Яков Кротов. Вера. Вспомогательные материалы: труд.
КРЕСТ И СЕРП С МОЛОТОМ
Скобцова М. Крест и серп с молотом. // Новый град. №6. 1933.
Тема этой статьи, — главным образом о том, можно ли, при наличии известных оговорок, написать между словом «крест» и словами «серп с молотом» союз «и», или при всех обстоятельствах нам писать союз «или».
В наше время, как будто бы окончательно, выясняется, что в мире борются две силы, — сила христианства и сила безбожного, воинствующего коммунизма, и промежуточное пространство между ними все более исчезает, проваливается, в полном отсутствии воли и творчества. А от такой исключительности этих двух сил все яснее их непримиримость, их несогласуемость. Таким образом, как будто бы совершенно ясно, что и между символами этих сил — между крестом и серпом с молотом — должна существовать такая же несочетаемость, такая же непримиримость, как и между самими силами, Оно и на самом деле так, если мы придадим серпу и молоту то условное значение, которое придали им коммунисты: серп и молот, — символ диктатуры пролетариата, символ вводимой железом и кровью системы принудительного счастья, символ поглощения человеческой личности безличным коллективом, символ классовой борьбы, символ уравнительности. К этому можно многое добавить, чего сами коммунисты не добавили бы, но что по существу должно быть теперь связано с этим символом: он говорит о рабстве, о насилии, о мертвечине, о ГПУ, о Соловках, — он говорит, — кричит даже, — о церковных гонениях, о безбожной пятилетке, — о всем том, что прямо противоположно христианскому отношению к жизни, к человеку, к труду, к творчеству, к историческому процессу, к отношению между классами и т. д. Итак нам надо как будто бы поставить в заглавие статьи словечко «или», и считать, что и самой темы ее в таком виде, как она первоначально озаглавлена, не существует. Но между тем... между тем миру сейчас нужна и насущна подлинная идея серпа и молота, очищенная от коммунистического извращения. Более того, — не только миру, — Кресту нужно, чтобы в мире эта подлинная идея серпа и молота была воплощена. Другими словами, сейчас становился все яснее и яснее, что известные слова Интернационала: «Никто не даст нам избавленья... Добьемся мы освобожденья своею
78
собственной рукой», — нуждаются и существенной поправка, и собственной рукой никто ничего не добьется.
Освобождение жизни из тупика, в который она попала, может «сходить только оттуда, где силы большие, чем в ней самой, — только оттуда, где есть возможность сверх физического сверхисторического разрешения вопроса. Освободить н направить чашу жизнь может только Церковь. Нужно чтобы Церковь, обратившиськвоплю мира, к социальному аду, несправедливости, кризисам, безработице, — сказала словами, врученными ей от века; «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». Вот единственные руки, которые действительно могут дать избавление, которые могут освятить человеческий путь и переделать серп и молот в символ труда во Имя Христово, — труда на Христовой ниве.
Итак, первое положение: только именем Христовым можно сейчас сделать единственное нужное миру дело, — вывести его из тупика современной безбожной бесплодности и бездарности. Именем Христовым, Крестом Христовым можно придать серпу с молотом их подлинный смысл, - Крестом освятить и благословить труд, «И» не только может, но и должно стоять между словами: «Церковь» и «труд», «Крест» и «серп с молотом».
Тут трудность не в принципе, — уничтожьте большевицкий, насильнический подход к делу, и все будет просто. Принципиально, Крест должен быть сочетаем с трудом.
Сложность в том, что возникает еще один очень существенный и решающий вопрос: Крест должен быть сочетаем с трудом, — а это возможно только при наличии еще одной возможности: если доказано, что символ серпа и молота может быть очищен от начала насилия н принудительности, если трудовое начало может быть свободным и вольно избранным. Такое условие неизбежно, потому что и Христос, и Крест, и Церковь ни при каких обстоятельствах не могут идти рука об руку ни с чем, в чем есть элемент насилия и рабства. Поэтому, например, совершенно невозможно говорить о христианизации коммунизма. Христианизация коммунизма иначе значит уничтожение самой ею сердцевины, — его принудительности, его насильничества, диктатуры пролетариата, партийной гегемонии коммунистического правящего отбора.
Христос — это свобода: Христов Лик, — это утверждение в каждом человеке его свободного и богоподобного лица. Церковь — это свободный и органический союз верующих со Христом и с Христовой свободой, и Христос призывает труждающихся и обремененных взять Его иго, которое легко, потому что берется свободно. Итак, Христос и насилие несочетаемы. Если трудовой принцип в современности неизбежно сочетается с насилием, с диктатурой, с кровью а железом, — то он, действительно, не сочетаем с крестом, и между
79
словами «крест» и «серии с молотом» надо, действительно, ставить разделяющее словечко «или».
Как легко и просто доказать очень убедительными доводами возможность свободного труда и свободного построения общества на трудовом начале! В самом деле, человечество достаточно испытало на себе две противоположные системы принудительности и насильственности. Старая принудительность капиталистического строя, уничтожающая право на жизнь и оставляющая лишь право на труд, за последнее время стала лишать и этого права. Принудительность кризисов, принудительность безработицы, принудительность внутренне не оправданного и безрадостного труда, — довольно всего этого. Но попробуйте перейти к противоположной системе, — она оказывается системой коммунистической принудительности, — тем же безрадостным трудом из-под палки, хорошо организованным рабством, насилием, голодом, — довольно и этою. Каждому ясно, что надо искать путей к свободному, целеустремленному и целесообразному труду, что надо нам принять мир, как некий сад, возделывать который нам надлежит. Кто в этом сомневается?
И вот тут то и встает самый главный соблазн, самое мучительное сомнение, тем более убедительное, что око покоится не только на принципах, но и на конкретном нашем жизненном опыте.
Начинается вечный спор между свободной истиной Христовой и неким иным началом, спор, так мудро и точно выявленный Достоевским.
Иное начало, у Достоевского имеющее так мною обликов. — сначала древний Рим, великий и принудительно организованный человеческий муравейник, потом великий Инквизитор, насильственно насаждающий повсеместное счастье, и снимающий ответственность, т.-е. свободу с человеческой души, наконец, Шигалев и шигалевщина, бесовщина Бесов, уравнение гор, обращение человечества а сытое н довольное стадо, имеющее правда, обязательный труд, но зато свободное от всякой ответственности.
Так было в дни Достоевского. В наши великий Шигалев воплотился. В наши дни он действует под псевдонимами, приобретшими мировую славу. Сначала его псевдонимом был «Ленин», теперь «Сталин», «коммунистическая власть», «генеральная линия партии».
В воплощении он оказывается с большим количеством изъянцев, чем теоретический Шигалев Достоевского. Тот обещал человеческому стаду сытость и довольство, — этот держит всех впроголодь, Но принцип-то тут один и тот же, — насильственность вводимой системы ценностей.
Христос, дав нам свой свободный путь и свое вольно избираемое иго, этим самым как бы подтвердил возможность веры в человеческую свободу и в божественное достоинство человеческого лица.
А мы? Верим ли мы в эту свободу? Верим ли мы в это достоинство? Не только в ком-то другом, а в нас самих, каждый сам в себе? Очень трудно ответить на этот вопрос положительно, хотя и хочется этого положительного ответа. И обратно, — уж очень много данных для ответа отрицательного.
В каждой из нас сидит маленький Инквизитор, и маленький Шигалев, и маленькая генеральная линия партии, — потому что мы сами ждем по отношению к себе принудительности и охотно применяем эту принудительность, налаживая свою систему жизни среди других. И не в этом даже наша главная беда, а в том, что эти другие своим отношением к свободе и принудительности питают нашего внутреннего Шигалева.
О чем я говорю? О самом страшном, что есть в земной жизни, в историческом процессе, в биении современности, — в том, что никто, никто не хочет вольно и дружно, свободно и братски строить подлинную, трудническую и свободную, любовную христианскую жизнь. Если строят, то строят нечто иное, если же есть и не иное, —то не в жизненном строительстве, а в иногда очень замечательных, но всегда — словах и теориях и только словах и теориях.
Как пианисту или певцу нужно ежедневно играть и петь самые элементарные гаммы, — упражняться, — иначе у него ничего сложного не выйдет, — как ремесленнику нужен известный мускульный навык, как нужна тренировка борцу, — так и в христианской подвиге преображения мира должна быть свободно созидаемая малая бытовая жизнь.
Зачем говорить о братстве народов, если мы живем не по братски с соседом по комнате?
Зачем говорить о свободе, если мы не умеем свободно сочетать наших творческих усилий?
Зачем говорить о христианском отношении к труду, если мы работаем из-под палки или никак не работаем?
Свободное трудничество, — вот основа наших путей во Христе. И основа эта должна проникать нашу ежедневную и будничную жизнь. Если это не будет так, то прав великий Инквизитор, права генеральная линия партии, правы все насильники, уравнители, диктаторы и рабовладельцы и люди не — образы Божии, а стадо.
В этом свободном трудничестве наши усилия должны создавать из всякого общего дела некий монастырь, некий духовный организм, некий малый орден, некое братство. Если это не так, то это значит, что мы не поняли и не приняли самого основного, что есть в едином великом монастыре, в едином великом организме, в едином ордене, в едином братстве, — в Церкви.
Большая радость у тех, кто не сомневается, что свободное трудничество может быть осуществлено и жизни людей. И горе тем, кто эту веру колеблет.
Монахиня Мария (Скобцова).
81
