Бабаевской шоколадной фабрике. В одном из служебных помещений стоял огромный шоколадный бюст Сталина и, задетый кем-то из детей, рухнул и разбился на мелкие кусочки. Аграновский на всю жизнь запомнил охваченное ужасом лицо начальника цеха и его белые губы, прошептавшие одно слово: «съесть». Через минуту пол был чист.

Известна история гигантской статуи Сталина у начала Волго-Донского канала. Ее вечно обсиживали чайки, и помет стекал по лбу вождя. Тогда испугавшиеся ответственности начальники канала пустили по статуе ток, и через некоторое время вокруг монумента образовалось птичье кладбище, испускавшее зловоние. Казалось, смердит вождь.

Мы все ходили под богом

У бога под самым боком.

Он жил не в небесной дали.

Его иногда мы видали

Живого. На мавзолее.

Он был умнее и злее

Того – иного, другого,

По имени Иегова,

Которого он низринул,

Извел, пережег на уголь.

Однажды я шел Арбатом,

Бог ехал в пяти машинах.

От страха почти горбата

В своих пальтишках мышиных

Рядом дрожала охрана.

Было поздно и рано.

Серело, брезжило утро.

Он глянул жестоко, мудро

Своим всевидящим оком,

Всепроницающим взглядом.

Мы все ходили под богом.

С богом почти что рядом.

Поначалу хотел процитировать какую-то часть стихотворения (его автор - Борис Слуцкий), но не смог остановиться и строчку за строчкой переписал все. Уж очень удались поэту метафоры, да и метафоры ли это, не знаю, ведь советский бог на самом деле ехал в пяти машинах и никто не знал, в какой именно.

В Отечественную войну произошло некоторое примирение Советской власти с религией. В самом начале войны Сталин (сам бывший семинарист), перепуганный стремительным продвижением немецких войск, в своей памятной речи назвал советских граждан почти по-церковнославянски – «братья и сестры». А спустя два года, забыв о том, как нещадно уничтожал священников, восстановил патриарший престол и стал открывать закрытые прежде церкви. Но об этом позже.

Первый апостол России

Так называют Ивана Ефимовича Воронаева последователи, воронаевцы. Правда, когда он родился (это случилось в Оренбургской губернии в 1885 году), окрестили его иначе – Никитой, и фамилия была другой - Черкасов.

Когда все его пять старших братьев ушли на русско-японскую войну и ни один не вернулся, Никита добровольно пошел служить в армию. Вольноопределяющийся готовился к поступлению в Оренбургское казачье юнкерское училище, но военной карьере помешало знакомство с баптистами в Ташкенте и переход в их веру. Он уведомил командира, что отныне вообще не может брать в руки оружие, и после отказа участвовать в усмирении восставшего саперного батальона (1908 год) был арестован. Из лазарета бежал, услышав голос, троекратно сказавший: «Беги!», и доехал до Дальнего Востока, где скрывались от армии баптисты и духоборцы. Один из членов общины подарил ему свой паспорт, так он стал Воронаевым.

Волна гонений против «сектантских проповедников» настигла его в Харбине (1912 год), откуда, спасаясь от ареста, он бежал в Америку. В Сан-Франциско его приняли русские баптисты, определили в богословский колледж, после окончания рукоположили в миссионеры. В 1919 году крестился в третий раз - Духом Святым со знамением иных языков, по пятидесятническому обряду. Уезжал из России баптистом, а став пятидесятником, решил туда вернуться. «Во время одной своей молитвы Иван Ефимович услышал слова: «Воронаев, Воронаев, поезжай в Россию».[xxxi]

«Нам Бог открывает великие дела про Россию, куда Господь нас посылает, - говорится в его письме, датированным 1920 годом. - Я и не думал ехать в Россию. Я планировал основать Пятидесятническую библейскую школу... Мы думали так, а Бог – иначе. Бог проговорил через своих вестников: «Езжай в Россию, и Я буду с тобой»[xxxii].

С момента описываемых событий минуло почти сто лет, и прошедшее время мешает адекватно воспринимать его персонажей. Напомню, Воронаев уезжал не откуда-нибудь, а из Америки, где, как говорится, был неплохо устроен, занимал должность председателя Славянского пятидесятнического союза, у него было пятеро детей.

О жертвенности его поступка - недавнее выступление пятидесятнического историка В.И. Франчука перед нынешники эмигрантами в церкви Вифания в Сакраменто (в Калифорнии живет несколько сот тысяч пятидесятников из СССР)[xxxiii]: «А что бы сегодня сказали ваши жены, если бы вы собрались возвращаться? Когда я в Америке рассказываю о деле Божием в Украине, я вижу как ободряется дух братьев, они вспоминают, что они же рукоположенные служители, пасторы и евангелисты, так что кажется, стоит им только поднять крылья и они взлетят как орлы. Но рядом сидит жена и дергает его за рукав: «Коля, успокойся!», и Коля постепенно успокаивается, становится как мяч, из которого выходит воздух».

…Деньги на миссию собирали славянские пятидесятнические общины из разных американских городов. Они же в дальнейшем будут оказывать регулярную помощь Воронаеву и основанным им в СССР церквям через «Торгсин». Правда, тем, кто через эту организацию получат по десять-двадцать долларов, впоследствии это дорого обойдется.

15 июля 1920 года Воронаев вместе с семьей и ближайшими соратниками отплыл в Советскую Россию. С ними большой кованый сундук с Писаниями, пожертвованный одним из членов общины. Первая длительная остановка была в Стамбуле, вторая - в Варне.

В Турции Воронаев познакомился с адвентистами и позаимствовал у них обряд омовения ног при совершении хлебопреломления. С радостной готовностью, как утверждают воронаевцы, до сего дня старшие смиренно омывают ноги младшим.

В Болгарии Иван Ефимович создал пятидесятническую общину, покрестив новобращенных в Черном море. Один из них, богатый фабрикант, подарил миссионерам добротную одежду, в том числе шерстяной шарф, который Воронаев много лет носил, покуда его не позаимствовали воры в северном лагере.

Только год спустя, в августе 1921 года, вместе с деникинцами и врангелевцами, которым объявили амнистию, добрались они на пароходе в Одессу. Первая русская зима встретила их голодом. Миссионеры ходили по деревням и меняли на продукты свою одежду. «Нет ничего любезнее Родины, но нет ничего горестнее, чем видеть ее в таком жалком и несчастном положении», - говорил Воронаев в одной из проповедей.

Эмигрировал он из одной страны, а вернулся – в совсем другую. В этой другой стране писатель Куприн заходил в издательство «Всемирная литература» с узелком, доставал оттуда сухари и грыз их, макая в воду.

«Было когда-то удивительное время, - говорил он. – Заходил в булочную нищий, крестился на образа и спрашивал:

- Ситный есть?

- Есть.

- Теплый?

- Как же.

- Ну тогда подайте милостыню, Христа ради».

Обращение

В Одессе сохранились общины баптистов и евангельских христиан, принявшие поначалу воронаевцев. Но из Петрограда предписали избавиться от «лжеучителей»-пятидесятников. Вместе с ними изгонялись и те верующие, около ста человек, которые приняли новое учение. Они и образовали первую пятидесятническую общину. И позже новое религиозное движение продолжало впитывать баптистов, хлыстов и духоборцев. Теряя паству, руководители этих общин обвиняли пятидесятников в извращении христианского вероучения, называли их трясунами.

Воронаев писал в своем журнале: «Так баптисты злобно называют истинных детей Божиих, крещенных Духом Святым. Баптисты недаром боятся и опасаются «трясунов». Ибо действительно, когда эти «трясуны» в силе Духа Святого проникают в общины баптистов или евангельских христиан, то до основания растрясают их общины и оставляют только щепки да осколки»[xxxiv].

С точки зрения баптистов, все это и в самом деле выглядело иначе. По их свидетельствам, Воронаев выдал себя за баптистского проповедника из Америки, и одесский пресвитер П. Щукин вместе с общиной доверились ему, как своему брату по вере. Но через некоторое время «брат» увлек всю общину в пятидесятничество, за исключением двенадцати человек, оставшихся с пресвитером.

Новая община быстро росла. В качестве иллюстрации приведу, сохранив лексику, рассказ пятидесятнического епископа Виктора Белых. «Был такой Иван Славик... Комендант Одесского гарнизона. Жена его уверовала, и он пошел, чтобы застрелить Воронаева. Славик был на служении, а Воронаев проповедовал. И вдруг Славик увидел Ангела Божия, который стоял рядом с Воронаевым, Дух обличил его, он упал на колени, бросил оружие и плакал»[xxxv].

Со слов дочери Славика, сохранилась магнитофонная запись, где тот поведал историю своего обращения. Когда он, вооруженный, вошел в церковь, «одна из сестер перебила проповедь Воронаева и заговорила на незнакомом языке. Никто в церкви не понимал этого языка. Никто – кроме Славика! По вдохновению от Духа Святого сестра заговорила в тот момент на его родном чешском языке»[xxxvi]. Чех по национальности (его настоящее имя Иоган Коваш), попал в русский плен в Первую мировую, а в революцию пошел служить в ЧК и сменил фамилию.

Звучит неправдоподобно, но в жизни, говорят, подобные случаи бывают. Существуют свидетельства того, как люди (иногда в состоянии гипноза) начинали говорить на языках, им незнакомых.

В 1926 году Славик посвятил себя служению Богу и последующие полвека своей долгой жизни в основном провел по другую сторону баррикад – в лагерях и ссылках.

«Влить в небесную литургию молитвенный порыв»

По-видимому, некая экзальтированность вообще была присуща людям двадцатых годов, вскоре куда-то исчезнувшим «с их прыгающей походкой». «Экстаз – вот высшая форма молитвенного воспарения, - писал в одной из статей вождь Обновленческого движения в православии священник Александр Введенский. - Когда в душу входит Христос, тогда говорит праведник. «Я погибаю от любви и схожу с ума»,- закричал однажды Иоанн Златоуст в церкви... Влить в небесную литургию молитвенный порыв, молитвенную радость, молитвенное творчество, чтобы она была подлинным радостным порывом в вечность... чтобы небо было низведено на землю...»

Судьба обновленцев отчасти повторила историю сектанства – вначале Советская власть использовала их в борьбе с «царской» церковью, а потом отвергнула их и сама стала с ней сотрудничать.

К слову расскажу о случае с одним из выдающихся обновленцев - священнике Александре Боярском. В декабре 1921 года во время службы в день святителя Николая у одной из прихожанок украли хлебные карточки. Узнав о краже, он, уже наполовину разоблаченный, вышел из алтаря и вновь обратился к собравшимся со словами о горе женщины и ее детях, оставшихся без хлеба, о кощунственности кражи в такой день, и закончил свою пламенную речь так: «А теперь пусть тот, кто украл, положит карточки к иконе Николая Чудотворца». Наступила тишина, и вдруг из толпы вышел паренек и положил карточки к подножию образа[xxxvii].

«Папа уехал на автомобиле»

В начале тридцатых Воронаева посадили вместе с остальными лидерами российских пятидесятников. Жена Екатерина продолжала дело мужа, но и ее арестовали в 1933-м. В 1936 году после освобождения обоих отправили в ссылку в Калугу.

Оттуда эти наивные люди стали просить разрешить им выезд в Америку, к детям. После такой дерзости Воронаева отправили в места пусть и не столь отдаленные, как Америка, но и не близкие, на этот раз навсегда.

Правда, справедливости ради надо сказать, что их надежды имели под собой некоторые основания. Чуть раньше в Штаты удалось выехать их детям – благодаря американскому гражданству, полученному по праву рождения в этой стране. Там они оформили документы на выезд родителей и даже перевели в «Интурист» деньги за билеты на пароход.

В сентябре 1936 года Воронаевы писали им, что начали оформлять паспорта, а визы ждут их в Москве. Следующее письмо в Америке получили от одной только матери: «16 октября папа уехал на автомобиле туда, где был в тридцатом году[xxxviii]». Куда именно уехал папа, дополнительных объяснений не требовалось.

Из этого места спустя двадцать лет извлекли и опубликовали отречение Воронаева от веры, возможно, фальшивое[xxxix]. Вот выдержка из этого отречения: «Я решил оставить религиозное служение, отказаться от всякой религиозной пропаганды, снять с себя звание евангельского проповедника и пресвитера и заняться физическим трудом, помогая рабочему классу в его энергичном строительстве социализма. И я глубоко сожалею о том, что я очень поздно прозрел и увидел себя совершенно отсталым». Публикаторы этой бумаги уверяли читателя, будто нашли ее в архивах некие сотрудники одесской газеты[xl].

О времени и обстоятельствах его гибели биографы пишут, что он отстал от колонны заключенных по дороге с работы в лагерь, и конвоиры спустили на него сторожевых собак.

Пятидесятнический епископ Виктор Белых, сам отсидевший 25 лет, сообщает следующее, со ссылкой на некоего участника Гражданской войны, служившего в чапаевской дивизии, а позже оказавшегося в одном уральском лагере с Воронаевым:

«Они работали на поле. Кто был в лагере, знает, что зона просматривается с вышек, и там ограждение. А кто выйдет за зону — смерть без предупреждения. И послал конвой Воронаева принести воды, за зону, имея указание от начальства его убить. И пошел Воронаев за водою, и конвой спустил собак и собаки растерзали нашего брата, конвой его пристрелил».

Версия Белых хотя и основана на воспоминаниях Владимира Якименко[xli], звучит отчасти мифологически. Недавно, после долгих поисков в архивах В.И.Франчук обнаружил документы, свидетельствующие о том, что Воронаев был расстрелян 5 ноября 1937 года[xlii].

Екатерина Воронаева провела в тюрьмах и ссылках без малого четверть века. По воспоминаниям Николая Горетого, ссылавшегося на «благовестницу Марию Мачульскую, познавшую Христа в начале двадцатых через самого Воронаева», после возвращения из лагерей верующие стали побаиваться Воронаеву – а вдруг та дала подписку работать на НКВД. Она же «не только не выпытывала что-либо..., а почти не появлялась никому на глаза в короткие месяцы, когда давалась ей свобода[xliii].

Главной ее заботой стало отыскать детей. Существует магнитофонная запись с рассказом Воронаевой о том, как в конце пятидесятых в Одессе на богослужении оказались американские проповедники, и она обратилась к ним, чтобы узнать что-то о детях, а потом ее за этот разговор с иностранцами вызывали в КГБ и угрожали новой ссылкой. «Я заплакала – да и пошла»[xliv].

Дети, в свою очередь, молили Советское правительство сообщить хоть что-нибудь о судьбе родителей. В государственном архиве РФ можно ознакомиться с документом, числящимся по описи как «Письмо от 2 сентября 1947 г. члена Русского Библейского общества в США П. Воронаева в Совет по делам религиозных культов с просьбой сообщить о месте нахождения и состоянии здоровья его отца И.Е. Воронаева»[xlv]. Ответить, разумеется, не удосужились.

Только в конце пятидесятых Павел Воронаев узнал, что мать жива, и получил от нее «письмо, написанное чернилами и слезами». Во время визита Хрущева в Америку он приехал в Вашингтон и прошел незамеченным на прием в советское посольство, каким-то чудом сумел пробиться к советскому лидеру и попросить за мать. Хрущев выслушал и отвернулся, спохватившаяся охрана поволокла Павла к выходу. На улице на него набросились с расспросами репортеры, и вся история оказалась в американской прессе.

В результате в 1960 году Воронаевой разрешили эмигрировать в США. Железный занавес на мгновение приоткрылся с тем, чтобы вновь опуститься на долгие годы.

…Одно из воспоминаний моего детства, пришедшегося как раз на то время – толстая красочная книжка под названием «Лицом к лицу с Америкой. Визит Н.С. Хрущева в США». Она попадалась мне на глаза едва ли не в каждом доме, куда родители брали меня с собой, видно, из-за многочисленных фотографий диковинной заокеанской жизни, которые обычно рассматривали гости в ожидании застолья.

Засланный Воронаев

Евгений Бресенден, пионер исхода пятидесятников из СССР, эмигрировавший в США в 1975 году, вспоминал, как в 1948 году в Барнауле арестовали половину общины, в том числе его мать. Арестованные поначалу наивно спрашивали, в чем же их вина:

«Ведь мы только молимся Богу, читаем Библию, поем псалмы, стараемся работать честно и добросовестно не только для людей, а как для самого Господа. Чем мы вредим Советскому Союзу?»

Следователи объясняли, что пятидесятники исполняют давний вражеский замысел, ведь их вождя Ивана Ефимовича Воронаева когда-то специально прислали из Америки в Одессу для того, чтобы «под видом религии» проводить подрывную идеологическую деятельность. Объяснив, их заставляли подписывать показания о том, как они готовились принимать у себя на огородах американские самолеты и укрывать прилетевших на них шпионов.

Восстанавливая утраченное время

Многие упомянутые здесь сведения почерпнуты мною из объемного труда Владимира Ивановича Франчука, посвященного истории пятидесятничества. Он заслуживает отдельного упоминания, ведь созданные им три тома по значимости для верующих, думаю, сравнимы с «Архипелагом ГУЛАГ».

Его отец и оба деда были пасторами евангельской церкви, претерпевшими из-за веры все возможные гонения. Один строил Беломор, другой прошел земной ад в воркутинских шахтах. Им повезло, они сумели вернуться домой, если можно считать таковым разоренное гнездо, голые (после конфискации) стены глинобитной хаты. Франчуку из детства запомнилось, как приезжали люди, и в форме и в штатском, и искали что-то в подвале и на чердаке. Путь к образованию закрыла школьная характеристика, где упоминалось, что он из семьи «ярых сектантов-фанатиков». Тем не менее он стал первым конфессиональным историком, и предпринятые им изыскания не уступают по академическому уровню профессиональным трудам, а по информационной насыщенности оставляют их позади.

Буквально по крупицам восстанавливал он утраченное время. Вот рассказ о том, как Франчук разыскал бывшего секретаря Воронаева Игнатия Никитовича Подлесного, приехал к нему и стал спрашивать об истории братства.

«...Он просто плакал и молился…«Теперь, Господь, я могу спокойно умереть, потому что все мои знания, информация, как начиналось наше движение, - все это не будет забыто и похоронено со мной». Мы с ним два дня разговаривали без остановки. Я как губка все это впитывал… Когда он умер, я был в тюрьме, и его жена написала, что перед смертью Игнатий Никитович завещал передать мне все свои материалы, записи, воспоминания».

Божьим чудом объясняет Франчук то, что не пропали некоторые из тех материалов, которые он собрал до своего ареста. После перестройки выпущенный из тюрьмы, своими собственными глазами видел подшитый к его уголовному делу акт об уничтожении всего изъятого. Но офицер КГБ вернул ему две магнитофонные кассеты, на которых было записано интервью с Н.И.Подлесным, со словами: «Мы все уничтожили, но вот это уничтожить даже у нас рука не поднялась. Мы понимаем, что это хотя и религиозная история, но все равно это часть истории нашей страны».

Другие «возвращенцы»

О других русских американцах, вернувшихся на родину нести Слово Божье, известно меньше. Но кое-что все же есть.

Станислав Недвецкий в Нью-Йорке разбогател, стал хозяином обувной фабрики. И вдруг получил откровение, что Бог посылает его благовествовать в родное село Путники. Распродав имущество и раздав его бедным, в 1922 году приехал в родные места, в Белоруссию.

Во время Великой Отечественной войны Недвецкий предрекал в своих проповедях (немцы разрешили деятельность пятидесятников), что власть фашистов скоро кончится. Весной 1943 года по доносу предателя был арестован и расстрелян в Вилейской тюрьме[xlvi].

О Федоре Левчуке, уехавшем в 1913 году в Чикаго на заработки и вернувшемся в десять лет спустя, известно, что после присоединения к СССР Западной Белоруссии не получал советский паспорт, полагая, что так ему будет легче эмигрировать в Америку. Не помогло[xlvii].

В 1919 году на Украину возвратился Григорий Красковский. Пишут, он имел дар исцеления, и однажды по его молитве немой стал говорить. Он рано умер, не дожил до гонений[xlviii].

Степан Ярмолюк из Брестского уезда возвратился в в 1923 году. О нем рассказывали, как в его дом ворвались четверо вооруженных бандитов и потребовали оружие. Он вынес им четыре Евангелия со словами: «Вот мое оружие» и вместе с семьей стал молиться на иных языках. Бандиты устрашились и ушли.

Нил (Даниил) Романюк эмигрировал в 1912 году, в Америке сидел в тюрьме за бутлегерство, после обратился к Богу и в 1919 году возвратился в Украинское Полесье. Десять лет проповедовал, покуда суд не признал его в 1929 году «шпионом американского империализма, который по заданию подрывных центров проник на территорию СССР с целью ведения антисоветской пропаганды и контрреволюционной деятельности для подрыва мощи самого гуманного Советского государства». Где и когда погиб, неизвестно.

Порфирий Ильчук пришел к вере благодаря Романюку, получил библейское образование в Филадельфии в Русском библейском институте, где познакомился с самим Воронаевым. После возвращения они оказались по разные стороны границы – Западная Украина в 1920 году отошла к Польше, Романюк остался на советской территории, а Ильчук на польской, ему повезло, с тюрьмами он познакомился уже в послевоенной время.

До конца проповедовал, хотя «его пытались остановливать, говоря, что у него подорванное слабое здоровье, что он может просто умереть на дороге. Отвечал, что все в руках Божиих, и если даже умрет на дороге, то все равно будет идти и ободрять рассеянную паству детей Божиих[xlix]». Он умер на дороге по пути на богослужение в соседнее село. Там, у дороги, на высоком берегу реки Горынь его и похоронили.

Агенты влияния

Золотой век сектанства (если он вообще был) быстро кончился. В 1929 году стали закрывать общины. В феврале 1929 года «Комсомольская правда» напечатала обложки журналов, издаваемых баптистами, адвентистами и пятидесятниками, с таким комментарием.

«Когда Антанта отправляла снаряды с целью подавления революции в России, то английские рабочие отказались их грузить, так как это было направлено против их братьев по труду. Справедливо ли будет, когда наши рабочие-печатники будут набирать и печатать религиозную литературу, направленную к омрачению сознания всех трудящихся?[l]». Разумеется, по просьбам трудящихся издание журналов прекратили.

XIV Всероссийский Съезд Советов изменил 4 статью Конституции, в новой редакции говорилось не только о «свободе религиозного исповедания», но и о «свободе антирелигиозной пропаганды».

Теперь большевистские идеологи выискивали следы иноземного характера и происхождения сектантства. В то время никому не рекомендовалось иметь родственников за границей.

Иван Трегубов пытался оправдываться – дескать, заграница загранице рознь: «Недаром уже и в настоящее время в протестантских странах, изобилующих сектантами и самих по себе почти сектантских, коммунизм или, по крайней мере, сочувственное отношение к нему и к советской власти развивается успешнее, нежели в странах католических, в которых почти не имеется сектантов. Напротив, в католических странах с большим успехом развивается фашизм — заклятый враг коммунизма...»

Трегубова строго одернул Ф. М. Путинцев – главный партийный авторитет и теоретик в области сталинского сектоведения. В своей книге «Политическая роль и тактика сект», изданной под редакцией Красикова, он писал: «Эпоха империализма означает усиление реакции во всех империалистических странах, а не только католических. Рост революционных настроений и симпатий к СССР показывает не рост влияния той или иной религии, а отход от нее».

«В качестве страны, последовавшей в своей государственной и всей общественной жизни примеру сектантских общин, - продолжал Путинцев, - сектанты указывают США., где, по уверениям сектантов, «заложены все начала демократизации управления. Конституция Соединенных штатов Америки есть не что иное как точная копия устройства баптистских общин, которые так распространены в Америке и играют серьезную роль в общественной жизни страны».

«Да, - разъяснялось далее, - всевозможные секты в Америке играют немаловажную и, добавим, вредную роль. Эксплуатация трудящихся в Америке освящается прежде всего сектами. ...Среди безработных есть немало и сектантов, протягивающих руки за помощью. А баптисты вроде Рокфеллера и не думали «раздавать своих имений»[li].

Какая точка зрения возобладала, объяснять не надо. Достаточно сказать, что к моменту публикации цитированных пассажей их адресат (Трегубов) умер в казахстанской ссылке, это случилось в 1931 году.

Диалектически развивая дореволюционных антикультистов, их преемники пришли к новому выводу - коли они связаны с заграницей, значит и с «зарубежными подрывными центрами».

В Резолюции II Всесоюзного съезда воинствующих безбожников, состоявшегося в апреле 1929 г., адвентисты, баптисты, евангельские христиане и методисты были объявлены особо опасными религиозными организациями, руководство которых выступает в роли «политической агентуры… и военно-шпионских организаций международной буржуазии». В одобренных ЦК ВКП(б) тезисах «Сектантство и антирелигиозная пропаганда» говорилось о «союзе с западноевропейской и американской буржуазией через посредничество заграничных сектантских организаций, довольно открытыми руководителями и благотворителями которых является Рокфеллер (сын), Куллидж, Форд, Ллойд-Джордж и др[lii].».

ГПУ и прежде смотрело на сектантов как на американских агентов. Приведу выписку из протокола заседания конференции начальников губотделов ГПУ Сибири в г. Новониколаевске 20 июля 1923 г.: «Сибирское сектанство находится под непосредственным влиянием приамурского и амурского сектантства, а последнее тесно связано с Америкой. Америка поощряет и субсидирует секты, ибо они для нее служат проводником американского влияния» [liii].

Вот еще, из письма полномочного представителя ГПУ по Сибири И.П.Павлунского председателю Сибирского революционного комитета М.М.Лашевичу от 23 июля 1923 г.: «…развитие сектантского движения надо рассматривать под углом попыток Америки распространить через сектанство свое влияние в Приморье и на Амуре[liv]».

Или это, из обзора ПП ОГПУ по Сибири о деятельности сектантства на территории Сибири за период с 1 февраля по 1 мая 1925 г.: «Работа адвентистских проповедников проводится по распоряжению своего ЦК. Сибирское сектантство, как занесенное в Сибирь извне, имеет прекрасную связь с Западом и через Дальний Восток с Америкой. При этом не надо забывать… и об Америке, обращающей свои взоры на Дальний Восток – объект своих стремлений – при всяком удобном случае».

Оставался один шаг – соединить чекистские подозрения с пропагандистской брехней.

«В деревне Шадры дом общины баптистов был построен на средства германской разведки»

Это цитата из статьи в «Безбожнике», далее сообщавшей: «В лице многих русских сектантских организаций заграничная буржуазия имеет хорошего осведомителя, и в обмен на материальные ценности получает от русских сектантов и своих специальных агентов, проживающих в СССР под видом сектантских проповедников, все нужные ей сведения. О том, как сейчас используются сектантские организации для шпионажа, можно судить по делу баптистской шпионско-диверсионной шайки, орудовавшей в Кировской области. Вражескую шайку возглавлял германский шпион, присланный в Россию еще до революции. Более 20 лет этот святоша, прикрываясь евангелием, вел вражескую деятельность. Его агенты были на нескольких предприятиях, в том числе на Ижевском заводе»[lv].

В Барнауле разоблачили «контрреволюционную повстанческую организацию из 33-х сектантов, готовивших поджоги и взрывы больниц и фабрик». Возглавлял сектантов, как ни странно, православный протоиерей Иван Васильевич Овчинников, он-то будто бы и добился организации блока евангельских христиан и баптистов с «церковниками»[lvi]. Фантазия чекистов не знала границ.

Руководителей баптистских союзов изобличили в связях с заграницей. В 1928 г. по обвинению в шпионаже арестован секретарь Всеукраинского союза баптистов А.М. Букреев. Доказательством его вины послужило то обстоятельство, что в 1925-1926 годах к нему обращались некоторые братья, намеревавшиеся выехать в Бразилию[lvii].

Вот что случилось с председателем Союза баптистов Николаем Васильевичем Одинцовым, на имя которого верующие из Европы посылали переводы для помощи единоверцам[lviii]. В 1933 году деньги выдавать перестали, но органы все равно заставляли Одинцова расписываться в их получении. Осенью того же года одна баптистская семья уезжала в Германию, и он попросил передать в Союз немецких баптистов просьбу больше денег не посылать. Адрес написал на бумажке и попросил запомнить, бумажку же разорвал на клочки и выбросил в холодную печь. Неделю спустя он был арестован и обличен с помощью склеенной записки, которую достал из печи брат Б., из-за дверей подслушавший разговор.

В 1929-1940 гг. число репрессированных баптистов достигло 25 тысяч[lix]. С началом коллективизации их судили за антисоветскую агитацию (печально знаменитая статья 58-10), потом обвиняли в развале колхозов по заданию германской разведки.

«На устах – сладенькая улыбочка, евангельская проповедь всеобщей любви и братства, «непротивления злу насилием», предназначенная для отравления сознания трудящихся, — такими словами рисует портрет сектанта большевистский сектовед 30-х годов Ю. Майский. — за пазухой – револьвер и нож, шпионские чертежи и записки. За последние годы выявлено немало сектантских «братцев», занимавшихся в СССР вкупе с троцкистско-бухаринскими бандитами шпионажем по заданию фашистских разведок»[lx].

«Вы тоже пострадавшие...»

Несмотря на теологические расхождения, время в чем-то уравняло баптистов с пятидесятниками. В известном смысле они теперь одна семья, примером тому три поколения семьи Винсов, те «тоже пострадавшие, а значит обрусевшие», одни - безвинно павшие (Петр Винс), другие - безвинно севшие (Георгий Винс).

Яков Винс до отъезда в Америку проповедовал Евангелие на Украине и в Поволжье, был пресвитером русской баптистской церкви в Самаре. На себе испытал кое-какие гонения - полиция штрафовала его за водное крещение новообращенных. В 1911 году он поехал вместе с семьей на баптистский конгресс в Филадельфию и вернулся оттуда лишь пятнадцать лет спустя, добравшись на Дальний Восток пароходом из Сан-Франциско.

В том же 1926 году в Россию приехал его сын Петр Винс, пресвитер из Питсбурга. Решив вернуться на родину, предложил своей американской невесте последовать за ним в Россию, но та наотрез отказалась. Жену он нашел в Благовещенске. Через два года у них родился сын Георгий.

Лидия Михайловна Винс впоследствии вспоминала, что девушкам из баптистской общины «было очень интересно познакомиться с русским братом-американцем. Аккуратный, подтянутый молодой человек в очках (в те годы на Дальнем Востоке очки были редкостью), приветливый и простой в общении, совсем не важный американец».

Молодой человек, тем не менее, оказался твердым орешком. Когда времена изменились, и отец с матерью, почуяв беду, поехали на баптистский конгресс в Торонто и вновь решили не возвращаться, сын не захотел следовать за ними.

В 1930 году Петру Винсу поставили ультиматум – вернуться в Америку или принять советское гражданство. Не долго думая, он сдал американский паспорт. Один из сотрудников ГПУ, подвергая риску себя самого, вполголоса отговаривал баптистского пресвитера от столь неразумного шага. Тот совету не внял, и сообщил в Америку: «Остаюсь с моими братьями и сестрами по вере».

Чтобы жизнь в СССР ему медом не казалась, через полтора месяца после получения советского гражданства его отправили праздновать это знаменательное событие в течение трех месяцев принудительных работ - строить дорогу через тайгу. Вместе с другими служителями культа, как стали называть священников, баптистов и прочих «дармоедов». Начальник областного ГПУ в качестве напутствия перед дорогой сказал, что от них все равно нет никакой пользы трудовому народу, вот почему они должны использовать появившуюся, наконец, возможность потрудиться для рабоче-крестьянской власти.

У него какое-то время была другая возможность - бежать, перебравшись через Амур в Китай, дальневосточную границу еще не успели наглухо перекрыть. В Благовещенск со всей страны приезжали беглецы, чтобы через Амур переправиться в Китай, а оттуда в Америку, Австралию, Европу. «Я не могу бросить дело Божье в России», – говорил Петр в ответ на уговоры.

Лидия Винс вспоминала, как начальник Благовещенского ГПУ, опальный коммунист из Ленинграда, недоумевал: «Неужели вы до сих пор не понимаете, на что себя обрекли, отказавшись от американского гражданства?»[lxi]

Вроде должен бы был понимать. В конце 1928 - начале 1929 годов в советских газетах писали о «выявленной баптистской шпионской сети» на Украине и в Белоруссии, состоявшей из 25 проповедников из Филадельфии, собиравших через сектантов сведения о Красной армии[lxii].

«В Америке (в Филадельфии) существует баптистский институт, готовящий «благовестников слова Божия». В 1920 году из русских выходцев там был создан отряд «крестоносцев» в 25 человек. Они-то и приехали в Минск к местной шайке баптистов, чтобы вместе вести антисоветскую работу. И чтобы уж ни у кого не было сомнений в их бесчестности, далее сообщается - «арестованные баптистские вожди по социальному происхождению – кулаки»[lxiii].

Показательный процесс

«Когда 26 апреля пришли за отцом, - пишет Георгий Винс, - сотрудник НКВД, руководивший арестом, оглядев скромную обстановку нашего жилища, сказал, что ожидал увидеть роскошную квартиру американского миссионера, а увидел нищету. Это было уже 1936 году в Омске»[lxiv].

Девять месяцев шло следствие. Столь долгий для тех времен срок объяснялся тем, что органы готовили показательный процесс, чтобы на нем представить всех баптистов как контрреволюционный блок, скрывавший под прикрытием религии антисоветское подполье. Георгий впоследствии ознакомился в ФСБ с делом отца – его допрашивали тринадцать раз, в особенности о том, с какой такой целью он вернулся в 1926 году в Россию, в самом деле, не для того же, чтобы проповедовать Евангелие.

Из обвинительного заключения по так называемому делу Омской общины баптистов: «Петр Винс прибыл из Америки в 1926 г. До этого руководил русскими белогвардейскими (!) сектами баптистов в Детройте и Питсбурге. Имеет связь за границей с отцом, служителем культа в Канаде – иноподданным... В Омске в 1935 г. возглавил руководство по организации контрреволюционных кадров баптистов на борьбу с советской властью и помощи интервентам на случай войны»[lxv].

Обвинение строилось на показаниях двух «духовно ослабевших» верующих (один из них – дворник из дома, где жили Винсы). Они утверждали, что Винс и другие братья в проповедях вели антисоветскую агитацию и призывали к вооруженному восстанию. Винсу удалось передать жене на мешочке из-под сахара запись очных ставок с этими свидетелями. Одна из сестер пришла к дворнику и все ему выложила. Тот, думая, что никто никогда не узнает о его предательстве, тут же упал на колени и раскаялся.

В январе 1937 года спецколлегия Омского областного суда приступила к рассмотрению уголовного дела. Дворник отказался от своих прежних показаний. И другие свидетели потвердили, что в проповедях Винса не было ничего против советской власти.

Казалось бы, ну и что? За двадцать лет после революции было сфабриковано столько дел с самыми нелепыми обвинениями, и такие пустяки, как отсутствие доказательств, давно никого не смущали. Но, видно, в провинции к тому моменту не перевелись порядочные юристы.

У Винса был адвокат, защитник Новикова, добросовестно делавшая свое дело, присутствующие запомнили ее мужественное выступление в прениях. Она шепнула жене подзащитного, что процесс полностью провалился, и обвиняемых скорее всего освободят, так как их вина не доказана. Оправдания, правда, не будет, дело направят «доследовать».

Эти слова прозвучали совершенно невероятно, особенно если учесть время, когда они были сказаны – 1937 год. Правда, январю 1937-го предшествовал декабрь 1936-го, когда была принята Сталинская Конституция. Новикова полагала, что на судей повлияли записанные в ней слова о праве советских граждан верить или не верить в Бога. Так ли оно было, или все же свою роль сыграли профессионализм адвоката и порядочность судьи, но 21 января 1937 года дело ушло «на доследование», а подсудимых освободили прямо в зале суда.

Защитник Новикова

Ситуация напомнила мне рассказ Ильи Зверева «Защитник Седов». О том, как примерно в то же время московские члены коллегии защитников (ЧКЗ – эта неблагозвучная аббревиатура заменила благородное слово «адвокатура») один за другим отпихивают от себя поганое каэровское (то есть по «контрреволюционной» статье) дело о вредительстве агрономов в Энске.

Местный суд приговорил их к расстрелу, но родственники надеются на Москву, и защитник Седов не способен им отказать, хотя и предупреждает о низкой вероятности успеха. «Потому что обычно есть такая практика: НКВД передает в суды наиболее ясные и красноречивые дела. А если какие-нибудь сомнения и туманности — все идет по другим каналам». Что такое другие каналы, никому не надо было объяснять, речь шла о «тройке НКВД».

В рассказе передана атмосфера времени, в котором все прокурорские и судебные чины прекрасно понимают абсурдность обвинений, и только один человек ведет себя как ни в чем ни бывало, выполняя свой профессиональный долг под недоуменные и опасливые взгляды окружающих. Он добивается своего, но лишь потому, что циничный «Большой прокурор» (наделенный автором чертами А.А. Вышинского) решает использовать дело как возможность подбросить дрова в топку террора.

«Через три месяца, выступая на республиканском совещании следственных работников, Большой прокурор упомянул это дело:

— Мы только что столкнулись с беспардонным нарушением социалистической законности. В Энске по статьям 58-7, 58-11, 58-14 были осуждены специалисты райземотдела, которым вменялись в вину фантастические деяния. Как, например, «покушение на стахановку с помощью быка Хмурого». (Смех в зале.) Такая выходящая из ряда вон история стала возможна в обстановке вредительской деятельности ныне получивших по заслугам прокурора области Никишина, его заместителя Зальцмана, только что разоблаченных председателя облсуда Калинина, его заместителя Конюхова, ныне расстрелянных руководителей райкома и райисполкома... (тут был длинный перечень фамилий). И надо, товарищи, повнимательней присмотреться к корням этого дела, не орудует ли там еще какой-нибудь умный, хорошо замаскированный японский шпион со своей братией...

...Действительно, через неделю обнаружилось, что в Энске орудовал шпион. И именно японский. И с братией».

И еще одна характерная деталь. В рассказе описывается, как Седов едет в Энск, в мягком вагоне, тогда как жена одного из осужденных - плацкартным. Вот и Георгий Винс вспоминает, как с родителями ездил к защитнику Новиковой с «благодарностью» - флаконом хороших духов. Ее квартира поразила мальчика роскошью – несколько комнат, рояль, роскошная люстра.

Хозяйка угостила их чаем с вареньем. Рассказала, что судью наказали, направили за неумелое ведение судебного разбирательства в далекий северный поселок, где нет электричества. А на прощание предупредила, что отца могут вновь арестовать и судить уже тройкой, от которой пощады не будет.

Так оно и вышло, в апреле 1937 года Винса забрали. Многочисленные запросы жены о его судьбе оставались без ответа, только через десять лет в Киеве неизвестный сотрудник МГБ сжалился и сказал, чтобы не ждала, муж умер, а когда и где - говорить отказался. В 1995 году Георгий увидел выписку из протокола заседания тройки при управлении НКВД по Омской области от 23 августа 1937 года. Отец был признан виновным в контрреволюционной агитации и пропаганде путем «распространения провокационных домыслов о существующем якобы гонении на религию со стороны органов власти». Заканчивалась выписка коротким словом - расстрелять.

«Считая всякое убийство грехом…»

С запада на восток и с юга на север продвигались проповедники новой веры. Англичанин Томас Баррат, пережив в Америке «наполнение Духом Святым», вернулся в Европу и основал пятидесятнические церкви по всей Скандинавии. Он проповедовал значимость сошествия Духа Святого в Иерусалиме в пятидесятый день после Пасхи День Пятидесятницы, когда апостолам «явились ... разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им проповещевать» (Деян. 2: 1-4). И его слушатели получали благословение Пятидесятницы и переживали Крещение Святым Духом и прославляли Господа новыми языками.

Пятидесятники особое значение придают Крещению Святым Духом, понимая его как особое духовное переживание, в момент которого на возрожденного верующего нисходит сила Святого Духа. Пятидесятники считают это переживание тождественным пережитому апостолами на пятидесятый день после воскресения Христа – в день Пятидесятницы. В результате Крещения Святым Духом у верующего возникает дар говорения на иных языках, который проявляется как в евангелизации иностранцам, так и как дар пророчествования.

В ноябре 1912 года Баррат проповедовал на окраине Российской империи, в Гельсингфорсе, в общине евангельских христиан. Там была сильная община под руководством Александра Иванова. И вся община, за малым исключением, пережила массовое излияние Духа Святого со знамением на иных языках. Их за это исключили из Совета евангельских христиан, которым руководил Проханов.

Баррат предупреждал о приближении мировой войны, «великой, ужасной и истребительной»: «Разве вы не видите, сколь сильно приготовляются народы! Должно настать время таких бедствий, каких не было от сотворения мира!»[lxvi]

Одним из членов общины был Николай Петрович Смородин, прежде служивший в береговой охране в чине, соответствующему мичманскому. Уверовав, он стал пацифистом и ушел из армии.

Вот что сообщалось о нем в секретном жандармском донесении от 31 октября 1913 года, адресованном в особый отдел департамента полиции МВД России:

«Случаи пропаганды со стороны проживающих в Финляндии сектантов в среде нижних чинов наблюдались в городе Выборге, где проповедник евангелических христиан отставной фельдфебель Смородинов (так в тексте – Л.С.) в своих речах в церковном зале открыто призывает слушателей не брать в руки оружия, считая всякое убийство грехом».

К этому документу, обнародованному и введенному в научный оборот М.И.Одинцовым, мы еще вернемся[lxvii]. Покуда же отметим, что произошло с ним в том же 1913 году во время очередной проповеди Баррата. Смородин горячо молился вместе с другими и ощутил, «как излился на присутствовавших Святой Дух, и верующие прославляли его новыми, незнакомыми им прежде языками».

Еще один поворот в его судьбе – встреча в Выборге с другим американцем. Андрей Бар Давид Уршан родился в Персии в семье пастора пресвитерианской церкви, в 17-летнем возрасте эмигрировал в США, где примкнул к пятидесятникам. В 1914 году вернулся в Иран, уже как миссионер. Когда началась Первая мировая война, Уршану пришлось вместе со многими другими беженцами идти в Россию, для христиан там наступили тяжелые времена.

Мусульмане, среди которых он проповедывал на Востоке, обвиняли христиан в язычестве, таким своеобразным образом истолковывая учение о Троице. Возможно, с этим связана доктрина Уршана о «едином Боге». Эта доктрина отличается от остальных пков они не считают их своими хотя по времени они были первыми. Целая ветвь отошла.

Уршан объявлял водное крещение во имя Отца и Сына и Святого Духа недействительным – и снова крестил всех, кто присоединился к нему. В их числе был Смородин.

Вскоре Смородин, рукоположенный Уршаном в пресвитеры, приехал в Петроград. Там в 1915 году возникла первая в России община пятидесятников, именовавшаяся «евангельские христиане в духе апостолов». Но чаще последователей избранного им направления в пятидесятничестве именуют смородинцами.

После революции их число умножилось. Известно, что в 1918 году Смородин обращался к В.И.Ленину (по знакомству - один из его последователей был лично известен вождю) с просьбой об открытии молитвенного дома. Разрешение было получено, но был ли он открыт, сведения сохранились самые разноречивые. По некоторым свидетельствам, местные власти так и не дали это сделать.

Все двадцатые годы Николай Петрович ездил по стране. Он умел привлекать людей, и одним из них стал Иван Колосков, руководитель московской общины трезвенников, проповедовавших о спасении через Христа среди алкоголиков, некоторые из них обращались в веру. Это был человек известный, организатор сельхозкоммун, вегетарианских столовых и колоний для детей-сирот, ему покровительствовал сам Л.Н.Толстой. От Смородина московская община трезвенников приняла учение о крещении Духом Святым.

С конца двадцатых начались аресты и ссылки. В коротких промежутках между ними Смородин проповедывал. Его проповедь, как сообщает сайт смородинцев[lxviii], сопровождалась чудесами и знамениями.

Сохранились свидетельства о посещении Смородиным в 1927 году общины пятидесятников в деревне Буртек Вятской области. О его рассказе о том, как в Ижевске под воздействием проповеди «один партийный работник, уверовав, вышел из партии». И еще о том, что Смородин скептически высказался относительно строительства социализма в России[lxix].

На упомянутом сайте рассказывается, что всю войну он жил в семье своей невестки с детьми (зятя арестовали, как и сына, причем тот так и не вернулся из заключения). Осенью неурожайного сорок второго года невестка привела Николая Петровича в погреб и указала на небольшую кучку собранного ею картофеля. Он встал на колени и помолился, чтобы Бог умножил их запасы. После этой молитвы, сколько бы они не брали картофеля, его количество не уменьшалось, хватило на всю холодную зиму.

Последнее, что о нем достоверно известно, это его поездка в конце сороковых годов к своим последователям, которые, в основном, переместились на Украину и в Белоруссию. Оттуда он не вернулся, был арестован и сгинул в одном из лагерей на северном Урале. В заключении он проповедовал каждому, кого встречал в тюрьме, оттуда вышли тридцать два его последователя. Впрочем, в справке о реабилитации, выданной удмуртской прокуратурой в 1989 году, об этом нет ни слова.

Печальная судьба постигла и Колоскова. Когда в 1929 году власть отвернулась от сектантов, он посмел ходатайствовать о разрешении для общины эмигрировать из СССР. Видно, вспомнил, как милостивая царская администрация разрешила уехать преследовавшимся духоборцам и молоканам. Советская власть ответила на такую дерзость арестами. По приговору «тройки» его закатали на десять лет, он их не пережил, умер в 1932 году в Ярославском политизоляторе.

Письмо Еремина

То жандармское донесение, о котором выше шла речь, привлекло мое внимание не только оттого, что имело отношение к Смородину, но и благодаря подписи. Документ подписан начальником Финляндского жандармского управления полковником А.М.Ереминым.

Имя жандармского полковника мне было хорошо известно. Лет сорок минуло с той поры, когда верный товарищ вручил мне (на час, не больше) пачку тонких машинописных листов с самиздатским переводом из журнала Лайф под названием «Сенсационная тайна Сталина». Помню сладкий ужас от запретного чтения, что испытал тогда, на лавке в метро Новослободская, пряча от любопытных глаз унизанные полуслепым шрифтом страницы.

В том журнале («Лайф», выпуск от 23 апреля 1956 года) Исаак Дон Левин, автор первой биографии Сталина, опубликовал письмо, датированное 12 июля 1913 года и подписанное тем самым полковником Ереминым:

«Административно-высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал начальнику Тифлисского г[убернского] ж[андармского] управления ценные агентурные сведения. В 1908 году н[ачальни]к Бакинского Охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного отделения».

Заполучив в руки сенсационный документ, публикатор «сразу понял, что это … подлинное письмо, отправленное из штаб-квартиры Охранки, тайной полиции царского режима, в 1913 году». Тем не менее он решил проверить его подлинность и задался следующими вопросами: «Существовал ли подписавший письмо Еремин? И найдется ли человек, который знал его и может подтвердить подлинность его подписи?»

На его счастье, «на окраине Парижа жил старик с солдатской выправкой, бывший генерал Охранки Александр Спиридович. Он получил ранение во время совершенного покушения в 1905 году в Киеве, где он был начальником местной Охранки».

Уже в пятидесятые годы Дон Левин нашел в Париже благородного старика. Тот признался:

«Я хорошо знал Еремина. После того как я был ранен в Киеве в 1905 году, Еремин по моему представлению был назначен начальником Киевского Охранного отделения».

Писатель объяснил Спиридовичу, «что решающий момент заключается в подтверждении достоверности подписи Еремина. Тогда любезный генерал принес серебряный графин на подносе.

- Это был подарок моих подчиненных по выздоровлении после совершенного на меня покушения на убийство, - сказал генерал Спиридович, указывая на выгравированные подписи офицеров его подразделения. Взглянув на подписи, я сразу увидел нечто знакомое.»

...Представьте себе, какое впечатление произвел запретный текст на впечатлительного юношу, каким был автор в восемнадцать лет. Я сразу и безоговорочно поверил каждому прочитанному слову. А как могло быть иначе? Младший брат и воспитанник шестидесятников, я впитал от них и пронес с собой полжизни одну полуразрешенную в те времена максиму. Выражу ее своими словами, но близко к тогдашнему либеральному контексту: «Ленин хороший, Сталин плохой».

Но вот почему, почему любимый ученик Святого стал плохим – этот вопрос меня долго мучил. Покуда на него не был получен простой и ясный ответ. Да не был Сталин никогда хорошим, он просто притворялся. Агент Охранки, еще бы!

Увы, все было не так просто, письмо оказалось подделкой. Спустя годы я познакомился с известным архивистом З.И. Перегудовой, усомнившейся в достоверности письма. Ей показалось необычным открытое, без шифра, сообщение о столь ценном агенте. Жандармы дорожили своими секретными сотрудниками, и обычно избегали подобных упоминаний даже в служебной переписке. В самом письме были сомнительные атрибуты: угловой штамп не соответствовал сохранившимся в архивах образцам, исходящий номер не соответствовал инструкции по делопроизводству.

Да и подпись вызывала вопросы. Обнаружив в архивных материалах рапорт, подписанный Ереминым, она передала его вместе с письмом на кафедру криминалистики, и почерковедческое исследование выявило между ними отличия.

Скорее всего, фальшивку изготовил первый владелец «письма Еремина», продавший его по сходной цене – бывший жандармский ротмистр Руссиянов. В Гражданскую войну служил у Колчака, потом эмигрировал в Китай, естественно, бедствовал. Из архивных данных видно, что ротмистр порой весьма вольно относился к служебным обязанностям, во всяком случае ему не раз указывали из Департамента полиции на превышение полномочий.

Письмо Еремина-2

В отличие от этого документа, настоящее письмо Еремина, где упоминается Смородин, безупречно, все реквизиты на месте.

Оправившись от потрясения, вызванного новой встречей с царским жандармом, и вновь по интересной мне теме, я еще раз перечитал документ. И понял одну простую вещь – ту, что российская полиция, как выяснилось, всегда интересовалась сектантами как врагами режима. И при Николае Кровавом, и при Сталине, и при его наследниках.

В начале девяностых была, правда, короткая передышка, религиозным меньшинствам достался глоток свободы, но уже к концу десятилетия сектантов вновь окружили вниманием. Особенно из тех конфессий, что имеют родственников за границей и принимают у себя заграничных проповедников. Внимание это объясняют интересами национальной безопасности.

...У меня по этому поводу двойственное чувство. С одной стороны, нельзя исключить, что среди иностранных миссионеров попадаются шпионы. Как, впрочем, среди дипломатов, журналистов и прочих иностранно-подданных. Но, с другой - почему именно эти всегда под подозрением? Как и их подопечные, ошельмованные как «агенты влияния», с чьей помощью Америка будто бы ведет «духовную колонизацию» нашей родины.

Если бы об этом каким-то чудом узнал полковник Еремин, боюсь, он был бы неприятно удивлен. В письме «ветерана спецслужб» присутствует один пассаж, позволяющий прийти к такому выводу.

«В организации агентурного наблюдения за деятельностью сектантских общин со стороны розыскных органов едва ли является необходимость, так как общества эти ведут свою пропаганду большей частью открыто... и эта деятельность отвлекла бы розыскные органы от их прямой и более важной обязанности – бороться с революционным движением».

...Революционеры двадцать первого века унаследовали от своих предшественников из прошлых столетий самое опасное оружие - террор. В отличие от них, те, кого по привычке зовут сектантами, не стреляют и не делают бомб. Они по-прежнему «действуют открыто». Их по-прежнему опекают – частенько заходят, беседуют по душам, изымают копии уставов, протоколы собраний, списки единоверцев, выискивают в доктринах «экстремизм». Легко представить, какие пухлые досье возникают из оперативно-розыскных отчетов. Так защищают национальную безопасность?

Глава вторая. Эмиграция: начало

«Пусть стреляют в нас среди пути»

Отчего власть сделала столь крутой поворот по отношению к сектантам? Не оправдались возложенные на них надежды? В ответ на Воззвание Наркомзема не все захотели посягать на чужое добро, занимая помещичьи усадьбы. А там, где заняли, местное население бывало недовольно – тем, что сектантам выделяли лучшие угодья.

В 1928-29 годах в 25 тысяч сектантских коммун входило 6 млн. человек[lxx]. Наибольшее их число возникло на Северном Кавказе (около тысячи общин, в основном молоканских и духоборских), и еще в Молочных водах на Украине. Коллективные сектантские хозяйства, пользовавшиеся передовыми аграрными технологиями, процветали. Может, в том-то и дело? Слишком велик был контраст между ними и колхозами, куда насильно сгоняли крестьян?

С началом коллективизации в газетах стали писать, будто сектанты объединялись в свои кооперативы для того, чтобы уйти от налогов. Тогда они стали подавать заявления о сохранении их хозяйств с распространением на них единых, относящихся к колхозам правил, но с правом собираться на общие молитвенные собрания. В ответ им предложили в индивидуальном порядке записываться в общие колхозы либо слили с соседними. Однородный прежде состав пополнился людьми со стороны, в результате упала трудовая дисциплина, многие хозяйства развалились.

Сектанты к тому же отказывались делить «детей божьих» на кулаков и врагов народа. В Ижевской общине евангельские христиане говорили: «Хлеб – божий дар, зачем его отбирать? Отберешь его у богатых – не будет и у бедных». Евангелисты – работники Ижевского завода возражали приезжему лектору: «Без кулаков советская власть погибнет, ведь хлеб-то кто вам дает – кулаки , а ваша беднота только пропивает последнее»[lxxi].

На рубеже двадцатых и тридцатых годов в печати применительно к баптистам муссировалась тема эмиграции, как наиболее подлого предательства родины. Были публикации и об их попытках «взорвать колхозы изнутри и превратить лозунг коллективизации в лозунг эмиграции».

Дыма без огня не бывает. В 1928 году сектанты (правда, в основном, не баптисты, а молокане, духоборы, малеванцы и меннониты) заговорили об эмиграции. Приведу извлечение из протокола заседания Антирелигиозной комиссии от 4 ноября 1929 года: «Считать необходимым, чтобы АПО ЦК и Союз безбожников дали указания местным организациям, где сосредоточено меннонитское и духоборческое население, о принятии мер по противодействию эмигрантского движения»[lxxii].

Марк Поповский, ссылаясь на архив Черткова, сообщает, что осенью 1929 года 10000 крестьян-духоборов и 5000 крестьян-молокан обратились во ВЦИК СССР с просьбой разрешить им эмигрировать из Советского Союза.[lxxiii]. Молокане просили отпустить их в Канаду, мотивируя просьбу тем, что школы перешли на пятидневку, и дети вынуждены учиться по воскресным дням. Потом трижды (в октябре 1930, феврале и июне 1931) писали в ЦК с просьбой отпустить в Турцию, а если не отпустят - «пусть стреляет местная власть в нас среди пути, а если будет расстреливать нас на месте в наших поселениях, то она может нам вменить, что мы якобы сопротивлялись». Вот слова из их заявления во ВЦИК от 20 октября 1930 года, поданного от имени десяти тысяч верующих: «Мы дошли до такого состояния, что вынуждены будем тронуться гужевым транспортом за границу... пусть стреляют в нас среди пути... Мы готовы помереть за веру и любовь к Богу[lxxiv]».

На все свои заявления получали они категорические отказы, а «главарей» немного позже отправили в места не столь отдаленные. По приговору тройки ОГПУ от 10 марта 1934 года их осудили к десяти годам за связи с неким зарубежным "Переселенческим комитетом возвращения сектантов на родину» и изготовление печатей и справок для оформления выездных документов. Идеологом эмиграции следствием был назначен бывший царский генерал Георгий Масляников, в то время ростовский бухгалтер, с которым они советовались по сугубо финансовым вопросам[lxxv].

Они писали во ВЦИК Смидовичу - «нас обещали не трогать, если создадим колхозы. Колхозы организованы, а кулаков стало еще больше». В архивах сохранились документы о настоящем погроме в духоборских и молоканских поселках Сальского округа под Ростовом (там их было немало, туда в 1921 году переселились духоборы и молокане из Закавказья). В феврале 1931 года эскадрон в сто сабель и полсотни пехотинцев с пулеметами осадили их, требуя выдачи кулаков. Избивая крестьян обухами сабель, пьяные красноармейцы приговаривали, что выбивают из них дурман. Потом по ошибке вступили в бой с местными советскими активистами, помогавшими в осуществлении военной операции. Девять из нападавших были ранены в пьяной свалке, за это сто сектантов отправили в ссылку за контрреволюционную и антиколхозную агитацию[lxxvi].

«Громадные руки грузчиков»

В «Одноэтажной Америке» Ильф и Петров рассказывают о посещении «Русской горки» - района в Сан-Франциско, названного по имени поселившихся там в начале двадцатого века молокан.

«Октябрьскую революцию молокане встретили не по-молокански, а по-пролетарски. Прежде всего в них заговорили грузчики, а уж потом молокане.

...Во время коллективизации один из уважаемых молоканских старцев получил от своих племянников из СССР письмо, в котором они спрашивали у него совета - входить им в колхоз или не входить. Они писали, что другой молоканский старец в СССР отговаривает их от вступления в колхоз. И старый человек, не столько старый молоканский проповедник, сколько старый сан-францискский грузчик, ответил им – вступать».

Когда я дошел до слов: «у них были громадные руки - руки грузчиков», мне показалось, будто это писали не Ильф и Петров, а один из персонажей «Золотого теленка». Помните, был там такой Ухудшанский, которому Остап за монгольские тугрики продал «Незаменимое пособие для сочинения юбилейных статей, табельных фельетонов, а также парадных стихотворений, од и тропарей» - «такую штуку, которая избавляет от необходимости ждать, покуда вас окатит потный вал вдохновения»?

Теперь по существу. Молокане действительно не желали идти в колхозы. Не понимали, зачем. «Так как мы... живем общиной-коммуной и все имущество у нас — общее, то, значит, у нас уже есть колхоз», - рассуждали они.

В ходе коллективизации «сектанты» были выделены в отдельную группу в составе кулачества, подлежавшую нейтрализации. Партия забыла, что еще недавно говорила о сектантах-коммунистах. Коллективизация в сектантских общинах, которые давно называли себя коммунистическими, проводилась теми же методами, что и по всей стране. Даже хуже.

В заявлении от 20 октября 1930 года молокане писали в ЦИК, что «местные власти жестоко нас наказывают за наше вероучение и веру в Бога. Всевозможными средствами клевещут на нас... приговаривают нас к ужасным последствиям, а именно, непосильным налогам, как хлебом, скотом и деньгами, и в довершение всего раскулачиванием и ссылкой в далекую Сибирь».

Ильф с Петровым этого не знали? А, может, их талант был так устроен, что они замечали только смешное, забавное?

В советской литературе были упоминания о том, что «к осени 1929 г. руководители духоборческих и молоканских общин, связавшись со своими единоверцами за рубежом, заявили о намерении нескольких тысяч духоборцев и молокан выехать в США и Канаду... Эти выступления использовались как доказательство существования «религиозных гонений» в СССР деятелями многочисленных религиозных организаций в капиталистических странах. Дело кончилось объявлением пресловутого «крестового похода» против «религиозных преследований в СССР, провозглашенного папой Пием ХI 2 февраля 1930 г.[lxxvii]»

В этот день Пий XI призвал верующих мира «к молитвенному крестовому походу, чтобы искупить перед небом кощунственные издевательства над религией в Советском Союзе». Советские газеты широко цитировали Папу, опустив слово «молитвенный» и пугая читателей настоящим крестовым походом и «кровавым призраком военной интервенции» ("Правда" от 29 декабря 1930 года).

«Ты им про римского папу скажи, про крестовый поход!» Помните эти выкрики из толпы во время дискуссии Остапа с ксендзами, охмурившими Козлевича? «Золотой теленок» написан в 1930-31 годах, и, скорее всего, в нем имелся в виду не средневековый крестовый поход, а тот, о котором изо дня в день талдычила советская печать тех лет.

...Самая горькая судьба ожидала тех, кто еще до революции уехал за границу, с большим трудом встал там на ноги, поверил в перемены в России и вернулся.

Известен единственный случай успешной эмиграции, а точнее реэмиграции нескольких молоканских семей из Калифорнии, в 1922 году вернувшихся в СССР, но с началом коллективизации бежавших назад. Из книги Джона Берокова «Молокане в Америке»[lxxviii] я узнал, что они отправились на родину навсегда, но через пять лет, в 1927 году, утратили иллюзии в новом рае. Им удалось вернуться только благодаря тому, что их дети родились в США. Еще автор пишет, что они привезли в Америку ужасные истории из советской жизни.

Я безуспешно искал следы того эпизода. Калифорнийские молокане о нем давно забыли. Автор той книги в обратном переводе с английского оказался Ионой Бирюковым. Между прочим, он написал ее по-английски в свободное от основной работы (водителем грузовика) время. Бирюков прожил долгую жизнь, умер в 1973 году.

В начале тридцатых с ним вполне мог познакомиться писатель Борис Пильняк, встречавшийся с калифорнийскими молоканами и писавший о «прыгунской молодежи уже американской генерации. На скамьях сидели юноши и девушки, одетые и причесанные американцами. Речь была предпочтительно английской. Бородатые отцы на задних скамейках выглядели недоразумением».

Мне удалось разыскать сына Ионы Бирюкова - Андрея Ионовича. По-русски говорит неважно, но предпочитает, чтобы его называли по имени-отчеству. Единственное, что ему удалось вспомнить из рассказов о тех давних годах, это попытки его двоюродного брата эмигрировать в Америку. Слышал, что тот умолял о вызове, но выручить его не удалось, он остался в СССР и погиб в Отечественную войну.

Бирюковы, как и все молокане, всегда жили достойно, пусть и тяжело работали. В Калифорнии их всегда ценили как хороших и честных работников, которые, в отличие от иных русских, не пьянствуют, не ленятся и не занимаются политикой. Даже в годы Великой депрессии среди молокан было немного безработных.

Читаю «Одноэтажную Америку» дальше, о том, как молокане запели свой гимн.

«Вышли мы все из народа,

Дети семьи трудовой,

Братский союз и свобода -

Вот наш девиз боевой.

Но тут нас ожидал сюрприз. В словах: "Черные дни миновали, час искупленья настал" - молокане сделали свою идеологическую поправку. Они спели так: "Черные дни миновали, путь нам Христос указал".

Когда песня окончилась, мы спросили, что означает это изменение текста.

Запевала снова значительно подмигнул нам и сказал:

- У нас песенник есть. Мы поем по песеннику. Он показал сильно потрепанную книжицу. В предисловии сообщалось:

"Песни бывают торжественные, унывные и средние".

"Путь нам Христос указал" - очевидно, считается средней».

Остроумно, конечно. Этот текст повеселее, больше похожий на настоящих Ильфа и Петрова. Но...

В те же годы сектанты на Украине не могли открыто петь свои гимны. Собираясь у кого-то в хате (дома собраний уже позакрывали) или даже в лесу, они на известный мотив пели свой «Духовный интернационал».

«Это есть наш духовный

И решительный бой

Под знаменем христовым

Воспрянет род людской...»

Со стороны можно было подумать, что поют тогдашний советский гимн.

Если завтра война... Поход

О том, каким образом молокане оказались в Америке, я узнал из ветхой, изданной в Лос-Анджелесе в 1928 году книги. У нее длинное название: «Божественные изречения. С подзаголовком - Поход с Закавказья в Америку в убежище сектантов религии молокан духовных прыгунов по пророческому откровению. Начало похода 1904, конец 1911 г.»

Поход у молокан - это и исход из мест, где вере и жизненному укладу грозит разрушение, это и движение туда, где будет и новое небо, и новая земля, где осуществится седьмой день творения. Идея похода основана одновременно на двух важнейших библейских сюжетах: исходе Израиля из Египта и пророчестве о тысячелетнем царстве[lxxix].

Походы начались к середине девятнадцатого века, когда молокане, переселившиеся на Кавказ, ожидали наступления тысячелетнего царства. Примерно в то же время, в 1852 году во время пребывания в Эриванской губернии с Уколом Любавиным произошло то, от чего и возникло само название «прыгуны»: во время проповеди с ним случилось особое трясение тела. Когда это состояние стало повторяться, его сочли за «видимый знак нисхождения благодати духа».

В 1864 году молокане пошли в Ленкорань навстречу царству Божию. По пути обсуждали, как прилично входить в царство Божие? В белых ли рубашках, означающих чистоту тела и души, можно ли в шубе, допустимо ли взять с собой деньги. Однако чаяния царства Божьего на земле тогда не сбылись...

Тот поход, о котором речь идет в книге, относится к началу двадцатого века. Началось все с того, как «Дух Святой в лице Л.П. Соколова и Давида Ессеевича открыл тайну о приближении армаггедонского побоища и годины искушения, от которых бед застонает вся вселенная»[lxxx]. В 1900 году в Петербург отправилась из Карской области и Эриваньской губернии делегация (Иван Самарин и Филип Шубин) с прошением Николаю – освободить молокан от воинской повинности или разрешить выехать за границу. В 1904 году молокане получили от царского правительства отказ по всем пунктам.

Не рассчитывая более на успех дальнейших ходатайств, духовно-прыгунское сообщество прибегло к «немедленному уходу в убежище». Распродав за бесценок и раздав даром пожитки и попрощавшись с родиной, молокане отправились в «убежище», им стал американский город Лос-Анджелес. «Партиями по 150 душ» пароходом из Батума в Марсель, Панаму и Сан-Франциско или поездом из Тифлиса в Гамбург, и уже оттуда пароходом через океан.

Где взяли деньги? Первоприбывшие в Лос-Анжелес братья помогли, им дали кредит их работодатели. Всего приехало 3500 человек. Каждый прибывающий сообщал эмиграционным властям причину оставления родины - царское гонение за веру и военную повинность. В книге говорится: «как древняя церковь страдала от еврейства и язычества, так и религия духовных» - от самодержавия и православной церкви.

А потом, как написано в книге, начался армагеддон, именуемый великой мировой войной. В американскую армию их не призывали, все те же Шубин и Самарин поехали в Вашингтон, и Конгресс дал им освобождение от службы.

Граница на замке

Еще одно необходимое отступление, юридического свойства. Желание Советского правительства оторвать страну от остального мира, теория "капиталистического окружения" – все это привело к тому, что из СССР практически никто не эмигрировал. Число лиц, выезжающих за границу, постоянно уменьшалось, а круг учреждений, выдававших заграничные паспорта, начиная с 1919 года, постепенно сужался. Заграничные паспорта выдавались Наркоматом иностранных дел только тем советским гражданам, "против выезда которых за границу не встречается возражений со стороны народного комиссариата внутренних дел и народного комиссариата по военным делам", а впоследствии они стали визироваться еще и Особым отделом ВЧК.

Для выезда из советских республик требовалось «особое разрешение" НКИД, " в виде визы, накладываемой на заграничные паспорта". Лицо, "желающее выехать за границу", подавало "о том заявление в установленной форме" в НКИД "с приложением к нему удостоверения" ГПУ НКВД, "удостоверяющего об отсутствии законного препятствия к выезду". ГПУ, в свою очередь, выдавало указанные удостоверения лишь по предъявлению "заявления в установленной форме, вида на жительство, двух фотографических карточек, поручительства двух граждан РСФСР, не опороченных по суду и не состоящих под следствием, свидетельства об отношении к воинской повинности (для военнообязанных), удостоверения с места службы или места учета об отсутствии препятствий к выезду за границу (для лиц, состоящих на службе в советских учреждениях и общественных организациях, и для лиц, состоящих по своей специальности на особом учете)". Также было введено понятие профессиональной секретности и ее носителей - "невыездных"[lxxxi].

Законы, лишившие гражданства русских подданных, оставшихся за границей вопреки воле советского правительства, провели грань между советскими и несоветскими гражданами. Образование СССР с единой государственной границей и учреждение строгой пограничной охраны перекрыли путь нелегальной эмиграции.

Легальная эмиграция была, между тем, почти прекращена. Русских эмигрантов, "желающих выписать из СССР своих родственников", отсылали к "Интуристу", на чем все и заканчивалось. Начиная с 1929 года, человек, когда-либо носивший чин выше рядового, не мог покинуть пределы СССР ни навсегда, ни на время», офицеры могли выезжать за рубеж только в командировки.

В 1933 году были лишены советского гражданства все те, кто выехал за пределы СССР после 25 октября 1917 года и принял иностранное гражданство либо подал заявление о принятии такового. В 1934 году Уголовные кодексы советских республик пополнились статьей об измене родине. Изменой считались, среди прочего, бегство или перелет государственной границы.

Правда, Советское правительство не закрывало двери своей страны перед реэмигрантами, но слишком многие из них впоследствии оказались в местах отнюдь не гостеприимных.
Полтора века вместе
Меннониты перебрались в Россию из Пруссии в конце восемнадцатого столетия. Век спустя, в 1870 году царское правительство, нарушив обещание Екатерины Великой, начало призывать их на военную службу, после чего они стали уезжать, на этот раз в Америку.

Их выпускали из страны и после революции, свидетельством тому - решение Антирелигиозной комиссии от 3 июля 1926 года не препятствовать эмиграции меннонитов, которые имели паспорта и уже распродали имущество. В этот день было дано согласие на выезд за границу 12 тыс. человек – помимо меннонитов, еще и немецких баптистов и евреев. Но уже через год комиссия приняла решение разрешать выезд меннонитам за границу не иначе как на общих основаниях, т.е. запретить давать групповые разрешения на выезд.

В начале двадцатых Американская меннонитская помощь (American Mennonite Relief) помогала голодающим Поволжья и Украины под лозунгом «Америка и Россия для Христа». Руководил ею доктор Миллер, до тех пор, пока 11 ноября 1925 г. Антирелигиозная комиссия приняла решение не продлевать срок его пребывания в стране. Все просьбы Миллера к члену Политбюро Л.Б. Каменеву, оказались напрасными[lxxxii].

Замечу, что эти два имени, Зиновьев-Каменев, периодически попадались мне на глаза в связи с предметом изучения. Зиновьев на 13 съезде партии был в числе сектозащитников, во всяком случае, призывал не преувеличивать опасность сектантства – «если бы имели в лице сектантов 10 миллионов кулаков, как некоторые полагают, - говорил он, - они бы нас давно передушили».

В январе 1925 года в Москве прошел Первый Всесоюзный съезд меннонитско-евангелистских общин, на котором присутствовали представители ста тысяч советских меннонитов. В обращении к председателю ЦИК СССР М. И. Калинину съезд выдвинул ряд требований, которые могли бы в будущем снять проблему эмиграции: право на самоуправление и религиозное обучение, разрешение альтернативной службы.

К концу двадцатых годов эмиграционная волна российских немцев немного пошла на убыль. Они быстрее других восстановили свои хозяйства, урожай у них был выше, коровы давали больше молока.

Но вскоре их обложили большими налогами, после чего началось раскулачивание и насаждение колхозов. Разумеется, меннонитские духовные руководители были лишены избирательных прав, воскресные школы – ликвидированы, в общем все по полной программе.

Курс на «ускоренную коллективизацию» у меннонитов не прошел, попытки расколоть немецкое крестьянство успеха не имели. Советские немцы не выразили особого желания проявлять «классовую сознательность», избивая преуспевающих соотечественников.

Многие засобирались в дорогу. ОГПУ регулярно готовило для ЦК справки о настроениях немцев в СССР, где меннонитские колонии характеризовались как по социальному составу кулацкие, по политическому характеру – фашистские единицы. Не удивительно, что в них так распространены эмигрантские настроения, о чем можно судить по следующим «лозунгам» – «советская власть хочет, чтобы мы все были бедными» и «в Америке лучше жить»[lxxxiii].

В сводке Сибкрайкома ВКП (б)[lxxxiv] деятельность меннонитов в Омской области «характеризуется усилением брожения за переселение в Америку. Это положение подтверждается массовой записью членов желающих уехать. Так, например, в Славгородском уезде записалось до 500 человек. В 1927 они послали Левена Генриха, бедняка, в Москву в Русско-канадское американское пароходное т-во для ходатайства и оформления эмиграции. Левену – как бедняку – эта поездка выгодна – заработал. Но этот вопрос начинает понемногу охлаждаться тем, как выяснилось, что выезжающие должны иметь собственных средств не менее 500 рублей».

Далее, там же: «Гражданин Реймер распространяет слухи, что он получил письмо из Америки, в котором сообщается о мобилизации в Америке полумиллионной армии для похода на СССР».

Согласно архивным материалам, «в меннонитских селениях особенно заметна тяга к переселению в Америку». В качестве причины немцы откровенно называли «боязнь не удержать своих детей от пионеров, т.е. того, что, мол, все будущее поколение воспитывается в коммунистическом (безбожном) духе»[lxxxv].

Власти отчетливо видели религиозную составляющую этих процессов, в архивных документах менонитские и лютеранские религиозные деятели нередко именовались «проводниками эмигрантских настроений». Начинавшаяся в ту пору сплошная коллективизация в немецких колониях – и та рассматривалась как «мера борьбы с эмиграцией». Их пытались расколоть. Вот выдержка из резолюции, принятой на общем собрании двух сел Прииртышья: «Можете ехать, мы и без вас обойдемся»[lxxxvi].

Люди в черном

Весной 1929 года множество одетых в черное людей—мужчин и женщин, стариков и детей – перегородили пути на подмосковных железнодорожных станциях - Клязьме, Тарасовке, Лосиноостровской, парализуя движение поездов. Выходцы из Крыма и Кавказа, Украины, Поволжья и Сибири, они сидели в молчании, не допуская беспорядков... Это были немцы-меннониты, снявшиеся с привычных мест обитания в России, чтобы эмигрировать за рубеж.

Этот отчаянный жест привлек внимание германской и мировой общественности. В их защиту выступила Лига Наций. Их посещали иностранные корреспонденты, представители германского посольства раздавали им деньги. Германская фашистская печать активно обсуждала вопрос «организации помощи своим братьям по расе» через Красный Крест.

На тексте одной из докладных записок в ЦК рядом с сообщением о том, что лагеря переселенцев посещаются представителями германского посольства и что около трехсот человек немцев-меннонитов, застрявших под Москвой, собираются «демонстративно идти к т. Калинину», Ягодой на полях приписано: «Тов. Молотову: Предлагаю выслать обратно на места». И далее рукою Молотова в ответ: «Кажется, дело серьезное, надо обсудить».

Решили: «1) организовать отправку находящихся под Москвой семей обратно (с учетом их настроений это можно было осуществить только принудительно); 2) не допускать приезда в СССР специальной комиссии канадских врачей с целью отбора эмигрантов, так как она несомненно будет отбирать только здоровых, а больных и нетрудоспособных оставлять в СССР[lxxxvii]».

Похоже, меннониты со своим упорным желанием избежать ужасов коллективизации никому не были нужны и за рубежом. Из бюллетеня ТАСС «не для печати» с обзором германской прессы за октябрь 1929 года партийные власти узнали, что «недовольство германской стороны» в тот момент вызывали не препятствия к эмиграции, а намерение советского правительства «сплавить» их как можно скорее и желательно не за свой счет.

За осенние месяцы количество переселенцев выросло с пяти до пятнадцати тысяч. 18 октября 1929 года Политбюро в качестве исключения разрешило немцам, собравшимся под Москвой, эмигрировать. Было дано примерно 6 тысяч разрешений на выезд. Уехало человек восемьсот - через Ригу в Германию, главным образом в Гамбург. Большинство из них в конце концов осело в Бразилии и Парагвае. Остальных с помощью ОГПУ принудительно вернули на прежние места жительства.

Одним из них был, по-видимому, предстоятель общины меннонитов из Павлодара по фамилии Унру, о котором в архивные материалы сообщают, что в 1929 году «при попытке эмигрировать в Америку» он был в Москве арестован, а в 1930 году вернулся к единоверцам.

С началом коллективизации дорогу и вовсе перекрыли. Кто не успел, тот опоздал. Процитирую выдержку из доклада Омского губкома РКП (б) о развитии сектанства и состоянии антирелигиозной пропаганды в Омской губернии. «Немалую роль в деле подстрекательства к переселению сыграли меннонитские проповедники, которые рисовали «блага» капиталистической Америки. Кулаки определенно желают уехать и при каждом удобном случае заявляют: «Без коммунистов нам гораздо лучше будет строить в Америке свое хозяйство»[lxxxviii].

Из стенограммы Первого сибирского антирелигиозного совещания молодежи 25 февраля 1930 г. - выступление инструктора Немецкого райкома комсомола Кентлера: «Они получают письма из Америки, в которых им сектанты пишут всякие молитвенные выражения, стихи. Обнаружено письмо, в котором: «Все равно, весной или когда-нибудь, придет наше правительство и достанет вас».

Вот еще, из опубликованного протокола собрания граждан района в г. Александровка (1930 год), где о мотивах эмиграции говорится следующее: «мы немцы, как христиане, верим и сознаем, что есть Бог, который сотворил небо и землю и все что имеется под землей, и правительство всячески пытается нам доказать, путем распространения антирелигиозных газет «Безбожник» то, что нет Бога и что религия – обман». Под протоколом подписи: председатель собрания Генрих Клиппенштейн, секретарь Вильгельм Левин[lxxxix].

Эти же фамилии можно найти в опубликованном меморандуме ОГПУ – в том же году оба были осуждены за антисоветскую пропаганду по статье 58-10. Левин к тому же переписывался с родственником в Северной Америке, и «призывал заграничную буржуазию предъявить ультимативное требование в отношении освобождения немцев из-под-ига Советской власти».

В том же меморандуме говорится о проходящем по тому же делу председателе совета меннонитской общины Ф. - он был «заагентурен для полной ликвидации общины, т.к. привлекать в качестве обвиняемого как устаревшего по годам не имело смысла».

К 1935 году почти все молитвенные дома менонитов в Советском Союзе были закрыты. Впрочем, к этому времени было закрыто большинство храмов и других вероисповеданий. Их духовных лидеров ожидали тяжелые испытания. Им припомнили стремление к эмиграции. Франц Мерц, лютеранский пастор в Павлодаре, в 1930 году был арестован как лидер эмиграционного движения немцев, а в 1943 году попал под суд и получил 10 лет за принадлежность к несуществовавшей фашистской организации.

К тому времени меннониты и лютеране разделили судьбу всех советских немцев - их выслали за Урал. Вторая волна репрессий настигла их в конце сороковых годов. В Кировской области, где они были на спецпоселении, на них фабриковались новые дела – на этот раз как на американских шпионах[xc].

В пятидесятые наступило затишье, продолжавшееся до начала девяностых, времени исхода немцев из России.

Глава третья. Как исполнялись пророчества

Хождение за три моря

Пятидесятники верят в дар получать откровение свыше и видеть глубины будущего. От видного пятидесятнического деятеля епископа Сергея Ряховского я слышал о пророчестве (1973 год), предрекавшем срок существования Советской власти в 74 года. Если к 1917 прибавить 74, получится 1991 – то есть год, в который СССР прекратил свое существование.

Павел Бак, другой руководитель российских пятидесятников, рассказывал мне, как в 1996 году сопровождал в поездке на Урал некую пожилую даму из Канады. Она приехала в Россию показать взрослому сыну Соликамск и Губаху, где прошло ее детство.

Ее семья попала туда из небольшого украинского городка, где в 1928 году случилось пророчество одной женщины – на Украине будет великий голод, надо бежать на Урал. Когда ее муж заболел, врач посоветовал сменить климат и назвал почему-то Урал, это стало сигналом для всей общины.

Уехавшие пятидесятники на новом месте поступили на работу в леспромхоз, труд нелегкий, да и климат отличался от украинского не в лучшую сторону. А с родины шли письма о хороших урожаях – «белые булки едим». Некоторые в самом начале тридцатых вернулись на Украину, а оттуда обратного хода уже не было, вскоре начался голодомор. К концу 1932 года те же люди писали, что праздник Рождества скорее всего будут встречать на небе.

Когда на Урале, как и везде, начались гонения на сектантов, этих не трогали, уж больно хороши были как работники. В 1939 году по новому пророчеству они отправились в Китай, с тем чтобы избежать грядущего великого бедствия. На этот раз пророчица увидела в небе воюющие армии и море крови.

Всей общиной в триста человек с детьми добрались до среднеазиатской границы. Предложили пограничникам свои услуги, и их наняли строить казармы. За еду и солдатскую одежду. Дети месили глину и собирали камыш, взрослые лепили саманные блоки. Потихоньку, незаметно для пограничников, группами по 40-50 человек они перешли пограничную реку и оказались в Китае. В Кульдже остановились у единоверцев, оттуда вскоре отправились в Австралию, после - в Канаду.

Позже я прочитал у В. Франчука о том, как 25 января 1951 года в Сан-Франциско из Филиппин прибыли 135 русских верующих из Китая. По счастью они успели сами рассказать о своей судьбе, и их свидетельства опубликованы в эмигрантских журналах («Христианский вестник», Аргентина).

Вот рассказ Александра Шевченко из-под Одессы. Их община по откровению («надлежит идти в Китай») отправилась туда, причем тоже через Урал. Там новое откровение: «вот открывается небольшой круг на небе, и сестра видит в этом круге проходят войска: пушки, танки, всякое снаряжение и выше всего сидит женщина с косой»[xci]. Там к ним присоединились новообращенные семьи уральских казаков.

Двинулись дальше через Киргизию и Казахстан. К концу 1931 года дошли до города Жаркент на китайской границе. По пути теряли людей, некоторые оставались в городах, которые проходили. В 1932 году 110 человек дошли до Китая, исполнив пророчество. Шли по ночам, спрятавшись и от советских, и от китайских пограничников, пербрались вброд через пограничную реку. Какое-то время провели в Кульдже, где жили и другие русские, там были православная и баптистская церкви. В 1933 году подтянулись остальные с семьями.

Кульджа фактически был русским городом, туда бежали от коллективизации, голода и другие русские, не только пятидесятники. Часть потом вернулась в СССР, в основном молодежь, ее советский консул сманивал.

Из воспоминаний Анны Багдасарян из Ростова. У одной из сестер тоже было пророчество идти в Китай, дабы укрыться от грядущих бедствий. Несколько семей решили ехать. К ним присоединилась группа из Николаевской области.

Пятидесятники из разных мест собрались в Батуме. Помимо ростовских и николаевских, там были женщины из других городов, которые поехали в ссылку за арестованными за веру мужьями - тех сослали в Туркменистан. Женщины, все вместе, доехали из Батума до Баку, оттуда на пароме переправились в Красноводск, нашли в туркменской пустыне мужей и вместе стали пробираться в Китай.

Поначалу обосновались в Кульдже. Однажды на богослужении, это было в 1944 году, присутствовало четверо братьев-китайцев, когда «во время молитвы Дух Святой наполнил их сестру, и она что-то стала говорить на китайском языке, которого, разумеется, не знала… Георгий Локтев (пастор) рассказывал, что в ту минуту почувствовал что Бог говорил что-то очень важное для насторожившихся китайцев. Потом китайцы перевели ему, это было пророчество о грядущих бедствиях в Китае. Вскоре в Кульджу пришла война»[xcii].

В 1946 году двинулись через всю страну, из Синцзяна в Шанхай, там образовали «церковь переселенцев в пути». До 1948 года была возможность эмигрировать, и половина церкви разъехалась в другие страны. Некоторым удалось переправиться из Шанхая на остров Самар в Филиппинах, где была американская база. Оттуда часть поехала в Южную Америку, часть - в Австралию. Оставшихся в 1951 году взяли на борт военного транспорта «Генерал Хаан», который доставил их в Сан-Франциско.

Между прочим, Анна Багдасарян впервые услышала это название в пророческом слове в церкви и испугалась, не попал ли в искушение пророк, упоминая каких-то католических святых.

Пастор Локтев остался в Китае, и в 1958 году его вместе с несколькими верующими осудили как американских и английских шпионов, которые «вели агитационную работу среди рабочих, убеждая верующих бежать в капиталистическую страну, настраивали молодежь против марксизма-ленинизма». Просто какое-то дежа вю – ведь такое могло случиться с ними и раньше, останься они в Советском Союзе. Пастора освободили из тюрьмы в 1960-м, после закрытия советского консульства в связи с ухудшением советско-китайских отношений.

Последние (около пятисот человек) уехали из Шанхая в 1964 году в Гонконг, оттуда одни отправились в Австралию, другие – в США. В Калифорнии ныне живут их дети и внуки. По их рассказам, Бог уводил верующих из Китая, предупреждая о предстоящих запретах на исповедание их религии. Так оно и случилось.

В семидесятые годы в Сан-Франциско перебрались русские пятидесятники, эмигрировавшие когда-то в Иран - «персюки». Это случилось после того, как они получили свыше совет уезжать из страны, где грядут ущемления религиозной свободы. Для маловеров был дан знак - пророк помыл руки кипятком из чайника. Они продали дома и эмигрировали, что вскоре, после прихода к власти аятоллы Хомейни, стало невозможным.

Поэты-пророки

Пророчество - вполне реальное свойство реальных людей, - изрек мудрец, академик РАН Вячеслав Всеволодович Иванов, отвечая на мой вопрос (сентябрь 2009 года). Он также вспомнил о полубезумном Велимире Хлебникове с его попытками вывести «уравнение мировой истории». Иванов читал рукописи из знаменитой хлебниковской подушки, которые поэт Крученых передал писателю Всеволоду Иванову, отцу академика. И с удивлением обнаружил в его Досках судьбы дату, когда стремление Советской России к экспансии вступит в противоречие с внешним миром - октябрь 1962 года. Как мы сейчас знаем, именно в это время случился Карибский кризис.

Известна также одна из немногих опубликованных им во время Гражданской войны статей под названием «Когда Красная армия войдет в Баку?» Расчет Хлебникова оправдался с точностью.

Между прочим, Виктор Шкловский утверждал о знакомстве Хлебникова с поэтической традицией русского хлыстовства.

Еще Иванов говорил о ритмах времени, не зависящих от воли человека, и поэтах, умеющих их услышать. В Ташкенте в эвакуации в тифозном бреду Ахматовой привиделся в рисунке плесени на стене стол с партийными лицами вокруг, одно из которых извергало гневные филиппики по ее адресу. Она записала это в виде пьесы, которую после сожгла в испуге, зная, что ее предсказания всегда сбывались, как со стихами «Дай мне долгие годы недуга, Задыханье, бессонницу, жар, Отними и ребенка, и друга...» В недалеком будущем эти реплики, по свидетельству Н.Я.Мандельштам, совпали с вполне конкретными пассажами из обличительного доклада Жданова.

Мама-пророчица

Евгений Бресенден, с которым я встретился в США, назвал мне «Божью причину» эмиграции из СССР: «На эту безбожную страну должна была излиться чаша гнева Господня. Так уже однажды случилось в Содоме. И вновь перед возмездием Господь выводил из грешной земли праведников». Как полагает Евгений, Бог еще взыщет за безвинную кровь, пролитую в России, Он по сей день не простил грехи безбожной власти, не дождавшись от нее покаяния.

Идея Исхода из Советского Союза начала овладевать умами и сердцами пятидесятников в конце сороковых годов. Хотя она и не была частью вероучения, но ее разделяло немало верующих. К тому же эти люди полагали, что «воля Господа не исполняется сама собой, долг христиан-праведников активно стремиться к исходу»[xciii].

Отец Евгения погиб на войне, они с мамой в конце сороковых жили в Барнауле. В этот город, прослышав, что там спокойно, съезжались пятидесятники со всей Сибири, некоторые добирались из Украины. Там в 1949-м их накрыла волна гонений.

Приходя с работы, мама молилась, а потом готовила ужин гостям, собиравшимся в их доме для тайных богослужений. Мама была пророчица, и на одной из таких молитв через нее было сказано, что приближаются «узы» - аресты и суды над верующими, после же «уз» Господь выведет их из этой страны и проведет через многие страны.

После суда мать Евгения этапировали на Сахалин, куда с помощью зеков тянули с материка железную дорогу. Взрывали прибрежные скалы, и женщины тачками отвозили камни к берегу моря, а мужчины делали «отсыпку» для будущего тоннеля. После смерти Сталина стройка была заброшена и в таком состоянии простояла до наших дней, когда с нее сняли рельсы и продали в Китай.

Женю отправили в детдом, откуда он написал ей в лагерь единственное письмо, просил прислать кусочек сала. И его недостижимое, казалось бы, желание сбылось. После он узнал, как мама, получив то письмо, плакала, не переставая - в бараке, в колонне, на работе. Бригадирша спросила ее: «Фрося, почему ты так плачешь? Я никогда не видела тебя такой печальной». Мама показала ей письмо. Каким-то невероятным образом, через вольную медсестру, в «зоне» была собрана посылка в детдом с салом и сгущенкой. Чем не чудо?

В 1954 году Евфросинью Бресенден собирались этапировать в Магадан на золотые прииски, откуда мало кто возвращался. Зашла она за барак помолиться за сына, и было ей откровение: «Ты туда не пойдешь, пойдешь назад, через Амур и Дунай». Последнее название ей было незнакомо, полуграмотная Фрося не знала географии, Священное писание и то читала по складам.

Этап в Магадан и вправду отменили, и ее отправили через Амур и далее в Братск. Дунай же увидела много лет спустя, с самолета, и потом не раз по мосту переходила через него, уже в Вене.

Евгений вновь встретился с матерью в 1956 году и с помощью полученных в детдоме познаний принялся доказывать, что Бога нет, покуда сам не пережил крещение Святым Духом. Свою веру ему пришлось впоследствии не раз отстаивать словом и делом – и в лагере, куда он попал за отказ от службы в армии, и на свободе, где стал пионером исхода.

Из Барнаула в Находку

В тот памятный год в Барнауле узнали о новом пророчестве, где упоминался город Находка. Было сказано: «Езжайте в Находку, оттуда начнется выход народа Моего».

Никто не знал, где она, эта Находка, находится. Само пророчество не подвергалось сомнению, но люди беспокоились, смогут ли обустроиться на новом месте. Стали молиться снова, и было сказано, что в Находке их ждет и жилье, и работа.

...Семьи из Барнаула поселились в пустых бараках, где прежде жили пленные японцы. Сами же японцы вернулись на родину, оставив в память о себе брошенное жилье да могилы на местном кладбище. Лет десять верующие жили в тех бараках, покуда не обустроились на новом месте получше.

Вскоре обнаружилось, что не только жители Барнаула, но и верующие из других городов устремились в Находку. Шестнадцатилетний Юрий Жеребилов приехал с родителями из Киргизии по полученному одним из верующих откровению: «Я поведу народ свой на восток, там подготовлю и поведу в другие страны. Народ мой пойдет из страны по визам». А что такое визы, никто не знал, потом узнали от моряков, уже в Приморье.

Ивана Плотникова аналогичное откровение привело в Находку из Кемерово. К 1960 году в Находке скопилось полторы тысячи пятидесятников, в основном из Сибири и Средней Азии.

Конечно, тому можно найти и иное объяснение. Церковь была основана Воронаевым сравнительно недавно, ее служители были знакомы друг с другом, и пусть гонения и война разбросали их по стране, поддерживали между собой тайное общение. Многие из них съехались в Находку, и в их числе Николай Петрович Горетой, называвший себя «пресвитером над пресвитерами». Свои назвали его Петрович.

«Сила советского строя в его неправдоподобии»

Эти слова, неизвестно кому принадлежащие, вспомнились, когда я случайно обнаружил упоминание о тех бараках на страницах неоконченной книги Наталии Ильиной «Тихий океан»[xciv]. По воспоминаниям автора, в декабре сорок седьмого года в них поселили репатриантов из Китая. Их разместили там после того, как они сошли с прибывших из Шанхая пароходов, всего две с половиной тысячи семей. В основном интеллигенция из белой эмиграции, в войну проникшаяся патриотическими настроениями.

Наталия Ильина описывает строения «с двухъярусными нарами, в передней – печка-плита. Бараки стояли в чистом поле, в два ряда. Идешь по дорожке – справа и слева снега, на горизонте – сопки. Улочка вела к широким и низким деревянным строениям с намалеванными на них буквами М и Ж. До них шагать метров двести». Представьте себе ощущения вернувшихся из цивилизованного Шанхая учителей и врачей, инженеров и предпринимателей, привыкших к человеческим условиям.

Многие из них были из Харбина, то есть из тех самых мест, куда в тридцатые годы из Советской России устремились пятидесятники. Русского города посреди Китая, где с царских времен была узловая станция КВЖД и где после революции скопилось множество белоэмигрантов. Их дети ходили в гимназию, а по воскресеньям вместе со взрослыми в церковь. В двадцатые и тридцатые годы там чудом сохранился островок дореволюционной жизни. Такой вот «остров Крым».

После продажи железной дороги Китаю – это случилось в 1935 году – многие, прежде всего железнодорожники вернулись на родину, где незамедлительно отправились в лагеря. С теми, кто вернулся после войны, были более милостивы – посадили небольшую часть, остальных расселили по разным городам, где они познали все прелести социализма.

...Находка - перевалочный пункт русской эмиграции, двух разных ее потоков, двигавшихся в противоположных направлениях. И те и другие прошли, немного разминувшись, через те бараки для японских военнопленных на берегу Тихого океана.

Петрович

Если набрать его имя в интернете, выскочит примерно следующее: бывший фронтовик, школьный учитель черчения и рисования, вынужденный оставить школу и зарабатывать на жизнь физическим трудом (маляр, штукатур). Спасая себя и членов своей общины от арестов и отобрания детей, Горетой со своей паствой сменил несколько городов, двигаясь на восток — до Находки на Тихом океане.

Так объясняют его передвижение по стране в правозащитной литературе[xcv]. Но это лишь часть правды. Другая – состоит в том, что он как пресвитер вел за собой паству туда, куда указывало пророчество.

Уже после его смерти сын Енох издал незаконченную рукопись[xcvi], где Горетой подробно рассказал, как «поменял 25 раз место жительства, пройдя всю горемычную Россию от Украины до Дальнего Востока». В какой-то мере он повторил судьбу отца, который в тридцатые годы перевозил семью с тремя детьми, спасаясь от преследований, из одного места в другое, от Керчи до Красноводска.

Родившийся в 1921 году, Николай на всю жизнь запомнил коллективизацию в их бедном курском селе, когда из бабушкиного сундука вымели последние пол-ведра проса.

В сентябре 1942 года его призвали в армию, но на фронт не попал. Через уста пророчествующей Феодоры П. было сказано «И брызга человеческой крови не увидишь». Он служил в автополку, получал в иранском портовом городе Басра присылаемые по лендлизу американские «Студебекеры» и «Форды» и перегонял их в СССР. После демобилизации работал учителем черчения и рисования в женской школе в Фрунзе. Образования у него не было, зато были способности, он неплохо рисовал, о чем можно судить по репродуцированным в книге картинам, писал стихи. И, главное, умел привлекать людские сердца.

Все, кто его помнит, говорит о нем как о выдающемся проповеднике. Не только единоверцы. Вот что я услышал от Зарины Дзебоевой – правозащитницы, в семидесятые годы помогавшей пятидесятническому движению за эмиграцию:

«Православный священник выполняет множество ритуалов и обрядов, не будучи вправе от них отступить, богослужение в разных церквах не должно различаться. «Каков поп, таков и приход» - к протестантам эти слова относятся куда в большей степени».

Горетой в этом смысле выделялся своей харизматичностью. Зарина не раз слушала его молитвы, в том числе «на иных языках». У нее сохранилось воспоминание о непонятной, но красивой гортанной речи на «ангельских голосах».

К слову, писатель Андрей Синявский тоже описывает, как по время заключения присутствовал на богослужении пятидесятническов в лагерной бане, где один из них работал истопником. Молящиеся «перешли на неизвестный язык, плавно, спокойно, без тени экстаза или истерики. Они сами не знали, на каких языках молились, и мне было стыдно за это мысленное мое вторжение филологии в чистую мистику. Один из них напоминал северные европейские языки, другой восточные наречия. …Это была структура, гармонический язык, возможно – ангельский… Но речь значительная, осмысленная, и речь – последняя…[xcvii]» По его уверению, «сколько раз Господь открывал предателей-провокаторов в молитвенном собрании, предстоящую облаву, повальный обыск».

...Рассказывают, в 1955 году Горетой уехал из Фрунзе в Барнаул по пророчеству, что «Киргизия вскоре будет залита кровью, горы ее покроются трупами», и за ним туда ринулась община, жившая в Киргизии с 1953 года. Сам он указывает лишь на то, что в Барнаул приехал по воле Господа, приказавшего ему создать там церковь и обещавшему потом повести ее дальше, с тем чтобы «вывести народ мой из России». Как он пишет[xcviii], фрунзенская церковь стала рекой движения за исход из атеистического государства, Барнаул – парадным городом для такого движения, а Находка – сборочным штабом эмиграционной армии Иисуса.

«Все, что мы делали – делали по воле Христовой. Господь сказал нам - перемените место служения. И указал нам место». В Находку он приехал в 1957 году из Барнаула, в числе первых.

В своих проповедях делился сокровенным знанием о том, что Господь выведет верующих из этой ужасной страны, которая будет наказана так, что «все другие страны останутся в потрясении». К этому выводу привело его изучение библейских пророчеств о звере-антихристе - речь там шла об апокалиптическом Вавилоне, а под ним имелось в виду Советское государство с престолом сатаны в Москве.

Я сужу о его проповедях по рассказам, да по книге. Книга, честно говоря, немного странная. Во всяком случае все, что относится к «теоретической подкладке», оставляет смутное впечатление. Есть там и вовсе невразумительные пассажи.

Все сатанинские безобразия начались, по мнению Горетого, с «великого октябрьского кровавого переворота, произведенного русским еврейством во главе с ВИЛом (Владимиром Ильичом Лениным)»[xcix]. ВИЛ - в этих буквах он усмотрел имя идола древнего Вавилона. И посчитал число этого имени - 666.

Вообще, как я уже говорил, странная книга. В ней присутствует Сталин, обучавшийся магии у индусских факиров, перед смертью он занят гаданием[c]. Берия тоже гадает, но его гадания «сильнее», поскольку демоны Сталину изменили. Вообще все советские вожди, от Ленина до Андропова и Черненко, принадлежат к той же колдовской касте.

Короткое отступление на еврейскую тему

Из книги и проповеди, как и из песни, слова не выкинешь. Как паства Горетого умудрилась не заразиться антисемитизмом, узнав о «еврейском перевороте», ума не приложу. Напротив, в разговорах со мной упоминали «братьев-евреев».

Вообще, что касается отношения к евреям в этой среде, тут многое намешано. Первое, это естественное для христианина чувство боли - достаточно почитать Евангелие, чтобы проникнуться ею в связи с гонениями, которые претерпел Иисус от евреев (или там иудеев, кто их разберет). То, что и Он был из этих, до этого надо еще додумываться.

Второе – пятидесятников не мог обойти всплеск антисемитизма, начавшийся в Отечественную войну. В послевоенное время народный гнев, не без участия власти, естественно распространился на Государство Израиль. Каково же было мое удивление, когда я прочитал в опубликованной секретной докладной записке Совета по делам религий от 15 февраля 1957 года приведенный «пример разговоров антисоветского характера» - как воронежские баптисты «позволяли себе на молитвенных собраниях высказываться за одобрение агрессивных действия государства Израиль»[ci].

Примерно тогда же в Майкопе община пятидесятников устроила небольшую демонстрацию в поддержку войны Израиля с арабами. Когда мне рассказали об этом, я чуть не упал со стула, настолько трудно было себе такое представить. В то время сионизм приравняли к фашизму, и вдруг кто-то у нас выступает за «израильских агрессоров».

Как я слышал от Константина Бендаса, и позже, в восьмидесятые годы в этой среде внимательно следили за советско-израильскими отношениями, ожидая нападения СССР на еврейское государство. Объяснялось это своеобразным толкованием евангельских слов о том, что Страна Севера пойдет на Израиль. О войсках Гога, состоящих из армий царя севера, говорит Даниил, описывая последние события на земле - время скорби (Дан. 11:40). К тому же Москва на карте находится по прямой от Иерусалима. Искажение, естественно. На глобусе все выглядит иначе.

Что такое геноцид?

Вот еще, к слову, письмо Алексея Рощупкина из Жданова, опубликованное в «Правде Украины» от 23 августа 1982 года. Писал его тот, будучи под арестом за то, что «стал невольным помощником Горетого и других братьев» и написал «антисоветский текст под названием «Голос матери», который потом был найден при обыске «у антисоветчика Якунина».

«Сейчас-то я понял, что в Советском Союзе никто не посягает на права верующих», - писал он в газету. А что ему оставалось делать, на руках три дочери и четыре сына, жена умерла. В благодарность за чистосердечное раскаяние получил условное наказание. За «распространение клеветнических измышлений»

Но еще в перерыве, объявленном в судебном заседании, когда его дальнейшая судьба была неизвестна, суд лишь удалился для вынесения приговора, корреспондент газеты взял у него интервью. Нашел время. Причем не просто задавал вопросы, а еще и стыдил Рощупкина за то, что тот допускал «клеветническое утверждении о геноциде, якобы применяемом по отношению к верующим в нашей стране».

- Сейчас-то вы понимаете что такое геноцид?

- Конечно. Это то, что творили в свое время немецкие фашисты, а сейчас – израильские агрессоры[cii].

Рощупкин жив-здоров, живет в Лос-Анжелесе.

Белые корабли

В советской атеистической литературе любили рассказывать историю о белых кораблях. Приведу ее в изложении современного религиоведа: «Горетой в Барнауле получил пророчество, что в Америке есть высокий утес, на котором покоится громадный белый корабль-ковчег. После того, как вода в море поднимется, он сойдет со скалы и придет в Находку с тем, чтобы вывезти верующих в страну обетованную».[ciii] Даже в Википедию попала история, как пятидесятники ожидали, что в Находку придёт ковчег и повезет ожидающих в Палестину на "Иосафатову долину", где Христос будет совершать суд. В одну ночь все съехавшиеся собрались на высокую скалу "навстречу Христу".

Я расспрашивал живших в то время в Находке верующих, но они вспоминали об этом как о малозначительном эпизоде. Было, говорили мне, но той декабрьской ночью 1959 года на скалу собрались в ожидании ковчега лишь несколько человек, в основном принадлежавших к семье Багриных, втайне от остальных пятидесятников. Община их осудила.

Енох Горетой вообще убежден, что выход на утес был провокацией КГБ. Его отец впервые услышал о нем от гебешников, и сам был поначалу не мог поверить, что часть его паствы в густом предутреннем тумане ждала чего-то на берегу моря. Потом ему стало известно, что «это сделали Б-ны по пророчеству бывшей актрисы Луизы Павловны, которую не приняли в церковь»[civ].

Все, кто мне об этом рассказывал, упирали на то, что люди вышли на берег по «ложному пророчеству». Меня такое объяснение не вполне удовлетворило. Допустим, какое пророчество истинное, а какое ложное, показывает будущее. Но тогда к пророчествам можно отнести любое глупое предчувствие...

«Научные атеисты» раздули из той истории большой пропагандистский пузырь – «жареный факт» сообщался людям в лекциях по всей стране, книгах и газетных статьях.

Горетой пишет, как ему не давали проходу корреспонденты, вооруженные кинокамерами, подстерегая во время любимых им прогулок по берегу моря. Позже увидел себя в документальном фильме – стоит, любуясь восходом, а закадровый голос поясняет: «Петрович, главарь изуверской секты пятидесятников, смотрит с тоскою вдаль – не появятся ли на горизонте Белые корабли, чтобы принять на борт Петровича и иже с ним»[cv].

Когда в кино показывали пятидесятников в ожидании ковчега из Америки (вероятно, с долларами), зрителю все становилось ясно. Он и до того знал, что «баптисты» (обобщенное название всех сектантов) по сути своей агенты американского империализма. Эта мысль легко ложилась на измученную завистью душу простого человека, недоумевавшего, каким образом сектанты при большом количестве детей всегда жили довольно зажиточно.

В заключение приведу рассказ о том, как один из тех, кто ожидал ковчега, Владимир Багрин в 1976 году эмигрировал в Канаду к родственникам. К тому моменту он не ждал милостей с моря, а сам участвовал в мейнстриме общего движения за выезд. Активисты зашили ему за подкладку пиджака список полусотни семей, ожидавших вызовов. Список напечатали на полотне, поскольку бумага могла его выдать своим шелестом. Большая часть того списка по сей день хранится у Бресендена как реликвия.

Первый список

По словам Горетого, Господь сказал ему: «Составьте списки и храните их для великого дела, ибо я выведу народ Мой за пределы этого государства». Когда он приступил к составлению списков собиравшихся эмигрировать верующих, в общине возникли разногласия. Люди недоумевали, зачем нужны эти списки и опасались, не попадут ли они в руки КГБ.

Боялись не зря. С конца двадцатых годов списки общин власти использовали для штрафов арестов и ссылок. По слухам, ходившим среди верующих, с момента их приезда в городе резко увеличился штат отдела КГБ, с шести сотрудников до пятидесяти. Источником этих слухов был активист эмиграционного движения Борис Перчаткин, бывший частым гостем дома без вывески. Однажды, оказавшись в тамошнем актовом зале, подсчитал количество стульев – что-то около полусотни. Все же цифра представляется сильно преувеличенной.

Тогда Горетой предложил составлять списки «как бы на случай регистрации наших собраний по государственному закону» (община относилась к числу незарегистрированных). "Списки мы составляли фиктивно для регистрации и эффективно для эмиграции»[cvi]. В итоге договорились, что каждая семья, вошедшая в них, сама подавала заявление о своем добровольном членстве в церкви с приложением сведений о всех членах семьи с датами рождения родителей и детей. Но не все верующие написали заявления. Наотрез отказалась немецкая община, во главе которой стоял бывший пленный офицер вермахта Эдмунд Кончак.

В мае 1961 года Горетого арестовали. Пришли с обыском, и гебист в поисках списков полез на полати, где любили спать дети (их к тому моменту было восемь) и слез весь в перьях распотрошенных им подушек. Жена заплакала и стала кричать, что их позорят перед народом как американских шпионов и изуверов, которые детей в жертву приносят.

- А кто приносит-то? – плакала она. - Вы или мы? У нас по 8-10 детей а у вас по одному-двое. Вот вы-то и приносите их в жертву.

О судебном процессе в книге Горетого нет не слова, автор не успел или не захотел о нем рассказать. Рукопись обрывается на аресте, после которого милиционер вел его по улицам под дулом пистолета (так ему приказали), и на том, как в КПЗ Петрович повествовал ворам о Евангелии.

По рассказам очевидцев, Горетого судили на показательном процессе в Доме культуры строителей, переполненном до отказа милицией и дружинниками. Оставшиеся места достались верующим. Последние ожидали, что подсудимый покажет пример стойкости. К их удивлению, он признавал вину и плакал, прося о помиловании. Видно, ему не были известны слова Н.Г. Чернышевского – «Нельзя просить помилования за то, что твоя голова устроена иначе, чем голова шефа жандармов».

...После лагеря и ссылки Николай Петрович в конце шестидесятых поселился с семьей в Краснодарском крае. За ним потянулись пятидесятники из Находки и других городов. Так возникла община в станице Старотитаровской. Одни говорят, что причиной вновь было пророчество, другие – что никакого пророчества не было, а переезд был вызван потерей авторитета из-за поведения на суде. Как бы там ни было, впоследствии Горетой явил пример такой стойкости (о чем позже), что вряд ли следует в этом копаться.

Между прочим, все мои собеседники придавали такое значение тем первым спискам, что меня заинтересовала дальнейшая их судьба. Некоторые предполагали, что они до сих пор спрятаны в сопке, рядом с их домом. Хотя после ареста Горетого в поисках списков едва ли не всю ее перекопали. Енох Горетой уверял, что отец их уничтожил.

Только перед отъездом я узнал от Николая Бобарыкина, что он получил те списки от Петровича на хранение, а после его ареста положил их в большую стеклянную банку и закопал. Позже его тоже арестовали, а когда вышел на свободу, достал и сжег их за ненадобностью. Многие люди из тех списков к тому моменту из Находки разъехались.

«Нас тогда считали изуверами»

Передо мной практикум по уголовному праву, издававшийся в конце 90-х. В одной из задач студентам предложено квалифицировать действия баптистского пастора, вместе с баптистским же дьяконом задушившего прихожанку за то, что пыталась спасти пятилетнего сына от принесения в жертву на алтаре. Авторы позаимствовали пример из старого советского издания. Но немного перепутали - кровавый навет касался пятидесятников.

В конце 50-х - начале 60-х годов власти развернули их открытую травлю. Их провозгласили не только антисоветчиками, финансируемыми из-за рубежа, но и "сектантами-изуверами". "Большинство случаев убийств, физических увечий, имевших место в общинах пятидесятников, совершалось во имя «испытания веры», предсказанных в «пророчествах». Жертвоприношения в общинах пятидесятников совершаются в целях запугивания рядовых верующих, - так писали в популярных брошюрах[cvii]. О них снимали документальные фильмы, о содержании которых можно судить по названиям: "Чудотворец из Бирюлево", "Это тревожит всех", "Апостолы без масок".

А уж что печаталось в газетах, представить страшно. В Херсоне областной орган печати «Ленинский шлях» поведал, как «сектант Семенов вербовал в секту ЕХБ Балицкую, а затем должен был принести ее в жертву путем распятия». Ложь настолько наглая, что даже уполномоченный Совета по делам религий вынужден был указать редакции на перегиб – на самом деле Балицкой сосед дал почитать Библию, а та отнесла ее в сельсовет[cviii]. Вот и все что было, остальное родилось в распаленном сознании газетчика.

Из воспоминаний пятидесятнического епископа Виктора Белых: «Нас тогда считали изуверами. И они думали, что делать с этим многочисленным народом, как думал фараон в Египте. Народ умножается, надо уничтожать младенцев, топить их в Ниле. Так власти придумали версию, что мы в жертву детей приносим...

Когда умер мой сын, они не давали справки, чтобы его похоронить. Говорят, хороните без справки. Тоже хотели создать трагедию жертвоприношения. Вы знаете, что сын мой родился без меня и похоронили его без меня»[cix].

Виктор Иванович Белых - многолетний узник, автор популярной среди пятидесятников песни, где есть такие строки:

земля бесплодная, пустынные просторы

угрюмый край, безлюдный, Воркута,

ты приняла в железные оковы

за правду изгнанных свидетелей Христа.[cx]

В 1961 году его, а также А.И. Бидаша и И.А. Левчука суд признал особо опасными рецидивистами – столько раз их сажали (этот статус присваивался уголовникам с большим числом «ходок»).

Сравнение с казнями египетскими не случайно. Эти люди всегда жили в двух измерениях, соотнося все, что с ними происходит, с библейскими сюжетами. Поэтому эмиграция была для них Исходом.

Первая половина шестидесятых – время показательных процессов. Помимо названных, вот еще имена осужденных «за нарушение законодательства о религиозных культах» - В.В. Ряховский, И.П. Федотов, М. Афонин. Судили немногих, но так, чтобы другим неповадно было.

С 1962 по 1970 годы, по данным Совета по делам религий, молитвенные собрания разгонялись 986 раз – с арестами, обысками, наложением штрафов за присутствие на проводимых без официального разрешения богослужениях [cxi].

Павел Бак рассказывал, как у входа в молельный дом записывали тех, кто приходил с детьми, потом их штрафовали на 50 руб., что составляло добрую половины их месячной зарплаты.

Еще из нашего с ним разговора. «Людей доводили до отчаяния. Границ у принуждения не было, их определяли чиновники. Вот, к примеру, под влиянием уполномоченных устанавливали двух-трехлетний испытательный срок для крещения новообращенных, так что старики не расчитывали дожить до этого дня».

А каково было детям! Вспоминают об оскорблениях и даже случаях рукоприкладства со стороны учителей и, естественно, учеников, о том, как их буквально загоняли в октябрята и пионеры. А скольких отобрали у родителей и отправили в интернаты! А сколько не могли получить высшее образование из-за того, что их родители были верующими и водили детей в церковь!

Для поступления в вуз требовалась характеристика. Баку сказали – «при твоей характеристике только в тюрьму, а не учиться». Тем, кто уверовал уже будучи образованным человеком, пришлось из врачей и инженеров переквалифицироваться в рабочие.

Разговор сантехников с японцем в городе Находка

В 1965 году, рассказывает Людмила Алексеева, пятидесятник Василий Патрушев составил список единоверцев, желавших эмигрировать, а Федор Сиденко, водопроводчик гостиницы «Восток», передал этот список остановившемуся в гостинице японскому торговому представителю для передачи в ООН. Патрушев и Сиденко отбыли за это лагерные сроки, а отклика из ООН не было.

По другой слышанной мною версии, Василий Патрушев и Федор Сиденко договорились отдать японцу не списки, а только свои паспорта, чему помешал оказавшийся рядом другой японец, который стал угрожать, что заявит Советским властям.

Куда более живо и, главное, достоверно та же история выглядит в описании Юрия Жеребилова. Оказывается, оба они, и Василий Патрушев, и Федор Сиденко, работали сантехниками в той самой гостинице, где в то время жил японский консул. Но как к нему подберешься? Хитроумные сантехники придумали, как.

Василий перекрыл стояк этажом ниже, и вода стала заливать номер японца. Естественно, вызвали сантехников. Правда, из администрации вместе с Федором прислали еще какого-то человека, и, представьте, до заговорщиков не дошло, что он из органов.

Японец же сразу догадался, кто есть кто, и, натурально, отказался брать у Федора документы. Или же он решил, что это провокация, не знаю. Последующие три года сантехники имели возможность поразмышлять о том, что именно послужило причиной допущенного промаха.

Эта версия представляется мне наиболее реальной. О Федоре все в один голос рассказывают как об исключительно простодушном человеке. Уже будучи под арестом, выведенный на прогулку, он кричал стоящему на сопке Василию, думая, что никто его не поймет: «Я за тебя ничего не сказал».

Тюрьма не научила его осторожности. Вспоминают как в семидесятые его вместе с Григорием Кишко послали с новыми эмиграционными списками в Москву. С дороги он послал телеграмму: «Все законспирировал, едем в разных вагонах».

Как рассказывают, его наивность могла сравниться с малообразованностью. Тем не менее в Библиотеке Конгресса на глаза мне попалась брошюра на русском языке под названием: «Христианский комитет защиты прав верующих в СССР»[cxii]. В ней опубликовано Обращение членов христианских церквей СССР. Это довольно-таки сложный аналитический документ касательно положения религии в стране. Он посвящен не только дискриминации верующих, но и полемике с тогдашним председателем Совета по делам религий В.А. Куроедовым по поводу апокалиптических настроений и их наказуемости. Обращение подписали Дмитрий Дудко и Глеб Якунин, литовский ксендз, трое адвентистов. Но перед ними на почетном третьем месте красуется подпись Федора Сиденко.

Они были первыми

Удивительный факт - процент пятидесятников среди находкинских сантехников явно превышал их удельный вес в городском населении. Объясняется это тем, что верующие не чурались никакой работы и в новых местах обычно находили себя в наиболее востребованных специальностях. Но непьющие, отзывавшиеся по первому зову сантехники - это что-то из ненаучной фантастики.

Бригадиром сантехников был приехавший в Находку в 1971 году пресвитер Григорий Ващенко, из известной пятидесятнической семьи в Черногорске Красноярского края. Оттуда, где молящихся разгоняли брансбойтом пожарной машины, а молельный дом сносили бульдозером. За его плечами был печальный опыт борьбы с властью, включая лагеря. Это его двоюродный брат Петр, с которым они к тому моменту разошлись во взглядах и методах, годами прорывался с семьей в американское посольство и в конце концов достиг своего. Но эта отдельная история, покуда не касавшаяся верующих из Находки и других городов.

18 апреля 1973 года Евгений Бресенден и Григорий Ващенко написали одинаковые заявления в Верховный Совет СССР: «прошу отпустить нас в любую некоммунистическую страну…». Это придуманное ими клише впоследствии было взято на вооружение тысячами пятидесятников, собравшимися в эмиграцию. Василий Шилюк рассказывает, как в КГБ его спрашивали, что значит «в любую некоммунистическую страну» - туда, не знаю куда?

Позже, в Обращении к зарубежным христианам всех направлений Е. Бресенден и Г.Ващенко назвали причиной эмиграции «религиозную нетерпимость в СССР». «Священнослужители не имеют права посещать паству и собираться вместе для решения религиозных вопросов. Если это делается подпольно, с большим риском, который нередко заканчивается арестом. Так, например, только в городе Черногорске за последние годы и до настоящего времени были осуждены за религиозные убеждения около 30 мужчин и женщин и приговорены к различным срокам (от 3 до 10 лет) тюремного заключения, лагерей и ссылок... Мы не имеем права и возможности быть искренне верующими в нашей стране, воспитывать своих детей в религиозном убеждении, проповедовать Евангелие другим. Мы не имеем духовной литературы, так как она в эти годы почти всюду была изъята у нас: Библия, Евангелия, Сборники духовных песен».

С их легкой руки другие члены Находкинской общины стали тоже подавать заявления, уже в горисполком, и таким образом организовался первый список из 84-х человек. Им надолго запомнился вызов в горисполком 19 апреля 1974 года и встречу с прибывшим из Владивостока уполномоченным Совета по делам религий Шландаковым.

«Осмелели? Вы думаете, мы слабы? Советская власть сильна!» Обещал им, что заграницей будут рабами.

Бресендена уволили с работы и никуда не брали. Он, в отличие от Ващенко, не был сантехником, его специальность электрика была не столь востребованной. Пришлось обходить почти все предприятия Находки. Как только заходил в отдел кадров и спрашивал, требуются ли электрики, ему отвечали: «Нам тебя не надо».

На помощь пришел известный нам Федор Сиденко, который когда-то был в лагере вместе с политзаключенными из Москвы и в их числе Александром Гинзбургом. Он дал Евгению его адрес, и в мае 1974 года ему устроили встречу с иностранными корреспондентами. Пресс-конференция проходила в квартире Сергея Ковалева. Так мир узнал о стремившихся в эмиграцию советских сектантах. Через час после того, как все разошлись, в квартиру ворвались сотрудники КГБ, объявив обыск, перевернули все «вверх дном» и ушли.

Бресенден рассказывает, как он провел те майские дни в незнакомой Москве, пока его не приютила семья Щегловых. В гостиницу идти он опасался из-за возможного ареста. Было лето, и до позднего вечера гулял по улице, а когда стемнеет, забирался на крышу киосков Союзпечати. Рано утром слезал оттуда, отряхивая густую пыль с одежды.

После возвращения из Москвы он стал слишком известен – так отпали планы отправить его в психушку. Не повезло, как обычно, Федору Сиденко, того признали психбольным и изолировали от общества.

В 1975 году власти решили Бресендена отпустить – по израильской визе, благодаря полученному через правозащитников вызову. Запомнился прощальный разговор с московским овировцем:

- Для нас Россия стала мачехой, - сказал он ему, - так мать с детьми не поступает.

- Только не жалей, если сдохнешь на помойке от голода.

– Сдохну, но свободным человеком!

Год спустя выпустили И.С. Плотникова, которому Брисенден передал свои связи с диссидентами. Видимо, хотели убрать самых буйных. Остальные получили отказы.

Времена были относительно вегетарианские, незадолго до этого из страны выслали Солженицына. Помню, как у нас в министерстве некоторые из моих старших коллег в частных (не публичных) разговорах от души сокрушались, что с отщепенцем так мягко обошлись, а у меня внутри все кипело. Молчал, конечно, боясь выдать свои чувства.

Вместе с диссидентами

Правозащитники дали им пропуск в мир. «Хроника текущих событий» в каждом выпуске сообщала о положении пятидесятников в СССР. В 1976 году с помощью Московской Хельсинкской группы они составили сборник «Выходи из нее, народ мой» (более 500 машинописных страниц на той самой «Эрике», которая, по словам поэта, «брала четыре копии»). Это истории пятидесятнических семей, добивавшихся эмиграции — безыскусные рассказы о преследованиях верующих в четырех поколениях. МХГ передала сборник западным корреспондентам, вместе с собственным ходатайством правительствам западных государств принять пятидесятников в свои страны.

Енох Горетой по телефону из городка Пойзи в Айдахо вспоминал, как вместе с Володей Бибиковым (обоим было по семнадцать лет) летом 1975 года был гостем Гинзбурга. В Москву он приехал провожать друзей детства в Канаду и с их помощью оказался в квартире именитого диссидента. Тот уже был «в материале», с интересом выслушал его рассказы, попросил собрать еще факты и захотел встретиться с кем-то из родителей. В том же году он привез к нему отца. Гинзбургу передали пятнадцать рассказов о преследовании верующих, потом Енох сам слышал их по «голосам» и был готов за это к аресту.

Когда Александра Гинзбурга посадили, Горетой написал проект письма с призывом к христианам всего мира бороться за него и других арестованных членов Хельсинской группы Юрия Орлова и Анатолия Щаранского, собрал под ним подписи пятисот пятидесятников.

Все, с кем я разговаривал, выделяли из числа правозащитников Вадима Щеглова и его жену Зарину Дзебоеву. Беглецы и ходатаи останавливались в их московской квартирке на Вешняковской, где привечали всех, кому нужна была помощь. От единоверцев они не видели такого отношения – те порой боялись их принимать. Обычные люди, опасались неприятностей.

С 1983 года чета Щегловых-Дзебоевых живет в городке Кейп-Код недалеко от Бостона. Зарина биолог по профессии, но по призванию и по стажу правозащитной деятельности – безусловно профессионал в этой области. Отец при Сталине сидел по 58-й, диссидентское мироощущение, по ее словам, присуще ей едва ли не с самого детства, окружение было соответствующее.

Под недреманным оком КГБ к ней стекались бумаги от каждой семьи предполагаемых эмигрантов. От нее – в американское посольство и к иностранным корреспондентам. Зарина рассказала мне об участии в этом деле академика Сахарова. Однажды в 1977 году она использовала великого человека как прикрытие для передачи документов, фотографий и списков, у нее скопилась кипа таких бумаг. Вместе с ним на академической машине они отправились в американское посольство, где Зарина достала из юбки с потайным карманом документы и передала их незнакомому чернокожему дипломату.

Из посольства Сахаров поехал домой, а она пошла пешком к ближайшей станции метро. На противоположной стороне Садового ее окружили четверо, две женщины спереди и двое мужчин сзади, показали гебешные удостоверения. Зарина вырвалась, забежала в какой-то магазин и там обратилась к супружеской паре со словами: «позвоните академику Сахарову!» и стала выкрикивать его телефон. Те отшатнулись, но отстали и ее преследователи, не захотели связываться.

В эти годы имя Сахарова, при всей его запретности, обладало какой-то непонятной силой. Помню, мне приходилось разбирать жалобы в телецентре в Останкино, куда мешками приходили письма о всяких безобразиях, и иные отчаявшиеся люди угрожали, что если и в телевизоре они не найдут правды, то придется обращаться к Сахарову и Солженицыну. Эту пару многие воспринимали как некую инстанцию.

...В другой раз пресвитеры попросили Зарину отвести их к Сахарову, и она организовала эту встречу. По воспоминаниям Василия Шилюка из Ровно[cxiii], встреча состоялась в квартире академика на улице Чкалова. Он усадил их в своем кабинете, угостил чаем и показал листок с надписью: «Кабинет прослушивается, обо всем пишите на бумаге». Гости (с Василием было еще двое) поделились своими проблемами, а потом поинтересовались, верит ли он в Бога. Тот немного уклончиво ответил, что верит, но его познания о Боге разнятся от представлений гостей.

Вопрос о религиозности Сахарова неоднозначен. «Я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются, главным образом, обрядовостью или фанатизмом и нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной "теплоты", лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным[cxiv]».

Академик Е.ДФейнберг, который дружил с ним на протяжении сорока лет, признавал его религиозность, в отличие от некоторых других великих ученых, считавшихся верующими. Скажем, он считал Эйнштейна атеистом, а его слова о религии и Боге – лишь проявлением «возвышенной эмоциональности[cxv]».

В своих мемуарах Сахаров упомянул о знакомстве с преследуемыми пятидесятниками, тут же оговорившись, что религиозная свобода – «лишь часть общей свободы убеждений. Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков![cxvi]»

Сама Зарина тогда была неверующей, много позже стала православной христианкой. У нее своя точка зрения на то, почему сектанты отошли от православия: «Люди испытывали жажду веры, а церквей было мало. Когда они узнали от о Боге (не от священника, а от пришлых проповедников), сразу обратились к религии».

Вот что она говорит о тогдашнем своем впечатлении: «Эти люди были непохожи на остальных. Не только в том дело, что смыслом их жизни был Бог. Мы все лукавили, так или иначе, они – нет. Не врали, не изменяли женам». Представление немного преувеличенное, конечно, и все же...

К тому же эти безнадежные провинциалы были наивны как дети, которых так легко обмануть. Они напоминали ей первых христиан-мучеников, которых везде гнали.

Вот что она ответила на мой вопрос о том, не мешала ли их общению заметная разница в культурном уровне: «Это простые люди, приезжавшие с самых далеких окраин – то, что называется соль земли. Их деды и прадеды жили на этой земле. Как же надо относиться к своему народу, чтобы довести его до такого?»

Обида на Картера

В отличие от среднего советского человека, подозрительно настроенного по отношению к Западу, для пятидесятников (и вообще протестантов) Запад — это христианский мир. Они полагали, что только из-за неосведомленности их свободные и могущественные единоверцы не помогают им, а после прорыва изоляции все чудесно изменится.

Николай Горетой, выступая на очередной тайной пресс-конференции в Москве в марте 1977 года, заявил: «... Мы свободные люди, а не пленники и не рабы. Мы обращаемся к президенту Картеру как братья во Христе».

Избрание президентом США Джимми Картера убедило пятидесятников во влиятельности их единоверцев. Они надеялись, что при президенте-баптисте получат от Соединенных Штатов такую же поддержку, какую эта страна оказывала еврейской эмиграции. Сразу после его избрания в 1976 году они стали отправлять «своему президенту» обращения о помощи, одно за другим. Просили его обратиться с личным посланием к Брежневу, так как «наш президент нас не принимает», и как можно шире оповестить западных единоверцев об их положении, так как поддержки с Запада они почти не ощущают: «... мы не слышим их голосов, или они поверили клевете и наговорам на нас?».

И всерьез обиделись на него за то, что тот в январе 1978 г. принял в Белом Доме одного из руководителей ВСЕХБ представителя пятидесятников П.К. Шатрова. Того самого, который незадолго до того приезжал в Находку и уговаривал верующих не общаться с правозащитниками. Он убеждал местных пастырей, чтобы они прекратили сами ходатайствовать и запретили членам своих общин подавать заявления об эмиграции. Это был не просто совет, а скорее ультиматум. Хотя ни одна из тамошних общин не принадлежала к ВСЕХБ, все пресвитеры явились на братский совет, чтобы встретиться с Шатровым. Только Григорий Ващенко наотрез отказался иметь с ним дело.

Вызовы

Вспоминая 1977 год, мои собеседники говорили о своем душевном подъеме от Хельсинкского совещания. 26 июля 1977 года пятидесятники и баптисты отправили очередное заявление Брежневу. "Если дух Хельсинки не обман, не жалкий клочок бумаги,— говорилось в нем,— тогда пусть выйдет Ваше высокое указание всем исполнительным органам и инстанциям более не мучить нас, а отпустить с миром, убрав все барьеры и все препятствия для нашего исхода из страны".

По всей территории Союза в ОВИРы стали заявления об эмиграции по причине недостатка религиозной свободы. В документах Совета по делам религий все больше говорилось об «эмиграционно настроенных гражданах».

В феврале 1977 года о желании выехать из СССР по религиозным причинам заявило больше тысячи человек. Но когда они обратились за разрешением на выезд, от них потребовали вызовы от родственников или от правительств тех стран, куда они стремились выехать, и отказались без таких вызовов принимать документы.

Формальным основанием для эмиграции служил так называемый вызов. Евреи и не только евреи – все, кто уезжали по еврейской линии (а другой практически не было) имели такую бумагу, оформленную в Израиле. Часто эмигранты даже не знали тех людей, кто ходатайствовал об их выезде на правах родственников.

Другой проблемой был мотив, поскольку они, в отличие от евреев и немцев, не могли мотивировать просьбу о выезде стремлением на «историческую родину». Пятидесятники откровенно говорили, что эмигрируют дабы избежать религиозных преследований. Такое, естественно, не могло понравиться властям. Наконец, они стремились к коллективному выезду и просили разрешить им эмигрировать группами и общинами, а не в семейно-индивидуальном порядке. Словом, проблем хоть отбавляй.

Как добыть вызовы? Через диссидентов. Но вначале надо было через них же передать на Запад списки желающих эмигрировать.

Первый список из пятисот человек был передан Гинзбургу от Горетого из Старо-Титаровки. Енох рассказывает, что каждый месяц кто-то из общины ездил в Москву передавать материалы на Запад. Сам он печатал на машинке списки и обращения, которые писал отец. За ними следили, против них настраивали людей, проводили станичные сходки, особенно доставалось детям, их оскорбляли и били на улицах.

Николаю Горетому принадлежала исключительная роль в этом процессе. С тем, чтобы избавиться от него, власти пообещали разрешить выезд его большой семьи, если он подаст документы отдельно, без остальных членов общины — он отказался.

«К тому моменту, - рассказал мне его сын, - к нам в Старотитаровку стали приезжать десятки христиан, из разных концов страны, просить совета и помощи по выезду. Не было дня, чтобы кто-нибудь не приезжал». В сравнительно короткое время было собрано и послано на Запад около 10000 имен тех, кто решился открыто идти на конфронтацию с властями.

Вскоре по переданным адресам стали посылать вызовы, но они не доходили. Тогда вызовы стали приходить на адрес американского посольства, и оттуда люди забирали их сами. Но их все равно из страны не отпускали.

Голодовка

В том же 1977 году на Троицу сорок две семьи из Находки получили долгожданные вызовы из США. К осени получили отказы.

До сих пор из их памяти не выветрились услышанные когда-то слова овировцев:

- Эти вызовы присланы от ЦРУ.

- Что вы ссылаетесь на Декларацию прав человека? Никаких прав на эмиграцию этот документ не дает.

- Чихали мы на международные законы.

И, наконец, такой диалог:

- Когда Всевышний мне прикажет, тогда и отпустим.

- А кто ваш всевышний?

- Леонид Ильич.

От обиды 4 октября решили объявить голодовку, одновременно с единоверцами в Украине, Прибалтике и Краснодарском крае. Она продолжалась десять дней и была приурочена к Белградскому совещанию стран — партнеров по Хельсинским соглашениям.

Юрий Жеребилов написал начальнику участка Стрельникову заявление: «В связи с голодовкой из-за отказа моей семье в выезде из СССР прошу дать мне отпуск без содержания сроком на 10 дней». Тот бумагу разорвал, но отпуск дал. Ценил бригаду сантехников, на них можно было положиться.

По «Голосу Америки» тут же передали сообщение о голодовке. Откуда узнали? В КГБ подозревали, что у них радиостанция где-то спрятана. А у них всего-навсего был особый номер телефона кого-то из американского посольства и они по нему звонили в случае необходимости.

По словам Жеребилова, «на сопочке всегда стояла военная машина с прослушкой». Проходя мимо по пути на молитвенное собрание (если опаздывал), он слышал доносившиеся оттуда их церковные гимны.

Его таскали по допросам, не раз арестовывали, но Бог миловал, не посадили, хотя фамилия Жеребилова стояла под всеми воззваниями и другими антисоветскими документами. Но в органах никогда ничего не подписывал. Даже предупреждения об ответственности в случае «продолжения антисоветской пропаганды». Только говорил, что не считает себя преступником, и требовал соблюдения Конституции. Имел собственный экземпляр Уголовного кодекса РСФСР и, к удивлению чекистов, периодически на него ссылался.

Спустя много лет, в ноябре 2009 года он попросил меня прислать ему новый российский кодекс. Ума не приложу, зачем.

И еще, как ему казалось, «местным гебистам доставалось за то, что не могли за нами уследить. Как же так, пятидесятники то и дело мотаются в Москву, дают интервью западным кореспондентам, а вы ничего не знаете! У нас в церкви не было стукачей, оттого их проколы».

Он был причастен к составлению первого эмигрантского списка, переданного через Хельсинскую группу в США. Отправился с ним вначале в Старотитаровскую, взял билет до Краснодара, ведь гебисты следили за теми, кто летел в Москву, чтобы не допустить их к правозащитникам.

- Что в портфеле? – спрашивают.

- Рукописи в издательство везу.

А в портфеле заявления находкинских семей, истории их преследований, отбирания детей и проч. Пропустили, пошел на посадку в самолет.

Дрова для старушки

Любопытный эпизод вспоминает один из находкинских сантехников. В 1977 году верующие оказались в одной бригаде. Однажды определенный к ним новичок отпросился у бригадира, чтобы отвезти дров какой-то старушке. Но кто-то из своих подметил, что побежал он не к автобусной остановке, а в противоположную сторону, и сел в поджидавшую его черную «Волгу». Это была машина гэбэшного майора, работавшего по пятой линии и упекшего в тюрьму нескольких находкинских пятидесятников.

Молодых верующих в незарегистрированных в церквях инструктировали так: «Если КГБ проявил к тебе интерес, заяви об этом публично в церкви, и от тебя отстанут».

Наутро бригадир при всех поинтересовался у новичка, почему несчастная старушка без дров оказалась майором-чекистом. Вместо ответа тот подхватил свой чемоданчик и исчез в тот же день из Находки.

Константин Преображенский приводит этот эпизод в книге "КГБ в русской эмиграции"[cxvii], рассказывая, как офицеры командировались на нелегальную работу в те или иные религиозные общины. Там они, чуждые религиозной жизни, иной раз попадали в разные нелепые, а порой трагические ситуации.

В середине семидесятых годов сотруднику одного из провинциальных горотделов КГБ удалось внедриться в секту скопцов. Были и есть в России люди, оскопляющие себя ради Царствия Небесного, уверенные, что после Страшного суда спасены будут только евнухи. Во время одной из бесед они предложили ему сесть на скамеечку. Та неожиданно переломилась надвое, блеснули ножи, и в мгновение ока чекист сам пережил огненное крещение и стал скопцом. Звучит неправдоподобно, тем не менее известно, что об этом случае, посмеиваясь, коллеги несчастного по всей стране рассказывали друг другу.

О протестантах Преображенский впервые услышал еще во время учебы в Минской школе КГБ, говорили, они «плохо поддаются вербовке на материальной основе и о том, что хорошо работают, часто оказываясь лучшими по специальности. Но ведь им нельзя присваивать звание "Ударник коммунистического труда"! Вот и ломают парткомы голову, обращаются за советом в КГБ».

По утверждению Преображенского, все, кто был «в церковном начальстве» в зарегистрированных общинах, обязаны были, как минимум, подписать обязательство о добровольном сотрудничестве с КГБ, а некоторые являлись секретными агентами - имели клички и писали регулярные отчеты о проделанной работе.

В этой связи мое внимание привлек рассказ пятидесятнического епископа «об одном брате, которого вызвали в КГБ и сказали, чтобы больше не посещал служений («дома можешь себе молиться, сколько душа пожелает»), а иначе пусть готовится «на 25 лет к белым медведям». Увидев, что «клиент» задрожал (дома жена молодая, дети малые), ему велели прийти через три дня. Верующий принял угрозы за чистую монету, три дня постился и пришел в назначенное время с собранными женой сухарями и бельем: «Готов на 25 лет к белым медведям». Его выгнали вон.

Сибирский охотник

«Боже мой, что же с ними творили!» – вспоминает Зарина. В ее памяти живы многие подробности, особенно касающиеся детей, которых у верующих отбирали и отправляли в разные детские дома и интернаты. Запомнилось, как приезжали на машине и били стекла в квартире, а под окном спал младенец.

Эта история случилась в Находке. В девять вечера в доме Анюты Чуприной закончилось служение, а в двенадцатом часу в их окна полетели камни. Все стекла были выбиты, рамы сломаны, в стенах выбоины от камней. На четырех кроватях насчитали сорок два булыжника. Сами Чуприны успели забежать в смежную комнату, куда камни не залетали.

Единоверцы помогли отремонтировать дом, но прежде сфотографировали и отправили фото в американское посольство. Посылка сработала, спустя какое-то время Анюту пригласили в Москву для получения вызова.

Она приехала в столицу вместе с Н., активным связным между различными группами будущих эмигрантов. По причинам, которые будут понятны читателю, я не называю фамилию этого человека. Вообще-то она довольно-таки известна и чаще других встречается в документах правозащитников. В посольство их не допустили, обоих – Анюту и Н. - забрали в милицию, где составили протокол и отпустили.

Из милиции он, как ни странно, отправился прямиком к Щегловым и, естественно, привел за собой «хвост». Зарина рассказывает, что с этого момента их «пасли, с утра до вечера рядом с домом машина стояла». Но зла на Н. не держит, характеризует его следующим образом – «красавец, по типу сибирский охотник, бесстрашный, но с какой-то червоточинкой».

Многие мне рассказывали об этом человеке, его необъяснимых иной раз поступках, и у меня сложилось впечатление, что порой он действовал по принципу «чем хуже, тем лучше». Скажем, в декабре 1977 года пришел на почту и передал изумленной девушке-телеграфистке телеграмму, адресованную президенту США Джимми Картеру: «Поздравляем Вас с Рождеством Христовым. Слава в вышних Богу, на земле мир, в человеках Благоволение... Желаем здоровья и успеха в Ваших усилиях в защите Прав Человека. Просим Вас и весь американский народ совершить молитву в День Рождества за тех, кто не имеет свободы вероисповедания. Церковь христиан-пятидесятников города Находка».

На следующий день его вызвали в почтамт и вернули деньги за телеграмму. Потом вызвали в КГБ. Побеседовали и отпустили. Посадили его несколькими годами позже.

Н. вообще выражал свои чаяния весьма прямолинейно: «Если в программе партии записано, что коммунизм и религия несовместимы и цель этой страны — построение коммунизма, то, естественно, нам не на что надеяться. Единственный выход для нас — эмиграция».

Он полагал себя лидером, хотя другие это не очень признавали. В мае 1977 года в Москве, на одной диссидентской квартире, хозяева которой уехали отдыхать, каким-то чудом пятидесятникам-эмигрантам удалось собраться на свой съезд. Видимо, их все же не так пасли, как диссидентов и евреев-отказников, у которых такие вещи не проходили.

Незадолго до него Н. сказал Горетому, что съезда не будет. Но тот все же узнал и приехал. Видимо, из-за их соперничества у движения так и не было единого лидера.

Из Большого в Малый

Нынче Н. публично уверяет, что в 1977 году склонил капитана КГБ к тайному сотрудничеству в защиту верующих. Однако никаких подтверждений этому заявлению я не обнаружил. Зато есть повод упомянуть два подлинных сюжета того же рода.

В свое время из трифоновского романа «Нетерпение» я узнал о писаре Охранки Николае Клеточникове. Во времена "Народной воли" он по идейным соображением стал добровольным осведомителем революционеров и предупреждал их о готовящихся арестах, пока не был арестован и казнен.

Век спустя такую же роль для политических диссидентов и правозащитников сыграл проникшийся к ним симпатией капитан КГБ Виктор Орехов. За контакты с ними, предупреждения об обысках и арестах его предали суду, но оставили в живых. До разоблачения он был на хорошем счету, во всяком случае Евгения Альбац пишет, что «его поощрили поездкой с труппой Большого театра в Японию. Большой танцевал, Орехов — следил, чтобы кто-нибудь из балерунов там не остался или не вступил в контакт с иностранцем, а еще — тихо, про себя, обалдевал от загнивающего капитализма»[cxviii].

Это было в семидесятые годы, когда солисты балета Большого то и дело становились невозвращенцами. Помню анекдот тех времен – «на заграничные гастроли уехал Большой театр, а вернулся – Малый».

«Кнутом и пряником»

Власти, как могли, противодействовали «сектантской угрозе» - строптивые предавались суду, а добровольно покинувшие религиозные общины поощрялись.

Передо мной на дисплее выпуски «Хроники текущих событий» – те самые, которые перепечатывались когда-то на папиросной бумаге и передавались с немалым риском, теперь можно легко найти в интернете. Меня интересует сорок четвертый выпуск (март 1977 года). Он богат «текущими» событиями. Аресты Александра Гинзбурга, Анатолия Щаранского, наконец, обмен Владимира Буковского на Луиса Корвалана, на который народ отозвался памятной частушкой («Обменяли хулигана на Луиса Корвалана. Где найти такую б..., чтоб на Леню поменять?»).

Здесь же – отчет Лидии Ворониной о поездке в общины пятидесятников станицы Старотитаровская Краснодарского края и гор. Находки. В нем рассказывается о том, что пятидесятники прошли всю территорию Советского Союза от Черного моря (Одессы, где возникла первая община — в 1918 году) до Японского (Находка, 1957 год), а общая численность их достигает пяти тысяч человек. На протяжении почти 60 лет эти люди постоянно убегали от преследований, кочуя из города в город. Теперь эта же причина лежит в основе их желания покинуть страну совсем: «Дальше бежать некуда,— говорит В. Ф. Патрушев, член Совета по эмиграции находкинской общины,— дальше океан». Василий Патрушев, если кто забыл, это тот, кто когда-то отключил воду в номере японца в гостинице «Восход».

Надо сказать, что популяция «эмигрантов» распространялась по стране неравномерно. Находка, как говорили на лекциях и писали в те годы в атеистической литературе, стал "меккой" трясунов. Станица Старотитаровская, куда увел верующих Горетой, был другим полюсом рассеяния. Потом к ним примкнули Украина, Литва.

Воронина рассказывает, как в Приморском крае начал действовать так называемый Комитет по защите прав верующих, и как комитетчики ходят по домам верующих, уговаривая отказаться от эмиграции, а детей — отречься от родителей; одним сулят всяческую помощь, квартиры, образование, хорошую работу (все то, чего их систематически лишают), а другим — угрожают. Читают им письма от эмигрировавших пятидесятников, описывающие ужасы капиталистического рая. Неизвестно, - добавляет Воронина, - каким образом "общественность" заполучила не адресованные ей письма.

Меня заинтересовал вопрос, действительно ли это были письма реальных людей и если да, то что там было написано. Одному из моих собеседников удалось припомнить, что Плотников, переехавший из Израиля в США, в своих письмах действительно не советовал туда торопиться. Без языка, писал он оттуда, там делать нечего. Сам Плотников до пенсии работал на мебельной фабрике и за тридцать лет жизни в Америке языку так и не выучился.

«К конце семидесятых в Старотитаровской, - продолжает Воронина, - стали натравливать население на общину, пожелавшую эмигрировать. Устроили сход, на который привезли комсомольцев из других станиц, прибыло начальство из Краснодара. Подавших просьбы о выезде просили придти на сход, обещая дать возможность выступить по этому поводу. Однако получили слово только те, кто называли их изменниками и отщепенцами. Из толпы кричали, что подающих на эмиграцию надо посадить в тюрьму, а то и расстрелять или повесить».

Жене Горетого в детской больнице, где та работала уборщицей, врач сказал: «Нам очень нужен работник на кухне, но я не могу перевести туда вас, так как о вас известно, что вы сектантка, и люди будут бояться, что вы отравите пищу детей». Это говорилось женщине, которая родила 14 детей и растила их в невероятно трудных условиях.

«Под видом осуществления религиозных обрядов»

Борцы за эмиграцию часто прибегали к жанру «обращений» в международные организации. «По нескольку раз в неделю с трибун клубов, домов культуры, лекториев училищ, общежитий читаются лекции, информирующие население, что верующие — это враги, фанатики, предатели, агенты ЦРУ, шпионы. В местных газетах печатаются заметки, представляющие нас как злодеев и предателей... – так писали находкинские пятидесятники в адрес Белградского совещания по проверке выполнения Хельсинского соглашения. - Эта официально проводимая кампания подстрекает население к расправе над верующими... Атмосфера в городе накалена, наши женщины не могут выйти на улицу: им угрожают, избивают. Васильева Л.И. была избита на улице. Бандиты кричали: «Баптистка, на ЦРУ работаешь, получай!»[cxix]

В сентябре 1979 года в Канаде, в Ванкувере состоялся XII Всемирный конгресс пятидесятников. В обращении к конгрессу, поданном от имени двадцати тысяч подавших на эмиграцию, сказано: «Безбожный советский режим закрепостил нас и, обнесши Великую Христианскую Русь железным занавесом, превратил ее в страшный дом рабства. Из-за того, что мы не кланяемся их грозному ВИЛу, нас бросают они в огненную печь своих сверхтюрем и концлагерей...»[cxx]. В этом цветистом тексте нельзя не узнать руку Горетого.

Его, кстати, приглашали на тот конгресс. Правда, поехали совсем другие люди, а он, вместе с дьяконом Николаем Бобарыкиным, был арестован. Из борцов за эмиграцию Горетого судили первым, за ним последовали еще сорок братьев и сестер.

Конгресс не только отказался поддержать их, но даже и не обсуждал вопрос о религиозных преследованиях в Советском Союзе, чтобы не ставить в неудобное положение коллег, приехавших оттуда официальных представителей верующих. Известный борец за пятидесятническую эмиграцию Борис Перчаткин, возмущаясь «выездными» за «обслуживание идеологической машины безбожной власти», рассказывает, что на вопрос, сидят ли у нас за веру, «всехбешники» отвечали: "Да, у нас сидят пятидесятники, сидят баптисты. Но ведь ваши американские верующие тоже попадают в тюрьмы". "Да, сидят, если они преступление совершили", - соглашались американцы. "Ну вот и у нас то же самое!"

В этот момент в Ванкувере случайно оказался Владимир Буковский и он, выступая по канадскому телевидению, пристыдил делегатов конгресса.

...Горетому вменили тяжелую семидесятую статью, преемницу сталинской пятьдесят восьмой – «антисоветскую агитацию и пропаганду». Ему припомнили все возможные эпизоды за три года бурной деятельности - пресс-конференции на частных квартирах, обращения, воззвания и протесты, как он «с помощью зарубежных антисоветских центров» распространял «клеветнические измышления о преследовании верующих, порочащие советский общественный и государственный строй», которые в дальнейшем использовались буржуазной пропагандой.

Приговор судебной коллегии Краснодарского краевого суда от 8 августа 1980 года выглядит весьма солидно. В брежневские годы по семидесятой статье судили редко, поскольку для ее применения надо было доказать присутствие у обвиняемого цели подрыва и ослабления Советской власти. На этот случай власти ввели в уголовный кодекс похожую статью, но послабее, с не столь серьезной санкцией – 190 прим. Но тут враг был столь опасен, что судьи постарались доказать «прямой умысел» на «подрыв и ослабление».

Горетой утверждал, что не ставил перед собой цели подрыва и ослабления Советской власти, стремясь лишь к одному – эмиграции. А что касается резких выражений (от них не уйдешь), то их использование было вызвано его переживаниями в связи с тяжелым положением верующих в СССР. В опровержение этих доводов суд привел текст письма Горетого к президенту США с призывом применить к СССР экономические санкции и прекратить с ним торговлю хлебом. В приговоре обращалось внимание не только на содержание переданных на Запад документов, но и на участников передачи - «отщепенцев», под которыми имелись в виду диссиденты-правозащитники.

Другая вмененная ему статья, 227-я, была «дежурной» для такого рода процессов. «Под видом проповедования религиозных вероучений посягал на права граждан и побуждал к отказу от общественной деятельности и исполнения гражданских обязанностей» Горетой призывал верующих к эмиграции. Суд отверг его заявление о том, что каждая семья решала этот вопрос самостоятельно, и признал его «руководителем «движения» верующих за эмиграцию из СССР». «Руководящая роль» Горетого усмотрели и в следующем эпизоде – «когда жители станицы, возмущенные противоправными действиями Горетого и его общины собрали сельский сход..., то Горетой скомандовал покинуть этот сход, и верующие последовали за ним».

В зал суда семью не пустили, заполнившие его люди одобрительно восприняли приговор – семь лет лишения свободы и пять ссылки.

Допрос

В Находке в 1979 году Зина Жеребилова увидела во сне Петровича, который настоятельно советовал ей поскорее спрятать все документы, относящиеся к эмиграции. Наутро они с Юрием сложили все что было в стеклянную банку и закопали в огороде.

Вскоре за ними явились, и ничего не найдя, увели Юрия на допрос.

- Писали с Горетым воззвания? - И показывают его фамилию под одним из них. А там слова типа «кровавый катафалк во главе с вождем пролетариата» и остальное в том же духе, Николай Петрович любил сильные выражения.

Сказать, что не подписывал, Юрий не мог и ответил, что дал Горетому согласие ставить свою фамилию под любыми документами, способствовавшими выезду.

Три часа длился допрос, после чего следователь записал все сказанное, причем довольно точно. Прочитав протокол, Юрий подумал, что некоторыми своими показаниями все же может усугубить положение Петровича (он уже понял, что тот арестован) и отказался подписывать, сославшись на мелкие неточности. И, главное, стал возмущаться тем, что следователь записал его слова в конце допроса, тогда как должен был записывать его ответы сразу после каждой фразы. Как вести себя на допросе, ему преподали урок правозащитники. К тому же, как уже говорилось, он располагал собственным экземпляром уголовного кодекса.

Следователь в сердцах разорвал протокол. И еще два часа задавал те же вопросы. Теперь Юрий отвечал уже немного иначе. Но записано было и на этот раз точно.

- Все правильно?

- Да, но все равно не буду подписывать.

- Почему же?

- Из религиозных убеждений.

- Так и запишем.

Друг мой Колька

Горетой в своих мемуарах рассказывает о Кольке М., который хотя и был из семьи верующих, и его дед тринадцать лет сидел за веру, сам оказался «с червоточинкой». Он опередил его в выборе спутницы жизни, которая, отказав Горетому, отдала сопернику руку и сердце. «Я, поплакав немного, вскоре нашел себе ту, с кем живу и поныне, и благодарю Бога за его выбор»[cxxi].

...Подаренная им на свадьбу фарфоровая ваза треснула и развалилась без чьего-либо прикосновения. Верующие увидели в том недобрый знак и предрекали, что брак разрушится. К тому же расстроенная невеста призналась кому-то, что «она уже не девица, ибо Колька познал ее прежде брака».

Так оно и вышло, после армии Колька стал жить с другой женщиной, оставив Анну с ребенком. Правда, спустя какое-то время стал проситься обратно. И Анна, представьте, обратилась за советом к пресвитеру. Тот – к братьям. Те разделились во мнениях. Одни советовали и ее исключить из общины, если примет прелюбодея. Другие – большинство - оказались более милосердны и разрешили принять блудного мужа.

Эта история ничего вам не напоминает? Я уже говорил и не раз повторю – сектанты такие же русские, советские люди, какими мы были. Не совсем такими, конечно, но все же...

Когда барнаульские пятидесятники переселились в Находку, Колька совершил серьезную автоаварию (он работал водителем). Органы взяли его в оборот и в конце концов замяли уголовное дело в обмен на согласие сотрудничать.

В паре с антирелигиозным лектором Лентиным отрекшийся пятидесятник стал выступать в городских клубах с рассказами о сектантах-изуверах. Народ с удовольствием приходил послушать. По-видимому, те самые изуверы тоже захаживали на лекции.

Горетой пишет, как гебисты жаловались ему (на одной из «профилактических» бесед) на его родного брата Андрея: дескать, не дает проходу нашему Лентину. Читает он лекцию в Находке – он там, читает во Владивостоке – он тоже там, и везде ставит палки в колеса. Видно, брат задавал бывшему единоверцу каверзные вопросы, «срезал», по точному шукшинскому выражению.

Между прочим, антирелигиозные лекции у нас в стране и прежде нередко имели эффект, прямо противоположный задуманному. Проханов, вспоминая двадцатые годы, отмечал: «атеизм помогал нам в распространении Евангелия и расширении нашей духовной работы… Атеисты любили организовывать так называемые антирелигиорзные беседы в больших залах, которые наполнялись толпами людей. Обычно первым выступал докладчик против Бога, религии и морального закона. После них защитники религии тоже имели возможность выступить. Аудитория обычно перебивала защитников аплодисментами …и просили у наших проповедников адреса их церквей. В результате слушатели пополняли наши церкви»[cxxii].

Потом под именем отступника вышла книга, которую он, «забыв Бога и совесть», преподнес книгу Горетому с дарственной надписью: «Пресвитеру Петровичу от Кольки». Пресвитер посоветовал изменить надпись на следующую: «От сатаны и предателя, Иуды Искариотского», а потом уже указать свое имя.

Прототип Кольки М. легко вычисляем. Его имя Федор Мячин. Изданная под его именем книга - «Мой разрыв с сектантами-трясунами» - на протяжении многих лет входила в «арсенал научного атеизма», издавалась не только на русском, но и на языках народов СССР (во всяком случае, мне известно украинское издание). В ней можно найти отголоски той истории: «...руководитель общины Николай Горетой подолгу беседовали со мной, внушая, что господь простит отступничество, если я раскаюсь. Видя, что я не поддаюсь ни на угрозы, ни на уговоры, сектанты постарались вмешаться в мою личную жизнь и принесли мне немало горя».

Но главное содержание книги составляют пассажи такого рода: «Меня мучает совесть, когда я думаю о юношах и девушках, которых сам вовлек в общину... Мне стыдно, друзья. Пусть эти откровенные строки помогут мне хоть немного искупить свою прежнюю вину перед вами. Не бойтесь навлечь на себя гнев фанатичных «братьев» и «сестер», преодолевайте ложный стыд перед религиозными родителями, сами рвите с трясунами и другим открывайте глаза»[cxxiii].

Рассказ о предателе в рукописи Горетого завершался тем, что Колька М. запил и бросил Анну, на шее которой к тому моменту было трое детей. С того момента многое изменилось. Прошли годы, хулитель Духа Святого Федор Мячин давно покаялся, вернулся в церковь и даже эмигрировал с единоверцами в Америку. Сейчас живет в городе Портлэнд, в Доме для престарелых. Историю с книгой никто не вспоминает. Люди больше помнят другой удивительный факт его биографии – то, что он трижды женился на своей жене, матери его детей.

«Хвалебный примитив юродивый

В честь Бога, мирозданья. Родины».

В заголовок этой главки вынесено название одной поэмы. Но обо всем по порядку.

На этих страницах уже не раз встречалось имя православного священника Глеба Якунина. Напомню молодому читателю, о ком идет речь.

Это, как говорится, человек-легенда, религиозный диссидент номер один. В середине семидесятых отец Глеб организовал Христианский комитет защиты прав верующих, который поддерживал борьбу пятидесятников за право выезда из СССР. В восьмидесятом осужден за "антисоветскую агитацию и пропаганду". Лефортово, Пермь-37, якутская ссылка. По амнистии, в 1987 году вместе с другими узниками совести вернулся в Москву и даже был восстановлен Патриархией в сане священника.

В силу общественного темперамента не мог тихо сидеть на приходе, избрался народным депутатом. После гекачепистстского путча был допущен к архивам КГБ и не замедлил выступить с разоблачением агентов среди высшей церковной номенклатуры. В девяносто третьем был лишен сана священника, не захотев расставаться с депутатским статусом после того, как Синодом было принято решение о недопустимости участия клириков в политике на профессиональной основе. Как депутат первой Государственной думы, продолжал ходить в рясе, и в конце концов его предали анафеме.

Наше шапочное знакомство состоялось в 1993 году в Кремле, на Конституционном совещании, в одном из перерывов которого он наливал себе нарзан и, по-зэковски подмигнув мне, предложил попить «кремлевской водички». Потом мы несколько раз вновь сталкивались, что позволило на правах старого знакомого напроситься на интервью.

...Наш недлинный разговор, состоявшийся жарким августовским вечером 2009 года у памятника Пушкину, поначалу не клеился. С теологической точки зрения учение пятидесятников, при всем к ним уважении, не было близко моему собеседнику, особенно говорение на языках. В его понимании Иисус дал апостолам этот дар одномоментно, чтобы нести Его слово разным народам, повторение же чуда с завидной регулярностью несколько смущает.

И только в ответ на мои расспросы по персоналиям он оживился, вспомнив о важном для него эпизоде, имеющем отношение к одному из персонажей этой книги.

В том несчастном восемьдесят втором году Якунин сидел в БУРе и, сбившись со счета дней, пропустил пасху. Он понял это, когда шнырь передал ему от одного из сокамерников пасхальное поздравление, и от расстройства заплакал.

Первое, что бросилось ему в глаза при выходе из карцера, была колючая проволока. Почему-то подумалось, что и у Христа был венец из колючки. Раньше священнику была чужда метафора, к поэзии он относился прохладно. А тут из него полились стихи.

Позже, в ссылке в Якутии он завершил свою поэму. Ее легко найти в интернете, и все же пару строчек для наглядности процитирую.

Правоверья не нарушив

Веру выверил

И теперь наружу Душу

Выверну.

Сокамерника, подвигшего Глеб Якунина на поэтические подвиги, звали Николай Горетой.

В Западной Украине

Василий Шилюк из Ровно узнал о находкинских пятидесятниках, добивавшихся выезда, в 1977 году из «Голоса Америки» и стразу вспомнил о давнем пророчестве. В 1958 году, на богослужении через Ульяна Мельничука, отсидевшего пять лет за отказ от присяги, было сказано: «Так говорит Господь - будешь жить в другой далекой стране, среди народа, языка которого не будешь разуметь»[cxxiv].

Потом проведали об общине Горетого, находившейся куда ближе, чем Дальний Восток, в Краснодарском крае. Ровенские пятидесятники ужасно разволновались от такого соседства и решили отправить в Старотитаровку шилюковского тестя Николая Красуна. Тот вернулся, впечатленный встречей с Горетым, и выслушав его рассказ, вся община, почти сто человек, решила эмигрировать. Написали заявления и отправили с курьером в Старотитаровку с тем, чтобы оттуда их переправили в Москву и за границу.

Это было начало. Прослышав о новости, в дом тестя пошли люди, принося новые заявления. Уже за первый месяц тысячи верующих с Западной Украины приняли решения об эмиграции. Подыскали безопасное место, где прятали документы – городское кладбище, рядом с которым жил один из конспираторов. Мертвые тайн не выдают.

«Эмигрантов» переписывали, штрафовали, пугали, писали ругательные письма с угрозами («продажная шкура империализма»), вызывали куда надо, беседовали по душам, допрашивали и даже били. Им оставалось молиться: «Господи! Когда все это окончится? Когда мы сможем свободно собираться для молитвы перед Тобой? Когда мы сможем свободно дышать дарованным тобой для всех воздухом? …Мы устали, а сила в Тебе. Вступись за нас и выведи нас с этой безбожной страны».

Бесстрашному Шилюку удалось наладить связь с американским консульством в Киеве и даже встретиться с американскими сенаторами. Для этого он приехал в Москву и, уйдя от слежки, добрался до гостиницы Россия, где остановились американцы. Пришлось немного подождать, пока те поговорят с евреями-отказниками, потом пришла очередь Василия с соратниками. Сенаторы долго рассматривали протоколы о штрафах за богослужения, внимательно слушали рассказы о гонениях за веру.

Шилюк благодарил Бога за то, что берег «от коварных, когтистых лап КГБ». Не уберег, в конце концов его посадили. Но до того, с Божьей помощью, по его словам, случались чудеса. Однажды, к примеру, гебисты не смогли открыть незапертую дверь, за которой он стоял, пряча нелегальную литературу.

В своей книге он вдохновенно рассказывает, как курьеры нелегальной почты возили в Москву запретные документы, пряча в своих сумках тысячи заявлений и обращений, материалы для «Хроники текущих событий». Одним из них был Михаил Копоть. «Кроме веры в Бога и выезда из СССР, - сообщает Шилюк, - у него не было еще какой-то другой цели» (выехал первым с Украины летом 1987-го)[cxxv]. Другой была Валя Клумач, мать восьмерых детей - их преследователи не обращали внимания на женщин.

Об этой женщине с боевым характером я слышал и от Зинаиды Жеребиловой. Когда ее мужа Ивана вызывали в милицию, она отправлялась туда вместе с ним, и его отпускали оттого, что не хотели с ней связываться.

«У вас что, Библия другая?»

Так говорили им в органах власти, сравнивая с законопослушными верующими. Из письма пятидесятнических пасторов председателю Совета по делам религий В.А. Куроедову (1977 год): «в некоторых общинах среди верующих распространяются нездоровые взгляды на эмиграционный вопрос, который требует правильного разъяснения и оценки с евангельской точки зрения»[cxxvi].

Власть нажимала на руководителей зарегистрированных общин, чтобы те сами боролись с эмиграцией. Представитель пятидесятников во ВСЕХБ, уже упоминавшийся на этих страницах Петр Шатров призывал их «отговаривать безумцев, желающих эмигрировать». У тех, правда, бывали слабые возражения. Согласно опубликованной протокольной записи совещания в Донецке (1977 год), некоторые пресвитеры робко указывали на то, что «якобы при Ленине свободному выезду не препятствовали, ныне искривление ленинской политики».

Как вспоминает один из руководителей пятидесятнического союза Павел Бак, ту ровенскую общину называли Церковью эмигрантов. Сам из Западной Украины, он был знаком с ними. Грамотные, не бедные люди. Не пройдем мимо этого эпитета, для протестанта богатство – достоинство.

Павел Анатольевич бывал на их службе, все то же самое, что у всех пятидесятников. никаких отличий. За исключением одного – стремления уехать в Америку, что воспринималось их единоверцами как ересь. «Эмигрантов» изолировали в общении, отторгали, запрещали посещать службу, проповедовать и даже петь псалмы. Как только стали выпускать за границу, в 1988 году ровенские уехали первыми.

От Юрия Жеребилова я узнал, что в Находке «отделившихся» братья называли «иммигрантами». В 1976 году их было примерно человек четыреста (с детьми), половина от всех пятидесятников города. Их не раз предлагали отлучить от церкви, да не получалось. Он даже сам написал бумагу об отделении «иммигрантов» и отдал ее пресвитеру Семену Белко, объяснив, что делает это дабы не подвергать опасности остальных. Пресвитер взял заявление и заплакал.

Название – «Церковь эмигрантов» - можно отнести ко всем верующим, кто мечтал об отъезде и стремился к нему. Эта была сравнительно небольшая часть пятидесятников и еще меньшая – баптистов-инициативников, не так уж много. Но и не так мало. На пике, в 1978 году, в списках желавших эмигрировать насчитывалось около 20 тысяч пятидесятников. Эта цифра многократно превышает число диссидентов, боровшихся с режимом.

Они были диссиденты в квадрате, иные из них называли себя верующими правозащитниками. По их подсчетам, 400 лет тюрьмы - тот общий срок, который отсидели борцы за эмиграцию. Маргиналы среди маргиналов. Изгои среди изгоев. По утверждению известного психолога Игоря Кона, для того, чтобы полностью порвать с системой, «требовались не только смелость, но и определенный тип личности (не всегда приятный, некоторые диссиденты были органически неспособны ни к какой конструктивной деятельности) и наличие соответствующей среды[cxxvii]».

Сегодня их поведение может показаться нам странным. Но если ты родился в другое время, должен понимать, что нынешняя религиозная свобода, при всем ее несовершенстве, выстрадана этими людьми. Они всегда были внутренне свободны. Им даже не пришлось по-чеховски по капле выдавливать из себя раба. Благодаря вере, они порвали с системой и жили по другой системе координат.

…Позднее создался комитет по эмиграции во главе с Шилюком, в него вошли Сергей Онищенко, Павел Ихтеров, Тимофей Прокопчик, Юрий Жеребилов и другие. Полсотни было тех, кто организовывал тайные встречи, ездил по городам и сёлам, собирая заявления и списки.

Бресенден: «К сожалению, немного было людей, понимавших, что Бог поднял вопрос о выходе, и за это надо бороться и даже пострадать». В то же время он думает, что большинство рядовых членов церкви, в отличие от дьяконов и епископов, были согласны с идеей эмиграции. Пресвитеры поместных церквей, по его мнению, в большинстве своем знали о предсказании, но боязнь пострадать заставляла их идти на компромисс с властями. Зато сейчас все они признают, что эмиграция была исполнением воли Божьей, и даже те, кто в своё время были её противниками.

«Удар мы приняли на себя, а пасторов больше не трогали, их перестали сажать. Но эти же пасторы стали гнать нас, отлучать, преследовать», - пишет Шилюк. «Один из пасторов заставлял людей писать письма покаяния, мол, извините, господа коммунисты, я попал под влияние диссидентов. Этот пастор мне лично говорил, что надо Богу служить, а не политикой заниматься. В Америке он оказался в числе первых, как и другие браться, когда отлученные ими еще не начали оформлять документы на выезд»[cxxviii]. Но это случилось уже в конце восьмидесятых.

Такое отношение к ним проявляли руководители как официально признанных общин, так и незарегистрированных. И те и другие отговаривали верующих от эмиграции, отлучали «эмигрантов» от церкви.

Поясню, власть неохотно регистрировала пятидесятнические церкви, их вероучение считалось изуверским и антигосударственным. Многие общины и сами не стремились к регистрации, поскольку тогда пришлось бы подчиниться общим правилам, в число которых входили ограничения на религиозное обучение детей. В тех пятидесятнических общинах, где практиковали «омовение ног», следовало бы отказаться от него по санитарным нормам.

Зарегистрированные церкви сотрудничали с властью, дабы сохранить молитвенные дома и то немногое, что в них было. Но, как ни парадоксально, именно там было больше «эмигрантов», чем среди незарегистрированных. Руководство последних (федотовцы, например) полагало, что христиане должны страдать за веру и не уклоняться от креста, оставаясь в своей стране со своим народом. Там, где их народ, к несчастью, был.

Сергей Ряховский вспоминал, как, будучи членом совета епископов и потому обязанный бороться с эмигрантскими настроениями, в 1977 году женился на девушке из украинской общины, которая сама занималась сбором списков, он еще упрашивал ее отречься от этой идеи.

Век радио

На Мадридскую встречу стран, подписавших Хельсинкские соглашения, было отправлено большое число писем пятидесятников, а в день ее открытия - 11 ноября 1980 года 1300 человек начали пятидневную голодовку, все еще надеясь привлечь внимание к своим проблемам.

В письме к президенту Роналду Рейгану, написанном от имени Братского Совета пятидесятников (1981 год), звучит отчаяние: «На все законные наши просьбы правительство СССР отвечает молчанием или кратким словесным ответом: «Никуда вы не поедете, и никому вы не нужны". Наши обращения к международной общественности вызвали гнев наших властей к нам... После Мадридской встречи обещают с нами вообще расправиться. Из людей нам не на кого положиться, нет! Да возбудит Господь Ваше участие, господин президент, к нам!... Примите нас в Вашу страну... А пока мы находимся в СССР, просим Вас, господин президент, дайте указания представителям Вашей страны в СССР, корреспондентам, дипломатам не избегать контактов с нами. Ведь мы не имеем ни связи, ни средств, ни достаточной свободы для устного или письменного общения с иностранцами... Мы страдаем и не можем сообщить об этом всему миру. Просим Вас, господин президент, вступитесь, пожалуйста, публично по нашему вопросу, поддержите нас и обратитесь к Л. Брежневу, чтобы он отпустил нас..."

Почему именно Америка? С пророчествами это было никак не связано. Как мне говорили, она первой приходила им в голову, как противовес СССР, другой полюс в мировом противостоянии. США, куда спокон веку стремились религиозные диссиденты, виделись им страной, где воплощался их идеал христианского демократического государства, невозможный в СССР.

«На вопрос прокурора, почему он нарушает советские законы, тогда как в Евангелии сказано о подчинении властям, Уманец ответил, что со времени написания Библии прошло две тысячи лет и этот пункт к Советской власти не относится, это касается США, где у власти находятся верующие, и их законам он бы подчинялся»[cxxix]. Это из отчета уполномоченного Николаевского облисполкома Б. Шлепенкова о суде над семидесятилетним Уманцом И.И. Возможно, какую-то часть из отмеренных ему пяти лет добавили за такие слова.

Из Америки вещали «голоса». Павел Бак из детства запомнил, как в 1968 году отец купил транзисторный радиоприемник, и три раза в неделю вся семья садилась вокруг него послушать передачи Трансмирового радио. Бабушка то и дело крутила ручку, иначе было не избежать гула глушилок.

Евангельские программы вели проповедники Яков Шиленко и Ярл Пейсти. Их имена так много значили для рассказчика, что он удивился тому, что мне они не знакомы. Позже я узнал, что эти передачи были невероятно популярны среди верующих, литературы-то вовсе не было. Находчивые пасторы делали магнитофонные записи проповедей. По этой причине в 1962 году на Украине всем зарегистрированным общинам запретили пользоваться в молитвенных домах магнитофонами.

В конце семидесятых у некоторых впечатлительных ровенских пятидесятников были откровения о скором открытии границ и отъезде в Америку, где они будут работать в Белом Доме и по радио проповедовать на Россию. Еще Павлу Анатольевичу запомнился шутливый диалог отца с соседом. Тот возмечтал о времени, когда сможет проповедовать по телевидению. Отец пообещал в этом случае разбить «ящик» – «я слишком хорошо тебя знаю».

Миф

Шилюк пишет: «В 1978 году нам удалось приобрести план по эвакуации сектантов-изуверов в Сибирь и на Дальний Восток. Этот план был разработан по ...Молдавской ССР, но такие планы имели все республики Союза»[cxxx]. Эту бумагу они переправили на Запад. Но там резонанса не последовало, хотя, казалось бы...

Он ссылается на свидетелей, которые «своими глазами видели на Крайнем Севере, в глубинке леса, в тайге новые построенные лагеря, огороженные колючей проволокой». Все было подготовлено для того, чтобы эти бараки заселили мы и наши дети.

Вспоминает пророчества того времени «на вокзале стоит поезд Сибирь-Дальний Восток, в него садятся верующие. Но когда поезд наполнился, на нем уже другая надпись невидимой рукой – Запад».

На самом деле, думаю, им удалось «приобрести» документы совсем другого времени, относящиеся, к тому же, не к ним, а к Свидетелям Иеговы.

В апреле 1951 года была осуществлена секретная операция под кодовым названием Север[cxxxi]. Более 9 тысяч Свидетелей Иеговы, главным образом из Молдавии, сослали в Сибирь. Каждому предлагалось остаться на месте подписать отречение от веры. Режим спецпоселения был снят с них лишь в 1965 году.

В отличие от других протестантов, они не поддерживали связей с правозащитниками, сохранившими исторические материалы недавнего прошлого.

«Молятся своему Бруклину»

Людмила Алексеева, вспоминая о том, как в семидесятые правозащитники отслеживали нарушения прав верующих в Советском Союзе, обратила внимание на то, что в Хельсинскую группу обращались в основном, а из Свидетелей Иеговы – ни одного. Уже в наши дни познакомившись с ними, она поинтересовалась, почему так. Они говорят: «А мы все сидели».

Украинский религиовед Виктор Еленский в те же семидесятые годы впервые столкнулся с ними в одном из сел в Западной Украине и удивился, что все его сверстники почему-то родились на станции Зима Иркутской области. Оказалось, там было спецпоселение. «Это люди, продолжает он, - которые, с одной стороны, раз в три-четыре месяца приглашались на профилактику в прокуратуру или КГБ. А, с другой – сдавали больше всех молока в районе. А им за их труд и доблесть указывали на то, что они едят украинское сало, а молятся своему Бруклину».

Вот как 17 марта 1965 года рассуждал о "подрывной деятельности иеговистов" видный советский ученый-юрист М.Г. Кириченко: "Если они подкапываются под нашу политическую концепцию, то они враги, и враги гораздо опаснее, чем можно думать". И далее: "Кто может ответить, откуда взялась секта иеговистов в новом городе, только что построенном молодыми энтузиастами? Новый чистый город и вдруг - секта иеговистов!" Это был, без сомнения, риторический вопрос, как известно, ответа не требующий. Но у одного из участников совещания (стенограмма не сохранила его имени) ответ все же нашелся. Вот что он воскликнул (с места): "Естественно, секту привезли люди, как привозят клопов, тараканов и другую нечисть". Вот так.

Я хорошо помню Михаила Гавриловича. Милый человек. Упоение, которое испытывали участники того совещания в своей разрешенной брани, ничего удивительного вполне сочетается. Просто захотелось демонстрировать патриотические чувства, они непроизвольно требуют подобных форм проявления.

Времена наступили относительно либеральные, к суду привлекали лишь наиболее активных. В Краснодаре в 1983 году судили Василия Гавриша за то что «систематически получал по нелегальным каналам изданные в иеговистском центре в Бруклине (США) религиозные книги, брошюры, содержащие заведомо ложные, клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй». В чем же заключались эти измышления? Оказывается в распространявшимся им литературе «наряду с религиозными положениями, содержатся утверждения о якобы имеющихся в СССР жестоких преследованиях Свидетелей Иеговы за их вероубеждения»[cxxxii]. При назначении наказания судебная коллегия не нашла ни одного смягчающего обстоятельства и назначила Гавришу три года по максимуму.

Примкнувшие баптисты

Встреченный мною в Пенсильвании Петр Алексеевич Димов уверовал в 1964-м. Он со своими двумя классами образования работал главным механиком в большом колхозном гараже в Одесской области, был членом партии. После вступления в баптистскую общину его уволили «за связь с Америкой» и исключили из рядов КПСС. На собрании говорили, будто он имеет рацию для передачи шпионских сведений за океан.

В то время у баптистов случился раскол (о нем позже), «зарегистрированные» - его, как коммуниста, крестить отказались, потребовали написать заявление уполномоченному по религиям. А отколовшиеся от них «инициативники» его к себе приняли и в 1974 году даже рукоположили в пресвитеры.

Органы оказывали общине повышенное внимание. По его воспоминаниям, на собрания иной раз приходило меньше прихожан, чем милиции. 16 раз его штрафовали по 50 рублей и трижды сажали на 15 суток.

В конце семидесятых узнал от пятидесятников об эмиграции. Они составляли списки и желающих из числа баптистов тоже записывали. И религиозную литературу он заимствовал у пятидесятников, это были, по его словам, «полуфабрикаты» Библии, по-видимому, вынесенные из издательства Патриархии. Все это приходилось припрятывать, у них бывали обыски.

Вот, собственно, и все, что рассказал мне Петр Алексеевич. В общем-то факты подобного рода мне были и до того известны. Но рассказчик почему-то захотел попасть в мою книгу. В чем я не мог ему отказать.

А на прощанье он сказал: «У меня 10 детей и 28 внуков, вместе с правнуками вся моя семья - 50 человек, все верующие. Почти все музыканты, а я играть не умею, но пою».

Глава четвертая. Инициатива наказуема

Демонстрация на Старой площади

Раз уж были упомянуты «инициативники», придется вернуться к семье Винсов, а именно к сыну Петра Петровича – Георгию. У него неприятности начались после тридцати, начиная с увольнения из киевского проектного института в начале шестидесятых. Поводом послужила статья в газете «Вечерний Киев» о том, что конструктор Винс в свободное от работы время делает нечто ужасное, а именно проповедует в баптистской церкви.

Впрочем, его детство и юность тоже были отнюдь не безоблачны. Несколько штрихов можно найти в письме матери Георгия Винса, Лидии Михайловны, от 23 декабря 1963 года, адресованном Н.С. Хрущеву. О том, как в 1931 году, после первой посадки мужа их «квартиру самовольно занял сотрудник ГПУ», а ее с сыном Георгием двух с половиной лет в трескучий мороз «выбросили в снег в чем были». Ей тогда было 24 года. Когда она пришла жаловаться начальнику ГПУ в Благовещенске, тот сказал что если придет еще раз, окажется там же, где муж. «Вся моя жизнь и детство моего сына Георгия прошли ... у ворот тюрьмы».

Но это только преамбула, жалуется же она на «геноцид над моей семьей» уже в новые времена, когда партия вроде бы осудила «культ личности», а с ними происходит «все то же самое», сына арестовывают за веру. «Разве это не террор, Никита Сергеевич?» - восклицает она, обращаясь к тогдашнему вождю, как положено, по имени-отчеству.

И еще одна деталь. Когда арестовали сына, у нее произвели обыск, и «во время обыска отобрали 55 кусочков вьетнамского мыла весом по 250 граммов…, которые я купила перед уходом на пенсию в 1962 году, когда еще не было никаких осложнений со снабжением». Обратите внимание, советская политкорректность письма требовала отсутствие элементарных вещей называть «осложнениями со снабжением[cxxxiii]».

Георгий Винс стал одним из лидеров движения баптистов-инициативников. Это название вошло в историю и закрепилось за теми, кто противопоставил себя Всесоюзному Совету евангельских христиан-баптистов (ВСЕХБ) и фактически расколол его. В апреле 1961 года в Узловской церкви (Тульская область) была организована так называемая Инициативная группа по созыву съезда, впоследствии из нее вырос Совет Церквей евангельских христиан-баптистов.

Случилось это после того, как Совет под давлением властей разослал в церкви инструкцию воздерживаться от «нездоровых миссионерских тенденций», поскольку приток в церкви новых членов «должен быть решительно остановлен» (1960 год). Старшим пресвитерам предписывалось прекратить привлекать в общины новых членов, не увлекаться проповедями, не крестить школьников, студентов, солдат, категорически не допускать на собрания детей дошкольного и школьного возраста. Запрещалось любые формы религиозной активности помимо участия в богослужении противоречащие протестантскому образу мыслей.

Подпись Винса стояла под заявлением с призывом к покаянию, обращенным к руководителям ВСЕХБ. Инициативники объявили официальных деятелей «исполнителями воли Сталина», те, в свою очередь, обличили этих - в связях с «врагом Божиим[cxxxiv]». Оргкомитет Протоколом № 7 отлучил руководство ВСЕХБ от церкви.

К 1965 году к образованному инициативниками Союзу церквей ЕХБ (СЦ ЕХБ) отошло от ВСЕХБ около 100 общин, то есть более 10 тысяч верующих. За годы существования Совета Церквей около 30 братьев умерли в заключении, за 25 лет через лагеря прошли более двух тысяч инициативников, некоторые по несколько раз[cxxxv].

В 1966 году Георгий Винс оказался на скамье подсудимых. Ему инкриминировали организацию демонстрации у здания ЦК КПСС 16 мая. 16 мая 400 делегатов, представлявшие 130 общин, провели демонстрацию около Кремля. Они подали петицию на имя Генерального Секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева. Это было настолько неожиданным для власти, что в первый день ничего не было сделано для разгона демонстрации.

Кто о ней помнит сегодня? А ведь такого ни до не после не случалось. Полтыщи человек из разных городов в центре Москвы на Старой площади день и ночь распевали духовные гимны и молились на глазах у изумленного партийного начальства. Лишь на второй день демонстрацию верующих было жестоко разогнано. Верующих били, хватали за волосы, бросали на брусчатку. После этого всех их погрузили на автобусы и отвезли в тюрьму. На вторые сутки их повязали и увезли на специально пригнанных автобусах. Подобная демонстрация в том же мае состоялась и в Киеве.

Винса среди них не было, он зашел в цековскую приемную позже, чтобы выяснить судьбу задержанных во время демонстрации верующих. Ему предложили зайти через полтора часа, когда же он вернулся, запихнули в «воронок» и отправили в тюрьму. Участники демонстрации получили по пятнадцать суток, он же вышел на свободу лишь в мае 1969 года.

Об этой демонстрации сохранились воспоминания тех, кто почти сутки простоял под дождем у цековского парадного подъезда: «мы все сплотились тесным кольцом и взявшись за руки запели гимн «Лучшие дни нашей жизни». Когда их, избитых, стали сажать в автобусы, «из автобусов доносилось пение наших братьев и сестер».

Текст упомянутого церковного гимна легко найти в интернете:

«...Пусть нас постигнут гоненья,
Смерть за Христа не страшна,
Если Ему на служенье
Жизнь наша посвящена!»

Бесхитростные, наивные слова. Впрочем не такие уж наивные, если вспомнить, какой ценой они оплачены.

Пока Георгий Винс сидел, его сына из-за отца никуда не брали на работу, а потом обвинили в тунеядстве и упекли на год. За ним последовал арест Лидии Михайловны Винс за создание Совета родственников узников. Задачей Совета было убедиться в том, что никто из членов семей, потерявшей кормильца, не голодает, и всем им было на чем спать. Еще они следили за тем, чтобы у школьников из этих семей была школьная форма. Финансовая помощь шла с Запада, за это мать Винса отсидела три года, от звонка до звонка. Когда она вышла на свободу, ей было 67 лет.

Впоследствии (во время визита в Германию) она вспоминала, как ей самой пришлось в тридцатые годы, но она уповала на Христа, и Он не оставил сирот. Время от времени, по вечерам, начал раздаваться стук в окно, и на подоконнике оказывалась еда. Невидимым благодетелем оказался один из местных начальников, чья жена тоже была верующей.

Георгий Винс, как и другие лидеры инициативников, долгое время вообще был на нелегальном положении, его даже объявили во всесоюзный розыск. С членами семьи встречался тайно. Уникальный случай – диссиденту, словно опытному преступнику, удавалось успешно скрываться от всевидящих органов.

Иной раз он и сам становился атакующей стороной. В. Франчук обнаружил в архиве служебную прокурорскую переписку о том, что «при неизвестных обстоятельствах перехвачено раскольниками и сфотографировано» «внутреннее письмо» Совета по делам религиозных культов, и по указанию Винса «тот секретный документ используется с целью клеветы на советские органы[cxxxvi]».

За ним охотились по всей стране и только в 1974 году взяли с поличным, при попытке пронести на самолет Евангелия, конспекты проповедей, рукопись по истории евангельского движения в России.

«Кого защищают американские конгрессмены?»

Так называлась статья в «Литературной газете» (1976 год). Как ни странно, конгрессменам удалось защитить Винса - полученные пять лет он не досидел. В апреле 1979 года его под конвоем доставили в Москву, облачили в новенький костюм, белую рубашку с галстуком и огласили указ Президиума Верховного Совета о лишении гражданства и выдворении из СССР. Через два часа Винс уже сидел в самолете, вместе с еще четырьмя внезапно выдернутыми из лагерей диссидентами. Когда самолет приземлился в нью-йоркском аэропорту, на борт доставили двух арестованных в Америке советских разведчиков, на которых их обменяли.

Один из обмененных диссидентов – распорядитель солженицынского фонда помощи политзаключенным Александр Гинзбург впоследствии вспоминал, как по прибытии в Штаты их всех привезли куда-то и завели в большую комнату с огромной кроватью. Они мы первым делом столпились у кровати и стали серьезно обсуждать, как на ней все разместятся. Вчерашние зеки не ожидали, что такая комната ждеть каждого из них[cxxxvii].

Через три дня президент США Джимми Картер пригласил Георгия Винса на богослужение в баптистскую церковь в Вашингтоне и представил прихожанам как брата по вере.

В 1982 году он был в Белом доме в гостях у Рональда Рейгана и подарил ему миниатюрное Евангелие от Марка, отпечатанное в СССР подпольной типографией.

После перестройки Георгий Винс не раз приезжал на родину. В 1998 году он умер, причем в своей постели – тут стране есть чем гордиться.

Я посоветовал ЦРУ обменять Винса

(рассказ Евгения Бресендена)

«В ноябре 76-го мне звонят из ЦРУ (рассказчик сказал – «сиайэй», что для моего уха звучало не так страшно – Л.С.), приглашают приехать в Вашингтон. Оплатили билеты, сказали, встретят в аэропорту. Я прилетел и спрятался за колонну, присматриваюсь к встречающим. Мало ли что, вдруг под видом цэрэушников маскируются гебисты, еще уколят чем-нибудь и отправят в Россию».

Не мне судить о реальности его страхов. Напомню лишь, что по общепринятой на Западе версии (судебного решения не было), болгарский перебежчик Георгий Марков, устроившийся на работу в «Би-би-си», был убит в Лондоне агентами болгарских спецслужб в сентябре 1978 года отравленной ядом рицином иглой, спрятанной в наконечнике зонтика. Это орудие убийства легло в основу сюжета французской комедии «Укол зонтиком» с Пьером Ришаром, она шла в нашем прокате. Но, думаю, у Бресендена она не вызвала бы смеха.

Продолжаю его рассказ. «Толпа встречающих рассосалась, остался один, по виду самодовольный, уверенный в себе, правда, потом забеспокоился, забегал кругами. В конце концов стал звонить по телефону-автомату и вздрогнул, когда я подошел сзади со словами: «Не беспокойтесь, я здесь». «Как Вы меня узнали?» - спросил он по-русски. «Да очень просто, у вас манеры как у сотрудника КГБ». Спесь с него слетела, мы сели в его Порш и отправились в город».

В Лэнгли? – спросил я. Это ужасное слово, знакомое по сотням кинокартин, само вырвалось у меня.

Нет, поехали в Вашингтон. Американец прекрасно говорил по-русски, цитировал Пушкина, и Бресенден засомневался, не советский ли он агент. Только в вашингтонской гостинице, когда сопровождающий расписывался на ресепшене левой рукой, Евгений понял, что его опасения напрасны. У нас левшей переучивали, в школе били по рукам.

Его вызвали в Вашингтон по следующей причине. Президентом избрали баптиста Джимми Картера, и спецслужбы решили поинтересоваться жизнью протестантов в СССР. Бресендену было что рассказать. В числе наиболее заметных персонажей им был упомянут Георгий Винс.

Закончив рассказ, он поинтересовался у собеседника, почему по Америке спокойно разгуливают советские шпионы, о которых в то время часто писали американские газеты. Ответ был таким: «Этих мы знаем, если арестуем, других пришлют». «Если вы всех знаете, почему бы не арестовать кого-то из них и не обменять на Винса?»

Эта идея американцу понравилась, и он обещал передать ее своим супервайзерам. Может, и передал. Во всяком случае несколько лет спустя Лидия Винс приезжала к Бресендину домой, благодарила за участие в судьбе сына.

«Таких ребят меняем...»

Об обстоятельствах упомянутого обмена в интернете есть воспоминания его непосредственного участника - командира Группы «А», Героя Советского Союза Геннадия Зайцева, сопровождавшего в самолете арестованных.

Диссидентов меняли на «сотрудников секретариата ООН Рудольфа Черняева и Вальдика Энгера. Их взяли во время проведения тайниковой операции... Ознакомившись с характером работы советских разведчиков (они добывали ценнейшую информацию военного характера) президент Картер рекомендовал... «врезать» им по полной программе, что и было сделано. Оба получили по 50 лет тюремного заключения, но продолжали находиться на территории «Белого дома» - жилого комплекса советского представительства при ООН[cxxxviii]».

Оставим без комментариев вполне советские представления мемуариста о возможности американского президента влиять на правосудие, сосредоточимся на более достоверных деталях.

В Москве перед вылетом в самолет зашли американцы из посольства проверить, тех ли отправляют в Штаты. В Нью-Йорке после прилета происходило то же самое. Затем американцы заявили, что в наличии у них только один трап, который подходит к ИЛ-62. Поэтому сначала по нему сойдут диссиденты и только потом поднимутся разведчики с женами. Наши потребовали подогнать два трапа, чтобы спуск одних и подъем других осуществлялся одновременно. После долгих переговоров подходящий трап нашелся, и обмен произошел.

Однако только через шесть часов лайнер взял курс на Москву. Дело в том, что самолет нужно было убрать, пассажиры (в другом салоне летели американцы, не подозревавшие о своем соседстве) оставили в салоне много мусора.

«Рабочий-негр выставил условие: все находящиеся на борту должны покинуть самолет, иначе он не приступит к работе. Мы отказались, опасаясь провокаций. Дело дошло до достаточно высокого уровня. Терпение лопнуло и этого «принципиального» негра чуть ли не физически принудили заняться его прямым делом. Только после того, как самолет был убран, он стал наполняться пассажирами».

Еще полковник цитирует фразу, будто бы сказанную в аэропорту Кеннеди сотрудником ФБР: "Кого мы отдаем - таких ребят меняем на подонков!" Слова как будто из советского фильма о предателях родины, которых осуждает даже враг, вынужденный с ними сотрудничать. «Подонки» - это пастор Винс, правозащитник Александр Гинзбург, украинский националист Валентин Мороз и "самолетчики" Эдуард Кузнецов и Марк Дымшиц.

С двумя последними связана одна история, услышанная мною от того же адвоката Арии, как раз о том, как американский президент повлиял на суд, правда, на наш, советский суд.

Если бы не Никсон

В середине девяностых на встречу с юридической общественностью пригласили ветеранов советской юстиции. Бывший генеральный прокурор и бывший верховный судья в один голос уверяли, как хорошо было прежде, как беззаветно боролись они за социалистическую законность, как независимы были суды и прочие благоглупости. В конце встречи предоставили слово последнему из президиума - адвокату Семену Арии.

Тот скромно сравнил себя с рядовым, оказавшимся за одним столом с маршалами. Он и вправду был солдатом в Отечественную, а всю оставшуюся жизнь воевал с такими, как сидевшие рядом в президиуме собрания субъекты, и мог бы многое поведать об их подвигах. Но вместо этого рассказал рождественскую историю со счастливым концом.

В канун Нового, 1971-го года в Ленинграде судили неудачливых угонщиков самолета, демонстративно вознамерившихся улететь в Израиль, иного пути выехать из страны у «отказников» не было. Всем дали по максимуму, вплоть до высшей меры.

Рассказчик, защищавший одного из них, уже засобирался обратно в Москву, как вдруг звонок в гостиницу из Ленгорсуда - срочно подавайте кассацию. Такого еще не бывало, чтобы судьи просили поскорее обжаловать их приговор. Он попробовал возразить, сославшись на необходимость тщательной подготовки, на что получил совет подать «летучку», а аргументы проработать позже. Что делать, написал, подал и в недоумении отбыл на вокзал.

Только в Москве от знакомого судьи узнал, что ветры подули с самого верха, тогдашний президент Америки Ричард Никсон попросил Брежнева не омрачать американцам Рождество смертной казнью «отказников».

Кассационное заседание Верховного суда назначили на четвертый (!) день после приговора. Прокурор сам предложил заменить организаторам угона смертную казнь на тюрьму и тем ограничился, а он, защитник второстепенного фигуранта, напомнил о принципе соразмерности и попросил заодно скостить несколько лет его подзащитному. И суд, представьте, со всем этим согласился, что без участия Ричарда Никсона вряд ли случилось бы.

Откровенный разговор

Начитавшись и наслушавшись религиозных диссидентов, стремившихся в эмиграцию, я невольно видел руководителей зарегистрированных религиозных объединений глазами их оппонентов. Взглянуть на них не столь одномерно мне удалось после чтения двух документов[cxxxix].

Это записи двух встреч руководителей ВСЕХБ с инициативниками (26 ноября 1961 года и 23 марта 1963 года). Оттуда я вырвал и позволил себе прокомментировать кое-какие реплики двух персонажей. На мой взгляд, их слова многое объясняют.

Представлю участников диалога. Карев Александр Васильевич (1894-1971), один из самых известных евангельских христиан, бессменный генсек Союза. Не всегда он восседал в президиуме, в двадцатые и в тридцатые пришлось дважды, и довольно подолгу провести в заключении.

Оппонирует ему будущий глава инициативников Геннадий Константинович Крючков (1926-2007), один из тех, кто год спустя отлучил все руководство ВСЕХБ от церкви. Он уже из другого поколения. Его отец, как и Карев, в 1931 году был осужден к пяти годам за веру, и сын не только не питал к этой власти иллюзий, но, как мог, ей противостоял.

Первая встреча. Карев пытается объяснить собеседнику, с его точки зрения, очевидное:

- В нашей стране взят самый жесткий курс в отношении религии. Они (обратите внимание на это «они» – Л.С.) решили покончить с организованной религией в самое кратчайшее время! Они не собираются идти с нами в коммунизм!

Но Крючкову совершенно не важно, куда там идет это безбожное государство. И он поучает старшего:

– Как для служителей Божиих, для нас важно то, что мы идем в вечность.

Карев все еще пытается что-то объяснить:

- Вы не понимаете, с кем имеете дело (т.е. станете рыпаться - будет еще хуже – Л.С.). Кто вам даст установить свободу? – Подразумевает же он то, что в результате действий инициативников, напротив, могут вообще закрыть все церкви.

Крючков же, не снижая тон, все толкует о своем:

- Угодны ли наши стремления Господу?

Карев:

- Угодны, брат, угодны, но если Господу угодно дать нам свободу, Он даст ее без борьбы церкви.

Что это, если не типичный спор либерала с радикалом?

Новая встреча, спустя полтора года. Собеседники по-прежнему говорят на разных языках. Крючков упрекает Карева в том, что тот выступает за соединение церкви с государством. Доказательство – на полях книги со словами о том, что церковь отделена от государства, Карев приписал: «Но не государство от церкви». (Мне-то здесь видится скорее горькая ирония – Л.С.)

Крючков обличает пресвитеров в доносах властям на верующих:

- Эти доносы есть гнусная работа, унижающая достоинство служителя Церкви Христовой.

Карев отвечает, что КГБ, как и всякая другая власть, это власть от Бога. Но он знает цену объективности этой власти и потому добавляет:

- Они на все религиозное смотрят как на антисоветское, считают нас шпионами.

Словом, все не так однозначно, далеко не все.

К слову

Приведу короткий отрывок из рассказа Дениса Драгунского.

«Воспоминание: историка Михаила Гефтера травило руководство Академии наук. Был рассыпан набор замечательной книги, которую он подготовил к печати. Но руководство Академии (реальный человек) рассказывало в домашней обстановке, как его допекал и мучил Гефтер с этой книгой. Как он был упрям и глух к доводам здравого смысла; набор книги пришлось рассыпать, иначе наказали бы весь институт. Нет, я не встаю на сторону дирекции против независимо мыслящего ученого, что вы, что вы! Но…Но как просто было бы жить, если бы мир состоял из гонителей и гонимых, воров и обворованных, лжецов и обманутых... Из отважных диссидентов и низких конформистов. Из ангелов и демонов, простите».

Еще в рассказе процитированы слова протопопа Аввакума, сказанные им о воеводе Пашкове, надзиравшим за ним все десять лет забайкальской ссылки. Аввакум написал:

«Десеть лет он меня мучил или я ево – не знаю, Бог разберет в день века».

«Он любил своих детей, но Бога он любил больше»

Прошли годы, тогдашние руководители баптистского союза уже давным-давно принесли покаяние, отделившиеся – его не приняли. Как прокомментировал это в разговоре со мной Подберезский, то ли те мало кланялись, то ли не так поклонились... Не судите, да не судимы будете?

Совсем недавно я прочитал в журнале инициативников: «многим приходилось слышать упреки – наши братья на съезде в 1963 году покаялись за Инструктивное письмо и Положение и давно отменили их. Авторов этих документов давно нет в живых, Бог простил их грехи, а вы 40 лет не можете простить».

Вместо ответа на упреки приводятся архивные документы о стоявшем за спиной ВСЕХБ безбожном государстве, старые обиды на то, что «лучшие подразделения разведки и контрразведки, агитаторы и пропагандисты, лекторы, судьи, прокуроры, школьные учителя – все было брошено на подавление движения пробуждения».[cxl]

Инициативники по сей день опасаются греха «соединения с миром», в отличие от других протестантов они выступают против любых социальных концепций, любого сотрудничества с государством.

…Крючкова после моления у ЦК посадили на три года. После освобождения в 1970 году «ради спасения душ прихожан» ему пришлось уйти в подполье. С тех пор Крючков возглавлял движение баптистов-инициативников, несмотря на то, что официально находился в розыске - за ним охотились и милиция, и КГБ.

Последующие 18 лет, скрываясь на хуторе в Латвии, он выстраивал невидимую посторонним церковную организацию с жесткой дисциплиной и благовестниками, разъезжающими по всему Советскому Союзу.

В некрологе, посвященном Крючкову, в британской газете «The Guardian» сказано: «Всю свою жизнь Геннадий Крючков был тверд в вере и оказался сильнее КГБ».

По словам одного из соратников Крючкова – Михаила Хорева, который выступал на его похоронах в Узловой (Тульская область), Крючков жил «в небольшом незаметном доме на чердаке с 1970 по 1989 год. Я там был у него. С ним 4-5 сестёр, занятых издательской работой. А у него 9 детей!»

За семьей Крючкова была установлена постоянная слежка, в доме «жучки». Только с 1990 году Геннадий Крючков смог открыто жить со своей собственной женой, Лидией. К тому времени она была привязана к креслу-коляске.

Его дочь на похоронах сказала: «Я завидовала тем детям, у которых отцы в тюрьмах. Их можно было повидать, приехав на свидание».

Еще о нем говорили такие слова: «он любил своих детей, но Бога он любил больше».

Союз

Еще одна историческая справка. В 1944 году для контроля за сектантами было создано специальное ведомство – Совет по делам релиозных культов. Фактически это был филиал органов. Читая опубликованные документы уполномоченных совета, видишь, как они информировали центральное руководство о произведенных обысках, в результате которых обнаружена религиозная литература, сообщали другие оперативные данные. Порой совет настолько сливался в едином порыве с чекистами, что сверху приходилось его одергивать. Согласно сохранившейся записи беседы К.Е. Ворошилова с тогдашним руководством совета (1947 год) он мягко пожурил собеседников: "Вы сможете сползти с правильной линии, если в вашей работе будут превалировать ведомственные, в частности, чекистские интересы"[cxli].

В том же 1944 году в Москве состоялся объединенный съезд представителей евангельских христиан и баптистов. Сталин, как известно, был великим объединителем. Кого он только ни объединял – от писателей до композиторов. В войну дошла очередь до сектантов. Несмотря на богослужебные разногласия и различия в устройстве церквей, их удалось соединить в общий союз.

В руководство новой организации вошли оставшиеся в живых руководители Союза баптистов и Союза евангельских христиан, закрытых в 1930 году. Для этого пришлось некоторых освобождать из лагерей. Одного из них в 1944 году в лагере, где он пробыл семь лет, вызвали к оперу, где выдали справку об освобождении, деньги на билет в Москву и московский адрес, куда надо было, не заезжая домой, немедленно явиться[cxlii].

На съезде был создан Всесоюзный совет евангельских христиан и баптистов (ВСЕХБ) и была выстроена соответствующая иерархическая пирамида должностей – от старшего пресвитера региона до генерального секретаря. Потом к ним решили влить пятидесятников, в 1945 году к ВСЕХБ присоединилось 25 тысяч их представителей, объединенных в более чем 400 общин[cxliii].

Похоже, примером тут, как и в некоторых других вопросах, послужила политика друга-врага Гитлера. Во всяком случае, один из лидеров пятидесятнического движения в Германии Густав Шмидт в письме белорусским и украинским единоверцам от 4 октября 1942 года сообщает, что в Германии закрыты все пятидесятнические общины, за исключением тех, кто присоединился к союзу баптистов. Правда, объединившимся приходилось считаться с ограничениями, связанными с отказом от хоровых молитв и говорения на неизвестных языках в публичных собраниях[cxliv].

Аналогичным образом руководство ВСЕХБ стало объединять баптистов и пятидесятников в одну общину, заставляя пятидесятников отказаться от омовения ног, говорения на иных языках и пророчеств. А христиане в духе апостолов (смородинцы), отрицающие догмат о Святой Троице, при вступлении во ВСЕХБ отказались от своего вероучительного принципа и стали также крестить во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Те же, кто не захотел доказывать, что они являются самостоятельным евангельским течением, а не "искажением" баптизма, продолжали действовать без регистрации в условиях подполья, на нелегальном положении. Таких общин было едва ли не большинство. А некоторые вскоре стали выходить из союза. В Днепродзержинске в 1948 году собрались на совещание те, кто вышел из ВСЕХБ. Сразу после его завершения все 16 участников были арестованы и приговорены к длительным срокам заключения за антисоветскую деятельность (А. Бидаш и И. Левчук)[cxlv].

Горетой рассказывает, как в 1945 году двух руководителей пятидесятнических общин во Фрунзе вызвали к уполномоченному, и тот предложил объединяться с баптистами. «А кто не хочет присоединяться, тех мы к ногтю...»[cxlvi]

Следует признаться, что не всегда его рассказам можно доверять, только тем, где он рассказывает о лично увиденном. Что же касается других, то перескажу один, и то потому, что запущенный им миф пошел кочевать по другим изданиям. Согласно его свидетельству, в 1943 году из мест заключения «особым этапом» свезли в Москву представителей всех протестантских союзов. Их фамилии он шифрует, но не настолько, чтобы нельзя было понять, кто за ними стоит[cxlvii]. Другие авторы, повторяющие его рассказ, называют их прямо, это Я.И. Жидков и А.В. Карев [cxlviii].

Будто бы с Колымы их в некоем «спецворонке» везут в Кремль на встречу со Сталиным. Тот обращается к ним словами, будто взятыми из кинофильмов тех лет: «Вам известно, зачем вас вызывали?» И, не дожидаясь ответа, продолжает: «Будем открывать молитвенные собрания, и вы будете руководителеми Союза для надзора за такими собраниями. Будете работать совместно, в одном союзе – евангельские и баптисты. Ну а эти, как их, пятидесятники, тоже вольются к вам. А не вольются…» Закончив речь, «Сталин хладнокровно вытащил из внутреннего кармана кителя пистолет и многозначительно положил на широкий стол перед ними».

Этот миф, по-видимому, вдохновлен реальным эпизодом – состоявшейся в 1943 году встречей Сталина с митрополитами Сергием, Алексием и Николаем, на которой он предложил им избрать Патриарха.

На этот счет тоже существует легенда. О том как на той, реальной встрече Сталин в ответ на жалобу иерархов на отсутствие епископов спросил, недоумевая: «А почему у вас нет кадров? Куда они делись?» Как будто ему это было неизвестно. Но иерархи подыграли вождю. Митрополит Сергий ответил: «Кадров у нас нет по разным причинам. Одна из них: мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза».

В опубликованных уже в наши дни архивных документах нет следов этих слов. Их и быть не могло, на той встрече было другое - вождю просто передали список посаженных православных епископов. Как выяснилось впоследствии, шестнадцать человек из этого списка оставались живы, и все они были доставлены на Архиерейский собор из лагерей и ссылок, всего же в нем участвовало девятнадцать архиереев.

Обратите внимание на разницу в тональности двух рассказов – у пятидесятников она более жесткая, даже Сталин у них не с трубкой, как в православной легенде, а с пистолетом.

Путаница. Еще одно отступление

Где-то в середине семидесятых мне удалось попасть на закрытый просмотр французской кинокомедии «Китайцы в Париже». Запомнился эпизод, где после марша китайских войск по Елисейским полям маленький узкоглазый генерал разъезжает по Парижу в поисках здания для размещения штаба. Его сопровождают угодливые французские коллаборационисты, наперебой предлагая то Нотр-Дам, то Сан-Крекер, то еще что-нибудь, не менее знаменитое. Его автомобиль останавливается у каждого из этих знаменитых соборов, и везде генерал говорит одну и ту же фразу: «Здесь у нас будет склад». В зрительном зале улыбались, понимая, в чей огород камень.

После того, как Советскую власть отменили, в нашей стране вновь начали открывать божьи храмы, выгоняя из них не только склады, но и музеи. Как водится, делали это те же люди, что прежде их закрывали.

Среди уполномоченных – так назывались чиновники, при коммунистах надзиравшие за религиозными общинами – были разные люди. Были циники, колебавшиеся вместе с линией партии, были и другие, искренно боровшиеся с дурманом. Им было тяжелее всех. Как говорилось в одной пьесе перестроечных времен, нет ничего хуже, чем жить с одними и оправдываться перед другими.

Мне рассказывал деятель из Совета по делам религий, как в девяностом году приехал в Липецк переориентировать местных товарищей на поддержку гонимого прежде православия. Тогда еще трудно было представить, что скоро его начнут вводить едва ли не принудительно, «как картофель при Екатерине».

Местный уполномоченный никак не мог взять в толк новые веяния. Искренно сопротивлялся, объяснял товарищу из центра, почему ошибочна линия нового генсека, обвиняя его чуть ли не в фашизме. В доказательство раскрыл карту Липецкой области. К удивлению московского гостя, девять десятых действующих церквей почему-то располагалось лишь в одной, западной ее половине. Отчего? Именно эта половина была в войну под немцами, они-то в период оккупации и открыли закрытые большевиками храмы.

Так было на всей оккупированной территории. Общая цифра открытых немцами храмов составила семь с половиной тысяч. После освобождения их вновь уже не закрывали. Тогда-то и случился поворот политики Сталина по отношению к церкви, избрание патриарха и прочие послабления.

Доныне в церковных кругах почитают отца народов, рассказывают байки о его обращении к Богу, а некоторые вообще ратуют за причисление к лику святых. Им бы впору Гитлеру ставить свечки, но до этого пока не дошло.

А вот кого ненавидят, так это Хрущева, при котором из мест заключения вернулись многие священники. При нем храмы стали опять закрывать. Тринадцать тысяч православных храмов, действовавших в год смерти Сталина, его преемник сократил едва ли не наполовину. Скоро религия, - говорил он, - умрет своей естественной смертью, и тогда по телевизору покажут последнего в Советском Союзе «попа», который будет своего рода экспонатом на ВДНХ.

Интересно, что борьба с «дурманом» проводилась под флагом «преодоления культа личности и его последствий». Вечно у нас все перепутано.

«Печальные моменты»

В Америке обрадовались воссоединению евангельского братства в ВСЕХБ – то, о чем мечтали пятидесятники по всему миру – свободная проповедь в баптистских, евангельских, пресвитерианских общинах, оказалось достигнутым в Советском Союзе, этой стране чудес[cxlix].

В оттепель в Советский Союз к единоверцам стали наезжать американцы. Общались с ними представители ВСЕХБ и пресвитеры, а после их отъезда они же составляли подробные отчеты и, в частности, о том, кто именно вступал с иностранцами в беседы. Я уже рассказывал, что вышло из общения Воронаевой с американскими гостями церкви (ее таскали в КГБ).

Американцам объясняли, что все здесь свободно исповедовали веру. Если они интересовались, почему нет в церкви детей, на это отвечали, что у нас в стране принято воспитывать их дома. И так далее и тому подобное.

Приведу свидетельство о том, как американцы, присутствовавшие на богослужении в Одессе (конец пятидесятых годов), раздали верующим литературу, а после их отъезда пресвитер аккуратно собрал ее и сдал уполномоченному. Тот, в свою очередь, отнес ее куда надо. В архивах сохранились ведомости «на сдачу и прием религиозной литературы», по которым уполномоченные передавали крамолу в КГБ. Надо понимать, что речь шла в основном об экземплярах Библии, которые тогда были на вес золота[cl].

Одно бесспорно – все эти люди в течение многих лет вешали лапшу на уши доверчивых американцев. Даже пристрастный исследователь признает такие «печальные моменты», как отрицательные ответы на вопросы представителей зарубежных братств о притеснении верующих по религиозным мотивам, и это в то время, когда суды над ними именно по этим мотивам не прекращались. «Такие заявления братьев,- пишет С.Н.Савинский,- можно объяснить, но нельзя оправдать»[cli].

Руководителей ВСЕХБ принимали за рубежом на самом высоком уровне, о чем те по возвращении составляли подробные отчеты, сведения о некоторых из них достигали Кремля. В качестве примера в иллюстрациях к книге приведена фотокопия записки в ЦК КПСС (полученная мною от историка Л.В.Максименкова) от 16 ноября 1961 г. за подписью председателя КГБ В.Семичастного, где сообщается о приеме канадским премьером председателя Всесоюзного Совета евангельских христиан-баптистов Я.И.Жидкова[clii].

ВСЕХБ участвовал в международных религиозных мероприятих по всему миру, его первый генеральный секретарь Карев выезжал за границу, начиная с сороковых годов, 56 раз. Участникам баптистских и пятидесятнических конференций сообщалось, как свободно живется верующим в Советском Союзе, как беспрепятственно можно проповедовать Евангелие.

Борис Перчаткин уверяет, что заграничные единоверцы в это верили, потому что хотели верить. «Это было выгодно - в СССР пригласят, покатают по церквям.... Везде застолье, внимание, почет и... подарки, подарки! А домой приехал - герой, опять по церквям, уже по своим: конференции, съезды, пожертвования, застолье. Потом принимает у себя всехбистов. Так в мире и в согласии они и дожили до кончины Империи зла».

Если кто на Западе и помогал гонимым единоверцам, то это делалось сугубо частным порядком. Иногда это плохо кончалось. В 1977 году шведские пятидесятники Б. Сарелд и Э. Энгстрем поехали в СССР в качестве туристов на своей машине и провезли большое число Библий, а возвращаясь обратно, увозили с собой несколько сот писем с просьбами о вызовах и сборник «Выходи из нее, народ мой». На границе шведы были арестованы, допрошены и отпущены домой, но по их показаниям были проведены многочисленные обыски и допросы тех, с кем они встречались.

«В России холодно купаться»

Эта строчка из песни Визбора. Для тех, кто не знает, приведу весь куплет.

Сижу я как-то, братцы, с африканцем

И он, представьте, мне и говорит

В России, дескать, холодно купаться

Поэтому здесь неприглядный вид.

Вспомнилось же мне это вот почему. В одной американской книжке я вычитал, что Джимми Сваггарт, видный лидер международного пятидесятнического движения, после посещения СССР в 1986 году выразил серьезные сомнения в том плохом, что раньше слышал «о подпольной российской церкви».

Вот, скажем, ему говорили, будто бы верующие собираются для молений в лесах. «Но этого просто не может быть. Во-первых, в Советском Союзе почти всегда плохая погода. Во-вторых, в этом просто нет необходимости - церкви открыты и люди могут их свободно посещать»[cliii].

Правда, наши тоже иной раз не вполне адекватно воспринимали иностранцев -разница культур сказывалась. Приведу воспоминание пресвитера Михаила Азарова о встрече с приехавшими в Харьков руководящими баптистами из трех западных стран. Он пришел с ними в ресторан пообедать, а после обеда гости (о, ужас!) решили потанцевать, и вот его впечатление о случившемся - «как они делали эти выкрутасы, как они выделывали эти пляски… Это ужас один… Мирские люди удивлялись, как иностранцы танцуют»[cliv].

Братья и сестры

По телевидению по сей день изредка показывают художественный фильм «Тучи над Борском». О звериной жестокости сектантов, то ли баптистов, то ли пятидесятников. Простодушную старшеклассницу привело в секту одиночество: не понял отец, обидели друзья, нагрубила учительница. В общине ее приняли с распростертыми объятиями, разумеется, фальшивыми, после чего попытались распять советскую девушку на кресте, однако герой, бесстрашный комсомолец, сумел ее спасти.

Судебные процессы в шестидесятые годы, говорят, начинались с просмотра этой кинокартины. Прототипом главного отрицательного персонажа был пятидесятнический епископ Иван Федотов, которого тогда же осудили «за склонение гражданки А. Красиной к принесению в жертву своей дочери». В основу обвинения положили спектакль, разыгранный во время очередного собрания верующих в подмосковном лесу под Щербинкой.

Автор был свидетелем встречи подсудимых в том давнем процессе Ивана Федотова и Василия Ряховского с адвокатом Семеном Арией, защищавшем епископа. Сразу после встречи (в 2008 году) под ее впечатлением написаны нижеследующие заметки.

...Пятидесятники молились в подмосковном лесу. Службу прервал крик одной из сестер: «Брат Иван, пожалей мою дочь, не приноси ее в жертву!»

Из кустов немедленно выскочили какие-то с кинокамерами и принялись снимать происходящее в разных ракурсах.

Брата Ивана взяли не сразу, за ним пришли вечером, добрые люди в штатском разрешили допить чай и помолиться перед арестом.

В тюрьму прислали адвоката. Тот, хоть и был бесплатный, по назначению, принял дело близко к сердцу. Сам участник недавней войны, знал, что с нее возвращались фаталистами (каковым себя полагал) или же верующими, и потому увидел в подзащитном родственную душу. К тому же обвинение сектантов в жертвоприношении затронуло его, еврея, сходством с известным наветом. И те и другие, как выяснилось, потребляли кровь православных младенцев.

Суд был выездной, в ДК, при стечении публики и под стрекот кинокамер. После адвокат увидел себя в кинохронике, выступающего следом за прокурором. Увидел, но, в отличие от прокурора, не услышал – он раскрывал рот, а закадровый голос от имени советских людей обличал изуверов.

Суд отмерил обвиняемому ровно столько, сколько просил прокурор – десять лет. Тем не менее осужденный остался свои защитником доволен, если в его положении вообще можно было быть чем-либо довольным.

Адвокат искал и находил противоречия в показаниях подставных свидетелей – дело, видно, сляпали наспех. Усердие не осталось незамеченным, ему позвонил секретарь обкома и строго сказал: «Вы нам срываете мероприятие».

Наш тогдашний вождь Никита Сергеевич как мог искоренял религиозный дурман, многим запомнилось его обещание показать по телевизору последнего попа. Предпоследним тоже пришлось несладко, но сектантам досталось больше.

Суд над братом Василием начался 12 апреля 1961 года, да был отложен из-за полета человека в космос. Вернувшись на землю, человек сообщил, что на небе побывал, да Бога не видал, и процесс возобновился. Если Бога нет, многое дозволено.

...В тот день я, десятилетний, был послан за хлебом и по дороге услышал из открытых окон обрывки сообщения ТАСС. В булочной болтали, наши полетели на Луну. Майора Гагарина, о котором говорили по радио, я представил себе пожилым дядькой, из-за большого, как мне казалось, чина. Увидев его вечером по телевизору, молодого и веселого, сразу полюбил всей душой.

На скамье подсудимых рядом с братом Иваном сидел подельник, брат Василий. У него рос сын, пятью годами младше меня, ныне успешный адвокат. И он в тот день обрел кумира, возмечтав выучиться на «арию». Мальчик не знал, что Ария - фамилия отцовского адвоката. Он думал, «ария» это такая профессия, должность – защищать хороших людей от плохих.

«Лицом в бурьян...»

На той встрече много говорили о человеческих лицах. Федотов рассказал, как пришел в 53-м в молельный дом баптистов на Малом Вузовском в Москве и вышел оттуда верующим. Потому что там были другие лица.

Не сговариваясь, Ария заметил, что его сразу привлекло в подзащитном – его лицо излучало свет.

...Последний раз Ивана Петровича судили в 1981 году. Ему, как и его сообщнику Владимиру Григорьевичу Мурашкину вкатили по пять лет. В качестве доказательств «связи с зарубежными подрывными организациями» в приговоре приводятся приглашения от единоверцев посетить Канаду и просто письма из-за границы. Есть ссылка и на вещественные доказательства – у Федотова нашли пишущую машинку, у Мурашкина - «Рассказы из священной истории для детей», изучавшиеся в открытой ими нелегальной воскресной школе.

Процесс освещался местной прессой (дело было в Малоярославце), живописавшей, как сектанты завлекали детей в ту воскресную школу. «Малыш закидывает удочку, на леске которой вместо крючка магнит, и вытаскивает рыбку. А на ней написано задание: рассказать одну из библейских легенд. Вот так с помощью невинной игры в рыбки … ловили детские души»[clv].

В беседе со мной (август 2009 года) Мурашкин не поддержал интересовавшей меня темы эмиграции его единоверцев. Сам он, как и Федотов, туда не стремился: «От меня это было далеко. И вообще этот вопрос люди решают самостоятельно и сами за решение отвечают».

Между прочим, Федотова самого позже выталкивали в эмиграцию, это было уже во второй половине восьмидесятых, после восемнадцати (!) лет лагерей. В своей книге он пишет: «От меня хотели избавиться, но просчитались. Я искал славы для Бога, а не сытой жизни для своей плоти. За этой сытой жизнью многие служители уехали в Америку, оставив свою паству».[clvi]

Тем не менее американцы сыграли свою роль в его освобождении из последней отсидки. Была демонстрация в Вашингтоне у советского посольства. Потом десять американских пасторов доехали аж до Сыктывкара с тем, чтобы поинтересоваться его ослабшим здоровьем.

В этой связи не могу не привести пронзительный рассказ епископа о том, как «жена привезла что-то подкормить в Ухту, ее не впустили в больницу. Увидев меня, она бы рассказала друзьям, как я плох, а так и сказать было нечего. Вышла Валентина из больницы в большом потрясении, отошла немного в сторону к ограде, упала лицом в бурьян и плакала в бессилии своем, и принял бурьян ее слезы. А я и не знал тогда, что она приезжала[clvii]».

«Нормальную религию придумали индусы»

- Как они могли? - спросил я Семена Львовича Арию, имея в виду тех, кто фальсифицировал то давнее дело. – Пусть они выполняли волю власти, но ведь что-то да должны были они чувствовать, упекая ни в чем не повинных людей в тюрьму.

- Были разные чиновники, - ответил он. - У одних к лицу приросла маска. Другие делали что приказано, приходили со службы домой и, выпив стакан, матерились.

Позволю себе дополнить эту мысль своей - думаю, были и третьи, кто и в тот момент, и по сей день думают, что были правы. В чьих глазах государство всегда выше конкретных людей, стоящих на пути его воли.

В интервью высокопоставленному федеральному чиновнику, в прошлом чекисту, напомнили о преследованиях верующих, баптистов и прочих сектантов, и в ответ услышали следующее: «Знаете, сажали их не за религиозные убеждения, не за веру саму по себе. За организационную деятельность, за нарушения... Не было ни одного случая, чтобы верующего преследовали за веру». И далее. «По моему глубокому убеждению, любой верующий человек меньше склонен к совершению правонарушений и посягательств на безопасность государства. Я имею в виду исповедующих нормальную, традиционную для страны религию»[clviii].

Нормальная религия – это не та, что придумали индусы, а, разумеется, православие. Просто, знаете, иной раз привяжется строчка из какой-нибудь песенки...

Получается, они всегда были правы, и тогда, и сейчас. Вот другой его коллега по прошлой и нынешней службе, прежде он самолично привлекал к уголовной ответственности «не за веру», а в наши дни рассуждает следующим образом: «Почему же мы преследовали, а на самом деле – подвергали законному конституционному принуждению противников весьма несовершенной идеологии? Потому что отчетливо понимали: в большинстве случаев рука, наводящая идеологическое оружие, метит в сердце государства… В госбезопасности служили не душители, а защитники государства от тех, кто был инструментом чужой злой воли»[clix].

Тучи над Чугуевкой

Немцы-пятидесятники переехали в Приморский край из Ташкентской области в 1981 году и купили или построили дома в селе Чугуевке. Жили коммуной, заработанные деньги сдавали в общий котел, каждая семья имела в своем распоряжении не больше ста рублей.

Как только местные власти узнали, что это за переселенцы, их принялись нещадно штрафовать, а пресвитера общины – сажать под арест. Зато местный хулиган, избивший беременную жену одного из приезжих, отделался тридцатирублевым штрафом, после чего не раз грозил поджечь их дома. Поджоги и вправду случались. После показа фильма "Тучи над Борском" над детьми верующих стали "насмехаться и избивать, сопровождая все это фразами из фильма".

Верующие послали в край бумагу на семи листах под названием "Гонение, воздвигнутое властями в селе Чугуевка". Помощник краевого прокурора И.С. Федотов, изучив материалы дел, признал, что "нарушена социалистическая законность", тем не менее не стал опротестовывать принятые решения, "чтобы не дать сектантским экстремистам возможность трактовать этот шаг как отступление местных органов власти".

В апреле 1982 года они отправили в Президиум Верховного Совета СССР обращение о выходе из гражданства и выезде в ФРГ «к родственникам и друзьям по вере...". Получив отказ, объявили 10-дневную голодовку. Законопослушные граждане, они предварительно написали заявления об отпуске «без сохранения содержания». Результатом стало увольнение за прогул.

Когда попытки восстановиться на работе окончились ничем, они оставили в приемной райисполкома свои трудовые книжки, а паспорта отослали в Москву. Их собрались было сажать за «нарушение паспортного режима», но климат в стране изменился, стало не до них.

В конце восьмидесятых все они уехали в Германию, а оттуда – в Канаду. По свидетельствам очевидцев, и там живут коммуной.

[i] Э. Трельч. Церковь и секта. В книге Религия и общество: хрестоматия по социологии религии. М., 1996. С. 230.

[ii] Цит. по Александр Эткинд. Хлыст: секты, литература и революция. М., 1998. С. 25.

[iii] Н.А. Бердяев. Собрание сочинений. Т. 3. Типы религиозной мысли в России. YMCA-PRESS, Париж, 1989. С. 441-462.

[iv] Н.А. Бердяев. Собрание сочинений. Т. 3. Типы религиозной мысли в России. С. 125.

[v] В котле России. 1869-1933. Автобиография И.С.Проханова, основателя Всероссийского Совета евангельских христиан. 1992. Chicago. USA. С. 99.

[vi] В котле России. С. 124.

[vii] В котле России. С. 175.

[viii] Здесь процитированы стихи Бориса Слуцкого.

[ix] «Слово истины», 1921, № 5-6.

[x] С.Н. Савинский. История евангельских христиан-баптистов Украины, России, Белоруссии. (1917-1967), часть вторая. СПБ, «Библия для всех», 2001. С. 95.

[xi] А.И. Савин. Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(б) – ВКП(б) и евангельские церкви в 1922 – 1929 гг. Государство и личность в истории России. Материалы региональной научной конференции. Новосибирск, 2004. С. 83 – 105.

[xii] С.Н.Савельев. Бог и комиссары. Социологические исследования. 1991, № 2. С. 34-45.

[xiii] И. В. Подберезский. Быть протестантом в России. М. Благовестник, 1996. С. 12.

[xiv] А.И. Савин. «Город солнца»: К истории одной религиозной утопии в Советской России. Вестник Новосибирского государственного университета. 2009, Т. 8, Выпуск 1. С. 45-49.

[xv] Л.Н. Митрохин. Баптизм. История и современность. М., 1997. С. 377.

[xvi] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 г.г. Документы и материалы. Посох. Новосибирск, 2004. С. 320-321.

[xvii] С.Н. Савинский. История евангельских христиан-баптистов Украины, России, Белоруссии. (1917-1967), часть вторая. С. 133.

[xviii] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. С. 301.

[xix] В. Бондаренко. Мистерия Александра Проханова. Газета «День литературы», № 8, 1998. Д. Галковский. Нечто о Проханове. Агент Бога. Газета «Взгляд» от 14 ноября 2005 г.Немного о христианском коммунизме

[xx] В. Д. Бонч-Бруевич. Избранные сочинения. Т. 1. М., 1959. С. 174 — 175.

[xxi] П.И. Бирюков. Вестник духовных христиан-молокан, 1925, № 1-2. (на сайте molokan.narod.ru)

[xxii] Александр Эткинд. Хлыст: секты, литература и революция. С. 648.

[xxiii] Н.А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 134.

[xxiv] «Безбожник», 1925, № 49 (150) -50 (151); републиковано в альманахе "Воронежская беседа", Воронеж, 1995. С. 136 — 139.

[xxv] М.Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов) / СПб., 2003. С. 51.

[xxvi] О.Ю. Редькина. Сельскохозяйственные религиозные трудовые коллективы в 1917-м – 1930-х гг.: на материалах европейской части РСФСР. Волгоград, ВолГУ, 2004. С. 612–613.

[xxvii] К. Дмитриев. Миграции, новые диаспоры и российская политика. «Неприкосновенный запас», 2002, №5(25).

[xxviii] Э. Л. Нитобург. У истоков русской диаспоры в США: вторая волна (с 1918 по 1944 годы).

[xxix] Цит. по Ф. М. Путинцев. Политическая роль и тактика сект. Под редакцией П. Красикова. Государственное антирелигиозное издательство. Москва, 1935, с 270.

[xxx] Н.А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 136.

[xxxi] "Братский вестник", № 5 за 1970 год. С. 13.

[xxxii] М.И. Чернов. Пятидесятническое движение в СССР в 20-30-х годах 20 века. Свобода совести в Росии: исторический и современный аспекты. М, 2005, с 327-340.

[xxxiii] Вифания, № 64, май-июнь 2009. С. 51.

[xxxiv] "Евангелист" 1928 г. № 1. С. 23.

[xxxv] См. на сайте www.eleon.su.

[xxxvi] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Киев, 2002, т. 2. С. 140.

[xxxvii] В.Можегов. Буревестники церковной революции. НГ:Религии, 3 ноября 2010. С. 7.

[xxxviii] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Киев, 2002, т. 3. С. 174-175.

[xxxix] А.Т. Москаленко. Пятидесятники. М., 1973. С. 189-190.

[xl]«Знамя коммунизма», Одесса, 8 апреля 1960 г.

[xli] «Слово христианина», № 11-12 (34-35), 1997. С. 30-33.

[xlii] Из истории славянского пятидесятнического движения. Вифания, № 64, май-июнь 2009. С. 55.

[xliii] Н. Горетой. Апокалипсический Вавилон. С. 133.

[xliv] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 2. С. 264.

[xlv] ГА РФ Ф.Р.- 6991. Опись 9, л. 117-118.

[xlvi] Н.Усач, В. Ткаченко. Выбор пути. К истории пятидесятнического движения. Книга вторая. Винница. Слово христианина. 2008. С. 156.

[xlvii] Н. Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. М. Академический проект 2004. С. 114.

[xlviii] Н.Усач, В. Ткаченко. Выбор пути. К истории пятидесятнического движения. Книга вторая. С. 152.

[xlix] В.Франчук. Просила Россия дождя у Господа, Киев, т. 1, 2001. С. 392.

[l] Цит. по кн. Из истории церкви адвентистов седьмого дня в России. Калининград, 1993. С. 267.

[li] Ф. М. Путинцев. Политическая роль и тактика сект. С.163.

[lii] Цит. По Свобода совести в России:исторический и современный аспекты. М., 2007. С.92.

[liii] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 г.г. С. 135-136.

[liv] В. Удомов. Сектантство и Советская власть. Известия Сиббюро ЦК РКП (б) 1923, № 63. цит. по Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 г.г. С. 145-146.

[lv] «Безбожник» № 16 (649) от 1 августа 1938 года..

[lvi] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. С.351-353.

[lvii] История евангельских христиан-баптистов. М. 1989, Издание Всесоюзного совета евангельских христиан-баптистов. С. 221.

[lviii] Г. Винс. Тропою верности. 2000, Библия для всех. С. 183-185.

[lix] Г. Винс. Тропою верности. С. 137.

[lx] Цит по А. Григоренко. Эсхатология, милленаризм, адвентизм. СПБ, Европейский дом, 2004. С....

[lxi] Г. Винс. Тропою верности. С. 52.

[lxii] М.Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 123-124.

[lxiii] «Раскрыта контрреволюционная шайка». Газета «Рабочий путь», 1929, 14 февраля. Цит. по кн. Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. С. 244, 226.

[lxiv] Г. Винс. Тропою верности. С. 92.

[lxv] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. С. 305-312.

[lxvi] Цит. по кн. Клибанов А.И. История российского сектантства. С. 252.

[lxvii] Свобода совести в России: исторический и современный аспекты. М. 2007. С. 99.

[lxviii] «Апостольская церковь в России и СНГ». См. www.acts29.ru.

[lxix] Н. Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. С. 98.

[lxx] М.Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 64.

[lxxi] Н. Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. С. 75.

[lxxii] С.Н. Савельев. Бог и комиссары. Социологические исследования. С. 37.

[lxxiii] М. Поповский. Русские мужики рассказывают. Последователи Л.Н.Толстого в Советском Союзе. 1918-1977. Оverseas publications interchange LTD London, 1983. С. 113.

[lxxiv] М. Поповский. Русские мужики рассказывают. С. 209.

[lxxv] В. Белопольский. Жизнь и судьба генерала Масляникова. См. www.relga.rsu.ru/n50/hist50.htm.

[lxxvi] М.Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 209, 205, 210.

[lxxvii] Клибанов А.И. История российского сектантства. М., 1965. С. 95.

[lxxviii] John K.Berokoff. Molokans in America. Р. 30-31.

[lxxix] С.Никитина. Сотворение мира и концепт исхода/похода в культуре молокан-прыгунов в кн.: От бытия к исходу. Отражение библейских сюжетов в славянской и еврейской народной культуре", Москва, 1998.

[lxxx] Божественные изречения. Лос-Анжелес, Дух и жизнь, 1928. С. 748,753, 750, 756.

[lxxxi] См. С.З.СССР, 1925, ст. 276, постановление СНК и ЦИК СССР об утверждении положения о въезде в пределы СССР и выезде из него; там же, ст. 277, Положение о въезде в пределы СССР и выезде из него, от 5 июня 1925 г.

[lxxxii] А.И. Савин. Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(б) – ВКП(б) и евангельские церкви в 1922 – 1929 гг.

[lxxxiii] М.Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 192, 196-197.

[lxxxiv] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. С. 178, 223.

[lxxxv] См. Ю.И.Подопригора. Немцы Павлодарского Прииртышья. Алматы, 2010. С. 34, 46.

[lxxxvi] Из истории немцев Казахстана (1821-1957), сб. документов. М., Готика, 1997. С. 59.

[lxxxvii] Т. Филиппова. «Исход братьев!» Переселение меннонитов из СССР в конце 1920-х годов. Журнал Родина, 2002, №10.

[lxxxviii] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. С. 190, 275.

[lxxxix] Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. С. 285, 291.

[xc] Н. Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. С. 105.

[xci] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 431.

[xcii] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 455.

[xciii] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 879.

[xciv] Вопросы литературы 1991 № 1, с 221-245.

[xcv] Л.Алексеева. История инакомыслия в России.

[xcvi] Н. Горетой. Апокалипсический Вавилон. 2005.

[xcvii] А.Синявский. Иван-дурак. М. Аграф, 2001. С. 458-461.

[xcviii] А.Синявский. Иван-дурак. С. 291, 315.

[xcix] Н. Горетой. Указ. Соч. С. 87, 119, 196-197.

[c] Вероятно, Горетой писал свой труд под влиянием Даниила Андреева, в «Розе мира» которого «Сталин испустил дух… Полчища демонов взмыли из глубин в верхние слои инфракосмоса, стараясь затормозить падение умершего в пучину магм». См. Даниил Андреев. Роза мира. М., Эксмо, 2006.

[ci] Н. Усач, В.Ткаченко. Выбор пути. С 391

[cii] В. Шилюк. Грани жизни и смерти. Кн. Третья. С. 68-70, 75.

[ciii] С.М. Дударенок Христиане веры евангельской на российском Дальнем Востоке в Советский период истории. В сб. Свобода совести в России: исторический и современный аспекты. 2007. С. 250.

[civ] Н. Горетой. Апокалипсический Вавилон С. 334-335.

[cv] Н. Горетой. Апокалипсический Вавилон С. 328.

[cvi] Н. Горетой. Апокалипсический Вавилон С. 373-374.

[cvii]А.Т. Москаленко. Пятидесятники. С. 164

[cviii] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 685.

[cix] io.ua/s32217.

[cx] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 303-304.

[cxi] Н. Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. С. 122.

[cxii] Христианский комитет защиты прав верующих в СССР. Документы. Посев. 1977.

[cxiii] В.Шилюк. Грани жизни и смерти. Кн. первая. С. 90-91.

[cxiv] А.Д. Сахаров. "Воспоминания", М., 1996, т. 1., стр. 15.

[cxv] См. Г. Горелик. Чудо-дерево культуры – древо познания. Знание-сила, 2011, № 1, стр. 89.

[cxvi] А.Д. Сахаров. "Воспоминания", т 1., стр.471.

[cxvii] "КГБ в русской эмиграции. Нью-Йорк, 2007, "Либерти".

[cxviii] Eвгения Альбац. Мина замедленного действия. РУССЛИТ, 1992.

[cxix] Л. Алексеева. История инакомыслия в России.

[cxx] В. Шилюк. Грани жизни и смерти. Кн. третья. С. 35.

[cxxi] Н. Горетой. Апокалипсический Вавилон С. 307-311.

[cxxii] В котле России. С. 243.

[cxxiii] Ф.Н. Мячин. Мой разрыв с сектантами-трясунами. Рассказ бывшего проповедника. Владивосток, 1958.

[cxxiv] В. Шилюк. Грани жизни и смерти. Кн. первая, Лондон, Канада, 2005. С. 32.

[cxxv] В. Шилюк. Грани жизни и смерти. Кн. вторая. С. 22-24.

[cxxvi] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 813.

[cxxvii] Игорь Кон. Эпоху не выбирают. «Знание-сила», 2011, № 1, с. 26.

[cxxviii] В. Шилюк. Грани жизни и смерти. Кн. вторая. С. 32.

[cxxix] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 756

[cxxx] В. Шилюк. Тьма сгущается перд рассветом. 2008. С. 23-24.

[cxxxi] Совет Министров СССР постановляет: «выселить навечно». Сборник документов и материалов о Свидетелях Иеговы в Советском Союзе (1951-1985 гг). М, 2002.

[cxxxii] Совет Министров СССР постановляет: «выселить навечно». С. 178-186.

[cxxxiii] В.Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т.3. С.750-752.

[cxxxiv] Вальтер Заватски. Евангельское движение в СССР после Второй мировой войны. М.,1995. См. также В.А. Попов. Дело и судьба баптиста Георгия Винса. На сайте www.russianw.com.

[cxxxv] Н. Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. С. 122.

[cxxxvi] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. С. 750.

[cxxxvii] А. Латынина. Портрет диссидента. Литературная газета от 18 июля 1990 г.

[cxxxviii] www.specnaz.ru

[cxxxix] С.Н. Савинский. История евангельских христиан-баптистов Украины, России, Белоруссии (1917-1967) часть вторая. С. 350-351, 356-358

[cxl] В.М. Хорев. Христос – корень церкви. Вестник истины. Журнал Международного союза Церкви ЕХБ № 4-5, 2008. С. 53.

[cxli] Совет Министров СССР постановляет: «выселить навечно».

[cxlii] Г. Винс. Тропою верности. С. 169.

[cxliii] Братский вестник, № 2, 1946. С. 12.

[cxliv] Свобода совести в России: исторический и современный аспекты. М, 2007. С. 118-119.

[cxlv] Н.Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. Выбор пути. С .173.

[cxlvi] Н. Горетой. СССР. Апокалипсический Вавилон. С. 71.

[cxlvii] Н. Горетой. СССР. Апокалипсический Вавилон. С. 42-45.

[cxlviii] Н. Усач, В. Ткаченко. Выбор пути. С. 140-142.

[cxlix] Н. Усач, В. Ткаченко. Выбор пути. С. 175.

[cl] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 494.

[cli] С.Н. Савинский. История евангельских христиан-баптистов Украины, России, Белоруссии (1917-1967), часть вторая. С. 256.

[clii] РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 370. Л. 73.

[cliii] Catherin Wanner. Communities of the converted. Cornell University Press. Ithaca London 2007, p. 92.

[cliv] В. Шилюк. Грани жизни и смерти, книга вторая. С. 45.

[clv] Газета Маяк (Калужская обл). Цит. по Л.Шохова. 18 лет ГУЛАГа: из жизни епископа Ивана Федотова. Воскресенье. 1992. С. 130-136.

[clvi] И. Федотов. Встать! Суд идет. М. Титул, 2006. С. 229.

[clvii] И. Федотов. Встать! Суд идет. С. 203-205.

[clviii] Газета «Газета» 26.02.2003. С. 1,7.

[clix] Мода на КГБ, «Комсомольская правда» от 29.12.04.