Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.
"Только в любви к человеку и в сердце милостивом открывается божественное услаждение"
"В нём, в коммунизме, и есть тёмный лик своего, коммунистического аскетизма, стальной хребет изощрённой воли, измождённая плоть и разодранные ризы"
Якобы на почве гуманизма и якобы во имя человечества, но в одной его части - трудового класса, (а именно пролетариата), в забвении Бога и отречении от Христа, возродился суровый, аскетический путь.
монахиня Мария, Париж
Первые века нашей эры, - начала христианства в мире - были ярко окрашены суровым и непреклонным аскетизмом. Нет сомнения, что торжеству христианства гораздо больше способствовали отшельники, живущие в пустыне (Антоний, Пахомий и др.), чем самое пламенное и пылкое увлечение христианством властителями государств. Ведь они оказывали ему не только всякое покровительство, но и внедряли его мечом и силою государственного аппарата в сердца своих верноподданных.
Получив признание византийских императоров, христианство оделось в парчу и виссон, изнежилось, приспособилось к пышности двора и сильно расцвело во внешних проявлениях: христианском искусстве, постройке соборов, иконостасах, витражах, но одновременно утеряло свой крепкий и жёсткий хребет времён мученичества, разошлось вширь в ущерб глубине. А если бы этой глубины не было, трудно было бы сказать, какие эмпирические формы приняло бы византийское православие. Но эта глубина была! И хранилась она в Нетрейской пустыне, на Синае, около Александрии, под самыми стенами Царьграда.
Отшельничество и монашество оказалось носителями и хранителями суровой и подлинной правды православия!
В то время как при дворе императора роскошествовали и излишествовали, утончались и разлагались, пустыня была наполнена отшельниками, спящими в гробах, питающимися размоченной чечевицей, стоящими ночами на молитве, так что вечером перед их глазами заходило солнце, а утром длинная тень клонилась к закату от восходящего солнца за их спинами.
Столпники, молчальники, борцы со страшными искушениями пустыни, молитвенники за мир, подвижники и аскеты, - вот что было спинным хребтом православия. Это они сурово вели церковный корабль, отражали бури ересей, выправляли истинную веру. Именно это пленяло всех, ищущих правды и подвига, налагало неизгладимую печать, полную духовной красоты и истинного величия, на грешную изнеженную, вырождающуюся Византию, которая в бренном своём величии истлела. А вечное дело православия, находящееся в суровых руках смиренно-неприклонных монахов, продолжало расти! Оно расширилось в мире и особенно, на другой почве.... на русской.
Я не буду излагать историю аскетизма и отношение к нему мира. Скажу только, что в известную минуту этот внешний, светский мир, восстал на аскетов. Он обвинил их в том, что во имя Бога, они предают брата своего - человека. И тогда, наступил момент, когда человеческая жизнь была выведена из монастырской ограды, из пустыни и киновий, (частично даже из под церковного купола) на широкий путь гуманистического возрождения.
Человек, любовь к человеку, абсолютная и непререкаемая ценность и правда человечества, история и творчество во всех проявлениях человеческого лика в мире - вот, что было объявлено мерой вещей и ключом премудрости.
Мы вернёмся ещё к вопросу о том, предавал ли аскетизм правду мира во имя Божьей правды. А пока остановимся на том, что гуманизм, увлечённый и пленённыйчеловеческого лица, перешёл в другую крайность - он предал правду Божию!
* * *
Если носители духовной правды аскетизма отрекались от мира во имя любви к Богу, то тут мир, в лице гуманизма, отрекался от Бога во имя любви к себе. Можно ли сказать, что утверждение любви к плоти мира и творению, является отрицательным и противоречащим его Творцу? Нет и нисколько. Даже можно сказать, что высшим проявлением любви к творению и объясняется проникновение в тайну ЕГО творчества. Любовь и творение есть мост к любви и к Творцу.
Но удивительным свойством обладает Истина и не даром она именуется Полнотой.
Часть истины, взятая в отдельности от полноты Истины в забвении и отрицании этой полноты, становиться уже не истиной, а ложью. Исчерпывающая полнота заповедей: "Возлюби Бога твоего и возлюби брата своего, как самого себя", - именно в таком двуедином составе и есть Полнота Истины.
Так, если вернуться к Гуманизму, можно сказать о нём, что:
1.Он обвинил Христианство, что оно приняло только первую часть этой полноты Истины, - Гуманизм отрёкся от любви к человеку, творению и Сыну Божию. Этим самым бессознательно умалил свою любовь к Богу - Творцу и Отцу человеческому. А, обвинив, впал в обратный грех.
2. Гуманизм предал любовь к Богу.
3. В творении он перестал ощущать Творца. Этим самым он умалил и творение.
Таков внутренний смысл Гуманизма, но нам важнее остановиться на методе его воздействия. Гуманизм же сам по себе, есть как бы принцип Возрождения - опыт наивный, зачарованный пафосом человеческого самоутверждения. В период Возрождения было слишком много радости, чтобы прочувствовать необходимость глубины и внутренне собраться. В этот период Возрождение не сумело ограничить себя и выковать духовные мускулы.
В то же время Аскетизм в мире перестал существовать в том виде, как он существовал раньше. Но совершенно неожиданно он воскрес и в девятнадцатом веке, получил новое дыхание на русской почве!
Первое воскрешение Аскетизма и утверждение его правды (как противоположность Гуманизму) мы находим у Константина Леонтьева.
Как же понял его Леонтьев? Как он воспринял древнюю аскетичность его пути? Это звучит парадоксально, но он его воспринял так, как его воспринимали гуманисты. То есть Леонтьев заявил, что "любовь к Богу не может ужиться с любовью к человеку. Что любовь к Богу ведёт к проклятию человека, что в этом и есть последняя правда и смысл православия. Всякое же иное Православие - неопределённое и розовое православие, от которого надо избавляться огнём и мечом".
Разница Леонтьева с Гуманизмом состоит не в том, что они по разному определяют значение древнего христианства. Они его определяют одинаково - "как предательство мира во имя любви к Богу".
Разница между ними в том, что они неодинаково оценивают такое отношение к миру!
а) Гуманизм не хочет любви к Богу, предающей человека, и именно на этом основании доходит вплоть до отказа какой либо любви к Богу.
б) Леонтьев, говорит решительное и безоговорочное "ДА" отречению от мира, во имя любви к Богу!
Теоретически он соглашается с определением гуманистов, но и в противовес, даёт положительную оценку такому определению. Но самое трагическое в этом то, что он соглашается в этом с основной и всеопределяющей ошибкой Гуманизма, (с оценкой, раз и навсегда неправильно понявшей древнюю АСКЕТИКУ). В результате этого непонимания, эта оценка была внушена всему миру.
Итак, базируясь на ложной мысли, что Византийское православие отрекалось во имя Бога от мира, Леонтьев заявляет, что это отречение правильно и обязательно для всякого христианина. А, заявив это, он становиться более византийцем, чем были в этом отношении византийские отцы Церкви и пустынники. Можно сказать, что он утвердил в себе неправду правды.
А потому, не касаясь известной величины Леонтьева, ( он был одним из самых страшных явлений русской мысли, закрепляющим и утверждающим искажение, как подлинность), он многим и навсегда закрыл возможность правильно понять что такое аскетический путь. В противоположность византизма Леонтьева есть точка зрения Розанова, который соглашается, что тёмный лик есть действительно последняя правда христианства, но на этом основании отрицает всё христианство. Розанов по сути есть преломление начального гуманизма. Его неправильная оценка аскетизма вполне совпадает с оценкой гуманистов. Для него Христос - "лицо бесконечной красоты и бесконечной грусти> - но не укладывается в душе Розанова ни эта красота, ни эта грусть. Для Розанова: "Восток, взглянув однажды на Христа, уже навсегда потерял способность по настоящему, по земному радоваться, попросту быть весёлым, спокойным и ровным. Он разбил вдребезги прежние игрушки, земные, недалёкие и пошёл плача, но восторгаясь, по линии этого тёмного, не видного никому луча к великому Источнику своего света". Розанов верит: "Христос открывается только слезам. В тайне слёз христианских содержится главная тайна христианского действия на мир. Ими преобразовало оно историю. Боль мира победила радость мира, - вот это и есть Христианство. И на протяжении веков христианство осуществляло лишь одну задачу; погребение всего мира в Христе".
У Леонтьева и Розанова неоспоримо единое восприятие Лика Христова - тёмное. У обоих, светлая радость жизни живёт на другом берегу, не на христианском, хоть и берега они выбирают разные. Леонтьев стремиться на тёмный, Розанов на светлый, но они одинаково понимают их значение.
Эта упорная традиция темного лика, раз и навсегда могла исказить в наших душах правильное понимание дела Христова, если бы вдруг не обнаружилось (там, где нет лика Христова!), на самом дальнем, безбожном, антихристианском берегу некое темное пятно.
Оказалось, что не только Агнец, жертва, казнимый, страдает. Что не только во имя Бога христианство залило мир слезами. Оказалось, что на русской каторге, на всеевропейских чердаках, в нищенстве изгнания, строго блюдут суровый путь аскетики другие люди. Но не во и имя любви Христовой!
Произошло небывалое явление. Якобы на почве гуманизма и якобы во имя человечества, но в одной его части - трудового класса, (а именно пролетариата), в забвении Бога и отречении от Христа, возродился суровый, аскетический путь.
Каждый верный этому новому пути, был обязан:
а) оставить не только отца и мать свою, но и выводился он из под законов обычной, применявшейся к человеческим слабостям, морали, то есть ему внушалась иная, суровая, классовая мораль!
б) Во имя дела, во имя торжества его, он должен был отречься от всего - включая отречение от своего человеческого лица.
Чердаки мира, проплёванные и прокуренные кабаки всех европейских столиц, могли бы много рассказать, как калечились людские души, во имя нового безбожного закона. Как истреблялись "предрассудки" в этих душах, как предъявлялись им требования суровой, партийной дисциплины и как всё подчинялось поискам единой, пусть фальшивой, но жемчужины. Но жемчужины не Царствия небесного, не небесной веси, а веси земной.
Любопытно, что сказал бы Леонтьев об этом, далеко не розовом, - антихристианстве, если бы догадался о его аскетической окрашенности. Воистину, антихрист должен быть великим аскетом и носить власяницу, потому что это то, что покоряет и пленяет мир.
А миру вновь предписывались слёзы! Но уже не слёзы христианства. Мир вновь отрекался от своих культурных ценностей, шёл на некое соглашение, но не во имя Бога, а во имя торжествующего в отдалённых веках безликого, сурового коллектива (в будущем коллективизма). Слишком события развивались стремительно, а потому не только Леонтьев, но и Розанов не успели задуматься о том, что это всё означает. Ну, а мы то видим! Мы можем понять. Мы обязаны найти и исправить ошибки.
И, прежде всего нам нужно дать себе отчёт, - что такое христианский аскетический путь? Вероятно, каждый сразу представит себе измождённые лики святых на византийских иконах, их бестелесность, мрачность и тёмноту, духоту катакомб, какое то не прочувствованное проклятие миру и радостям его. Я утверждаю, что всё это совершенно не соответствует тому как это было. А доказать я это могу на основании творений Исаака Сирина- одного из самых замечательных отцов Церкви, который главным образом обращался к монахам, молчальникам и аскетам. И начну я с самых страшных текстов Исаака Сирина, от которых вздрогнуло бы не толькосердце Розанова, но исердце Леонтьева.
Вот они: "Если милостыня, или любовь, или сердоболие, или что-либо почитаемое сделанное для Бога препятствует твоему безмолвию, обращает око твоё на мир, ввергает тебя в беспокойство, помрачает памятование о Боге, прерывает молитву твою, производит в тебе смятение и неустройство помыслов, делают, что перестаёшь заниматься божественным чтением, оставляешь это оружие, избавляющее от парения ума, потребляет осторожность твою, производит, что бы в дотоле связан, начинаешь ходить свободен и, вступив в уединение, возвращаешься в общество людей, пробуждают на тебя погребенные страсти, разрешают воздержание чувств твоих, воскрешают для мира тебя умершего миру, от ангельского деланья, о котором у тебя единственная забота, низводят тебя и поставляют на стороне мирян, - то да погибнет такая правда".
Этими словами страшное не исчерпывается. Дальше: "Дивлюсь тем, которые смущают себя в деле безмолвия, чтобы других успокоить в телесном"......... "Прекрасен путь любви, прекрасно дело милосердия ради Бога, но ради Бога не хочу этого". "Остановись, отец, - сказал один монах, - ради Бога спешу за тобою". И тот ответил: "А я ради Бога бегу от тебя".
И вот, как бы исчерпывающее объяснение к такому отношению: "Мир есть блудница, которая взирающих на неё с вожделением, красою её привлекает и любовью к себе. И тому, кто хоть отчасти возобладал любовью к миру, кто опутан им, тот не сможет выйти из рук его, пока мир не лишит его жизни. И, когда мир совлечёт с человека всё и в день смерти вынесет его из дому его, тогда узнает человек, что мир подлинно льстец и обманщик".
И поэтому: "Хочешь ли по Евангельской проповеди приобрести в душе своей любовь к ближнему? Удались от него, и тогда воротится к тебе пламень любви к нему, и радоваться будешь при лицезрении его, как при видении светлого ангела". Что это? Уж не наглядная ли проповедь любви к дальнему, в ущерб к ближнему? Тем более, что Арсений говорил: " Богу известно, что люблю вас, но не могу быть и с Богом и с людьми". И всё расценено.
Вот, например: "Творящие знамения и чудеса в мире, не сравнивай с безмолвствующим подвигом. Бездейственность безмолвия возлюби паче нежели насыщения алчущего в мире и обращение многих народов к поклонению Богу. Лучше тебе самого себя разрешить от уз греха, нежели рабов освободить от рабства...Каждый от остроты ума своего подобно реке источает учения. Полезнее позаботиться о душе своей, нежели воскрешать умерших".
Я чувствую, как от этих слов содрогается каждое гуманистическое сердце. Признаюсь, что моё сердце тоже содрогается и не верит, не допускает, что это так. Я ищу ключа к иному разумению этих слов. И вот он: "Когда слышишь об удалении от мира, об оставлении его, о чистоте от всего, что в мире, тогда необходимо сначала понять и узнать, по понятиям не простонародным, а чисто разумным, что означает само слово МИР. Из каких различий составлено это наименование. И тогда ты будешь в состоянии узнать о своей душе больше, как далека она от МИРА и что примешено к ней от этого МИРА. Слово МИР, есть имя собирательное, если человек не узнал прежде какими частями (членами) своего "Я" он далёк от МИРА, а какими связан, то ему многое будет трудно познать. Есть люди, которые двумя или тремя членами отрешены от мира, и подумали о себе, что стали они чуждыми для мира в своём житии, только потому, что не уразумели и не усмотрели.
Как это произошло, что только две их части умерли в МИРУ?
По умозрительному исследованию МИРОМ называется и состав собирательного имени, объемлющего собой отдельно взятые страсти.
И когда хотим наименовать страсти, называем их миром, а когда хотим различить их по различию наименований, то называем их страстями. Где прекращаются страсти, там и мир возникает в своей преемственности.
Суть самой страсти заключается в следующем:
Приверженность к богатству, что приводит к накопительству вещей.
Телесное наслаждение, от чего возникает страсть супружества,
Тщеславие, от чего рождается зависть, а также власть начальствования, надменность и благолепие перед властью.
Желание наряжаться приводит к поиску славы, заискиванию и стремлению понравиться, что может стать причиной злоискательства и страха за тело.
Можно продолжить перечисление страстей. Но хочу сказать, что там, где страсть прекращает своё течение, там и мир умирает. А ты присмотрись к себе и пойми, какими из сих частей живёшь в этом мире, а какими умер к Богу.
Короче: Мир есть плотское житие в мудровании плоти".
И приняв тайну этого ключа, легко поймёшь такую молитву:
"Сподоби мя, Господи, действительно быть мёртвым для собеседования с миром сим. Потому, что не могу приобрести любовь к человеку те, кто любят мир сей". Тут резко противопоставляется любовь к человеку и любовь к миру сему. А у отрекшихся от мира сего, любовь к человеку приобретает иное значение и иной характер.
Приведу тексты Исаака Сирина. Они говорят нам о подлинной любви к человеку.
1. "Кто достиг любви Божией, тот не желает уже снова здесь пребывать, потому что любовь уничтожает страх. И я возлюбленные мои, поелику вдался в юродство, вот и не могу сохранить тайны в молчании и делюсь неосмысленным для пользы братии, потому как это есть истинная любовь. Она не может содержать, что- либо в тайне от возлюбленных своих. Когда понял я это, персты мои неоднократно не успевали следовать по хартии, и не мог я сохранить терпение от удовольствия, которое вторгалось в сердце моё и заставляло умолкнуть чувства. Впрочем, блажен, у кого помышления всегда о Боге, кто удержался от мирского. В любви не печаль принять тяжкую смерть за любящих.
Потому что, когда из любви к Богу желаешь свершать какое-либо дело, пределом желания сего поставь смерть".
Не правда ли, что в этих словах чувствуется огненная, раскалённая любовь, а вот и её точное определение:
2. "Что такое сердце милующее? Возгорение сердца у человека о всём творении, о всех человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари, при воспоминаниях о них и при воззрениях на них, очи человека источают слёзы. А всё, от великой и сильной жалости, объемлющей сердце и от великого терпения умиляется сердце его и не может вынести, слышать, видеть ни вреда, ни малой печали, претерпевших тварей. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред - ежечасно со слезами приносим молитву, чтобы сохранились они и были помилованы. Ровно также и об естестве пресмыкающихся молимся с великой жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его до уподобления в сем Богу".
Что можно сказать ещё более? Как неуместно после этих слов говорить о пути тёмных ликов. И может быть ещё неуместнее говорить о розовом христианстве. Огненнозряче - белое, сияющее лицо открывает нам Исаак Сирин в обращении своём к МИРУ. И далее:
3. "Достигших совершенства признак таков: если десятикратно в день преданные на сожжение за любовь к людям, не удовлетворяться сим, как Моисей сказал Богу - Аще убо оставиши им грех - остави. Аще убо нет - то изглади мя из книги, в ниже вписан есмь". ( Исход ХХХШ-32)
И как говорит блаженный Павел: "Я желал бы сам быть отлучён от Христа по братии моей" ( Рим,IX -3) И прочие Апостолы за любовь к жизни человеков приняли смерть во всяких видах её".
4. "По любви к твари, Сына Своего предал Бог на крестную смерть, не потому что не мог искупить нас иным образом, но чтобы научить нас этим преизобилующей любви своей. А если бы у Него было что более драгоценное и то дал бы нам, чтобы сим приобрести себе род наш. И не благоволил сместить свободу нашу, но благоволил, чтобы любовью собственного сердца нашего приблизились мы к Нему. И домогаются Святые, сего признака - уподобляться Богу совершенством любви к ближнему".
5. "Расскажите об авве Агафоне,- будто сказал он: Желал бы я найти прокажённого и взять у него тело его и дать ему своё. Подобное и делал авва Агафон, паче всех уважавших безмолвие и молчание6 сей чудный муж во время большого торга пришёл продать рукоделие и на торжище нашёл одного больного странника, нанял для него дом и остался с ним. Работал своими руками и что получал за труд, всё на него тратил. Прислуживал ему шесть месяцев, пока больной не выздоровел".
6. "Вторая заповедь - человеколюбие. Требует это двойственности естества, чтобы попечение о делании ума было сугубое, т.е., что исполняем в сознании, то подобным образом желаем исполнить и телесно. И заповедь, совершаемая в делах, требует совершения и в сознании.
А там, где человеку нет возможности видимо и телесно совершать любви к ближнему, там достаточно перед Богом излить любовь к ближнему нашему".
7. " Благотворением и честью уравнивай всех людей. Будет ли кто иудей или неверный, тем паче если убийца. Ведь все мы братья, одной породы и от истины заблудились по неведению её. Люби грешников, но ненавидь их дела, и не пренебрегай грешниками за недостатки их, чтобы самому не быть искушённым в том же, в чём искусились они".
8. " Кто при памятовании о Боге уважает всякого человека, тот по мановению Божию. В тайне приобретает себе помощь у всякого человека. Любовь не знает стыда, потому что не умеет придавать членам вид благочиния. Любви естественно не стыдиться и забывать меру свою. Блажен, кто нашёл любовь- пристань великой радости".
9. "Христос умер за грешных, а не за праведных. Великое дело печалиться о людях злых и паче праведных благодетельствовать грешным.
Будь дружен со всеми людьми, а мыслью своей пребывай один.
Если не можешь взять на себя грехов грешника и понести наказание и стыд за него, то будь, по крайней мере, терпелив и не стыди его".
Из приведённых мной отрывочных текстов Исаака Сирина, мы видим, что об них может споткнуться самый пламенный, самый крылатый гуманизм. Какую иную высшую меру любви к брату своему можно найти и противопоставить этой огненной любви.
Но есть коренная разница в любви гуманистической, вскормленной на почве римского права и любви христианской, питающейся Источником любви. Разница эта чувствуется из соотношений милости и правды.
Вот ещё несколько заповедей Исаака Сирина. Они важны, для понимания милосердия.
"Если милостивый не бывает выше правды, то он не милостив. Милостивый не только даёт людям милостыню из своего собственного, но и радостью терпит от других неправду и милует их. А когда победит правду милостыней, тогда венчается не подзаконным венцом Праведников, а Евангельским венцом Совершенных.
Милосердие и правосудие в одной душе, это тоже, что человек, который в одном доме поклоняется Богу и идолам.
Милосердие противоположно правосудию. Потому как правосудие есть уравнение точной меры, того, что каждому отмерено, чего он достиг при воздаянии, и не допускает отклонения в разные стороны или лицеприятия.
А милосердие есть печаль, возбуждаемая милостью, а потому ко всему сострадательно преклоняется. Кто достоин худого с ней обращения, тому не воздаёт злом, а кто достоин доброго воздаяния, того преисполняет с избытком. Как сено и огонь не терпят быть в одном доме, так правосудие и милосердие в одной душе. Как песок не выдерживает равновесия с большим куском золота, так и требования правосудия выдерживают равновесие с милосердием Божиим.
Что горсть песку, брошенной в великое море - тоже грехопадение всякой плоти, в сравнении с Божьим Промыслом и Божией милостью".
Как трудно, что- либо добавить к этим словам! Несомненно, и очевидно, что они свидетельствуют об опытном приятии и изживании второй заповеди - человеколюбия. И в этом отношении являются недосягаемым образцом для человеколюбцев всех времён.
Хочу отметить ещё одну своеобразную черту в творениях Исаака Сирина. Это отношение к человеческому творчеству, всегда благодатному и подлинному. Если кто хочет найти точное, высоко лирическое описание психологического процесса творчества, то это можно найти в словах Исаака Сирина о молитве.
Сходство в описании процесса настолько несомненно, что приходиться говорить о молитве, как о вершине творческого процесса в человеческой душе. И не один раз, а часто и по различным поводам возвращается Исаак Сирин к этой теме.
И молящийся не знает истощения. Он говорит: "Иногда стихи делаются сладостными в устах, и стихословие одного стиха в молитве несчетно продолжается, не дозволяя переходить к другому стиху. И тогда молящийся не знает истощения.
Иногда же от молитвы рождается некое созерцание и прерывает устную молитву, и тогда молящийся цепенеет телом".
"Когда среди воздержания чувств от всякой встречи осенит тебя сила безмолвия, тогда ты встретишь сначала радость беспричинную, которая овладеет всей твоей душой. А потом отверзятся очи твои. Чтобы по мере очищения твоего ты увидел крепость твари Божией и красоту создания,
Неощутимо, во всё тело входит некое наслаждение и радость, и плотский язык не может выразить этого, а всё земное будет казаться прахом и тщетою.
В час молитвы, истекающее наслаждение, а иногда во время чтения, в следствии непрестанного занятия и продолжительности мысли, - согревает ум. И последнее чаще всего бывает многократно и по ночам. А когда найдёт на человека это услаждение, бьющееся во всём теле, тогда, в этот час он думает, что и Царствие небесное не что иное, как это же самое.
Когда предстанешь в молитве перед Богом, сделайся в помыслах своих как бы муравьем, как пресмыкающимся на земле, как бы пиявицей, или как неумствующим ребёнком.
Не говори пред Богом чего либо от знания, но мыслями младенческими приближайся к нему.
Когда душа твоя приблизится к тому, чтобы выйти из тьмы, вот что будет этим признаком:
Сердце у тебя горит и как огонь распаляется день и ночь, а потом целый мир вменяешь ты за умет и пепел пламенеющих помыслов непрестанно возбуждаются в душе твоей. Внезапно в тебе возникает источник слёз, как поток, текущих без принуждения и примешивающихся ко всякому делу И когда ты увидишь это в душе своей, будь благонадёжен, потому что переплыл ты море.
Любовь к Богу естественно горяча, и когда падает на кого без меры, делает ту душу восторженной. Поэтому сердце, ощутившее любовь сию, не может выносить и вмещать её, но по мере силы вошедшей в него любви, происходят в нём необыкновенные изменения.
Вот ясные признаки сей любви:
Лицо у человека делается огненным и радостным, а тело его согревается. Отступает от него страх и стыд, а сам он делается восторженным и как бы изумлённым. Страшную смерть почитает радостью. Созерцание его ума не допускает какого-либо пресечение помышлений о небесном...и в отсутствии, незримый никем, беседует, как на яву.
Итак - человек и любовь к нему, у Исаака Сирина, есть вершина человеческого творчества и является краеугольным камнем.
Вот его изумительные слова о Свободе:
"Можно с уверенностью сказать, что свобода воли приводит в движение наши чувства и всякую свершаемую добродетель, да и всякий чин молитв. И происходит это и в теле, и в мыслях, а даже в уме, который есть царь наших страстей. Когда же дух возгосподствует над умом, этим домостроителем чувств и помыслов- тогда и ум наш подчиниться и станет путеводиться духом.
В веке несовершенном нет совершенной Свободы.
Остерегайся своей собственной свободы, которая может привести к лукавому рабству.
Остерегайся утешения, предшествующего брани.
Остерегайся ведения, предшествующего искушениям. И что чаще всего бывает, - желания встречи прежде свершения покаяния.
Проси Досточтимого и Дающего без зависти, чтобы за мудрое хотение принять от него и честь".
После всего написанного Исааком Сириным, можно ли говорить, что он учит нас только творческой крылатой радости, что путь, на который он нас зовёт лишён камней и терний?
Конечно нет. Он учит нас трудностям этого пути, много раз указывает на неизбежность поражений и искушений, которые ждут нас и зовет дальше, к цели - радости и к подвигу на этом пути. Он говорит: "... путь Божиий есть ежедневный крест. Никто не восходит на него, живя прохладно. О таком прохладном пути мы знаем, где он заканчивается. Богу не угодно, чтобы беспечным бал тот, кто ему предан всем сердцем".
И на этом пути неизбежны искушения, о которых он нас предупреждает: "... от искушений человек приобретает душу одинокую и беззащитную, сердце омертвевшее и смиренное. В нас растворяются и утешения и поражения, свет и тьма, брань и помощь, - короче сказать, - теснота и пространство. Нужно терпеть, потому что Терпение есть матерь утешения и некая сила, обыкновенно порождаемая широтою сердца. Один смирен по страху Божию, другой смирен по радости. И смиренного по страху Божию сопровождают скромность, благочиние чувств и сокрушённое сердце. А смиренного по радости сопровождает великая простота, сердце возрастающее и неудержимое!"
Я нарочно заканчиваю этим текстом, словами Исаака Сирина, потому что и в нём есть ключ к уразумению аскетизма. А именно, великая простота сердца, которое неудержимо в любви и разрастается от неё. Трудный путь, о котором, говорит Исаака Сирин, кроется в отречении от "мира сего", для подвига стяжания мира Божьего и раскрытии своего сердца. Я не думаю, что все приведённые мною слова Исаака Сирина, требуют подробных комментарий. Вернувшись к началу моего эссе, эти слова совершенно опровергают установившийся предрассудок о "тёмном лике", в равной мере как и "розового христианства".
В словах Исаака Сирина есть не только мера и гармония, достигнутая полнота и правильное соотношение двух заповедей, но и: Мир в Боге и Бог в Мире. И никакими силами не оторваться от аскетического пути мирского делания, по учению Исаака Сирина. И только в любви к человеку и в сердце милостивом открывается божественное услаждение.
Я думаю, что не будет заблуждением сказать. Что в области русского религиозного пути особенно сильно утвердилось начало творение мира. Не мира сего, а Мира Божьего. А русский религиозный путь именно так и раскрывается.
Русская мысль всегда стремилась увидеть в деле человеческом, дело Божье, осмыслить творение Мира, как от Бога завещанную задачу. Положительных доказательств такого понимания русской религиозной задачи не счесть, но на ряду, с положительными существуют и доказательства отрицательные.
Несмотря на искажения и отходы от первоначальной религиозной заданности, русский дух никогда не изменял верности образу Божьему в творениях. Бывало, что Богу изменял, но образу божьему оставался верен всегда. Именно на этом построен знаменитый парадокс Соловьёва: "Человек произошёл от обезьяны, а потому положил душу свою за други своя".
А если повернуться к нашему гуманизму, то он растворялся в религиозном тоне, и Хомякова, и Достоевского, и Соловьёва, которые были гуманистами. Они преображали западный, ущербный гуманизм, лишённый Бога, в нечто иное, в веру в человечество, живущее в Боге и в Нём открывающее себя.
Я здесь привожу примеры текстов Исаака Сирина, и так подробно пишу о современном гуманизме и аскетизме, чтобы наглядно показать, что развилось в России за последние десятилетия. А именно- наглядное опровержение всего сказанного: т.е. развился и раскрылся русский коммунизм. В нём нет, ни любовного приятия мира, ни творческого пути, ни трепета божественного, ни раскаяния, ни Бога, а есть одно искушение и грех, который своей нечеловеческой машиной дробит кости и души людей, для вящей славы абстрактных идей. В нём, в коммунизме, и есть тёмный лик своего, коммунистического аскетизма, стальной хребет изощрённой воли, измождённая плоть и разодранные ризы. Только в этом и кроется его победа, объяснение, того как мёртвая форма (и формула) могла овладеть жизнью. К сожалению, для всех сила русского аскетического коммунизма, кроется в том, что на Западе ему ничего не противостоит, нет на сегодня никакого "огненного, творческого, положительного учения". Идеи стали расплывчатыми, туманными, не раскалёнными, а студенистыми и холодящими душу.
И если, случайно, кто-то, и думает сегодня о необходимости оцерковлении жизни, надеется зажечь в душах огонь христианства, то:
Что это означает? Что это предваряет?
Это предваряет огненный расцвет любви в двух её ипостасях- любви к Богу и любви к Миру. И тогда можно было бы радоваться и надеется...но можно ли сегодня, при рождении коммунистического аскетизма сказать - "Ныне отпущаеши?" Нет не можем. Всё в гадании, в снах, в надеждах. Грядущее оцерковление жизни будет, конечно, осуществляться, но через другую аскетику, которая должна быть радостна! Она будет пронизана напряжёнными молитвами, омыта благодатными слезами.
И ни одно из самых страшных предупреждений Исаака Сирина, о трудностях этого аскетического пути, не окажется преувеличением. И ни одно его огненное слово о "сладости достижения", тоже не будет преувеличением.
И не тёмный лик и не розовое христианство сулит нам грядущее время.
Лик будет огненным, а христианское делание белым, напряжение испепеляющим и стяжаемая благодать окрыляющей!
Только так можно мыслить грядущее Православие на Руси.
Только так поглотиться без остатка растленный аскетический коммунизм и возродятся души в золотых латах воинов Христовых.
