ДАР ЛЮБВИ

К оглавлению

Предисловие

Книга "Дар любви" - документальное свидетельство жизненного подвига протоиерея Феодора Соколова. Собранные под одной обложкой воспоминания людей, разных по возрасту, образованию, общественному положению, воссоздают образ выдающегося человека, сыгравшего заметную роль в истории отечества, и являются иллюстрацией жизни нашего народа в последнем десятилетии XX века.

"По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою".

Евангелие от Иоанна 13. 35

Был вечер. В московском храме Преображения Господня шла всенощная. После чтения Евангелия на амвон вышел священник и, осенив себя крестным знамением, обратился к пастве:

- Не было на свете человека, который не хотел бы быть счастливым...

Счастье! Какое точное и емкое слово. Как полно описывает оно человеческие устремления не только земной, но и грядущей жизни. Конечно, все мы, собравшиеся в тот вечер в храме, желали его себе.

Священник говорил о различии между мнимым и подлинным счастьем, о легкости первых шагов на ложном пути и о сложности возвращения на верную дорогу, о трудностях хранения путеводной нити и о единственном Источнике помощи. Он говорил так просто и убедительно, словно сам уже прошел этот путь и оттуда, из области счастья, протягивал нам руку.

Не один год мы держались за нее - сильную и ласковую, мужественную и добрую руку отца Феодора. Нам тогда казалось, что жизнь с ним рядом продлится долго-долго... Но вот не стало его на земле, и теперь воспоминаниями о нем, словно кусочками смальты, выкладываем мы его портрет.

Разными путями шли мы к обретению веры. Одного - скорби, другого - поиск смысла жизни, новых общественных идеалов, третьего - будто бы простое любопытство привели в храм. Многим из нас вера открывалась через плоды духовных даров отца Феодора. Покоренные его открытостью, мы тянулись к нему, не всегда осознавая, что встреча с ним - дар Божий.

Расточая на всех свое богатство, отец Феодор никого не обделял - так велико оно было. А свидетельство божественности дара как раз и заключается в его неистощимости. Только дары бесконечного Бога не иссякают, а прибывают.

Он никогда не читал нравоучений, не учил методом "от противного", на недостатках других, а раскрывал перед нами сокровища веры и давал возможность самим увидеть, какие мы счастливые, к какому богатству причастны.

Любили ли мы его? Как могли, как умели, как он научил.

Любил ли он нас? Но что скажем, если в каждом из нас живет тепло первой с ним встречи?

"Любовь никогда не перестает" (Кор. 13. 8), значит он не "был", а "есть", и об этом говорит каждый из нас. Говорит "от полноты сердца" (Мф. 12. 34).

В первой главе о нем вспоминают лица духовного звания. Затем родные: мама, братья, сестры, жена. Потом те, кто с ним вместе участвовал в возрождении храма, кто начинал восстановление христианских идеалов в обществе, в Армии и среди осужденных. Духовные чада дополняют образ воспоминаниями эпизодов его пастырского водительства. В последней главе собраны письма, оставленные на могиле батюшки, свидетельства его посмертного участия в нашей жизни. Эти письма - естественное продолжение общения с отцом Феодором. В них упование нашей веры, надежда на милость Божию и на возможную встречу с батюшкой: "чаю воскресения мертвых и жизни будущего века". Его 8-летний сын в письме своему папе за всех нас выразил это упование: "... До свидания в Царствии Небесном". Да не посрамит Господь и нашей веры.

ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ АЛЕКСИЙ II СЕМЬЕ СОКОЛОВЫХ, РОДНЫМ, КЛИРУ И ПРИХОЖАНАМ СПАСО-ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ХРАМА В ТУШИНЕ г. МОСКВЫ, РУКОВОДСТВУ И СОТРУДНИКАМ СИНОДАЛЬНОГО ОТДЕЛА МОСКОВСКОГО ПАТРИАРХАТА ПО ВЗАИМОДЕЙСТВИЮ С ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ И ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫМИ УЧРЕЖДЕНИЯМИ

  Дорогая матушка Галина со чадами, родительница Наталья Николаевна, Преосвященный Владыка Сергий, родные и близкие, досточтимые клирики и прихожане Спасо-Преображенского храма! Примите мое глубокое соболезнование в связи с постигшим всех нас общим горем - безвременной кончиной известного московского священнослужителя, настоятеля Спасо-Преображенского храма в Тушине, протоиерея Феодора Соколова.

Отец Феодор покинул этот мир в расцвете сил, когда ему исполнилось всего 40 лет. Неисповедимы пути Господни, и по всем земным меркам он должен был еще жить долго, принося духовную пользу как пастырь Церкви Христовой многим и многим людям. Однако Господь судил иначе, и мы, христиане, призваны отныне смириться с потерей преданного Святому Православию, талантливого и трудолюбивого пастыря, каким был отец Феодор Соколов.

Несмотря на свой молодой земной возраст, он сумел с исключительной самоотверженностью и истинно пастырской ревностью послужить Святой Православной Церкви, выполняя ответственные послушания в нынешнее весьма непростое время.

Став настоятелем Спасо-Преображенского храма в Тушине, он в течение последних десяти лет провел огромную работу по возрождению из руин этой московской святыни, украшающей ныне въезд в столицу по Волоколамскому шоссе. К молодому, богословски образованному и открытому батюшке тянулись люди, его христианское любящее сердце и свойственная всей семье Соколовых жизненная энергия немало способствовали утверждению духовности и сплоченности верующих в этом возрожденном московском приходе.

С 1995 г. протоиерей Феодор вел большую работу в Отделе внешних церковных сношений - в секторе по работе с военнослужащими. Им было много сделано в деле воспитания молодых воинов в духе верности своему долгу и любви к Отечеству.

В последнее время он неутомимо и плодотворно трудился в Синодальном Отделе Московского Патриархата по связям с Вооруженными Силами и правоохранительными учреждениями, являясь заместителем Председателя Отдела по связям с Министерством Внутренних Дел и Министерством юстиции. Трудясь на этом поприще, он проявлял пастырскую заботу о тех, кто был лишен свободы и находился в заключении, стремился возродить их духовные силы и подвигнуть через покаяние и исправление к доброй, порядочной жизни. Выражаю Преосвященному Владыке Савве и сотрудникам Отдела Наше глубокое соболезнование в связи с понесенной тяжелой утратой.

Труды отца Феодора были не раз отмечены Священноначалием Русской Православной Церкви. Отец Феодор был прекрасным семьянином. Его многодетная, крепкая, дружная и верующая семья являла и являет собой яркий пример подлинно христианского отношения к браку и совместной супружеской жизни. Верю, что все его девять детей не останутся одинокими в своем горе, но найдут должную поддержку со стороны не только родных, но и всех духовно близких отцу Федору людей. Протоиерей Феодор Соколов много потрудился во славу Божию и на пользу всем, кто окружал его при жизни. Пусть же благодарность наша за все, что успел сделать этот любвеобильный и энергичный пастырь, проявится деятельным состраданием, сочувствием и заботой в отношении его матушки и детей, чтобы помочь им разделить скорбь и постигшую их невосполнимую утрату.

Переживая боль разлуки с отцом Федором, мы, тем не менее, утешаемся словами Святого Апостола Павла: "Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его" (1 Кор., 2,9). Полагаю, что слова Апостола полностью приложимы и к жизни, и к светлому образу скончавшегося протоиерея Феодора Соколова.

Да упокоит тебя, дорогой наш сослужитель, Всеблагий Господь в селениях праведных, о чем - наша общая молитва.

Вечная тебе память!

ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ

АЛЕКСИЙ II

Высокопреосвященный Симон, митрополит Рязанский и Касимовский

  Многоуважаемая Матушка Галина Филипповна!

Не будучи знаком с Вами лично, но хорошо знаком с Вашим супругом - о. протоиереем Фёдором, дерзаю и я выразить Вам свои соболезнования.

Думаю, что никто Вам сейчас не скажет "не скорбите", потому что горе, постигшее Вас, слишком велико, и слова "не скорбите" выше сил человеческих. Но мне хочется сказать Вам словами Святителя Московского Филарета: по крайней мере, не предавайтесь скорби. Отдайте в послушании Богу то, что Он благоволил взять - Вашего мужа, но берегите то, что оставил беречь - детей своих и себя берегите для детей.

Известный писатель Иван Никитин искал утешение в чтении св. Евангелия:

Измученный жизнью суровой,

Не раз я в себе находил

В глаголах Предвечного слова

Источник покоя и сил.

Как дышат святые их звуки

Божественным чувством любви

И сердца тревожные муки

Как скоро смиряют они!..

Здесь всё в чудно-сжатой картине

Представлено Духом Святым:

И мир, существующий ныне,

И Бог, управляющий им.

И сущего в мире значенье,

Причина, и цель, и конец,

И Вечного Сына рожденье,

И крест, и терновый венец.

Как сладко читать эти строки,

Читая, молиться в тиши,

И плакать, и черпать уроки

Из них для ума и души!

Простите, матушка, за многословие. Храни Вас Господь Бог. О. Фёдору вечная память здесь, на земле, и Царство Небесное на небе.

Архиепископ Анатолий (Кузнецов)

  Знакомство с отцом Феодором у меня началось очень давно, с начала 60-х годов, когда меня познакомили с Николаем Евграфовичем Пестовым и Зоей Вениаминовной, дедушкой и бабушкой отца Феодора. В то время я был уже в сане игумена и преподавал в Московской Духовной Академии. Я очень дорожил этим знакомством и, приезжая в Москву в свободные дни, конечно, первым долгом приходил к ним. Мы уходили с Николаем Евграфовичем в его комнату и долго-долго беседовали. Иногда беседы эти длились не один день. Мне случалось останавливаться в их доме и жить там по нескольку дней. Эта семья стала для меня духовно очень близкой.

Я вспоминаю старый дом на улице Карла Маркса, куда я приходил, комнатку Николая Евграфовича, иконный уголок и маленький престол, на котором когда-то тайно совершал литургию отец Сергий Мечёв, сын Алексея Мечёва - святого угодника Божия. Почему-то очень хорошо запомнился этот маленький дубовый столик рядом с иконами, служивший престолом.

Бывая у них, я обычно всегда служил панихиду по Коле Пестове, старшем сыне Николая Евграфовича и Зои Вениаминовны. Мы часто беседовали о Коле и на другие темы. Николай Евграфович очень много мне рассказывал о своей жизни, потом со временем даже исповедовался у меня. Помню его последнюю, генеральную исповедь. В течение жизни он, безусловно, много раз исповедовался, но вот как-то однажды говорит: "Лет мне уже много, наверное, скоро предстоит уходить в мир иной, поэтому я бы хотел пройти генеральную исповедь за всю жизнь". Был он человеком духовным, очень скромным, чистым и светлым - земным праведником, не побоюсь этого слова. Мне это известно лично, и поэтому я его глубоко почитаю.

Очень теплыми были у меня взаимоотношения со всеми членами его семьи: и с Зоей Вениаминовной, и с их дочерью Натальей Николаевной Соколовой. С дедушкой и бабушкой постоянно жили их внуки Коля и Катя, поэтому они и оказались первыми Соколовыми, с которыми я познакомился. А однажды, когда я гостил у Николая Евграфовича и Зои Вениаминовны, к ним приехала их дочь Наталья Николаевна со своим маленьким сынишкой Федей. Черноголовый, кудрявый мальчик, такой симпатичный, скромно улыбающийся. Было ему тогда всего лет шесть.

Не все время я был гостем Николая Евграфовича и Зои Вениаминовны, выпала и мне возможность оказать им гостеприимство. Как-то однажды Зоя Вениаминовна приехала в Лавру с внуками Симой и Федей. Я водил их по Лавре, показал академический музей.

Однажды Зоя Вениаминовна выкопала мне куст белого жасмина, росший у них под окном на Карла Маркса. Она выкопала часть его и передала мне с Симой, чтобы я посадил его в Сергиевом Посаде. В Лавре я посадить его не мог, и поэтому он рос перед домом, где жила моя сестра и останавливалась мама, когда приезжала в Загорск (так назывался в то время Сергиев Посад). Сначала это был частный дом на улице Северной, потом на Полевой. За сестрой "переезжал" и куст жасмина. Каждый раз, когда я бывал у нее, меня всегда встречал этот куст, как привет от Пестовых.

Помню поздравление Николая Евграфовича, Зои Вениаминовны, всей семьи с возведением меня в сан архимандрита. Так мне странно это было! "Боже мой, какой же я архимандрит?!" - думал я. А когда меня поставили в епископы и направили в Вильнюс (это был уже 1972 год), бывать у Пестовых случалось значительно реже.

Когда я приезжал из Вильнюса в Москву, на вокзале меня обычно встречал Коля. В то время они еще жили на улице Карла Маркса. А потом Николай Евграфович как ветеран труда получил квартиру в Тушино, я же был переведен в Сирию, в Дамаск. Богу угодно было сделать наше общение более духовным, насыщенным молитвами друг за друга, поэтому он развел нас на тысячи километров. Но каково же было наше общее удивление, когда мне в Сирии предложили вступить в жилищно-строительный кооператив в Москве рядом с домом Николая Евграфовича! Это событие было как бы ответом Господа на наше стремление друг ко другу, знаком, что Он нас слышит, а Промысл Его заключался в другом. Кончилась моя командировка в Дамаск, и меня перевели правящим архиереем в Уфу.

С Федей я виделся в эти годы время от времени, но это не оставило большого впечатления. Он учился, потом пошел в Армию и когда вернулся с военной службы, мы с ним какое-то время жили несколько дней в одной комнатке. Он спал на раскладушке, а мне было преимущество - я спал на диванчике. Очевидно, с этого времени можно исчислять период нашего более тесного знакомства. В то время он серьезно готовился к поступлению в семинарию и уже был иподиаконом у Патриарха.

Иподиаконствовали дети Соколовых давно, еще со времени, когда Святейший Пимен был митрополитом Крутицким и Коломенским и приезжал служить в Гребнево. Святейший очень любил и ценил эту семью и, естественно, после Армии пригласил Симу, Федю и Колю к себе служить.

Федя стал учиться в семинарии, а я в то время был в Уфе, изредка приезжал в Москву и останавливался у Николая Евграфовича. В редкие наши встречи он делился со мной своими планами, говорил, что хочет жениться, быть священником и даже просил у меня благословения на брак. Так началась у него своя жизнь.

В 1990 году он получил приход в Тушино, а меня с того же года отправили в Англию. И вот, приезжая в отпуск в Москву, я стал прихожанином храма Преображения Господня - храм-то находится рядом с моим домом. Отец Феодор всегда меня приглашал послужить, и я всегда, когда у меня была такая возможность, служил с ним вместе. Именно это наше совместное предстояние пред алтарем оставило у меня самые яркие воспоминания об отце Феодоре. Перед литургией я у него исповедовался, так что в этом смысле он был для меня и духовным отцом.

Я видел, как он во время всенощной стоит у жертвенника, читает синодик и вынимает частицы, частицы, частицы... За каждую душу, записанную в его синодике, молится. Утром после встречи он опять у жертвенника - вынимает частицы из просфор и молится. Так мне довелось наблюдать его главное качество - молитвенность. Теперь, оказавшись в селениях праведных, он продолжает молиться за нас, и мы, занесенные в его синодик, можем рассчитывать, что он, находясь пред Престолом Всевышнего, по-прежнему вынимает за нас частички.

О других его достоинствах, с необходимостью присущих пастырю стада Христова - заботе о приходе, о людях, его глубокое, искреннее чувство духовной ответственности и перед Богом, и перед своими духовными чадами свидетельствует ответная горячая, преданная любовь к нему паствы.

О пастырском его служении в тюрьмах мне известно немало. Во время моего служения в Уфе я также как и он посещал зоны строгого режима, бывал в камерах одиночного заключения и таким образом приобрел небольшой личный опыт общения с заключенными. Встречаясь с отцом Феодором в Москве, мы часто беседовали на "тюремные" темы, делились впечатлениями.

Тюрьма - особое место. Там нет места хитрости, двусмысленности в отношениях друг с другом. Личность каждого здесь представлена как на рентгене. Поэтому так важно священнику или архиерею, посещающему тюрьму, с самого начала взять верный тон.

Заключенные смотрят на тебя как на человека "с воли". Им все равно, в каком ты сане, гораздо важней, что ты можешь им дать, чем помочь. Нужно почувствовать, правильно воспринять психологию этих людей: "Зачем ты пришел ко мне в застенок - поучать? Я уже сам все знаю. Или ты мне сочувствуешь и готов понести часть моего бремени? Но я вижу тебя насквозь, и если твое желание искренне, то вот тебе мое сердце, а если нет - контакта не получится". В условиях заключения иногда не все можно сказать, но каждый понимает другого с полуслова. Отец Феодор понимал и отвечал без слов на вопросы, которые нельзя было задать вслух.

То, что я слышал, свидетельствует об искренней любви к нему оступившихся людей. А для пастыря нет большей награды кроме веры обращенного тобой ко Христу, веры, невозможной без любви.

Есть определенное сходство в отношениях с заключенными и военными. И те, и другие не свободны в смысле передвижения, ограничены в общении с родными и близкими. Но причины, вынудившие одних шагнуть за колючую проволоку, а других - в казармы, самые различные. Прежде всего, это устроение души. У одного есть чувство долга, и он осознает свою обязанность перед Родиной - быть защитником Отечества. Если это офицер, он отдает этому служению всю свою жизнь. Человек, преступивший закон, нарушил не только нормы общежития, за что и огражден от общества, но лишил себя внутренней ограды и открыл свою душу буйству греха.

Однако и те, и другие одинаково тянулись к отцу Феодору, и те, и другие ждали от него искренности, простоты и сердечности. Он умел разговаривать и с военными, учитывая специфику их служения. Представляю, насколько сложно общение с солдатами, с призывниками, оказавшимися в Армии, лишенной духовной основы. Отец Феодор мне рассказывал об этих трудностях, о том, как ему приходилось даже брать под свою защиту солдат, бежавших от дедовщины, заступаться за них, просить перевести в другую часть и т.д. Были случаи, когда он таких беглецов приводил к себе домой, кормил их и как-то устраивал их судьбу. Не знаю, как они находили отца Феодора, но слухами земля полнится, и о добром пастыре слава разносилась быстро.

Сердечное отношение к тем, кто попал в тяжелые условия - будь то тюрьма или казарма, естественно вызывает ответную любовь. Гораздо сложней расположить к себе души тех, кто по долгу службы поставлен властвовать над другими. Власть часто делает людей черствыми и неспособными к состраданию. И, тем не менее, отец Феодор мог растопить лед отчуждения командиров и воинских начальников высокого ранга.

Этому помогало простое общение, когда люди приходили в его дом и оказывались в обстановке семейных отношений отца Феодора. Они видели такое отношение детей к родителям, между членами семьи, которое вообще сейчас редко встречается в семьях. Больше разлад, эгоизм, стремление к разобщенности, недоверию, к самолюбию. А в семье отца Феодора они всегда видели взаимную, любовь. Это самая главная добродетель, которая объединяет людей.

Его дом был открыт для всех, и люди, приходя к нему, научались этой добродетели. Они видели пример построения малой церкви - семьи, и им хотелось следовать этому примеру.

Семья отца Феодора - это еще один его подвиг. Они с матушкой Галиной родили девять человек, среди которых нет ни одного эгоиста. Я часто бывал в его доме и могу это сказать с уверенностью. Большая семья - это большое благо. Жизнь показывает, что в таких семьях не бывает эгоистов. Один ребенок очень часто становится для родителей большим крестом и наказанием. А когда много детей, каждый думает о другом, и преимущество никому не дается - мать всех любит, и отец всех любит. Эта любовь ко всем, объединяющая семью, и есть малая Церковь.

Бывая в семье отца Феодора, я видел, как он учил своих детей молиться, помогать друг другу, заботиться друг о друге. Приходилось наблюдать также участие бабушки в воспитании внуков, что тоже редко в наше время. А бабушка, Наталья Николаевна, несла с собой тот особый "пестовский" дух, вскормивший самого отца Феодора. Поэтому я смотрю на его семью как на образцовую христианскую семью, с которой можно брать пример для доброго подражания.

К сожалению, время летит быстро. Пролетели эти десять лет, и отца Феодора не стало. Казалось, перед ним только открывался такой большой, ответственный и высокий путь служения Церкви, но Господь взял его из этой жизни, как созревший колос. Известно, что Господь забирает к себе человека только тогда, когда он готов перейти в тот мир, в самый удобный и полезный для его души момент. Вот, видимо, этот момент и был у отца Феодора самый лучшим для перехода его из этой жизни в будущую. Мне известно, что свою кончину он предчувствовал и о своем смертном часе он, конечно, думал.

Осмыслить этот факт по-человечески невозможно, здесь просто воля Божия и вразумление каждому из нас - как мы должны быть ответственны за свою человеческую жизнь и всегда быть готовыми предстать пред Богом, прежде всего тогда, когда об этом, может быть, и не думаем.

Свои воспоминания об отце Феодоре я хочу завершить словами Иисуса Христа: "Вы - свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного "(Мф. 5,14-16). Отец Феодор был поставлен светильником и светил всем. Он освещал всем путь к возможной встрече в Царствии Небесном, и свет этот остается вечной памятью о нем.

Игумен Дионисий (Рыбчинский)

  Дружба наша с отцом Феодором началась еще в первом классе семинарии. Мы познакомились, наверное, в первые же дни после поступления, а где-то месяца через два он мне предложил быть иподиаконом у Святейшего Пимена. Я очень стеснялся, стал отнекиваться. Но Федя - человек настойчивый: если принимал решение, то от цели не отступал. Убеждал меня, говорил, что если я хотя бы неделю побуду иподиаконом на службах у Святейшего, никогда это время не забуду. Я выискивал поводы для отказа и даже прятался от него. Однажды, увидев его в конце коридора общежития, вбежал в спальню и юркнул в пустую кровать. Сетки у кроватей были провисшие, и я спрятался на дне ее, натянув сверх одеяло, будто постель пустая.

Лежу, молюсь про себя: "Господи, пронеси. Милостивый Боже, сохрани". Так и не нашел он меня в тот раз, хотя и стоял прямо надо мной.

Потом, на память владыки Николая (Ярушевича), 13 декабря вызвали меня с уроков (это уже был 2-й класс семинарии) в храм Смоленской иконы Божией Матери. Меня тогда благословили подать кадило Святейшему, и после этого я был зачислен в штат иподьяконов. Но прослужил недолго, по состоянию здоровья должен был отпроситься.

Много лет спустя я приезжал к отцу Федору в храм, и мы вместе вспоминали студенческую пору, как я от него прятался. Прав он оказался, это действительно самый светлый период моей жизни. Помню замечательные службы, наши спевки, которыми руководил отец Агафодор, будущий настоятель Донского монастыря, как пели мы Святейшему "На реках Вавилонских...". Помню задушевные беседы с Колей Соколовым и отцом Сергием, будущим владыкой, родными братьями Феди.

С братьями Соколовыми мое общение было редким, но чувство привязанности, доверия и искренней симпатии к ним я храню с той поры. Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал, что трудно найти человека, близкого тебе по духу, и счастлив ты, если встретишь хотя бы одного. Мне же Господь послал сразу троих!

Может быть, мы и мало общались, но на всю жизнь. Выразить словами, как-то описать наше духовное единение очень трудно. Однажды, еще до моего пострига, отец Александр, наместник Лавры, будущий владыка Алма-Атинский, спрашивал, есть ли у меня друзья, а у меня никого кроме братьев Соколовых не было. Многих притягивала их простота и открытость. В то время это было особенно заметно на фоне общего настроения. Тогда ребята жили замкнуто, боялись КГБ. Существовала даже такая семинарская молитва: "Господи, избави меня от друзей, а от врагов я сам избавлюсь". Я дружил только с ними и молитву эту опускал.

Помню, как они по-доброму подшучивали над моей диковатостью, говорили, что я с гор спустился и ничего не понимаю. Федя меня убеждал: "Георгий, ты, давай, определяйся. Если надумаешь жениться, мы тебе в Москве хорошую девушку найдем. Будешь батюшкой, приход получишь".

Однажды он меня прямо сразил вопросом. "Что ты мне посоветуешь, - спросил он, - жениться или монашество принять?" Я очень удивился, как это он у меня спрашивает совета? Потом подумал, что один монах у них в семье уже есть, и ответил, что не знаю его настроения. А когда появилась Галя, вопрос этот у него, мне кажется, больше не возникал.

Учась в семинарии, я посещал иконописную школу и для себя немножко рисовал. Как-то Федя увидел у меня рисунок, который я сделал под старинную открытку. Получилось, наверное, неплохо, я там даже позолоту пустил. Феде она понравилась, и он ее у меня попросил. Через несколько лет заехал к нему в храм. Он обрадовался нашей встрече и тут же при мне стал звонить домой: "Галочка, тут отец Дионисий приехал... Ну, Георгий, который тогда открыточку тебе нарисовал". Я про себя подумал: "Он, оказывается, открытку-то своей будущей матушке подарил. А я-то думал, зачем она ему?" Так любил он свою Галочку, что отдавал все, что самому нравилось. Пустяк, может быть, картинка, но Федя чувствовал красоту и умел делиться своим чувством.

Последний раз видел я отца Феодора на крестинах его Анечки. В Тушино, в его Преображенском храме это было. Отец Николай крестил, а владыка Сергий был восприемником. Помню, владыка говорил, как он рад за брата, какая милость Божия, что даровал ему Господь девять человек детей, что такая у них большая и дружная семья. Я тоже вырос в многодетной семье, нас у мамы тоже было девять человек, поэтому я знаю, о чем он говорил, о какой милости, какой радости.

Теперь эта радость проходит испытание. Вдовство - горькая доля и для всех непростое время. Каждому дана часть этой ноши. Все Соколовы, не только матушка Галина, дети, но и сестры, отец Николай, мама их Наталья Николаевна и духовные чада отца Феодора несут это бремя. Конечно, матушке тяжелее всех, и отношение к ней сейчас - это выражение чувства к отцу Феодору, поэтому она не остается и не останется одна.

При жизни отца Феодора как-то не было нужды выражать ему свои чувства, а сейчас можно молиться о нем, сколько хочешь, по возможности детям его помогать. Память о нем осталась самая светлая.

Иеромонах Дионисий (Локтаев)

  Я был прихожанином храма Успения Божией Матери в Гончарном переулке на Таганке, первом месте служения отца Федора в священном сане. По благословению Святейшего Патриарха Пимена после хиротонии он был направлен сюда под руководство к опытному священнику отцу Валентину Радугину. Для меня наша встреча с отцом Федором оказалась в полном смысле слова судьбоносной, повлияла на мой выбор жизненного пути. Сам того не зная, он приготовил меня к служению Богу в монашеском чине.

Крестился я в двадцать лет еще студентом. С обретенной верой в моей душе в те годы прекрасно уживалось увлечение наукой, и по окончании МФТИ (Московский физико-технический институт) я занялся проблемами иммунологии в НИИ "Генетика". График работы у меня был достаточно свободным, что давало возможность с утра быть в храме, а потом ехать в институт. Со временем стал за собой замечать, что если по какой-то причине пропускал утреннюю службу, весь тот день мне казался пустым, прожитым напрасно. Постепенно богослужение стало вытеснять из моей жизни остальные интересы.

Первое же церковное послушание (отец Валентин Радугин иногда благословлял меня читать на клиросе) ввело меня в число церковных служителей и сблизило с отцом Федором.

Очень я ценил его дружеское ко мне расположение. Познакомился с его семьей, матушкой Галиной, мамой Натальей Николаевной, застал в живых его папу - отца Владимира. Общение с ними отзывалось в моей душе теплом и учило жизни во Христе. Сам я из семьи нецерковной и в новую для меня жизнь входил постепенно. Я впитывал атмосферу дома Соколовых, на себе ощущал простоту и сердечное радушие в обращении друг с другом. Там жили не по букве закона, запретов, строгости, но в духе любви, радости, свободы, которые сообщаются истинно верующему человеку.

Мне было хорошо с ними, но и собственный дом оставался для меня родным. Правда, возвращаясь в него, я переживал некую раздвоенность: вновь становился молодым ученым, садился за письменный стол и принимался за оставленное дело. Так бы оно шло и дальше: утром - церковь, вечером - наука, но когда пришла пора браться за диссертацию, я вдруг засомневался в необходимости карьеры ученого. Нужно ли мне вообще заниматься наукой, если я хочу служить в церкви? Свои сомнения я разрешил с духовником. Он благословил меня перейти в школу на преподавательскую работу и продолжать прислуживать в храме.

Скоро я узнал, что отец Федор получил новое послушание - его назначили настоятелем храма Преображения Господня в Тушино, и он приглашает всех желающих потрудиться на восстановительных работах. Для меня это был, пожалуй, первый ясный сигнал, знак о моем попечении свыше. Я почувствовал себя на пороге событий, открывающихся передо мной по воле Божией, и получил приглашение войти, сделать первый шаг...

Отец Федор просил меня помогать в храме во время школьных каникул, а я выразил готовность оставить все и перейти к нему. Но переходить было некуда. Были стены и дырявая крыша в помещении склада строительных материалов; на месте алтаря стояли токарные станки. Каким-то образом о начале восстановления храма узнали жители окрестных домов, и сюда потянулась молодежь. Пришли и пожилые люди. Среди них были те, кто помнил последнего настоятеля храма до его закрытия, протоиерея Александра Соколова и иерея Александра Буравцева, ныне прославленных в лике новомучеников. Наверное, пришли и те, кто в свое время ложился под стены храма, не допуская его разрушения.

Господь давал силы с виду немощным пожилым женщинам, и они наравне с молодыми таскали тяжеленные носилки с битым кирпичом, а в конце рабочего дня еще мыли полы! Им говорили, что завтра в этом месте опять будут долбить стену, и все вокруг будет засыпано мусором, мол, поберегите силы, не мойте ничего. Совет они выслушивали, но делали по-своему: для них здесь был уже не бывший склад, а храм.

Это был образец отношения к труду - тихо и скромно отдавали они все свои силы. Многие из них потом так и остались в храме убирать у подсвечников.

Первая зима на приходе была достаточно сложной. Отопления в храме еще не было, очень мерзли руки, но в то же время душа пела. Вокруг разруха, а внутри ощущение небольшого подвига и радость, что Господь дает нам что-то потерпеть. Трудности напоминали первохристианские времена и очень сплачивали братию и первых прихожан. Жизнь в общине потихонечку готовила меня к монашеству, потому что в храме тоже требуется послушание: приходилось делать не то, что хочется, а что нужно.

Общение с батюшкой, его семьей помогало мне видеть, насколько глубоко порабощен я собственными страстями, грехом. Но Господь давал не только горькое лекарство. Я почти ежедневно наблюдал служение отца Федора, видел, как он молится, разговаривает с людьми. Душа моя запечатлевала эти образы и сама тянулась к ним. Я видел, к чему нужно стремиться, каким может стать человек, если живет по воле Божией.

Пожалуй, именно участие вместе с ним в литургии воспитало во мне стремление к служению в священном сане.

Я был всего лишь алтарником, и в мои обязанности входило обычное прислуживание в алтаре. Как известно, слово "литургия" в переводе с греческого обозначает "общее дело". То есть, все мы: священник, алтарники, народ Божий, собравшийся в храме, участвовали в одном деле, в таинстве, которое совершал Сам Бог. Я разжигал кадило, подавал ладан, выходил со свечей, а отец Федор, облеченный властью и правом священнодействовать, обращался к Богу вместе со всеми и от имени всех; и Бог откликался на его молитву.

Литургия была для него главным делом жизни. Особенно глубоко я это понял потом, когда сам стал священником. Теперь я знаю, что чувствовал отец Федор, когда просил Бога сотворить тайну, не подвластную никому из людей: Сам Господь давал людям приобщиться к Своей Плоти и Крови. Во время его священнодействия я вместе со всеми переживал реальность чуда - Бог входил в нашу жизнь!

В проповедях, беседах отец Федор делился с паствой личным знанием Бога, полученным им с благодатью священства. Это знание не было начетническим, книжным, приобретенным только в стенах семинарии, академии. Встреча с Богом очень сокровенна. В такие минуты не хочется, чтобы тебя кто-то видел. Понимаешь, что любое слово, об этом сказанное, тут же все разрушит. А отец Федор именно с этим шел на проповедь. Связанный неразрывной нитью Предания в таинстве рукоположения с Церковью апостольской, первохристианскими временами, он приобщался к сонму учеников Христа, видевших Его своими глазами, слышавших Его и следовавших за Ним повсюду. Как и они, очевидцы, посещавшие первые общины христиан и рассказывавшие им о Христе, он нес огонек веры, поэтому его слово всегда было словом о живом Боге.

Его способность поделиться самым сокровенным - редкий дар. Священники по большей части говорят очень умные, прочувствованные слова, но зажечь ими другого, сделать их достоянием сотен и тысяч удается далеко не каждому. Отец Федор умел согреть словом, утешить, открыть чужие души и дать возможность Богу Самому действовать в них.

Литургия с ним проходила незаметно. Служба заканчивалась, и в душе оставалось благодатное чувство близости Бога, которое хотелось сохранить подольше. Я, например, с трудом переносил трапезный шум после службы. Мне хотелось побыть одному, не лишать себя радости, которую только что пережил, а батюшка сознательно жертвовал ею ради других. Он тут же вникал в то, с чем приходили к нему люди, и шел туда, куда было угодно Богу.

Многому меня научило общение с отцом Федором. Наблюдая за его служением, я все глубже осознавал, что мое призвание - быть священником, конечно, если Господь сподобит, но окончательно в своем желании я утвердился, лишь после того, как открылось мне значение собственного имени.

В крещении я получил имя Димитрий. Этим же именем в свое время меня назвали папа с мамой, поэтому я, привыкнув к нему, долго не обращал внимания на имя святого, в честь которого был крещен. Ближайшим ко дню моего рождения был царевич Димитрий Угличский, а мне казалось, что небесным покровителем у меня должен быть великомученик Димитрий Солунский или святитель Димитрий Ростовский. Их подвиги и труды мне были понятны, но царевич Димитрий, восьмилетний мальчик, убитый по политическим мотивам... Я долго не мог понять связи между нами. Как-то спросил мнения отца Федора, а он мне ответил: "Молись, и Господь откроет тебе все, что нужно, в свое время". Так все и произошло.

Постоянно прислуживая в алтаре, я знал порядок богослужения. Этому, помимо ежедневного участия в службах, помогало изучение служебника, на что меня благословил отец Федор особо. Кроме того, батюшка читал вслух "тайные" молитвы. В них нет ничего секретного, они опубликованы, их изучают, но называются они так потому, что произносятся не на весь храм, а вполголоса или про себя, то есть "тайно". Отец Федор молился достаточно громко. Ему это помогало сосредоточиться, а для меня было великой школой не только молитвенного чинопоследования службы, но и проникновением в смысл происходящего. Объяснение этому я потом встретил у св. Григория Богослова, утверждавшего, что слово написанное достигает полноты лишь тогда, когда оно произнесено: звучащее слово обладает особой силой, которую чувствует наше сердце.

...Место из пророка Исайи, читаемое священником во время Проскомидии: "Яко овча на заколение ведеся, и яко агнец непорочен, прямо стригущаго его безгласен..." я слышал много раз. Но однажды эти много раз слышанные слова буквально пронзили меня. Во время Великого входа, когда воспоминается крестный путь Спасителя, я смотрел на отца Федора, видел, как он берет Чашу и Дискос с жертвенника, выходит с ними на солею, затем входит в алтарь и ставит их на престол, знаменуя тем погребение Господа. С этого момента служба не может быть прервана ни при каких обстоятельствах, и священник не имеет права оставить храм даже в случае смертельной опасности, всецело предавая себя в руки Господа.

Пока он шел по солее с Дарами, я вспомнил эти слова пророка Исайи, вспомнил семью батюшки, матушку Галину, деток, вспомнил, как безгранично он их любит, и пережил очень острое чувство. Я осознал умом и сердцем, что в эти минуты он приносил все самое дорогое в жертву Богу, и понял, чего стоит эта жертва.

Почему-то в тот же самый момент мне подумалось о царевиче Димитрии. Дети гораздо больше знают Бога. Если ребенок всей душой предан Богу, молится Ему, он и умом начинает постигать волю Божию. Ведь Господь мог бы сохранить царевича Димитрия, но, видно, сам отрок был согласен стать жертвой, и Господь принял ее. Поэтому жертву, принесенную ради прекращения смутного времени восьмилетним царевичем, должно назвать добровольной.

Такое понимание жертвенности царевича Димитрия открыло мне смысл " Всякий может управлять и властвовать, но только царь может умереть за свой народ". Их я тогда, конечно, не вспомнил, но прожил это мгновение с ощущением открытия. Мне стало ясно, в чем именно заключается царственность священнического служения - в том, что он жертвует собой, всем, что ему дорого, абсолютно всем ради народа Божия. Более высокого служения на земле просто нет.

Этот эпизод навсегда похоронил в моей душе сентиментальные чувства к науке. Мне все еще было жалко расставаться с любимым делом, но теперь я понял, что прежняя жизнь - это отчасти жизнь для себя, а в предстоянии пред престолом Божиим компромиссов быть не может. Не случайно в таинстве рукоположения в иереи будущий священник снимает с руки обручальное кольцо и трижды обводится вокруг престола. Как во время венчания жених и невеста трижды обводятся вокруг аналоя с иконами, так и он, но обручается Церкви,

...Год пробыл я алтарником в Преображенском храме, почти ежедневно прислуживал там отцу Федору и постепенно "дозревал" при нем до самого ответственного шага в своей жизни.

На престольный праздник - Преображение Господне (19 августа 1991 года) вышли мы с отцом Федором из храма и видим, как по Волоколамскому шоссе идут танки - в стране менялся политический строй. Днем позже мы с батюшкой поехали служить молебен у мощей преподобного Серафима Саровского, и по дороге беседовали о возможном возвращении эпохи гонений.

Второе обретение мощей преподобного Серафима произошло незадолго до этого в Петербурге. Их должны были доставить к месту упокоения в Дивеево, но по пути следования на день задержали в Москве. Помню, с большими трудностями добирались мы до Елоховского собора, где они были открыты для поклонения.

Я тогда уже внутренне принял решение о монашестве, но с отцом Федором еще не успел поделиться. Трудно было ему открыться, потому что он не раз мне говорил: "Давай, женись - будешь рукополагаться". У меня возражений не было, но с женитьбой дело не складывалось.

Будучи просто прихожанином, я жил церковной жизнью в стенах храма; дома меня ждала другая, "своя" жизнь. А потом жизнь храма стала моей, и следующий шаг - монашество - для меня оказался вполне закономерным. Господь подает только тот крест, на ношение которого ты единственно способен. Но в мире и монастыре заповеди одни и те же. Возлюби Бога всей душой, всем сердцем, всей крепостию и уже во Христе люби того, кого Господь даровал тебе.

Как я сейчас понимаю, семейной жизни нужно учиться с детства. Чтобы жить в христианской семье по-христиански, нужно с детства учиться терпению, смирению и следить за собой. Теперь, когда я в священном сане, многие люди, имеющие семью, приходят ко мне. У них есть желание жить по заповедям, но прежние привычки делают эту жизнь очень трудной, порой даже невозможной. Совсем иначе выглядят семейные отношения, когда люди с детства воспитаны в христианском духе и так же воспитывают своих детей.

Эталоном христианской семьи для меня была семья отца Федора. Но без навыков семейной жизни моя попытка приблизиться к нему шансов на успех не имела. Крест семейной жизни был бы для меня тяжелее монашеского. Кроме того, встав на путь семейной жизни, я рисковал судьбой другого человека.

Когда я рассказал отцу Федору о своих планах, он немного огорчился, но не моему выбору. Этот путь был ему известен очень хорошо. Иподиаконство у Святейшего Пимена, жизнь его родного брата-монаха давали ему возможность знать монашеский мир в подробностях. И сам он был близок к монашеству: в период иподиаконства у Патриарха наместник Лавры даже келью ему приготовил, а сам Святейший, узнав о его решении жениться, произнес таинственную фразу: "Дом без крыши".

Отец Федор знал, что с момента моего пострига наши пути пойдут хотя и в одном направлении, но в разных пространственных координатах. Может быть, это и было причиной его огорчения.

Решение было принято, а как приступить к его осуществлению, я не имел представления. У меня были знакомые, поступившие в монастырь и ездившие к о. Иоанну (Крестьянкину), о. Кириллу (Павлову) за благословением, но, поскольку я не знал ни того, ни другого, решимости на поездку у меня не было. В этот период жизни я особенно много читал, и из книг сложилось доверительное отношение к владыке Антонию, митрополиту Сурожскому. Я знал, что он каждый год бывает в Москве, и решил искать с ним встречи. Поговорил об этом с отцом Федором, попросил его помолиться об успешности моих хлопот и предал все в руки Божий.

В то лето владыка Антоний в Москву не приехал, не было его и на следующий год, но приехал архиепископ Керченский Анатолий (Кузнецов), викарий Сурожской епархии. С отцом Федором он был в очень теплых отношениях, был давним другом их семьи, знал его еще ребенком, и батюшка пообещал поговорить с ним. Итог их разговора был какой-то половинчатый, поэтому мне захотелось поговорить с владыкой лично. Увидеться с ним удалось лишь в последний день его пребывания в Москве. Я вызвался проводить его в аэропорт, и по дороге в машине мы коротко побеседовали: "Да, да, я помню, - сказал он, - отец Федор рассказывал мне о Вас. С Вашим вопросом езжайте к о. Кириллу. Как он благословит".

Незадолго до этой беседы я прочитал книгу "Старец Силуан", и в сознании моем крепко засела оттуда фраза об испытании воли Божией. Когда спрашиваешь о чем-либо для тебя важном - помолись и лови первое слово: оно от Бога. А если начнешь переспрашивать - там начнется человеческое.

...Весь оставшийся путь в аэропорт владыка молчал и, лишь прощаясь, повторил: "К отцу Кириллу". И вновь я пережил чувство, уже мне знакомое, будто Господь открывает передо мной следующую дверь.

Отец Кирилл, к которому я попал лишь с третьей попытки, благословил меня в Донской монастырь под покров святителя Тихона. Про себя я тогда отметил, что и отец Федор советовал мне идти туда же.

Одним из первых послушников вновь открытого монастыря я скоро был пострижен в монашество, рукоположен в сан иеродиакона, затем иеромонаха. Уйдя в монастырь, я не прервал своего общения с батюшкой, бывал в ставшем мне родным Преображенском храме.

Уже будучи послушником я присутствовал на освящении Сергиева придела. Обычно я был занят в алтаре практическими делами, а тут ничто меня не отвлекало, и я получил возможность вслушаться в слова молитв, открывших мне, что храм - не просто здание, построенное человеческими руками для своих нужд и будто бы подвластное "творцам". С момента его освящения здесь поселяется Сам Господь. Теперь Он здесь Господин, а мы лишь служим Хозяину этого дома. Мне, участнику восстановления храма, свидетелю его второго рождения, таинство освящения Сергиева придела оказало бесценную услугу: я ясно осознал, что мы не являемся хозяевами восстановленных нами стен.

Храм я по-прежнему люблю, мне дороги воспоминания молодости, но дорог и урок, полученный от отца Федора: ни к чему земному не прилепляться сердцем, в любой момент быть готовым оставить все без сожаления. Он учил меня этому своим примером.

Скажем, было бы естественно, имея такую семью, стремиться быть поближе к домашним. Или храм - спокойно служи, радуйся любви, которой ты окружен, а отец Федор никогда не искал душевного комфорта и всецело отдавал себя еще служению Армии, заключенным.

Его сознательное принесение себя в жертву Богу для служения по Его воле людям особенно ярко проявлялась в отношении к требам. С первых шагов в служении священником помнил он завет отца Валентина: "Если тебя просят пособоровать, причастить больного, крестить кого-то - никогда не отказывай. Как бы далеко это ни было как бы ни было это тебе неудобно - не отказывай. Господь во всем поможет". Отец Федор слова эти принял всем сердцем, учил этому и меня.

Для очень многих церковь, священник были явлением другого мира, а отец Федор располагал таких людей к себе, преодолевал пропасть и вводил их в этот мир. Словно добрый самарянин, готовый оказать помощь человеку вне зависимости от вероисповедания. В явлении духа и силы он общался с ними, широко распахнув свое сердце. И в ответ сердца людей раскрывались навстречу ему. Общаясь с ним, они как бы авансом вкушали плоды от подвига веры: любовь, радость, мир, долготерпение, кротость.

Конечно, отец Федор в этом смысле оставался далекой звездой, камертоном, по которому нужно было настраивать собственную духовную жизнь. Но стоило встретиться с ним взглядом или вспомнить его слово, как расстояние до этой звезды исчезало, и звучал камертон его оптимизма. Он искренне и глубоко верил в то, что Господь нас не оставит, всегда нам поможет. А наше дело - не жалея себя потрудиться, не унывать, не падать духом, не опускать рук. Даже если перед тобой вдруг выросли неожиданные препятствия или тебя предали те, в ком ты был абсолютно уверен. Есть Бог! Господь нам посылает те испытания, те скорби, которые нам надлежит понести, причем так, чтобы лицо наше не огорчалось.

Скорее всего, скорби были и в жизни отца Федора, но мы о них не знали, потому что он всегда был настроен радостно. Его совершенно искренняя радость и надежда сообщались всем окружающим.

Благословляя меня в монастырь, отец Федор подарил мне Тихвинскую икону Божией Матери с надписью на обороте: "Димитрию Локтаеву благословение на подвиг монашества". Я часто вспоминаю эту надпись - "благословение на подвиг" - и как бы слышу голос батюшки; "не унывай, терпи".

После гибели батюшки мое общение с ним не пресеклось. Во время службы я поминаю и чувствую присутствие священников, с которыми единодушен. Большая часть их живы; я просто не могу к ним приехать и вместе с ними послужить, но теоретически это возможно. А отца Федора нет на земле, он ушел. Тем не менее, его присутствие, как говорят, "чувство локтя", так же как и с другими, ныне здравствующими, меня не покидает. Особенно острым это чувство бывает в алтаре во время службы.

Как это ни парадоксально звучит, но человек, завершивший земной путь, становится нам ближе. Когда знаешь, что на земле мы больше не увидимся, молитвенное общение становится более интенсивным, и через него совершается то, что раньше происходило непосредственно. Я благодарен отцу Федору за утверждение меня в этой истине, за опытное знание ее.

Упокой, Господи, душу раба Твоего протоиерея Феодора и святыми его молитвами помилуй меня грешного.

Иеромонах Иероним (Крюков)

  Никогда я всерьез не задумывался о месте отца Федора в моей жизни. К сожалению, подлинное значение близких людей обнаруживаем мы, как правило, только после их смерти. Поэтому лишь расставшись с отцом Федором до встречи в иной жизни, понял я, как много он для меня значил. Это он ввел меня в алтарь храма, просто как своего друга, как мальчик мальчика. Через него, друга детства Федю, произошло мое обращение к вере и подготовка к служению Богу. Избрал меня в служители Себе Господь, но приобрести это достоинство помог мне именно Федя.

Познакомились мы с ним в Гребнево, когда мне было семь лет. В первый день нашего переезда сюда вышел я на улицу и увидел большую группу ребят. Это были Соколовы с двоюродными братьями и гостями: Мне очень захотелось с ними познакомиться, В детстве все просто; очень скоро Федя стал моим другом, и наша дружба продолжалась всю жизнь, а теперь продлилась навечно.

Возрастом он был чуть младше меня, но всегда вызывал во мне чувство скрытого желания подражать ему. Такая немножко драматическая основа наших отношений вызывала ежедневные, и даже по несколько раз в день, сцены ссор и примирений. "Все, больше не буду с тобой дружить!" - говорил я ему или он мне. А через часок какой-нибудь, зареванные, шли навстречу друг другу: он от своего дома, я от храма. И плакали и мирились так трогательно со словами: "Я без тебя жить не могу".

Действительно так оно и было, только, я думаю, в большей степени для меня, чем для него. Федя рос в такой чистой, церковной, священнической семье, и ему вполне бы хватило общения дома, а я был обыкновенным московским школьником. Дурные влияния через меня на него очень сильно распространялись, но он их всегда нейтрализовал, воцерковляя меня всей своей жизнью. Его умение всегда всех радовать, всех утешать, такое природное, врожденное свойство натуры, видимо, действительно шло из духовных семейных корней.

В подражании ему естественно происходило мое воцерковление: и исповедь, и чтение духовной литературы, и беседы с его дедушкой. Рядом с Федей нельзя было быть другим, не таким как он. Те, кто бывал в семье Соколовых, так или иначе становились впоследствии либо священниками, либо просто служили Церкви, но в любом случае оставались глубоко верующими людьми.

Смерть отца Федора поразила своей внезапностью, но не вызвала уныния. Для меня нет сомнений, что он стяжал милость у Бога. Конечно, сердце немножко болит о его детках, семье, но и тут есть надежда, даже уверенность, что за молитву отца Федора не останется его семья без попечения и людей, и забот Божиих, без благословения и милости Божией. Ну, а нам остается только молиться: храни их Господь и упокой, Господи, отца Федора.

Инок Всеволод

  Дорогие пастыри и прихожане Преображенского храма в Тушино, дорогие родственники батюшки отца Феодора!

Я, как и многие другие, был поражен неожиданной вестью о кончине дорогого настоятеля Тушинского храма, протоиерея Феодора. Навсегда останется в памяти его светлая улыбка, теплое рукопожатие, ласковое слово; все то, чем он так щедро и так ненавязчиво делился с нами, его паствой.

Помню начало 90-х: работы по восстановлению храма, молодые лица, труды во славу Божию. То была настоящая духовная школа, которую так умело и, как казалось, легко организовал для нас батюшка о. Феодор. Потому и неудивительно, что из этой школы вышел не один священнослужитель, монах, матушка... Все они, питомцы о. Феодора теперь скорбят, все они теперь вместе оплакивают безвременный уход своего бывшего наставника, но все они молятся и будут всегда молиться за дорогого батюшку.

К этим молитвам и я грешный присоединяю свой молитвенный вздох, и хотя не могу преодолеть тысячи и тысячи километров, отделяющих меня от России, но сердцем я с вами у дорогой могилы нашего доброго пастыря отца Феодора.

Мы не можем указывать Богу, когда и кому умирать; верю, что в конечном итоге благость Божия сокрыта и в этом, как кажется, преждевременном уходе от нас батюшки о. Феодора. "Сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим".

Царствие тебе Небесное, дорогой отец Феодор. Моли Господа, чтобы и нам сподобиться принять кончину во всеоружии веры и надежды, как принял ее ты...

Прощай, дорогой батюшка.

25.02.2000 г. от Р.Х. Инок Всеволод, трудник Преображенского Тушинского храма, преподаватель Свято-Троицкой семинарии Джорданвилль, США

Протоиерей Димитрий Смирнов

  Отец Федор Соколов происходил из очень хорошей и известной православной семьи, которых у нас не так уж много, а такой степени известности буквально единицы. Его дедушка был замечательным церковным писателем, автором книги "Путь к совершенной радости", ставшей катехизаторским учебником. Недавно вышла книга его мамы "Под кровом Всевышнего"; она пользуется большой популярностью и описывает жизнь их семьи. Отец его был в самом хорошем смысле слова традиционным русским священником, и следствием этого явилось то, что все три сына стали священнослужителями, а дочери - регентами. Он был настоятелем московского храма Адриана и Натальи, в котором любил часто служить Патриарх Пимен.

О. Федор - младший из сыновей, человек очень одаренный во всех смыслах: и ростом, и силой, и умом, и красотой, и добротой. Три брата Соколовы стали известны всей Церкви, когда они были избраны Патриархом Пименом на иподиаконское служение и оставались в этом качестве до самой смерти Святейшего, служа ему, как отцу родному. На этом поприще они прошли замечательную школу, проявили и терпение, и послушание, и любовь. Как мне казалось, может я и ошибаюсь, Святейший именно о. Федора больше всего любил, возможно, потому, что он был младшим.

У о. Федора было девять детей. По нашим временам это редкий дар Божий. В Москве не так уж много священников имеют такую большую семью. И этот факт усугубляет наше горе. О. Федор за короткий период сумел создать приход и восстановить очень большой храм Спаса Преображения в Тушино, который прежде являл собой трагический вид разрушения. Он стоял на въезде в Москву, весь пронизанный рельсами, какими-то железками, лишенный куполов и колокольни, в окружении страшной промзоны, словно памятник той жуткой эпохе уничтожения всего доброго, что было в России. Теперь храм преобразил все вокруг; он украшен мозаикой, фресками. За мозаику даже была присуждена Государственная премия - это единственный случай, когда премию дали за работу по украшению церкви.

Кроме настоятельства у о. Федора были другие послушания: сначала он возглавлял отдел по взаимодействию Церкви и Армии, а потом, когда этот отдел развился и во главе его стал владыка Савва, сделался его заместителем. Он работал с Министерством внутренних дел, сам посещал Бутырскую тюрьму, следственные изоляторы. Его труды были плодотворны и успешны. На совместных встречах, а мне тоже приходится иметь дело с военными, я видел, что он очень хорошо расположил к себе людей, служащих в армии, и они его успели полюбить. Об этом свидетельствует и то, что на похоронах было много генералов, приезжал даже заместитель министра внутренних дел, и все они совершенно искренне скорбели об этой утрате.

О значимости о. Федора для жизни нашей Церкви говорит то, что сам Святейший Патриарх Алексий, несмотря на свою всегдашнюю ужасную занятость, сумел найти время, чтобы попрощаться с ним и помолиться о нем. Святейший сам начал отпевание, шесть епископов прощались с о. Федором, ему была оказана архиерейская честь. Божественную литургию в этот день возглавил его старший брат, Сергий, епископ Новосибирский, а отпевание - епископ Савва. Было много духовенства, участвующего в отпевании: на взгляд, более семидесяти человек; и многие священники, для которых не хватило места и облачения, чтобы непосредственно участвовать в самом чине, просто молились в храме. Большинство из тех, кто приехали не к началу службы, уже не могли войти - храм был переполнен народом.

Вот еще некоторое утешительное знамение: местные власти так почитали о. Федора, что дали согласие похоронить его прямо за алтарем, хотя добиться такого разрешения практически невозможно. Уважение к нему было столь велико, что не нашли возможным отказать в такой просьбе. Это также является косвенным свидетельством его авторитета.

Я очень любил о. Федора за его ум, нрав и воистину христианское устроение души, которое меня как-то особым образом настраивало. Общались мы с ним кратко. Был, правда, такой счастливый период в нашей жизни, когда мы три года состояли вместе в Епархиальном совете. Все священники, которые в нем участвовали, были весьма достойные люди, но я каждый раз старался сесть рядом с о. Федором, потому что общение с ним доставляло подлинно духовную радость. Для меня он был человеком необыкновенным, от которого всегда можно было нечто полезное воспринять, чему-то научиться, услышать оценку какого-то события. И что покоряло - он был идеально воспитан, необычайно приветлив, необыкновенно добр, очень осторожен в своих высказываниях Невозможно представить, чтобы он мог сказать что-то лишнее, какое-то неосторожное, резкое или грубое слово.

Наше знакомство продолжалось, я думаю, лет двадцать. Я всегда любовался этим человеком и радовался, что он трудится именно в армейских структурах, потому что он был один из тех, кого не стыдно показать. Такой человек - это слава Церкви. Несмотря на молодость, он своим обликом, словами и деяниями мог вполне адекватно представлять, что есть Русская Церковь, и какие в ней вырастают замечательные люди.

Безусловно, он стал таким не в результате случайного стечения обстоятельств - это плод воспитания, семейной традиции. Сказалось длительное усилие и отца с матерью, и дедушки (о роли бабушки я мало что могу сказать), и, конечно, влияние старших братьев. Владыка Сергий, например, закончил Духовную Академию первым учеником, что свидетельствует о его успехах в освоении богословских наук и его нравственном облике; и избранный им монашеский путь говорит о желании послужить Церкви всей своей жизнью. Это, конечно, тоже не могло не оказать доброго влияния на о. Федора.

Он погиб в день своего Ангела, на память святого Феодора Стратилата, после того, как послужил и помолился со всеми своими прихожанами, которые пришли его поздравить, и причастился Святых Христовых Тайн. Нам не известен Промысл Божий о нем. Просто Господь решил по причине его готовности, христианской спелости, изъять о. Федора из нашей среды, чтобы он жизнь свою продолжил на Небесах.

Протоиерей Владимир Силовьев

  С отцом Феодором нас связывает очень недолгая дружба. Короткой я ее называю несмотря на то, что во времени она измеряется почти половиной его жизни. Наша дружба коротка не числом лет; просто я не успел ею насытиться.

...Моя мама всю жизнь ходила в Елоховский собор, естественно, и меня с детских лет водила туда. Повзрослев, я остался прихожанином этого храма и там впервые увидел красивого юношу, появившегося в составе иподиаконов Святейшего Патриарха Пимена в начале 80-х годов. Все в нем было красиво: на нем был замечательный стихарь патриаршего иподиакона, все его движения были выверенными, такими церковными, красивыми. В то же время ему были присущи скромность, сосредоточенность и какая-то глубокая молитвенность в лице. Мне самому с детства хотелось участвовать в богослужениях, поэтому я с особенным вниманием смотрел на него. Я принял его в свое сердце уже тогда, как и многих других иподиаконов.

Имени его я тогда не знал, но скоро мы познакомились в стенах Московских духовных школ.

Наша студенческая обитель очень нас сблизила. Мы прекрасно друг друга знали, ходили по одним коридорам, учились в одних аудиториях, жили в одних спальнях, питались в одной столовой, молились в одном храме. До семинарии я учился в медицинском институте, где атмосфера была совершенно иной, поэтому для меня жизнь в Лавре была нескончаемым праздником. Здесь никто не курил, не ругался скверными словами, никто не сорил, не вел себя вызывающе, здесь просто люди любили друг друга, относились действительно по-братски друг к другу. И, самое главное, я наслаждался возможностью открыто исповедовать свою веру. Радость эту со мной разделяли мои товарищи. Мы жили настоящей семьей. Я был единственным ребенком у мамы и воспитывался без отца, может быть, поэтому ко всем ребятам относился с особым чувством, они мне были очень дороги.

Мы никогда не смотрели на Федора с завистью. Он не давал для этого повода, хотя и был ближайшим иподиаконом Патриарха, ездил с ним по заграницам. Он был всегда открытым человеком, никогда не зазнавался, и мы радовались общению с ним.

Помню, однажды Федор подошел ко мне и говорит: "Володя, Святейший мне дал задание, а я никак не могу его исполнить. Ребенком был с мамой в Покровском монастыре, а теперь никак не могу его найти. Обращаюсь к тебе, ты Москву хорошо знаешь". В то время монастырь действительно трудно было найти: вокруг постройки, за которыми его и впрямь не видно. Это сейчас все ветхие дома вокруг монастыря снесены, и теперь он хорошо виден издалека. Я знал, как его найти, и помог ему выполнить волю Святейшего Патриарха Пимена.

Федя был младше меня по курсу, и мы чаще виделись на богослужениях: одно время я был иподиаконом владыки Ювеналия, который, как постоянный член Синода всегда служил с патриархом Пименом. Молодость есть молодость, и мы, студенты, бывало, смотрели из алтаря на будущих невест, плотной стеной стоявших в первых рядах молящихся. В этом отношении Федор отличался особенной целомудренностью и никогда не позволял себе каких-либо высказываний о девушках.

Своей внешностью и положением Федя, конечно, обращал на себя внимание женского пола. Вокруг было столько красавиц, девушек из церковной среды, вздыхавших по нему, в том числе и дочек священников. Многие из них за счастье почли бы оказаться его невестой. И Федя сделал выбор. Он женился на простой, скромной девушке из белорусской деревни, работавшей официанткой в академической столовой.

Я думаю, кроме искреннего чувства двух любящих сердец, в этом решении присутствовала духовная зрелость Федора. Господь открыл ему подлинные достоинства Галины, необходимые для создания семьи.

Встречались мы с ним и потом, когда уже оба были священниками. Мы приблизительно одного возраста, оба почти одновременно стали настоятелями возрождаемых храмов: я - в Старом Симонове, в храме Рождества Богородицы, а он - в Тушино. Часто встречались на патриарших богослужениях, епархиальных собраниях, но наши послушания, кроме настоятельских, были различными.

Вместе нам довелось участвовать в перенесении мощей преподобного Серафима Саровского из Петербурга в Москву. У меня сохранилась фотография, на которой мы с ним несем Евангелие. Оба еще достаточно молодые, даже внешне похожие, оба в камилавках, с бородами еще не седыми.

Но последнее наше совместное послушание иначе как чудесным не назовешь. Мы были приглашены сопровождать Его Святейшество в паломничество на Святую Землю на юбилейные торжества в связи с двухтысячелетием Рождества Христова.

Я был в большом смущении и радости: Святейший Патриарх берет меня на Святую Землю, да еще на такое удивительное событие! Но только в аэропорту узнал, что такой же чести удостоен и отец Феодор. Естественно, все время этого необыкновенного паломничества мы провели вместе. Как сели вместе в самолет, так до Москвы и не расставались.

Приглашение в поездку отец Феодор получил так же, как и я: ему домой позвонил владыка Арсений и сообщил о решении Его Святейшества. Рядом с ним в тот момент, как он мне рассказывал уже в самолете, была его матушка Галина. Узнав о содержании разговора, она непроизвольно, наверное, говорит ему: "Как же так, ведь я в это время должна уже рожать?" И тут он проявил готовность ради жены отказаться от столь почетного предложения. "Конечно, Галочка, раз так, я звоню и отказываюсь". Но Галя тут же одумалась и стала отказываться; "Нет, нет. Ни в коем случае. Я уж как-нибудь, а ты там за меня помолишься". И отец Феодор не забывал молиться, это я могу засвидетельствовать.

В один из дней, который был посвящен совещанию глав Церквей, члены делегаций были свободны, и Святейший Патриарх дал нам возможность отдохнуть. Погрузили нашу делегацию в автобус и отправили в Иудейскую пустыню по монастырям.

Первым на пути был монастырь Георгия Хозевита. Этот монастырь славится пещерой, где скрывался от нечестивой царицы Иезавели пророк Илия, и в этой же пещере молился праведный Иоаким, когда его жертву отвергли за бездетность. Он молился в этой пещере Богу о даровании ему ребенка, после чего ему было откровение, что родится у него Чадо. И, действительно, родилась Матерь Божия.

В этом монастыре продается икона, на которой изображены праведные Иоаким и Анна с Богоматерью во младенчестве. Такая удивительная икона! Отец Феодор ее покупает и говорит:

- Я, вот, тоже молился...

- Вы знаете кого ждете? Мальчика или девочку?

- Нет. Родится, и узнаем. Если родится девочка, обязательно назовем Анной.

Он так радостно это сказал! Еще добавил:

- Специально покупаю иконку в этом месте.

Надо заметить, отец Феодор часто бывал на Святой Земле, и я всецело ориентировался на него. Он лучше многих знал, что и где находится, успевал везде побывать, помолиться, ко всем святыням приложиться и при этом умудрялся никому не мешать. Я благодарил Бога, что в спутники мне Он избрал отца Феодора.

Конечно, я тоже купил такую иконочку. А потом был монастырь Герасима на Иордане, не помню, уж какой по счету. Мы с отцом Феодором сразу пошли в пещеру под храмом, где останавливалась Матерь Божия с Иосифом Обручником и с Богомладенцем, когда они бежали в Египет. Место это особенное, здесь Матерь Божия Кормила Свое Дитя. Есть там знаменитая икона Млекопитательница. Вижу, отец Феодор стоит и как-то особенно молится перед ней. Это было так приятно видеть. Я понимал, о чем он молится: жена, которую он безмерно любит, возможно, в этот момент рожает. Стремясь ей помочь, он принял на себя молитвенный труд - посильное участие в чуде рождения ребенка.

Смотрю, опускает отец Феодор в кружку для сбора пожертвований 20 долларов. У нас денег-то с собой было немного, и 20 долларов за границей - это большая сумма. Перехватив мой взгляд, он объяснил:

- Это знаменитая чудотворная икона Млекопитательница.

У меня тоже маленькие дети. Я помолился Богу о них и говорю:

- Ну, а что же, я тоже 20 долларов положу.

Приложились к иконе, вышли во двор, где нас накормили специальной кашей, и надо уже бежать к автобусу, но отец Феодор говорит:

- Хорошо бы все-таки позвонить в Москву. Телефон там висел прямо на дереве у выхода, и мы позвонили. У меня занято, говорю ему:

- Звони ты.

Он набрал номер, сказал несколько слов и просиял. Я его сразу поздравил, и весь автобус его поздравлял с девятым ребенком, с шестой девочкой.

Забавный случай с нами произошел в Магдале. Там есть кусочек русской территории, где восстановлен замечательный храм, дивно расписанный. Так получилось, что приехали мы туда раньше других. Походили, все осмотрели, и отец Феодор предложил искупаться, пока не подъехали остальные. Там под горой бьет родоновый источник; мы разделись и с удовольствием окунулись в его теплую воду.

Все вместе - ласкающая вода, тут же смывшая усталость дня, множество рыб, нежно пощипывающих нас своими губками, солнышко, отдающее нам свои последние на сегодня лучи, - переполняло нас радостью. Сорокалетние седобородые мужи - мы плескались и играли, как дети!

- Смотри, - сказал он, подняв голову вверх.

Я взглянул и обмер. Вся делегация Русской Православной Церкви во главе со Святейшим Патриархом Алексием смотрела на нас с горы!

Может быть, кто-то другой в подобной ситуации растерялся бы, только не отец Феодор. Стоя в воде, он сложил руки под благословение и буквально прокричал:

- Ваше Святейшество, благословите!

Святейший улыбнулся, благословил и направился в отведенные ему покои. Позже, когда мы встретились за ужином, по-отечески улыбаясь, он спросил нас:

- Ну, как, хорошо отдохнули?

- Да, Ваше Святейшество!

Мы и впрямь, благодаря отцу Феодору, использовали самое удачное время. Вскоре после того, как мы вылезли из ручья, стемнело, и купаться было не так приятно, о чем нам потом рассказывали все, вдохновленные нашим примером.

На всю мою жизнь, думаю, сохранятся в памяти необыкновенно торжественные службы в храме Рождества Христова в Вифлееме. Они продолжались два дня. Мы с отцом Феодором приехали в Вифлеем в Сочельник рано утром и участвовали во встрече нашего Святейшего Патриарха, а также других Патриархов, фотографировались около храма. У меня остались не только общие фотографии, но и те, которые мы сделали друг для друга. Мы по очереди одним аппаратом снимались на фоне Вифлеемского храма. Вот он стоит, улыбающийся, в рясе, на фоне черного проема. И я знаю, что этот черный проем не в небытие, а в жизнь вечную.

Снимок я держу у себя на письменном столе в келье в храме. Он мне очень помогает, напоминает об отце Феодоре, о нашем паломничестве, о тех открытиях, которые я для себя сделал, общаясь с ним. Об одном из них я хочу рассказать.

Все время паломничества, как я уже сказал, мы проводили вместе. Рядом сидели в самолете, в автобусе в многочисленных переездах, вместе отдыхали в одной комнате в Горненском монастыре. Бывало, до 2-х, 3-х часов ночи проговорим, утром садимся в автобус и продолжаем разговаривать. Однокашники, выпускники одной Духовной школы, мы вспоминали наши студенческие годы. Даже армейские воспоминания у нас были общими - оба служили в одном роде войск, а десантники с особенным теплом относятся друг к другу. Мы оба настоятели храмов и нам было о чем поговорить друг с другом.

Отец Феодор прекрасно знал церковную жизнь на всех уровнях, во всех подробностях. Я услышал много полезного, притом, что сам я священник достаточно опытный. Естественно, что в многословии не избежишь греха, и бич наш - осуждение. Но сколько бы мы ни беседовали, я не услышал от него ни одного слова осуждения! Легко, конечно, замкнуться, не разговаривать с людьми, но оставаться открытым к общению, разговаривать и не осуждать - это было для меня удивительно. Я бы очень хотел обрести этот навык. Потом в Москве я всем своим друзьям и близким рассказывал о "чуде", виденном мной на Святой Земле - о человеке, умеющем избегать осуждения. Вот уж в ком не было и тени фарисейства, ханжества, показного благочестия, так это в отце Феодоре. Для меня было большим назиданием общение с ним, навсегда оставившее след в душе.

Вернувшись со Святой Земли, мы так и не встретились. Перезванивались, выражали друг другу стремление увидеться, но, увы...

Приближался день его Ангела, и я решил: "Не попал на крестины Анечки (сломал руку), не был на дне рождения, не смогу быть у него и 21 февраля. Стыдно! Сразу же по возвращении из командировки (у меня в кармане лежал билет на 20 февраля) поеду к нему".

Лишь на 40-й день со дня кончины оказался я у его могилы и почувствовал, что наше общение продолжается!

Как-то неловко мне было говорить ему там, на Святой Земле, что испытываю к нему братскую любовь, а теперь говорю. И очень бы хотел, чтобы он с того света назвал меня своим братом.

Протоиерей Александр Салтыков

  Отец Федор был очень деятельным человеком и всегда активно творил добро. Я знал его с семинарской поры, и уже тогда его светлые качества бросались в глаза. В моем опыте общения с о. Федором один случай стал незабываемым. Однажды во время отпуска я сослужил с ним в его храме. Меня сразу же удивило, что о. Федор служил, не заглядывая в служебник. Он настолько хорошо знал текст, что не нуждался в книге. В наше время такое постижение службы - случай очень редкий. Когда литургия окончилась, о. Федор пригласил меня на амвон и стал рассказывать прихожанам - а храм был полон - о возрождающемся храме Воскресения Христова в Кадашах, где я являюсь настоятелем, о наших трудностях. В заключении он вручил мне прекрасную икону Христа Спасителя XIX века, украшенную эмалевым венчиком, и обратился к народу с призывом собрать деньги в пользу храма в Кадашах. Прихожане с энтузиазмом откликнулись на слова своего любимого настоятеля, и через несколько минут я имел на руках порядочную сумму денег. Необыкновенный случай!

Икона, подаренная о. Федором, была первой и единственной, пришедшей в наш полностью разоренный храм, из другого прихода. Еще более поразил меня сбор денег. Нечасты, к сожалению, случаи, чтобы приходы помогали друг другу денежными средствами.

Деньги были скоро истрачены, а икону я поместил в алтарь сооруженного нами небольшого храмика, вынося ее на крестные ходы и особо торжественные службы. Глядя на нее, я постоянно думал, что наступит, наконец, день освящения нашего Воскресенского храма (до сих пор не возвращенного Церкви), и тогда я непременно приглашу о. Федора. Но непостижимый Промысл Божий судил иначе.

Больно неожиданное расставание, но несомненна его награда в Царстве Божием. Мы вспомнили здесь одно из бесчисленных добрых дел, совершенных о. Федором за его недолгую жизнь. Посеянные им семена веры принесут свои плоды. Меру свою он исполнил и был призван Господом, оставив в наших сердцах чувства благодарности и глубокого уважения.

Иерей Константин Татаринцев

  Рассказывать о милом моему сердцу священнике, протоиерее Феодоре Соколове, значит делиться воспоминаниями о самых светлых днях моей жизни, делиться сокровенными мыслями, чувствами, переживаниями, рожденными от встречи с ним. Перебирая в памяти эпизоды, во множестве всплывающие при виде нашего храма, который мы вместе с ним восстанавливали, или рассматривая фотографии, запечатлевшие моменты нашего совместного служения, я понял, что все их записать просто невозможно, поэтому ограничил себя наиболее яркими впечатлениями.

.В конце 80-х начале 90-х годов в Москве часто проходили встречи, конференции православной молодежи. В некоторых из них и мне довелось участвовать. На одном из таких форумов, проходившем в МГУ, я впервые встретил отца Феодора. Это было в пасхальные дни. Батюшка, имевший уже шестерых детей, вел там секцию "Православная семья". Я, в то время готовившийся к венчанию, очень интересовался духовными аспектами семейной жизни и пошел именно на эту секцию. На пленарном заседании отец Феодор выступил с речью, поразившей меня глубиной и простотой изложения мысли. Он говорил о христианской любви супругов к Богу и друг ко другу, которая зиждется на взаимной жертвенности. "Если это положено в основу семьи, то любовь будет только укрепляться и возрастать, а не умаляться, превращаясь в привычку и обыденность", - запомнились мне его слова. В конце работы форума участники смогли сказать несколько слов и на иные темы, не связанные прямо с работой секции. Я рассказал о колокольном звоне и пригласил всех желающих поучиться этому делу в Тихвинский храм. Протоиерей Феодор запомнил мое выступление и с тех пор относился ко мне как к хорошо знакомому человеку.

Вскоре я женился. Мы с супругой поселились в Тушино, но продолжали ездить в родной нам храм иконы Тихвинской Божией Матери в Алексеевском, где несколько лет вместе пели на клиросе, а я нес еще послушание звонаря.

Недалеко от нашего дома был храм, вернее, здание, напоминавшее храм, но на его территории никаких признаков жизни не было. Сердце печалилось о такой участи святыни. И вот в храме возобновилось богослужение. В канун одного из праздников моя супруга пошла туда на всенощную. Собираясь причащаться, она попала на исповедь к отцу Феодору. Когда же на другой день она подошла к Чаше, то не успела назвать своего имени, как батюшка в молитве с удивительной теплотой в голосе уже его назвал. Лену просто поразила такая память и внимание, явленные священником.

Как потом оказалось, жили мы с отцом Феодором совсем недалеко друг от друга. Как-то вечером мы вместе с Еленой возвращались с вечерней службы из Тихвинского храма и повстречались с отцом Феодором в троллейбусе. Батюшка в тот поздний час возвращался с треб. Мне к этому времени были сделаны предложения о подготовке к принятию сана дьякона двумя именитыми московскими священниками. Когда отец Феодор об этом узнал, он тут же пригласил нас выйти на остановку раньше и зайти к нему домой. Там состоялся очень серьезный разговор, где я поведал о своем сокровенном желании оставить науку и послужить матери-Церкви. Дав мне высказаться, отец Феодор вдруг предложил мне потрудиться сначала алтарником, а потом, Бог даст, и дьяконом, в том самом храме, мимо которого мы с Леной столько раз проезжали в скорби по поводу его состояния. "Только вот мы строимся, и высоких зарплат у нас долго не будет", - сказал он. Но какое это имело значение, когда так близко и реально было исполнение моей мечты, а внутренняя симпатия и доверие к батюшке склоняли сердце именно к его предложению. Разговор был недолгим, но для меня эпохальным. После него я окончательно решился оставить все свои прежние занятия и идти трудиться в храм, осознавая, что этот путь далек от земного благополучия, и идти по нему можно только ради чувства любви к Господу и ближнему. С 8 января 1992 года я приступил к послушаниям в Тушинском храме.

Первые годы служба в храме шла не каждый день, расписаны были и выходы алтарников. Но я стремился быть на каждой службе и чтобы быстрее постичь устав, и чтобы впитать от отца Феодора те многие богослужебные традиции, которыми он в совершенстве владел и о которых не прочитаешь ни в какой книге. Впитывал я и его принципы отношения к людям. Необыкновенная открытость и коммуникабельность, мудрость и внимательность привлекали к нему людей самых разных возрастов и взглядов, образованности и жизненного опыта. На глазах росла дружная община, рождалась духовно здоровая семья, трудиться в которой было настоящей радостью.

Помимо послушания алтарника мне было поручено быть водителем пожертвованной храму машины "ЛуАз". На ней я возил отца Феодора по храмовым делам и на требы. Она постоянно ломалась, и приходилось все время ее чинить. Как-то в промасленной рабочей одежде я лежал под машиной и ремонтировал её. Поздно вечером, когда уже на территории храма никого не осталось, в ограду церкви вошла средних лет женщина и спросила у меня:

- Есть ли кто-нибудь здесь?

Странно, - подумалось мне, - я же вот здесь.

- Может, я могу вам чем-нибудь помочь? - спросил я её. Она медленно осмотрела меня с ног до головы и ответила:

- Вы? Нет, вы не можете мне помочь... - и пошла по направлению к храму.

Через полчаса, никого не встретив, она вернулась и всё же обратилась ко мне:

- Ладно, спрошу у вас. Когда в этом храме крестят младенцев?...

Много было подобных ситуаций, когда к тебе, имеющему два высших образования, относились как к разнорабочему, и приходилось смиряться. Смиряться приходилось с полным отречением от отдыха и семейных забот.

В дни, когда не было служб, мы с отцом Феодором с самого раннего утра до позднего вечера ездили по требам. Однажды моя супруга возмущенно сказала, что дальше так нельзя относиться к семье, и она сама попросит отца Феодора дать мне один выходной в неделю.

- Но я ведь все время с батюшкой. Когда у него выходной, тогда и у меня, - возразил я ей. - А если он трудится, как можно отдыхать?

И это её убедило. Наши матушки в этот сложный начальный этап восстановления храма все домашние дела взяли на себя и являли также этим свое жертвенное служение.

Ранним летом 1992 года я прошел епархиальный совет, а хиротония во дьякона у меня состоялась лишь 4 октября того года. За это время было много переживаний, и всегда я чувствовал заботливое участие отца Феодора. Оно проявлялось во внимании, с каким батюшка отнесся к моему естественному волнению ставленника перед рукоположением. Во время проскомидии и литургии он находил возможность прокомментировать важность тех или иных богослужебных особенностей, задать мне вопросы по церковному уставу, дабы укрепить мои знания. Примером для меня было и его отношение к службе. Часто в свободный от своего богослужения день батюшка приходил на клирос и читал канон на утрени. Особенно он любил читать в великопостные дни.

Отпуск тем летом мы с матушкой и нашим первенцем, новорожденным Мишей, как и всегда, провели в глухой деревне в Ивановской глубинке, куда даже телеграмма шла несколько дней, но об этой особенности мы не знали. Каково же было мое удивление, когда мне принесли телеграмму с вызовом в Москву для принятия священного сана с опозданием на 2 дня! Поехал в районный центр звонить отцу Феодору. Что делать?

- Ну, что теперь говорить, - ответил он мне, - отдыхай дальше. Приедешь из отпуска, там видно будет.

Потом на Смоленскую икону Божией Матери Святейший Патриарх служил в Новодевичьем монастыре. Меня снова вызывали телеграммой, но получил я ее вечером того дня, когда должна была совершиться хиротония. Я опять отцу Феодору звоню, на этот раз с фермы.

- Да, это, конечно, не здорово. Но ничего, не смущайся, - успокаивал он меня.

Уже в сентябре снова была запланирована моя хиротония. В день возвращения Его Святейшества из Чехословакии в Москву 7 сентября мы с отцом Феодором поехали в храм Адриана и Наталии, где должно было быть представление Святейшему и на другой день рукоположение во диакона. Для отца Феодора это был очень дорогой и близкий храм, в нем почетным настоятелем был его отец - митрофорный протоиерей Владимир Соколов. Туда поехала моя матушка Елена с младенчиком на руках, и он поехал, чтобы просто помолиться за меня. Но не смог приехать Его Святейшество.

Так в волнении и ожидании прошли август, сентябрь, начался октябрь. И только 4 октября, на отдание праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня, на освящение престола в Новоспасском монастыре состоялась моя дьяконская хиротония. Как же радовался отец Феодор появлению своего диакона в храме!

На первых службах любое мое движение мне казалось неловким; многих нюансов я не знал, и присутствие отца Феодора в эти дни, было для меня очень и очень значимым. Я все время чувствовал его плечо, его дыхание, его заботу, и это придавало мне уверенности, которой так не хватало.

А 13 марта 1993 года в нашем храме во время освящения придела преподобного Сергия Радонежского Святейший Патриарх рукоположил меня в иереи. Отец Феодор попросил, чтобы я не проходил практику в Елоховском соборе, а сразу был оставлен в Тушино, и на следующий день я уже служил литургию в своем родном и любимом храме.

И снова, как в период моего дьяконства, отец Феодор был рядом. В храме вместе со мной было уже три священника, казалось, можно было бы настоятелю и отдохнуть, но батюшка приходил на мои службы, стоял в алтаре и все мне подсказывал. Он очень деликатно делал замечания. Порой, после службы тихонечко перечислит огрехи так, что суть их запомнится навсегда, а чувства неловкости или обиды даже не появится. Сразу суть ошибки выявлялась, и в памяти навсегда закреплялось чинопоследование службы, правильный возглас и т.д. В такие минуты он вел себя не как настоятель с начинающим священником, а как с ровней. Мало этого, он сам иногда просил совета: "Как ты думаешь?... Как ты считаешь?.." Было даже такое: батюшка просил меня делать ему замечания, если я вдруг замечу какую-либо его ошибку. Несколько раз я дерзнул обратить его внимание на определенные неточности, и как же он искренне благодарил меня за это! Вообще на приходе между священнослужителями были самые теплые и братские отношения, невзирая на то, что мы все такие разные. Он воспитывал нас доверием, потерять которое было для нас самым страшным.

У него никогда не было никакого превозношения ни в алтаре, ни в храме, ни в обиходе. Несколько раз мне доводилось слышать от него в разговорах с прихожанами, что он "в храме не главный, а главный в храме Господь".

Надо сказать, отец Феодор имел яркий дар сближаться с людьми, пробуждая в них все самое лучшее. Как отрадно было видеть, что от исповеди к исповеди, которые батюшка проводил, не считаясь со временем, просветлялись лица прихожан. Он был прост в общении и доступен. Со стороны он мог показаться очень строгим, но строг и необыкновенно требователен он был, прежде всего, к себе, а милостив и любвеобилен к другим. Тем, кто знал его ближе, было известно, что на самом деле это не строгость, а огромная любовь. Такая милость изливалась на всех, с кем сводила его судьба!

Я по всем жизненно важным вопросам обращался к отцу Феодору как к духовнику. Волей-неволей, это со временем выстраивает иерархию в человеческих отношениях: с одной стороны, воспитывает в духе уважения, почтительного отношения к учителю, и с другой - закрепляет дистанцию. Отец Феодор во всех смыслах был моим наставником и учителем, что проявлялось в моем воспитании как священника и как христианина вообще. Но между нами никакой дистанции не было. Правда, я всегда обращался к нему на "вы", хотя он всегда говорил мне "ты", и это понятно. Он не за панибратство нарушал дистанцию, это были более высокие дружеские отношения.

Огромным потрясением для меня было то, что о. Феодор, примерно через полгода, стал иногда исповедоваться у меня. Для меня было высочайшим моментом ответственности и доверия, когда он мне открыл свою душу. И могу сказать, не нарушая тайны исповеди, что перед крестом и Евангелием батюшка открылся человеком еще большей глубины и чистоты, чем в повседневном общении. То, что он вверял свою душу молодому священнику, с величайшей серьезностью, с глубочайшим доверием относясь к благодати священства, к опыту жизненному, меня поразило и сделало нас духовно близкими людьми. Эта близость проявлялась порой в совпадении оценок, мыслей даже в проповедях. Бывало, я спрашивал у него: "Какие мысли прозвучали в Вашей проповеди на поздней литургии?" Он отвечал, и мы с удивлением оба отмечали, что я на ранней, а он на поздней литургии говорили почти одно и то же. И это не потому, что у нас были какие-то общие источники для подготовки, оба мы часто говорили проповеди экспромтом. Батюшка нашел этому такое объяснение: "Как же может быть иначе? - говорил он. - Ведь мы у одного престола служим!"

...Умение жертвовать своим покоем, семейным уютом, умение преодолевать усталость после службы ради ближнего, чтобы отправиться в больницу, на кладбище или домой к больному человеку - вот чего ожидает Господь от священнослужителя. Сполна обладал этим качеством отец Феодор. Конечно, он был воспитан в семье священника и воспринял это в преемственности, но при этом сам батюшка часто вспоминал уроки отца Валентина Радугина, у которого начинал служение в священном сане. "На требу, - говорил он, - нужно реагировать мгновенно, помня, что это призыв Самого Бога".

Требы для батюшки тоже были собиранием прихода: дома с батюшкой можно и просто поговорить, и пошутить, и посидеть за гостеприимным столом. Благодаря этому для прихожан естественная дистанция, возникавшая при общении со священником в храме, сокращалась и заполнялась теплом души отца Феодора. Как воин по тревоге откликался батюшка на просьбы людские. И никогда не ждал за это благодарности.

Кстати, "благодарность" за требы для меня долго была определенным смущением, пока отец Феодор не помог мне это чувство преодолеть. Будучи алтарником, потом диаконом какое-то время, я оставался помощником батюшки - был его водителем. Часто бывая с ним на требах, я учился не только их совершению, но и умению отца Феодора выходить из неудобного положения, связанного с деньгами. У батюшки никогда не было определенной платы за требы. Благодарность людей воспринималась как их добровольная жертва. Часто бывало и так, что мы уходили с ним вовсе без денег и даже радовались этому, особенно если приглашали в дом бедные люди. Некоторые деликатно спрашивали: "А сколько мы Вам должны?", и батюшка мог ответить, что благодать бесценна, или отшучивался как-то. Для него деньги всегда были моментом второстепенным. Помню, он как-то привел мне слова одного старца: "Деньги - это мера нелюбви друг к другу". Конечно, разные бывали дома, но чаще всего такие, из которых не хотелось уходить, "запечатав" деньгами человеческие отношения. Да и как, в самом деле, можно было оценить часть души, оставленной в этом доме в таинстве соборования, причастия или даже освящения квартиры?

Любимым местом служения отца Феодора кроме храма было освященное им же отделение реанимации грудных младенцев в детской городской больнице № 7. Сами врачи, видя благодатную помощь в критических ситуациях свыше, приглашали нас туда крестить тяжко болящих младенцев, часто "страха смертного ради". Крещеные чистые души порой после таинства отходили ко Господу. Естественно, денег такие требы не приносили, но собирали "богатство нетленное". Батюшка говорил, что младенчики становились за нас ходатаями, молитвенниками и считал за честь крестить в реанимации.

Были у отца Феодора и "доходные" требы, но все, что он получал, шло на храм. Об этом я знаю не с чьих-то слов, а сам являюсь свидетелем тому. В столе в сторожке лежала у него коробочка картонная, и все принесенные с треб деньги он клал туда. Нужно ему кого-то из храмовых сотрудников поздравить с днем ангела - цветы купить, подарок или праздничную трапезу устроить - он прибегал к коробочке. Даже на какие-то иные храмовые нужды, когда, например, у старосты Олега Васильевича Шведова не хватало денег расплатиться за мозаику, за била или за электроэнергию, отец Феодор добавлял из заветной коробочки.

После рукоположения меня в иереи часть требной нагрузки легла и на меня. Тогда же я рассказал батюшке о своем смущении с деньгами, и он тут же снял с меня груз давних переживаний.

- Скажут тебе: "Это на храм", - говорил он, - клади сюда в коробочку. А если скажут: "Это лично вам", тогда бери себе или тоже клади в коробочку.

Как же он радовался, когда открывал коробочку и видел там прибавление от моих скромных трудов! Очень он меня благодарил и радовался, что нравственное отношение к материальным благам у нас общее. Для меня это был выход из внутренних сомнений.

Такое собирание средств длилось достаточно долго. Деньги с треб привозили не только мы с отцом Феодором; подключился к этому и отец Владимир Сычев, так что пополнялась коробочка часто. Многие знали о коробочке, но нам и в голову не могло прийти, что кто-то может посягнуть на эти деньги. Тем не менее, нашелся человек, не выдержавший искушения этим знанием. Конечно, он тут же был уволен, но и деньги мы перестали держать в столе. Отец Феодор распорядился отдавать крупные суммы с треб за ящик, а небольшие средства оставлять на свое усмотрение. Уже после гибели отца Феодора узнал я, как сам отец Феодор оставлял себе "на свое усмотрение"...

В семье наших прихожан произошло большое горе - погиб их единственный восемнадцатилетний сын. Вместе с матушкой Галиной мы навестили их, чтобы утешить. Появление в доме матушки Галины для всех преображенцев - прихожан храма Преображения Господня - всегда большая радость; конечно же, и здесь она была самым желанным гостем. После панихиды, за столом, вспомнили о нашей приходской жизни, и тут матушка рассказала, как они с отцом Феодором жили материально.

Как настоятель он получал зарплату, всю ее отдавал матушке и очевидно считал, что этого должно хватать. Но семья у них - 9 человек детей, а зарплата - почти как у всех; во всяком случае, она была не намного больше зарплаты остальных священников. "Он и не догадывался, - говорила матушка, - что мне иногда приходилось обращаться за помощью, просить у соседей в долг до следующей зарплаты". А требные деньги он все отдавал в храм. Как рассказывал мне староста Андрей Прокопьевич Юдаев, уже после коробочки батюшка приносил в храм по 15-20 тысяч рублей в месяц. И подарки, подаренные ему лично, он оставлял р храме.

Однажды на какой-то праздник пришла к нам Мария Александровна, староста соседнего Рождественского храма в Митино, и в трапезной прямо при всех стала в шутку выговаривать отцу Феодору:

- Батюшка, я же лично вам дарила эту скатерть и эту посуду, а вы все в храм несете. Дари вам что-нибудь после этого...

Служение в местах лишения свободы и в Армии было еще одним послушанием отца Феодора Церкви. Среди московских клириков были сотни священников, отслуживших, как и отец Феодор, лишь срочную службу, однако, выбор пал именно на него. Объяснение мне видится в его ярком даре общения с другими, способности располагать к себе сердца тех, с кем он в тот момент разговаривал.

В одном Патерике было сказано - если ты помнишь, кто ты (а батюшка, прежде всего, исповедовал себя православным христианином, считая это самым высоким достоинством человека), общаться можно с кем угодно. Многим трудно было преодолеть внутренний барьер, стоящий между нами и представителями других конфессий, пойти на контакты с работниками ГУИНА, наследниками печальной славы ГУЛАГа. А отец Феодор, памятуя, кто он такой, всех готов был одарить сокровищами своей души, расположить к доброму отношению к Церкви. Так все, что бы он ни делал, сводилось к росту авторитета Церкви в обществе; не его лично, а Церкви.

Удивительная для молодого человека свобода общения, умение уважительно, но на равных, невзирая на чины беседовать с людьми были воспитаны в нем служением при Святейшем Патриархе Пимене. Будучи его ближайшим келейником, он в течение десяти лет день за днем питался мудростью первоиерарха Русской Православной Церкви. Выполняя поручения Святейшего Патриарха, он общался с политиками, общественными деятелями, дипломатами самого высокого ранга. Потом эта школа сослужила ему хорошую службу.

Из Рима, с конференции военных капелланов, отец Феодор вернулся с документальным свидетельством своего дара - небольшой фотографией. На ней отец Феодор снят почти анфас: он, улыбаясь, смотрит в глаза и пожимает руку стоящему рядом с ним в характерной позе Римскому Папе. Как потом объяснил батюшка, такие снимки есть у каждого участника форума. Эта встреча была предусмотрена протоколом. Помню, когда мы рассматривали фотографию, батюшка делился с нами впечатлениями о поездке, и кто-то из присутствующих спросил его: "Батюшка, а что Вы в этот момент говорите?" "Я предлагаю Папе принять Православие", - ответил он. Шутка была оценена дружным смехом.

Общение отца Феодора с известными личностями как в России, так и за рубежом никак не сказывалось на его открытом характере. В каждом человеке, с кем батюшку судьба сводила, видел он, прежде всего, его драгоценную душу.

А уж в какие "ризы" облечена она - в генеральский мундир или арестантскую робу, - ему было совершенно безразлично. Особенно остро это его качество чувствовали люди, лишенные свободы.

На службы в тюрьмы мы всегда ездили вместе, и я был свидетелем его общения с заключенными. Так естественно воспринимался из его уст призыв к молитве, правде, отвержению лжи, что даже закоснелые в грехе, черствые души матерых разбойников и убийц умягчались. Осознав глубину собственного падения, люди искали утешения в таинствах Церкви. Больше всего меня поражало крещение в тюрьме, когда люди отрекались от сатаны. Жилы на шее напрягались: "Отрицаюсь!" - не просто формальный момент чина оглашения, а отречение от всего зла, которое раздавило жизнь и уже вошло в плоть. Многие после этого падали в обморок - крепкие мужчины сползали по стене.

Или таинство исповеди. Такие исповеди редко услышишь в приходском храме. Конечно, и на свободе они тоже бывают разные, но там полнота переживания греха усугублена обстановкой: тюрьму не случайно называют вершиной ада. Так среди заключенных, на этой вершине я набирался духовнического опыта, часто прибегая к помощи отца Феодора.

Мы были первыми; тогда только начиналось окормление тюрем и Армии, поэтому наших усилий хоть и с трудом, но хватало. Но скоро, почувствовав положительные результаты участия Церкви в воспитательной работе, власти стали расширять контакты. Теперь во многих тюрьмах, в лагерях, в воинских частях есть храм или молельная комната.

Но, пожалуй, наиболее ярко духовные дары батюшки раскрывались во время службы в храме. В эти часы забывалось все на свете: суета, шум электрички, рев машин на Волоколамском шоссе и самолетов, летающих над Тушинским аэродромом. И сам он так уходив в службу, настолько глубоко переживал происходящее, что порой даже не мог сдержать слез, особенно во время евхаристического канона.

Мы, сослужащие отцу Феодору священники, находимся в алтаре и вместе с ним переживаем чудо схождения Неба на землю! Его голос дрожит, готовый сорваться в рыдания, в глазах стоят слезы. Это состояние передается и нам; мы также осознаем свое недостоинство, праведный страх от присутствия Божия. В этот момент священник - подлинно пастырь. Он впереди, а за ним все словесные овцы.

Такая служба - это служба всего храма. Мы чувствовали, что молится весь храм: всегда стояла удивительная тишина, сосредоточенность прихожан, как недавно вошедших в церковную ограду, так и высоко духовно образованных. Все участвовали в тайне встречи Бога и человека.

Переживая ее, мы имели величайшую радость служить с отцом Феодором вместе; мы невольно тянулись за ним, хотя и понимали, что не доросли до его внутреннего состояния. Рады бы так плакать, но не умеем: не родилась еще пока молитва такой силы.

Не дерзаю проводить прямых аналогий, но я всегда вспоминал эти службы, когда читал книги об отце Иоанне Крондштатском: многие священники стремились попасть к нему на службу, чтобы вместе с ним пережить литургию. Отец Иоанн так служил, что люди чувствовали наступление особого евхаристического времени, пребывали в ином пространстве, реально ощущали что-то такое, что словами передать нельзя. Нечто похожее переживали и мы, сослужащие отцу Феодору. От многих я слышал похожие признания.

Он очень любил соборное служение. Всегда в Прощеное воскресенье, Великий Четверток, на Пасху, в Великую Субботу, на Рождество, Крещение службы были исключительно соборные. Даже менее значимые праздники он всегда предлагал служить вместе. И всегда вместе мы молитвенно встречали радость праздника. Все вместе исповедовали, вместе служили, распределяя возгласы, вместе причащались из одной чаши. На проскомидии он за каждого, кто был записан в его синодик, вынимал частичку. В этом отношении он очень был требователен к себе. Такой молитвенной памятью о каждом он связывал, цементировал приход, собирал всех воедино, ходатайствуя за них перед Богом. Колоссальная ответственность вызывала в нем страх, трепет, и когда у него по щекам текли слезы, не деланные, не экзальтированные (ему вообще чужда была какая-либо внешняя аффектация), а необыкновенно искренние, все осознавали, что происходит что-то глубоко личное для батюшки. Созерцая такое умение предстоять за паству, мы приобретали знание, которому книжно научиться нельзя.

В начале февраля 2000 года я был госпитализирован в связи с предстоящей операцией на ноге и выписался из больницы только за несколько дней до памяти св. вмч. Феодора Стратилата. Несмотря на болезненное состояние, я пошел в храм: я просто не мог не поздравить батюшку с днем его Ангела. Именины нашего настоятеля по ощущению тепла, искренней любви прихожан мне всегда напоминали престольные праздники. Также много собиралось народу, также торжественно проходило богослужение, также широко и весело продолжалось празднование в трапезной. После литургии мне, как второму священнику, надлежало поздравить отца-настоятеля от всего прихода и вручить ему подарок - наперсный крест с украшениями. На этом я и построил слово. Я говорил о том, что крест есть не только самое большое украшение христианина, но и подвиг, который можно совершить, лишь взяв его и следуя за Господом. Вручая крест, я пожелал ему помощи Божией. В ответном слове батюшка очень благодарил всех и просил приход молиться о нем. Потом вдруг очень резко перескочил мыслью, пожелав всем - себе и всему приходу - огромного терпения, и так же неожиданно стал у всего прихода просить прощения, как бы прощаясь со всеми нами.

После службы мы разоблачились, и по обычаю была трапеза. Потом я поднялся на второй этаж приходского дома, чтобы прилечь. Отец Феодор зашел в нашу комнату, увидел меня лежащим и велел не спешить с выходом на службы, дал еще неделю отдыха. "Давай, поправляйся. Я за тебя послужу...". Так в заботе обо мне мы с ним простились и, как оказалось, навсегда.

На следующий день - а он был солнечный - звонок: Андрей Прокопьевич сообщает мне о страшном известии. За полчаса до полуночи 21 февраля отец Феодор и Георгий Белобородов, который на храмовой "Волге" вез батюшку в Ивановскую область, город Плес, погибли в автокатастрофе. Как мог быстро собрался, приехал в храм. Андрей Прокопьевич сидит, плачет, не решается звонить матушке Галине. Эту страшную миссию взял на себя брат батюшки протоиерей Николай Соколов.

Надо было ехать за телом. Словно все стихии сопровождали нас в дороге: мороз и солнце, метель и оттепель - все сразу пережили мы в том скорбном пути. Внутренне я пытался собраться, приготовиться к встрече с батюшкой, предполагал, что в подобных ситуациях могут возникнуть неожиданные препятствия. Но на удивление все складывалось благоприятно. Везде нам помогали, местный священник нас очень тепло и заботливо принял.

Самое страшное было увидеть отца Феодора в морге. Около полуночи пришел врач, открыл нам металлическую дверь. В полной тишине вошли мы за ним. Подошли, перекрестились, поцеловали в лоб батюшку, Юру...

К 11 утра следующего дня гробы были готовы, тела выдали, отдали нам все вещи личные, и мы отправились в путь. Обратно добрались без особенных приключений к вечеру того же дня. Подъезжаем к храму - ворота распахнуты, толпы народа - все встречают батюшку. В момент въезда машины на территорию храма над нашими головами взмывает салют! Россия праздновала день своей Армии, и Армия салютовала своему воину - протоиерею Феодору Соколову.

На другой день рано утром отпели Юру и захоронили его сразу, а потом было отпевание отца Феодора. Сотни, тысячи людей пришли с ним проститься. С ним прощалась Церковь земная с упованием на то, что передает своего служителя в клир Церкви небесной: Святейший Патриарх, архиереи, священники многих приходов Москвы пришли ко гробу отца Феодора. С ним прощалось воинство: в чине погребения переплелись элементы церковного и воинского обрядов, вокруг гроба был выстроен почетный караул. Представители высших воинских кругов, администрации Президента, городских и районных властей почтили память протоиерея Феодора Соколова. Бывшие заключенные и руководители ГУИНа встретились у гроба батюшки.

Пришло время и мне сказать слово. Впервые в жизни я вдруг стал говорить, обращаясь к батюшке на "ты". Я знал, что он меня слышит, и поэтому обратился прямо к нему. Я сказал: "Дорогой отец Феодор! Только что на днях ты стоял вот здесь на этом амвоне, и мы поздравляя тебя, говорили о кресте. Ты просил у нас прощения и призывал к величайшему терпению. Теперь мы понимаем, о чем ты говорил. Есть такие люди, с которыми рядом легко. Ты был именно таким человеком, с которым все легко: молиться, трудности переживать, взращивать в себе лучшее. А это достигалось тем, что тебе самому было нелегко. Но всю нашу тяжесть ты нес с радостью... Недавно была поездка в год 2000 тысячелетия от Рождества Христова на Святую Землю, и ты попросил всех нас, клир и прихожан, написать записочки, которые обещал поминать в этом паломничестве. Ты за всех ходатайствовал в Иерусалиме земном. И сейчас, когда Господь тебя призвал в горний Иерусалим, мы не сомневаемся, что ты с этими же записочками у Престола Всевышнего за всех нас молишься. А мы, пока бьется наше сердце, будем молиться за тебя здесь"...

Не помню, как я закончил свою речь тогда, но до сих пор во мне живет чувство, что я продолжаю говорить с отцом Феодором. Днем ли, ночью, в храме или дома, в воинской части или среди прихожан нашего храма - батюшка всегда рядом.

Не нам судить, будет ли прославлен Церковью отец Феодор, это дело Промысла Божия, но я свидетельствую о том, что был он человеком неимоверной чистоты сердечной и душевной; во всех своих поступках, словах являл себя человеком праведным. При воспоминании о нем сердце наполняется желанием просить его молитв, чтобы и теперь он так же ходатайствовал за всех нас, как во время своего земного служения.

Отче Феодоре, моли Бога о нас грешных!

Иерей Максим Запальский

  Отца Феодора я близко знал и имел счастье служить с ним относительно недолго - два последних года его жизни. Но это и немало. Это были первые годы моего предстояния пред Престолом, и служение с ним дало мне возможность приобрести начальный опыт.

Познакомился я с Батюшкой за несколько лет до моего рукоположения. Произошло это в гостях у общих знакомых. В этот период жизни у меня были большие личные переживания, и не всегда удавалось это скрыть. Отец Феодор, хотя и не знал меня, но почему-то обратился ко мне и сказал несколько утешительных слов, сделав это деликатно и по-доброму. Это запомнилось.

Вообще-то отец Феодор, как правило, если не требовали обстоятельства, говорил недлинно и только нужное, или радостное и приветливое. Эта манера мне очень в нем нравилась. Впоследствии я еще несколько раз встречался с Батюшкой в гостях и бывал у него в храме.

Пришло время мне жениться. Венчал нас о. Константин Татаринцев, служивший в Преображенском храме в Тушино. С ним мы были дружны еще со времени совместного обучения в университете. Желание священства давно у меня зрело. Я учился в богословском институте и работал в Свято-Даниловом монастыре на хозяйственной должности. Но из-за работы в монастыре я растерял связи с теми приходами, где раньше помогал в алтаре или был чтецом, поэтому рассчитывать на рекомендации для рукоположения мне было неоткуда.

Через месяц после свадьбы по совету о. Константина я подошел к отцу Феодору с намерением проситься в алтарники. Я надеялся через какое-то время, если Господь сподобит, и я сумею зарекомендовать себя положительно в глазах отец Феодора, просить его хлопотать о моей возможной хиротонии. Батюшка не стал меня слушать:

- Я знаю, зачем ты пришел. Собирай документы в Патриархию.

Я был удивлен и даже стал возражать:

- Батюшка! Вы же меня не знаете. Испытайте меня как алтарника.

- Я все вижу. Собирай документы - ответил он.

Потом еще целый год я ждал вызова в Патриархию, но когда заговаривал с ним о работе в храме, он всегда останавливал:

- Трудись в монастыре, а к нам, когда сможешь, приходи на службы помолиться.

Сейчас я думаю, что отец Феодор ценил мои монастырские труды и не хотел, чтобы я раньше времени прерывал их, заботясь и обо мне, и о благе Церкви.

После дьяконской хиротонии началось мое служение в Преображенском храме в Тушино рядом с отцом Феодором. Служил Батюшка строго, внимательно и как-то просто. Порой, казалось, даже со слезами. Он поддерживал мое горение и желание служить, прежде всего, своим примером. Нередко брал меня с собой в праздники на службы со Святейшим Патриархом Алексием. Всего через несколько месяцев после моего рукоположения я служил на одной из таких служб в Зачатьевском монастыре. Служащих было мало, и я вдруг оказался вторым дьяконом. Первым был архидьякон Андрей. Я волновался. Отец Феодор меня поддерживал, да и сам Святейший Патриарх лично подсказывал мне, что делать, и с улыбкой обращал мое внимание на ошибки.

После службы на трапезе Святейший шутил, что он - епархиальный архиерей, а не знает своих клириков в лицо. Мне же ласково сказал, мол, молодой дьякон, а уже второй на патриаршей службе.

Это все эпизоды, детали, но сколько они значили для меня, начинающего священнослужителя! Конечно, спасибо Батюшке. Я не был его другом в том смысле, чтобы часто общаться, ходить друг к другу в гости. Мне это даже не было нужно, потому что я и так чувствовал какую-то нашу общность, будто я его родственник.

Один раз он взял меня с собой в воинскую часть под Москвой, в которой был маленький храм. В тот день, в воскресенье, там был престольный праздник. Отец Феодор возглавил службу. После литургии за столом Батюшка сказал:

- Сегодня я по расписанию в нашем храме не должен служить и грустил, что не удается послужить в воскресный день. А ведь для священника служить литургию - это счастье. Но неожиданное благословение владыки дало мне возможность послужить...

Служить для него было счастьем, и он говорил об этом очень просто, от души.

Как-то во время каждения в центральном алтаре храма я рассыпал угли на дорогой палас, которым устлан алтарь. Место это заметно попортилось, и я даже слегка струсил. В тот день Батюшки не было. Когда же я его увидел, то повинился, а в ответ он как-то весело сказал:

- А я все думал, когда же мы все-таки прожжем наш палас? Не переживай, это всего лишь вещь - успокоил он меня.

Вообще он относился к вещам и деньгам очень равнодушно. Никогда о них не говорил, а если я пытался что-то сказать, переводил разговор на другую тему.

После моей священнической хиротонии начался новый этап служения, и мне стали открываться новые стороны иерейских трудов, на которые ранее не обращал внимания. Отец Феодор был тут и примером, и советчиком, и наставником.

Прежде всего, конечно, исповедь. Он мне говорил, что исповедь для него - самое трудное. Но он никогда не уклонялся от исповеди и порой исповедовал до полуночи. За своих духовных чад он молился на каждой службе, перелистывая потрепанный синодик. Отдельно и сугубо он молился за болящих и непраздных.

Сохраняя тайну исповеди, священники могут поделиться опытом друг с другом, обсуждая ситуации, возникающие во время этого таинства. Случается, что сами священники не удерживаются от слов осуждения по тому или иному поводу. Но от отца Феодора за все время нашего совместного служения я никогда ничего подобного не слышал. Даже о тех, кто причинял ему неприятности и печаль, он говорил с сожалением, оценивая поступок, но не человека.

Бывают ситуации, нравственно нейтральные, когда не знаешь, как поступить, и тут важен совет духовника. Отец Феодор в таких случаях брал на себя ответственность, говорил, как поступать. Советы его не были пустыми, он всегда молился, прежде чем ответить. Одна женщина на исповеди мне рассказывала, что отец Феодор прямо ей ничего не сказал по поводу ее ситуации, но слово его оказалось ценней многих советов.

- Знаешь, - сказал он ей, - я молюсь за тебя, а как поступить, не могу сказать. Не открывает Господь.

Таким образом эта женщина убедилась, что Батюшка молится за нее, а значит и ситуация разрешится только в лучшую сторону.

У отца Феодора была, на мой взгляд, редкая для настоятеля многоштатного прихода особенность. В расписании он ставил себя наравне с остальными священниками: служил и был помогающим и в будни, и в праздники. Сам крестил, сам отпевал, всегда на требах говорил слово поучения. Помню, он как-то мне сказал, что особенно при отпевании надо использовать возможность обратиться к людям. Перед лицом смерти люди с большим желанием тянутся к слову Жизни.

Очень хорошо помню свою первую проповедь, подготовленную с его участием. Это было в день памяти всех святых. Батюшка мне помог составить план, посоветовал, какие материалы использовать, на что обратить особое внимание в речи и т.д. Накануне я готовился до 2-х часов ночи, и когда уже на трапезе в сам день праздника он узнал, каких мне трудов стоила подготовка к проповеди, заботливо отправил меня отдыхать.

Один раз Батюшка взял меня в реанимацию крестить младенца. После крестин родители хотели отблагодарить его. Он стал отказываться, но они настаивали. Тогда он сказал им:

- Знаете, у меня такой принцип, я за детей денег не беру.

После смерти Батюшки мы с супругой решили написать его вдове икону на молитвенную память и в знак нашей любви. Спросили матушку Галину, какую бы икону ей хотелось иметь. Она попросила образ Владимирской Божией Матери, так как в последнее мгновение земной жизни отца Феодора с ним была маленькая бумажная иконка - именно этот образ. Целый год моя супруга (а она иконописец) трудилась, но почему-то работа не получалась так скоро, как хотелось. Отец Феодор три раза снился моей супруге, рассматривая работу, что-то спрашивал, давал советы. И только к годовщине его гибели удалось закончить икону и подарить ее матушке Галине.

Личность отца Феодора со временем видится все отчетливее, и как свидетельство любви к нему прихожан - немалое число младенцев Феодоров, которые появляются сейчас у нас на приходе.

Диакон Алексий Фатюхин

  Пришел я в храм Преображения Господня еще в период восстановительных работ и по благословению настоятеля протоиерея Феодора Соколова проходил здесь послушания строителя, сторожа, просфорника, алтарника. Потом батюшка благословил меня готовиться к рукоположению. Я непрестанно благодарю Бога за возведение меня в священный сан, и в этой молитве всегда присутствует благодарность отцу Феодору за участие в моей судьбе.

Вспоминая годы, проведенные рядом с ним, хочу отметить, прежде всего, его великий труд над собой. Он шел путем очищения собственного сердца, обожения, как говорил преподобный Серафим Саровский. Передо мной открывались не внутренние стороны его жизни, но проявление внутреннего через внешнее. Мне часто приходилось быть свидетелем его молитвы, низводившей Духа Божия в его душу и в души его духовных чад.

"Сердце чисто созижди во мне, Боже", - взывал к Богу псалмопевец царь Давид, и этим же путем отец Феодор стремился сотворить свою душу обителью Духа Божия. Мы так и молимся: "Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всяких скверны". Это наше христианское делание мне пришлось лицезреть в трудах отца Феодора.

Я был свидетелем, как преодолевал он в себе недоброе расположение духа. Казалось, вот-вот батюшка устроит справедливый разнос провинившемуся за какие-то упущения, но он просто подойдет и молча посмотрит на виновного. После этого взгляда делалось невыразимо стыдно, и совесть начинала обличать больше, чем если бы он отругал.

Святая Церковь учит нас, как нужно бороться с собственными страстями, учит на примерах жизни подвижников, святых угодников Божиих, но их подвиги протекали в других условиях. А как спасаться современному человеку, как побеждать в себе те же самые грехи, с которыми воевали подвижники 300, 500 или 1500 лет назад? Удивительный пример этого борения дает нам жизнь отца Феодора. Он был перегружен различными церковными и общественными послушаниями Церкви: должен был отдавать свое внимание и воинским, и тюремным, и приходским проблемам, не оставлять без внимания чад своих духовных, которых у него были сотни. И в этом состоянии он сохранял удивительную молитвенность - способность стать пред престолом Божиим и возносить Господу молитвы.

Это состояние невозможно без сердечной чистоты. Созерцая его молитву, самому хотелось молиться. С ним рядом было легко и служить, и молиться. А послушания, которые по человеческой немощи как-то не хотелось выполнять, по его слову обычно выполнялись даже с радостью.

Отец Феодор не только сам стяжал Святаго Духа, но и низводил Его в наши души. Широко известно выражение преподобного Серафима: "Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи" или, как по-другому говорят: "Спасись сам, и вокруг тебя спасутся многие". Эти слова он день за днем воплощал в своей жизни. Так стремление отца Феодора к личному спасению приводило к тому, что многие его окружавшие сослужители, духовные чада становились причастниками благодати Божией, благодати Святого Духа.

Плодом этой необычайно молитвенной жизни были любовь к Господу и любовь к ближним. Он переживал твои проблемы как свои личные. Болеет ли супруга, детки или какие-то размолвки дома или с близкими, друзьями - он всегда это почувствует, подойдет, начнет расспрашивать: что дома случилось, как детишки? И нет бы замкнуться в своих проблемах, а начинаешь рассказывать батюшке все - и на душе полегчает.

Однажды я его спросил: "Как это возможно? Столько людей к Вам ходит, и Вы каждого выслушиваете? Столько скорбей и рыданий, столько приходится решать сложных духовных проблем! Неужели душа не изнемогает, неужели не становится тоскливо, скучно и даже, может быть, невыразимо тяжело нести это бремя?" Помню, он мне ответил: "Помогает благодать, данная Господом человеку в священстве, благодать вести души человеческие к Царствию Небесному. Без этой благодати пастырю невозможно воспринимать все те беды, горести, страдания, с которыми приходят к нему люди. Благодать Божия - это та броня, в которую облечен пастырь. С одной стороны, священник воспринимает все эти страдания человеческие, скорби, а с другой - передает их на попечение Господу. Господь просвещение мое и Спаситель мой. Вот что защищает пастыря от всяческих житейских треволнений, вот что делает пастыря необыкновенно легким в общении, необыкновенно духовным - надежда на Господа".

Отец Феодор своей жизнью явил величайшую любовь, надежду и упование на Господа. Господу он отдавал многочисленные скорби, лишения, которые приносили ему люди, и Господь по Своему неизреченному милосердию Сам решал многие скорбные ситуации через отца Феодора. Исповедь - это величайшее таинство, в котором Господь не только прощает грехи человеческие, но и освящает душу исповедующегося. Пастырь в этом случае - рупор Божий, и чем чище его душа, тем точнее врачующее слово.

Я часто видел в алтаре, как отец Феодор готовился исповедовать. Он брал Евангелие, крест, подходил к престолу и какое-то время молча молился. Как-то спросил его: "О чем, батюшка, Вы молитесь перед исповедью, чего просите у Бога?" Он ответил: "Помощи Божией. Чтобы не мои уста говорили с исповедниками, а Сам Господь".

Общение с живым человеком всегда несет на себе печать нашего греховного естества, "помогающего" видеть чужие недостатки. Но со смертью человека все меняется, ярче проступают достоинства. Отец Феодор был среди нас истинным земным Ангелом. Он оставил нам свое внимание на службе, на исповеди, свое отношение к людям, свою молитву, свою надежду, свою любовь ко Господу.

Монахиня Елизавета

  Говорят, монашеское поприще начинается с борьбы с унынием. Но, как известно, посылая испытания, Господь подает и помощь. Вот и мне, чтобы я не унывала, в самом начале монашеского пути послал Он на встречу батюшку Федора.

...Родом я из Курской области; здесь же, в одном из монастырей епархии с 1995 года начался мой монашеский путь. При монастыре в одном из дальних сел епархии решено было создать скит, и меня послали туда. Большой каменный храм и дом священника в том селе были непригодны ни для службы, ни для жизни. Предстояло все начинать сначала. Сразу браться за разрушенное здание храма не было ни сил, ни средств. Выпросили мы в колхозе заброшенную кузницу, решили там сделать домовую церковь. Ходили по разным предприятиям, просили помочь, кто чем может. Народ отзывался - набрали стройматериалов, нашлись работники, а денег, чем с ними расплачиваться, нет. Дал мне тогда начальник скита коробочку и благословил ехать в Москву, собирать пожертвования ради Христа.

По природе я человек боязливый, не очень боевой, но за благословение поехала. В Москве остановилась у своей знакомой в Митино. Стояла с коробочкой у метро. Дело это для меня новое, непривычное, страшновато было. Часто приходилось выслушивать оскорбления, милиция подходила; насмотрелась я там и наслушалась разного.

Из Митино к ближайшей станции метро можно добраться только по Волоколамскому шоссе, мимо Преображенского храма. Я всегда молилась на него, когда ехала к месту своего послушания, а однажды решила постоять там. Представилась священнику (отец Федор был в отпуске, за него оставался отец Константин), и он разрешил мне стоять с коробочкой на территории храма.

Собирать здесь - это, конечно, не у метро стоять. Попав сюда, я с ужасом вспоминала начало своего послушания, и душа моя болела - ведь и там люди. Здесь меня не только никто не обижал, наоборот: столько тепла и внимания я еще нигде не встречала. Скоро познакомилась со многим прихожанами, с преображенцами, с некоторыми подружилась.

Вот только один, но характерный штрих. Однажды ветер был невыносимо сильный. Стою, выбегает из храма сотрудница и подает мне теплый платок: "Укутайтесь, это батюшка Федор подарил", он еще тогда жив был. Я потом часто думала о любви, которую встретила здесь, задавалась вопросом: почему так? Сборщиков много, а мне одной столько досталось?

...Подходили люди, расспрашивали, где именно и какой храм мы восстанавливаем. Я показывала фотографии разрушенной кузницы - будущую домовую церковь. И люди подавали, многие очень щедро. Иногда даже не только деньгами. Спрашивали: "Может, вам гвозди нужны?" Нам, конечно, все было нужно. Подарили преображенцы нашему скиту бензопилу, деревообрабатывающий станок, электродрель, "болгарку" (Ручная отрезная машина по металлу и камню.). Один молодой человек на личные средства укомплектовал нам всю мастерскую.

Вернулся батюшка Федор из отпуска, и даже не стал смотреть мои документы, спросил только: "Паспорт, письмо есть?" Говорю: "Да". "Ну, стойте". Так по его благословению в Москве открылся постоянный источник благодеяний для далекого, никому не известного скита.

Иногда стоишь - никого нет. Кто-нибудь рублик кинет, и стоишь с ним целый день. К вечеру подходит молодой человек и опускает 500 рублей. По тем временам деньги очень большие. Батюшка мой скитский благословил назад везти не деньги, а купить все необходимое для службы, для евхаристии. С первым же возвращением привезла я Минеи, Октоих, богослужебные указания, служебники, всю утварь. В Донском монастыре купила бумажный иконостас. Помню, расплатилась, денег больше не осталось. А в скиту строительство идет, батюшка ждет меня с деньгами на зарплату строителям. Пошла опять к храму. К вечеру одна семья подходит, подносит конвертик с очень большой суммой - ровно столько, сколько нужно на строителей. Я тогда вернулась в скит в доверху груженом микроавтобусе, да еще с деньгами.

Отслужили мы в скиту первую литургию, и можно было уже думать о бытовом устройстве. Моя келья была в подвале кузницы, там же была трапезная. Решили пристроечку сделать. Да еще одна нужда образовалась. Наше село в 18 километрах от райцентра, и приходилось часто туда ходить. Благословил батюшка меня опять ехать в Москву с коробочкой, и добавил:

- Если привезешь машину, будет хорошо.

Приехала. Как раз зима началась, холодно на улице стоять. Как-то идет батюшка Федор мимо и говорит мне строго:

- Ну-ка, быстро зайди в притвор, - с улицы переставил в теплый храм.

Завел в сторожку, поговорили. Расспросил, какие у меня нужды. Я ему:

- Батюшка, такая вот проблема. Нужна в скиту машина. Нам бы и "Ока" сгодилась. Была в таксопарке, там можно купить старую "Волгу", но совсем-то разбитую брать не хочется. Не подскажете, куда обратиться?

Он и говорит:

- К Матронушке езжай.

Это был наш первый подробный разговор. Тогда же батюшка причислил меня к Преображенской братии, благословил обедать со всеми в трапезной. Бывало, стою с ящиком, проходит он мимо, всегда по-доброму расположенный, остановится, спросит: "Поела?", похлопает рукой по ящику: "Ну, как, набирается?" Иногда я сама подходила к нему по разным духовным нуждам. Благословил меня бороться с унынием чтением Псалтири, святых отцов, когда рядом никого нет. Очень просто разрешались с ним практические вопросы. В 1997 году в августе началась паника с деньгами - все стали менять рубли на доллары, а я насобирала этих копеек и тоже поддалась смущению. Подхожу к нему:

- Батюшка, что мне делать? Говорят, доллар... А он так спокойно:

- Тебя настоятель за долларами посылал?

-Нет.

- Ну, и какие вопросы?

На следующей день после нашего разговора о машине поехала я в Покровский монастырь, изложила блаженной Матронушке свою просьбу и стала дальше нести свое послушание. Перед Рождеством решила я постоять в Митино у Рождественского храма. Пока настоятелем там был "Преображенский" отец Владимир Сычев, батюшка Федор в шутку называл храм "наше подворье". Батюшка Владимир поставил меня внутри, в теплом храме. Люди там хорошо подавали. Подошла женщина, спросила, откуда я и для чего собираю. Я сказала, что у меня всего одна нужда:

- Мне бы для скита - говорю, - машину подешевле где купить. Может, вы знаете?

Она отошла, потом через час снова подходит:

- Я вам куплю машину, только подержанную. Я обрадовалась, хотела ей своих денег добавить:

- Тут вот у меня есть..., я насобирала.

- Нет, - отвечает, - не нужно мне никаких денег. Вам они скорей пригодятся.

Вернулась я в скит с деньгами, а через месяц звонит эта женщина: "Приезжайте, забирайте машину" - купила нам подержанный "москвичек".

Про меня как-то сказали, будто я духовное чадо батюшки Федора. Строго говоря, я не была его чадом, и когда об этом услышала, так умилилась сердцем! Но вся жизнь моя в Москве действительно сосредоточилась вокруг Преображенского храма. Каждый приезд начинался с него, правда, в день, когда мы приехали за машиной, к батюшке Федору я попала только в 3 часа. Вышел он из кельи грустный-грустный, благословил и говорит: "Надо покушать". Я отказалась, а потом жалела, думала, что обидела его своим отказом.

На дареном "москвиче" поехали мы обратно. Было это 20 февраля, а 22-го пришла телеграмма, что батюшка погиб...

Я продолжала периодически ездить в Москву для сборов, конечно же, к Преображенскому храму, куда меня приписал батюшка, к его могилке. В один из приездов решила осмотреть восстановленную на Ордынке Марфо-Мариинскую обитель, созданную моей небесной покровительницей Елизаветой Феодоровной. Познакомилась с сестрами, с настоятельницей. Стала там останавливаться в свои приезды; все-таки неудобно и всем смутительно, когда монашествующие живут у мирских. Со временем стала меня матушка настоятельница звать к себе в обитель насовсем, но монах по своей воле никуда не должен переходить, и я боялась даже думать об этом. Всякий раз, как я туда попадала, она меня звала. Потом написала моему батюшке. Ему не хотелось меня отпускать, и отвечать он ей не стал.

Опять послал меня батюшка на сборы. Я, как обычно, остановилась в Марфо-Мариинской обители, и снова матушка стала меня звать, писать ему. Тут уж он засомневался - может, воля Божия? Когда я вернулась, стал спрашивать: "А самой-то тебе хочется?" Говорю: "Не знаю". Я по-прежнему боялась проявить свою волю и не хотела каких-либо перемен. Тогда я даже предположить не могла, что в новом повороте судьбы столь явным будет участие покойного батюшки Федора.

Накануне Преображения стояла я на сборах в Москве. Думала, здесь встречу престольный праздник, но батюшка мой скитский вызвал назад телеграммой - некому помогать на клиросе. Прошел праздник, и он вдруг говорит: "Знаешь, если ехать тебе в Москву совсем, то езжай завтра". Купили мне билет на поезд, и поехала я к месту нового послушания.

В Марфо-Мариинскую обитель я приехала в день канонизации Царственных мучеников. Приглашая к себе, матушка рассчитывала использовать меня на скиту, и тогда же переправила меня во Владычню. Здесь, в ссылке, провел последние годы и нашел упокоение преподобноисповедник схиархимандрит Сергий (отец Митрофан Сребрянский), духовник Великой княгини Елизаветы Феодоровны. За год до его успения здесь побывала мама отца Федора, Наталья Николаевна Соколова, тогда еще Пестова. Она приезжала к старцу Митрофану в поисках ответа на мучивший ее вопрос - искать монашества или выходить замуж. Старцу было тогда открыто, что в замужестве у Натальи Николаевны родятся дети, которые "нужны будут Богу". Об этом я потом прочитала в ее книге "Под кровом Всевышнего". Не знала я также, что в последний день Ангела батюшке Федору поднесли икону преподобноисповедника Сергия, и он сказал, что обязательно ее освятит во Владычне на могилке батюшки Сергия.

...Молитвами батюшки Сергия появился во Владычне скит Марфо-Мариинской обители (даже адрес юридический скит получил в день его канонизации). Храм Покрова Божией Матери в селе был взорван в 1934 году, и матушка Елисавета, начальница обители, благословила поначалу построить часовенку. Выкупила обитель здесь два дома - один для сестер, а второй для паломников. Так началась моя скитская жизнь под покровом преподобноисповедника Сергия и при молитвенном участии батюшки Федора.

Забота отца Федора проявилась очень скоро. Домик мой стоит на окраине села, в котором всего-то шесть дворов, и страшновато там одной, да еще без забора. Смотрю как-то однажды в окно, останавливается возле моего дома легковая машина, и выходит из нее наш Преображенский прихожанин! Узнал, что я перебралась во Владычню, приехал с ребятами. Расспрашивают, как я устроилась, в чем нуждаюсь. Что тут скажешь? Слава Тебе Господи! Спасибо вам, батюшка Сергий, батюшка Федор, что молитвами своими не оставляете меня одну, что так скоро помогаете...

Привезли они доски, поставили забор, помогли устроиться на зиму. Стала я тут потихоньку обживаться, узнала, что недалеко родничок есть, из которого брал воду еще сам батюшка Митрофан. Периодически я звонила в Москву матушке-начальнице, рассказывала, как идут дела, и благословилась ставить над родничком часовенку.

К тому времени у меня уже были помощники: сразу после моего приезда прилепились к скиту местные ребятишки. Еще летом начали мы с ними обустраивать источник. Там место болотистое, и когда чистили родничок, было очень много грязи. Деревенские стали меня ругать: "Что ты такую грязь развезла? Когда батюшка Митрофан здесь жил, у него вода по белым камушкам текла, а у тебя все грязь". "Ага, - думаю, - по камушкам..." И мы с ребятишками стали носить камешки, выложили ими весь ручеек. Потом приезжал священник из ближайшего к нам храма отец Николай, освящал источник, сруб.

С отцом Николаем познакомилась я буквально в первые дни своего приезда во Владычню. Мне он очень понравился, чем-то напоминал батюшку Федора, а когда попала к нему домой, удивлению моему и радости не было конца. Плохая я монахиня, так и пребываю в страстях, но ведь было чему радоваться!

Отец Николай и матушка Наталья очень тепло меня приняли, усадили за стол и, пока грелся самовар, дали посмотреть альбом с фотографиями. Листаю его, смотрю на новые лица, слушаю рассказ матушки, и вдруг вижу... фотографию отца Феодора с матушкой Галиной! "Ой, так это же батюшка Федор с матушкой!" "А вы откуда их знаете?!" - хором спросили хозяева. Тут я рассказала свою историю и услышала в ответ столько, что долго не могла придти в себя от нахлынувшего чувства близости Бога. Стало так радостно, что по милости Его встретила я в свое время отца Федора, что теперь, после своей кончины, он все так же рядом, даже ближе!

Храм, где служит отец Николай, находится в городке Лихославль, в 8 километрах от Владычни. Он, как и московский Преображенский, восстанавливался "с нуля", и помогал отцу Николаю батюшка Федор, присылал сюда материалы, утварь, иконы. Все это можно было бы объяснить ревностью отца Федора к памяти батюшки Сергия. Но что матушка Наталья оказалась из одного с Галиной белорусского села и дружит с ней с детства, это не укладывается в схему каких-нибудь совпадений! Ближайшая подруга матушки Галины, она держала над ней венец во время таинства венчания...

Нерасторжимая связь с Преображенским храмом, с батюшкой Федором проявлялась и в дальнейшем. Как-то, еще при жизни, благословил он иконы, что ему надарили, отдать в какой-нибудь бедный храм. Этим храмом оказался наш. Приехала я в Москву и, конечно, - на могилу к батюшке. Встретила там сотрудницу храма, а та мне говорит: "Иди, благословись у отца Василия (Протоиерей Василий Воронцов - настоятель храма Преображения Господня в Тушино после отца Феодора), попроси у него иконки, что отец Федор хотел отдать бедному, храму". Он благословил. Икон набралось - целый москвичевский багажник. Тогда же отец Василий дал мне лампадочки, фонарик, что висел на могиле у отца Федора. Протягивает еще черную иконную доску и говорит: "Возьми, может, кто тебе на ней образ напишет".

Вернулась я во Владычню, как сейчас помню, 12 февраля 2001 года. На следующий день стала с мальчишками своими искать рамочки для иконок. Разложила все, а доску эту поставила на кресло. Случайно бросила на нее взгляд, вижу, там как бы голова чья-то видна. Мы ее из целлофана скорей распутывать, а она у нас на глазах светлеть стала. Глаза появились, руки, хитончик, плат, бусинки на воротничке! Мальчишки как закричат: "Бусики, бусики!" Мы испугались, встали на колени, стали петь все богородичные тропари, акафист прочитали. Себе бы я ни за что не поверила, и на следующий день стала у мальчишек спрашивать: "Может, нам померещилось?" Они говорят: "Нет, мы сами видели". Быстро облетела новость всю округу, и уже на следующий день приходили к нам люди посмотреть на икону.

Люди у нас хорошие, но очень много некрещеных. И стали они проситься, чтобы их покрестили. А церкви-то нет, где крестить. Я поговорила с батюшкой Николаем и попросила его приехать. Написала объявление: "Кто хочет креститься - приходите тогда-то". Думаю, человек 15-20 придет (соседние села рядом - 1,5-2 километра) - хорошо. Было у меня всего 25 крестиков; ниточки на все привязала, и все у меня готово. В назначенное время вижу, идет ко мне невероятно сколько людей. Я думаю: "Крестные что ли еще идут?" Собираются они в зеленый домик - второе наше скитское здание, спрашиваю: "Кто креститься?" "Я, я, я!" - все. Побежала по деревне просить крестики; давали, кто 1, у кого 2 лишних было. С четок своих все крестики посрезала, и набралось 44 крестика. Как все точно получилось! Крестилось в тот день 43 человека.

Приехал батюшка и говорит мне: "Матушка, запомните этот день. Какое сегодня число? 10 января - день рождения батюшки Федора". В этот день воцерковилась вся округа: тут и взрослые крестились, и детки - много людей. Я их причащать потом возила. Наняла автобус в районе и отвезла в лихославский храм.

Как же весело мы Рождество справляли! Поставили елку, с детьми катали снежных баб, сходили на родничок, поставили у елки аналой с иконой и пели рождественские песнопения. Очень полюбили ребятишки "Слава в вышних Богу", "Святый Боже". Накупила я сыра, колбаски, попили чаю, потом взяли медные тазы и устроили праздничный перезвон.

Елочка наша простояла до лета. Потом на ее месте мы заложили храм. Сначала я мечтала только о часовенке, чтобы было хоть где Псалтирь почитать, люди зашли бы. Денег у обители не было, какой уж тут храм. А на Рождественской неделе поехала в Лихославль к отцу Николаю. По характеру он человек радостный, стал меня одаривать подарками, смотрит по сторонам, что бы еще подарить, и преподносит макет старинного русского храма. Ему детишки в воскресной школе из картона сделали.

После праздников еду в Москву, и так случилось, что мне пожертвовали большую сумму, опять-таки наши, преображенские. Еще осенью заезжал во Владычню иеромонах Афанасий. Служит он в одном из отдаленных храмов и рубит там маленькие часовни. Штук, наверное, 10 в Лихославском районе построил. Он мне тогда предлагал сруб: "Вы бы, - говорит, - сделали домовую церковь". Денег у меня не было, да и занять я не могла - отдавать нечем. А тут я к нему приезжаю с этим макетиком и говорю: "Батюшка Афанасий, вот мой проект, деньги есть. Нельзя ли заказать сруб?" Он говорит: "У меня есть готовый". Расплатилась, деньги у меня кончились, и не на что его вывезти. Ждать до весны опасно - дорогу развезет, и никакими силами его из леса не вытянешь. Что делать?

Опять поехала в Москву, пошла на могилку к батюшке Федору, поговорила с ним, испросила благословения, и тогда же человек один, Преображенский, дал мне недостающие 4 тысячи.

Заплатила я за доставку, жду. Долго что-то не везли, я уже и волноваться начала. А тут как-то утром стали мы с моими мальчишками петь обедницу, "Блаженны" поем. В это время звонок в дверь. Я еще про себя подумала: "Не дают спокойно помолиться". Соседский мальчишка кричит: "Храм везут! Храм везут!" Выглянули в окно - и правда.

Был он весь недошкуренный, похожий на только что вылупившегося птенца. Наши мальчишки его очистили, сделали беленьким. Матушка начальница испросила благословения владыки усмотреть место для его постройки. Владыка благословил самим определиться, и мы решили ставить его на месте нашей рождественской елочки, там была наша первая служба. Деревенские мне помогали, не только ребятишки, но и взрослые, правда, не очень долго.

Встала моя стройка, и поехала я в Лихославль к батюшке Николаю. "Все, - говорю ему, - не в силах дальше тянуть. Немощный я человек". Он мне тогда ответил: "Потерпите. Как только архиерей освятит место, у вас все пойдет по-иному".

28 мая во Владычню прибыл архиепископ Тверской и Кашинский Виктор для освящения места и закладки первого камня храма. В основание заложили мощи священномученика Фаддея, и начались работы. Привезли песок, щебень, стали делать фундамент; подключались люди, даже московские, Преображенские. Стали приезжать на источник, помогать кто бревном, кто рубероидом, кто цементом, кто деньгами. Достроила до последнего венца, а дальше - никак. Обидно до слез. Стропила стоят, а крыши нет.

Приехала к батюшке Федору на могилку, даже всплакнула: "Не могу храм достроить". Постояла, поплакала, поехала назад. На следующую ночь снится мне сон, будто подает мне отец Феодор три самородка золотых и говорит: "На, возьми. Купол позолотишь". Я проснулась, постаралась поскорей сон забыть и занялась своими делами. Храм стоит недостроенный, скоро осень, надо бы хоть крышу закрыть от дождей. Надо бы, да нечем.

Вскоре опять понадобилось мне в Москву. В то время я как-то выпустила из внимания, что приехала я тогда на летнего Феодора Стратилата. С вокзала - прямо в Тушинский храм, встретила здесь давнюю знакомую. Разговорилась, рассказала ей о своих бедах, и та меня познакомила со своим братом. Объяснила ему, что не могу сделать ни кровлю, ни купол. Просила его куполок мне металлический сделать, я бы его краской специальной покрыла. "Мы вам все сделаем", - пообещал он мне.

Приезжаю к нему 14 августа: "Купол ваш и крест, - говорит, - готовы. Пойдемте, посмотрим". Иду смотреть и вижу - купол и крест из настоящей позолоты! Сразу вспомнила свой сон.

На освящение храма очень много было народу: из окрестных сел, из Лихославля, из Москвы приехали преображенцы. Потом на трапезе я смотрела на них, и мне казалось, что они чувствуют то же самое, что и я, будто с нами батюшка Федор. Конечно, мы вспоминали его, жизнь на приходе, и у меня в сознании вдруг ясно прозвучал ответ на давний вопрос, почему мне столько любви досталось от батюшки Федора, от преображенцев: все, что я получила там - не мое, и дано мне для того, чтобы нести это дальше.

Глава 2 Соколовы

Главы "Пятое дитя", "Детство Федюши", "Владыка Стефан" воспроизведены в этом издании по книге Соколовой "Под кровом Всевышнего" (см.).

С Федюшей в больнице

  Ранней весной, едва высохла поляна перед домом, вечером на Пасхальной неделе приехала няня Феди - Н.И. Она подарила своему любимцу лошадку с колясочкой. Восторгу не было конца! Федюше шел еще третий год, но он быстро научился крутить педали ножками. Колеса крутились, и малыш разъезжал по коридору. А утром всех потянуло на улицу - объезжать лошадку.

Солнце сияло, но дул холодный ветер, и земля еще не оттаяла. Я не хотела выпускать Федю, ведь он только что, на Страстной неделе, перенес ангину... Но мать не послушались, одели малыша и пустились за ним на улицу. Всем было весело, никто в тот день не учился, т.к. это было накануне 1-го мая.

На другой день я сквозь сон услышала, что сынок мой маленький в своей кроватке как-то странно, тяжело дышит. Едва светало. Я дотронулась до лобика спящего ребенка, он был горячим, поставила градусник - 39,4.

Я разбудила старшего сынка (десятилетнего Колю), послала его за медсестрой, которая жила рядом. Она, не заходя к нам, вызвала неотложку. Рассвело. Федюша проснулся, но не поднимал головы, глазки его смотрели грустно. "Сыночек, врач приехал. Он тебя посмотрит, ты заболел", - тихо сказала я. Федя не издавал ни звука, но покорно дал себя осмотреть.

- Его надо немедленно госпитализировать, у него отек горла и даже шейки, он может задохнуться, - сказал врач. - Собирайте его, едемте с ним в больницу.

- Федюша, нас отвезут сейчас на машине в больницу. Там тебя полечат и здоровым вернут домой, - говорила я, укутывая ребенка.

- Только с тобой, - тихо прошептал он.

- Будь спокоен, я тебя не оставлю, - ответила я.

Ни с кем не прощаясь, мы быстро уехали, сказав только отцу и детям: "Навещайте нас".

Во Фрязинской больнице нас провели в отдельную палату, как с тяжело больным. Здание уже не отапливалось, палата была холодная, пустая. Но я пододвинула кроватку ребенка вплотную к своей, прижала сыночка к себе, укутала с головой, чтобы греть его.

Сделали укол и Федюша уснул.

Каждый час к нам подходила сестра, часто делали уколы, но Федюша не плакал, только ежился и вопросительно смотрел на меня. Я покрывала его ручки бесчисленными поцелуями, приговаривала:

- Немножко потерпи, сыночек, здесь так лечат, тебе станет от этого полегче.

Он прижимался ко мне и шептал:

- Только ты не уходи.

Так с непрестанной молитвой, призывая Господа, Богоматерь и святых, мы провели с Федюшей этот солнечный, весенний день. Через закрытое окно до нас доносилось чириканье воробьев и городской шум. Нас никто не тревожил, да и мне было ни до кого.

Стало темнеть. Я убедилась, что жар у ребенка спадает, и мы вместе уснули.

Утром сынок уже улыбался и ласкал меня нежными ручонками.

- Ты со мной, мне с мамочкой хорошо, - приговаривал он. Мы покушали и пошли осматривать больницу. Я не спускала его с рук, а он с любопытством заглядывал в палаты, где лежали дети. А за окном мы вскоре увидели Федюшиных братьев и отца. Они махали нам чуть распустившимися ветками берез и букетиками цветов. Нам передали эти цветочки, и Федя играл ими, радуясь на свежую зелень больше, чем на все другие гостинцы.

Через два дня нас привезли домой. Была уже настоящая пасхальная радость, ведь Господь услышал молитвы и соединил нас всех снова...

И стала я беречь Федюшу пуще прежнего: просила застегивать ворот шубы, не брать снег голыми руками и т.п.

Младший сынок мой пошел в школу и стал таким же шустрым, как его товарищи. В зимнюю оттепель я заметила, что Федя стал возвращаться из школы позднее, приходил красный, мокрый, возбужденный. Однажды, идя из магазина, я задержалась у школьного забора, дожидаясь конца уроков. Прозвучал звонок, распахнулась дверь, и Федюша вылетел одним из первых. Влезши на высокую гору снега против дверей, дети скинули ранцы и начали лепить снежки. Как только гурьба школьников показывалась в дверях, в них летела стая снежков. От неожиданности кто-то кричал, кто-то бросался в бегство, а кто посмелее, те отвечали ответным "огнем" или карабкались на гору к озорникам.

Тут начиналась возня, дети скатывались вниз, барахтались в снегу, сопровождая игру визгом и смехом.

Рядом со мной стояла наша старушечка Наталья Ивановна.

- Ах, ах, - причитала она, - наш-то Федюша что творит! Да он удалее всех! Никому прохода не дает: вон девчонки от него еле ноги уносят. Опять на гору полез! Да он убьется, сцепился с мальчишкой, вниз оба летят! Ах, ах, Федя, Федя!

- Полно, Наталия Ивановна, он нас не слышит, тут шумно. Придет домой, и поговорим с ним, пусть нагуляется, - успокаивала я взволнованную няню.

- Вот не ждала я этого от Федюши, - вздыхала она.

- Такой тихий, ласковый, а тут вдруг - забияка! Ну...

Через полчаса Федя пришел мокрый, но сияющий, веселый, как всегда. Переоделся, сел обедать, и тут я ему сказала:

- А мы с Натальей Ивановной видели, как ты воевал, выбежав из школы. Здорово наигрался?

- Да, здорово, снег липкий!

- Сынок, другой раз ты уж добеги до дому, ведь тут близко, переоденься и гуляй, я же тебя не задержу. Мы все были Детьми, все любили играть в снежки. Только книги не должны валяться в снегу, да девочек трогать не надо.

Федюша вскочил, поцеловал меня и сказал:

- Ладно, буду вовремя приходить. - Глаза его смеялись, но на няньку он смотрел виновато, обнял старушку. - Переживали за меня, да?

- Не думала, что ты такой лихой, - качала головой нянька.

Когда Феде исполнилось 10 лет, я уже не могла уследить, как он оделся, взял ли шарф, завязал ли шапку... Он зачастую уходил в школу, даже не разбудив меня, т.к. я в те годы тяжело болела. Я сказала сыну:

- Если ты будешь болеть ангинами, то придется тебе удалить гланды, как твоим старшим братьям. Коле и Симе в твоем возрасте делали эту операцию.

Мы боялись повторения ревмокардита, болезни, от которой Коля в семилетнем возрасте пролежал без движения 4 месяца. Ангина часто дает такие осложнения.

Федя весело ответил:

- Ну, что ж, удалите гланды и мне, чтобы я мог закаляться. Ведь это укрепит мое здоровье. Тут вступилась Наталья Ивановна:

- Уж поручите это дело мне! Я сумею "свово" Феденьку поместить так, что оперировать его будет никто иной, как известный профессор, опытный хирург, заведующий детской больницей.

- Ну, постарайтесь, Бог благословит, - согласился отец Владимир.

В новогодние каникулы Федюша весело попрощался со всеми и бодро отправился в больницу. "Что за бесстрашный мальчик, - удивлялись, глядя на Федю, домашние его товарища Гриши, - ни слез, ни капризов, как в дом отдыха едет!" Но нас поведение Феди не удивляло, старшие дети тоже никогда не унывали.

А в больнице Федя зарисовывал в тетрадь все, что видел нового: инструменты врачей, аппараты и т.п. Федя все подписывал, обо всем с интересом расспрашивал врачей и сестер. Когда (после окончания 10 класса, перед Армией) Федя одну зиму работал лаборантом в больнице, то профессор говорил мне: "Ну и врач из него может выйти! Как он внимательно и тщательно исполняет все поручения, как спокойно, сосредоточенно и не брезгливо. Ох, и хорошим бы хирургом он стал!" И стал Федюша врачом, только не тел, а душ человеческих.

Когда Федя лежал в больнице, то я навещала его каждый день, душа рвалась к нему. Были Рождественские дни; в отдаленную детскую больницу я приходила то утром, то днем, то к вечеру.

Большой зал, где за столиками сидели врачи, отделялся от помещения детей стеклянной перегородкой. Все маленькие комнатки детей тоже имели стеклянные стены и хорошо просматривались издали. Я ни одного раза не встретилась ни с сестрами, ни с врачами, не просила пропуск к сыну. Стоя у двери, я искала глазами среди детей Федю, который то сидел на койке, то стоял у столика с другими детьми, то задумчиво смотрел в окно, отвернувшись от всех. И вдруг, почувствовав мой взгляд, сынок начинал озираться и радостно шел ко мне.

- Я знал, что ты придешь, - шептал он.

- Я ведь тебя не звала, почему же ты так неожиданно покинул товарищей? Ты скучаешь о нас?

- Я скоро вернусь домой, у меня все хорошо... Здесь я узнал много интересного, все зарисовал. - Несколько минут радостного свидания, и опять разлука. Так всю жизнь...

Когда мы переехали в Москву, Федя уже не стал посещать музыкальную школу, я не в силах была его провожать, а одного его в девять лет по городскому транспорту отпускать было опасно. Видя, что Федя забывает фортепиано, друг нашей семьи, о. Николай Эшлиман предложил Феде приезжать к нему на частные уроки. Сынок согласился. Священник заметил, что светская музыка его не прельщает, и вот стали они учить канон Андрея Критского. В это время к нам на квартиру поставили фисгармонию из кабинета покойного великого старца, ныне прославленного в сонме святых новомучеников - о. Алексея Мечева. Торжественные, строгие мотивы Великого поста зазвучали у нас дома. Феде очень понравилось качать педали и под музыку прославлять Господа.

"Помощник и Покровитель бысть мне во спасение", - распевал мальчик. Рядом с ним любил петь канон и его папа, обожавший церковную музыку.

А для праздников Федя играл мне радостные песни, которые окрыляли и вселяли надежду на Господа. Вот уже 30 лет прошло, а в сердце моем все звучит ясный, детский голосок Федюши... Вижу его веселое личико, его любящие глазки, слышу слова:

- Повеселю тебя, мамочка, - и раздается радостное пение.

Часто ему хотелось делать для нас что-то приятное.

Раз вечером мы с отцом сидели наверху, в его кабинете, обдумывали, что бы приготовить на ужин. Захотелось блинов. Прошло с полчаса, мы все еще продолжали мирно беседовать. Вдруг входит пятилетний Федюшка, несет нам на тарелочке стопочку чудесных блинчиков. Мы вытаращили глаза, ведь дома никого из старших не было:

- Где ты взял блины?

- Сам испек. Я видел, как мама месит и жарит, вот и испек.

Однажды мы ели сладкие мясные котлеты, и все с недоумением переглядывались.

- Это я фарш подсахарил, чтобы вкуснее было, - сказал Федюша.

Я чувствовала его безграничную любовь, когда он бывал со мною в храме. Я стояла на клиросе, вокруг меня пел левый хор. Держать ребенка на руках было тяжело, я опиралась рукой на широкий обитый бархатом валик деревянной загородочки. Сидя на этих перилах, Федя засыпал, прижавшись ко мне. А на стене над Федей красовался выписанный во весь рост его Ангел - святой великомученик Феодор Стратилат. Федюша в возрасте двух-трех лет мог спать на службе под пение хора, просыпался, целуя меня, улыбающийся, довольный.

С папочкой своим он очень дружил, использовал отца как учителя литургики. Бывало, приедет отец усталый, ляжет на диван, а Федя говорит:

- Ты, папочка, отдыхай, только мне подсказывай, когда я ошибаюсь или не знаю, что говорить. - И Федюша благоговейно облачался в свои священные одежды, доставшиеся ему от старших братьев. Федя произносил ектений, делал возгласы, часто спрашивал у отца:

- А дальше что?

- Дальше идет пение. - И отец тихо пел молитвы, Федя слушал и старался все запоминать. В пять лет он уже пел Литургию верных. Один старенький, заслуженный священник рассказал мне следующее:

- Я шел к жертвеннику во время пения Херувимской. Федя смотрел на меня в упор, стуча пальцем по своей курчавой головке:

- Митру снять забыли, - шептал мне мальчик. До чего же он наблюдательный, нас поправляет!

Дома Федя "служил" с большим благоговением, будучи уверен, что его, кроме мамы, никто не слышит. Иногда Федя пел очень громко, подражая отцу Василию Холявко. Тут зашел к нам отец Алексей, поразился пению ребенка. В другой раз отец Алексей зашел к нам по делу, говорил со мной о проводке электричества, так как это была раньше его специальность. Увидев Федюшку, отец Алексей сказал с улыбкой:

- Пойди, Федя, послужи. - Малыш посмотрел на священника внимательно. Видя его несерьезное отношение, Федя ответил:

- Не моя неделя...

В школе Федя попал к той же учительнице, которая вела прежде класс Симы, а потом Любы. Теперь Людмиле Васильевне уже около восьмидесяти лет, она посешает храм. Но когда она работала педагогом, никто не подозревал, что в душе своей Людмила Васильевна была верующая. Ей поручили сидеть на моих уроках, когда я вела кружок рисования и лепки. Дирекция велела Людмиле Васильевне не отлучаться ни на минуту, чтобы я не вздумала сказать детям слова о Боге, о религии. Да я и не собиралась в те годы проповедовать. Я хотела только показать ребятам, что среди верующих людей есть и здравомыслящие, нормальные, культурные люди, которые любят детей и могли бы им преподавать, если б власти разрешали. Ведь в те годы детям внушали, что в Бога верят только "дураки и старики", так как наукой доказано... и так далее. А что муж мой священник, что дети мои ходят со мной в храм - это все ребята знали. Однако мы пользовались у них уважением и даже любовью.

Когда Феде было шесть лет, у него вдруг сделалось воспаление слезного мешка в глазу. Бежала непрестанно слеза, кругом глаза все посинело, как от удара. Врачи предсказывали операцию, хотели положить Федю в больницу. Но мы решили обратиться за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому, повесть о жизни и чудесах которого мы тогда прочитали. У нас был ему акафист, я усердно и настойчиво просила помощи у новоявленного святого. А Коля и Сима взялись два раза в день возить Федюшку на уколы пенициллина в надежде на исцеление. К всеобщей радости и к славе святого отца Иоанна болезнь Феди быстро отступила.

Старшие дети выросли и переехали в Москву к дедушке с бабушкой. Со мною в Гребнево оставался Федюша, который не пропускал служб отца Василия Холявко, пока не ходил в школу. Убежит Федя, бывало, утром, вернется только к обеду.

- Ты где, сынок, пропадал?

- Батюшке помогал. У него целый мешок поминаний, где же ему все прочесть? Я ему читать помогал.

- Да ведь ты читать не умеешь, букв даже не знаешь!

- А разве надо буквы знать, чтобы Богу молиться? Я перебираю записочки, вожу по строчкам пальцем, губами шевелю, крещусь, кланяюсь. Все делаю, как батюшка. Они мною довольны, говорят мне: "Читай, Федя, читай, твои молитвы скорее всех наших до Бога дойдут".

Федюша причащался часто. Отец Василий его спрашивал:

- Ты сегодня кушал? А Федя в ответ:

- Забыл. Кажется, что только молоко пил...

Отец Василий часто ездил в Ригу на исповедь к своему духовнику Владыке Леониду. Отец Василий спросил Владыку, как ему быть с Федей, которому уже пятый год. "Причащай", - был ответ.

Я слышала, что старушки удивлялись: "Этот малыш поет наизусть всю обедню!". Да, Федя с пяти лет уже знал весь ход утреннего богослужения, и нам это было привычно.

В конце 60-х годов, после переезда в Москву, когда Феде можно было доверить самостоятельные путешествия, он разложил с отцом на столе карту Москвы, отметил крестиками открытые в те годы храмы: их было совсем немного, около сорока. Отец Владимир объяснил сыну, на каком транспорте и куда удобнее доехать. Феде хотелось все посмотреть. Он объехал многие храмы, но лучше собора в Елохове не нашел и, как и старшие его братья, стал ездить туда.

Ко мне сынок был очень внимателен, всегда помогал, чем мог. По утрам он сам просыпался, сам завтракал, сам уходил в школу, стараясь не тревожить меня. Правда, старшие тоже так поступали, беря пример с отца, но те были уже почти взрослые. А Федюша с девяти лет стал самостоятельным. Удивительно, как Федя чувствовал мое состояние. Мои мысли передавались ему.

Однажды под большой праздник я ему сказала, что болею и не пойду в храм. Он уехал один. Но прошло около часа, мне стало полегче, и я тоже поехала в собор. Я не пошла вперед, так как храм был полон, а встала в приделе, сзади. До конца службы оставалось еще около часа, когда я почувствовала, что силы меня оставляют. "А до дому далеко ехать городским транспортом - так тяжело мне одной... Вот бы за Федюшу держаться, так бы легче было идти в темноте", - думала я, поглядывая издалека на черненькую головку сынка, которая виднелась в храме, далеко впереди. Смотрю, мой Федя начинает тревожно оглядываться, всматриваться в толпу. Я гляжу на него, но он меня не видит. Однако Федя поворачивается и идет ко мне, будто ища меня глазами. Он скоро подошел ко мне:

- Мама, ты тут? А я почувствовал твой взгляд, стал искать тебя.

Так Господь, вездесущий и любящий нас, дает рабам Своим чувствовать нужду близкого человека. А сын наш Федор служил в десантных войсках, много раз прыгал с парашютом. Он часто писал нам письма, потому что мы долгое время с ним не виделись, и он скучал по дому. Часто поздно вечером мне не спалось, и я, лежа в постели, начинала писать Феде письмо. Я чувствовала его близко, рядом. Получая ответные письма, я замечала, что и Федюша в те же вечерние часы того же дня писал нам. Сбывалась пословица: "Сердце сердцу весть подает".

В конце 70-х годов все внимание мое и батюшкино было отдано семье отца Николая, в которой уже появилось трое детей. Эти внучата завладели всецело моим вниманием и моим сердцем. А другие дети наши на время как-то удалились из глаз, хотя сердце болело о них еще больше, чем если б я их видела. Спокойны мы были лишь за Серафима, который уже стал отцом Сергием и находился при Патриархе Пимене. А Федюша служил в Армии, часто писал нам письма, прося поминать его в молитвах, особенно в дни его прыжков с парашютом. Но я и без писем всегда чувствовала его переживания. Ничего о нем не знаю, а сердце болит. И вручаю далекого сына предстательству Царицы Небесной, угодникам Божиим: "Вы видите моего Федюшу, дорогие наши, милые святые - святитель Николай, отец Серафим, отец Иоанн Кронштадтский. Вместе с Богородицею излейте о моем Феденьке свои молитвы пред Господом. Спаситель вас всегда слышит, защитит и сыночка нашего по вашей молитве". И только впоследствии, когда наш десантник приезжал домой на побывку, мы узнавали из его рассказов, какие неприятности и передряги бывали у него в бытность его в литовских казармах.

Дисциплина и исполнительность наших сыновей-солдат всегда нравилась начальству. Мы, родители, получали из Армии благодарственные письма за детей. Но то, что они были единственными некомсомольцами, настораживало офицеров. Федюшу не раз вызывали на беседу с начальником, которая продолжалась иногда до поздней ночи.

- Сначала стоишь напряженно, даешь короткие ответы на строгие вопросы начальника, - рассказывал сынок, - потом он предлагает тебе сесть, потом идет беседа все более и более непринужденная, откровенная. А часа через два-три мы расстаемся друзьями. Офицер обещает хранить тайну моей веры. Я, в свою очередь, храню тайну его доверия и расположения ко мне.

Так благополучно оканчивались эти ночные беседы. Я знала, что Господь всегда защитит наше дитя. Или Царица Небесная не услышит молитву матери? Ведь Она тоже была Мать, тоже переживала за Сына. Так вручайте же, матери православные, нашей Заступнице своих детей, Она их сохранит и устроит!

Федюшка же наш, пройдя беседы с чинами, стал пользоваться их доверием. Его взяли работать в штаб, поручали ему секретные документы, скрывали, что он сын священника. Даже под праздник Рождества Федю командировали в Москву, дав ему возможность провести с родителями радостные дни на Святках. Слава Богу, Федя вернулся домой до начала войны в Афганистане. Разве в этом не видна рука Божия?

Патриарх Пимен знал Федю с тех лет, когда он еще в форме десантника приходил в алтарь собора повидать своих братьев - иподьяконов Патриарха. Лишь только Федя вернулся, Святейший зачислил его в штат своих иподьяконов. А с сентября Федя начал учиться в семинарии. Летом, когда Федя еще не был женат, у нас в Гребневе был наплыв девушек. Они гостили у нас под видом подруг Любы, а сами мечтали... Но пока сынок не окончил семинарию, он не засматривался на красавиц.

Я продолжала сохранять его своей материнской молитвой. Я усердно просила Господа устроить брак сына так, чтобы "святилось Имя Господне" в его союзе с будущей женой.

...Скоро 40 дней, как взял к Себе Господь нашего отца Федора. Когда слезы невольно давят, то мне кажется, что сынок поет мне снова, но теперь уже громко и властно слова Вседержителя, исполнившего над Федей Свою волю:

Видите, видите - яко Аз есмь Бог!

Манну одождивый и воду из камени источивый

Древле в пустыне людям моим:

Десницею единою и крепостию Моею.

Серафим Соколов

  Старший брат отца Феодора Серафим Соколов, впоследствии преосвященный Сергий, епископ Новосибирский и Бердский, к сожалению, не оставил воспоминаний о брате, пережив его лишь на несколько месяцев. Но сохранилось письмо, которое он, тогда еще Серафим, писал призывнику Феде. Отец Феодор хранил это письмо всю жизнь: оно было с ним в казармах и после службы в Армии лежало среди дорогих сердцу реликвий. Чем же дорого оно ему было? Только ли тем, что написано родным братом ? А может быть, прежде всего, тем, что прошло через его сердце, тем, что поставило его в степень совершеннейшей ответственности, как личность перед Личностью?

Состояние бумаги говорит о том, что батюшка не раз обращался к письму. Из уст уже не воина, а священника, окормлявшего Вооруженные Силы страны, протоиерея Феодора Соколова, слышали его молодые воины, только что призванные в Российскую Армию, и офицеры, связавшие свою судьбу с защитой Отечества. Написанное младшему брату, оно оказалось адресованным каждому солдату, от рядового до маршала.

Дорогой Федя!

Это письмо я пишу тебе, когда ты вот-вот должен пойти служить в Армию. Прежде чем ты окажешься в совершенно ином, непривычном для тебя окружении, мне, твоему брату, хочется поделиться с тобой некоторыми мыслями и воспоминаниями.

Пусть это не звучит для тебя красивыми словами, но ты должен глубоко осознать, что армейская служба - это действительно почетная обязанность для каждого человека. В настоящее время ты пришел в такой возраст, когда государство сочло возможным доверить тебе охрану своих границ, своей территории, своего народа. Прошу тебя, не воспринимай мои слова как какую-то теорию, а постарайся понять сердцем; мне кажется, что ты это сможешь. Государство - это, прежде всего, люди. Люди, такие же как ты и я. Для нас же, ты знаешь, все люди должны быть братьями. Государство - это большая семья, и все мы хотим, чтобы жизнь этой семьи протекала мирно и спокойно. С того момента, как ты наденешь воинскую форму, ты станешь ответственным за этот мир и спокойствие. Помни, что за твоей спиной стоят и надеются на тебя такие люди как твой дедушка, который уже не в силах постоять за себя, мама, Катя, Люба, Света, Алешенька и новорожденная малышка. Это все твои родные, а кроме них таких людей миллионы. Когда будешь уходить из дома, не думай, что ты идешь на какое-то необычное дело, место. Иди так, как будто идешь на повседневную работу, исполнять свои обычные обязанности. Тому, кто честно и добросовестно учился и трудился на гражданке, Армия не будет чем-то чересчур новым и необычным, потому что и здесь в основе всего дела - честность, добросовестность. Поэтому мне кажется, что тебе не будет особо трудно.

Никогда не забывай, что военный мундир украшал твоего деда, дядю, отдавшего свою жизнь за нас на войне. Когда служил я, то я часто вспоминал фотокарточку, на которой изображен в гимнастерке наш отец. Служили мы все: и папа, и Коля, и я. Пришел и твой черед. И ты гордись этим. Другой вопрос: кто, где и сколько служил! Но ты знаешь, что все в жизни делается по Промыслу и все во благо. Все годы службы постоянно помни, что на каком бы ты посту ни находился, чтобы ты ни делал - ты выполняешь свой долг и вкладываешь маленькую частицу в общее дело.

Вообще-то, вспоминая сейчас первые дни своей службы, скажу тебе, что ты никогда не пожалеешь об этих днях. Они запомнятся на всю жизнь. Прежде всего, ты практически первый раз ощутишь себя самостоятельным, ответственным за каждый шаг, за каждое свое слово. На тебя ложится и большая ответственность, как на личность. Но тебя этому не учить... Почувствуешь ты и некоторую романтику службы, без которой годы молодого парня бедны.

Особо хочу сказать тебе: не забывай, как и кем ты воспитан, и кто ты есть. Если будешь постоянно помнить, что ты не один, что Он всегда с тобой, то ты будешь всегда счастлив. Обращайся к Нему как можно чаще. Я сужу по себе - за годы службы я приобрел особый духовный опыт беседы с Ним. Армейская служба особо располагает к этому. Пойми, что я говорю не о начетничестве, оно никому не нужно и не полезно, а о беседе. Беседуй с Ним, как сын с Отцом, и ты скоро почувствуешь, что Отец рядом, что ты действительно сын, а не раб. Бойся рабского труда, духа зависимости, наемничества. Желаю тебе преуспеть в этом Деле. Не забывай о Нем и ты почувствуешь, что ты несказанно богат и обладаешь большим, нежели прочие. Будь для всех примером, тебе для этого многое дано, а кому много дано, с того много и спросится. В заключение, обещаюсь вспоминать тебя ежедневно, чего прошу и у тебя.

Для переписки с тобой, дорогой Федя, запасся специальным почтовым набором. Прежде чем весь его испишу, мы уже встретимся. Желаю тебе счастливой легкой службы. Будь молодцом. Пиши.

Целую тебя.

28.IV. 1977 г. Серафим (пока).

Протоиерей Николай Соколов

  Писать о своем младшем брате, отце Федоре, мне трудно и легко одновременно. Трудно, потому что приходится писать в прошедшем времени: он мой младший брат, и мне физически его не хватает, я не могу его увидеть, обнять, услышать его голос. Легко, потому что дни и годы нашего общения окрашены в удивительно теплые тона, и воспоминания о нем приносят мне великую радость. Есть ещё одно обстоятельство, заставляющее радоваться при воспоминании о брате, которое, может быть, нужно было упомянуть первым. Упокоившись в селениях праведных, отец Федор стал за всех нас - родных, близких, его детишек, духовных чад - таким ходатаем перед Богом, что это не может не вселять надежду на спасение. И как же не радоваться этому обстоятельству!

...Я жил несколько отдельно от семьи, в Москве у бабушки с дедушкой, а детские годы Федюши прошли в Гребнево, поэтому мы с ним виделись довольно редко. Помню, его маленьким мальчиком, очень шустрого, любвеобильного, всеми любимого. Он излучал всем свет, радость, тепло своего общения и непосредственную, лучезарную улыбку. Помню, мы его всегда целовали, ласкали, он был нашим общим любимцем.

Эти памятные для меня встречи происходили в основном во время отдыха, когда мы с братом Серафимом, будущим владыкой Сергием, приезжали в гребневский дом на каникулы. Либо со всей семьей выезжали на отдых в Эстонию, обычно в Кохтла Ярве, в Пюхтицы, в Успенский женский монастырь. Мы с Серафимом были студентами музыкального училища, нам было по 15-17 лет, а Федюша все еще был подростком, ребенком. Тем не менее, он всегда к нам тянулся, и наше общение с младшим братом всегда было наполнено любовью. Я не помню случая, чтобы у нас с ним возникали конфликты; он никогда никому не мешал и всегда, даже во взрослой компании, был уместен.

После училища я поступил в консерваторию и в Гребнево наезжал редко, затем - Армия. В этот период жизни мы с ним крайне редко виделись. Потом и вся семья переехала в Москву на Планерную, но встречи были раз 5-6 в году. Обычно на праздники, семейные торжества, чаще всего на святителя Николая, когда отмечали день Ангела покойного дедушки Николая Евграфовича. В такие дни мы собирались в храме святых мучеников Адриана и Натальи, где папа был настоятелем, а наш младший брат там прислуживал. Ко времени, когда он был уже старшеклассником, и мы могли бы общаться на равных, у меня появилась своя семья, и наши встречи стали еще реже.

Со стороны могло показаться, что наша большая семья разделилась: мы, дети, выросли, стали обзаводиться своими семьями, брат Серафим был пострижен в монахи, но всех нас объединяла Церковь, духовная жизнь и общие духовные руководители.

Прежде всего, дедушка, покойный Николай Евграфович, бабушка Зоя Вениаминовна, зорко следившая за нашим воспитанием, поведением, нравственностью, внутренним миром. Она никогда не оставляла без внимания, что мы читаем, как себя ведем, чем заняты. Очень сокрушалась, что Феденька бросил заниматься музыкой, мало, на ее взгляд, читает. Объяснялось это очень просто: Федя воспитывался в других руках, и поводов для сокрушения у бабушки всегда было достаточно.

По-настоящему близкое общение с ним началось после его демобилизации из Армии. Тут мы с ним сблизились как взрослые люди. Человек прошел Армию, он уже немножко посмотрел мир, возмужал, но не потерял своей обаятельной улыбки, способности к простому и искреннему человеческому общению. В это время мы с братом Серафимом, в то время уже отцом Сергием, работали в Патриархии, и по благословению Святейшего Патриарха Пимена к нам в иподьяконский коллектив был принят и Федор.

Мы стали видеться каждую неделю. Я работал там с 8 утра и до вечера, без определенного времени, а Федюша был ближайшим келейником Патриарха Пимена, просто своим человеком в патриаршем доме. Мы с ним помогали друг другу, жили общими интересами, что помогло нам очень хорошо узнать друг друга. Жизнь предоставляла мне достаточно случаев убедиться в надежности моего младшего брата: он никогда не подведет, он всегда все сделает, предупредит, продумает, всегда учтет какие-то мелочи; чрезвычайно честный человек и на редкость искренний и чистый.

В Федюшиной душе любой грех, если и возникал, не мог оставаться там долго. Я никогда с ним не ссорился, но однажды между нами, как в народе говорят, пробежала кошка. Долго оставаться в состоянии размолвки мы не могли и поехали на исповедь к нашему папе, о. Владимиру. И мне пришлось быть свидетелем Фединого искреннего покаяния, его желания искоренить грех из сердца, что безусловно говорит о кристальной чистоте его души.

Мы, три брата, работали у патриарха Пимена и были заняты одним делом. Нашей задачей было обеспечение Святейшего максимальным комфортом. Но при общей задаче послушания у нас были разные. На мне, например, лежали заботы по официальным связям со светскими властями, интеллигенцией, а также частная сторона жизни Патриарха Пимена: его личная переписка, хозяйственные дела по дому - бухгалтерия, деньги, рынки, покупки. Впоследствии я по поручению Святейшего занял очень ответственный и одновременно неприятный пост хранителя всего драгметалла и материальных ценностей Московской Патриархии. Но в келью к Патриарху я почти не входил, хотя приходилось принимать участие в различных встречах и обслуживать гостей Патриарха.

Святейший Пимен был человеком чрезвычайно простым и чутким. Он с пониманием относился к тому, что у меня уже была семья, дети, и редко брал меня в поездки. Эти заботы ложились на о. Сергия и о. Федора. О. Сергий вообще был в полном послушании у Патриарха - монах. Благословили ехать - собрал чемодан и поехал.

Надо сказать, наша иподьяконская семья не ограничивалась только братьями Соколовыми. Оборачиваясь назад, я могу засвидетельствовать промыслительность призвания на служение Патриарху именно тех, кому сегодня Церковь доверяет управление епархиями или возлагает на них бремя ответственности за особую миссию служения Богу и Отечеству. "Архиерейскую" школу в иподьяконском чине у Святейшего Пимена прошли владыка Нифонт, архиепископ Луцкий и Волынский, владыка Викентий, архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский, владыка Филарет, архиепископ Майкопский и Армавирский, владыка Григорий, архиепископ Можайский, викарий Московской епархии, владыка Иосиф, епископ Шацкий, викарий Рязанской епархии, владыка Павел, епископ Венский и Будапештский, владыка Петр, епископ Туровский и Мозырский, владыка Аристарх, епископ Гомельский и Жлобинский, владыка Максимилиан, епископ Вологодский и Великоустюжский, владыка Тихон, епископ Видновский, викарий Московской епархии, владыка Савва, епископ Красногорский.

Но из всех иподьяконов Святейший Пимен особо ценил Федюшу. Правда, и доставалось ему первому. Вообще-то Патриарх Пимен был очень сдержанным, молчаливым человеком. Он допускал определенную жесткость в общении, но что касается отца Федора, отца Сергия и меня, это была отеческая жесткость. Каждый его взгляд, каждое слово были значительными, которых вполне хватало для осознания нашей оплошности или какого-то недовольства Святейшего. К слову сказать, Святейший очень любил семью о. Федора и даже приезжал к ним в гости.

Вращаясь в кругу проблем, которые возникали у отца Федора, у отца Сергия и у меня с Патриархом, мы знали задачу каждого из нас и помогали друг другу лучше сделать порученное нам дело. За десять лет служения у Патриарха эпизодов было очень много, иногда комических, иногда трагических, но все они памятны взаимной помощью, сердечным участием. И что характерно - никаких интриг, все предельно честно, предельно открыто. Нам, братьям, нечего было делить, и поэтому между нами никогда не было никаких кривотолков.

В 1982 году я был рукоположен во дьякона, а года через четыре по благословению Патриарха меня перевели на приход. Примерно в это время и Федора рукоположили во дьякона, но он с о. Сергием оставался с Патриархом до последних дней Святейшего. Шестого января 1989 года над о. Федором было совершено таинство рукоположения во иереи. Рукополагал его в Богоявленском соборе архиепископ Зарайский Алексий, а местом служения был определен храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах. Я уже был священником и служил на Ваганьковском кладбище, в храмах Андрея Первозванного и Воскресения Словущего. И снова наши встречи стали эпизодическими. Отец Федор служил на Таганке, а о. Сергий продолжал подвизаться в Лавре и, кажется, даже последним из нас был возведен в сан священника. Их с о. Федором рукоположили почти одновременно, с разницей, может быть, в несколько месяцев.

Уже будучи на приходе, я иногда помогал братьям. Меня вызывали в патриархию, и я по старой памяти участвовал в работе различных конференций, соборов, обслуживании столов. Но через год-полтора после смерти Патриарха Пимена жизнь нас снова свела вместе с Федюшей, но теперь уже на приходе в Тушино.

В 1990 году отец Федор получил новое назначение - его благословили восстанавливать храм Преображения Господня в Тушино. Помню его радость и одновременно некоторую растерянность перед тем, что он застал, ступив на порог бывшего и будущего храма. Тогда, находясь на территории только что выехавшего склада строительных материалов, даже при самом богатом воображении, нельзя было себе представить, что через десять лет здесь будет такая красота, как сейчас. Минутная растерянность тут же сменилась горячим стремлением приступить к работе.

В то время я уже был настоятелем храма святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее, но службы там не велись, восстановительные работы шли очень медленно, и я с удовольствием взялся помогать брату на Тушинском приходе. Безусловно, мое участие здесь не было столь значительным: на мне оставался Толмачевский приход, где тоже нужно было трудиться, но дни, связанные с началом восстановления Преображенского храма, были нашими общими. Это дает мне основание считать Тушинский приход своим. Здесь трудятся, сюда приходят молиться дорогие и любимые мной люди. Они мне дороги, как и прихожане Толмачевского храма.

Первые дни работы мы тоннами выгребали мусор, грязь, ломали стены. Энтузиазм, с которым все трудились на восстановлении храма, наверное, можно было сравнить с энергией, которую приложили большевики к его разрушению. Работали без денег, без техники и почти без отдыха. Не приходится говорить и о технике безопасности. Чудом не погиб тогда наш отец Федор. Он стоял прямо за стеной, которую пытались ломать всем приходом. Разрушали ее не отбойными молотками, на которые денег не было, а при помощи груза, подвешенного на блоках. За секунду до того как рухнуть стене, по какой-то необходимости из-под нее вышел отец Федор. Теперь мы знаем, что Промыслом Божиим, где сочтены наши дни и часы, отцу Федору было оставлено всего десять лет, чтобы свершить то, что ему удалось.

Постепенно, восстанавливая храм, возрождалась и храмина души нашего народа. Многие, придя сюда из любопытства, решали здесь свои духовные проблемы. Одному Господь посылал удачную работу, другому - счастливую женитьбу, третьему - чудесное исцеление, у четвертых родился нежданный ребенок, когда родители уже, казалось, отчаялись. И этим Господь приводил их к Себе, через молитвы отца Федора, через его дерзновение. А молитва у него была именно дерзновенная. Она была одновременно очень пламенной и очень вдохновенной.

Особую ценность для меня составляет память о нашем евхаристическом общении. Это общение заполнило тот вакуум во времени, который существовал между нами в силу разницы в возрасте, в личных судьбах, о чем я писал выше. Служить с ним литургию для меня значило быть свидетелем и участником благоговейного предстояния пред Богом. Во время службы с ним я почти всегда испытывал чувство Божия присутствия, тех благодатных даров, которые человек получал во время литургии. Я слышал об этом и от других священников, поэтому пишу, не сомневаясь в происхождении пережитых ощущений.

Все у него было по чину, по уставу и служба проходила на одном дыхании. Бывало, смотришь на него, понимаешь - устал человек; но как бы он ни устал, служил всегда с подъемом, во время службы всегда был полон духовной силы. Служба с ним, это всегда радость, всегда событие, приносящее удовлетворение духовное и мир.

Когда он приходил ко мне служить, а это случалось чаще всего на патриарших службах Святейшего Патриарха Алексия II, я просил его совершать проскомидию. Никому другому я не мог поручить ее и сейчас очень остро ощущаю отсутствие брата. Раньше Феденька придет, все сделает, и я всегда мог на него положиться полностью. В алтаре он был предельно собран и внимателен, старался, чтобы никакая крошечка или капелька не упала, не пролилась. Слава Богу, во время евхаристии у нас никогда не было никаких чрезвычайных происшествий. Очень он переживал, если в какой-то момент в алтаре кто-либо допускал неловкое движение.

Он всегда у меня служил во дни празднования Владимирской иконы Божией Матери, я служил в его храме на Преображение Господне. Обязательно помогали мы друг другу Великим постом. В храме Николы в Толмачах нельзя служить чин погребения на Успение Богоматери, и в эти дни я служил в Тушине. Бывало, мы случайно встречались с ним на службах в других местах: в Донском монастыре, на патриарших службах в Кремле. Как-то буквально за две недели до его гибели мы с ним вместе поехали на освящение в один дом. Очень ему не хотелось ехать, трудно было выбрать время, но чтобы сделать мне приятное и не обидеть хозяев, ждавших нас обоих, согласился. Приехал он такой усталый, что даже говорил через силу. Так совершили мы с ним нашу последнюю совместную требу на земле.

Тогда же, в последний день Святок, мы всей семьей, отец Федор с матушкой Галиной и детками оказались вместе в Донском монастыре, молились у мощей святителя Тихона по приглашению нашего друга, наместника монастыря архимандрита Агафодора. Отец Федор оказался там чуть раньше всех и потом, помню, мне говорил: "Как я хорошо, Коленька, помолился у святителя Тихона, пока вас ждал!"

Ярким событием в моей жизни было освящение нашего храма в 1996 году. Главным помощником мне здесь был, конечно, отец Федор. Вообще, надо сказать, он был специалистом по освящению храмов, престолов. Эта "специализация" открылась у него после освящения Тушинского храма. Многие, наверное, помнят, что Промыслом Божиим наш Тушинский храм был первым, который освятил Святейший Патриарх Алексий в первосвятительском сане. С этого события по сути началось церковное возрождение в России. Не знаю, задумывался ли об этом отец Федор, но тщательность, с которой он готовился к первому в своей жизни освящению храма, могла быть сравнима лишь с благоговением во время служения им литургии. Вообще, все, что касалось служения Богу, для него было священно. Помню, все тогда прошло без запинки, и с того времени появилось у него послушание - готовить к освящению открывающиеся храмы. Сколько десятков их на его счету -один Бог весть. Они есть и в Москве, и в Сибири, и по всей России, в воинских частях и в тюрьмах.

Одно из самых значительных по объему работы было у отца Федора послушание, связанное с окормлением Армии, правоохранительных органов и тюрем (Даже оставаясь в кругу семьи, священники себе не принадлежат.). Промыслом Божиим он был избран к этому служению из многих кандидатов. Но именно его назвали первым армейским священником Русской Православной Церкви. Сам того не сознавая, он шел к этому многие годы. Во-первых, его характер, простой, открытый, формировался именно с учетом будущей востребованности этих качеств. В войсках, и тем более в тюрьмах, в общении с заключенными его простота и искренность открывали сердца тысяч нуждающихся в помощи Божией, которая приходила к ним через отца Федора. Во-вторых, сам он прошел службу в Армии, служил в десантных войсках, приобрел определенный навык общения с армейцами. Его импульсивная энергия была необходима для того, чтобы зажечь военнослужащих огнем веры, как-то воцерковить. Он оказался достойной кандидатурой на съезд капелланов в Риме и по благословению Святейшего Патриарха представлял там нашу Церковь.

Отношение к воинству у него было очень серьезным. Так, например, несмотря на то, что нас связывали родственные узы, многолетнее совместное служение у Патриарха Пимена, а значит и обоюдное полное доверие, он, тем не менее, никогда не выходил за рамки допустимого при обсуждении каких-то военных тем. Я очень ценил в нем это качество.

Если выпадала нам возможность спокойно побеседовать на общие темы или поговорить о жизни Церкви, я всегда старался заручиться его мнением. Он вращался в высоких армейских кругах, а также в патриархии больше, чем я в последние годы, и был свидетелем и участником многих событий, но ни разу я от него не слышал недовольства тем или иным решением или поступком известных всем лиц. Из его уст никогда не вылетело ни слова осуждения, о чем бы или о ком бы он ни говорил. А сам, даже явные факты нравственных нарушений, о которых много писали, принимал всегда с осторожностью. Говорил: "Неужели это так? Я просто не могу в это поверить". Вздохнет: "Ну что ж, значит на то воля Божия. Надо терпеть".

Еще одно качество, которым он обладал в полной мере, это его врожденная дипломатичность. Имея характер добрый, светлый, он умел со многими людьми ладить. К этому качеству стоит присовокупить его общительность, контактность, умение быть, что называется, душой компании. Он обладал искрометным характером, большим чувством юмора, умел вовремя ободрить своей улыбкой, доброй шуткой. Это качество особенно ценилось в суровой воинской среде, где ему приходилось иногда выступать миротворцем, сводить на нет какие-то конфликты. Он всегда умел поддержать разговор, даже будучи усталым.

Отец Федор отличался именно тем, что он всегда был готов помочь всем и во всем. Он не знал слова отказа, брал трубку, даже если изнемогал от усталости, не мог отказаться от разговора по телефону, сказаться больным и т.д. Если было нужно - в любое время дня и ночи встанет, поедет, сделает. Конечно, труды священника человеку можно вынести только с помощью Божией.

Характерной особенностью наших встреч последних двух-трех лет был дефицит времени. Постоянная занятость, постоянная невозможность уделить друг другу достаточно времени. Даже оставаясь в кругу семьи, священник себе не принадлежит. Вечером приходишь к отцу Федору - всегда кто-то у него есть. К нам домой он приезжал за десять лет раза четыре, мы со Светланой чаще у него бывали. И всегда у него за столом либо военные, либо просто друзья, либо еще какие-то люди, ждущие его внимания. Хочется поговорить, спросить о чем-то, но чувствую, что рядом те, для кого его слово сейчас крайне важно, и остается только молча смотреть на него, горячо любимую им матушку Галину и деток.

Гости расходятся, но для каких-то задушевных разговоров просто не остается ни сил, ни времени. Улыбнется, скажет тебе несколько слов - и все общение: пора ехать домой. Но и эти мгновения были наполнены радостью, которую осознаешь только теперь.

Радостными были просто прикосновения к нему. Уместно будет вспомнить евангельскую притчу о кровоточивой жене. Помните? Прикоснулся ко Мне некто..., т.е. прикоснулась краю ризы, и сила от Него отошла. Когда касаешься "края ризы" отца Федора, других духовных лиц, берешь ли благословение или целуешься с ним по-братски, в этом прикосновении мы часто даем друг другу гораздо больше, чем могли бы дать много слов. В таком прикосновении к отцу Федору я иногда получал ответ на не прозвучавший вопрос.

Помню, в последний его день сидели мы за именинным столом у него в храме, а мне нужно было что-то с ним обсудить. Я спрашиваю:

- Как у тебя складывается завтрашний день?

- Я вот сейчас уеду, завтра вернусь, и мы с тобой вечером созвонимся.

- Куда уезжаешь-то?

- Да ты не волнуйся, далеко я уезжаю. Я снова спрашиваю:

- Да куда ты уезжаешь?

- Я далеко уезжаю, но там очень хорошо, ты не волнуйся. Плес это место называется.

А у меня вдруг от его слов возникла в памяти картина Левитана "Над вечным покоем", он там ее писал.

- О, - говорю, - прямо к "Вечному покою" едешь.

- Да, там места чудные. - Как-то сам себе сказал он об этом. А на следующий день оказалось, что он на нас смотрит уже оттуда.

Незадолго до гибели отца Федора произошло интересное событие, доставившее веем Соколовым великую радость, которой, может быть, и не было за всю жизнь нашей семьи. Мы, не сговариваясь, собрались все вместе в один день. Да простят мне читатели такое сравнение, но я в тот момент вспомнил, как апостолы собрались у гроба Богоматери на Ее Успение. Мы тогда собрались абсолютно все: владыка Сергий, Федюшина семья, мои дети с женами, я со Светочкой, мамочка наша, Катюша, Люба с детками, отец Николай Важнов - ну, все. И пришли на крестины маленькой Анечки, самой младшей дочки отца Федора. Обычно мы бывали на крестинах всех его детей, но редко собирались всей семьей: кто-то не мог, кто-то заболел и т.д., а тут каким-то чудом все собрались у купели этого ребенка и недоумевали, смотрели друг на друга с немым вопросом: почему Господь собрал нас вместе? То ли это ребеночек будет особый, то ли ждет нас какое-то событие. У Бога не бывает случайностей, и внимательного человека такие события заставляют задумываться. Они как бы напоминают нам, что Господь нас всех ждет к Себе, готовит к переходу в вечность, а остающихся укрепляет перед временной разлукой, утешает.

Февральский день тот был радостный, веселый, снежный и в то же время светлый. Я крестил, владыка Сергий был крестным отцом, отец Федор помогал, у купели стоял. Так состоялась последняя встреча семьи и всей родни. После этого мы все собрались очень скоро, только уже у гроба отца Федора.

Да, брат был младше меня, но наши встречи, особенно в период, когда мы уже оба были в священном сане, стирали временные границы, уничтожали разницу в возрасте. Мы оба чувствовали особенный характер нашего общения и дорожили им. А сейчас, переживая утрату, утешаешься тем, что он близок больше, чем когда-либо.

Пока он был жив, мы могли только звонком найти друг друга или встретиться взглядом, и нам этого было, в общем, достаточно. А сейчас стоит только возвести свой ум и сердце к Богу, помолиться: "Помоги, Господи, молитвами братца моего, вразуми меня, что мне подобает сделать или сказать", как тут же получишь ответ. Тайна этого общения заключена в словах нашего Спасителя: "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино" (Ин. 17, 21). Вера, с которой мы обращаемся к Господу, помогает отцу Федору быть тотчас около нас и исполнить то, что нам нужно, что нам полезно.

Екатерина Владимировна Ткаченко

  Мне было всего шесть лет и, может быть, поэтому я особенно запомнила рождественскую елку 1959 года у нас дома. Поздравить нас пришел толстенький Дед Мороз. Мы читали стихи, пели песни, получали от него подарки, а потом он куда-то исчез. И через 4 дня нам объявили, что у нас появился маленький братик. Лишь повзрослев, я увязала эти события, когда узнала, что Дедом Морозом была наша мама. Но вот эта ассоциация - Федя-елка-Дед Мороз, у меня сохранилась до сих пор.

Впервые я увидела своего младшего брата в роддоме и была поражена его размерами и цветом волос. Бабушка поехала в роддом навестить маму и взяла меня с собой. "Хочешь увидеть маму и братика?" - спросила она, когда мы приехали. Я, конечно, хотела. Меня подняли к окошку, за которым я увидела маму, а потом показался запеленатый младенец с черной головкой.

Очень хорошо помню, как Федю крестили. Это было еще на старой квартире, на улице Карла Маркса. В дедушкину комнату привезли огромную блестящую купель. Все лишнее из комнаты вынесли, поставили ее перед иконостасом, а нас, детей, посадили на дедушкину кровать прямо с ногами: "Забирайтесь, будете смотреть оттуда". Мы сидели, смотрели, как его крестили, как ходили вокруг купели с Федей на руках крестный отец Николай Павлович Понятовский и крестная - дочь Николая Павловича, Мария Николаевна.

Потом была жизнь в Гребнево. Помню очень обеспокоенные лица мамы с папой, когда Федя заболел и умирал от коклюша. Ему тогда было всего две недели.

Потом, помню, как появилась у нас няня Феди, Наталья Ивановна. В крещении она была Анастасия, но ее муж не любил этого имени и называл Натальей, поэтому она и нам была представлена как Наталья Ивановна. Всю жизнь мы ее так и звали, но когда она умерла, отпевали ее и поминали как Анатасию. Она появилась в самый тяжелый момент детства Федюши и потом никогда нас не покидала.

Мне очень не нравилось, что она баловала моего братика. Я, десятилетний "педагог", своим воспитательским манером даже подсчитала, сколько же у маленького ребенка транспорта: машина, велосипед, самокат и конь с педалями, который ножками шевелил - и все это одновременно! "Везет же Федьке, - думала я, - столько транспорта у такого мальца!" Ему было тогда всего три-четыре года, от силы пять лет.

Со времени, когда нам, старшим детям, стали доверять Федю, он всегда был с нами. Он начинал бегать, и за ним нужно было смотреть. Мама с папой сделали нам из картона часы и ввели почасовую оплату - пять копеек за час сидения с Федей. Моя череда была обычно с одиннадцати до двенадцати или с двенадцати до часа. Родители аккуратно записывали, когда, кто и сколько сидел, и в конце лета нам выдавалась зарплата по уходу за Федей. Кому два рубля, кому три.

О постоянном Божием присутствии мы знали с младенчества, но это знание закреплялось в нас не только рассказами взрослых, а всем строем жизни и всегда в меру возраста. Мы ходили на все праздничные службы, но я не помню." чтобы уж очень много мы молились. Приходили к началу, потом куда-то убегали, носились по парку вокруг церкви, а если причащались, то в тот день уже не бегали. Обязательно стояли на "Херувимскую" и "Милость мира...".

Не помню, как подражали в игре отцу старшие Коля и Сима, но Федя, когда подрос, целыми днями мог самозабвенно "служить". Видя, как он во время игр покрывает плечи полотенцем или каким-нибудь шарфом, любвеобильная няня сшила ему детское облачение. Это прибавило ему рвения, и он целыми днями открывал и закрывал двери комнат - "царские врата", подавал возгласы, что помнил из службы.

Какой-то период времени мы жили на два дома. Коля и я учились в Москве и постоянно жили у дедушки с бабушкой, а остальные дети с родителями в Гребнево, но летом вся семья "воссоединялась" в нашем загородном доме.

Однажды я принесла с собой в школу фотографию Федюши, на которой он снят под зонтиком. Я показывала ее девочкам и очень гордилась, что у меня такой братик - красавец. Даже учительница попросила ее у меня посмотреть. Никто мне не верил, что это мальчик, всех смущали его черные локоны, и мне приходилось всем доказывать, что это мальчик. В тот день из Гребнево должна была приехать мама с Феденькой. Прихожу домой - бежит он навстречу, ручки раскинул и бросается мне на шею. Весь день мы с ним проиграли, за уроки я тогда и не садилась. А вечером, перед отъездом обратно, мама его одевает, и он ей говорит: "Мамочка, правда же это наша Катюша? Давай ее возьмем обратно в Гребнево".

И еще один эпизод я очень хорошо запомнила. Мне так нравились его черные блестящие кудри, но когда ему исполнилось шесть лет, мама решила его постричь. Осенью идти в школу, а с такими кудрями не принимают.

Поставили на улице между двумя террасами стульчик и "парикмахерская" была готова. Я наблюдала за стрижкой, и больше всего мне было жалко его черные волосы. Такие красивые локоны падали на землю! Вокруг него образовался ореол из черных волос, и мне так хотелось оставить их себе на память, но, конечно, я этого не сделала.

Сначала состригали ножницами, а потом ручной машинкой. Когда мама вцепилась в его голову машинкой он начал ужасно орать. Но мне не было его жалко, ни капельки. Я думала: "Что ты орешь, пожалел бы лучше волосы". А после стрижки он превратился в обыкновенного мальчика. Ничего не осталось от прежнего красавца.

Кроме очень красивых кудрей мне хотелось сохранить в памяти то, каким он был до школы. В свои тринадцать лет я уже понимала, что школа изменит его, и я больше не увижу моего любимого братца таким, каким он был прежде. Все последнее дошкольное его лето, я старалась запомнить какие-то его жесты, выражения, даже мимику. Я наблюдала за ним и думала: "Это проявление детства. И вот это тоже. А когда в следующий раз я приеду сюда, прежнего Феди уже не будет. Школьником он будет другим".

Так все и произошло. Когда в следующий раз мы с Колей приехали в Гребнево, к нам вышел школьник Федя. Перемена бросалась в глаза. Он ведь до школы ни в каких общественных заведениях не был, воспитывался только дома.

В середине шестидесятых годов все наши из Гребнево переехали в Москву. В то время Федя учился во втором классе, а я уже была студенткой музыкального училища по классу скрипки. Как-то вечером, когда взрослых дома не было, я занималась музыкой, а он играл со своим товарищем Гришей Копейко. Уроков у них не было, или они их сделали и чем-то там занимались. Они мне все говорили, что я им мешаю, открывали дверь и чем-нибудь в меня бросали: то мячик кинут, то игрушку. Я поняла, что сносу от них не будет, и ушла на кухню. Но и там они меня донимали, даже чуть не сломали мне смычок - подушку в меня бросили. Тут уж я не выдержала и говорю им: "Все! Сейчас придет мама, и я расскажу ей, как вы себя вели". Только это предупреждение их немного охладило. Чуть позже Гриша ушел, а Федя пришел ко мне просить прощения. Я тогда думала: "Надо же, сообразил. Никто из взрослых ему не подсказывал, а он пришел и сам попросил прощения, понял, что они с Гришей мешали мне заниматься". Было ему тогда лет восемь. Родителям говорить я, конечно, не стала, так все мирно и закончилось.

Любопытно, что это качество Феди, готовность первым просить прощение, он сохранил до последних дней. Однажды, когда он уже был настоятелем Преображенского храма, мы с ним очень крупно поссорились. Не помню, кто из нас был прав, но что-то резкое он мне тогда сказал, и я решила, что первая к нему не подойду. В день ссоры мы больше не виделись, но на следующее утро он первым подошел ко мне, стал просить прощения, и как тогда в детстве, меня затопило чувство бесконечной любви к моему брату.

Когда Федя кончал школу, я переехала жить в Киев. Он очень остро переживал перипетии моей киевской жизни, волновался за меня. Даже приезжал ко мне туда с папой перед самой Армией. Писал он мне из Армии; немного, но писал. Были письма, фотографии. Со временем наша детская привязанность друг ко другу уступила место выросшему с нами чувству родства. Он жил своей жизнью: учился, женился, стал настоятелем храма, а я все еще жила в Киеве.

В 1991 году я вернулась в Москву. Своей квартиры у меня не было, а нужно было где-то жить. Я могла остановиться и у мамы с папой, и у Любы, и у Феди, но мне хотелось жить с теми, кому я могла бы быть более полезной. Так получилось, что я жила сначала у Любы, а потом переехала к отцу Федору. Через три года моя жилищная проблема чудесным образом разрешилась, я переехала от отца Федора и Гали в отдельную квартиру, но жизнь моя все равно была связана с их семьей.

На самом деле семья Соколовых не распадалась на отдельные семьи: отца Николая, отца Федора, Любину или мою. Несмотря на жизнь "отдельными домами", мы были и остаемся одной семьей. Даже владыка Сергий, епископ Новосибирский и Бердский, отказавшись от семейной жизни ради служения Богу (он дал обет Богу, и живет монахом [Свои воспоминания Екатерина Владимировна написала до скоропостижной кончины ее старшего брата, владыки Сергия, епископа Новосибирского и Бердского, пришедшейся на день памяти святых мучеников Сергия и Вакха 20 октября 2000 года.]), навсегда остается нашим братом, членом нашей семьи.

Продолжением семьи отца Федора был приход его храма. Это не метафора. С 1991 года я наблюдала, как отец Федор становился родным человеком сначала десяткам, а потом и сотням людей, прихожанам храма Преображения Господня. Первые год-два он еще не был так загружен и мог уделять Галочке, детям какое-то время, а потом он все больше и больше втягивался в службу, и все меньше видели его дома. Иногда им удавалось проводить отпуск вместе на юге, и в Гребнево его душа рвалась - это было его любимое место, но приходская жизнь и другие послушания оставляли для этого слишком мало возможностей.

Горячая любовь прихожан к отцу Федору со стороны могла показаться даже слишком обременительной. Часто его беспокоили не только по серьезным вопросам, а просто по причине собственной растерянности. Видя в нем человека, способного понести чужое горе, многие старались перевесить на него и те проблемы, которые должны были бы решать самостоятельно. Такая инфантильность была свойственна особенно неофитам, начитавшимся книг о старцах и лепивших кумира из отца Федора. К счастью, таких было не очень много. Но случалось, что поднимали его среди ночи, звали на помощь в исключительных обстоятельствах.

Был у нас такой случай на приходе. Застрелился человек, оставив беременную жену с двумя малолетними детьми. Сделал он это на их глазах часа в два ночи. Первым человеком, к которому обратилась несчастная женщина после происшествия, был, конечно, отец Федор. И это понятно. Если человек приносит ему на исповеди самые сокровенные свои тайны, то к кому же еще обращаться в подобную минуту, у кого искать помощи и поддержки?

Утром он должен был причащать больную, и поэтому я поехала к месту ужасных событий одна, а он вызвал из дома милицию и скорую помощь, чтобы зафиксировать факт смерти. Хорошо еще, что водитель отца Федора, живший неподалеку, оставил машину возле дома, а не в гараже на территории храма, как это было обычно, в противном случае мне было бы трудно туда добраться.

Женщину и деток отец Федор распорядился отправить к нему домой, а меня просил остаться в квартире и привести там все в порядок, чтобы как можно скорей забыли они эту страшную картину и вернулись к нормальной жизни.

Дома он, Галя, детки - все принимали участие в их судьбе, утешали, успокаивали. Батюшка сам отпевал несчастного - самоубийца оказался психически больным человеком и лишил себя жизни в состоянии аффекта.

Напрочь был лишен отец Федор излишнего мистицизма. Несмотря на то, что ему очень часто приходилось иметь дело с людьми, одержимыми нечистой силой, он вел себя с ними так, будто для него ее не существовало. Приходилось ему бывать в одном доме, где молодого человека мучил бес злобы, разрушения, непокорства. Сколько раз, часто среди ночи, надев на себя мощевичок с мощами святых мучеников епископа Акепсима, пресвитера Иосифа и диакона Аифала, пострадавших в IV веке в Персии (память 16 ноября н/с), доставшийся ему от крестного отца, он успокаивал юношу, укрощая бушующего в нем врага. Отца Федора потом спрашивали, не было ли ему страшно. "По-человечески, конечно, страшно, - отвечал он, - но Бог-то сильней".

...О своей скорой кончине отец Федор что-то знал или предчувствовал ее. Я наблюдала за ним последнее время и видела, как он меняется. Никогда он таким кротким не был, никогда он не был таким снисходительным, как за месяц до смерти. "Что-то ты, братец, не такой", - думала я.

Как-то вечером мы сидели за столом на кухне: Галина, он, я, еще кто-то. Вдруг - телефонный звонок. Звонит Наташа Графская. Она инвалид, в храм не ходит, и отец Федор часто ездил к ней домой.

Как потом она сама рассказывала, после слов отца Федора о командировке в ее душе возникло чувство неотвратимой беды, нависшей над любимым батюшкой. Пыталась отмахнуться от него - не удалось. В сердце крепко сидело предчувствие несчастья. Осознавая, что жить в таком состоянии, да еще сразу после причастия, невозможно, Наташа решила позвонить отцу Федору и попросить его помощи, чтобы избавиться от наваждения. Но когда она набирала номер телефона отца Федора, страшное ее предчувствие сменилось уверенностью, что батюшки скоро не будет.

Трубку снял сам отец Федор, мы с Галей продолжали беседовать и не обращали внимания на их разговор. Но когда он вдруг сказал: "Нет, это невозможно... Ну что ж, значит я помолюсь о тебе у престола Всевышнего", мы с Галиной неожиданно для себя переглянулись. Наташа потом говорила, что это он сказал в ответ на ее просьбу не ездить в командировку, а послать вместо себя кого-нибудь, например, отца Константина. Он очень серьезно и твердо ответил ей отказом, а когда она объяснила причину своей настойчивой просьбы, отец Федор вот так просто, даже буднично обещал помолиться о ней особо. Словно был готов тут же предстать пред престолом Вседержителя.

Вечером, в момент его гибели, я сидела у себя дома, писала письма заключенным, готовила бандероли. Где-то от 20 до 30 минут двенадцатого я заканчивала заклеивать конверты, упаковывать бандероли с очками, и вдруг без всякой связи с собственными занятиями "слышу": "Отца Федора не будет". Это не было галлюцинацией, каким-то голосом извне, а внутреннее убеждение.

Я оставила работу и подумала: "Может быть, его в какой-то момент нашей жизни и не будет", но о том, что это уже произошло, что его уже нет среди нас, об этом я, конечно, не думала.

На следующий день, когда я пришла в бухгалтерию за деньгами для почтовых трат, застала там жуткую картину. Все сидят с окаменевшими лицами и молчат. Вхожу и говорю:

- Здравствуйте. Мне нужно 300 рублей.

Молчание.

- Да вы что, не слышите меня? Мне нужно 300 рублей для почты.

Тишина. Думаю: "Может быть, обокрали храм, унесли все? Денег нет, поэтому у всех такие лица?" Потом подошел Дима Решетник и сказал:

- Катя, разбились.

- Кто?

- Отец Федор и Юра.

Сердце стало куда-то падать, по телу пошел холодок тут же вспомнились вчерашние предчувствия... Потом я собралась и говорю:

- Ну, что ж, на все воля Божия. Возьмите себя в руки, будьте настоящими христианами.

А они как невменяемые. Я говорю:

- Ну, все, хватит! Думайте, как хоронить, куда сообщать. Я об этом знала еще вчера вечером, причем, в момент происшествия.

Не берусь утверждать наверняка, откуда у меня было; это предчувствие, но только весть о гибели брата я смогла перенести спокойно. Паники я не испытывала. Да, горе, но нужно по-христиански принять волю Божию, нужно думать, как жить дальше.

Нам всем дано было пережить его смерть с тем, чтобы заглянуть внутрь себя, посмотреть, кто какой христианин. Переживая горе, многие оплакивали чувство собственного душевного комфорта, когда можно жить в расслабленности, в надежде на то, что отец Федор всегда окажется рядом, поможет, подставит плечо. Буквально каждому его смерть помогла увидеть собственную духовную сущность.

Гибель его оказалась последним уроком пастыря. Оторвавшись от нас, от земли, от всего самого дорогого, он уже не словом, а делом указал на путь, который нам еще только предстоит пройти.

Любовь Владимировна Важнова

  Когда я вспоминаю наши детские годы, пролетевшие в Гребнево, то передо мной встает образ чернявенького мальчика лет семи-восьми, в коротеньких штанишках и с белыми грибами в руках. На лице его радостная улыбка, а в глазах желание поделиться своей радостью со всеми.

Этот дар - делать свою радость достоянием многих - был у отца Федора с детства, что уже в раннем возрасте привлекало к нему многих детей. В нашем семейном альбоме есть фотография, сделанная в день его рождения - 10 января. В центре снимка - герой дня, а вокруг еще шесть мальчиков. Друзья в детстве у него были такие же мирные, как и он сам. Это были дети наших знакомых, дети священников. Я не помню случая, чтобы между ними были ссоры или драки, наверное, этого действительно не было. Со многими, кто снят на этой фотографии, он не прерывал дружбы и будучи взрослым. Эти его друзья, единомышленники, впоследствии почти все стали священниками.

Способность притягивать к себе людей развилась в нем в зрелые годы до такой степени, что, уже став священником, он за короткое время сумел собрать громадный приход.

Его всегда отличала большая жизнерадостность. Редко когда его можно было увидеть печальным, а рассерженным или раздраженным - никогда.

В последние годы семья отца Федора разрослась, но всем нам не было тесно в Гребневском доме. Мы с Галей всегда с нетерпением ждали Пасхи и начала летнего периода. Кончалась учеба в школах, и впереди нас ждали целых 3 месяца замечательной гребневской жизни.

Большое количество детей (человек двенадцать вместе с родственниками и детьми друзей) никогда не пугало нас, наоборот, настраивало очень оптимистично. Взрослого мужского населения у нас всегда не хватало, и мы с большим нетерпением ожидали приезда своих "отцов". Дети приблизительно знали, когда приедут их папы, и в эти часы уже "маячили" и ждали появления белой "Волги".

Но вот уже и крики, топот ног по лестнице, поцелуи, объятия: "Ур-р-а-а! Дядя Юра папу привез!". Узнают, как надолго кто приехал, и начинают строить планы на ближайшие часы. Но если впереди был целый выходной день, что бывало крайне редко, то начиналась совсем сказочная жизнь. Можно было видеть папу, возиться с ним, играть, ходить за грибами немножко сегодня и целый день завтра! Счастью не было конца.

Очень часто ходили за грибами. Собирать их любят почти все дети. И вот собирается компания, человек десять, и начинается "прочесывание" леса. Последние два года были грибные, и из походов приносили по 200 штук одних белых. Все это богатство раскладывалось на скамейке у дома, сбегались соседи, которые на следующий день тоже отправлялись в лес, но, к своему недоумению, приносили совсем немного. "После вас в лесу делать нечего", - говорили они.

А как ждали дети этих грибных походов! Федор уводил их далеко; ходили часов по пять, но никогда никто не жаловался на усталость.

Но если погода жаркая, то организовывалась вылазка на речку. Шли все - от старших до младших. На пляже сразу становилось тесно, а на воде стоял шум и крики. Тут Федор становился снова ребенком, вел себя точно так же, как и дети: брызгался, затаскивал кого-то в воду, умеющих плавать забрасывал на глубину - вел с ними самую активную игру, чем привлекал к себе и других детей. Скоро весь пляж принимал участие в общей игре.

Он с удовольствием играл с детьми в мяч около дома или в крокет, любил жарить шашлыки. Дети его очень любили, но он бывал с ними и строг. Его слова они слушались с первого раза. Это была удивительная способность сочетать в себе нежную любовь к детям, умение их побаловать, с отцовской строгостью.

В детстве Федя очень любил "служить". Это все подробно описано в книге нашей мамы "Под кровом Всевышнего". Но вспомнила я об этом в связи с заново пережитыми впечатлениями детства.

Опять Гребнево. Зима, мороз, поздний вечер. Мама с утра уехала в Москву. Мы еще маленькие, в школу не ходим. С наступлением темноты начинаем скучать по маме. В детскую голову лезут самые страшные мысли: "А вдруг с мамой что-то случилось?"

- Федя, давай за маму молиться, - предлагаю я.

- Давай.

Он "облачается" и начинает "служить". Я - за певчую.

- Господи, спаси нашу мамочку, чтобы на нее разбойники не напали!

- Господи помилуй - поет хор, то есть я.

- Господи, пошли мамочке скорей наш автобус, а то она замерзает!

- Господи помилуй.

Ближе к ночи нас загоняют в постель. Я ложусь вместе с Федей, он не хочет без мамы спать. Тогда я даю ему мамин халат, от которого так пахнет мамой. Он обнимает его, лежим тихо, но все равно не спим - слушаем, не проедет ли мимо дома автобус. Редко-редко проезжают машины, а автобуса все нет. Но вот долгожданный звонок в дверь - с души упал камень. Мама дома, и можно дальше жить спокойно.

С той поры прошло 30 лет. Федя, теперь уже отец Федор, возглашает ектений в храме, а я пою "Господи помилуй". А летом в Гребневе точно так же, как 30 лет назад "служит" маленький мальчик, сын отца Федора, Вовочка.

В этот момент он так напоминает своего папу, что начинает казаться, будто и не было этих долгих лет. Он нараспев произносит свои "ектении" и ждет, когда я ему буду петь "Господи помилуй", как пела когда-то его папе...

Отец Федор служить любил, служил часто, и не было у него со служащей братией иерархической дистанции. Все было поровну - и будни, и требы, и праздники. Он очень любил порядок, чистоту в храме. Это у него от отца. Многое он перенял от Святейшего Пимена, что придавало его службам величественность и торжественность.

Примерно года за два до гибели отца Федора меня начал занимать один вопрос. Особенно часто он возникал в моем сознании, когда нам было хорошо. Последний раз это было на крестинах девятого его ребенка, дочки Анечки. Уже после его гибели в разговоре с Галей выяснилось, что тот же самый вопрос возникал и у отца Федора. Но что удивительно - и для него, и для меня со временем он разрешился одинаково.

Суть его заключается в следующем. Оборачиваясь на нашу прожитую жизнь, на жизнь старших Соколовых, детей отца Владимира и Натальи Николаевны, видя, как хорошеет Преображенский храм, как крепнет и разрастается приход, как все благополучно складывается у всех Соколовых, возникала мысль: "За что нас Господь так милует? Вокруг столько горя, несчастий, неустроенности в жизни, но все это у кого-то, а нашу семью миновало. У наших родителей пять человек детей, все живы, здоровы. Умер наш папа отец Владимир, но его смерть - это смерть человека, умершего в старости, видя счастье детей и внуков". Как же нам легко славить Бога, когда у нас такое земное благополучие!

На внутренний вопрос, терзавший меня и Федю, мы получили один и тот же ответ: "Вашей заслуги тут нет никакой. Это все вам дается за кровь вашего деда, диакона Петра, погибшего в сталинских лагерях. Это "аванс". Но очень скоро придут большие испытания, где вы должны будете показать вашу веру, надежду и любовь к Богу. Когда будет очень-очень трудно, сможете ли вы так же ревностно служить Богу?"

И вот это время настало. Так быстро, так внезапно, что трудно себе представить, что еще совсем недавно все было по-другому. Теперь только с верой и надеждой на милость Божию можно все пережить, не впасть в уныние, осуждение, озлобление.

К гибели отца Федора спустя восемь месяцев добавилась смерть другого нашего брата, владыки Сергия. Готовясь к своему последнему часу, он оставил завещание, в котором были такие слова: "Верю, что впереди у нас всех радостная Пасха!"

Помоги нам всем, Господи!

Галина Филипповна Соколова

  Родилась я в Белорусской деревне, в Полесье, а в Москву приехала после школы в 1980 году - надо было помочь сестре. Мама отпустила меня в Москву с благословением обязательно посетить Троице-Сергиеву Лавру, и после первого же моего посещения Лавры я отчетливо поняла, что моя дальнейшая жизнь может быть связана только с ней и с Богом.

Вскоре я стала работать в семинарской столовой. Жила вместе с сестрой Верой, которая перебралась в Загорск еще до моего приезда, вместе с ней и работала. Полтора года моей жизни в Лавре - это кладезь, из которого я черпаю по сей день. Именно там я увидела и почувствовала светлую и чистую жизнь, совершенно иную, ни на что не похожую. Я благодарю Господа, что Он сохранил юность мою и наполнил Своей благодатью.

Теплым светом озаряются мои воспоминания о первых встречах с Федюшей.

Федюша мне потом рассказывал, как он впервые меня увидел:

- Ребята наши все про тебя говорили: у нас новенькая появилась, уж такая веселая. Я стоял с ребятами, а ты столы вытирала. Я посмотрел на тебя сбоку и говорю им: вот хорошая-то матушка будет. И все. Без всякой связи с собой.

Однажды Федя пришел со своим другом Николаем Кондратьевым в столовую в перерыве между обедом и ужином. Сели они за стол, расположились, открыли принесенную с собой коробку и сидят. Я занимаюсь своими делами, прохожу мимо, а Николай Кондратьев, друг Федюшин, говорит мне:

- Матушка, как тебя зовут?

- Да ладно вам, - говорю,- вы знаете как. Матушкой меня зовут.

- Нет, ты скажи имя, мы в первый раз пришли.

- Галя меня зовут.

- Матушка, принеси нам чайку. Я принесла, обслужила их и пошла себе. А когда они уходили, Федюша ко мне обратился:

- Матушка, попейте чайку с халвой, мы Вам тоже оставили.

- Спасибо, - говорю, - мне сейчас некогда, я потом попью.

- Вы точно возьмете?

- Точно. Вот дело доделаю, возьму вашу халву и съем за ваше здоровье.

Конечно, я забыла про эту халву. А за ужином они подходят ко мне:

- Ну, как, матушка Галя, халва вкусная? Понравилась? А я говорю:

- Ах, забыла, конечно.

Они так расстроились! Федюша потом говорил: "Пошли к столу, где сидели, смотрим - коробочка стоит пустая", Я их потом успокаивала:

- Ничего, ребята съели за ваше здоровье, какая разница.. Этот случай с халвой нам с Феденькой очень памятен, поэтому халву в нашем доме все любят.

...Когда я впервые увидела его глаза, я скорей почувствовала, что он не такой, как все, чем-то он отличался. В то время знать этого я не могла, я тогда еще даже имени его не знала. Наверное, это наши души друг другу знаки подавали: вот я.

Так мы и познакомились. Потом я его видела издали, но он ко мне не подходил. С того времени у меня появилась к нему не то чтобы симпатия, а я стала выделять его среди других. Помню, на Пасху, выхожу в зал, смотрю - сидит за третьим столом в подряснике! Я так испугалась и быстрей обратно, на кухню. Думаю: "Мамочки мои! Он, наверное, женат, уже диакон, а я о нем думала! Грех-то какой! Что делать"? Пошла к нему, а он сидит, смотрит на меня и улыбается. Я подхожу, переборов волнение, и говорю:

- Христос воскресе!

- Воистину воскресе!

- Кто ты?

Федюша мне рассказывал: "Я сразу понял, что ты выглядывала и потом ушла. А когда спросила "кто ты", я понял, что ты имеешь в виду, понял, что я тебе небезразличен, и успокоился".

- Не волнуйся, - он мне тогда ответил, - меня благословили носить подрясник.

Вздохнула я с облегчением и пошла, успокоенная тем, что нет греха в том, что я о нем думала.

А потом началось лето, и Федюша уехал со Святейшим. Я тогда даже не знала, что он иподиакон у Патриарха.

За мной ухаживали разные мальчики. Ну, как ухаживали - подойдет, принесет яблочко, пирожок, угостит или вызовется провожать домой. Ходили мы обычно втроем: моя сестра Вера, подружка наша Мария и я. В случае, если к нашей компании добавлялся провожатый, это сразу замечалось. В семинарии же все открыто, все перед глазами: ага, понятно...

Лето прошло, а Федюши нет. Потом наступил праздник Преподобного Сергия, осенний. Ах, мамочки мои, пришел! Я тогда мыла посуду.

- Здрассте, - говорит и ручки за спиной держит.

- Ах, Федя, где ж ты был все лето? - Я, видно, уже знала, как его зовут, потому что назвала его по имени.

"Ну, когда ты сказала такие слова, - потом он говорил - я уже точно знал, что ты обо мне все время думала". И он остался у меня около мойки, покуда я всю посуду не перемыла. Обычно я все быстро делаю, а тут смотрю - посуда-то у меня не вымывается. Все мою и мою, а он все говорит и говорит. Уже все отдыхают, чай пьют, а я все мою и мою. Мария, что с нами жила, раз пройдет мимо, второй, третий, все смотрит, повара косятся. Они все знали, кто он такой, а я-то не знала. Думала, просто Федя, семинарист. И только когда он наговорился вдоволь, а я вымыла все кастрюли, черпаки, он со мной распрощался:

- С праздником тебя наступающим, Преподобным Сергием!

А дома Марийка и Вера в два голоса устроили мне взбучку:

- Ты знаешь, с кем ты стояла? Ты знаешь, что он у Патриарха иподиакон? Это тебе не Коля! На тебя все смотрели - все повара, все девчонки! У него семья какая, отец священник!

- А я тут при чем? - пыталась я отбиваться.

- Он сам ко мне подошел. Я же не виновата, что он ко мне подошел, и в слезы.

Вера мне говорит:

- У тебя начинается серьезная жизнь. Брось свои шутки. Надо быть серьезней, в конце концов.

Я про себя думала: "Не могу я быть другой, мрачной серьезной, нет во мне этого", но отвечала: "Ладно, буду".

Потом, между Преподобным и Покровом, он подходил ко мне и все приглашал в Москву, в Елоховский собор, говорил:

- Приезжай к нам на службу.

Я же, "пропесоченная" Марийкой и Верой, отвечала:

- Да у нас и тут службы очень хорошие, и тут очень красиво поют.

- А ты была хоть раз в Москве?

Мне не хотелось показаться, что я нигде, кроме Загорска не была, и говорю:

- Была.

- А где?

Что тут сразу скажешь?

- На ВДНХ была. - А что это за ВДНХ такое, я и понятия не имела.. Правду сказать, я до сих пор там так и не побывала.

- Приезжай, - говорит он мне, - я тебе покажу много интересных мест.

- Ну, может, как-нибудь и приеду.

Так и не поехала, когда он в первый раз приглашал. Потом говорю Вере:

- Меня Федя в собор приглашает, можно поехать? Она мне:

- Знаю, ты не молиться поедешь, а на него смотреть, - но разрешила.

Я пошла к батюшке, и он меня благословил на поездку.

Приехала в собор и во время службы даже встретилась с ним взглядом. Но как служба отошла, я пошла по всем иконам. Никто меня этому не учил, но я чувствовала в этом какую-то потребность и всегда после службы ходила по иконам. Я подхожу к мощам святителя Алексия, к Казанской, к другим иконам, а везде ж очереди. Покуда это я очереди выстою, покуда приложусь, уже и храм пустой. Вышла из собора, когда в нем полы мыть заканчивали.

А Федя что? Служба закончилась, Патриарх уехал, он оделся и стоит у храма, меня караулит. Стоял, стоял и решил, что он меня проглядел, что я уже уехала, повернулся и пошел к метро. Так было несколько раз, и только на Покров Божией Матери состоялась наша первая прогулка.

На Преподобного Сергия на всенощной я не была, Дежурила. Он пришел в столовую, принес благословенный хлеб, дал мне его и при этом мою руку как сжал! У меня внутри все загорелось. Я схватила этот хлеб: "Спаси Господи!" Столько много я никогда не видела. Нам давали по кусочку, так благоговеешь над этим кусочком, не знаешь, как его скушать. А тут - целый хлеб! Я - бегом к Вере, говорю:

- Смотри, Федя мне дал!

Домой принесли, разделили и съели. А на утро в Успенском соборе Лавры была патриаршая служба. Я в тот день не работала. Подхожу к собору, ребята семинаристы меня все знали, пропустили по левому ходу, и я встала около хора. Стою, молюсь, смотрю - Федя выходит. После службы мы вместе с Верой втроем прошлись.

На Покров Федя меня пригласил в Елоховский.

- Ты точно приедешь?

- Постараюсь.

Он потом рассказывал: "Я решил, буду в соборе тебя ждать, не на улице, а внутри". И потом, когда мы гуляли, он говорил: "Понял я, почему не мог тебя дождаться раньше. Ты ходишь по всем иконам, прикладываешься, а везде очереди, я и уходил раньше, тебя не дождавшись. Прости меня, пожалуйста".

И вот на Покров я отстояла очередь к святителю Алексию, иду к Казанской - стоит около иконы с портфельчиком, улыбается, ждет меня! Я приложилась к Казанской, потом пошла к святителю Николаю, к Матери Божией "Взыскание погибших", потом мы уже вместе вышли из собора, перешли улочку и пошли вперед.

Моросил дождик. Первый раз идем вдвоем, а я и не знаю, как себя вести. Помню, портфель у него был новый. Он к нему, наверное, еще не привык, и говорит:

- Я тебе сейчас просфорочку достану.

Открывает портфель, и все из него посыпалось на асфальт. Собрали мы рассыпанные вещи, он выпрямился, и я машинально его под руку - хвать, чтобы держаться удобней. Тут же сама испугалась своей смелости, руку отдернула, а он говорит: "Бери, бери".

С каким трепетом положила я потихонечку свою руку на его!

В этот день мы гуляли около Данилова монастыря, прошлись в Донской и Новодевичий - казалось, всю Москву исходили. Потом пошли в кафе, кофе пили. Он мне стакан подает:

- Пей, согревайся, ты, наверное, замерзла.

- Да нет, ни капельки, - хорохорюсь я и не пью.

А не пью, потому что в стакане ложка. Я думаю: "Как же я возьму этот стакан, если ложка там мешается? И куда мне ее положить? На стол не положишь - грязный, а начнешь пить - она по лицу стукнет. Нет, буду ждать, как он

сделает". Смотрю, он спокойно одним пальчиком ложку придерживает и пьет. "Вот, - думаю, - голова садовая, таких мелочей не знаю". Потом я, конечно, ему все рассказывала. Он меня так жалел!

- Бедненькая ты моя, - приговаривал, - досталось тебе со мной. У тебя все так просто, - и вспоминал историю с лужей.

Была на нашей памяти такая история. Как-то он со своими друзьями провожал нас с Верой и Марией домой с работы. Идем, а перед нами лужа. Остановились все перед ней, думают, как бы обойти, а я и говорю:

- Ну, кудой пойдем: тудой или сюдой?

Уж и не знаю, как это у меня так язык вывернулся. Федя мне потом говорил: "Меня просто поразила твоя простота, непосредственность. Так это мне понравилось! Увидел я, что не старалась ты понравиться, не обдумывала, что и как сказать, а была сама собой. Я тебя люблю за эту простоту и доброту. Больше мне ничего не нужно".

После праздника Покрова, Божья Матерь взяла нас под Свой покров. Буквально после первой же прогулки он мне сделал предложение.

На следующий день встретились мы после работы. Из Лавры вышли, идем по аллейке и я ему рассказываю, что у нас на кухне уже разговоры пошли.

Когда в семинарии узнали, что Федюша стал за мной ухаживать, тут враг стал действовать открыто. Если другой юноша подходил или даже провожал, никаких особенных препятствий извне не было. Даже "вразумления" сестры были общевоспитательного характера: она не требовала от меня, чтобы я вовсе не общалась с мальчиками, а лишь призывала к серьезности. Но как только появился Федюша, я сразу почувствовала давление.

Помню, меня две девушки вызвали на улицу, и говорят: "Ты знаешь, из какой он семьи? Ты знаешь, какая у него мама? Она такая мадам, она вся в золоте, она в шляпе, у нее такие прически, она так одевается! А ты какая?" Я стою и молюсь про себя: "Господи, помоги!" Очень скоро я узнала, что мама Федюши совсем не такая, какой мне ее рисовали. Так враг стремился разрушить наш будущий брак в пору, когда мы сами с Федей о нем и не думали.

Не стала я ему рассказывать об этой истории с девушками, только посетовала, что беспокоюсь по поводу разговоров на кухне.

- А чего беспокоиться? Я уже обдумал, как познакомлю тебя с мамой и папой. - Потом помолчал и после паузы сказал: - Галочка, ты выйдешь за меня замуж?

Что я пережила в тот момент - не берусь описывать. Помню, что растерялась, не ожидала, что так вот сразу все произойдет, и говорю:

- Ой, страшно даже и подумать. Я ведь из деревни, а ты из Москвы. У тебя семья вон какая, а мы простые люди. А он будто и не слышит.

- Ну как, ты вышла бы за меня замуж?

- Конечно, - говорю.

Долго мы потом беседовали о том, как он представит меня своим родителям, как будем просить их благословения на брак. Говорил, конечно, он, я же слушала и удивлялась: передо мной открывался мир, о котором я никогда не слышала, даже в книгах не читала.

- Я тебя поторопил с ответом, но ты не спеши, подумай. Ты должна знать, на что решаешься. Ты знаешь, какой должна быть матушка? Я же буду священником, и кто знает, какое будет время? Мой дедушка был дьяконом, он за веру Христову пострадал. Церковь всегда переживала притеснения. Ты сейчас только к вере пришла и многого не знаешь, а сумеешь ли нести крест матушки, жены священника? В жизни все может быть, и насмешки - "жена попа", чувствуешь ли ты готовность к этому?

Я посмотрела на него и говорю:

- Федюша, куда ты - туда и я. Я тебе полностью доверяю. Будем молиться, чтобы Господь нас сохранил, чтобы я сумела быть твоей матушкой, деток воспитать.

- Нужно будет жертвовать собой.

- Как жертвовать, чем?

- Своей молодостью, своей жизнью. Мы с тобой сейчас поженимся и, если Господь нам даст деток, не будем жить и веселиться, как сейчас. Это сейчас нам с тобой так весело, так хорошо. Закончатся сплошные воскресенья, наступят будни. Будет свой приход, нужно будет держать себя в каких-то рамках. Сумеешь ли ты все это перенести?

- Я знаю одно, Федюша, ты у меня есть, и я буду стараться вести себя так, как ты мне будешь подсказывать, и все силы приложу к тому, чтобы тебе никогда не пришлось за меня краснеть.

Конечно, я тогда и не представляла всего, что меня ждет на самом деле, какой крест несет матушка, какой она должна быть. Он-то знал, когда предостерегал меня, и знал не только по книгам. А я даже и не задумывалась о той огромной разнице, которая существует между женой священника и мирянина. Теперь-то я знаю, что заключается она не в привилегиях, а в обязанностях: как вести себя с людьми, как деток воспитывать. Слова апостола Павла: "Жена - слава мужа" относятся ко всем женщинам, но в первую очередь к женам священников.

Своим родителям Федюша меня представил еще постом. Но до этого ему предстояло сообщить им о своем желании. "Я так волновался перед тем, как сказать им, что встретил девушку, на которой хотел бы жениться, - вспоминал Федя. - Мама и папа все время меня спрашивали:

- Феденька, ну ты нашел девушку?

- Ищу.

А они мне: вот у того батюшки дочка хорошая, у другого.

- Знаю, они хорошие девушки, ничего плохого не могу сказать о них, но не лежит мое сердце к ним.

Приехал после занятий пообедать, чтобы потом вечером служить с Патриархом, и за обедом рассказываю, как идут занятия, что сейчас собираюсь на службу со Святейшим, а сам все думаю, как же мне сказать маме с папой? Второе кончаю, чай выпил, уже надо уходить, а я все никак не могу начать. Встаем, уже поблагодарили Господа, и тут я говорю:

- Папа, мама: Вы меня все спрашивали, ищу ли я невесту, я нашел ее. Привезу вам ее показать. Мама:

- Ах! Уже даже и показать везешь? А кто она, откуда?

- Из Белоруссии.

- Из Белор-у-уссии? А сколько ей лет?

- Восемнадцать.

- Ой, ребенок, совсем ребенок! А как зовут?

- Галя зовут.

- Ну, очень хорошо. А когда ты ее привезешь?

- Когда скажете.

Договорились они на какой-то день, и Федюша меня привез. Я ужасно волновалась. Федюша говорит:

- Ты не бойся, я все время буду с тобой. У нас мама такая любопытная, она будет тебе вопросы задавать, но ты не волнуйся, я за тебя на все отвечу. Я тебя не оставлю ни на шаг, буду держать тебя за руку. Ты не бойся.

И вот привез меня Федюша, заходим в дом, мамочка нас встречает, мы с ней поздоровались, поцеловались. Тут же стали накрывать на стол, сели обедать. Начались обыкновенные вопросы: откуда, какая семья. Мама Федюши, Наталья Николаевна, все расспрашивала, а я подробно ей рассказывала. Контакт у нас с ней сразу возник, и волнение моментально улетучилось. После обеда я мыла с ней посуду, и мы все говорили, говорили.

Федюша мне потом рассказывал:

- Ты мамочке моей очень понравилась. Она сказала: "Такие руки как у Галочки, все смогут сделать".

Я посмотрела на них - руки как руки. Какие же они должны быть?

А он мне:

- У тебя же маникюра нет, колец не носишь. А потом, ты пришла, стала помогать стол накрывать, посуду мыла, и мама сразу заметила, что ты труда не боишься.

- А, вот в чем дело.

Потом назначили день свадьбы. Мама с папой говорят:

- Мы решили, что вас молодых мучить? Если вы любите друг друга, чего вам ждать какого-то лета? Прямо после Пасхи и отпразднуем свадьбу.

Нам с Федюшей настолько было хорошо вместе, что мы даже и о свадьбе не думали, но, конечно, с радостью согласились. Назначили дату, стали готовиться. Они мне все купили: и материал на платье, и туфли. Я только фату из Белоруссии привезла. Очень красивая была фата, многие потом у меня ее просили "на прокат", так она у кого-то и осталась.

Как начались приготовления к свадьбе, с работы я уволилась, и мы поехали с Федей в Белоруссию. А дома у меня готовился "последний штурм". Я написала родителям, что собираюсь замуж, что жених мой будущий священник, и батюшка меня благословляет на брак. Сестры мои как узнали об этом, все восстали. Мама мне писала: "Раз тебя батюшка благословляет, и муж у тебя будущий священник, то я тебя благословляю, и отец благословляет. А на сестер не смотри".

К нашему приезду они все съехались, чтобы взять меня в оборот и разрушить наши планы. В то время в их представлении будущий священник был не человеком, а, наверное, каким-то чудовищем. Забегая вперед, скажу, что теперь все мои восемь сестер - люди церковные. Одна из них сама матушка, другая монахиня, но Вера, в постриге Валерия, никогда и не была на их стороне.

Когда мы с Федюшей приехали, и они увидели его, рот у них закрылся, а потом расплылся в улыбке, и выражение лица уже не менялось. Он так им всем понравился, что они только и говорили: "Ой Хведенька, ох Федечка, да який же ты умница, да какой же ты! А ты так смеешься, а ты так шутишь, а с тобой так легко и хорошо! Ох, Галина, да якая ж ты шчастлива! Ох, як добре, шо ты пошла туда"!

Собрались они расстроить нашу свадьбу, но в один момент все стало по-другому. С первых же мгновений знакомства Федюша покорил их своей простотой. Он мог держаться очень просто с любым человеком, будь то генерал, простой человек или президент, ему это было безразлично. Не то, чтобы он себя держал как-то особенно достойно - нет. Он был одинаков со всеми. Людей поражала чистота его сердца, поэтому они к нему тянулись. Он мог поговорить, пошутить, посмеяться и какие-то серьезные вопросы обсуждать. Уж если мои сестры так изменились что о других тогда говорить. После нашего приезда они перестали мамочку мучить за то, что мы с Верой не пошли путем, который они для нас выбирали.

Мы вернулись в Москву; вскоре кончился Великий пост, наступила Пасха. Прошла Светлая седмица, и в храме Адриана и Натальи, где настоятелем был папочка Федюши отец Владимир, нас обвенчали. Таинство венчания совершал он с двумя дьяконами - отцом Николаем Важновым и отцом Сергием, братом Федюши, будущим владыкой.

Поженились мы с Федюшей, свадьбу отпраздновали, а на следующее утро ему нужно было ехать в Семинарию на экзамен. В 5.30 утра он встал и поехал в Лавру. Приходит на экзамен, вытягивает билет и читает вопрос - христианский брак! Весь класс просто, в голос захохотал. Преподаватель спрашивает: "В чем дело?" "Да, - отвечают, - у него только вчера свадьба была". Сдал на отлично.

Ни в какое свадебное путешествие мы не ездили. У Любы стали жить, Федюшиной сестры. Люба была уже матушкой, женой о. Николая Важнова, но детей у них еще не было, и жили они вдвоем в четырехкомнатной квартире у метро Планерная. Я стала присматриваться к их жизни: как вести хозяйство, как готовить пищу по-городскому, как готовить супы, второе, котлеты. У нас в деревне по бедности все было просто: хлеб, молоко да картошка. Удивляло меня, как это Люба знает, что нужно вечером приготовить, а что можно уже завтра. Все это было для меня загадкой, и Любушка меня всему научала. Постоянно я ощущала на себе ее любовь и внимание, с каким она относилась ко мне. Теперь я удивляюсь, как она все успевала, ведь в то время она пела в храме "Всех скорбящих Радосте" на Ордынке и училась на регента в семинарии.

Как же мне хорошо жилось на Планерной! До сих пор я вспоминаю чувство узнавания другой, счастливой жизни.

При встрече: "Доброе утро" - поцелуют друг друга. "Спокойной ночи" - поцелуют друг друга. Ни ругани, ни ссор, ни криков. Как они рады друг другу, как обсуждают все вопросы вместе, у них нет ничего отдельного. Как беспокоятся друг за друга, переживают, молятся. Все это было для меня таким контрастом по сравнению с тем, что я до сих пор наблюдала в семьях моих сестер.

Конечно, в жизни не может быть все гладко, даже не должно, мне кажется, быть какой-то стерильности в жизни. Только в испытаниях и закаляется любовь сильнейшая.

Вскоре после свадьбы полетел Федюша с Патриархом в Америку, а я на эти две недели поехала в Белоруссию. Но мне не интересно там было. Как будто не мои стены. Жила эти две недели в Белоруссии, а сердцем и умом была в Москве.

Это была первая Федина поездка, когда я его ждала. Потом я ждала его всю нашу жизнь, все восемнадцать лет, часто вспоминая нашу первую разлуку.

Вернулись мы в Москву в один и тот же день. Я появилась дома раньше, и он мне звонит: "Галочка, приезжай ко мне в Патриархию на Кропоткинскую". Ой, да конечно! Федюшечку сейчас увижу, не видела две недели! Не пошла - полетела как на крыльях.

Приехала в Патриархию, мы расцеловались, довольные, счастливые, и он тут говорит:

- Ну, пойдем, Патриарх тебя ждет.

Я даже дар речи потеряла: "Меня ждет сам Патриарх!"

Тут же вспомнила я, как впервые увидела Святейшего в Трапезном храме Лавры, как через сотни голов пыталась разглядеть его от дверей. Было это еще до знакомства с Федюшей. В то время я вообще ничего не понимала в службе. Помню, на исповеди сказала об этом батюшке, а он мне на это тогда говорил: "Галочка, ты стой, читай про себя Иисусову молитву, когда нужно будет - все станешь понимать, Господь тебе откроет". А спина разламывается, ноги ватные. Стою, слушаю пение, смотрю на монахов, служащих со Святейшим, и думаю: "Господи, какие же там все святые! Сам Патриарх, такой человек! Он же святой! А я такая грешница, я ж ничего не знаю! Какой ужас!..."

Впервые Федя меня представил Святейшему еще до венчания, в Елоховском после службы. Федюша идет за мной и говорит:

- Не волнуйся ты так, все будет хорошо. Благословение возьмешь, он на тебя посмотрит - и все.

Федюша меня подводит, Святейший сидит, вокруг него архиереи, священство. Подхожу, ни жива ни мертва, он меня благословляет, берет за руку и внимательно так рассматривает. Я стою вся красная от смущения. Как он отпустил руку-то, отошла подальше, стою, а он все молчит. Потом взглянул еще раз и говорит:

- Ну что ж, хорошо. Высокая, красивая, все хорошо.

Я не знаю, что со мной было от этих слов! Как я вовсе не сгорела от смущения!...

Но одно дело - подойти к нему в храме, где, наверное, каждый мог видеть Святейшего, и другое дело в Патриархии. Да еще Федя сказал, что он меня ждет. Это что же, значит, он меня помнит?

- Ой, что ты, Федюш!

- Ты не бойся, он очень простой человек.

Вошли мы в зал заседаний Синода, в этот момент открывается дверь кабинета Патриарха, и на пороге стоит сам Святейший Патриарх всея Руси Пимен.

Как сейчас вижу его перед своими глазами: маленький, сухонький, седенький, в простом подряснике, и почему-то показался мне маленького роста, не такой, каким я видела его на службах.

- О, Галочка, ну-ка, иди сюда. Я сейчас тебе..., соскучилась по Федюше, да? Ну, пойдем-ка.

Я подошла под благословение, прошла с ним в кабинет. Вхожу и вижу на столе вазу с огромнейшим букетом роз, штук, наверное, пятьдесят. Он вынул их и подал мне. С волнением приняла я цветы, поцеловала его руку, а он говорит:

- Ну ладно, поезжайте, поезжайте, - отпустил Федюшу.

Могла ли я тогда думать, что пройдут годы, и я удостоюсь чести не только переступить порог кабинета Святейшего, но и принимать его в собственном доме?...

А потом мы поехали с папой в Молочное, к морю. У папы, да и у Федюши были плохие легкие, и врачи говорили: "Только туда", там воздух какой-то особенный, сухой или влажный - не знаю, одним словом, полезный для слабых легких.

Кончилось лето, вернулись мы в Москву и началась у Феди семинария. Он тогда был в четвертом классе. Каждое утро вставал в 5.30, отучится и приезжает, часам к пяти, шести вечера. Если есть в этот день патриаршая служба - он там, если свободный день - сидит за уроками, но такие вечера случались очень редко. Бывало, идет экзамены сдавать, говорит:

- Молись за меня. Я же ничего не знаю! Ты сама видела, я ничего не учил. С Патриархом туда, с Патриархом сюда, а за книги и не садился.

Переживаешь, молишься... Вечером приезжает, руками машет, издали пятерку показывает.

- Спасибо тебе за молитвы, - говорит, - такой легкий вопрос попался, так хорошо ответил - пять.

Следующий раз опять - молись, ничего не знаю, приходит - опять пять. Я ему говорю:

- Федюша, что же это получается, я молюсь, ты пятерки получаешь. Ты меня обманываешь, ты все знаешь!

- Честное слово!... Да ты сама видишь, я же не учил ничего.

Действительно, на чтение времени у него оставалось мало, но, видно, крепко заложено в него было то, что он получил в семье. Многому он научился от отца, от дедушки Николая Евграфовича. Отец Владимир семинарию не кончал, но лучше многих выпускников Академии знал, например, богослужебный устав, мог ответить на любой богословский вопрос. И все это он передал своим детям. А потом, жить с Патриархом десять лет - это тоже образование. И какое!

Часто мне Федюша рассказывал о своем служении при Патриархе.

"... Монастырь на крутом берегу моря, внизу обрыв, а там, далеко-далеко корабли на рейде стоят. Сидим или стоим и смотрим в даль. У нас с собой бинокли. Нет, нет, да и скажет Святейший два три слова. Мне так хорошо было с ним рядышком! А то, бывало, вдруг произнесет четверостишие какое-нибудь. Он обладал удивительным поэтическим даром, мог экспромтом в стихах описать состояние природы, или, например, пройдет мимо человек, а через минуту Святейший произносит четверостишие, точно и образно описывающее его. Молчаливый по натуре, Святейший Пимен обладал изысканным чувством юмора и мог в двух словах передать комичность ситуации или просто пошутить".

Однажды, когда у нас было еще только трое детей, Федюша рассказывал. Едет он со Святейшим в машине. Тут же сидит митрополит Филарет, в то время председатель ОВЦС (Высокопреосвященнейший Филарет, митрополит Минский и Слуцкий, Патриарший Экзарх всея Белоруссии, постоянный член Священного Синода.). Владыка Филарет и говорит: "Ох, ваше Святейшество, хороший у Вас Федя, молодец"! А Святейший сидит сзади и отвечает ему: "Молодец-то молодец, да только девичий отец". И будто в ответ на его слова четвертым родился у нас Коля...

- Сидим мы со Святейшим на терраске, - рассказывал Федя, - он просматривает газеты; я сижу, тоже читаю, и вдруг боковым зрением вижу впереди какое-то движение. Мышка. Я тихонько газету сворачиваю и говорю:

- Ваше святейшество, сидите тихо.

Тихонечко, как кошка, встал, как прыгну и - хлоп по этой мыши газетой. Святейший, не поворачивая головы, спрашивает:

- Ну, как?

- Попал!

- Молодец!

Я слушала и все удивлялась:

- Ну как ты можешь со Святейшим так запросто? Он же Святейший, он же наш Патриарх! Федюша мне на это отвечал:

- Галочка, он очень простой человек!

Был и такой эпизод, рассказывал мне Федюша: "Стоит Святейший у окна и задумчиво смотрит на человека, сгребающего во дворе опавшие листья. А потом оборачивается ко мне и говорит:

- Как бы я хотел оказаться сейчас на месте вон того человека, - и указал на дворника".

В юбилейном 2000 году выпало Федюше счастье оказаться на Святой Земле, сопровождать Его Святейшество в паломнической поездке и торжествах в Вифлееме. Само приглашение в поездку было для отца Федора полной неожиданностью.

Помню, сидим мы вечером всем семейством дома, вдруг - звонок. Федюша берет трубку и все с любопытством на него смотрят - слишком интригующим было начало разговора:

- Благословите, владыко… Меня?!.. Передайте Его Святейшеству мою благодарность... Да, да… Спаси Господи… Благословите.

По голосу, по глазам его было видно, что произошло что-то из ряда вон выходящее, но очень хорошее. Положив трубку, он тут же все объяснил.

- Галюшечка, детки, звонил владыка Арсений и передал мне благословение Святейшего сопровождать его на Святую Землю.

Радости не было конца, мы стали его целовать, обнимать, радоваться за него: в такие святые дни быть там!

- Галюшечка, а как же ты? Подходило время мне родить Анечку, и Федя волновался за меня.

- Феденька, не беспокойся обо мне. Со мной ведь Матерь Божия, а потом, представляешь, ты будешь молиться у великих святынь о нас, обо мне, и мы будем вместе. Все будет хорошо.

- Так ты меня отпускаешь? - все еще озабоченно спросил он.

- С великой радостью. После того, как утихли радостные волнения, он как-то очень серьезно задумался и говорит мне вдруг:

- Но почему именно меня выбрал Святейший? Ведь сколько вокруг достойных священников! И за что Господь так милостив к нам?!

Долго мы в тот вечер беседовали с ним, благодарили Бога за то, что Он так щедро милует нас.

Промыслом Божиим устроено было так, что родила я дочку именно в тот момент, когда Федюша находился на Святой Земле в монастыре Георгия Хозевита. Там, в пещере Ильи Пророка, в которой когда-то 40 дней молился Иоаким, преклонил колена и мой Федюша. В тот самый час разрешил меня Господь дочкой Анной, в честь святой и праведной Анны. Девятым ребенком наградил нас Господь...

В каждой семье появление на свет ребенка - событие исключительное. И сколько к нему не готовься, оно всегда поражает чудом появления на свет нового человека. Я никогда не читала медицинской литературы и абсолютно ничего не знала о семейной жизни, даже не знала, откуда дети берутся. Не хотела и книг в руки брать, чтобы не было мне страшно. Это знание пришло само.

Первого нашего ребенка я вынашивала еще когда мы жили на Планерной. Часто ждала я Федю в аллейке над оврагом, гуляю, а сама молюсь: "Матерь Божия, помоги мне. Ведь я не знаю, как рожать. Ты же лучше знаешь, Ты мне помоги, чтобы я там не кричала, могла потерпеть. Тебе-то не было больно, а мне будет больно. Ты уж меня, не оставь, помоги мне".

А потом, когда рожала, как схватки начались, я про себя думала: "Ой, какой ужас, не буду больше рожать!" Схватки кончаются, думаю: "Как же это - не буду? Я же Федюшу люблю. У его мамы сколько детей, у моей мамы сколько - они могли терпеть, а я нет?" Схватки начинаются - и все снова. И эта борьба продолжалась все двенадцать часов, пока я рожала. А потом, когда родила, тут же все забыла. Вот какое счастье дает Господь! Когда родишь, присутствие Матери Божией настолько реально ощущаешь - не передать!

Помню, когда родила, встала, Федюша ко мне приехал. Зима, февраль месяц. Я в голубом халатике, косички две заплетены. Что мне тогда было: в девятнадцать я замуж вышла, в двадцать родила. В окошко смотрю - Федюша. Машет мне обеими руками, на дерево зачем-то полез, потом пишет на снегу огромными буквами: "Я тебя люблю! Спасибо за дочку!"

Мне на всю жизнь запомнилась его радость, когда он вез нас с Лизонькой из роддома. Я помню его восхищение, как он взял ее на руки, одеяло отодвинул, глянул, сам весь сморщился и говорит: "Ой, какой носик!" Я в машине впереди сидела, а он с Лизочкой сзади и всю дорогу говорил: "Ой, какой носик! Ой, какая маленькая! Ой, какая Лизочка!"

Имя Лизочке мы выбирали так. Я еще носила ее, и мы не знали, кто именно родится - мальчик или девочка, а удовлетворять свое любопытство, идти на УЗИ нам и в голову не приходило. Написали на бумажках те имена, что нам нравятся, закрутили их в трубочки. Вечером помолились, почитали Евангелие, а под Евангелие положили записочки - с одной стороны мальчики, с другой - девочки. Я вынимала девочек, он вынимал мальчиков. Он вытянул Владимира, я вытянула Елизавету. Это имя мы избрали в память о моей бабушке, папиной маме. А Владимир пригодился позже - когда родился, тогда и пригодился.

Причем, интересно, девять человек детей, казалось, можно бы привыкнуть к отцовству, а он каждому ребеночку так радовался! Он сам был как ребенок, умел радоваться как ребенок. Если приносил в дом какую игрушку, сначала сам играл в нее с тем, кому она предназначалась. И так заразительно, так искренне, настолько увлеченно катал машинки или показывал, как прыгает зайчик! Я думаю, в эти минуты он действительно становился ребенком, возвращался в свое детство. Он и смеялся как ребенок, не опасаясь, что будет выглядеть в глазах окружающих каким-то, может быть, слишком легкомысленным.

Он был такой замечательный папа! Вечером, накануне дня Ангела он служил вечернюю! Все было как обычно празднично, радостно, но с каким-то чуть заметным налетом грусти. Я ему потом говорила:

- Феденька, что с тобой? Ты как-то особенно сегодня служил, и акафист читал не так.

-А как?

- Не знаю, но не так, как обычно.

На следующий день я опять заметила, какую-то едва уловимую грустинку в его жестах, выражении глаз и даже губ. А вечером, сидит он за своим письменным столом уже в куртке, собрал портфель, взял с собой будильник, маленькую бумажную иконку Царицы Небесной, Ее Владимирский образ, сидит и говорит мне:

- Если бы ты знала, Галочка, как мне не хочется ехать! Но надо.

- Бедненький Федюшечка, как мне тебя жалко!

- Я не бедненький, я счастливый, - мельком взглянул на благословение о. Иоанна (Крестьянкина) и пошел к двери.

Как великую святыню хранил Федюша письмо от отца Иоанна (Крестьянкина) - благословение на служение Богу, присланное ему на рукоположение в иереи. К своим словам отец Иоанн приложил стихотворение епископа Никандра. Все эти годы, оно, переписанное на машинке было прикреплено к нашей божничке.

Ревнителю православия

Пусть ноги устали, болит твоя грудь,

И спину ты можешь едва разогнуть,

И пусть бы хотелось тебе отдохнуть,

Работы так много еще впереди.

Иди и буди!

Иди и буди ты уснувших людей,

Скажи им, что враг среди Божьих полей,

Их хочет засеять травою своей...

Когда лишь разбудишь, тогда отойди.

Иди и буди!

Иди и буди равнодушных людей,

Глаголом их жги вдохновенных речей,

Зови их к подножью святых Алтарей...

Буди равнодушных, их сна не щади.

Иди и буди!

Пока еще враг дожидает зари,

Пока не погасли совсем Алтари,

Пока не свалился - иди, говори...

Работы так много еще впереди...

Иди и буди!

Епископ Никандр Вятской Епархии

Утром 22 февраля, только мы успели позавтракать, звонит телефон. Я подхожу - отец Николай: "Матушка, крепись, держись, нет у нас больше Феденьки. Я сейчас приеду".

Вешаю трубку. Иду ... чувствую, словно что-то безвозвратно уходит из дома, как меняется привычная обстановка, а я не успеваю даже в след посмотреть...

Собрала всех деток, говорю, что папочка наш погиб - и сдерживать слезы нет сил. Но рядом дети, и надо держаться. Господь нас не оставит! Он не может нас оставить!

Мы стояли перед иконой с зажженной лампадой и молились: "Слава Тебе, Господи, за все!", и папочка наш в это время молился вместе с нами.