Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Россия, 1910-е гг.

Александр Спиридович

Великая Война и Февральская революция

К оглавлению

Том 1

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1914 год. - Война. - Первые дни после объявления войны - Взрыв патриотизма. - Разгром немецкого посольства. - Присоединение Англии. - Около В. Главнокомандующего. - Прием Государем Г. Совета и Г. Думы. - Сплетни о шпионах. - Аресты немцев в Петергофе. - Отъезд Верх. Главнокомандующего в армию. - Поездка Царской Семьи в Москву. - Новое в охране. - Что омрачило пребывание Государя в Москве? - Посещение Троице-Сергиевой лавры. Возвращение в Ц. Село. - Первые хорошие вести с войны. - Казак Кузьма Крючков. - Наша неудача в районе Мдава - Сольдау. - Сплетни. - Приезд из заграницы графа Витте. - Наши победы в Галиции и новый взрыв патриотизма. Возвращение Распутина. - Приготовления к путешествию Государя. - Организация охраны. - Моя поездка в Ставку Верх. Главнокомандующего.

Взрывом патриотизма ответила Россия на объявление нам войны. Речь Государя в Зимнем дворце, как электрическая искра пронеслась по России и всколыхнула всех. Петербург кипел. В Петергофе было как-то особенно торжественно спокойно. Мой начальник, вернувшись из Зимнего дворца, затребовал сведения о составе императорских поездов. Государь думал лично стать во главе командования армией. Но Совет Министров отговорил Его Величество и Верховным Главнокомандующим был назначен В. Кн. Николай Николаевич (21 июля). В столице, в военных кругах, это назначение приняли как должное. Петербург еще больше забурлил. Объявление войны Францией вызвало манифестации перед французским посольством. Толпы народа всякого звания и положения ходили по улицам с царскими портретами и флагами и пели "Спаси Господи люди Твоя". Кричали бесконечное ура.

22-го в газетах появились сведения, что немцы задержали на границе поезд с Императрицей Марией Феодоровной и Ее Величеству пришлось вернуться в Данию. Негодование было общее.

Появилось известие, как Вел. Кн. Константин Константинович должен был пешком перейти границу. Все бранили немцев. К вечеру я был послан в Петербург за всевозможными справками. Погода дивная, летняя. Невский полон народу. Было уже темно, когда я вошел в один из ресторанов и едва успел сесть, как кто-то вбежал с криком - громят немецкое посольство. Я поспешил туда. По Морской бежал народ, скакали извощики, неслись автомобили. Громадная толпа, с царским портретом впереди, шла к посольству. Слышались ругательства, угрозы по адресу Германии, Имп. Вильгельма.

Странное зрелище увидел я, подъехав к площади, где, на углу Морской, возвышалось суровое здание немецкого посольства. Толпы народа, вперемежку с извозчиками и автомобилями запрудили всю площадь и тротуары около посольства. Эскадрон конных жандармов удалял публику с тротуара посольства. Против здания, к стороне Исакия, горел громадный костер. Там копошились пожарные.

- Это жгут Вильгельмовские портреты - сказал подбежавший ко мне юркий молодой человек, и, прибавив, что скоро будет еще лучше, убежал.

Громадное здание посольства было освещено только внизу. Там бегали какие-то люди и выбрасывали в окна какие-то предметы. Скоро появился свет во втором этаже, затем и выше. Бегающие фигуры появились во всех этажах. Особенно суетилась там какая-то барышня в шляпке. Кипы бумаг полетели из окон верхнего этажа и, как снег, посыпались листами на толпу. Летели столы, стулья, комоды кресла... Все с грохотом падало на тротуары и разбивалось вдребезги. Публика улюлюкала и кричала ура. А на крыше здания какая-то группа, стуча и звеня молотками, старалась сбить две колоссальные конные статуи. Голые тевтоны, что держали лошадей, уже были сбиты. Их сбросили, с крыши и, под восторженное ура, стащили волоком к Мойке и сбросили в воду. Около, на тротуаре, стал городовой. Кругом меня все галдело. Галдела интеллигенция. А из посольства все летели, летели разные предметы. Раздававшийся от падения треск и грохот вызывал ура. Чем сильней был треск от разбитого, тем громче было ура и улюлюканье. Полиция только просила не ходить на тротуар посольства. Эскадрон стоял наготове. На площади был сам министр внутренних дел Маклаков, был и только что назначенный новый градоначальник князь Оболенский.

Вдруг пронеслось, что на чердаке громилы нашли труп убитого человека. То был русский, долго служивший в посольстве. В группе начальства заволновались. У эскадрона жандармов послышалась команда. Публику стали просить расходиться. Никто не слушался. Появилась пожарная машина, в толпу направили струю воды, с хохотом стали разбегаться. Я сел в экипаж и поехал телефонировать моему начальнику. По дороге обогнал большую толпу. Шли громить австрийское посольство, но полиция не допустила разгрома. Я доложил обо всем ген. Воейкову. Он просил меня остаться в городе до утра. Утром, едучи на вокзал, я проехал посмотреть на посольство. Жуткая картина. Колоссальное здание зияет разбитыми окнами. На крыше покосившиеся лошади. Их не сумели сбить. Тротуары завалены грудами обломков и осколков. Полиция не позволяет приближаться. Публика смотрит молча. Ходят на Мойку смотреть, где сброшены статуи.

23 июля стало известно, что Англия присоединилась к союзникам. Как-то сразу стало легче. Объявление нам войны Австрией уже не произвело никакого впечатления. Приняли как должное. Мобилизация наша протекала блестяще. У Верховного Главнокомандующего, который, пока, поместился на Знаменке у брата, кипела работа. Назначение ему начальником штаба генерала Янушкевича, в военных кругах было принято неуверенно. Ничем особенным генерал не отличался; и многие пожимали плечами. Я спросил было моего начальника, каково это назначение. Он пыхнул сигарой и сказал что-то нечленораздельное и зашагал, пуская дым по кабинету.

26-гo были собраны Государственный Совет и Дума. Государь принял их в Зимнем дворце. Выйдя с Вел. Кн. Николаем Николаевичем, Государь обратился к палатам с речью, которую закончил так: "Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах своей земли, но боремся за единокровных братьев Славян... Уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете мне перенести ниспосланные испытания, что все, начиная с меня, исполнят свои, долг до конца. Велик Бог земли Русской".

Полное энтузиазма ура было ответом Государю, после чего говорили председатели Голубев и Родзянко.

Последний говорил с большим подъемом и чувством. Государь был взволнован речами, горячо благодарил и закончил словами:

"От всей души желаю вам всякого успеха. С нами Бог". Государь перекрестился. Крестились присутствовавшие. Запели "Спаси Господи люди Твоя"... Все были взволнованы.

Государь вернулся в Петергоф очень довольный. Встреча Государя с народными представителями произвела на всех большое впечатление. Когда же узнали, с каким большим подъемом прошло первое заседание Думы, как горячо встретила Дума министра Сазонова, всем тало как-то увереннее. Так, по крайней мере, казалось в Петергофе. Царь, правительство, страна, в лице избранников, казалось, объединились в одном могучем патриотическом порыве: сражаться и победить.

В те первые дни войны как-то странно сильно стали говорить в Петербурге о шпионаже немцев. Имя графини Клейнмихель, у которой, будто бы, был политический салон, где немцы почерпали много нужных сведений, было у всех на устах. Рассказывали, что ее арестовали. Говорили, что уже даже расстреляли за измену бывшего градоначальника Д. Все это были досужие сплетни, вздор, но ему верили. Были даже очевидцы расстрела.

Ко мне приехал один из состоявших при Вел. Князе офицеров и просил сведений о проживающих в Петергофе немцах и об их арестах. Я направил его куда следует и помог чем мог.

А что же делало соответствующее отделение нашего Генерального штаба, спрашивал я работавших целую ночь у меня в канцелярии офицеров. Почему же оно дает вам эти данные, почему вы обращаетесь к нам, когда это совсем нас не касается? Почему? А знает ли оно - это учреждение, - что хозяином единственно приличной гостиницы в Петергофе - "Самсон" - уже 25 лет состоит немец? Что летом он справлял свой юбилей, на который из Петербурга приезжали чины немецкого посольства? А знает ли оно, что чуть не в каждом номере "Самсона" висит портрет Мольтке, Бисмарка или иного немецкого генерала? Офицер делал удивленные глаза. А знает ли ваше начальство, что постройкой железнодорожной ветки, что пойдет по берегу из Петербурга к Петергофу, ведают немецкие инженеры? Ну, так вот и доложите кому следует у Вел. Князя, закончил я свои справки. На Знаменке забили тревогу, благо Вел. Князь еще был там.

1-го августа ст. ст. Великий Князь отбыл на фронт. Едучи на вокзал, он еще раз заехал попрощаться к Государю.

3-го вечером Государь с семьей выехал в Москву. Того требовала традиция объявления войны. Для нас вопрос личной охраны Государя упрощался относительно русских, но усложнялся относительно немцев. Ожидать теперь нападения на Государя со стороны какой либо русской революционной группы не приходилось. Это было немыслимо психологически. Но, среди проживавших в России немцев, всегда мог найтись какой либо молодой фанатик, который, при общей повышенной нервозности, мог произвести покушение во славу своей родины. И вот, по этим соображениям, приехав в Москву за несколько дней до прибытия Государя, я говорил на эту тему с градоначальником, с военными властями и были приняты меры предосторожности, соответствующие новой обстановке. Тут, впервые, стало вырисовываться, не всегда ясное и определенное, отношение московских властей к немецкому вопросу в нашей внутренней жизни, что позже и повело к немецкому погрому в Москве.

4-го числа Государь с семьей торжественно въехал в Москву под звон колоколов, встречаемый еще с большим, чем раньше, энтузиазмом. Теперь в нем, как в единственном Верховном вожде, видели главное спасение родины и здесь, как нигде, выказалась вся неуместность присвоения этого титула, свойственного только Государю, Вел. Кн. Николаю Николаевичу. Это шло к умалению царской власти, к смешению понятий и послужило позже одной из побудительных причин принять в критический момент командование над армиями, принять эту власть Верховного Главнокомандующего в свои руки.

Блестяще прошел большой выход, прекрасны были речи, обращенные к Государю, но все, что делалось в Москве, не могло затмить тех минут, которые были пережиты в Зимнем дворце 20 и 26 июля. Встреча там Государя с народными представителями покрывала все. И все, что делалось в Москве, была только историческая традиция, лишенная прежнего политического значения. Было и обстоятельство, внесшее нотку горечи в то пребывание в Москве. Наследник был болен. Не мог ходить. На выходах его носил на руках казак-конвоец. В народе много про это говорили. И когда, как в сказке, прошел по устланным красным лестнице и помосту блестящий кортеж из дворца в Успенский собор и скрылся там, в толпе стали шептаться о больном наследнике, о Царице.

А та, бедная, не менее его больная нравственно, чувствуя на себе как бы укоры за больного ребенка сжав губы, вся красная от волнения, старалась ласково улыбаться кричавшему народу. Но плохо удавалась эта улыбка Царице, бедной больной Царице... И, теперь, после прохода шествия, народ по-своему истолковывал эту улыбку. И не в пользу бедной Царицы, так горяча и искренно любившей свою вторую родину и принесшей ей, того не желая, так много вреда. И когда, после службы, принимая доклады, я выслушивал немногословные, но выразительные фразы, которые слышны были в толпе про Царицу и "старца", нехорошее чувство закипало по адресу тех, кто провел его во дворец.

8-го августа Государь принял городских голов со всей России, собравшихся в Москву для разрешения вопросов о помощи раненым. Зарождался Союз городов, так много принесший потом хлопот правительству, так много принесший пользы и так много истративший бесконтрольно народных денег.

В тот же день Государь покинул Москву и отправился в Троице-Сергиевскую Лавру. Отслужили молебен, приложились к мощам Угодника. Архимандрит Товий благословил Государя иконой явления Богоматери преп. Сергию. Икона писана на доске от гроба Преподобного. Со времен Алексея Михайловича она сопровождала Государей в походах. Его Величество повелел отправить икону в Ставку.

Из Лавры Царская семья вернулась уже не в Петергоф, а в Царское Село.

Непохожая на прошлые года пошла жизнь в Царском Селе. Все было занято войной, все для войны. Повсюду в Царском устраивались госпиталя. Государыня работала в этом направлении не покладая рук. Выдвигались по новой работе новые люди. Говорили о блестяще проведенной мобилизации, что приписывали Сухомлинову и главным образом Лукомскому. Объявленный 3-го августа манифест к полякам поднял большие разговоры. Было не понятно, почему такой важный акт издан не от имени Государя, а Вел. Князем. Многие видели в этом умаление царской власти. Порицали Сазонова.

Объявление 10-го августа Японией войны Германии придало больше уверенности в окончательной победе. Это совпало с первыми хорошими вестями с фронта.

4-го и 5-го августа наши армии Северо-Западного фронта, 1-ая под начальством ген. Ренненкампфа и 2-ая ген. Самсонова, под общим управлением ком. фронтом ген. Жилинского, начали наступление на Восточную Пруссию. Делалось это по настойчивой просьбе французов. Надо было оттянуть наступавших на Париж немцев. Армия ген. Ренненкампфа стремительно вторглась в Пруссию и победоносно продвигалась вперед, сметая все на своем пути севернее Мазурских болот. Южнее Ренненкампфа наступал Самсонов, обходя болота с Запада. Стали приходить первые радостные вести. Прилетел слух о легендарных подвигах казака Крючкова. Дошли вести об отдельных подвигах гвардейской кавалерии. Конной Гвардии ротмистр барон Врангель, в конном строю, взял неприятельскую батарею. Но вскоре поползли и нехорошие слухи. В Петербург стали подвозить раненых. Заговорили, что в армии Самсонова что-то нехорошо. Ставка молчала, что увеличивало тревогу. И вот, стало известно, наконец, что армия Самсонова понесла поражение.

17-го, августа ст. ст. немцы окружили наши 13, 15 и часть 23 корпуса и взяли в плен до 90.000 ч. Пропал без вести ген. Самсонов. Говорили, что застрелился. Все эти сведения проникали от раненых и разными путями. Когда же появилось запоздалое сообщение Ставки, ему уже не верили. Над ним смеялись. И пошли разные вздорные сплетни. Стали болтать о какой-то измене ген. Ренненкампфа, стараясь этим объяснить наше поражение. Конечно, это был полный вздор. И уже тогда было заметно странное явление, которое неизменна продолжалось затем всю войну. Всякому вздорному слуху об измене в тылу как-то злорадствовали. Точно, если бы это и была правда, то измена-то вредила нам же, а не кому иному. Точно, если бы это и была правда, то, как будто, это не был наш позор.

Сильно стали бранить Генеральный штаб и вообще генералов. Бранили Ставку, что та, ради помощи французам, пожертвовала несколькими сотнями тысяч, заведомо зная, что наступление на Восточную Пруссию обречено на неудачу. А те, кто был против войны с Германией, выставляли случившееся, как первое доказательство их правоты. Заговорили о записке Дурново. Вернувшийся в Петербург Витте, не стеснялся говорить о безумии войны против Германии. Доказывал, что нужно с ней покончить. Это доходило до Государя и очень его сердило. Говорили о существовании у нас германофильской партии.

Между тем с Юга, из Галиции, шли радостные слухи. Армии Юго-Западного фронта (3-я, под начальством ген. Рузского, 8-ая - Брусилова, 4-ая - Зальца и 5-ая - Плеве) под общим управлением ген. Иванова, начав наступление с 5 по 10 августа, успешно продвигались по Галиции. После упорных боев противник стал отступать. 20-го был взят Львов. 30-го Австро-Германская армия уже стала отступать по всему Юго-Западному фронту. Определилась решительная наша победа. Имена ген. Брусилова и Рузского, как главных виновников победы, повторялись всеми. Хорошо говорили о генералах Лечицком, Плеве, Эверте. Овладение искони русскими областями Галиции, откуда упорно изгонялось все русское и откуда насаждалось новое немецкое украинофильство, подняло вновь взрыв патриотизма среди правой интеллигенции. Вновь вспыхнуло недоброжелательство ко всему немецкому. Все немецкое порицалось. С. Петербург был переименован в Петроград. Некоторые стали менять немецкие фамилии на русские. Штюрмер сделался Паниным, хотя все продолжали именовать его Штюрмером.

31-го августа приехал в Петроград Распутин. Он так энергично стоявший против войны, теперь говорил, что раз ее начали, надо биться до конца, до полной победы. Во дворце им были недовольны, к нему охладели; многие же дельцы, спекулянты, поставщики стали пользоваться им для проведения своих дел. Старец стал приобретать новое значение.

Ввиду предстоящих выездов Государя на фронт, Дворцовый комендант был очень озабочен выработкой состава императорских поездов, выяснением лиц и частей, которые должны сопровождать Его Величество. Все мы, подчиненные ему начальники отдельных частей, получили задания. Надо было их разработать. Генерал передавал, что число лиц свиты будет минимально. В связи с этим вопросом пошла внутренняя борьба. Естественно, что сопровождать Государя хотелось каждому. Государь же дал Воейкову соответствующие указания, которые Воейков не оглашал, но исполнял сугубо. И все обрушились теперь на генерала. Он же был непроницаем, как всегда, и делал свое дело властно.

Относительно моей части была утверждена инструкция, по которой в Императорском поезде Литера Б. будет находиться Начальник полк. Спиридович, его помощник и 25 человек младших чинов. Последние в форме. Было указано вообще, что во время войны все мои чины должны нести службу в форме. А так как все младшие чины были запасные нижние чины гвардии, армии и флота, т. е. подлежали призыву, то, по особому Высочайшему повелению, их служба во время войны сравнивалась с действительной. Это еще более приподняло дух отряда.

В половине сентября я выехал с генералом Джунковским в Ставку Верховного Главнокомандующего для ознакомления с новой обстановкой на случай царских поездок. Генерал же должен был выработать план охраны по железным дорогам, в чем главную роль играл Корпус Жандармов. В этих совместных служебных поездках генерал Джунковский, со многими взглядами которого на охрану я совершенно не был согласен, всегда оставался по отношению меня самым радушным хозяином его салон-вагона.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1914 год. - Ставка Верховного Главнокомандующего. - Положение на фронте. Первая поездка Государя на фронт. - Состав свиты.- В Ставке с 21 по 23 сентября. - Болезнь министра двора. - Поездка в Ровно. - В лазарете В. К. Ольги Александровны. - Посещение Холма и крепости Осовца. - Возвращение в Царское Село. Петербургские слухи и сплетни. - Смерть Румынского Короля. Начало войны с Турками. - Положение на фронте в первой поло вине октября. Наша победа. - Вторая поездка Государя на фронт. - Генерал Дубенский и лейб-хирург Федоров. - В Минске. - В Ставке. - Герои Ставки. - Лейб-гусары и Конная Гвардия. - Герои с фронта. - Поездка в Холм и Седлец. - Государь у раненых. - Возвращение в Ставку. - Посещение Ровно и Люблина. - Государь в крепости Ивангород. - Объезд полей сражения и доклад Генерала Шварца. - Жалобы на шпионство евреев и меры против них - Посещение Гродно и встреча с Государыней. - Посещение Двинска и возвращение в Царское Село. - Смерть от ран Князя Олега Константиновича.

С начала войны и до августа 1915 г. Ставка Верховного Главнокомандующего была расположена при железнодорожной станции Барановичи в нескольких верстах от Прусской границы в месте расквартирования до войны одной из железнодорожных бригад. Ряды солдатских бараков и офицерских домиков в порядке и просторно раскинулись среди сосновой рощи, соединяемые аккуратными дорожками. Деревянная церковь с колокольней придает поселку уютный вид. За ним тянется довольно густой сосновый лес. Вправо приткнулось полуеврейское местечко Барановичи, со всеми незатейливыми удобствами для солдат, для препровождения свободного времени (до войны).

Вглубь военного расположения, от главного пути шла подъездная ветка, на которой и жил сам Вел. Князь Николай Николаевич, его брат Петр Николаевич, Начальник Штаба г.-м. Янушкевич, генерал-квартирмейстер Данилов и еще несколько состоящих при Вел. Князе лиц. В поезде был вагон-ресторан, где столовались, за счет Вел. Князя, все жившие в поезде. Невдалеке от главного поезда стоял второй, в котором помещались прочие чины штаба. В бараках расположились канцелярии, а в красивом домике, где жил в мирное время командир бригады, поместилось Управление генерал-квартирмейстера.

Для военной охраны Ставки там находился л.-гв. Казачий. Его Величества полк, который в войну 1877 г. составлял конвой тогдашнего Главнокомандующего Вел. Князя Николая Николаевича Старшего. Для охраны по существу была команда агентов от Петербургского Охранного Отделения, под командой ротмистра Басова, подчинявшегося коменданту Ставки ген. м. Саханскому. В само же местечко было командировано довольно много чинов общей полиции для порядка в местечке, так что дело охраны можно было считать налаженным хорошо.

Ставка переживала тогда тревожные дни. На нашем Северо-Западном фронте было неблагополучно. В конце августа (8, 9 сент. н. ст.) немцы начали наступление и, после упорных боев, армия ген. Ренненкампфа (I) была отброшена из Восточной Пруссии и отступила к Неману. 10-го же армия отступила за Бобр и Нарев. Виновниками поражения считали Ренненкампфа и Главноком. Северо-Западным фронтом ген. Жилинского. Последний был сменен и заменен ген. Рузским. Его популярность по Галиции была очень велика. Она, к тому же, раздувалась либеральной прессой.

Семья Рузских по Киеву считалась на стороне общественности. Но были у генерала и враги, которые критиковали его поведение в Галиции и рассказывали про него всякие гадости.

С назначением Рузского положение на фронте изменилось резко, к лучшему. С средины сентября он перешел в наступление и немцы стали отступать по всему фронту. 20-го сентября войска 10-ой армии взяли с бою Сувалки и продолжали теснить противника к границе. То была большая наша победа. Это совпало с первой поездкой Государя на фронт.

20-го сентября Государь отбыл из Ц. Села в Ставку. Его сопровождали ехавшие в одном с ним поезде: министр Двора граф Фредерике, флаг-капитан Нилов, дворцовый комендант ген. Воейков, гофмаршал князь Долгорукий, начальник канцелярии министра двора ген. Мосолов, начальник военно-походной канцелярии Е. В. князь Орлов, его помощник полк. Дрентельн, лейб-хирург Федоров и военный министр ген. Сухомлинов. Про последнего говорили, что как ученый специалист и знающий хорошо, по прежним должностям в Киеве, Юго-Западный театр военных действий, он может быть очень полезен при поездке для Государя. Комендантом поезда был начальник дворцовой полиции полковник Герарди.

На час же раньше царского поезда шел двойник по внешнему виду, поезд "литера Б". В нем ехали: помощник начальника канцелярии министра двора барон Штакельберг, заведующий отделом печати той же канцелярии Суслов, их небольшая для поездок канцелярия, офицер конвоя Его. Вел. с несколькими казаками для встреч, офицер Собственного Е. В, полка с несколькими солдатами, два фельдъегерских офицера, заведующий царским гаражом г. Кегрес, получивший с войной офицерский чин, два чиновника канцелярии дворцового коменданта, а также Начальник Охранной агентуры, подведомственной дворцовому коменданту полк. Спиридович, с одним из его помощников и с командой из 25 чинов охраны. Комендантом этого поезда состоял полк. Ратко. Последний вагон нашего поезда составлял остроумно придуманный Кегресом вагон-гараж императорских автомобилей, где помещались и шоферы. Задняя стенка этого вагона, при надобности откидывалась и превращалась в сходню, по которой автомобили выходили из вагона и входили в него. По наружному виду этот вагон ничем не отличался от других вагонов поезда.

В 5 ч. 30 м. дня 21-го сентября императорский поезд плавно подошел к станции Барановичи, где Государя встретил Верховный Главнокомандующий, после чего поезд был переведен в сосновую рощу, влево от домика генерал-квартирмейстера. Левее, на другом пути, поставили и наш поезд "Литера Б". Часовые железнодорожного полка охватили широким кольцом район императорских поездов, поставили пропускные посты от частей дворцового коменданта и обрисовался район, за который отвечал уже наш генерал с подчиненными ему частями. Лил дождь, было холодно. Уныло шумел кругом лес.

Государь с Вел. Князем поехали в автомобиле в церковь. Просторный, барачного типа храм, был полон нижних чинов и офицеров. У подъезда Государя встретили Вел. Князья Кирилл Владимирович и Петр Николаевич, высшие чины штаба, группа офицеров. Отец Шавельский служил молебен. Впереди иконостаса была видна икона Божией Матери, привезенная из Троице-Сергиевской Лавры, о чем говорилось выше. После службы все разъехались по своим помещениям, а вечером Государь долго принимал доклад в поезде Верх. Главнокомандующего.

На следующий день в 10 ч. утра Государь один направился к домику ген. квартирмейстера. У крыльца Государя встретил с рапортом дежурный по штабу офицер, а на крыльце генерал Данилов. Там Его Величество занимался с Вел. Князем, начальником штаба и генералом Даниловым около двух часов. После доклада Государь принял приехавшего с фронта генерала Рузского и поздравил его своим генерал-адъютантом, а затем, до завтрака, гулял в лесу.

Вечером, после обеда, собравшись в нашем салон-вагоне, мы делились впечатлениями и новостями. Французы настойчиво просили нашего наступления. В Ставке весьма умеренно расценивали генерала Янушкевича, считали его даже неподходящим к занимаемой должности. О генерале Данилове говорили, как о большом работнике и только. Много толков подняло то обстоятельство, что к Государеву докладу утром не был приглашен военный министр Сухомлинов. Того не пожелал Вел. Князь. Ничего хорошего эти раздоры не предвещали. Вел. Князь продолжал свои интриги против Сухомлинова.

На следующий день с графом Фредериксом произошел легкий удар. Его болезнь во время войны была особенно нежелательна. Теперь он по должности командующего императорской главной квартирой получал особо важное значение. Он мог контр-асигнировать любое высочайшее повеление. И занимай эту должность человек здоровый во всех отношениях, многое впоследствии могло бы направиться иначе, чем это произошло. Граф лично понимал, что ему пора на покой, но его почтенная супруга настаивала на сохранении места, дававшего такое исключительное положение. Государь же не хотел удалением графа обижать его. Так все и оставалось по старому. С новым припадком положение ухудшалось.

В тот же день, 23-го, Государь выехал в Ровно, куда прибыли утром 24-го. В Ровно находился большой лазарет, которым заведывала Вел. Кн. Ольга Александровна. Великая Княгиня встретила Государя на вокзале и в одном автомобиле они поехали в госпиталь.

Вел. Княгиня была удивительная работница. По уходу за ранеными она ничем не отличалась от простых сестер милосердия в том отношении, что охотно исполняла всякую работу без исключения, чем приводила в большое удивление нижних чинов. Раненые ее обожали.

Осмотрев подробно госпиталь, побеседовав с сестрой, Государь в час дня уже выехал из Ровно и вечером прибыл в Холм, где находился штаб главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерал-адъютанта Иванова. По пути из Холма в Гродно Государь приказал остановиться в Белостоке и, в приготовленных заранее военных автомобилях поехал со свитой в крепость Осовец, которая, незадолго перед тем, выдержала мужественно страшнейшую бомбардировку. Поездка эта была организована генералами Воейковым и Сухомлиновым, неожиданно даже для Ставки и вооружила окончательно Великого Князя против военного министра.

Приехав в Осовец, Государь находился в поле обстрела неприятельской артиллерии. Восторг крепостного гарнизона, увидевшего Государя, не поддается описанию. Встретивший Государя перед крепостью генерал Шульман, комендант, не мог придти в себя от неожиданности, увидав Государя. Государь посетил церковь, пострадавшую при бомбардировке, один из фортов, смотрел гарнизон. При разговоре со священником спросил, было ли страшно при бомбардировке, тот ответил Государю:

"Никак нет, Ваше Императорское Величество. Только мне скучно стало, когда снаряды стали ложиться близь церкви и я пошел в храм."

Вернувшись в поезд очень довольным, Государь благодарил горячо Сухомлинова и Воейкова.

Продолжали путь на Гродно. Там Государь осмотрел форты и госпитали, затем проследовал в Вильно, где тоже осматривал госпитали и 26-го вернулся в Царское Село.

Верховный Главнокомандующий придавая особое значение посещению Государем Осовца, отдал о том приказ, в котором были такие слова: "Таким образом Его Величество изволил быть вблизи боевой линии. Посещение нашего державного Верховного Вождя объявлено мною по всем армиям и я уверен воодушевит всех на новые подвиги, подобных которым святая Русь еще не видала.,,

Вечером 27 сентября стало известно, что Князь Олег Константинович, служивший в л.-гв. Гусарском Е. В. полку, ранен. Князю шел 22 год. (См. также книгу ВК Гавриила Константиновича "В Мраморном дворце" на нашей странице - LDN). В мае 1913 года он окончил с серебряной медалью лицей и был зачислен корнетом в Гусарский полк. Как и вся молодежь, князь горел желанием схватиться с врагом, отличиться.

27 сентября, после полудня, вторая гвардейская кавалерийская дивизия наступала по направлению к Владиславову. В авангарде шли два эскадрона Гусарского полка. Проходя близь деревни Шильвишки, передовые части столкнулись с немецкими разъездами. Началась перестрелка. Князь. Олег стал просить эскадронного командира разрешить ему со взводом захватить неприятельский разъезд. Тот сперва не соглашался, но, наконец, отдал приказание. Князь Олег полетел со взводом преследовать немцев. Кровная кобыла Диана занесла князя далеко вперед. И, когда победа была уже достигнута, когда часть немцев была уже перебита, а часть сдалась, один из раненых немецких кавалеристов, лежа, прицелился в Князя. Раздался выстрел, князь свалился тяжело раненый. Раненого на арбе перевезли в Пильвишки, где он причастился. Затем повезли в Вильно, куда приехали на другой день в 10 час утра. Перевезли в госпиталь, где исследование раны показало начавшееся гнилостное заражение крови. Пуля, войдя в правую ягодицу пробила прямую" кишку и застряла в левой. Все-таки прибегли к операции. Оперировал профессор Цеге фон Мантейфель, помогали профессора Мартынов и Оппель, присутствовал, доставивший раненого, дивизионный врач Дитман.

Князь перенес операцию хорошо и, когда, днем, была получена телеграмма от Государя о пожаловании князю ордена Св. Георгия, он был счастлив и с гордостью показывал телеграмму профессору Оппелю. Генералу Адамовичу князь радостно говорил: "Я так счастлив, так счастлив. Это нужно было. Это поднимет дух.

В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома., Вечером, когда брат, князь Игорь, прочел полученную от Верховного Главнокомандующего телеграмму, раненый сиял. Ночью положение стало ухудшаться. С утра 29-го стал впадать в забытье. Около 3-х часов навестил раненого Вел Кн. Андрей Владимирович. Затем быстро, пошло на ухудшение. Начался бред. Силы падали. Стали давать шампанское.

Вливали в руку соляной раствор. Когда, вечером, приехали родители, князь узнал их и сказал: "наконец, наконец".

Великий Князь-отец привез крест Св. Георгия, деда раненого. Прикололи к рубашке. Раненый очень обрадовался, целовал крестик. Стал рассказывать, как была атака, но впал в забытье. Начался бред. Пригласили священника. Торжественная тишина. Чуть слышно шепчет священник отходную. На коленях у изголовья отец бережно закрывает глаза умирающему. Мать безнадежно старается согреть ему руки. В ногах, еле сдерживая рыдания, брат Игорь и старый воспитатель-друг. В 8 час. 20 мин. Князя не стало. Императорский Дом, в лице юного героя, принес на войну первую жертву родине.

3-го октября Князя похоронили в родном имении Осташево. Общество и пресса отнеслись очень тепло к смерти Князя. В нем видели начинающего большого поэта. Изданный Князем, к юбилею лицея в 1912 году, выпуск 4 "рукописей Пушкина", представляющий факсимиле гениального поэта, сохранившихся в музее лицея останется памятником о Князе Олеге.

В конце сентября пришло известие о смерти Румынского Короля. Он был фельдмаршал русских войск. Германофил. Теперь, с новым Королем, явилась надежда, что Румыния станет на сторону союзников. Наследником стал принц Кароль, которого некоторые так хотели женить на одной из наших Великих княжон.

Странное было уже и тогда настроение в Петрограде. Откуда-то шли сплетни, будто Государыня, и особенно ее сестра, переписываются со своими немецкими, родственниками. Будто Государь уже хочет заключить сепаратный мир. Эти сплетни настолько были лишены какого либо реального смысла, что надо было, лишь удивляться, как их могли распространять люди хорошего Петроградского общества. (Теперь, в 1940 г. сказали бы, что это были агенты пятой колонны). С фронта же шли слухи, что еврейское население чуть ли не сплошь занимается шпионажем. Это шло от строевых военных и авторитетно подтверждалось Ставкой. И все это переплеталось с выдумкой, будто Распутин играет в руку немцев, что было совершеннейшим вздором, вздором вполне доказанным, так как Распутин находился под зорким наблюдением трех компетентных учреждений.

Первая половина октября протекала в большой тревоге, Отвечая на нажим немцев, который стал обозначаться уже с конца сентября, на левом берегу Вислы, Ставка начала так называемую Варшавскую операцию. Из Галиции были переброшены на Вислу 9, 4 и 5 армии, занявшие фронт от Сандомира и почти до Варшавы. Они начали наступление, пытаясь перейти Вислу, но потерпели неудачу. Немцы помешали; и даже заставили 2-ю армию Шейдемана, защищавшую Варшаву, отступить на линию фортов. Теперь стали обвинять Шейдемана и Иванова. Ставка взяла руководительство операцией в свои руки. 1-го октября 2 и 5 армии, переданные под командование генерала Рузского, перешли в наступление. Немцы стали отступать. Наши наступали уже всем фронтом от Варшавы до Сандомира. Отступление немцев усилилось, за ними дрогнули и австрийцы, начавшие отходить от Сана, Наши армии наступали широким фронтом (до 400 верст) от Нижн. Буга до Карпат. Это была большая победа, окончательно определившаяся к 20-м числам октября, одержанная главным образом над германцами. Было чему радоваться.

Последний успех сгладил несколько негодование, вспыхнувшее от дерзкого по манере начала войны с Турцией. Ранним утром 16-го октября турецкий флот обстрелял Одессу, Евпаторию, Севастополь и Новороссийск, без объявления нам войны. На такой шаг турки пошли, конечно, только под влиянием немцев Манифест Государя о войне с Турцией нашел горячий отклик в обществе. Заговорили о Константинополе, о Св. Софии Вспоминали имена Скобелева, Гурко, Радецкого и других героев Турецкой войны 77-78 гг.

21 октября исполнилось 20 лет церствования Государя. Утром Их Величества приобщились Св. Тайн в Феолоровском соборе. День был яркий, солнечный. Через несколько часов императорский поезд унес Государя в Действующую армию. Его Величество сопровождали все лица первой поездки, кроме графа Фредерикса и Мосолова. Вновь был взят Н. П. Сабчин В поезде Литера Б был новый человек отст. генерал Дубенский, которому было поручено составление описаний поездок Государя. Его прикомандировали к канцелярии министра двора и в поездках он подчинялся непосредственно барону Штакельбергу. Купе генерала было соседним с моим, и мы стали сходиться с ним с первых же дней. Генерал внес в наше общество свежую струю извне. В первый же вечер, когда мы собрались после обеда в гостиной, Дубенский стал расспрашивать, что такое Распутин, почему он играет роль при дворе и т. д. Это было так неожиданно и странно коснуться именно этой темы, о которой мы никогда между собой не говорили. Стали ему разъяснять, что никакого влияния его нет, что все это сплетни и т. д. Но странно, в нашем поезде столкнулись два разных теперь начала. То же было и в царском поезде. Там чужое начало принес с собой лейб-хирург Федоров. Женатый на москвичке из купеческой семьи, он хорошо знал среду купечества и много говорил об этой силе, все более и более добивавшейся власти. Имена Рябушинских, Второвых, Гучковых и других москвичей пересыпались в разговорах с Федоровым. Много там было неясного, недоговоренного, что уразумелось только потом.

22 октября Государь прибыл в Минск и, осмотрев несколько госпиталей, выехал в Ставку, куда приехали к вечеру того же дня.

В Ставке царило приподнятое настроение. Отступление немецких армий по всему фронту считали победой, а на турецком фронте наши взяли Баязет. Заслугу по операциям против немцев приписывали Ставке. Вел. Князь, ген. Янушкевич и Данилов были награждены Георгиевскими крестами. Попутно поругивали за нерешительность командующего Юго-Зап. фронтом Иванова. Очевидно он был кончен. Он был стар.

24-го Государь смотрел свой Гусарский полк, а на следующий день Конную гвардию. Благодарил за подвиги. Раздавал награды солдатам и офицерам.

Вечером 25-го Государь выехал в Холм, куда приехал утром на следующий день, посетил собор и госпиталь Красн. Креста, который был переполнен ранеными в боях на Сане. Входя в палату, Государь обычно здоровался в полголоса и после ответа начинал обходить раненых по кроватям, останавливаясь и разговаривая с каждым. Просто и хорошо разговаривали солдаты, хотя и волновались от восторга. "Как же ты ранен?", спросил одного Государь. "Ручной гранатой, Ваше Императорское Величество". "А вы разве близко сошлись?" "Да вот маленько подальше, как Ваше Величество стоите передо мною".

Государь улыбнулся я подошел к следующему. Особо тяжело раненым Государь вручал Георгиевские медали, а некоторым кресты. Каждый крестился, принимая награду, целовал медаль иди крест, благодарил Государя. И с каким восторгом смотрели они на Государя. Один тяжело раненый в Холме настолько был слаб, что не мог поднести к губам крестик. Он попросил сестру. Та поднесла к его губам и он прильнул к нему со слезами. А пока Государь обходил какой либо госпиталь, лица свиты, от имени Государя, раздавали медали по другим госпиталям, посетить которые Государь не имел времени. Посетив Седлец, Государь 27-го. вернулся в Ставку. Было сыро и холодно. Туман полз по лесу.

28-гo вечером Государь выехал в Ровно и провел там 29-ое, посещая госпитали. 30-го прибыл в Люблин, посетил собор, несколько госпиталей, смотрел войска и после полудня прибыл в крепость Ивангород.

Мы с генералом Джунковским приехали, в Ивангород еще накануне, засветло и успели объехать с комендантом крепости Шварцем, только что произведенным в генералы, все те места, которые предполагалось показать Государю. В интересных рассказах молодого коменданта, грудь которого была украшена Св. Георгием за Порт-Артур, перед нами оживала вся героическая эпопея только что пережитая крепостью.

С 26 сентября по 13 октября крепость не только отразила три атаки, но и своим умелым огнем прикрывала наши геройские корпуса (Гвардейский и Кавказский), содействовала их переходу в наступление, поддержала их атаку и содействовала конечному успеху. Объезжая места тех удивительных сражений за Вислой, проезжая мимо, казалось бы, непроходимых болот, тех низин, которые проходили под беспрестанным огнем наши войска, чтобы выбить с высоких песчаных бугров и из сплошного леса немцев, невольно приходилось восхищаться, благоговеть перед доблестью русского солдата, русского офицера.

С воодушевлением рассказывал комендант про дружные действия всех родов войск. Там наша гвардия заставила отступить немецкий гвардейский корпус. Там наша крепостная артиллерия сделала то, что двинутая вперед пехота, сбивши врага, уже продолжала неустанно теснить его и наши войска дошли до Кракова. В Ивангороде со дня на день уже ждали известия о. взятии Кракова, как вдруг пришло известие, что войска наши остановились. Штурма Кракова не будет. Для овладения им будет сформирован отдельный корпус.

Все это рассказывалось Шварцем просто, без рисовки, без выставления себя на первый план, а наоборот, с подчеркиванием отличных действий других.

Государь приехал 30 октября после завтрака. Кроме начальствующих лиц, Государя встречал Вел. Князь Николай Михайлович. Как только Государь вышел из вагона, с крепости загремел салют и императорский штандарт взвился над крепостью, вместо обычного флага. Шварц отчетливо отрапортовал о благополучии в крепости, закончив словами:

"Атака крепости трижды отбита и неприятель трижды отражен".

Приняв рапорт, Государь пожал руку коменданта и сказал:

"Благодарю вас и гарнизон за доблестную оборону, в особенности крепостную артиллерию".

После представления начальников частей гарнизона, Государь сел в автомобиль со Шварцем и поехал в крепость. Государь расспрашивал про бои. Проезжая мимо дома коменданта, Государь вспомнил, как он жил в нем в 1892 году, будучи еще наследником, вместе с Императором Александром III, во время маневров, причем сказал:

"Как влечет меня всегда к тем местам, которые я посещал в детстве и молодости".

Среди шпалер геройского гарнизона Государь подъехал к собору. На паперти, с крестом, встретил протоиерей отец Иаков. Было отслужено краткое молебствие. Батюшка волновался и после молебна, обласканный Государем, не дал приложиться к кресту никому из сопровождавших Государя лиц. После выхода Государя из церкви это вызвало, со стороны военного министра замечание: - "Что же это вы, батюшка, нас всех крестом обошли?" Батюшка смутился, а затем, как-то вдруг нашелся, низко поклонился министру и проговорил восторженно:

"Ваше высокопревосходительство, простите. Но когда солнце всходит - все звезды меркнут".

Государь прошел на центральный пункт управления огнем крепостной артиллерии, где командир таковой подполковник Рябинин доложил на плане о расположении наших и неприятельских батарей, а Шварц сделал подробный доклад о всех событиях обороны. Осмотрев затем отнятые у немцев тяжелые орудия, снявшись группой с офицерами гарнизона, Государь поехал на линию фортов левого берега. Государь вошел в полуразрушенный снарядами костел фольварка Опатство, который был сравнен снарядами с землей. Ксендз начал молебен. А сырой ветер пронзительно гулял и гудел по заваленному кирпичами храму, придавая происходившему характер чего-то необычайного, театрального. Государь поблагодарил ксендза и сделал пожертвование на восстановление костела.

Осмотрев затем укрепления вокруг фольварка, Государь проехал на форт Ванновский, где слушал объяснения коменданта и инженеров. В это время Шварцу подали телеграмму. Государь спросил: "Ну, что там?" Шварц доложил, что генерал Алексеев сообщает ему о назначении, его инспектором инженеров особой армии, формируемой для осады крепости Краков.

"Очень рад", сказал Государь, "желаю вам и там вписать в нашу историю такую же светлую страницу, как вы это сделали здесь."

Уже совсем стемнело, когда Государь вернулся в поезд.

Шварц был приглашен к Высочайшему обеду. Государь продолжал расспрашивать про отдельные моменты обороны. После обеда, узнав, что на станции остановился поезд с ранеными, Государь посетил его, разговаривал с ранеными, раздавал медали. На другой день, с 7 утра Государь начал смотры Гвардейск. экипажа, крепостной артиллерии и других войск, раздавал награды и затем вновь объезжал места недавних боев. Государь спускался в окопы, осматривал блиндажи, смотрел места, где только груды развалин да торчавшие одиноко трубы указывали, что там были поселки, настолько все было сметено ураганным огнем. На одном таком пожарище Государь подошел к костру, у которого грелись двое крестьян и мальчик. Государь спросил, где их дом, откуда они. Один ответил, что дом сожгли немцы. "Они и собаку мою убили, а я за нее и пяти рублей не взял бы". "Чем же она мешала немцам?" Спросил Государь. "Да они думали, что я шпион, а она мне помогает".

Видя простоту Государя, крестьянин Осип Мазурек попросил Его Величество, чтобы ему дали более удобную землю под избу, чем та, где лежали только груды развалин. Государь обещал, о пока приказал выдать обоим пособия. Продолжая осмотр, Государь посетил вновь строившийся костел в Брженницах и дал денег на достройку, после чего вернулись завтракать. Вновь был приглашен Шварц. Также были приглашены подполковник Рябинин и командир моряков.

После завтрака осмотр продолжался до вечера. Уже при огнях вернулись в поезд. Перед обедом Шварц был приглашен в кабинет Государя. Подойдя к генералу, Государь взял его обе руки и сказал:

"Я еще раз хотел поблагодарить вас за доблестную одухотворенную оборону. Вот возьмите это на память". И, взяв со стола футляр с Георгиевским крестом на саблю, подал генералу, обнял и дважды поцеловал.

Уже в эмиграции, вспоминая это, генерал со слезами на глазах и дрожью в голосе, рассказывал мне про эти незабвенные для него минуты.

В 10 ч. вечера Государь покинул Ивангород.

При объездах фронта, из бесед с самими участниками боевых операций, Государь многое узнавал в ином свете, чем представляла ему Ставка. В армии очень не любили некоторых генералов Ставки и причины этого делались известны Государю. В последнюю поездку особенно много пришлось услышать про ту самую операцию, которой Ставка так гордилась и за которую высшие ее чины получили Георгиевские кресты.

Много пришлось тогда услышать про массовый шпионаж евреев в пользу немцев. Жаловались военные, жаловались обыватели. Приводились бесчисленные примеры. Под Ивангородом простые польские крестьяне безыскусственно рассказывали, как евреи шпионили и рассказывали, какая и где стоит часть и т. д.

Военные были озлоблены. Отдельные случаи обобщались. Вина отдельных изменников переносилась на все еврейское население. Евреев стали выселять из районов военных действий. Стали гнать внутрь России. В Ставку летели донесения и жалобы со всех сторон, и Ставка обрушилась на еврейство рядом строгих репрессивных мер. Душою их был генерал Янушкевич. Многим в тылу эти меры казались жестокими и несправедливыми, на фронте же часто их считали еще недостаточными.

1-го ноября в 10 ч. утра Государь прибыл в Гродно, а полчаса спустя туда прибыла Государыня с двумя старшими дочерьми. Была торжественная встреча на вокзале. После завтрака Государь осматривал форты. Погода была убийственная. Дул сильный холодный ветер. Государь, как бы не замечая этого, ездил с форта на форт и спокойно выслушивал доклады ген. Кайгородова. И здесь немцы были отбиты с большими потерями.

2-го ноября Их Величества посетили Двинск и осмотрели несколько госпиталей. В одном из них оказался пленный 74-х лет. Он был подводчиком. Государь приказал освободить его из плена немедленно. Старик, заливаясь слезами, упал перед Государем на колени.

Вечером того же дня вернулись в Царское Село.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1914 год. - В Петрограде. - Арест большевиков в Озерках. - Слухи с фронта - Третье путешествие Государя. - Отъезд в Ставку. - Что говорили в Ставке? Меры охраны при поездках Государя. - Посещение Смоленска. -Генерал Сандецкий. - Посещение Тулы. - На Тульском оружейном заводе. - Государь и рабочие. Государь в Орле. - Слова Государя об уходе за ранеными немцами. - Посещение Курска и его губернатор Муратов. - В Харькове. - Отъезд на Кавказ. - Общее впечатление от виденного.

На другой день, после возвращения, я был в Петрограде и наслушался самых невероятных рассказов в связи с войной, которые, тем более, казались нелепыми, т. к. мы только что вернулись с фронта, где все горело порывом вперед.

В Охранном отделении я узнал о предстоящем аресте большевиков. Начальником О. О. был Попов. Это был честный и трудолюбивый офицер, но весьма ограниченный. Казак, с хитрецой, любимец генерала Джунковского. Времена Судейкиных и Герасимовых прошли. Такие офицеры, заставлявшие дрожать революционное подполье, были не под силу теперешним возглавителям министерства внутренних дел. Молодой, несерьезный, но шустрый, министр Маклаков, передал дело борьбы с революцией всецело в руки своего помощника Джунковского. Последний же, в угоду общественности. боролся больше с Корпусом жандармов, чем с надвигавшейся революцией. И не даром, добившись права докладов Государю, он не доложил, в свое время, только одного: не доложил о том заговоре, который замышлялся против Государя и Царицы еще в 1915 году.

Работа большевиков в России во время войны началась с совещаний, созванных по приказу Ленина, Розенфельдом, он же Каменев, в Финляндии в Мустомяках. Там, по соседству, жил и Горький. 30-го сентября, у Каменева, собрались 14 большевиков и в том числе члены Гос. Думы: Бадаев, Муранов, Петровский и Самойлов. Каменев делал доклад по текущему моменту.

Большевики должны были вести борьбу против войны. Решено было созвать конференцию вначале ноября. Она и собралась в Озерках 3 ноября. На нее съехалось 11 членов большевицких организаций и члены Г. Думы: Петровский, Бадаев, Самойлов, Муранов и Шагов. Главную роль играл Каменев. Обсуждались знаменитые тезисы Ленина с их главным положением: "Лозунгами социал-демократии в настоящее время должна быть всесторонняя, распространяющаяся на войска и на театр военных действий, пропаганда социалистической революции и необходимость направить оружие не против своих братьев - наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран." Рекомендовалось организовать на местах и в войсках группы для пропаганды повсюду республик. Обсуждались и другие революционные вопросы.

По данным Московского О. О., 5-го ноября жандармерия арестовала конференцию, в том числе и пять членов Г. Думы.

Большевики были взяты с поличным, которого было вполне достаточно для осуждения арестованных по законам военного времени. Однако, к сожалению, этого сделано не было. Высшие военные власти, в угоду общественности, проявили необыкновенную мягкость к делу, высшие же представители Министерства внутренних дел, видимо, не понимали зловредности работы большевиков. О связи же их с немецким генеральным штабом не знали. Ведь главный осведомитель о большевиках (о чем рассказано во 2-м томе) был провален и разоблачен по профессиональному невежеству все того же генерала Джунковского. Судили большевиков лишь в начале 1915 года и присудили к весьма мягким наказаниям.

С фронта приходили то радостные, то нехорошие вести. Не знали, чему верить. 12-го распространился слух, что один немецкий корпус попал в мешок, а затем оказалось, что он прорвался и наши потеряли 80.000 пленными. Опять ругали Ренненкампфа.

18-го ноября Государь выехал в Ставку. Сопровождали все те же лица, только вместо Фредерикса ехал граф Бенкендорф и дежурным флигель-адъютантом взяли графа Д. С. Шереметьева. Граф был один из немногих друзей детства Государя. Он был пожалован во флигель-адъютанты еще в 1896 году. На следующий день приехали в Барановичи. Настроение было тревожное. Государь целый день занимался с Вел. Князем и его помощниками. Мы же, в нашем поезде, почерпнули тогда следующие сведения из непосредственных источников.

1-го ноября армии Сев.-Западного фронта должны были начать дружное наступление, о чем и был отдан приказ Рузского, но за неготовностью 4-ой армии наступление замедлилось. Немцы сами перешли в наступление, оттеснили три наших корпуса и сделали прорыв на Лович. У нас началась перегруппировка армий предполагалось общее наступление 5-го, но немцы заставили отступить 2-ю армию Шейдемана, а затем отступила 2-ая Ренненкампфа, (1?) образовался разрыв в несколько десятков верст.

Немцы устремились в прорыв, оттеснили 2-ую армию на юг, к Лодзи и стали ее окружать. 7-го связь 2-ой армии с 5-ой и со штабом фронта была прервана. Положение было критическое. В тылу начиналась паника. Положение могло быть поправлено ударом 1-ой армии Реннекампфа, но она шла на помощь очень медленно, несмотря на приказания генералу.

К счастью, 8-го ноября армия Плеве помешала немецкому обходу у Тушина Рогова, а 9-го, подоспевшие, наконец, части 1-ой армии взяли с боя Стрыко и Брезины и заставили немцев разорвать кольцо, окружавшее нашу 2-ую армию у Лодзи. Немцы сами попали в петлю, будучи обойдены. Своевременный подход армии Ренненкампфа мог принести полную им катастрофу, чего в Ставке и ждали. Немцы кидались во все стороны и, наконец, в ночь на 11-ое прорвались, отняв у 6 Сибирской дивизии Березин. Наши перешли в наступление, преследовали противника. Это был большой успех, но не тот, который мог бы быть, если бы Ренненкампф выполнил то, что от него требовали. Его обвиняли открыто и он был отчислен от командования армией. Государь подписал о том приказ в поезде 18-го ноября.

За два дня до этого, в Седлеце, состоялось совещание Вел. Князя с командующими фронтами, их начальниками штабов Янушкевичем и Даниловым. На совещании выяснилось: некомплект людей, офицеров, потеря большого числа винтовок, недостаток снарядов. Жестокая действительность разрушила все предположения и расчеты нашего генерального штаба. Совещание решило прекратить наступление и закрепляться на зимние позиции. Таковы были сведения из первых рук. Теперь стали понятны краткие сообщения Ставки, которые так интриговали своею туманностью публику и те противоречивые сведения о мешках, которые так волновали Петроград.

В тот же день, поздно вечером, императорские поезда отправились на Смоленск. Предполагалось посещение нескольких городов и поездка на Кавказ. Государь уезжал с фронта с большой неохотой. Положение казалось неустойчивым и Его Величеству хотелось быть ближе к фронту. Ставка же желала обратного.

При поездках Государя по разным городам мне часто приходилось спешить заранее в данный город с нарядом охраны. Или же приходилось высылать вперед одного из помощников. Приехав в город, мы являлись губернатору и работали как бы под его главным начальством, но по нашим инструкциям. Относительно того, какие места Государь посетит, эта программа утверждалась Государем в поезде, по представлению Дворцового коменданта, которому проект пожеланий присылали губернаторы. Выезжал обычно вперед и генерал Джунковский. Его присутствие устраняло много праздных вопросов на местах, но не нравилось лицам свиты. Он тоже был в свите. Частое его представление Государю не нравилось. Говорили, что его место в Петербурге. Ему тонко намекали об этом, но он слишком был самоуверен, В Смоленск мы приехали с ним вместе, где его присутствие, при молодом и неопытном губернаторе, было очень кстати.

В 2 часа дня 20-го ноября Государь приехал в Смоленск. Древние кремлевские стены невольно обращали взор к далекому прошлому. Встреченный на вокзале Командующим войсками Московского В. Округа Сандецким и депутациями от сословий, которые поднесли много денег на нужды войны, Государь проехал в Успенский собор. Выслушав краткое молебствие, приложившись к чудотворной иконе Божией Матери - Одигитрии - и осмотрев достопримечательности собора, Государь посетил четыре больших госпиталя. Они были полны ранеными в последних боях. Государь подолгу беседовал с офицерами и солдатами. Много говорил с 13-ти-летним мальчиком, который вел себя геройски, помогал солдатам в боях. То был сын 21 Сибирского полка Сергей Барамзин. Скромный, худенький, бледный, он мало походил на героя, а был таковым.

Уже стемнело, когда Государь вернулся. Город был иллюминован. Двинулись дальше. Много говорили тогда про генерала Сандецкого. Он подтянул свои войска, что многим не понравилось. Не понравилось и Вел. Кн. Елизавете Феодоровне. Его назначили в Казань. Вообще, хотя в Москве и считалось, что Вел. Княгиня ушла от мира, но, в действительности, ее вмешательство в дела мирские было постоянным.

21-го утром прибыли в Тулу. Депутации поднесли много денег. Дворянство 40 тысяч. Улицы были полны народу. Был праздник Введения во Храм и Государь, проехав в собор, прослушал всю обедню. После отправились на тульский оружейный завод, основанный еще Петром Великим. Несмотря на праздник, завод работал полным ходом. Выделывали пулеметы.

Встреченный, кроме начальства, депутацией от рабочих, с хлебом-солью, Государь обошел все мастерские. Государь останавливался у станков, расспрашивал рабочих о выделке ими частей оружия, был очень доволен ответами, благодарил рабочих и начальство. Государь посетил заводской лазарет, содержавшийся на средства рабочих, и вернулся в поезд к завтраку. Было много приглашенных. После завтрака Государь посетил несколько госпиталей и в дворянском принял дворян.

В 7 часов вечера императорский поезд тронулся дальше под звуки гимна и крики ура.

22-го ноября в 8 час. утра прибыли в Орел. Вновь многочисленные депутации. Крестьянин, подносивший хлеб-соль оказал: "Твои орловские крестьяне готовы отдать на нужды войны хлеб до последнего зерна и все достояние... Спаси Тебя Христос!" И крестьянин в пояс поклонился Государю. Эти немногие слова произвели большое впечатление. Государь проехал в собор и оттуда в госпитали. В одном из них находилось много немцев. Государь не пошел в их палаты, но сказал старшему врачу:

"Надеюсь, что не делается никакого различия в содержании раненых и мы не поступаем так, как наши противники", и прибавил: "Да будет им стыдно." Около 12 час. Государь вернулся в поезд, который отошел на Курск.

Я приехал в Курск часа за два до прибытия Государя. Мои наряды с помощником были уже на местах. Представился губернатору Муратову. Я поехал проверять наряды. Массы народа заполняли улицу проезда, но все стояли за протянутыми канатами. Зная, что это не понравится Государю, я, именем губернатора, приказал убрать их. В 3 часа приехал Государь. Встреча и проезд в собор прошли особенно торжественно при необыкновенном подъеме. Посетив пять госпиталей, Государь обратил внимание на широкую постановку в губернии дела помощи раненым. Курское (земство на оборудование своего госпиталя пожертвовало миллион рублей. (400 кроватей). Дворянство - 75.000, крестьяне, участники кредитных товариществ - 60.000. При посещении последнего госпиталя к казаку, державшему пальто Государя, подошел крестьянин и спросил: "А какое пальто Государя", "Вот это", отвечал казак. Крестьянин взял край пальто, поцеловал перекрестившись и заплакал.

Около 8 час. вечера поезд отошел при криках ура. Задержавшись на час, я видел восторг толпы на вокзале, видел слезы радости. Растроганный губернатор подошел ко мне и торжественно поблагодарил меня за охрану и расцеловал меня. Я, признаться, растерялся, так это было неожиданно. За снятие веревок он особенно благодарил меня. Мы не раз, в нашем поезде, вспоминали затем эту встречу Государя в Курске. Помимо порядка наружного, там было что-то неуловимое хорошее, невесомое. Муратов, которого считали ультраправым, был умный человек, прямой, энергичный. Государю очень понравилось, что он был в гражданской форме, а не в военно-походной, в которую одевались тогда многие статские, не имевшие на то никакого основания и увешивавшие себя амуницией и даже револьверными кобурами. Многих называли "Зем-Гусары".

В 9 час. 23-го ноября, в воскресенье, Государь прибыл в Харьков. После обычно торжественной встречи и, помолившись в соборе, Государь проехал в лазарет, устроенный в клиниках университета и еще в госпиталь. Харьков поразил широкою постановкою дела призрения раненых. В городе было устроено 96 госпиталей на 10.000 кроватей, а в губернии еще 180 на 19.000 раненых. После завтрака, с приглашенными от города, Государь посетил лазарет Совета съезда горнопромышленников Юга России. Председатель съезда фон Дитмар доложил Государю, что в ознаменование приезда Его Величества, Съезд жертвует на нужды раненых один миллион рублей. Государь горячо благодарил за щедрый дар. Посетив затем распределительные пункты для раненых на вокзале, Государь прошел в поезд. Дебаркадер был заполнен публикой. Оркестр учащихся играл "Славься".

Публика пела с оркестром. Когда поезд тронулся, раздался национальный гимн. Все пели с оркестром. Настроение было настолько приподнятое, что когда поезд скрылся, отслужили на вокзале молебен и послали Государю телеграмму. На нее губернатору был прислан ответ:

"Благодарю вас и поручаю передать всем собравшимся после моего отъезда на молебствие мою благодарность за добрые пожелания. Сохраню самое лучшее воспоминание о. посещении Харькова, столь тепло меня встретившего и оказавшего так много забот о доблестных наших раненых воинах. Николай".

Из Харькова поезд шел на Кавказ. Впечатление от посещенных городов было самое лучшее. Не говоря о горячем приеме Государя, всюду чувствовался высокий патриотический подъем, все кипело энергией. Вера в успех и победу были полные.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1914 год. - Поездка Государя на Кавказ. - Наместник Кавказа граф Воронцов-Дашков. - Государь в Екатеринодаре. - Казачий Круг. - В женском институте. - По пути к Дербенту. - В Дербенте. - Кавказская простота. Встреча в Баладжарах. - Приезд в Тифлис. - Посещение соборов и мечетей. Государь и Муфтий Гуссейн Эфенди Гаибов. - Государь у Наместника. - Генерал Мышлаевский. - Второй день. - Третий день. - Государь у дворян. - Четвертый день. - Прием депутаций со всего Кавказа. - Царь и юнкера. - Прием Государя городским самоуправлением. - Поездка на Кавказский фронт. - В крепости Каре. Слова Государя об укреплении Карса. - В Сарыкамыше. - Поездка в Меджингерт. На границе с Турцией. - Царский смотр героям. - Опасный обратный путь в Сарыкамыш. - Возвращение. - Остановка в Дербенте. - Владикавказ. - Остановка в Ростове на Дону. Прощальная телеграмма Наместнику. - На Кавказском фронте спустя две недели.

Наместником Кавказа был член Государственного Совета, генерал-адъютант граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков.

Прослушав лекции в Московском университете, граф начал службу в Конной Гвардии еще при Императоре Александре II. Он был флигель-адъютантом, участвовал в Туркестанском походе, за что имел крест Св. Георгия, командовал лейб-гвардии Гусарским Его Величества полком и во время Русско-Турецкой войны 1877-1878 г. командовал кавалерией в Рущукоком отряде Наследника Цесаревича Александра Александровича.

Граф был дружен с покойным Наследником Николаем Александровичем и после его преждевременной смерти стал другом Наследника Александра Александровича. С воцарением Александра III, граф был назначен Начальником Охраны Его Величества, а с августа 1881 года и министром Императорского Двора, каковую должность занимал в течение всего царствования Александра III. Государь любил графа. Императрица Мария Феодоровна рассказывала старшей дочери графа, графине Александре Илларионовне, что однажды она читала такую запись в дневнике своего августейшего супруга: "Сегодня был у меня дорогой Илларион Иванович. Каждый раз, когда я его вижу, у меня становится светлее на душе".

С годами дела Министерства Двора как бы уже не удовлетворяли графа. Его широкий государственный ум требовал большего размаха.

В тогдашнем Комитете министров голос министра Двора имел первейшее значение. На него равнялись. Он был как бы первый министр, дававший тон министрам, как знающий намерения и пожелания Государя.

Оставшись министром Двора и после воцарения Императора Николая II, граф просил об увольнении его после Ходынской катастрофы, но Государь отклонил эту просьбу. Граф отпросился в деревню, где и жил до окончания расследования. Однако, и в это время, собираясь в путешествие по России и за границу, Государь просил графа сопровождать его.

Летом 1897 года граф был назначен членом Гос. Совета, а на его место был назначен его однополчанин барон Фредерикс.

На эту смену оказала влияние молодая Императрица, с которой граф не сходился по некоторым хозяйственным вопросам, связанным с расходами и, кроме того, говорили, что у Императрицы не могло не остаться по адресу графа некоторой горечи за неласковый прием ее в 1889 году, в чем, правильно или неправильно, но обвиняли позже и графа, и его супругу. И даже вспоминали это много позже, когда престарелая графиня так красиво и мужественно встала на защиту Императрицы зимою 1913 года против некоторой группы русской аристократии, о чем будет сказано в своем месте.

В 1905 году граф был назначен наместником на Кавказ. Он принес туда весь свой обширный житейский и государственный опыт и по всем своим личным качествам как нельзя больше подходил к новому посту. Это был поистине большой боярин, действительный вельможа, оставшийся на службе государевой, несмотря на свои несметные богатства. Знавши Государя Николая Александровича с колыбели, носивши его некогда, в буквальном смысле, на руках, старый граф перенес на молодого монарха всю любовь верноподданного с оттенком отеческой нежности человека много более старшего его по годам. Государь же питал к графу особое уважение и любовь, согретую теплыми детскими воспоминаниями; ведь Государь рос и играл с детьми графа. И это чувство не ослабевало к графу до самой его смерти. Смотреть край и войска, порученные этому замечательному человеку-вельможе и ехал теперь Государь Император.

В 1 ч. дня 24-го ноября Государь приехал в столицу области Кубанского Войска - Екатеринодар. Наказной атаман генерал Бабич, депутации, среди которых была даже депутация от англичан, проживавших в Области и почетный караул казаков с юбилейным войсковым знаменем и хором музыки, встречали Государя. Все по-особому, не как везде.

Приняв встречи, пропустив казаков церемониальным маршем, Государь с атаманом в автомобиле медленно направился в собор. Масса народа стояла по пути. За автомобилем скакал взвод казаков. Около собора собрался Войсковой "Круг". Старые знамена и значки, бунчуки и перначи Запорожцев, грамоты, жалованные казачеству (Черноморскому и Линейцам) и даже мундир, пожалованный Императором Александром II - все эти реликвии были вынесены в Круг на встречу Державному Хозяину земли Русской. Государь был в Кубанской форме. А кругом теснилась несметная толпа женщин, детей-казачат и глубоких стариков. Понаехали со всей области. Все взрослое, молодое было на войне. После молебна в соборе, Государь посетил два госпиталя, Женский Мариинский институт и Сиротский приют.

Институтки встретили Государя гимном "Боже Царя храни", а затем лихо спели старую казачью песню:

"Засвистали казаченьки в поход сполуночи,

Заплакала Марусенька свои ясны очи..."

Как к месту, как по моменту подходила теперь эта песня и какой грустью отдались ее последние слова уходящего на войну казака:

"Не плачь, не плачь Марусенька, не плачь не журися,

Той за свово миленького Богу помолися..."

Юные красавицы проводили Государя с неподдельным горячим восторгом.

В 5 час. Государь отбыл из Екатеринодара. Путь лежал через Терскую область и Дагестан, в обход кавказского хребта, мимо Каспийского моря и через Баладжары на Тифлис. На следующий день мой сосед по купе, генерал Дубенский разбудил меня спозаранку, говоря, что грешно спать, когда настолько хорошо то, что мы проезжаем. И действительно, погода была дивная, весенняя. Справа виднелись кавказские горы, слева расстилались степи. Проезжали Терскую область. На каждой маленькой станции было полно народа, детворы. Все махали папахами, платками, шапками, кричали ура...

Гуссейн Эфенди Гаибов, глухой старец 85 лет со слуховым аппаратом в руках, который он, в ожидании Государя, в волнении то и дело прикладывал к уху, встретил Государя во главе духовенства своего толка и сказал краткую речь. Это было при входе. Государь подал старцу руку и прошел в утопавшую в коврах мечеть. Древний муфтий был так растроган встречей с Государем, его лаской и вниманием, что поднял руку и, показывая ее окружающим, повторял: "Это ведь не шутка. Сам Государь подал руку. Это ведь не шутка".

Посещение Государем мечетей в узких восточных улицах, где едва проезжал автомобиль, произвело огромное впечатление на туземное население. Оно горячо обсуждалось простым народом.

Объехав храмы, Государь проехал во дворец. Его Величество прошел в комнату, где лежал больной Наместник и долго у него оставался. Во дворце разместились из свиты только: граф Бенкендорф, Воейков и граф Шереметьев (флигель-адъютант, зять Наместника). Всей свите во дворце места не хватало и на вопрос графа, кого в числе трех поместить там, Государь назвал именно этих лиц.

После завтрака Государь посетил три лазарета с ранеными и вернулся во дворец, где долго принимал доклад о положении на Кавказском фронте. Перед дворцом же, как лавина, переливался народ. Вечером же, когда окна дворца осветились, толпы народа все гуще и гуще заполняли площадь. Во дворце шел обед, а перед дворцом народ ожидал чего-то.

После обеда, перейдя в белый зал, выходивший на площадь, Государь слушал казачий хор песенников Наместника. Хор отлично исполнял казачьи песни. Государю особенно понравилась одна старая песня Запорожцев. Их взяли Турки в плен. И пленные казаки гребут на галерах и поют об утерянной воле. Песня плакала но далекой родине. Уже после Государь вспоминал об этой песне.

Во время концерта Государь разрешил ввести группу туземцев простолюдинов музыкантов-Дудукчи. Их ввели во главе с городским головой Хатисовым. Старший из них обратился к Государю с приветствием и благодарил за то, что Государь принял их - представителей простого народа, по старому кавказскому обычаю. Другие поднесли Государю кавказские фрукты и сласти "табахами". Затем "дудукчи" стали играть. Один забил в барабан, другой во что-то вроде бубна, а несколько человек принялись поочереди плясать кавказские танцы: "кинтоури", "лезгинку" и "узардары". Государь с любопытством смотрел на необычайное зрелище, ласково поблагодарил туземцев и затем подошел к раскрытому окну. Толпа на улице загремела ура. В воздух полетели шапки, папахи. Государь кланялся. Восторг был неописуемый.

Вечером лица свиты, которым не хватило места во дворце, поместились в той гостинице, где помещался и я. Князь Орлов, не зная истинной причины происшедшего, стал обвинять в интриге Воейкова. Когда все разъяснилось, он не преминул пройтись по адресу графини Воронцовой, называя ее Екатериной Великой за великолепие ее приема Государю. Князь не лишен был остроумия, за что его некоторые и не жаловали.

Вечером князь Орлов уже знал подробно насколько растерялся в те дни войны помощник Наместника по военной части генерал Мышлаевский. Командуя фронтом, он сидел в Тифлисе и доказывал Наместнику чуть ли не необходимость эвакуации Тифлиса. Такое паникерство не соответствовало ни положению на фронте, ни геройскому настроению войск. Но Мышлаевский был в панике. Наместник не разделял мнения своего помощника и оставался спокоен. Он был болен. Лежал. Приезд Государя и его спокойствие явились новым холодным душем для Мышлаевского. Ему были даны энергичные инструкции и он поневоле был принужден выехать на фронт. Генералу Мышлаевскому и его окружению приезд Государя был весьма неприятен. При больном Наместнике, когда Ставка была так далеко, было так спокойно. И вот приезд Государя нарушил этот покой. Вокруг Наместника и его помощника забурлило. А князь Орлов все собирал и собирал сведения, что и как делалось в Кавказской армии.

На второй день, 27-го утром состоялся высочайший прием воженных и гражданских чинов, представителей дворянства, городского самоуправления, купечества, крестьянства. Это был день праздника 17-го драгунского Нижегородского полка и Государь, как его шеф, был в полковой форме. После завтрака Государь посетил три лазарета с ранеными, много говорил с ними, многим дал награды. Вечером же, перед дворцом, состоялась грандиозная манифестация учащихся всех учебных заведений Тифлиса с оркестрами музыки, фонарями и флагами, обратившаяся вскоре во всенародную. Государь несколько раз подходил к раскрытому окну, кланялся. Овации продолжались до полуночи.

28-го ноября утром Государь посетил военный собор, военный музей или Храм Славы, мужскую гимназию, женский институт и епархиальное училище. После завтрака был принят экзарх Грузии Питирим, приобретший позже такую известность. Он благословил Государя образом от себя и от Миссионерского просветительного, братства, причем присутствовала председательница общества графиня Воронцова-Дашкова. Приняв затем депутации от молокан, Государь осмотрел подробно, склад Ее Величества во дворце, которым руководила сама графиня. Все работы были в полном ходу.

Подробным осмотром Государь, видимо, хотел доставить удовольствие хозяйке, которая по праву гордилась своим учреждением. Затем Государь посетил кадетский корпус и реальное училище, где были депутации от всех, вообще, учебных заведений Тифлиса.

В 5 час. Государь прибыл на чашку чая к дворянам. Прием этот был устроен в роскошном особняке Е. И. Сараджевой. Весь цвет кавказского дворянства был там. Среди местных красавиц, - а их было много, - выделялась княгиня Дадашкелиани, рожденная Гамкрелидзе. Среди гостей была и графиня Воронцова и экзарх Грузии. Государь обходил все залы, слушал музыку, очаровал всех простотою обращения и особенно тех, с кем разговаривал. В комнате, где был сервирован царский стол, Губернский предводитель князь Абхази поднес Государю огромный турий рог, оправленный в серебро, с надписью по грузински: "Великому Государю нашему Грузинское дворянство, 28 ноября 1914 года". Государь горячо благодарил и видимо был очень доволен. После чая Государь вышел из столовой и в одной из зал предводитель дворянства поднес Его Величеству бокал с кахетинским вином и провозгласил за Государя здравицу.

Государь сказал: "Сердечно благодарю вас за ваш радушный прием и от всей души пью за здоровье и процветание Тифлисского дворянства и за ваше здоровье, господа". Ура было ответом Государю, а оркестр играл "мравал-жамиер".

Государь подошел к музыкантам и просил исполнить известную грузинскую патриотическую песню: "самшобло" (родина). Оркестр исполнил ее вместе с хором. Прослушав затем еще несколько музыкальных и вокальных номеров, поблагодарив горячо хозяев и, поручив поблагодарить госпожу Сараджеву, Государь отбыл во дворец. Был седьмой час. Разъезд гостей начался много позже.

Приезд Государя в Тифлис всколыхнул весь Кавказ с его глубоких ущелий до снеговых вершин. Отовсюду стекался народ повидать Царя, присылались депутации из самых глухих мест Кавказа. И на 29 ноября с 10 ч. утра Государь принимал депутации от всех сословий всех народностей: от русских, молокан, грузин, армян, ишавов, хевсур, тушинов, осетин, мусульман Тифлисской и Елизаветпольской губерний, от горцев, от православных, сирийцев, католиков, лютеран, евреев Тифлиса и от горских евреев. Государь медленно обходил депутацию за депутацией, выслушивал приветствия, принимал подношения и отвечал каждой депутации отдельно, что производило большое впечатление. На этом приеме более наглядно, чем когда либо, особенна осязательно выяснилось, что для Русского Царя нет различий среди его подданных. Ему все одинаково равны, без различия положений, сословий, национальностей и религий.

Затем Государь посетил епархиальное женское училище и Военное училище. Юнкерам Государь сказал удивительную речь, проникнутую чисто христианской любовью. Через два дня юнкера становились офицерами. Училище представилось образцово. Государь благодарил и юнкеров, и офицеров.

В два с половиной часа Государь принял Католикоса всех армян.

Наместник вел политику благожелательную всем национальностям. Прием Государем Католикоса как бы подчеркивал правильность этой линии.

В шестом часу Государя принимало городское самоуправление в залах Артистического общества.

Городским головою был А. И. Хатисов, близко соприкасавшийся с революционной организацией Дашнакцутюн. Кое-кто интриговал против него, но Государь не желал никого обижать и банкет был введен в программу. Встреченный при входе Хатисовым, Государь прошел в зал. Хор и оркестр исполнили "Боже Царя храни". Ура неслось навстречу. Гимн повторили три раза. Государь беседовал с гласными, принял от Хатисова альбом с видами Тифлиса, и, в ответ на речь его сказал:

"Благодарю древний город Тифлис за горячий прием, который я встретил в стенах этого дома. От души осушаю бокал за население Тифлиса и за ваше здоровье, господа".

В седьмом часу Государь вернулся во дворец и в десять отбыл на фронт Кавказской армии, будучи в самом хорошем настроении от всего, что видел и слышал в Тифлисе.

Государь ехал по главному направлению, которое вело в Турцию: Тифлис, Александрополь, Каре, Сарыкамыш, Меджингерт, линия границы, Завинский перевал, позиция Ардост Баба и далее Эрзерум. По этому пути, начиная от Карса, уже были разбросаны наши войска и их тыловые учреждения, принадлежащие к Первому Кавказскому корпусу, которым командовал генерал Берхман. Главные же силы корпуса, перейдя с началом войны границу и отбросив турок, занимали позицию Дартос Дели-Баба, имея перед собой сильный 11-ый турецкий корпус, прикрывавший Эрзерум. 11, 10 и 9-ый турецкие корпуса составляли армию, оперировавшую против нас (два корпуса). Ею командовал знаменитый Энвер паша, младотурок - идеал наших подполковников генерального штаба, которые лебезили перед Гучковым в ожидании от него будущих революционных благ.

От Тифлиса до Сарыкамыша шла железная дорога, поднимавшаяся все выше и выше в горы, а дальше - шоссейный путь. В 10 ч. утра 30-го прибыли в Каре, с которым связано так много блестящих страниц русской военной истории. В 1828 году Каре был завоеван Паскевичем. В 1855 году Муравьевым и в 1877 году взят ночным штурмом, после чего и остался навсегда за Россией. На отдельной скалистой горе лепится город, над которым командует крепость. Видна и старая турецкая цитадель 16-го века.

Русский Царь впервые посещал Каре.

Выехав из Тифлиса при теплой весенней погоде, здесь очутились в зимней обстановке. Легкий мороз. Туман окутал все кругом. Было как-то величественно хмуро.

Посетив собор и раненых, Государь объехал форты, выслушивал подробный доклад коменданта. Интересно было видеть, как нагнувшись над разложенным, на простом деревянном столе, планом, комендант водил по нему пальцем и делал доклад на одном из самых высоких фортов Карса. Было холодно. Дул ветер. Государь слушал внимательно, задавал вопросы. Около него генералы Мышлаевский и Юденич (тогда начальник штаба). Свита теснится, желая слышать интересный доклад. К сожалению туман скрывал окрестности. Вечером, сквозь туман стали мерцать огоньки иллюминации, На цитадели сверкал вензель Государя. На улицах пустынно. Все гражданское население удалено. В городе только военные и их семьи. На главной улице работает синематограф. Некоторые из свиты пошли туда, а ночью поезда двинулись дальше к Сарыкамышу.

Интересный разговор произошел по поводу укреплений Карса, в царской столовой, в тот же вечер. Сидели Государь и вся свита.

Говорили о Карее. Кто-то заметил, что надо отдать справедливость военному министерству за целесообразное укрепление Карса. Государь на это отчетливо произнес: "Военное министерство тут не при чем. Всем тем, что мы видели в Карее, Каре обязан неоднократным просьбам и работе графа Воронцова-Дашкова. Военное министерство всегда упорно было против." И затем, после короткой паузы, Государь, как бы стесняясь прибавил: "Но я поддерживал наместника и нам с графом удалось довести это дело до благополучного конца."

Все выше и выше поднимался путь по которому, как бы осторожно, тише чем всегда шел царский поезд. Кругом белый снежный покров. Морозный резкий воздух. Мгла застилает горизонт. Едва можно различить конных казаков, охраняющих путь. Мы на высоте более чем 6000 футов. В девять вечера 1-го декабря приехали в Сарыкамыш. Маленький населенный военный поселок. На вокзале Государь был приятно поражен, что его встречал почетный караул Кабардинского пехотного полка, в котором Государь состоял шефом. Здоровый, веселый вид солдат. Молодцеватая выправка. У офицеров характерные кавказские шашки. Мой однокашник по Павловскому военному училищу, молодой полковник Тарасенков, как картинка отдает Государю честь. Невольно переносишься к высоким военным традициям нашего славного училища.

Государь подошел к лихому на вид знаменщику с тремя Георгиевскими крестами. Командир полка доложил, что это подпрапорщик Яковенко. Он был два раза контужен в бою. За выбытием офицеров командовал ротою, оставался в бою целую ночь и пошел в лазарет только после энергичного приказания командира батальона. Государь поблагодарил Яковенко, повесил ему Георгиевский крест первой степени и обратился к караулу со словами: "За боевую службу спасибо вам, молодцы". В ответ послышалось: "Рады стараться, Ваше Императорское Величество", - и чувствовалось, что в этом энергичном ответе обет своему Государю, обет, который выполнила вся Кавказская армия во славу Великой России.

Депутация от населения поднесла хлеб-соль и Государь поехал в простеныкую гарнизонную церковь. Около нее стол пилось все население, и гражданское и военное. Женщин почти нет. После краткого молебствия Государь направился в автомобиле на границу, к селению Меджингерт.

Я ехал на автомобиле много впереди с генералом Дубенским и с чиновником С. Каждый делал для себя заметки. Хорошее горное шоссе поднималось все выше и выше. С обеих сторон отроги гор то отодвигающиеся вдаль, то набегающие и теснящие шоссе. По дороге двигаются разные войсковые части и обозы. Порядка мало. Изредка попадаются оборудованные около шоссе питательные или санитарные пункты. Новые вывески, новые флаги, недоделанность кругом заставляет думать, что этого всего не было и устроено ввиду приезда Государя. Наскоро, напоказ. Приезд Государя в такую глушь разбудил всех. Больной Наместник Главнокомандующий не мог усмотреть за всем. Генерал Мышлаевский оказался не на высоте положения. Выдвигался новый человек - Юденич, но ему, пока не давали ходу, затирали. Мой сосед ворчал, зло критикуя Мышлаевского и санитарную часть.

Раз или два встретились арбы с ранеными. Жалко стало. Здесь и не мечтали об удобствах Западного фронта. Вот бы, ворчал сосед, прислать им сюда на денек, на два принца Ольденбургского, он бы им показал... Он бы показал...

Через два часа приехали на Русско-Турецкую границу, в селение Русский Меджингерт. В полутора верстах впереди была и самая граница, линия. В Меджингерт были собраны по пять человек, что были в боевой линии. Пехотинцы, пластуны, Терцы, Кубанцы, артиллеристы, пограничная стража - все выстроились покоем на большой снежной поляне. Все, до почтенного по летам командира корпуса, генерала Берхмана, взволнованы. Все приятно поражены приездом Государя. Этого здесь никто не ожидал. Приехать из Петрограда на Турецкую границу, в боевое расположение войск.

Но вот показался и царский автомобиль. Подъехали. Все замерло. От сильного волнения командир корпуса едва отрапортовал Государю. Государь медленно подошел к войскам, поздоровался и стал обходить выстроившихся. Каждого Государь спрашивал, в каком бою участвовал, не ранен ли, и награждал Георгиевским крестом. Говорили солдаты с Государем удивительно просто и все их подвиги в их изложении казались такими простыми. Вот солдат 13 Стрелкового Туркестанского полка Игнатенко, взявший в плен пять турок. "Как же ты это сделал? - спрашивают его. "Так что, они народ очень нестойкий", отвечает он, "спервоначала постреляют, а потом, как к ним ближе подойдешь, сейчас руки вверх поднимают, кричат Алла, Алла, а сами утекают. Ну, мы за ними. Нас было четверо. Я разделся, скинул шинель, да и побег. Еле догнали. Они осерчали, стали бросаться на нас. Двоих из нас убили, но все же мы их здорово перекололи. Тут я и забрал пятерых. Робкий они народ".

Начало уже смеркаться, когда Государь кончил обход нижних чинов. Поблагодарив еще раз всех сразу, Государь выразил надежду, "что и все их части, по примеру своих предков", послужат России и ему, Государю. Генерал Берхман провозгласил здравицу за Государя, Цариц, Наследника. Гремело ура. Государь пожал руку генералу.

Старый служака, командир корпуса, был так растроган, что расплакался и неоднократно поцеловал Государю руку. Это произвело на всех большое впечатление. Нельзя было удержаться от слез. Солдаты придвинулись к автомобилю. Казаки вскочили на коней. И когда царский автомобиль тронулся все бросилось за ним с криками ура. Казаки, во главе с генералом Баратовым, поскакали за автомобилем. Тот забирал ход и казаки неслись сильнее с риском свернуться с шоссе и полететь с кручи. Так продолжалось, пока Государь не подал знак рукой... Уже темнело. Густые тени стали падать с гор. Горы синели вдали в полном покое, как бы храня тайну - где неприятель... А неприятель, как узнали немного позже, был ближе, чем думали... Его разъезды видели с гор царский проезд, удивлялись тому, что происходит у гяуров, но, об этом позже.

Уже было совсем темно, когда Государь вернулся в Сарыкамыш и, узнав, что в госпиталь привезли новых раненых, сейчас же пошел навестить их. И уже после этого, Государь впервые поел в тот день у себя в поезде.

Вскоре поезд отошел к Карсу. Оттуда Государь послал Наместнику такую телеграмму: "Я провел сегодня памятный день для себя посреди храбрейших представителей доблестных кавказских войск и был счастлив лично им раздать Георгиевские кресты на границе, в нескольких десятках верст от боевых позиций. С такими войсками можно уповать на милость Божию и быть уверенным в победе. Впечатления мои самые радостные и светлые. То же и относительно Карса и его гарнизона. Сердечный привет Вам и графине. НИКОЛАЙ".

Следуя дальше, Императорский поезд имел остановки в Александрополе, Елизаветграде (Елизаветполе? - LDN) декабря, где Государь принимал губернаторов и депутации. На вокзалах было много народа. Миновали Баладжары и путь пошел на север. 3-го остановились ненадолго в Дербенте. Государь осмотрел землянку Петра Великого. На высоком холме, около города, стоит она, напоминая о гениальном Царе и его деяниях.

4-го декабря Государь прибыл в главный город Терской области Владикавказ. Еще в начале 16-го века, ушедшие из Рязанского княжества вольные люди ушли на юг, поселились у устья Терека, затем у гребней Кавказского хребта. В 1555 году Царь Иван Грозный одарил их рекою Тереком. Отсюда и развилось Терское Гребенское Казачье Войско.

Приняв представителей власти и различные депутации, Государь, в форме Войска, проехал с атаманом Флейшером в собор. За автомобилем скакал почетный конвой. После молебна Государь вошел в Войсковой Круг собравшийся у собора. Войсковой старшина поднес хлеб-соль. Музыка играла сначала войсковой встречный марш, затем гимн.[лдн-книги1]

Государь обошел Круг, беседовал с казаками, расспрашивал о делах. А при обходе склонялись перед Его Величеством старые боевые знамена. Затем Государя приветствовали депутации от русского крестьянского населения и от туземных племен: кабардинцев, осетин, ингушей, чеченцев, кумыков, салатавцев и карагонайцев. Осетины поднесли 10.000 и караговцы 5.000 рублей. Государь посетил шесть госпиталей с ранеными и кадетский корпус. На вокзале Государь снимался со всеми атаманами и около двух часов отбыл на север.

Вечером 4-го остановились на станции Минеральные Воды, где Государю представились: Ставропольский губернатор и депутации от кочующих калмыков, туркмен и ногайцев, которые, кроме хлеб-соли, поднесли изображение Будды. Туркмены же, кроме того, поднесли несколько палаток.

5-го декабря остановились в Ростове на Дону. Встречали духовные и светские власти и депутации от Ростова и Нахичевани и от мастерских Владикавказской дороги. Депутации поднесли 50.000 рублей. Оттуда Государь послал Наместнику телеграмму:

"Покидая пределы Кавказа, я уношу самые добрые впечатления о войсках и светлые воспоминания о горячем проявлении преданности и любви всеми слоями населения. Сердечно благодарю Вас, граф Илларион Иванович, и прошу передать мою благодарность доблестной Кавказской армии, начальствующим лицам и разноплеменным народностям вверенного Вам округа. НИКОЛАЙ".

Государь не ошибся в оценке Кавказской армии. Не прошло и трех недель, как она доказала это на деле. Еще когда Государь был на Кавказе, Энвер Паша начал смелую военную операцию. Занимая внимание войск генерала Берхмана своим одиннадцатым корпусом на главном Эрзерумском направлении, Энвер Паша направил девятый и десятый корпуса в об ход наших войск для удара в тылу по Сарыкамышу и Ардагану. Обход делался по горной дороге, что шла севернее Эрзерумской, через Бардусский перевал и считалась нашими штабами непроходимой. По этой-то непроходимой дороге прошли два корпуса с их артиллерией.

С 14-го декабря турки обрушились на Сарыкамыш. Положение было критическое.

В Сарыкамыш выехали генералы Мышлаевский и Юденич. Наместник прислал генералу Берхману телеграмму, в которой взывал к традиционной доблести кавказских войск и просил спасти участь Кавказа.

Не отвлекая главных сил генерала Берхмана от одиннадцатого корпуса, стали формировать большую группу у Сарыкамыша. Сюда были направлены 123 молодых офицера, только что произведенные из Тифлисского военного училища, с которыми так недавно говорил Государь и которых благословлял "в поход и на победу". Там закипела работа и в славных легендарных боях с 14 по 23 декабря в Сарыкамыше была одержана победа, и девятый турецкий корпус был разбит. С 16 же по 22 декабря были разбиты и части первого и десятого корпусов, обрушившиеся на Ардаган. Турки частью бежали, частью рассеялись по горам, большая же часть пала смертью храбрых. А с 2 декабря по 3 января был отброшен на Эрзерумском направлении и одиннадцатый турецкий корпус. Кавказская армия одержала блестящую победу.

От старых кавказских героев, оставшихся верными Государю и историческим заветам и после революции, я слышал лично, что в том горячем порыве, в том энтузиазме, который объединил в те дни Кавказскую армию, от молодого солдата и юного офицера, до их, убеленных сединами, старших начальников, до Наместника включительно, в этом, почти сверхъестественном подвиге, большую роль сыграло, только что совершившееся перед тем, посещение фронта и Края Государем Императором.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1914 год. - Государь в Новочеркасске. - Разговор Царя с раненым казакам. Посещения в городе. - В военном собрании. - Перед встречей с Царицей. - Слухи о Москве. - Встреча с Царицей в Воронеже. - Посещение Митрофаниевского монастыря. - Посещение госпиталей. - Царь и народ. - В Тамбове. - В Рязани. Приезд в Москву царских детей. - Наследник принимает рапорт Губернатора. Прибытие Их Величеств. - Недоразумение с программой посещений. - Генералы Джунковский и Воейков. - Настроение высших Московских кругов. - Четыре дня в Москве, - Отъезд Царицы с детьми в Царское Село. - Отъезд Государя в Ставку. Впечатления от Москвы. - В Ставке. - Вести с Кавказа. - Генерал Безобразов. Поездка на фронт. - Смотры гвардии в Гарволине, Новаминске и Седлеце. Возвращение в Царское Село. - Болезнь Царицы и Наследника. - Возвращение в Петроград Распутина.

Утром 5-го декабря Государь прибыл в Новочеркасск, столицу Войска Донского. Всколыхнулся тихий Дон с объявлением войны. Много бойцов влил он в Русскую армию. Казалось, только старики, женщины, дети да подростки остались по домам. С вокзала Государь проехал с Наказным атаманом генералом Покотило в собор. Почетный конвой Новочеркасского училища сопровождал Государя. Масса народа по всему пути восторженно встречала монарха. При выходе из собора, Государь обошел казаков, выстроившихся с войсковыми регалиями. Старинные знамена, начиная с Петровского времени, Царские граматы, перначи, трость Петра Великого (палка), мундиры государей, начиная с Александра Первого - все это живо напоминало славное прошлое Войска Донского.

Проехав затем ко дворцу атамана, Государь был встречен почетным караулом и депутацией из двухсот стариков от всех станиц Войска. Государь обошел депутацию, много говорил со стариками, пропустил конвой церемониальным маршем и прошел во дворец, где принял представителей различных ведомств, депутации от Войска, дворянства, города, торговых казаков. Архиепископ Владимир поднес на нужды раненых 20.000 рублей.

До завтрака Государь посетил два госпиталя. В одном Государь подошел к раненому кубанскому казаку Демьяну Сергееву, дал ему медаль и сказал:

- Я был недавно на твоей родине, на Кубани. Казак сразу просветлел и спросил, улыбаясь:

- Ну, что там, Ваше Величество, ничего? Государь рассмеялся и ответил:

- Ничего... Казаков там много. Очень хорошо меня принимали.

- Ну, а то как же, Ваше Величество, - сказал казак, видимо очень довольный. Государь, смеясь, посмотрел на него ласково и пошел дальше.

В дворянском госпитале Государь подошел к раненому уряднику 52 Донского полка, Никите Устинову и спросил, где и как он ранен. Тот доложил: "В Карпатских горах. Уже мы в долину Венгрии спускались. Наша полусотня, с есаулом Иловайским, в атаку ходила на две роты. Нас было 43 человека. Мы их почесть всех перерубили. Тут под командиром лошадь убили, и я принял командование и пошел дальше. Только мы на окопы нарвались; под пулемет попали. Нас всех почесть перебили. Остались живыми четверо, да есаул Иловайский. Я, раненый, в план попался. Немцы меня кололи штыками, да офицер удержал своих, спас меня. Меня перевязали и отправили в госпиталь. А через пять дней наши пришли. Прогнали немцев, а меня сюда препроводили". Государь поблагодарил казака, повесил ему Георгиевский крест и пожелал скорее поправиться.

После завтрака посетил кадетский корпус, женский институт, женский приют и устроенные в них госпиталя. В пять часов Государь прибыл в войсковое военное собрание, где были собраны военные и гражданские чины. Государь обходил их и со многими беседовал. Подъем был необычаен.

Когда Атаман произнес небольшую речь и здравицу за Государя и его семью, ура не смолкало несколько минут. Государь ответил, что он счастлив посетить старый Дон в это грозное время и закончил так:

"Я рад осушить чару за славу и несокрушимую на вечное время мощь и силу дорогого моему сердцу Тихого Дона и за славу доблестных героев казаков и за ваше здоровье, господа."

Государь провел среди казаков около двух часов. Большой хор исполнял старые казачьи песни. Вся боевая слава прошлого отражалась в них. А против собрания, на площади, тысячи народа кричали ура, требовали исполнения гимна и опять бесконечное ура. В семь часов Государь отбыл из Новочеркасска.

6-ое декабря, день своего Ангела, Государь решил провести в Воронеже, куда должна была приехать из Москвы Царица с двумя старшими дочерьми. Много работая на раненых в Царском Селе и Петрограде, Государыня объезжала и другие города, где контролировала учреждения своего имени и посещала, сколь хватало ее сил, госпиталя. Последние дни Царица провела в Москве, где производила осмотры с Елизаветой Федоровной.

В царские поезда уже дошли слухи, что там было не совсем ладно. Писали, что Царица недовольна генералом Джунковским, который, будто бы, скрыл от Москвы время приезда Ее Величества, народ не знал и т. д. Случай обобщили и развили в целую, против Царицы, интригу, которой, якобы, много содействовала бывшая воспитательница Тютчева. Присутствие при поездках Царицы Вырубовой, которая не занимала никакой придворной должности, и имя которой было так тесно связано с именем Распутина, несло за Царицей все те сплетни, которые, обычно, были достоянием только Петрограда. Царица была упорна в своих симпатиях, Вырубова же не желала отходить от Ее Величества и тем наносила много вреда Государыне. С ней тень Распутина всюду бродила за Царицей.

И среди свиты Государя, перед приездом Государыни, была некоторая тревога. Почти все как бы одергивались, нервничали, к чему-то приготовлялись. Особенно побаивался князь Орлов.

В десять часов утра 6-го декабря Государь приехал в Воронеж. Кроме местного начальства и депутаций, на вокзале встречал министр Внутренних дел Маклаков и ген. Джунковский. На это сразу обратили внимание и стали искать тому объяснения. Дворяне и земство поднесли Государю на раненых по 25.000 рублей, город 10.000 и купечества 17. 000. Через полчаса подошел поезд с Царицей и двумя старшими дочерьми. Их встретили дамы с букетами и несколько депутаций.

Их Величества, с детьми, проехали в Митрофаньевский монастырь, где покоились мощи Митрофана Воронежского. Святитель был современником Петра Великого, был сторонником его реформ и много помогал Царю своими проповедями, разъясняя пользу его нововведений и даже собирал для Царя деньги на постройку флота.

Царь Петр чтил старца за богоугодную жизнь и, когда тот скончался в 1703 году, Царь приехал на его похороны и сказал во время похорон" "Не осталось у меня такого святого старца, ему же буди вечная память!"

Для Царицы судьба преподобного Митрофана была как бы подтверждением мнения, которое Ее Величество часто высказывала своим близким, что не из простых ли старцев выходят впоследствии святые люди, - те самые святые, которых при жизни не все признают за таких. Царская семья прослушала литургию, приложилась к мощам и посетила монастырский госпиталь. После завтрака посетили еще пять госпиталей. Разговаривали, Государь раздавал награды, Царица образки.

При проездах по городу масса народа не сходила с улиц, передвигаясь за экипажами. Кроме обычного ура, простой народ крестился, а кто попроще, крестили Царскую семью. Русский Царь, простоявший в день своего Ангела обедню у чудотворца, был понятен русскому человеку. Понимал народ и Царицу, как свою русскую, православную, когда видел, как молится она, посещает святыми навещает раненых.

Никогда, за десять лет службы около Государя, не приходилось мне слышать ни непосредственно, ни по докладам, чтобы кто-нибудь назвал Царицу немкой. Все басни о немке и самое эта прозвище было присвоено Царице нашей интеллигенцией и, главным образом, представителями так называемого высшего общества. Не умея часто правильно говорить по-русски, коверкая до постыдного русские слова и, пересыпая их с иностранными, именно эти "верноподданные" пускали разные легенды, называя Царицу то "англичанкой", то "немкой", как по моменту казалось нужным.

Но вот, чего не понимал простой народ - это опрощения Царицы, переодевания Ее в костюм сестры милосердия. Это было выше его понимания. Царица должна быть всегда Царицей. И неудивительно, что в толпе одного чисто русского города, бабы, видя Государыню в костюме сестры милосердия, говорили. - То какая же это Царица, нет, это сестрица. А именно этот костюм советовала Ее Величеству Ее подруга Вырубова, воображая, что она знает русский народ и его взгляды.

В шестом часу выехали в Тамбов, куда приехали в 11 ч. Утра. Там та же торжественная встреча, те же многочисленные толпы на улицах, тот же неподдельный экстаз, народный гимн, ура и звон колоколов. Дворяне поднесли на раненых 15.000 и земство 10.000 рублей. Отслушав обедню в соборе, Царская семья приложилась к мощам угодника Питирима, осмотрела вырытый угодником колодезь, посетила один госпиталь и вернулась в поезд. Были приглашены некоторые из властей. После завтрака осмотрели три больших госпиталя и навестили статс-даму Александру Николаевну Нарышкину, вдову бывшего при Александре III обер-гофмаршала.

Сухая, высокого роста, старуха, считалась умной и деловой. Была в большой дружбе с В. Кн. Елизаветой Федоровной, протежировала министру Маклакову. Он, проезжая Тамбов, не преминул навестить ее. Вечером Их Величества покинули Тамбов.

Утром 8-го декабря приехали в Рязань. Та же торжественная встреча. Дворянство и земство поднесли по 10000 рублей. Волостной старшина Пирочинской волости Бабушкин поднес Государю мед собственной пасеки, группа крестьянок, в красивых местных сарафанах, поднесла свои работы. Кланяясь в землю, они подавали кружева, столешники, полотенца и просто штуки холста. Царица улыбалась, давала каждой руку, те целовали, были в восторге и вновь кланялись в землю. Жена председателя правления Казанской железной дороги поднесла 2500 подарков для раненых. Посетив затем собор и приложившись к мощам святителя Василия, первого епископа Рязанского, Их Величества посетили раненых в пяти госпиталях, беседовали, утешали, раздавали награды и образки. Во втором часу отбыли в Москву.

Москва ждала на этот раз Государя не как всегда. Уже вся Россия знала, как деловито, внимательно относится Государь при посещении городов, ко всему тому, что ему показывают, что делается для войны. Московская администрация и все общественные организации готовились показать Государю Императору свои успехи. К четырем часам дня 8-го декабря весь путь от вокзала до Кремля был заполнен народом. С правой стороны стояли войска, с левой учащиеся. Были флаги, цветы, но только во всем была какая-то серьезность, деловитость. И в одежде войск и учащихся, в толпе у всех, казалось, было на уме, что это не только праздник, теперь война.

С пяти часов на вокзал стали съезжаться власти, пришел почетный караул Александровского училища. Без четверти шесть приехала В. Кн. Елизавета Феодоровна в сером, форменном, своей общины, одеянии и почти гот час же подошел поезд, с которым прибывали из Царского Села Наследник с двумя младшими сестрами. В. Кн. Елизавета Феодоровна поднялась в салон-вагон и через несколько минут вышел Наследник, а за ним Вел. Княгиня и Княжны.

Наследник был в морской форме и выглядел молодцом. Ему рапортовали Градоначальник и Губернатор. Он принял рапорты серьезно, подал руку и быстро пошел в Царские комнаты. За ним - другие. Проходили мимо выстроенного для Государя почетного караула. Заиграли встречу. Наследник отдал честь и, улыбаясь, шел дальше, смотря каждому юнкеру в глаза. Потом он с гордостью говорил сестрам, что он делал все так, как делает "рара". Ему впервые приходилось играть самостоятельную роль, и он был горд. С детьми приехали обер-гофмейстерина Нарышкина, за министра Двора, граф Нирод, генерал Мосолов, лейб-медик Боткин, наставник Жильяр и неизменный боцман Деревенько, смотревший важно по сторонам.

В шесть пятнадцать подошел Царский поезд, и Высочайшие особы поднялись в салон-вагон Их Величеств. Вскоре показался Государь, за ним вся семья. Раздалась команда, заиграла музыка. Приняв рапорт и встречу, Государь прошел в парадные комнаты, где стояли депутации. Городской голова Челноков поднес хлеб-соль. С ним и с предводителем дворянства Самариным Государь немного поговорил. Приняв все депутации, направились к экипажам. В первом автомобиле сели Их Величества, Наследник и В. Кн. Ольга Николаевна, В. Кн. Елизавета Феодоровна с остальными племянницами - во втором и кортеж тронулся. За ним масса автомобилей и экипажей. Уже смеркалось. Было свежо. Толпа приветствовала горячо. Войска, учащиеся, народ, все кричали ура, махали шапками, флажками, платками. Перекатывался волнами народный гимн. Из церквей выходила духовенство с хоругвями, трезвонили колокола.

После традиционной остановки у Иверской Божией Матери, выехали через Красную площадь в Кремль. Все залито народом. В блестящих ризах духовенство с крестными ходами. А над всем гудел трезвон "во вся" колоколов кремлевских... Многие плакали...

Вечером, при обсуждении маршрутов на завтра, выяснилось, что произошло некоторое недоразумение с генералом Джунковским. Пользуясь по Москве близостью к В. Кн. Елизавете Феодоровне, а по Петрограду служебным положением, генерал пытался, было сыграть роль какого-то посредника между приехавшими и Москвою, что выразилось в представленных Государю проектах программы. Генерал внес туда много приятного Москве и много личного. Это было замечено Дворцовым Комендантом. Государь остался недоволен и изменил проект по-своему. Джунковскому дали понять, что это не его область,

Настроение в Москве, в высших кругах было странное. Несмотря на то, что Распутин никакого участия в поездках Государя не принимал и отношения к ним не имел, московские кумушки очень им занимались. Правда, он к этому времени завязал близкие отношения со многими московскими дамами. Нашлись многие поклонницы его всяческих талантов. Центром всего этого недоброжелательства по связи с Распутиным было ближайшее окружение В. Кн. Елизаветы Феодоровны во главе с упоминавшейся уже Тютчевой (Вырубовой).

Сама Великая Княгиня, как будто, отошедшая от мира сего, очень занималась, интересовалась вопросом о Распутине. Это создало около нее как бы оппозиционный круг по отношению Царицы. Все падало на голову Царицы и теперь особенно, когда Она приехала в Москву в сопровождении Вырубовой, которая никакого официального положения при дворе не занимала, - значит надобности в ней не было.

Ее присутствие бросало тень на Императрицу, а присутствие ненавистного общественности министра Маклакова далеко не увеличивало симпатий к Государю и, проще говоря, вредило ему в Москве.

Джунковский старался угодить и Москве, и Петрограду и скоро на этом провалился. Здесь уже чувствовалось, что он утратил много симпатии у Царской четы. На Императрицу все эти сплетни и дрязги, принявшие в Москве мелочный, провинциальный характер, производили самое нехорошее впечатление. Между сестрами были разговоры, выявившие большое различие во взглядах на многое. Царица чувствовала себя нездоровой. Это проникло в окружавшую Их Величеств среду. Все насторожились. Смотрели друг на друга вопросительно.

9-го утром Государь произвел в манеже смотр нескольким тысячам молодых солдат и остался очень доволен. Днем Их Величества, с дочерьми и Елизаветой Феодоровной осматривали распределительно-эвакуационный пункт Красного Креста. Представлял Самарин. То была колоссальная, отлично поставленная организация. Их Величества обошли несколько сотен раненых и когда узнали, что подошел поезд с новыми ранеными, обошли там всех и вновь вернулись на пункт. Среди раненых были две девушки-доброволки, которые, под видом солдат, бежали на войну и работали с одним полком, пока не были ранены. Государь пожаловал их медалями.

Посетив затем лазарет в обители Елизаветы Феодоровны, куда приехал и Наследник, вернулись во дворец. Ввиду выяснившейся невозможности для Их Величеств объехать даже важнейшие госпитали, так много их было, лица свиты объезжали их и передавали медали от имени Государя.

10-го декабря Государь делал смотр молодым солдатам второй очереди, посетил Александровское военное училище, а после завтрака вся семья осматривала передовой отряд Всероссийского Земского Союза. Объяснения давал печальной памяти князь Г. Е. Львов.

Государь знал, как много нехорошего накопилось уже у министра Внутренних дел про тот Союз, но не показывал виду и был с князем очень милостив. Царица же, узнав, что в отряде нет походной церкви, немедленно отдала приказание и на следующий день церковь была доставлена в подарок от Царицы. Посетив еще несколько лазаретов, уже при темноте вернулись во дворец.

После обеда в большом дворце состоялся прием депутаций от всех работавших на войну организаций. Было много сотен народа. Были все известные общественные деятели: Самарин, Долгоруков, Челноков, Брянский, Шлиппе, Крестовников, Булочкин, Львов, Трубецкой, Рябушинский, Кишкин и много других. Главные представители подробно докладывали о своих организациях, некоторые представляли карты, диаграммы и т. д. Долго и внимательно выслушивал Государь объяснения о работе Всероссийских Земского и Городского Союзов: князя Львова и Челнокова. Так Государю была рассказана вся работа тыла. Государь видимо был очень удовлетворен. Он благодарил всех сперва поотдельно, затем еще раз всех сразу, сказал горячую речь, которую покрыло" не менее горячее ура. Чувствовалось всеобщее единение, общность, порыв. Казалось - вот залог успеха.

11-го декабря Государь смотрел третью очередь молодых солдат, посетил переведенный из Варшавы Суворовский кадетский корпус, а после завтрака вся семья посетила госпиталь Биржевого и Купеческого общества. То был огромный шестиэтажный дом.

Лежало 700 раненых. Обход всех палат занял три часа. В одной из палат лежал умиравший подпоручик 8-го Гренадерского полка Жандармов. С лихорадочным взглядом он смотрел на дверь и ждал Государя. Ждал целую ночь.

" Хоть бы увидеть Государя", шептал он, "боюсь, не успею, умру". И вот Он вошел. Подошел к постели. Взволнованный офицер стал говорить, как он счастлив, что может умереть спокойно. Государь ласково утешал его. Царица присела на кровать, перекрестила его, повесила на шею образок. Умиравший припал к руке, целовал, плакал. Когда ушли, офицер крестился, что-то шептал, а слезы текли и текли на подушку.

В одной из палат лежал солдат 137 пехотного Нежинского полка татарин Шерахудинов, тяжело раненый в грудь и руку. Государь подал ему медаль. Тот громко поблагодарил Государя и сказал: "Ваше Императорское Величество, разрешите Вашу руку поцеловать." "Это не полагается", ответил смеясь Государь, но протянул руку и тот набожно придожил ее к губам. Подошли Великие Княжны, Шерахудинов попросту говорил с ними, а когда подошла Царица и подала ему образок, он взял.

- А ты знаешь, кто с тобой говорит?" - спросила его, нагнувшись Царица.

- Не могу знать, а вы кто будете?

- Я ее мать, - сказала Царица, указывая на одну из дочерей.

- Так Вы будете Государыня Императрица. Здравия Желаем, Ваше Императорское Величество. Так что, позвольте ручку поцеловать

Государыня протянула руку, Шерахудинов поцеловал осторожно и спросил:

- Я не больно поцеловал Вашу ручку, Ваше Величество? - Царица сказала: Нет, и отошла, ласково улыбаясь и кивая ему головой. Раненого обступили. Кто-то сказал:

- Ты надень образок-то на шею.

- Никак нет, - ответил он. - Я татарин. Мне Магомет запрещает носить образа. Я всю жизнь буду его беречь, но надевать, по нашей вере, не могу.

Когда, обойдя палату, Государь проходил мимо Шерахудинова к выходу, он сказал ему: "Прощай, желаю тебе скорее попровиться."

Шерахудинов наивно ответил:

- Счастливо оставаться, Ваше Императорское Величество. Очень рад, что мог увидеть Вас с Государыней и дочками.

Княжны кивали ему, смеясь. Симпатичного, смешного татарина не раз вспоминали потом.

Пока царская семья была так долго в лазарете, перед ним, на улице, собралась огромная толпа. При выходе им устроили горячую овацию.

Вечером, под председательством Императрицы, состоялось заседание Комитета В. Кн. Елизаветы Феодоровны по оказанию помощи семьям раненых.

Была и В. Кн. Ольга Александровна. Местные работники, среди которых были П. А. Базилевский, Н. И. Гучков, М. А. Новосильцев, делали доклады.

12-го декабря утром Государь посетил Алексеевское военное училище и три кадетских корпуса. Днем вся семья была в лазарете, в Потешном дворце. По выходе Государь произвел смотр школе подпрапорщиков, после чего все проехали в лазарет Коншиной на Якиманке. В шесть с половиной был прием разных депутаций, после чего Их Величества навестили митрополита Макария.

В тот же вечер Царская семья покинула Москву. В 10 ч. 15 м. уехала в Царское Село Царица с детьми, а затем и государь в Ставку. После отъезда во многих церквах служили молебны.

Пребывание в Москве очень утомило Государя, да и всех его сопровождавших. Сойдясь на другой день к чаю, мы у себя, в поезде делились впечатлениями. Вспоминали Кавказ, города и всю ту колоссальную работу, которую так наглядно выявила Москва. Не могли скрыть горечи, оставшейся после Москвы.

- И зачем только эту Вырубову берут с собою, да еще в Москву. Ну, сидела бы себе в Царском Селе и хорошо. А то, туда же. Одна грязь только, - с горечью говорил один из собеседников и махнул рукой.

- Да что она вам далась, чем она вам помешала, - сказал кто-то.

- Да мне-то она не мешает, - разгорячился генерал, - а вот Их Величествам не видно того, что мы свежие люди видим. Для вас она свой человек, а мне что? Ведь все сплетни о Распутине связаны с нею. Правда то, или нет - это другое дело. Но все связано с нею, и возить ее с собою это все равно, что живую рекламу Гришке устраивать. Ну, вот и результат.

Старик совсем разгорячился и, запустив руки за кожаный пояс рубашки, ходил, ковыляя, по столовой, отодвигая сердито, мешавшие стулья.

- Ну, что же вы молчите, разве я не правду говорю? - Уставился он на нас.

А говорить-то было нечего. Все мы, там сидевшие, думали то же, что и он, свежо попавший в нашу среду человек. Также думали, также кипятились в беседах один на один и сознавали полное свое бессилие. Каждый из нас, в той или иной манере, но передавал свои впечатления своему начальнику. И наши начальники, имевшие уже доклады у Его Величества, были согласны с нами, но вот, докладывали ли они свои мнения Их Величествам? Сомневаюсь.

В десять часов вечера 13-го числа Государь приехал в Ставку и тот час же стал принимать доклад о положении на фронте, что затянулось за полночь. На следующий день было воскресенье. В 10 ч. утра Государь прошел в домик Данилова и вновь принимал доклад. На фронте было затишье. Наши войска, укрепившись на зимних позициях, крепко сидели на них и, отбросив последние нажимы немцев, заставили их успокоиться. У неприятеля уже было Рождество. Хотелось, чтобы он не начинал боев. Ставка была как будто очень всем довольна. Там с гордостью заявляли, что наши войска не дали германцам прорвать наш новый фронт, хотя те, забрав с французского фронта все, что можно было, сосредоточили против нас двадцать четыре корпуса. Нам помощи ждать было неоткуда. Нам помогать не любили. Все тащили только с нас, что могли. Приходилось рассчитывать только на свои силы. И, тем более, Ставка была довольна, что противник, получив последний отпор, поостыл.

После доклада Государь проехал к обедне, где были все Высочайшие особы и приехавший с докладом, премьер Го-ремыкин. После завтрака, пришедший к нам в поезд, Джунковский рассказал, что, по полученной им с Кавказа телеграмме, турки захватили Сарыкамыш. Джунковский поделился новостью с лицами свиты; кто-то доложил Государю и тот, не слыша ничего от Николая Николаевича, сам спросил его о Сарыкамыше. Тут и пошел сумбур. От Государя, видимо, Ставка хотела на время скрыть неприятность. Джунковский все провалил. Ставка обрушилась на него. Какое ему дело? Зачем он вмешивается не в свою область? Какое право имеют жандармы телеграфировать ему о делах военных? И т. д.

В 4 ч. Государь работал с Горемыкиным, при чем был приглашен Николай Николаевич и Янушкевич. Вечером Государь вновь принимал доклад Ставки. 15-го декабря утром Государь опять принимал доклад, произвел смотр казачьему полку, с трех с половиной до пяти гулял, а после обеда вновь работал с В. Князем, Даниловым и Янушкевичем.

В этот день в Ставку приехали Вел. Князь Николай Михайлович, Андрей Владимирович и командир Гвардейского корпуса Безобразов.

О деятельности генерала мнения расходились. Одни считали, что он хороший боевой начальник, другие, что нет. Но он очень отстаивал интересы гвардии и считал, что генеральный штаб чуть не нарочно посылал всегда гвардию на убой. Государь поздравил его Генерал-адъютантом.

16-го декабря, как всегда, Государь был на докладе, затем снимался со всеми чинами, его сопровождавшими, начиная со свиты и кончая прислугою. Днем принимал В. Кн. Александра Михайловича, а вечером отбыл на фронт.

Государь хотел закончить год смотром гвардии, которая в течение минувших пяти месяцев все время была в боях.

17-го декабря Государь смотрел в Гарволине первую гв. дивизию, а в Новоминске - гв. Стрелковую бригаду. 18-го же декабря - в Седлеце вторую гв. дивизию и Атаманский полк. Государь беседовал с солдатами и офицерами, раздавал награды.

19-го декабря Государь вернулся в Царское Село. Резиденция нас встретила нерадостно. Императрица, утомившись от поездки, была больна. Жаловалась на сердце и Боткин предписал оставаться в постели. Наследник жаловался на ногу. Опечалило и то, что в Петроград приехал Распутин. Ничего хорошего от этого не ожидали.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1915 год. - Катастрофа с А. А. Вырубовой. - Распутин и влияние катастрофы на его положение. - Четвертая поездка Государя на фронт. - Разговоры о Распутине. - В Ставке. - Смотр казаков. - Рассказ казака Маслова. - Поездка в Ровно. - У В. Кн. Ольги Александровны. - Посещение Киева. - Киево-Покровский монастырь. - В. Кн. Анастасия и Милица Николаевны. - Поездка в Севастополь. Адмирал Эбергард. - Посещение Екатеринослава. - На Брянском заводе. Возвращение в Царское Село. Настроение во дворце. - Назначение г. Жильяра наставником к Наследнику.

Новый 1915 год начался с большого для Царской семьи горя. 2-го января друг Государыни, А. А. Вырубова, поехала поездом из Царского Села в Петроград. На шестой версте от столицы поезд потерпел крушение. Несколько вагонов было разбито. Вырубова тяжело ранена. Вытащенная казаком Конвоя Его Величества из-под обломков вагона, она пролежала несколько часов в железнодорожной сторожке, и была перевезена в Царское Село. Царица с дочерьми встретила ее на вокзале и перевезла в дворцовый госпиталь.

Туда приехал Государь. Вырубова была без памяти. Ждали смерти и причастили Св. Тайн. Вызвали из Петрограда Распутина. Его провели в палату, где лежала больная. Подойдя к ней и взяв ее за руку, Распутин сказал: "Аннушка проснись. Погляди на меня". Больная раскрыла глаза и, увидав Распутина, улыбнулась и проговорила: "Григорий, это ты? Слава Богу".

Распутин держал больную за руку, ласково глядел на нее и сказал, как бы про себя, но громко: "Жить она будет, но останется калекой". Эта сцена произвела на всех очень большое впечатление. Впоследствии так и случилось. Анна Александровна не умерла. Ее оставили лежать в том же госпитале, где все палаты были заняты офицерами. Каждый день ее навещал кто-либо из Царской семьи, не говоря уже про ее родных. Приезжал и Распутин. Это подняло большие разговоры и заставило меня сделать доклад Дворцовому коменданту, хотя дело и не касалось охраны. В первый же приезд Распутина, его встретил ген. Воейков и провел в палату к больной, держа Распутина за локоть. Это было замечено офицерами и передано в город в такой версии, будто Воейков шел, обнявшись с Распутиным. Несмотря на всю вздорность сплетни, ей верили и передавали уз уст в уста. Пустили версию, что, когда Распутин вошел к больной, она лежала голая. Это особенно передавали и комментировали дамы, называя больную "бесстыжей" и, забывая, что та была без сознания. Кроме того, произошел такой случай. Уходя однажды от больной, Распутин зашел в одну из офицерских палат и говорили, будто бы благословил раненых. В ответ послышалась брань, и Распутин поспешил удалиться.

Офицеры передавали все это тем, кто их навещал и с первых же дней по всем войсковым частям Царского Села пошли сплетни о том, что делается в госпитале. Будучи осведомлен о том из нескольких источников, я доложил обо всех этих слухах ген. Воейкову и высказал мнение, что Вырубову необходимо убрать из военного госпиталя и самое лучшее оборудовать ей палату на дому, в ее же квартире. Гейерал был того же мнения, но дела это не изменило. Больная оставалась там же и лечение ее было поручено женщине врачу Гедройц. Гедройц пользовалась большою симпатией Императрицы, но репутация ее, как врача, была далеко не важная. И, позже, когда Вырубова осталась калекой на всю жизнь, она хромала, - она сама, да и многие другие говорили, что тому виною исключительно госпожа Гедройц.

Катастрофа с Вырубовой вернула к ней ослабевшие очень в последнее время симпатии Ее Величества. Катастрофа послужила к сближению подруг, дружба которых приходила к концу. А с возвратом подруги становится ближе ко дворцу и старец Григорий, который, с началом войны, отошел было в сторону и потерял прежнее внимание Их Величеств. Катастрофа пролила и новый свет на отношения между Распутиным и Вырубовой. Было распространено мнение, будто бы они были в близких интимных отношениях. Так говорили кругом. И тем более я был поражен, когда лейб-хирург Федоров сказал мне, что делая медицинское исследование госпожи Вырубовой еще с одним профессором вследствие перелома бедра, они неожиданно убедились, что она девственница. Больная подтвердила им это и дала кое-какие разъяснения относительно своей супружеской жизни с Вырубовым, с которым она была разведена. Это обстоятельство, исключавшее физическую близость между Распутиным и Вырубовой, заставило тогда очень задуматься над сущностью их отношений.

Сам Распутин рассказывал своим друзьям, что катастрофа с Аннушкой еще теснее связала их, что он еще больше полюбил ее и что она сделалась для него "дороже всего на свете, даже дороже Царей".

22-го января Государь выехал в Ставку. Это было уже четвертое путешествие. Из новых лиц Государя сопровождали гофмаршал Долгоруков и флигель-адъютант Мордвинов. Долгоруков, или "Валя", как называли его близкие, был одним из друзей детства Государя и был пожалован во флигель-адъютанты еще в 1896 году. Он был сын от первого брака графини Бенкендорф. Мордвинов был любимым адъютантом В. Кн. Михаила Александровича, но оставил его из-за женитьбы.

В нашем поезде перемен не было. Сойдясь после завтрака, начали разговаривать о Распутине и катастрофе с Вырубовой. Было интересно слышать мнение людей, вращавшихся в разных кругах общества Оказалось, что в разных кругах высказывалось одно и тоже сожаление, что Вырубова выжила. С ее смертью связывали падение влияния Распутина. В этом были все убеждены. К ней все относились враждебно. Враждебно относились и все мы, ехавшие в свитском поезде враждебно относились и лица, ехавшие с Государем. И все за ее близость к Распутину, за ее поддержку Распутина перед Царской семьей. Вне этого Вырубова была очень симпатична. Единственным человеком, расположенным к Вырубовой и Распутину, при поездках Государя, являлся Н. П. Саблин

Но, конечно, при встречах с Анной Александровной, все оказывались самыми расположенными к ней людьми, готовыми на все услуги. Такова жизнь. Правда, к Распутину никто не шел. Саблин не в счет.

23-го января прибыли в Ставку. Красиво было в лесу, куда продвинулся поезд. Ясный морозный день. Кругом глубокий снег. Застыли, покрытые снегом, сосны. Веселый зимний пейзаж. Бодрящий воздух.

Государь долго работал с В. Князем и его помощниками. Настроение в Ставке было спокойное, хотя немцы нажимали на Бзуре и Равке и на Карпатах. Командующий Юго-Западным фронтом Иванов приезжал в этот день в Ставку и делал доклад Государю. Он был спокоен. В работе утром в штабе, а вечером у себя в вагоне прошел для Государя и следующий день. В кабинете генерала Данилова появилась доска с надписью: "Его Императорское Величество Государь Император Николай II, во время своих пребываний в Ставке, изволил ежедневно выслушивать в настоящем помещении доклад по оперативной части в 1914-1915 гг." В этот же дань Государь принимал Варшавского Ген. Губернатора Енгалычева. Был у всенощной, вечером вновь занимался с Вел. Князем.

25-го, в воскресенье, Государь был у обедни, после чего обходил свой Казачий полк. Расспрашивал о подвигах, жаловал награды. Подойдя к красавцу уряднику 5-ой сотни, Семену Маслову, Государь спросил, за что он получил первый Георгиевский крест.

- За атаку на эскадрон 13 Уланского Прусского полка, Ваше Императорское Величество. - Как это было? - спросил Государь. - Это было, Ваше Императорское Величество, 29 октября 1914 года. Рано утром, мы, 11 человек вызвались охотниками произвести разведку. Был густой туман. Шли осторожно и наткнулись на немецкий разъезд. Но все-таки мы сомневались: они, или наши?

До них шагов двести, стоят кучей, а туман большой. Я послал казака узнать. Тот вернулся и говорит: "не сумлевайся, Семен, это немцы". Только мы это разговариваем, а туман-то открылся. Мы - в сторону, и по лощине, за пригорком, стали обходить немцев. Навстречу попался жид. Мы его обыскали. Видим у него немецкая пропускная марка. "Ты ведь наш житель, так почему же тебя немцы так обожают, что даже марку дают пропускную?" Жид смутился. Дальше - больше. Упал на колени, говорит: "они меня послали узнать, сколько здесь войска стоит". Ну, мы тут, значит, его и зарубили. Затем встречаем польского пана. Он сам бежит к нам. "Здесь, говорит, за леском, коней сто немецких стоит, а около них спешенные уланы". Видим, что дело начинается серьезное. Стали отходить, а за нами - немецкий эскадрон. Так дошли до деревни. Тут мы спешились, передали коней крестьянам-полякам. Те ничего, не бегут, держат лошадей. В деревне мы нашли наших пехотных солдат. Составилось нас 17 человек. Устроили засаду, залегли вдоль забора по халупам. Смотрим: немцы выслали разъезд из трех человек, а за ним по шоссе весь эскадрон идет.

Мы их подпустили, да подряд семь залпов по ним и дали. Тут они здорово оробели, сразу остановились. Лошади их взвились на дыбы и попадали. Тут у них, сразу, на месте, шесть лошадей остались, девять улан да один офицер. Мы - на коней, да карьером за ними. Догнали. Многих перекололи, срубили, двух в плен взяли. Мы бы, Ваше Императорское Величество, с ними со всеми справились, да по нас соседние германские пехотные части жестокий огонь открыли. Те уланы, что мы в плен взяли, сказывали, что они привезены сюда из-под Франции. Что вот там у них в полку за все время только шесть человек убито, а тут вот, у нас, за полтора дня полка не стало. За это дело я и урядник Болотов и получили Георгия 4-ой степени, Ваше Императорское Величество.

Рассказ произвел большое впечатление своей простотой. Много и других интересных эпизодов рассказали тогда казаки Государю. Его Величество был очень доволен. После завтрака Государь осматривал новый поезд В. Князя, а вечером отбыли в Ровно.

На другой день, в Ровно, Государя встретила на вокзале В. Кн. Ольга Александровна и они вместе поехали в ее лазарет; после завтрака сделали большую прогулку пешком, а в 7 ч. поезд направился в Киев.

27-го, утром, приехали в Киев. Это был первый приезд после убийства там Столыпина. Мне было не по себе. Теперь там жили В. Княгини Анастасия и Милица Николаевны, и свита очень интересовалась, как они встретятся с Государем, т. к. натянутые отношения княгинь с Царицей не являлись секретом. При встрече депутациями Купеческого и Еврейского общества было поднесено на раненых по 100.000 рублей, Биржевой комитет поднес 50.000, а Комитет помощи раненым 25.000. Государь проехал в Софийский собор, отслушал молебен, поклонился мощам Св. Макария, митрополита Киевского, осмотрел гробницу Ярослава Мудрого (12 век), принял икону "Нерушимая стена", принял Совет Свято-Владимирского братства и от него - икону Св. Владимира, и проехал в Покровский монастырь.

Киево-Покровский женский монастырь был устроен в 1889 году В. Кн. Александрой Петровной, матерью В. Кн. Николая Николаевича. Великая Княгиня, принявшая монашество под именем Анастасии, подвизалась в монастыре до 1900 года, когда умерла и там же была похоронена. При монастыре была бесплатная больница и лечебница имени Императора Николая II-го, обращенная с войной в лазарет для раненых. Там работали обе сестры В. Княгини. Встреченный Княгинями, Государь отслушал краткое молебствие и прошел на могилу В. Княгини. Простая, из зеленого дерна, могила. Прошли в лазарет. Там, около раненых, много работавшие: Княжна Елена Георгиевна Романовская, герцогиня Лейхтенбергская (от первого брака В. К.), Марина Петровна и Надежда Петровна. Лазарет произвел очень хорошее впечатление. Красиво, уютно.

Посетив затем Дворянский лазарет, Государь вернулся в поезд завтракать, а после завтрака посетил Киевское военное училище, устроенный там лазарет и большой Военный госпиталь. Там Государь прослушал доклад о лечении раненых в голову. То были несчастные изуродованные. Многим Государь пожаловал награды. Картина была тяжелая.

Уже стало смеркаться, когда Государь поехал в Лавру. По традиции Государь вошел в ворота Лавры пешком. Через весь, запорошенный снегом, двор, как две широкие черные ленты, протянулись ряды иноков. Они низко, земно кланяются Государю. В "Великой церкви" тихо. В стороне, в уединенном месте силуэты схимников. Мерцают свечи и лампады. Дрожат от них лики святых.

Государь поклонился чудотворной иконе Успения Божией Матери, принял благословение митрополита Амвросия, поднесшего икону, спустился в пещеры и поклонился перед ракою святителя Павла митрополита Тобольского. Тогда не обратили на это внимания, но, как странно кажется это теперь.

Из Лавры Государь проехал к Великим Княгиням, затем посетил питательный пункт станции Киев, осмотрел военно-санитарный поезд и лазарет, сооруженный на средства служащих Юго-Западных железных дорог и вернулся на вокзал.

Ко времени отхода Императорского поезда, в Царский павильон собралось много народа. Приехали Великие княгини с детьми, врачи и сестры отряда Северо-Американских штатов. Их представил предводитель дворянства Безак. Были выстроены юнкера 2-го Киевского военного училища и Школы подпрапорщиков. Государь сказал им небольшую, но горячую речь, закончив ее словами: "Желаю вам преодолеть с полным успехом нашего коварного и сильного врага."

В 8 ч. 15 м. Императорский поезд покинул Киев, провожаемый национальным гимном и криками ура.

Утром 28-го приехали в Полтаву. Ясный морозный день. Встреча на улицах опять носила теплый задушевный, простой провинциальный характер. Зимние костюмы дам, полушубки, папахи, малороссийские платки - все было как-то особенно мило. На морозном воздухе, при зимней тишине, особенно весело звучал трезвон колоколов. Только накануне принесли в собор, с крестным ходом, местную святыню Горбаневской Божией Матери и с ней пришло много простого деревенского народа.

С вокзала Государь отправился в собор, где был встречен, не раз упоминавшимся, преосвященным Феофаном, который представил Их Величествам Распутина (долго был его другом, а затем стал заклятым врагом). "Сожалею, что тебе придется видеть отвратительного Ф. ", - телеграфировала в тот день Государю Его супруга. Однако Государь ничем не выказал своего неудовольствия и был милостив с архиепископом, как и со всеми.

Из собора Государь проехал в лазарет, устроенный на средства казаков и крестьян. Там поднесли 10.000 рублей и, говоривший речь малоросс, упомянул, что народ особенно благодарит за запрещение продавать во время войны водку. В лазарете Государь долго говорил с 15-летним красивым мальчуганом, который делал поход с 176 Переволоченским полком, был в боях, был ранен в левую ногу. Государь дал ему медаль за храбрость. Большинство раненых были ранены на Карпатах и многие разрывными пулями. Австрийцы часто употребляли их.

Посетив затем Дворянский госпиталь, Государь проехал в Кадетский корпус, где были собраны все раненые офицеры, находившиеся в Полтаве. Государь говорил с каждым раненым, горячо всех благодарил и желал скорей поправиться. Осмотрев весь Корпус, посмотрев гимнастику кадет, Государь выразил уверенность, что кадеты будут радовать его своим поведением и занятиями.

Из Полтавы Государь поехал в Севастополь. Все дальше и дальше убегали Царские поезда от нашего северного, веселого, белоснежного, зимнего пейзажа и скоро из окон вагонов были видны уже унылые, черные зимой, южные степи.

Туманное утро 16-го октября 1914 года. Седая мгла висит над Севастополем. Тихо кругом. Город спит. Дремлет эскадра, лишь вчера вернувшаяся с моря под командой адмирала Эбергарда. Но не спят на крепостных фортах. В пять часов получено приказание: "ПОЛОЖЕНИЕ No I", по которому форты готовы открыть огонь во всякую минуту. Ждут "Гебена".

В 5 ч. 15 м. с моря раздался тяжелый выстрел, за ним другой, третий, все чаще и чаще - то "Гебен" стрелял по Севастополю. А его сотоварищи в то же утро, но часом раньше обстреляли Одессу, Евпаторию и Новороссийск. "Гебен" бомбардировал Севастополь минут двадцать. Крепость открыла по нем огонь и он ушел. Говорили, что пострадал. Но говорили и то, что он был даже на минном поле, но его почему-то не взорвали. Это почему-то связывали с именем Эбергарда. Ему будто бы кто-то докладывал, просил разрешения, он не позволил. Такие поползли слухи... Говорили и среди офицеров, даже среди матросов. Дошло до Ставки. Назначили дознание, но все затихло. Эбергард оставался на своем посту. Теперь уже в разгар войны второй немецко-турецкий крейсер "Бреслау" 26-го января дал по Ялте сорок выстрелов. И опять заговорили об Эбергарде: Что же он делает?

Среднего роста, худощавый, чистенький и аккуратный, адмирал был педантичен, строг, требователен и джентльмен в полном смысле. Офицеры его любили, но он плавать, по слухам, не любил.

Наши миноносцы и при нем рыскали по Черному морю и то и дело топили у турецких берегов их лайбы. В Ставке, в синематографе, все время показывали, как наши миноносцы работали под турецким местечком Зунгулдак. 28-го января флот вернулся с моря, а 29-го Государь приехал в Севастополь. С местными властями Государя встретил и Морской министр Григорович. Государь посетил флагманский корабль

"Евстафий", крейсер "Кагул", морской госпиталь, осмотрел школу юнгов и произвел смотр молодым солдатам. Погода была дивная, теплая и все казалась в большом порядке.

На следующий день Государь посетил все форты Северной и Южной сторон, осмотрел Романовский институт физических методов лечения, где видел раненых офицеров, посетил Владимирский собор, лазарет Красного Креста и вечером отбыл в Екатеринослав.

Всем виденным в Севастополе Государь остался очень доволен.

31-го января, в субботу, в широкую маслянницу, утром, Государь приехал в Екатеринослав. После приема депутаций, Государь проехал в собор по широкому проспекту, что тянется целых шесть верст от вокзала до центра города. Праздничная толпа, масса учащихся весело приветствовали Государя. То там, то здесь, стоявшие оркестры исполняли гимн.

В соборе архиепископ Агапит, в приветственной речи, отметил особое значение Государевых объездов России во время войны.

- Это Ваш подвиг, Ваше Императорское Величество, - говорил владыка. - Вы трудитесь, наблюдая русскую жизнь и душу православного человека в наши скорбные, но святые дни. Вы лично видите, как Святая Русь, вместе со своим Царем, ничего не жалеет для блага своей родины.

Государь осмотрел три лазарета с ранеными, подвижной госпиталь, осмотрел интересный областной музей Запорожский имени Поля, где объяснения давал профессор Эварницкий, и принял несколько депутаций.

После завтрака с приглашенными Государь отправился на Александровский Южно-Российский завод Акционерного Общества Брянского рельсопрокатного, железоделательного и механического завода.

Завод занимал площадь в несколько квадратных верст, имел до девяти тысяч рабочих, шесть доменных печей и производил до 32 миллионов пудов чугуна в год. Теперь завод работал на войну для Военного, Морского и Путей сообщения министерств.

Встреченный администрацией, Государь пошел в мастерские, при входе в которые, рабочие поднесли хлеб-соль. Завод работал полным ходом. Все рабочие были за станками или при своем деле. В некоторых местах стояли группы ночной смены, пожелавшие, вместо отдыха, видеть Государя.

Государь медленно проходил от одного производства к другому, среди грохота, скрипа и шума машин, лязга железа, свиста вырывавшегося пара. Инженеры делали подробные разъяснения. Государь подходил к отдельным рабочим, расспрашивал о работе, внимательно выслушивал ответы, благодарил и проходил дальше к соседнему рабочему.

У доменных печей ручьем лился расплавленный чугун, направляемый к формам. Государь выслушивал объяснения. На особой площадке рабочий, когда подошел Государь, направил огненный ручей чугуна по нарочно сделанной форме; и, шипя раскаленной массой и сверкая искрами, заблестели слова - "БОЖЕ ЦАРЯ ХРАНИ". Были уже сумерки и это произвело особый эффект. Особенно внимательно отнесся Государь к разъяснениям в том отделе, где шла переработка чугуна в сталь и, особенно для военных надобностей. Государь не скрывал своего удовольствия от всего виденного и слышанного и очень сердечно благодарил администрацию завода и просил передать благодарность рабочим за их усердную работу и за блестящий порядок.

В Екатеринославе различными обществами, организациями, корпорациями и сословиями было поднесено Государю в общей сложности 275.000 рублей и в том числе от лоцманов 500 рублей и от некоего крестьянина Усаченко тоже 500 руб.

Посещение Государем завода, непосредственное общение с рабочими произвели на последних огромное впечатление. Мой подчиненные докладывали мне потом, с каким вниманием устанавливали рабочие с ними порядок, как заботились они, дабы никто из посторонних не проник на завод.

Я, лично, переживший не одну тревожную минуту за десять с лишком лет охраны Государя, был тогда инстинктивно спокоен, хотя Государь был в гуще нескольких тысяч неизвестных нам рабочих. О какой либо опасности для Государя не было и мысли.

Слух о посещении Государем завода широко распространился по губернии. Один из местных патриотов составил о том брошюру и пустил ее в обращение в большом количестве.

Из Екатеринослава Государь направился в Царское Село, куда приехали утром 2-го февраля.

В Царском Селе, во дворце была тяжелая атмосфера. К постоянной болезни Ее Величества прибавилось крайнее переутомление от работы в госпитале, от постоянных забот и волнений. Больная подруга - Вырубова еще больше раздражала своими капризами и претензиями. Здоровье Наследника было также нехорошо. Нога давала себя знать. Целыми неделями мальчик болел и за ним требовался постоянный и очень внимательный уход. В последнем отношении положение было гораздо лучше, чем раньше.

Г. Жильяр, бывший раньше преподавателем, стал теперь гувернером Наследника, а вернее, его воспитателем. Так неожиданно для всех разрешился этот важный педагогический вопрос. Государыня не хотела вводить в семью кого либо из свиты. Для полковника Дрентельна, которого молва намечала в воспитатели, это был большой удар.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Февраль 1915 года. - Нехорошие вести с фронта. - Катастрофа с 20 корпусам. - Слухи о предательстве подполковника Мясоедова. - Моя командировка в Финляндию. - Пятая поездка Государя. - Посещение Гельсингфорса. - Шестая поездка Государя. - Смерть графа Витте. - В Ставке с 1 по 10 марта. - Взятие Перемышля. - Возвращение в Царское Село. - Извещение об измене и казни Мясоедова. - Мясоедов и Гучков. - Подпоручик Коликовский и его заявление. Развитие дела о шпионаже. - Аресты. - Направление дела. - Выделение личного дела Мясоедова. - Суд и казнь. - Судебная ошибка. - Роль Ставки. - Значение дела Мясоедова. - Взрыв на Охте. - Скандал Распутина в Москве. - Генерал Адрианов и скандал. - Отъезд Государя на фронт.

В начале февраля 1915 г. с фронта стали проникать очень нехорошие вести. Начав в последние дни января наступление на наш Северо-Западный фронт, германцы, занимавшие линию Мазурских болот и позицию вдоль реки Ангеран, внезапно обрушились целой армией на фланг нашей 10 армии, которой командовал генерал Сиверс. Наши, 20, 26 и 3 Сибирские корпуса стали отступать на фронт Сувалки - Августов. Погода в те дни была отчаянная. При массе снега бушевали бури, а затем, вдруг, наступила оттепель.

Двадцатый корпус не успел отступить через Августовские леса, был окружен германцами и, после боев в течении недели, был частью уничтожен, а частью взят в плен. Это была ужасная катастрофа. 8 февраля появилось сообщение Ставки, что наши войска оставили Восточную Пруссию. Публика раздувала неудачу. Стали говорить об измене. Называли имя подполковника Мясоедова, когда-то служившего в корпусе жандармов, но давно его покинувшего.

В двадцатых числах февраля меня командировали в Гельсингфорс в виду предстоявшей поездки в Финляндию Государя. Приехав туда, я повидался с Начальником Финляндского Жандармского управления полковником Еремином, когда-то служившим у меня в подчинении в Киеве. Еремин знал свое дело и обладал хорошей агентурой. Он познакомил меня с положением вещей в Финляндии. Все благомыслящие пожилые люди относились к России лойяльно, но много молодежи пробиралось тайно в Германию и поступали там в образования, которые должны были вторгнуться в Финляндию, если там произойдет восстание. Это-то восстание и старалась поднять Германия. Однако наша жандармерия была начеку и пока все было благополучно.

Бремин рассказал мне, что за время его заведования Особым отделом Департамента полиции, он собирал сведения о Мясоедове. Были лишь обнаружены его подозрительные коммерческие знакомства, но и только. О них было доложено тогда же генералу Сухомлинову.

Государь приехал в Гельсингфорс 25 февраля утром. Свита была та же. На вокзале была встреча более торжественная, чем где либо. Морской министр, командующий флотом адмирал Эссен, генерал губернатор Зейн, сенаторы и депутации. Председатель Городской думы, приветствуя Государя, ни слова не сказал о войне. Не сказала о войне и депутация от рабочих и только еврейская депутация говорила о ней и поднесла на раненых 10.000 марок.

Государь проехал в Успенский православный собор. Масса народа заполняла путь, но ура не кричали. Объясняли это холодностью населения. Климат. Кто хотел - верил.

В соборе, в речи архиепископа Сергия были слова о пожелании победы. Там было все русское население. Из собора Государь проехал в лютеранский Николаевский собор. Собор был полон молящимися. Служили молебны на шведском и финском языках. Сев затем в автомобиль, Государь поехал к флоту, который стоял на рейде, скованный морозом. Ехали по льду. Государь посетил несколько кораблей. Об адмирале Эссене говорили много хорошего. Государь очень часто встречал его в шхерах. Балтийский флот действовал во время войны очень хорошо.

Побывав затем в соборе Свеаборгской крепости, Государь вернулся завтракать, а после завтрака осматривал подробно новые крепостные сооружения. Меры обороны принимались здесь весьма серьезные и это очень охлаждало тех политиканов, которые ожидали прихода немцев. Осмотрев большой лазарет Сената и плавучий госпиталь, Государь вернулся в поезд. На вокзале, к этому времени, собралось много народа. Группа русских бросилась к Государю с криками ура. Не выдержали и холодные финны. Произошла симпатичная манифестация.

В тот же вечер Государь покинул Гельсингфорс.

Тревожные то были дни. На Северо-Западном направлении немцы наступали. Шла бомбардировка Осовца, у Гродно, Прасныша шли жестокие бои. Требовалось присутствие Государя в Ставке.

28-го февраля утром, отслушав напутственный молебен в Феодоровском соборе, Государь выехал в Ставку. Сопровождали те же лица. Почти целый день обгоняли военные эшелоны. Солдаты высовывались из вагонов и кричали ура. Государь подходил к окну и отвечал на приветствия. Это были красивые моменты. У солдат видно было полное воодушевление.

В пути узнали про смерть графа Витте. Некоторые облегченно вздохнули. Некоторые радовались. Граф был не в милости. Причины не раз выяснялись выше.

Его боялись и ненавидели и справа, и слева. Ругали и там, и здесь. Во время войны он шел вразрез с общественным мнением, что еще больше вооружало против него Государя. Будучи противником Императора Вильгельма, будучи сторонником союза с Францией, Витте считал войну с Германией большой ошибкой, бранил наших дипломатов, не сумевших предотвратить войну и доказывал необходимость скорейшего ее окончания. Это еще больше вооружило против него и официальные и общественные круги.

Государь встретил известие о смерти почти равнодушно. Так странно ушел из жизни этот большой человек, самый крупный государственный деятель последнего царствования, не терявший интереса к политической жизни страны до самой смерти. Еще лишь за день, за два до смерти высокую, несуразную фигуру графа можно было видеть на процессе революционера Бурцева. Зная его лишь по корреспонденции и по литературе, граф пришел посмотреть и послушать его воочию.

И вот он ушел из жизни, ушел почти всеми ругаемый кроме, конечно, евреев.

Государь пробыл этот раз в Ставке безвыездно десять дней. Кроме обычных регулярных, ежедневных занятий в штабе, у Государя происходили большие совещания с приезжавшими в Ставку лицами. Приезжал министр иностранных дел Сазонов, французский посол Палеолог, французский генерал По с миссией, с Кавказа вернулся из командировки В. Кн. Георгий Михайлович. Он был назначен шефом 4-го Кубанского пластунского батальона, геройство которого, выдававшееся даже на Кавказе, Государь хотел отметить этой милостью.

Приближавшаяся весна, давала себя знать. А с ней ждали больших событий. Погода стояла неровная. То теплая, то схватывал мороз, да еще с метелью, то вновь начиналась оттепель и веяло весной.

Государь после завтрака всегда гулял от 3 до 5 часов. Уезжали на автомобиле за город и там шли несколько верст пешком. Раза два ездили верст за 25 в Скобелевский лагерь. Была середина Великого поста. Вечером Государь и приехавшие с ним часто ходили в церковь. Особенно спокойно и уютно было тогда в военной церкви. Полумрак. Простая обстановка. Масса солдат. Впереди слева Государь. Он молится горячо. Многие говеют. В субботу 8 марта причащались. Некоторые, может быть в последний раз...

9 марта. Начало весны. Утро солнечное. На душе как-то особенно хорошо. После 11 утра мы, несколько человек, стоявшие у подъезда, увидали быстро шагавшего к Императорскому поезду В. Кн. Николая Николаевича. Он, видимо, был чем то взволнован. Не прошло и несколько минут, как разнеслось - Перемышль пал... Общее ликование. Государь послал Царице телеграмму. Был назначен молебен. У крыльца церкви Государя поджидали Великие Князья, штаб, много офицеров. При его появлении раздалось радостное ура.

Государь был довольный, веселый. Служба была особенно торжественна. Шавельский (очень несимпатичный священник) сказал хорошее слово. Многая лета Государю и победоносному воинству неслись особенно радостно и могуче. Когда же была провозглашена вечная память всем за Веру, Царя и Отечество на поле брани живот свой положивших - все опустились на колени и тихие звуки Вечной памяти понеслись туда, к передовым линиям.

Государь пожаловал В. Кн. Николаю Николаевичу орден Св. Георгия 2 ст. (звезда и крест на шею), а генералу Селиванову - 3 ст. (крест на шею).

Вечером за обедом подавали шампанское (Абрау Дюрсо).

10-го Государь вернулся в Царское Село.

Приближалась Пасха.

На второй день Пасхи, 21 марта, появилось в газетах официальное сообщение о раскрытом предательстве подполковника запаса армии Мясоедова и о его казни. Снова заговорили об измене повсюду. Все военные неудачи сваливались теперь на предательство. Неясно, подло намекали на причастность к измене военного министра Сухомлинова. У него были общие знакомые с Мясоедовым. Кто знал интриги Петрограда, понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону...

История с Мясоедовым, во всем ее развитии и разветвлении, за время войны, была, пожалуй, главным фактором (после Распутина), подготовившим атмосферу для революции. Испытанный на политической интриге, Гучков, не ошибся, раздувая грязную легенду с целью, внести яд в ряды офицерства. Время уже и теперь рассеяло много клеветы, возведенной на представителей царского времени и чем больше будет время работать, тем рельефнее будет выступать вся моральная грязь величайшего из политических интриганов, господина Гучкова.

Потомственный дворянин, Сергей Николаевич Мясоедов служил в 105 пехотном Оренбургском полку и осенью 1892 года перешел в Отдельный Корпус жандармов. Когда, год спустя, после этого, я вышел молодым офицером в тот самый полк, стоявший в Вильне, я лишь слышал от офицеров, что Мясоедов был хороший товарищ, хороший служака и был хорошо принят в обществе.

В Корпусе жандармов Мясоедов, с 1894 года занял место помощника начальника Железнодорожного Жандармского отделения в Вержболове, а с 1901 по осень 1907 года состоял уже начальником Вержболовского отделения.

Красивый, представительный, с хорошими манерами, говоривший на нескольких иностранных языках, Мясоедов умел обращаться с проезжавшей через пограничный пункт публикой. Его знал весь ездивший за границу Петроград. Он сумел отлично поставить себя и с немецкими пограничными властями, и 18 сентября 1905 года он даже был приглашен на богослужение в церковь при имении Германского Императора Вильгельма в Ромингтене, в 15 верстах от Вержболово. После богослужения Император беседовал с Мясоедовым, пригласил его к завтраку и за завтраком провозгласил тост "за русского ротмистра Мясоедова". Его приглашали затем несколько раз на охоту Императора и Император пожаловал ему свой фотографический портрет.

Все это ставилось начальством в большой плюс Мясоедову. Товарищи ему завидовали и для железнодорожных жандармов Мясоедов, увешанный иностранными орденами, был идеалом.

В 1907 году, будучи вызван в суд свидетелем по делу одного анархиста, Мясоедов дал правильное, но не в пользу Виленского Охранного отделения показание, что очень задело Департамант полиции. Столыпин принял сторону Департамента и приказал перевести Мясоедова на Волгу. Тот, будучи совершенно прав, обиделся и ушел в запас.

Он стал заниматься коммерцией в кампании с евреями. В 1909 году Мясоедов сошелся семейно с генералом Сухомлиновым и осенью 1910 года был снова принят в Корпус Жандармов и отчислен в распоряжение Сухомлинова, как Военного министра.

Появление около Сухомлинова жандармского офицера подняло против Мясоедова интриги среди многочисленных адъютантов министра. Пошел против него и Особый отдел Департамента полиции, вспомнив старое дело, и доложил Сухомлинову, что Мясоедов ведет некрасивые коммерческие дела с евреями. В то время против Сухомлинова шла большая интрига, которую вел Гучков в кампании с генералом Поливановым. По инициативе Гучкова в No 118 "Вечернего Времени" и в "Новом Времени" от 14 апреля 1912 г. (где Гучков состоял пайщиком), а 23 апрелям в "Голосе Москвы" (орган Гучковских Октябристов) появились заметки с гнусными намеками и инсинуациями на то, что дело борьбы с иностранным шпионажем поручено уволенному из Корпуса Жандармов офицеру, что с тех пор австрийцы стали более осведомлены о наших делах и т. д.

Фамилия Мясоедова названа не была, но всем было ясно про кого пишут. Мясоедов потребовал от редактора "Веч. Времени", кто дал такую справку, тот отказался сообщить имя информатора и тогда Мясоедов нанес Борису Суворину публичное оскорбление действием. Тогда в "Новом Времени" от 17 апреля появилось интервью с Гучковым, который, называя уже Мясоедова, подтвердил всю сплетню " Вечернего Времени". Гучков лгал в газете, что Мясоедов возглавляет при министре сыск и т. д., чего на самом деле не было. Мясоедов вызвал Гучкова на дуэль и произошло самое пикантное во всей этой истории обстоятельство. Гучков принял вызов и дрался на дуэли с тем, кого обвинял в шпионаже. В апреле же Мясоедов был уволен в запас в чине полковника и было приступлено к проверке возведенной на него сплетни, и через Командира Корпуса Жандармов и через Начальника Генерального штаба.

Начальник Генерального штаба, письмом от 18 апреля 1912 года за No 54 сообщил, что "предположение об участии подполковника Мясоедова в деятельности Главного Управления Генерального штаба и его прикосновенность к разведывательной и контрразведывательной службе опровергается самым категорическим образом".

Командир же Корпуса Жандармов ответил 6 мая за No 319, что "каких либо сведений по обвинению подп. Мясоедова в шпионстве как в Корпусе Жандармов, так и в Департаменте Полиции, как то видно из письма Директора Департамента Полиции Белецкого от 4 мая No 100634, не имеется."

Сведения эти Военный министр переслал в комиссию Государственной Думы, председателем которой был сам Гучков.

Кроме того, по предписанию Военного министра, Главным Военным прокурором было произведено расследование, имелись ли в распоряжении редактора Бориса Суворина сведения о преступной деятельности Мясоедова. Расследование установило полнейшую вздорность пущенной Гучковым сплетни и Гл. Военный прокурор признал установленным, что " подп. Мясоедов никакого доступа к секретным сведениям Гл. Упр. Ген. штаба и Гл. штаба не имел и поручений по политическому сыску на него никогда не возлагалось".

16 мая в газетах появилось подробное, по этому делу, сообщение и был сделан доклад Его Величеству.

Так была вскрыта вся гнусность интриги члена Гос. Думы Гучкова. Он оказался патентованным клеветником и лгуном.

Обнаружилась при расследовании и некрасивая роль генерала Поливанова. Оказалось, что он осведомлял о намерениях Сухомлинова Гучкова и не раз передавал в Думскую комиссию документы, которые брал негласно у Военного министра, пользуясь своим положением. По докладу Его Величеству, он был удален от должности за назначением членом Государственного Совета.

Мясоедов начал дело против газет "Вечернее Время" и "Голос Москвы". Первое дотянулось до войны и тогда Мясоедов помирился с Борисом Сувориным. Последний, отвечая на письмо Мясоедова о прекращении дела, писал: "Теперь нам не время считаться и я, со своей стороны, рад протянуть вам руку и предать забвению все прошлое. Примите уверение и т. д.

Дело же с "Голосом Москвы" было кончено миром еще осенью 1912 года, когда газета поместила статью, в которой писала, между прочим, что она "была введена в заблуждение неверными сведениями о полковнике Мясоедове, о котором мы решительно ничего предосудительного сказать не можем и в целях восстановления доброго имени его, несправедливо задетого в статье "Шпионаж и сыск", помещаем настоящее опровержение и просим другие газеты перепечатать".

Тем не менее, грязная клевета интригана А. И. Гучкова сделала свое дело. Вокруг имен Сухомлинова и Мясоедова остался нехороший налет. Между ними отношения испортились, они перестали видеться.

В начале войны Мясоедов был призван в ополчение как пехотный офицер и после больших хлопот, в которых ему помог и Сухомлинов, он был назначен переводчиком в штаб 10 армии. 9-го ноября Мясоедов приехал в штаб и его командировали в Иоаннинсбург. Он исполнял незначительные поручения и 18-го февраля был арестован и предан суду по обвинению в шпионаже в пользу немцев. Дело развернулось следующим образом.

Еще в декабре 1914 года к нашему военному агенту в Стокгольме, Кандаурову, явился, вернувшийся из немецкого плена, подпоручик 23-го Низовского пехотного полка, Яков Колаковский и рассказал, что, находясь в плену, он предложил немцам сделаться для них шпионом. После нескольких, с его стороны, предложений, с ним стали разговаривать заведовавшие разведкой немецкие офицеры. Ему предложили жалованье 2.000 марок в месяц, поручили взорвать мост под Варшавой, за что обещали заплатить 200.000, предложили убить В. Кн. Николая Николаевича, за что обещали миллион, дали ему паспорт и направили его в Россию.

17 декабря Колаковский уже был в России и дал подобное же показание в Главном управлении Генерального штаба, а 24 декабря, продолжая свои рассказы, показал: "При отправлении меня в Россию из Берлина, лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений".

8 января, на допросе в Охранном отделении, Колаковский показал уже, что тот лейтенант "обязал его войти в сношения с отставным жандармским подполковником Мясоедовым, который служил раньше в Вержболове, им очень полезен и работает с ними уже пять лет, но адреса Мясоедова в Петрограде указать не мог".

9 января Колаковский был допрошен начальником разведывательного отделения полковником Марачевским, которому он рассказал много странного про то, как он попался в плен и показал, будто бы при разговорах с немцами, ими "особенно было подчеркнуто, что Германский Генеральный штаб уже более пяти лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова, с коим подпоручику Колаковскому было рекомендовано войти в связь. Германский генеральный штаб также жаловался на неимение, кроме Мясоедова, крупных агентов, тогда как мелкие услуги им оказывают преимущественно евреи".

Как ни странны были сведения Колаковского о том, с какою откровенностью говорили с ним немцы, выдавая ему даже своего единственного, хорошего, старого, опытного шпиона, как ни странно было вообще все прошлое и настоящее положение Колаковского, генерал Раух не счел нужным заняться прежде всего самим подпоручиком Колаковским, его проверкой, проверкой его связей и т. д., а препроводил всю переписку в Ставку Верховного Главнокомандующего.

В Ставке показаниям более чем подозрительного и шустрого подпоручика Колаковского придали полную веру и дело направили в Контрразведывательное отделение, начальником которого состоял полковник Батюшин, прославившийся тем, что не боялся привлекать очень богатых коммерсантов, а некоторые из его подчиненных брали большие взятки. С Батюшиным работали подполковник Рязанов и известный всему Петрограду Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, дружившие весьма между собою. Официальным же помощником Батюшина называли жандармского, подполковника Леонтовича. Общими усилиями этого прославившегося учреждения, дело Мясоедова охватило большое число лиц всякого звания и положения, из каких некоторых вообще нельзя было ни в чем обвинять. Но Батюшинская комиссия работала...

15 февраля Колаковский был допрошен уже в Ставке, при чем рассказы его об откровенности немцев стали еще более подробными. Выходило так, что немцы хвастались, будто бы Мясоедов работал на них последние пять лет, служа в Вержболове, Тогда как он в действительности много раньше ушел со службы, жил в Петрограде и даже не служил в армии. Все эти выдумки Колаковского не показались подозрительными и ему продолжали верить

Между тем за Мясоедовым был учрежден надзор. К нему был приставлен шпион в качестве секретаря, некий чиновник Дистергоф. Ничего подозрительного в поведении Мясоедова Дистергоф не замечал.

В ночь с 18 на 19 февраля, по заблаговременной телеграмме Начальника штаба Северо-Западного фронта, по многим городам были произведены обыски и аресты лиц, связанных родством, знакомством или какими бы то ни было сношениями с Мясоедовым. Всех арестованных надлежало направлять в Варшаву, самое же дело, как было указано в телеграмме генерала Янушкевича, "поведено закончить быстро и решительно".

Сам Мясоедов был арестован в Ковно вечером 18 февраля, куда его послали со служебным поручением. Ничего предосудительного или даже подозрительного у него обнаружено не было. На квартире же дамы, с которой Мясоедов жил вместе, как с женой, нашли вещи, присланные им из Восточной Пруссии.

Перенесение дела в Варшаву, в Варшавский Военный округ являлось противузаконным. Там Дело было поручено не военному следователю, как того требовал закон, а следователю по важнейшим делам Варшавского Окружного суда, каковую должность временно занимал некто Матвеев. 16 марта из Ставки последовало повеление выделить из общего производства личное дело Мясоедова и назначить его к слушанию в Военно-полевом суде. Это повеление указывало ясно на желание Ставки покончить с делом Мясоедова поскорее, что и было понято в Варшаве (да и было разъяснено командированным из Ставки для наблюдения за ходом процесса прапорщиком Орловым - позже по службе у большевиков Орлинский, место которого занимал Матвеев).

Военно-полевой суд признал Мясоедова виновным и приговорил его к смертной казни через повешение. Державшийся во время суда спокойно, Мясоедов, бледный как полотно, слушал приговор и при словах: к смертной казни, покачнулся, прислонился к стене и закрыл лицо руками.

- Позвольте послать телеграмму Государю, я хочу проститься с матерью, как-то безнадежно воскликнул он и, теряя сознание, стал грузно опускаться на пол. Телеграмма Его Величеству послана не была, телеграммы же матери и жене, в которых несчастный клялся в невиновности и просил умолять Государя о помиловании - были задержаны и подшиты к делу. Идя на казнь по коридору крепости, Мясоедов зашел в уборную и пытался перерезать горло стеклом от пенснэ. Стража помешала это сделать. Через пять с половиной часов после объявления приговора Мясоедова казнили.

Совершилась одна из ужасных судебных ошибок, объясняющаяся отчасти обстоятельствами военного времени, а главным образом политической интригой. Никаких данных уличающих Мясоедова в измене, кроме вздорного оговора подпоручиком Колаковским, поступившим к немцам на службу по шпионажу, - не было.

С Мясоедовым расправились в угоду общественному мнению. Он явился искупительной жертвой за военные неудачи Ставки в Восточной Пруссии. Об его невиновности говорили уже тогда. "Нехороший он человек" - говорил один, принимавший участие в деле генерал, "но изменником не был, и повесили его зря". Но те, кто создали дело Мясоедова, и, главным образом Гучков (А. И.), те были довольны. В революционной игре против Самодержавия они выиграли первую и очень большую карту. На трупе повешенного они создали большой процесс с многими невинно наказанными и, главное, процесс генерала Сухомлинова, сыгравший в его подготовительной стадии едва ли не самую главную роль по разложению тыла и по возбуждению ненависти к Государю.

Но что же делала Ставка, раздувая дело Мясоедова Ставка, слабая по особам ее представлявшим, шла навстречу общественному мнению. Слепая толпа требовала жертв. Слабая Ставка Великого Князя их выбрасывала, не думая о том, какой вред она наносит Родине. Скоро Ставка на себе убедилась, как опасно играть на мнимой ,,измене" и прикрывать ею свои ошибки. Не прошло и месяца, как поползли самые нелепые слухи, что будто бы один из самых ответственных генералов Ставки - изменник. Что его изменою объясняются неудачные операционные планы Ставки. Слухи дошли даже до Царского дворца.

Вот каков был ужасный результат неумной политики генерала Янушкевича, пожертвовавшего ради пресловутой "общественности" правдой и справедливостью. А он тоже любил Родину и тоже хотел ей добра. Какая ужасная трагедия и какая колоссальная моральная ответственность лежит на совести главного автора дела Мясоедова, величайшего из политических интриганов-эгоистов - Александра Ивановича Гучкова.

Официальное сообщение Ставки о казни Мясоедова как бы подтвердило правильность всяких нелепых слухов о разных изменах. А тут, как на беду, произошел большой взрыв на Охтенских пороховых заводах и о немецком шпионаже в тылу заговорили еще больше. Ко всему этому прибавилась скандальная история, происшедшая с Распутиным в Москве. С войной в Распутине произошли две перемены. Разными дельцами от банковских директоров до мелких спекулянтов он был вовлечен в проведение разных, связанных с войной, предприятий, а, во вторых, он стал пить и безобразничать в публичных местах, чего раньше с ним не случалось. Болезнь его лучшего и близкого друга, А. А. Вырубовой, принесла ему ту свободу, в которой он был очень стеснен, будучи всегда связан Анной Александровной. С ее прикованностью к кровати, он стал свободен, чем и воспользовались его друзья другого лагеря.

Распутин стал пить и напиваться. К нему на квартиру стали приезжать его друзья, дамы и мужчины с запасами вина, с закусками, с гитарами, гармошками... Пили, ели, пели, Танцевали, безобразничали. Веселясь с дамами общества, Распутин не чуждался и проституток. Все около него спуталось в один клубок, в котором имена дам общества переплетались с именами падших созданий. Когда старца спрашивали, по чему он стал так кутить, он, смеясь, отвечал: "скучно, затравили, чую беду".

25 марта Распутин выехал в Москву, где у него было не мало поклонниц. В один из ближайших дней Распутин закутил с небольшой компанией у Яра. Напился он почти до потери рассудка. Говорил всякий вздор, хвастался знакомством с высокопоставленными лицами, плясал непристойно, полуразделся и стал бросаться на хористок. Картина получилась настолько непристойная и возмутительная, что администрация обратилась к полиции. Бывшие с Распутиным дамы поспешили уехать. Сам он, как бы протрезвев, обругал полицию и уехал, и в тот же день выехал обратно в Петербург. Скандал получил такую громкую огласку в Москве, что растерявшийся Градоначальник, Свиты Его Величества, генерал-майор Адрианов, друживший с Распутиным, выехал также в Петербург с докладом о случившемся.

У нас, в Царском, шла горячка с приготовлением к отъезду Его Величества в Ставку, когда мне доложили о приезде генерала Адрианова. Генерал был в полной парадной свитской форме. Вид у него был озабоченный. На мой вопрос о столь неожиданном его приезде, генерал рассказал, что он сделал уже доклад министру Маклакову, его товарищу Джунковскому и что оба посоветовали ему ехать в Царское, добиться, по его положению в Свите, приема у Его Величества и доложить о случившемся.

Вот он и приехал, но прежде чем идти к Дворцовому коменданту, зашел ко мне посоветоваться. Мы были с ним в хороших простых отношениях. Я был очень поражен оборотом, который придали делу Маклаков и Джунковский. Последний, по словам генерала, особенно настаивал на необходимости доложить о случившемся Государю. Я высказал генералу, что скандал, устроенный мужиком в публичном месте, не является обстоятельством, которое бы позволяло ему, Градоначальнику, делать личный доклад Государю. Наскандалил мужик в ресторане - ну и привлекай его к ответственности. При чем же тут Государь? Если же посмотреть на дело так, что Распутин нечто большее, чем простой мужик, если смотреть на него, как на фигуру политическую, тогда доклад должен быть сделан или министром Маклаковым или его помощником Джунковским. Затем очень странно, что его начальники советуют ему добиться аудиенции как генералу Свиты Его Величества. При чем тут Свита, когда в градоначальстве произошел скандал по пьяному делу?

Мы обменялись еще несколькими фразами, и генерал поехал к ген. Воейкову. Видимо Дворцовый комендант не посоветовал Адрианову просить аудиенции и тот вернулся в Москву, предоставив министру самому доложить Государю о случившемся, если тот придает этому делу политическое значение. Маклаков сделал Его Величеству доклад и даже оставил его написанным. Государь сказал, что он сам переговорит с Распутиным. Государь сделал старцу весьма строгое внушение и тот должен был уехать к себе в Покровское.

Вскоре меня командировали на Брянский завод, куда должен был приехать Государь. 4-го апреля Государь выехал в Ставку и о Распутине с его скандалом как бы забыли. Царица же все последнее время лежала, жалуясь на сердце.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Апрель 1915 года. - Седьмая поездка Государя на фронт. - Вызов меня с Брянского завода в Ставку. - Поездка Государя в Галицию. - Мой предварительный выезд туда. - Галиция. - Настроения. - Во Львове. - Генерал-губернатор гр. Бобринский. - Затруднения в охране. - Риск. - Генерал Веселаго. - Государь на ст. Броды. - Проезд 9 апреля на автомобилях во Львов. - Речь архиепископа Евлогия. - Во дворце. - Речь Государя. - 10 апреля в Самборе у генерала Брусилова. - Железные стрелки. - Пожалование Брусилову звания генерал-адъютанта. - Брусилов целует руку Государю. - Смотр 3-го Кавказского корпуса в Хырове. - Восторг солдат. - В Перемышле. - Осмотр позиций 11 апреля. - На командующем над всей местностью холме. - Восторг от побед нашей армии. Возвращение во Львов. - Отъезд в Броды. - Расставание с В. Кн. Николаем Николаевичем 12 апреля. - Пожалование В. Князю сабли "За присоединение Червонной Руси". - Отъезд на Юг.

Только что успел я перезнакомиться с администрацией завода, как получил телеграмму от Дворцового коменданта возвращаться немедленно в Ставку, где находился Государь, делавший свою седьмую поездку по фронту. Вернувшись в Барановичи, я получил приказание выехать немедленно со своим отрядом в Галицию, во Львов, явиться генерал-губернатору Бобринскому и принять все нужные меры охраны ввиду приезда в Галицию Его Величества. Я был поражен.

Как, Государь поедет во Львов? В город, только что занятый у неприятеля, где мы ничего не знаем. Как же можно так рисковать? Да еще во время войны. Ведь это безумие. Генерал Воейков был вполне согласен со мной, что поездка эта весьма рискованна, что меры приходится принимать наспех, но что такова воля Государя. Поездка придумана Ставкой. Предложена Государю Великим Князем. Ставка брала на себя всю организацию поездки и настолько, что из царского гаража брали только один автомобиль лично для Государя. Великий Князь, Янушкевич и князь Орлов придумали и провели эту поездку. Когда Великий Князь получил согласие Государя на эту поездку, он, выйдя из вагона Его Величества, с торжествующим видом объявил генералу Воейкову, что Государь изволил согласиться на поездку, но чтобы Дворцовый комендант не беспокоился, так как Штаб уже все предвидел и все подготовил для поездки.

Несколько минут спустя, Государь передал Воейкову о своем согласии поехать в Галицию, сказав, что Великий Князь очень настаивал на безотлагательной поездке. Когда ген. Воейков пошел разговаривать с Янушкевичем о том, что сделано Штабом по поводу поездки, то, по красочному выражению генерала, "он увидел только палец Янушкевича, показывающий на плане Галиции маршрут следования Государя и на этом вся подготовка Штабом поездки оказалась оконченной".

Поговорив еще с генералом и доложив, что, по моему мнению, можно будет сделать там, в завоеванной стране, я, скрепя сердце, пошел делать нужные распоряжения. Повидав затем еще кое-кого из чинов Штаба и осветив себе еще более настоящий момент, я ночью уже выехал со своим отрядом в Галицию в специальном, данном Ставкою, поезде.

В сущности говоря, поездка Государя вызывалась следующими соображениями, о чем тогда, конечно, держалось в строгом секрете. По плану главнокомандующего Юго-Западным фронтом, Иванова, вернее, по плану его Начальника штаба Алексеева, победоносное занятие нашими войсками Галиции должно было закончиться перевалом через Карпаты и занятием Венгрии. К началу апреля 3-я армия генерала Ратко-Дмитриева овладела главным Бескидским хребтом, а корпуса 8-ой армии Брусилова стали спускаться с главного хребта. Ставка, относившаяся сначала к проектам Иванова и Алексеева осторожно, стала наконец на ту точку зрения, что отныне главный центр действий надо перенести на Юго-Западный фронт, что надо идти на Венгрию.

Предполагалось энергичное наступление по всему тому фронту.

6-го апреля были отданы соответствующие указания и было решено, что перед наступлением Государь посетит Галицию, куда и выедет 8-го числа. Под большим секретом передавали, что генерал Данилов не разделяет этого плана, но что Янушкевич и Великий Князь стоят за него. Истинным же автором плана вторжения в Венгрию считали секретного и безответственного советника генерала Алексеева, его друга, генерала Борисова. Но оба они уже были переведены на Северо-Западный фронт и задуманное и начатое ими пред приятие пришлось осуществлять уже другим лицам.

Занятие нашими войсками Галиции и разгром австрийских армий очень всколыхнул наше национальное чувство напомнил нам о нашей родной колыбели всего славянства Карпатах, напомнил о Червонной Руси, о наших братьях по вере и крови, томившихся под австрийским игом. Туда полетели более экспансивные националисты, члены Государственной Думы. Туда обратил взоры Святейший Синод.

Все только и говорили о возвращении России древних родных областей с русским населением, которое старались ополячить, но которое, как думали, остается в душе русским.

Двести лет тому назад католические ксендзы с продажными элементами из местного дворянства выдумали униатское вероисповедание, а в последние десятилетия продажные профессора из малороссов, по указке австрийского генерального штаба стали выдумывать новые названия для населяющего Галицию русского простого народа. Всякие Грушевские и иные выходцы из Киевского университета разрабатывали, по австрийской указке, теорию украинской самостийности, выдумывали разные "мовы", а забитый простой русский галичанин продолжал хранить в сердце мысль о национальном освобождении, что связывалось с мыслью о Белом Царе.

И когда русские войска победоносно продвигались по Галиции, бежал поляк, уходил немец, но простой народ встречал русского солдата как своего родного, как освободителя. А соседние с Почаевской Лаврой приходы толпами приходили к настоятелю монастыря, прося присоединить их снова к родной православной церкви. Начался массовый переход простолюдинов униатов в православие и к весне 1915 года перешло до ста приходов и, лишь недавно, с месяц назад, в старом русском Львове, переделанном в Лемберг, в устроенной из манежа церкви, архиепископ Евлогий, назначенный в Галицию, впервые после двухсот лет, служил перед десятитысячной толпой народа Христову заутреню. Для львовских галичан то было воистину Христово Воскресение.

Все это знал я. Все эти мысли навязчиво забивали меня, пока поезд нес меня к этим старым русским землям. Но вот и они, политые русской кровью, места. Скверные галицийские вагоны. Отвратительный железнодорожный путь. Поезд подозрительно пошатывается. Едем по Галиции.

Прибыв во Львов, я представился генерал-губернатору генералу графу Бобринскому. Граф приветливо встретил и просил меня делать что надо, сказав откровенно, что в мерах охраны он не компетентен. Он был поражен предстоявшим приездом Государя. Еще лишь на днях, в Ставке, Государь сказал ему, что в этом году он не приедет во Львов и, уверенный в этом граф, даже не привез с собою парадной формы и вот, вдруг... Кто все это надумал?

Военным губернатором был, назначенный из Киева полковник Шереметьев, обещавший любезно всяческое содействие. Полицмейстером оказался старый знакомый по Киеву, полковник Скалон, находившийся в полном нервном расстройстве. Он откровенно заявлял, что ничего не знает, что в городе делается, и со слезами просил спасти положение и выручить его. Пришлось, прежде всего, успокоить его, убедить начать работать, сделать все возможное, а там, что Бог даст.

Взвесив всю, весьма неблагоприятную местную обстановку, приняв во внимание, что на пути Государева проезда по городу хотя и будут выставлены все наличные в городе войска, но будет допущено и все население, которого никто не знает, я увидел, что мой небольшой отряд охраны, взятый из Ставки потеряется, как песчинка в этих десятках тысяч населения. О серьезности охраны нашими силами, при такой обстановке, нечего было и думать. И невольно мысль обращалась к тем, кто толкнул Государя на эту поездку, толкнул на риск очутиться среди моря неизвестного люда, среди войны, когда рядом с самыми преданными Царю славянами окажутся и сознательные немцы - патриоты.

Все может быть, все может статься. Я знал, что все эти шпалеры войск по пути проезда лишь красивая декорация, так как, увидев Царя, солдаты будут в таком восторженном экстазе, будут настолько поглощены созерцанием Царя, что, при не широких улицах, при недостатке полиции и охраны позади войск, в толпе, энергичный преступник всегда сумеет броситься через строй по направлению царского экипажа. А нашей силы так мало. Приходилось импровизировать.

Я поехал к начальнику гарнизона, генералу Веселаго. С симпатичнейшим веселым генералом, любителем балета, я познакомился еще во время Романовских торжеств в Ярославле. Он рассказывал мне тогда, как хороший генерал должен уметь играть даже на барабане. Я выяснил генералу трудность моего положения, как ответственного за охрану Государя и просил помочь мне. Я просил его дать мне, в полное распоряжение пятьсот унтер-офицеров без винтовок, разъяснив ему, что они будут распределены по пути царского проезда вместе с моими чинами охраны в форме и, действуя под руководством моих чинов, должны будут нести охрану.

Генерал с радостью схватился за мою мысль и выразил полную готовность помочь мне. В тот же день, в десять часов вечера, на одном большом дворе казарм, были собраны пятьсот унтер-офицеров. Генерал сам объяснил им, что и как предстоит им делать и заявил им, что они переходят в мое, для охраны, распоряжение, что отныне я их начальник и что они должны точно исполнять все, что будет им приказано. Поздоровавшись с людьми, я несколько часов работал затем с молодцами унтер-офицерами, разбив их по моим офицерам и по моим чинам охраны. Каждому охраннику было придано несколько унтер-офицеров. А так как мои были в форме и у каждого грудь была украшена несколькими медалями, то общий язык был найден сразу и работа закипела дружно. Началось обучение, инструктирование импровизированного наряда охраны. Выход из положения был найден. И теперь, много лет спустя, я с большим удовольствием вспоминаю про этих молодцов унтер-офицеров, с благодарностью вспоминаю генерала Веселаго с его лихими не по летам, черными, как крыло ворона, усами.

Выехав из Ставки 8-го апреля, Государь утром 9-го прибыл на станцию Броды. Там уже стоял поезд В. Кн. Николая Николаевича. Приняв доклад о положении дел на фронте и позавтракав, Государь выехал на автомобиле во Львов. Государь ехал с Великим Князем и Янушкевичем. За ним следовали автомобили, где находились Вел.

Князья Петр Николаевич, Александр Михайлович, Принц А. П. Ольденбургский и свита. День был жаркий, и вереница автомобилей катила, окутываемая клубами пыли. По пути два раза останавливались на местах сражений. Государь выслушивал доклады. Несколько раз он подходил к белым могильным крестам, которыми был усеян, столь победоносно пройденный русской армией, путь. Около пяти часов подъехали ко Львову. На границе города, на холме ожидал с рапортом генерал-губернатор Бобринский. Сойдя с автомобиля, Государь принял рапорт. Великий Князь, как колоссальнейшая статуя, стоял, вытянувшись, на автомобиле, отдавая честь. Около него застыл Янушкевич. Затем приехавшие стряхнули пыль и кортеж тронулся дальше. Войска, стоявшие шпалерами и масса народа встречали Государя восторженно. Встреча со стороны населения была настолько горяча, а население было не русское, что как-то невольно пропал всякий страх за возможность какого либо эксцесса с этой стороны. Казалось, что при таком восторге, при виде Белого Царя, со стороны галицийского населения, какое либо выступление против Государя невозможно психологически. Убранство улиц флагами и гирляндами дополняло праздничное настроение толпы. Подъехали к громадному манежу, где была устроена гарнизонная церковь. Около нее выстроен почетный караул. Там же встречают Вел, Княгини Ксения и Ольга Александровны. Первая в скромном темном костюме, в шляпе, вторая в костюме сестры милосердия, с белым платком на голове.

В церкви Государя встретил и приветствовал архиепископ Евлогий. Стойкий борец за русское православное дело в Холмщине. За несколько дней архиепископа предупредили от имени Великого Князя, дабы, в его приветственном слове Государю, не было политики. Но не такой был теперь момент, чтобы можно было сдержать национальный порыв. Царь вступил на отнятую у австрийцев древнерусскую православную землю. На ту землю, по которой лавиной прокатилась русская армия, грозящая ныне обрушиться на Венгрию.

И горячее, проникнутое верою в Русского, в Россию и Белого Царя, пламенное слово архиепископа четко звучало навстречу Царю. Как избавителя ждал галицийский народ русского Царя. Об этой радости, об этом счастьи говорил владыка и закончил свое слово упоминанием о русских орлах, парящих над Карпатами. Слово владыки хватает за сердце. Кое-кому из скептиков оно не нравится, но Государь горячо благодарит владыку. Служат молебен. Он кажется особенно осмысленным. После молебна Государь пропустил церемониальным маршем почетный караул. На правом фланге шагал В. К. Николай Николаевич. Осмотрев затем госпиталь В. Кн. Ольги Александровны и Наградив многих раненых георгиевскими крестами и медалями, Государь проехал во дворец. Перед дворцом картинно выстроился почетный конвой от Лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка. Кругом масса народа. Гремит ура. Во дворце приготовлены покои для Его Величества. Угрюмые, неуютные комнаты. В спальне кровать, на которой не раз отдыхал Император Франц Иосиф, один из главных виновников (по старости) настоящей войны.

Вечером, пока во дворце происходил обед, на который были приглашены местные власти, галичане устроили патриотическую манифестацию перед дворцом. Государь вышел на балкон, сказал небольшую, но горячую, проникнутую верою в правое дело, речь. Народ ревел от восторга. Крестились и плакали. Государь был очень растроган оказанным ему галичанами приемом. После обеда он высказал это нескольким из начальствующих лиц. Высказал и архиепископу Евлогию, которого еще раз поблагодарил за приветствие в церкви. Графа Бобринского Государь поздравил своим генерал- адъютантом.

На другой день, 10-го числа, утром, Государь выехал поездом в Самбор, где находился штаб 3-ей армии, которой командовал генерал Брусилов - герой Галиции, самый популярный в то время в России генерал. На станции Комарно встретили поезд с ранеными в Карпатах. Государь вошел в поезд и обошел всех раненых, награждая георгиевскими медалями. В это время сравнительно легко раненые выстраивались на платформе. Надо было видеть их восторг, их счастье, когда они увидели, вышедшего из поезда, Государя.

Государь поздоровался, обошел шеренгу, некоторых расспрашивал.

Около полудня приехали в Самбор. На станции встретил с рапортом генерал Брусилов. Государь трижды поцеловал его. Растроганный Брусилов поцеловал у Государя руку. На платформе встречал почетный караул роты Его Величества 16-го Стрелкового полка со знаменем и музыкой. Брусилов доложил, что рота, которой за убылью всех офицеров командовал подпрапорщик Шульгин, прибыла прямо с бою. Рота выдержала атаку шести австрийских рот, отбивалась огнем, ручными гранатами, штыками и прикладами и положила около себя более шестисот трупов.

Выслушав внимательно доклад, Государь подошел к роте и поздоровался: "Здорово мои железные стрелки!" Поблагодарив стрелков после ответа за "славную боевую службу", Государь прибавил:

"За славные последние бои, о которых мне только что доложил командующий армией, жалую всем чинам роты георгиевские кресты".

В подпрапорщике Шульгине Государь узнал знакомого ему по Ливадии "своего приятеля, фельдфебеля". Ему Государь пожаловал георгиевские кресты первой, второй и третьей степени и орден Св. Анны 4-ой степени " За храбрость".

Когда же стрелки пошли церемониальным маршем и музыка заиграла тот самый марш, под который войска маршировали перед Государем всегда в столь любимой Ливадии, Государь, по его собственным словам, "не мог удержаться от слез".

Государь завтракал в помещении штаба с начальствующими лицами и офицерами штаба и после завтрака поздравил Брусилова своим генерал-адъютантом и вручил ему погоны с вензелями и аксельбанты. Брусилов, со слезами на глазах, вновь поцеловал руку Государя и попросил разрешения переодеться в соседней комнате. Через минуту он вышел оттуда уже по форме генерал-адъютантом. Посыпались поздравления.

В 3 часа Государь отбыл из Самбора, и вскоре поезд остановился у станции Хыров, откуда в автомобилях поехали к выстроенному по берегу вблизь Днестра, 3-му Кавказскому корпусу. Им командовал генерал Ирман, переделанный, солдатами в Ирманова. Маленького роста, коренастый, с седой бородой и в огромной папахе, с Георгием на шее и на груди, он производил впечатление лихого старого вояки. Таких солдаты любят.

Государь обошел все части корпуса. Нельзя было не восхищаться великолепным видом войск корпуса. Это было общее мнение всех приехавших из Ставки и свиты. После обхода, Государь объехал все части корпуса в автомобиле. В одном месте тяжелый царский автомобиль зарылся в песок, завяз. Великий Князь дал знак рукой и в один миг солдаты, как пчелы, осыпали автомобиль и понесли его как перышко.

Люди облепили кругом, теснились ближе и ближе, глядели с восторгом на Государя. Государь встал в автомобиле и смеясь говорил солдатам:

"Тише, тише, ребята, осторожней, не попади под колеса".

"Ничего, Ваше Величество, Бог даст не зашибет," - неслось с улыбками в ответ, и кто не мог дотянуться до автомобиля, тот просто тянулся руками к Государю, ловили руку Государя, целовали ее, дотрагивались до пальто, гладили его.

"Родимый, родненький, кормилец наш, Царь-батюшка", слышалось со всех сторон, а издали неслось могучее у-рр-аа, ревел весь корпус. Картина незабываемая.

Уже вечерело, когда Государь решил, наконец, оставить корпус. Стоя, держась левою рукою за поручень, Государь правою благословлял кавказцев в последний раз и поехали к поезду.

Вечером приехали в Перемышль. Город был пуст. Кроме военных, никого. Много оренбургских казаков. Посетив церковь, Государь проехал в дом, где жил комендант крепости Кусманек. Там были приготовлены комнаты для Его Величества. Отдохнув немного и переодевшись, Государь обедал с начальствующими лицами в бывшем гарнизонном австрийском офицерском собрании, а в 10 часов уже был дома.

Для нас, охраны, день кончился. Я вышел с ген. Дубенским и А. В. Сусловым пройтись по городу. Все спало. Изредка мы встречали патрули. Прошли на мост через Сан, тот Сан, с которым за ту войну так много связано воспоминаний у русской армии. По берегам копошились саперы, видимо что-то работали, даже ночью.

Дубенский, успевший уже понасобрать сведений от штабных, стал говорить, что некоторые из сведущих людей смотрят на ближайшее будущее очень скептически. "Вот, например, черный Данилов говорит", начал было Дубенский со скептической улыбкой. Но мы с Сусловым просто набросились на него и с жаром, каждый по своему, стали доказывать ему, что если в Ставке (а Черный Данилов это мозг Ставки) считают, что наше положение в Галиции недостаточно прочно, тогда не надо было уговаривать Государя ехать в Галицию. Это Ставка надумала эту поездку. Ставка все и организовала. Близкие люди говорили Государю, что поездка сейчас несвоевременна, что лучше подождать до конца войны. Для чего же Ставка все это сделала? Посмотрите, сколько народа понабрали в поездку, даже священника Шавельского, и того прихватили. Эх, да что говорить! И мы зашагали по домам.

Утром, 11-го числа, Государь выехал на автомобиле осматривать разбитые форты Перемышля. Целая вереница автомобилей тянулась вслед. Картина грандиозных полуразрушенных фортов, глыбы вывороченного камня и железобетона, сотни громадных крепостных австрийских орудий, снятых с мест и уложенных, как покойники, рядами на земле, - все это производило огромное впечатление. Неужели все эти, казалось бы неодолимые препятствия, где природа и человек по дали друг другу руку, чтобы соорудить нечто неприступное, - неужели они были сокрушены и взяты нашими войсками? Да, можно сказать с гордостью, были взяты. Факт на лицо. Некоторые форты были взяты штурмом. Имя доблестного генерала Селиванова, командовавшего войсками взявшими Перемышль, было у всех на устах. Государь внимательно слушал доклады начальствующих лиц, вставляя свои замечания, которые ясно показывали, что он знает подробно все действия доблестных войск до отдельных частей и их начальников включительно. Это видимо не нравилось некоторым из высших чинов штаба.

Штабы вообще не любят делить славы с непосредственными участниками боев. Ну вот, если неудача, то, конечно, в том виноваты войска и их начальники. Ну, а если победа, успех - это, прежде всего заслуга мыслителей и изобретателей стратегических и тактических планов и предположений. Так всегда было, есть и будет. Такова жизнь. И наша Ставка вообще не любила этих непосредственных собеседований Государя с войсками и их непосредственными начальниками. Мало ли, какой правды не выскажет офицер Государю на его прямой вопрос, глядя в его лучистые глаза. Язык не поворачивался сказать неправду.

А правда не всегда нравилась Ставке. Там Государю часто говорили, принимая во внимание, прежде всего, различные политические соображения.

Когда приехали на главный центральный холм, все невольно залюбовались дивной картиной, расстилавшейся кругом этого, командовавшего над всею местностью, холма. Все теснились к Государю, стараясь поймать каждое его слово. Толпа, окружавшая Государя, состояла более чем из ста человек. Один из чинов свиты Его Величества подошел ко мне и не без иронии заметил:

"Вы видите, - это называется организация поездки Его Величества, выполняемая генералом Янушкевичем. Вам это нравится?" - спросил он насмешливо и отошел.

Там, на холме, Государь снялся отдельно с Великим Князем, а затем и со всеми окружавшими его лицами.

Странное чувство охватило тогда большинство из бывших там лиц. Каждый как бы хотел отметить, что и он был на этом славном, отмеченном русскою победою, месте. Был под Перемышлем, видел одно из полей сражений великой галицийской битвы. И многие брали на память с холма камни, рвали траву и цветы. Командир Конвоя, Граббе, собрал целый букетик и вечером просил Государя переслать цветы Императрице.

Таково чарующее, притягивающее свойство "славы" и "подвига". А они неразрывно слились с нашей армией на полях и горах Галиции.

Подобное же чувство я переживал, находясь около Государя на турецкой границе, в Меджингерте и в отбитых гвардией окопах под Ивангородом. Это удивительное чувство можно определить только словами Карамзина: чувство "народной гордости". Гордости, которой невольно проникаешься, когда окинешь умственным взором, где и кого бил победоносно русский солдат.

Вернувшись с осмотра фортов, Государь позавтракал и на автомобиле же поехал во Львов. По пути, в деревнях, знали о проезде Государя и толпы народа выходили на дорогу и приветливо кланялись. По виду, это были русские люди. В 5 часов вернулись во Львов.

Перед обедом во дворец приехали Вел. Кн. Ксения и Ольга Александровны. После обеда выехали на вокзал. Казалось, весь Львов высыпал на улицу. Все население, по-видимому, радушно, тепло провожало Государя. Энтузиазм, стоявших шпалерами войск, не поддается описанию.

В 9 с половиной часов Государь покинул Львов и через три часа были уже в Бродах, где Государь перешел в свой поезд. Мы, слава Богу, у себя дома. Не прошло и полчаса, как оба императорских поезда погрузились в глубокий сон.

12-го числа было воскресенье. Поезда еще стояли в Бродах. Утро было хорошее. Издали доносился благовест деревенской церкви. Кое-кто пошел помолиться и посмотреть, как идет служба у униатов. Около 2-х часов, приняв от Великого Князя последний доклад, Государь распрощался с Главнокомандующим, горячо поблагодарив его за Галицию. Великому Князю была пожалована сабля, осыпанная бриллиантами с надписью: "За присоединение Червонной Руси".

Императорский поезд направился на Юг.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Апрель 1915 года. - На пути от Брод до Проскурова. - На ст. Здолбуново. Разговоры в вагоне о Галиции и Распутине. - В Проскурове. - Из Проскурова в Каменец Подольск на автомобиле. - Восторг крестьян. - Завтрак на поляне. - В Каменец-Подольске. - Возвращение. Посещение Одессы. - Дивная картина. Исторический крест. - Смотр войскам. - Мечты о Константинополе. - Гвардейский экипаж. - Речь Государя. - Посещения в городе и отъезд. - В Николаеве. - На судостроительном заводе. - Речь рабочего социал-демократа. Высочайший ему подарок. - Осмотр других заводов. - Отъезд в Севастополь. - Смотр флота. Смотр Пластунского батальона. - Выход флота в море. - Посещение собора и смотр войскам. - Назначение Наследника шефом 3-го Пластунского батальона. - Разговор Государя с офицерами. - Прогулка к Байдарским воротам. - Отъезд на Север. Остановка на ст. Борки. - Крушение царского поезда 17 октября 1888 года. Прибытие на станцию Болва Орловской губернии. - Посещение Брянского завода. Посещение рабочего поселка. - Беседа с рабочими. - Отъезд. - Десять минут в Москве. - Встреча с В. Кн. Елизаветой Федоровной. - Посещение Твери. - Чай у дворян. - Речь предводителя дворянства Менделеева. - Подарки. - Речь Государя. - Простота Государя и радушие приема. - Государь у раненых. - Обед в поезде. Отъезд. - Воспоминания.

12 апреля провели в пути. Императорский поезд останавливался на ст. Здолбуново, где стоял один из санитарных поездов, а на платформе были выстроены учащиеся с оркестром музыки и было много публики. Последнее было новшество, введенное, кажется, по инициативе ген. Джунковского. Публику стали допускать под ответственностью железнодорожной жандармской полиции. Государь обошел учащихся и затем много говорил с ранеными. К вечеру императорский поезд дошел до ст. Красикова и там заночевали, не доходя 40 верст до Проскурова.

Поздно вечером мы, несколько обычных спутников свитского поезда литера Б, собрались в нашей комфортабельно уютной гостиной, перешедшей в этот поезд из старого императорского - литера А.

В Бродах мы получили почту из Петрограда. Было много новостей. Устроились по удобным креслам. Дубенский, засунув руки за пояс блузы, ходил вразвалку по середине салона.

"Ну, вот вы, господа", начал он, глядя на нас с Сусловым, "набросились на меня там, в Перемышле, вечером на мосту, когда я вам стал говорить, что в Галицию не надо было ехать, а выходит-то по моему". И генерал стал рассказывать, что в Ставке получены кое-какие тревожные сведения. На галицийском фронте, против армии Радко-Дмитриева стали заметно группироваться немецкие части. Видимо, что-то там подготовляется нехорошее. Черный Данилов уже ходит, как туча, а Янушкевич нервничает.

"Ведь эта..., - генерал непочтительно выругался, "только и умеет, что нервничать. Не было бы худа". И генерал, видимо, со слов Брусилова и его окружения, стал рассказывать, что Иванов - человек узкий, нерешительный, бестолковый и очень самолюбивый, не понимает создающейся на фронте обстановки. Не понимает, что против 3-ей армии генерала Радко-Дмитриева идет накопление больших неприятельских сил и не усиливает Радко-Дмитриева, несмотря на все его просьбы.

Стали говорить о галицийском населении. Все сходились на том, что, если простой народ и напоминает малороссов, то города производят впечатление вполне ополяченных.

Все имели одну и ту же информацию, что во главе враждебной России агитации и пропаганды стояло католическое духовенство во главе с униатским митрополитом графом Шептицким. Последнего военным властям пришлось отправить в Киев.

Перешли на Петроградские новости. "Ну, Глинка, теперь Вы нам сообщите, что у Вас, там, в Петербурге, Григорий Богомерзкий делает", обратился, по обыкновению, ко мне Дубенский, именуя так Распутина. Все расхохотались. Я рассказал, что Распутин стал очень пить, чего до войны за ним не замечалось. Во-вторых, у одного знакомого, он очень сердился, что Государя уговорили ехать в Галицию, так как он считал, что эта поездка "безвременна", но что он молится и потому сойдет в поездке благополучно. Мой корреспондент подшучивал, конечно, насчет молитв старца, но относительно несвоевременности поездки писал серьёзно и прибавлял, что некоторые очень неодобрительно отзываются за это о Ставке.

Дар ясновидения у Распутина был большой, и то, что он накаркал в столице, как будто стало оправдываться относительно Галиции. Дубенский был смущен, а мы стали смеяться, что он работает заодно, со Старцем. Поговорив еще немного, мы пошли по купэ и Дубенский долго еще ворчал и возился по соседству со мной, что всегда случалось, когда он был в дурном расположении духа.

Утром 13-го императорский поезд продвинулся к Проскурову. Все местечко высыпало к дороге, по которой, Государь должен был ехать на автомобиле в Каменец-Подольск. Старые евреи в лапсердаках, с пейсами, были очень живописны. Детвора жалась около матерей. В 10 часов царский автомобиль тронулся под крики толпы и визг детей. При проезде через деревни автомобиль замедлял ход. Толпы народа стояли по пути, кланялись; перед многими домами, у дороги, стояли столы, накрытые белыми скатертями с хлебом и солью. При въездах и выездах были устроены арки из зелени и полотенец. Было наивно хорошо и мило.

Не доезжая верст двадцати пяти до города, в придорожном лесу, на уютной поляне, был сервирован гофмаршальской частью завтрак для Государя со свитою. Остановка нескольких автомобилей привлекла, конечно, внимание крестьян, работавших поблизости. Стали сходиться. Мы, охрана, подпустили их насколько можно было близко, установили в порядке и, после завтрака, Государь подошел к крестьянам. Поздоровавшись, Государь стал расспрашивать, откуда они и долго разговаривал с ними. Крестьяне удивительно просто и толково отвечали Государю. Государь пожаловал каждому серебряные часы с цепочкою. Крестьяне повалились в ноги. Стали целовать одежду и руки Государя. Сконфуженный, Государь поднял одного старика под руку. Сцена была замечательная. И этой встречей, и завтраком, и отдыхом в лесу Государь остался очень доволен и, так как инициатива этого принадлежала Воейкову, то, конечно, он был в восторге.

При въезде в город встретили губернатор и депутации. Депутации были и около собора. Все подносили деньги на нужды войны. Всего поднесли до 53 тысяч. Крестьяне подносили только хлеб-соль. У собора же были и военные власти. После молебна Государь произвел смотр войскам, среди которых был и Крымский конный Ее Величества полк, столь хорошо знакомый по Крыму. Посетив затем раненых в двух госпиталях, Государь вернулся в Проскуров и императорский поезд отбыл в Одессу.

В 9 часов утра 14-го апреля императорский поезд плавно подошел к дебаркадеру станции Одесса. Государь вышел в форме Гвардейского экипажа и принял рапорты, а также военных и гражданских чинов и депутации, которые поднесли в общем 256.500 рублей на раненых. Государь горячо поблагодарил городского голову Пеликана за щедрую отзывчивость городское самоуправление и жителей на пользу раненых. С вокзала отправились в собор. Широкий путь был украшен флагами, зеленью, но наибольший наряд придавали улицам бесконечные цепи учащихся с цветами и флагами и многочисленная нарядная толпа. Все балконы, все окна были усеяны публикой. На деревьях сидели мальчуганы. Все учащиеся, корпорации были уставлены по одну сторону улицы, войска - по другую. Царский кортеж двигался тихо, тихо и ему навстречу летел целый дождь цветов. Гремела музыка, неслось оглушительное ура и звон колоколов, напоминавший Москву.

При южном радостном солнце, при дивной погоде, эти проезды Государя нигде и никогда не бывали так красивы и нарядны как в Одессе. Это была как бы привилегия нашей прелестной, широко раскинувшейся черноморской красавицы. Правда и природа, да и заботы столь любившего монарха городского головы, Пеликана, да и удивительно славного градоначальника, Сосновского, много способствовали этому успеху - первенству Одессы. Чувствовалось какое-то странное отсутствие официальности, которая, по существу, была в наличности, как и везде.

У входа в собор Государь был встречен архиепископом Назарием с крестом и святой водой. Сказав краткое слово, владыка поднес Государю икону Божией Матери и большой медный крест. Крест тот был отлит из тех медных денег, что жертвовались в 1854 году солдатами, шедшими на защиту Севастополя, когда их благословлял в поход тогдашний Одесский архиепископ Иннокентий. Ныне, поднося тот крест Государю, владыка пожелал, чтобы он был водружен в Царьграде, на Святой Софии. Не ожидавший такого приветствия, Государь был видимо растроган. После молебна Его Величество особенно милостиво благодарил владыку и затем отправился на Куликово поле смотреть войска.

То, о чем у нас, на Севере лишь шептались, и то некоторые, здесь, в Одессе говорили громко и открыто, - это о десанте и походе на Царьград. Здесь все были уверены, что прибывающие войска предназначаются для этого десанта. Владыка, своим открытым приветствием, как бы подтвердил это Государю. Одной из главных частей проектируемого десанта был Гвардейский экипаж. Им командовал В. Кн. Кирилл Владимирович. Экипаж имел уже боевое прошлое и за эту войну. Насчитывал и убитых и раненых. Обойдя все войска, Государь вызвал вперед тех моряков экипажа, которые были представлены к Георгиевским крестам. Государь расспрашивал каждого о деле, в котором тот участвовал и лично навешивал каждому на грудь крест храбрых. Окончив раздачу наград, Государь обратился к морякам со следующей речью:

"Я счастлив, что могу напутствовать Гвардейский экипаж перед выступлением во второй для него поход. Когда я уезжал из Петрограда, Августейший шеф ваш просил меня передать свое благословение и привет родному Гвардейскому экипажу.

"Во время последней турецкой войны Гвардейский экипаж занимал Константинополь, уверен, что Господь Бог приведет вам и ныне вступить в Царьград во главе наших победоносных войск. Дай Бог вам дальнейших успехов и окончательной и славной победы над упорным врагом. Господа офицеры, благодарю вас сердечно за первую часть совершенного вами похода, за неутомимую, ревностную, честную службу. Вам, молодцы, за совершенный уже поход, за славную боевую службу сердечное спасибо!"

Отойдя от фронта, Государь, как бы не желая расставаться с этой любимой частью, еще раз сказал: "Прощайте, молодцы".

Исторический, поднесенный архиепископом, крест Государь повелел передать Гвардейскому экипажу, где он затем и хранился, как драгоценная святыня. Обойдя затем два Донских казачьих полка (54 и 55) и, только что прибывший Кавказский стрелковый полк, Государь сказал командиру бригады: "Я был рад повидать хотя бы и. часть молодецкой стрелковой бригады накануне выступления в поход. Передайте офицерам сожаление, что я не всех мог повидать".

Подойдя затем к выстроенным на поле раненым офицерам, Государь долго беседовал с ними, расспрашивая подробно о делах, в которых они участвовали и о их здоровье. Прапорщика 57-го Модлинского пехотного полка, имевшего четыре солдатских Георгия и дошедшего из солдат крестьян до офицерского чина, Государь особенно долго и внимательно расспрашивал о его здоровье. Тот был уже вторично ранен и собирался вновь ехать в полк. Государь сказал ему:

"Желаю вам полного успеха и счастливой дороги. Дай Бог вам всего, всего лучшего". Государь подал прапорщику руку и как то особенно сердечно попрощался с ним. Государь особенно любил и понимал простых людей.

После смотра Государь посетил два больших госпиталя с ранеными. В одном из них лежала женщина-доброволец. Государь пожаловал ей георгиевскую медаль. Посетив затем колоссальную мастерскую белья для раненых, Государь вернулся в поезд и, после завтрака, к которому были приглашены местные власти, отбыл в Николаев.

Проводив Государя, я, на автомобиле, помчался в Николаев в то время, как мой отряд охраны ехал туда на пароходе. Этим мы выгадывали время и я имел в своем распоряжении целый сегодняшний вечер.

Николаев - важный портовый город, имел несколько судостроительных заводов. Работало до 20.000 рабочих. Строились дредноуты. Государь должен был посетить их. Население носило особый характер провинциально-военно-портового. Градоначальник был моряк. Полиции до смешного мало. Но мой отряд был в форме, да и, условия войны, благодаря всеобщему патриотическому подъему, создавали особую благоприятную для охраны обстановку. Мы быстро ориентировались, столковались с начальством и спокойно ожидали следующего дня.

15-го утром прибыл Государь. Погода была холодная, неприветливая. Дул сильный ветер. Море было серое, угрюмое.

Встреченный на вокзале властями, Государь проехал в собор. Население встречало Государя попросту, по провинциальному. Ему не только кричали ура и махали платками и шапками, но за ним и бежали. Казалось, двигалась вместе вся улица. Попросту. Бежали и мои охранники. Народ стоял на заборах, на крышах низких домов, сидели на деревьях и размахивали оттуда шапками.

Из собора Государь поехал на Николаевский завод. Сойдя с автомобиля, Государь шел между двумя стенами рабочих. Рабочий Белый, социал-демократ, приветствовал Государя, поднеся хлеб-соль, складной речью. "Мы верим, - сказал он, - что наши труды не пропадут даром и Россия узрит на Святой Софии, в Константинополе, православный крест вместо мусульманского полумесяца".

Государь поблагодарил и вручил Белому серебряные часы с государственным гербом и цепочкой. Этот подарок тут сразу сделанный, произвел большое впечатление на рабочих. Как только Государь пошел дальше, Белого стали поздравлять и сотни рук потянулись трогать царский подарок.

Государь пробыл на заводе три часа. Он обходил мастерскую за мастерской и интересовался буквально всем, расспрашивая не только инженеров, но самих рабочих. Много докладывал директор завода Дмитриев, вставлял часто свое увесистое слово морской министр Григорович, умный, дельный, но и ловкий человек. В тени держался шикарный англичанин, деловой человек, Крукстон. На этом заводе строился дредноут "Императрица Мария". Окончив осмотр завода, Государь посетил лазарет и морской госпиталь.

После завтрака Государь посетил завод "Общества Николаевских заводов и верфей", где смотрел строившиеся военные суда, посетил все мастерские, о всем расспрашивал, во все входил, во все вникал также, как и утром. И здесь Государь пробыл более трех часов и, покидая завод, очень благодарил неоднократно рабочих, администрацию и начальство. Все взаимно были довольны, а Государь позже, в вагоне, не мог достаточно нахвалиться на удивительную продуктивность, во время войны, Николаевских заводов.

В 6 часов Государь уехал из Николаева в "милый", как он выражался среди близких, Севастополь.

Уже стало смеркаться, когда 16 апреля императорский .поезд прибыл в Севастополь и остановился, как всегда, у Царской пристани. На рейде отдыхал весь черноморский флот, вернувшийся лишь накануне с похода. На рассвете, 12-го апреля англо-французские войска производили десант на Галлиполийский полуостров и, в то же утро, наша эскадра, согласно уговору, бомбардировала укрепления Босфора. Наши разрушили одну из береговых батарей, потопили миноносец и заставили весь турецкий флот укрыться на внутреннем рейде. Так тогда говорили. Весь Севастополь был полон рассказами про этот набег нашей эскадры.

17-го, утром Государь, с министром Григоровичем и флаг капитаном Ниловым, отбыл на катере на флагманский корабль "Георгий Победоносец", где командующий флотам, адмирал Эбергард сделал подробный доклад о действиях флота. Государь посетил несколько кораблей и госпитальное судно и был в отличном настроении от всего виденного. В 4 часа на пристани был произведен смотр одному из пластунских батальонов.

18-го, в шестом часу утра, наш флот стал выходить в море. Утро было тихое, море спокойное. Мы, несколько человек нашего поезда, поспешили на приморский бульвар. Там уже стоял В. Кн. Кирилл Владимирович. Один за другим, вытягивались корабли из бухты, оставляя за собой клубы дыма. Но, вот весь флот ушел и как-то пусто и скучно стало на рейде. Отлетела душа. Зато на берегу кипела жизнь. За городом, на огромном Куликовом поле выстраивались одиннадцать пластунских батальонов, саперные и воздухоплавательные части. Все они, как говорили, предназначались для десанта, все горели желанием идти на басурмана.

В 10 часов Государь посетил адмиралтейский собор и затем прибыл к войскам. Его Величество был в форме Кубанского казачьего войска и в серой папахе. Государь медленно обходил часть за частью и благодарил за боевую службу. Все те пластунские батальоны уже покрыли себя славою в боях с войсками Энвер-Бея. Они принимали участие в разгроме его армии. В знак особой милости к пластунам, Государь объявил 3-му батальону, что назначает Наследника шефом того батальона. Как бы остолбенев от неожиданности, батальон как бы замер на несколько секунд и затем разразился неистовым ура. Это был какой-то рев радости. Каждой части Государь желал: "Дай вам Бог дальнейшего успеха и окончательной победы".

Пропустив войска церемониальным маршем и поблагодарив еще раз каждую часть, Государь вызвал к себе офицеров. Тесным кольцом окружили кавказцы Государя и начался тот простой, задушевный, откровенный разговор, на который умел вызывать каждого Государь Николай Александрович. Офицеры были в восторге. Говорили и про только что содеянные боевые подвиги и про дела домашние, семейные, про старое, славное прошлое своих частей. Государь, знавший военную историю не хуже любого профессора, напомнил, что 2-ой и 8-ой пластунские батальоны покрыли себя славою еще при обороне Севастополя. На загорелых лицах улыбки расплывались во весь рот. Снявшись с офицерами и по частям и в общей группе, Государь отбыл, при криках ура, в Севастополь, а батальоны, с музыкой и песнями, пошли по казармам.

И неслась лихая казачья песня через Черное море к родным кавказским берегам и замирала вдали.

После завтрака Государь пожелал взглянуть на столь любимый им южный берег Крыма и совершил прогулку на автомобиле за Байдарские ворота, до ближайших деревень, где произошли оползни. Пострадали даже сакли. Осмотрели места катастрофы.

В 11 часов ночи Государь отбыл на Север. Его провожала тихая, звездная, южная ночь.

19-го апреля императорский поезд остановился близь станции Борки, у платформы Храма Христа Спасителя, на 49-ой версте от Харькова, где 17-го октября 1888 года царский поезд, следовавший из Севастополя в Гатчину и в котором находился Александр III со всей семьей (супруга, три сына и две дочери), потерпел страшное крушение.

В 12 ч. 14 м. дня, в то время, когда царская семья завтракала со свитой в вагоне-столовой, поезд, шедший со скоростью 64 версты в час по насыпи, вышиною в 6 сажен и шириною в 4 с половиною сажени, с крутыми откосами, сошел с рельс. Несколько вагонов были разбиты вдребезги, несколько скатилось с насыпи. Убитых оказалось 23, раненых - 41, из которых 6 умерло.

Вагон-столовая тоже скатился с насыпи, но царская семья, слава Богу, не пострадала. По рассказу одной из Великих Княгинь, сидевшие почувствовали страшное сотрясение, страшный треск и первый толчок, от которого все были сброшены со своих мест. Вагон летел вниз и получился второй толчок и столовую как бы повернуло слева направо. Затем - третий толчок, вагон развалился, крыша упала и как бы накрыла всех. Маленькие же Михаил Александрович и Ольга Александровна были выброшены на насыпь, но невредимы. Государь и дочери получили легкие ушибы.

После первого потрясения, высвободившись из-под обломков и, увидав, что все живы, Их Величества, со старшими детьми тотчас же стали подавать помощь раненым. Отовсюду неслись стоны. Государь отдавал все распоряжения. Увидав обломок гнилой шпалы, Государь передал его жандарму. На вопросы о здоровье, Государь отвечал: "Ничего, я только ушиб немного правую ногу. Причины крушения, как оказалось после соответствующей экспертизы, были чисто технические. Поезд шел с несоответствующей его составу большой скоростью, с двумя товарными паровозами и с не вполне исправным вагоном министра путей сообщения во главе. (Летом того же года, после проезда императорского поезда по Юго-Западным жел. дорогам, начальник дороги Витте, сопровождавший поезд, подал министру путей сообщения, Поссьету рапорт, в котором предостерегал, что непомерно быстрое движение с двумя товарными паровозами, с таким тяжелым поездом, как императорский, так расшатывает путь, что поезд может вышибить рельсы, вследствие чего может потерпеть крушение Витте требовал изменения расписания для его дорог, заявляя что, в противном случае, он отказывается вести поезд. На рапорт не было обращено соответствующего внимания, хотя скорость для дорог Витте и была уменьшена согласно его требованию.).

Никакого злоумышления революционного характера не было, но в публике пошел слух, что крушение явилось результатом взрыва бомбы, которая-де была подложена в форму, в которой приготовлялось мороженое. На месте крушения была воздвигнута красивая часовня и при проезде Государя там всегда служили молебен. Отслужили молебен и теперь.

20-го апреля Государь прибыл на станцию Болва, Брянского уезда Орловской губернии. Около станции находился большой завод Брянского акционерного общества. Один завод общества Его Величество уже видел в январе, в Екатеринославе. На обоих заводах работало до 35.000 рабочих, которым выплачивалось до тридцати миллионов рублей в год.

Расход заводов на церкви, школы, библиотеки и больницы достигал свыше 300.000 рублей. Завод работал ныне на войну: снаряды, вагоны, паровозы, продолжая выработку и сельскохозяйственных машин.

Встреченный на станции губернскими и уездными властями, заводской администрацией и депутациями от населения, Государь принял хлеб-соль и пожертвование на раненых. Население заводского поселка, учащиеся и нарядная пожарная команда с оркестром музыки стояли по обе стороны дороги к церкви. После молебна, при входе на заводскую территорию, у красивой триумфальной арки, депутация от рабочих поднесла хлеб-соль.

Один из рабочих произнес речь: "Великий Государь, рабочие Брянского завода счастливы тем, что Ты, державный хозяин земли русской не забываешь нас и пришел посмотреть на наш труд. В эту годину наши дети и братья грудью стоят за Тебя и родину дорогую, а мы, здесь, не покладая рук своих, с радостью отдаем свой труд и свое достояние на славу Тебе и счастье России. Милостиво прими, Державный Государь, нашу хлеб-соль".

Поблагодарив депутацию и подарив говорившему речь часы, Государь вступил на территорию завода. Сплошными стенами стояли тысячи рабочих и горячо встречали Государя. Спокойно и внимательно осматривал Государь отдел за отделом, слушая объяснения администрации и рабочих. Время от времени благодарил то одну, то другую группу, а иногда и отдельных рабочих у станков.

"Я очень рад быть у вас на заводе. Великое вам спасибо за ваш труд", говорил не раз Государь рабочим.

Непосредственная близость Государя, его простое обращение, простые, но показывающие знание дела и условий труда, вопросы, производили очень большое впечатление на рабочих. А кругом все шумело, визжало, скрипело - завод работал полным ходом. Прервав осмотр для завтрака, Государь поехал в поезд и по дороге остановился и посетил несколько домиков семейных рабочих. Семьи были дома, а мужья на заводе. Удивлению женщин и детей не было предела. Сперва как бы остолбенение, но ласковые, простые, сердечные вопросы Государя подбодряли женщин, и те скоро оправлялись и уже радостно, но толково отвечали Государю на его расспросы и даже угощали, чем могли. Когда же Государь передавал женщинам подарки на память о своем посещении, вновь наступала растерянность, и затем они хватали руки Государя и покрывали их поцелуями.

К высочайшему завтраку в числе приглашенных были: Председатель правления Кошкаров, директор завода Буховцев. После завтрака осмотр продолжался еще несколько часов. В музее Государю поднесли модель бронированной крепостной башни, модели двух плугов и бороны с просьбой, передать их Наследнику. Поднесли и альбомы завода. Рас писавшись в золотой книге завода, Государь беседовал с группой наиболее старых рабочих и подарил им часы. Были осмотрены больница, хлебопекарня, госпиталь. Стало уже смеркаться, когда Государь окончил свое посещение и перед отъездом подошла еще одна депутация от рабочих, прослуживших на заводе не менее сорока лет каждый. Они поднесли Государю, от имени 15ти тысяч рабочих згвода, икону Божией Матери в ризе, шитой жемчугом и просили принять ее на память о посещении завода. Государь был растроган.

В 6 ч. 20 м. Государь отбыл со станции Болва. Весь заводской поселок и тысячи рабочих провожали уходивший поезд долго несмолкавшим ура, оркестры играли "Боже Царя храни".

21-го апреля, утром, императораский поезд имел десятя-минутную остановку в Москве, когда в поезд приезжала В. Кн. Елизавета Федоровна.

В два часа прибыли в Тверь. Тверские земство и дворянство считались, как известно, громко либеральными. Весьма понятно, что посещение Твери интриговало оба поезда. У меня заранее был послан туда блестящий офицер, подполковник Управин, окончивший Тверское кавалерийское училище. Приняв на станции начальство и депутации от всех сословий и пожертвование 6.000 рублей на раненых, Государь проехал в собор. На этот раз в автомобиле Его Величества сидел только министр двора. Архиепископ Серафим (Чичагов), из военных, приветствовал Государя и благословил иконою св. Михаила Черниговского. Игуменья женского монастыря поднесла иконы для Царицы и Наследника. Духовенство поднесло 60.000 руб. на раненых, а депутация от церковно-приходских школ - 35.000 руб. на ту же надобность, но в распоряжение Наследника.

Приложившись к мощам св. Михаила, Государь отбыл из собора, принял почетный караул Тверского кавалерийского училища и проехал во дворец. Там представлялись все военные и гражданские власти и был осмотрен склад и мастерские белья для раненых. Супруга губернатора Бюнтинга пдедставила всех дам, работавших в складе. Посетив затем музей тверского края, Государь прибыл в дворянский дом.

Уже за два дня до того генерал Джунковский передал генералу Воейкову просьбу дворянства посетить, прежде всего, их дом, что сразу не понравилось. Государь не любил, когда ему указывали, что и когда он должен делать. Было дано знать, что Государь примет от дворянства чай, порядок же всей программы был оставлен по принятому порядку. Все съехавшиеся из губернии, нарочно приехавшие из Петрограда и Москвы, с женами, ждали в зале собрания. Государь был встречен речью губернского предводителя Павла Павловича Менделеева.

"Светлым праздником искони была для всех городов и всей державы Ваше царское посещение", - так начал звучным голосом Менделеев и потом, после короткой паузы, с чисто ораторской дикцией, продолжал:

"Но, в грозный час народных бедствий общение с Царем не только великая радость, но и насущная потребность. Предстать в такой день пред Ваши, Государь, очи, значит приобщиться ко всей неодолимой мощи Государства Российского". Красиво, проникновенно звучала речь. Она хватала за сердце, сжимала горло. Говорилось о серьёзном, упорном враге, об усилиях России сломить его, о вере в будущую победу и закончилась дивными словами: "Непобедима мощь России, духовно слившейся с Царем".

Восторженное ура естественно вырвалось у всех. Растроганный Государь, крепко жал руку Менделееву. С адресом поднесли 10.000 руб. на раненых и ларец с пряниками для Наследника. Государь обошел дворян, отдельно дам, которые поднесли складень, посетил лазарет, где Комитет губернского земства поднес хлеб-соль. Когда проходили в зал, дамы поднесли целый склад белья, прося передать Ее Величеству. Желая знать, не имеет ли подарок какого-либо специального назначения, Государь спросил:

"А Ее Величество может сделать с ним все, что хочет?" На что, конечно, последовал утвердительный ответ.

Зал, куда вошел Государь, был так красиво убран и декорирован зеленью, что у Государя невольно вырвалось: "Боже, какая красота". А навстречу неслось сперва ура, а затем "Боже Царя храни". Кругом царило восторженное, но в то же время какое-то особенно задушевное настроение. Государь сразу стал разговаривать настолько просто и симпатично, что это как бы передалось и захватило всех. Подали шампанское. Менделеев поднял тост за Государя. Опять ура и опять "Боже Царя храни". Государь сказал в ответ: "Я сердечно тронут вашим радушным приемом и приношу вам, господа дворяне, вашим супругам и родственникам за теплые и сердечные заботы о раненых и больных наших воинах, которых я посетил и посещу еще сегодня, и за те жертвы, которые вы принесли на пользу родины, свою благодарность. За ваше здоровье, за процветание Тверского дворянства". В ответ опять пение "Боже Царя храни".

Когда Государь сел, завязался простой разговор. Менделеев извинился, что ввиду такого особого события, дворяне позволили себе подать шампанское несмотря на запрет продажи крепких напитков. Государь ответил смеясь, что в день взятия Перемышля он токже справил с Великим Князем то событие шампанским. Дворяне наперерыв угощали Державного Хозяина. Государь ел и хвалил пасху, говоря, что он очень любит ее. Штюрмер предлагал ту самую наливку, которую Государь пробовал в Ярославле в 1913 году. Государь рассказывал про свое путешествие. Восхищался, насколько все население России проникнуто удивительным патриотическим подъемом. Восхищался, что народ слился с ним, Царем, в мыслях о войне. А время шло, и министр двора напомнил, что уже время для дальнейших посещений. Государь, улыбаясь ответил: "Мне здесь так хорошо", и продолжал разговаривать.

На слова Менделеева, что владыка огорчен, что Государь не посетил его госпиталя. Государь сказал: "Если бы я поехал туда, я бы не был у вас".

Когда Государь стал прощаться, а Менделеев начал благодарить за оказанную дворянам честь, Государ сказал: "Я вас благодарю, вы меня завалили подарками". Кто-то разбил стакан. Послышалось со всех сторон: "К счастью, к счастью." Государь, смеясь сказал: "Ну, да, к счастью." Обступив тесным кольцом, провожали дворяне Государя до экипажа. И вновь неслось восторженное ура, "Боже Царя храни", высоко поднимались украшенные плюмажами шляпы.

"Господи, как хорошо, и это у самого беспокойного, опо-зиционного дворянства. Ну, разве это не чудо? Вот, что делает война", так говорил мне растроганный один из спутников по поезду, влезая в мой автомобиль.

Осмотрев лазарет Общины Красного Креста, Государь обошел собранных туда из всех лазаретов легко раненых офицеров и долго беседовал с ними. Там же Его Величеству был представлен владелец крупной мануфактуры, Морозов, пожертвовавший в память посещения Государя сто тысяч рублей на раненых. Государь горячо благодарил Морозова.

Посетив затем лазарет уездного земства, Государь принял альбом с видами лазарета. В семь с половиной часов в поезде состоялся обед с приглашенными. Государь несколько раз обращался к Менделееву. Услыхав, что тот говорит что-то с министром двора о немецких пленных, Государь спросил, в чем дело. Менделеев рассказал, что на днях он встретился на бульваре с группой немецких пленных офицеров и что почти каждый старался толкнуть Менделеева. Государь возмутился и, обратившись к губернатору, сказал, чтобы пленным офицерам не разрешалось впредь гулять по бульвару. "Пусть гуляют по огородам."

Уже было поздно, когда императорский поезд покинул Тверь. Государь был в восторге от приема. Вернувшись в Царское, он, в один из первых же дней, высказал свое удовольствие по поводу Твери князю М. С. Путятину, тверскому дворянину.

"И откуда вы выискали такого Демосфена?" смеялся Государь, рассказав про блестящую речь Менделеева.

"Ваше Императорское Величество сами изволили принимать участие в его избрании". "Как так?" спросил удивленный Государь и ловкий, умный князь Путятин напомнил, что дворянство выбирает всегда двух кандидатов в предводители дворянства и утверждение кого-либо из них принадлежит Его Величеству. Государь рассмеялся.

Двенадцать лет спустя, разговаривая о том приеме с Менделеевым и его супругой, я видел, с каким восторгом они вспоминали ту, последнюю встречу с Государем.

"Государь говорил так умно, так содержательно", передавал Менделеев, "Он так верно выражал нам все то, что чувствовали и переживали мы, что в нем тогда как бы соединились, как бы воплотились все мысли, все чаяния русского человека. Между всеми нами и Государем тогда как бы установилась какая-то флюидная, что ли, особая близкая связь, которая, казалось, соединяла всех нас. Я, например, несколько недель ходил положительно именинником".

Почтенная же супруга, Иродиада Ивановна выразилась так: "Мы чувствовали тогда, как будто к нам приехал дорогой друг".

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

С конца апреля до июля 1915 года. - Впечатления по возвращении в Царское Село. - Императрица. - Слухи о неудачах в Галиции. - Удар немцев. - Начало отступления в Галиции. - Выезд Государя, 4 мая, в Ставку. (Восьмая поездка Государя на фронт). - Тревога в Ставке. - Как объясняли тогда причины отступления. - День 6-го мая. - Награды. - Назначение В. К. Андрея Владимировича. - Производство меня в генералы и представление Его Величеству. - Прорыв на Сане. - Настроение против наших дипломатов. - Возвращение 13 мая в Царское Село. - Настроение в Петрограде. - Немецкий погром в Москве. - Смерть В. К. Константина Константиновича. - Беседа с генералом Сухомлиновым. - Уход министра Маклакова. - Спуск дредноута "Измаил". - Весть об оставлении Львова. - Отъезд Государя 10 июня в Ставку. - (Девятая поездка Государя на фронт). Ставка ищет опоры у общественности. - Увольнение министра Сухомлинова. Генерал Поливанов. - Съезд министров в Ставке. - Экстренное совещание под председательством Государя. - Новый курс. - Рескрипт. - Оживление.- Министр Кривошеин и его игра. - Нажим слева. - Отъезд Распутина в Сибирь. - Первые слухи о заговоре. - Проекты государственного переворота. - Князь Вл. Ник. Орлов. - Поездка Государя в Беловеж. - Положение на фронте. - Возвращение Государя 28 июня в Царское Село.

Странное, нехорошее настроение царило и в Царском Селе, и в Петрогрде, когда мы вернулись из последней столь богатой бодрящими впечатлениями поездки. Царица была почти больна до половины апреля: сердце, нервы. Вышла лишь 15 апреля и сразу же посетила больную подругу А. А. Вырубову, куда приезжал на полчаса и "Старец". Затем стали снова говорить, что Царице не здоровится. Она уже около месяца не была в состоянии работать.

Петроград же был полон сплетен и, казалось, меньше всего думал о здоровой работе для фронта. Говорили о скандале Распутина в Москве, о котором мы в путешествии почти забыли, о случившемся с неделю назад большом взрыве на Охтенских пороховых заводах, что приписывали немецким шпионам, а затем уже стали буквально кричать, с каким то удивительным злорадством, о начавшихся наших неудачах в Галиции.

Там было неблагополучно. В то время, как наши армии готовились начать наступление и вторгнуться в Венгрию, немцы начали наступление по направлению от Кракова. 18 апреля они начали ужасную по силе огня бомбардировку между Тарновым и Горлице по нашей 3-ей армии генерала Ратко-Дмитриева, а 19-го прорвали фронт. Третья армия стала отступать, что влекло за собой отход и восьмой армии. Все покатилось к Сану и Днестру. Походило на катастрофу.

4-го мая, в десять часов вечера, Государь экстренно выехал в Ставку, куда прибыли на другой день в шесть часов вечера. Стояла теплая весенняя погода. Пахло лесом. Все уже зеленело. Дивная весенняя природа не соответствовала настроению Ставки. Приехав, отправились в церковь, ко всенощной. Кроме Государя и В. К. Николая Николаевича были: В. К. Петр Николаевич, Кирилл Владимирович, Димитрий Павлович и принц. П. А. Ольденбургский. Тревога и сосредоточенность видны у всех на лицах. Не мог скрыть это и сам Николай Николаевич. После обеда он делал продолжительный доклад Государю, причем был крайне нервно настроен. Он даже спросил Государя, не думает ли Его Величество необходимым заменить его более способным человеком...

После обеда мы в нашем поезде имели уже полную информацию а том, что делается в Галиции и что думает Ставка.

Несмотря на геройское поведение наших войск, удар со стороны немцев был столь силен, что наши продолжают отступать. На нас обрушилось много немецких корпусов. Ставка винила генерала Ратко-Дмитриева в недостаточной осведомленности и в том, что он, несмотря на отданные своевременно приказания, не озаботился укреплением в тылу позиций, что влечет продолжение отступления. Громко обвиняли начальника штаба фронта Драгомиpова, поведение и распоряжения которого были столь непонятны, что его признали как бы нервно больным и сменили. Генерал же Иванов отчислил от должности Ратко-Дмитриева. Про самого, же Иванова говорили, что он растерялся, выпустил командование из рук. Бранили Иванова за его план похода через Карпаты в Венгрию. Теперь, когда начались неудачи, этот план уже не приписывали его авторам генерального штаба генералам Алексееву и Борисову, а относили всецело к Иванову, не генерального штаба генералу.

Выходило так, что Ставка (Данилов, Янушкевич и Великий Князь) все знала, все предвидела и в том, что произошло, виновны все, только не Ставка. Этому не многие верили. Все отлично, знали деспотизм Ставки, знали и ее растерянность в трудные минуты, и ее нервозность, доходившую до болезненности.

Было уже за полночь, когда в вагон-салоне, где мы беседовали, появился нарочный с письмом от генерала Джунковского на мое имя. Так как наступило уже шестое число, день рождения Его Величества, день наград и милостей, то генерал Джунковский получивший праздничный приказ, поздравлял меня с производством в генералы. В очень милой, любезной форме, генерал выражал сожаление, что ему не удавалось сделать для меня то, что сделал генерал Воейков.

Тут было много правды, но много и лицемерия. Я прочитал письмо вслух, меня стали поздравлять, принесли и генеральские погоны. С производством в генералы я уходил из Корпуса жандармов, зачислялся по армейской пехоте и оставался при занимаемой мною должности по-прежнему в распоряжении Дворцового Коменданта. Мне было сорок два года, а службы в офицерских чинах я имел двадцать два года. Дубенский прозвал меня: генерал-поручик.

Шестое мая, день рождения Государя, прошел тревожно и не походил на праздник, хотя многие и получили чины и ордена. В тот день наш 1-й Железнодорожный полк был переименован в Собственный Его Величества 1-й Железнодорожный полк и получил вензеля Государя на погоны. Это была большая милость. В этой награде видели, конечно, и расположение Его Величества к генералу Воейкову. Но все эти личные радости тускнели из-за тревоги о том, что делается там, в далекой Галиции, где еще так недавно раздавалась веселая победная песня наших солдат, где только что Государь смотрел дивные войска. От туда сообщали, что сегодня немцы бомбардировали Перемышль. Тревожные были сведения и в следующие дни. Даже Троицын день, когда и церковь, и поезда, и все штабные домики и бараки украсились молодыми березками, даже и этот день не казался радостным, как обычно, у нас на Руси.

В эти дни узнали, что В. К. Андрей Владимирович назначен командующим Л. Гв. Конной артиллерией. Серьезный человек, он состоял в распоряжении Начальника Штаба Северо-Западного фронта и службою его начальство было очень довольно. Ему давались важные поручения. В свое время ему было поручено производство дознания о катастрофе в Августовских лесах Самсоновского корпуса.

Дознание было произведено образцово, что и понятно, так как Великий Князь окончил Военно-Юридическую Академию.

В один из этих дней я имел счастье представляться Государю Императору по случаю производства в генералы. Государь был обворожителен и бесконечно милостив.

11 мая немцы атаковали участок реки Сана между Ярославом и Перемышлем и утвердились на правом берегу Сана. Наша новая линия была прорвана. Новый тяжелый удар. Но известие, что Италия встала на сторону союзников и объявила воину Австрии - принесло некоторую радость. Но говорили, что и это очень запоздало. Если бы это было раньше. Никто вовремя не помогает России и только все требуют жертв от нее - это красной нитью проходило во всех разговорах о наших союзниках. И много нехороших слов раздавалось тогда против наших дипломатов, которые, танцуя перед иностранцами, забывают интересы России. Все говорят об общих интересах, а на деле выходит иначе. Интересы России далеко не кажутся союзникам общими. Не добрыми словами вспоминали тогда и Сазонова и особенно Извольского. Припоминали слова Столыпина при назначении Сазонова: "Я за него буду думать, а он будет исполнять"... Может быть это и не было сказано, но теперь это говорилось.

13 мая Государь покинул Ставку и на другой день вернулся в Царское Село.

Петербург кипел. Непрекращающееся отступление в Галиции и слухи о больших потерях подняли целое море ругани и сплетен. Говорили что на фронте не хватает ружей и снарядов, за что бранили Сухомлинова и Главное Артиллерийское Управление с В. Кн. Сергием Михайловичем. Бранили генералов вообще, бранили Ставку, а в ней больше всего Янушкевича. Бранили бюрократию и особенно министров Маклакова и Щегловитова, которых уже никак нельзя было прицепить к неудачам в Галиции.

С бюрократии переходили на немцев, на повсеместный (будто бы) шпионаж, а затем все вместе валили на Распутина, а через него уже обвиняли во всем Императрицу... Она, бедная, являлась козлом отпущения за все, за все. В высших кругах кто то пустил сплетню о сепаратном мире. Кто хочет, где хотят не говорилось, но намеками указывалось на Царское Село, на двор. А там никому и в голову не приходило о таком мире. Там витала лишь одна мысль, биться, биться и биться до полной победы.

Но сплетни шли, все щеголяли ими. В Москве недовольство низов прорвалось в форме немецкого погрома. Было ли то проявление ненависти к немцам, или протест против действия местных властей, которые, якобы, мирволили немцам в Москве трудно сказать. Но только 27 числа простой народ начал громить немецкие магазины. Полное бездействие, растерянность, а попросту говоря, полное несоответствие высшей московской администрации своим должностям было причиной тому, что погром продолжался три дня, причем Петербургская центральная власть не получила официально из Москвы о том уведомления,

В Петербург долетели слухи о том, что при погроме чернь бранила членов императорского дома.

Бранили проезжавшую в карете В. Кн. Елизавету Федоровну. Кричали, что у нее в обители скрывается ее брат Великий герцог Гессенский. Хотели громить ее обитель. Помощника градоначальника торговки схватили на базаре, помяли, хотели убить и ему пришлось показать им нательный крест, дабы убедить, что он не немец, и уже после этого его спасли друзья в одной из соседних гостиниц. Охранное отделение видело в происходившем подпольную работу немецких агентов и наших пораженцев.

Государь был осведомлен обо всем в полной мере, а 30-го числа председатель Государственной Думы - Родзянко счел нужным доложить о происшедшем Его Величеству, хотя это вообще не входило в круг его обязанностей, а вне времени сессии - и тем более. Но Родзянко в то время как бы считал себя каким то сверх-инспектором всего происходящего в России по всем частям, и разъезжая по России, бранил всё и вся, кричал на всех и вся, обвиняя и всё и вся, всем докладывал. Эта его болтовня привела к тому, что на него перестали смотреть серьезно и когда позже он действительно говорил дельные вещи (при начале революции) ему вообще уже не верили как болтуну.

В этой поднявшейся сумятице сравнительно незаметно прошла и смерть Вел. Кн. Константина Константиновича, Президента Академии Наук, Главного начальника военно-учебных заведений, человека замечательного во многих отношениях. Я уже много говорил о нем в предыдущем томе.

Великий Князь скончался в Павловске 4-го июня и был похоронен со всей полагающейся ему помпой в соборе св. Петра и Павла, в Крепости 8 числа. Царица Александра Федоровна, по нездоровью, не могла быть на похоронах. Покойный оставил Академии Наук все свои рукописи, среди которых были и его дневники, которые он завещал опубликовать лишь через 99 лет. Академии же завещал Великий Князь и кольцо А. С. Пушкина.

В лице Великого Князя ушел из жизни человек большого ума, редкого политического таланта, хорошей души, доброго сердца. Ушел человек, принесший родине много пользы и особенно в области педагогической, по воспитанию нашей военной молодежи - будущих офицеров Русской Императорской армии. Такой молодежи, какую выпускали наши кадетские корпуса, не получала ни одна из европейских армий. Может быть с ней могла соперничать только германская, но у нашей было больше заложено добра и сердца.

В тот же день, 8 числа, я был вызван к военному министру генералу Сухомлинову переговорить о том, как оформить мое положение после производства в генералы и ухода из Корпуса жандармов. Генерал Сухомлинов знал меня уже давно, еще с моей службы в одно время с ним в Киеве при Драгомирове. Он не раз откровенно говорил со мной по некоторым злободневным вопросам. И на этот раз, окончив с моим личным делом, генерал перешел на злобу дня.

Его вновь начали травить, взваливая на него всю вину за недостаток артиллерийских снарядов. Генерал с документами в руках пояснял, насколько Вел. Кн. Сергий Михайлович ревниво оберегал свою область, поскольку он не подпускал никого к ней. Все это, конечно, отлично знают и он - Сухомлинов, конечно, не может о том кричать, взваливая вину на Великого Князя и т. д.

Министр надеялся, что теперь, с образованием Особого Совещания по артиллерийскому снабжению, дело двинется вперед, тем более, что Вел. Кн. Сергий Михайлович отстранен от Совещания, а его правая рука - генерал Кузьмин-Караваев, уволен от должности.

Перейдя к событиям в Галиции, генерал уже не в первый раз пояснял мне ошибочность Ставки идти на Венгрию, за что теперь и расплачиваются. И чувствуя вину, ищут виновных, ищут козла отпущения. Генерал очень волновался, но повторял, что Государь знает и понимает все. Государь знает, за что его не любит и преследует Вел. Кн. Николай Николаевич. Государь знает все и он справедлив. На эту справедливость только и надеялся генерал. Он был очень откровенен и надеялся, что я передам весь разговор Дворцовому Коменданту и он дойдет до Его Величества.

Задержавшись в Петербурге я побывал в Охранном Отделении. Там беспокойно смотрели на поднимающийся поход против правительства и радовались слухам об уходе Министра Внутренних Дел Маклакова. Несерьезный, даже легкомысленный министр, он носился с проектом упразднения Государственной Думы, не имея для проведения подобной реформы ни достаточного государственного ума, опыта, ни характера, ни людей, которые бы поняли его и пошли за ним по этому скользкому пути. Слухи же о проекте просочились в политические круги, в общество. Они возбуждали тревогу. За проектом видели реакционность Государя и Царицы. А между тем в тылу, которым должен был интересоваться Маклаков - был хаос. Во все вмешивались военные, Ставка.

Конечно было трудно, но он то - министр и не занимался этим насущным делом, а витал в высшей политике. Но до смерти князя Мещерского, имея в лице его идеологического руководителя, руководителя умудренного житейским опытом, Маклаков, в глазах некоторых еще казался как бы политической величиной, но после смерти князя на него перестали совершенно смотреть серьезно. И сам он чувствуя свою малопригодность и неспособность, уже просил раз Государя об уходе, но его удержали. С Московским погромом Маклаков был окончательно скомпрометирован. Хотя Московского Градоначальника и уволили, но все как бы ждали, а что же постигнет самого министра и его помощника генерала Джунковского. И уходу Маклакова радовались. Хотели серьезного настоящего министра внутренних дел, а не только занятного рассказчика.

9 июня состоялся спуск дредноута "Измаил". Церемония прошла блестяще, в присутствии Государя. Нельзя было не восхищаться деятельностью Григоровича. Только что на Юге, в Николаеве, Государь любовался работами на Черноморских верфях, теперь видел работу на Балтийских. Григорович был много счастливее своего сухопутного коллеги Сухомлинова. Он умел ладить с Государственной Думой, при том же самом Государе. Он был единственный и полный хозяин у себя в министерстве.

После краха Японской войны, никто из Великих князей уже не вмешивался в дела флота. Не то было у министра военного, на суше. Там чуть не каждый пожилой Великий князь в генеральских чинах считал себя знатоком и авторитетом. И интриг, и интриг в их окружении было - хоть отбавляй, что и показала война.

В этот же день узнали об оставлении нашими войсками Львова. Теперь уже никто не сомневался в очищении Галиции и то, что произошло там, называли катастрофой. Чувствовалось, а многими и высказывалось, что, Ставка не может справляться со своим делом.

И черного Данилова, и Янушкевича бранили очень. При таком настроении в Петербурге Государь выехал 10 июня в Ставку.

Настроение в Ставке было очень нервное. Сознавая непоправимость положения в Галиции, высшие представители Ставки решили искать опоры в "общественности". Уже вечером 11, в день приезда Государя стало известно, что, уступая просьбам Николая Николаевича, Государь решил заменить Сухомлинова генералом Поливановым, которого Государь не любил и которому он даже не доверял в полной мере, зная и про его интриги против Сухомлинова, и про его заигрывание с Думскими кругами, и про его дружбу с Гучковым.

Сухомлинову Государь послал следующее письмо:

Ставка, 11 июня 1915 года.

"Владимир Александрович,

После долгого раздумывания, я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют вашего ухода в настоящее время. Имев сейчас разговор с Вел. Кн. Николаем Николаевичем я окончательно убедился в этом. Пишу сам, чтобы вы от меня первого узнали. Тяжело мне высказать это решение, когда еще вчера видел вас. Сколько лет проработали вместе и никогда недоразумений у нас не было.

Благодарю вас сердечно за вашу работу и за те силы, которые вы положили на пользу и устройство родной армии. Беспристрастная история вынесет свой приговор более снисходительный, нежели осуждение современников. Сдайте пока вашу должность Вернандеру. Господь с вами.

Уважающий вас Николай".

Стало известно и то, что по совету Великого Князя вместо Маклакова Министром Внутренних Дел назначается Н. Б. Щербатов. Его любил Великий Князь. А брат его состоял при Великом Князе.

Щербатов был крупный Полтавский землевладелец и Губернский предводитель дворянства. Князь был настоящий широкий, культурный русский барин, обладавший здравым умом, энергией и деловитостью. По коннозаводству он сделал многое и умел доставать у Государственной Думы нужные кредиты. Во время же войны князь был назначен инспектором всего конского состава армии с чрезвычайными полномочиями и принес делу много пользы. На новый пост его продвигал Вел. Кн. Николай Николаевич и Совет министров, смотревший на него, как на хорошую связь с общественностью.

За вечерним чаем в нашем вагон-столовой уже положительно говорили о новом курсе "на общественность", который принимается по настоянию Великого Князя, а посредником примирения правительства с общественностью является вызванный в Ставку умный и хитрый Кривошеин.

Наш поездный Нестор-летописец, генерал Дубенский, побывав у Федорова и у Нилова, потолкавшись и в Ставке, уже совершенно переменил фронт. Он вдруг стал таким либералом и прогрессистом, что хоть куда. Щербатова он, оказывается, давно знает по лошадям, и расхваливал его во всю. С Поливановым, которого он всегда награждал нелестными эпитетами, он, оказывается, когда-то служил и отношения у них были самые лучшие. Его наш Дмитрий Николаевич восхвалял теперь весьма, а бедного Сухомлинова совсем разжаловал в разряд легкомысленных.

Разошлись мы поздно и старик долго затем гулял по коридору нашего вагона, шлепая туфлями.

12, с утра все были встревожены и в ожидании, как и что оформится. От генерала Сухомлинова была получена Государем телеграмма о сдаче им должности Вернандеру. Сейчас же после завтрака приехал Поливанов и прямо с вокзала проехал к Великому Князю. Оттуда он был вызван через дежурного флигель-адъютанта к Его Величеству.

Немного спустя Поливанов вышел и стало известно уже от него об его назначении. Старшие поздравляли. Наш Димитрий Николаевич озабоченно и горячо доказывал, что лучшего выбора нельзя было и сделать, что он всегда говорил и т. д.

Генерал Поливанов и Кривошеий были приглашены к Высочайшему обеду. Вечером уже передавалось, что Государь в самых милостивых словах объявил Поливанову об его назначении, расспрашивая его про сына и расставаясь поцеловал его, желая успеха.

13 июня в 10 утра, Государь, как обычно, прошел в домик генерал-квартирмейстера на доклад. У крыльца дежурный офицер рапортовал Его Величеству. На крыльце без фуражки генерал Данилов. Доклад делался от Верховного Главнокомандующего. Его читал генерал Янушкевич перед большой картой, присутствовал и генерал Данилов

На этот раз на доклад был приглашен и генерал Поливанов, что было сразу же замечено и учтено, как особо хорошее отношение к генералу со стороны Великого Князя, который не допускал на доклады генерала Сухомлинова.

После доклада Государь ходил несколько минут по аллее с генералом Поливановым, выслушивая какой то доклад. Фонды генерала еще более поднялись

Дубенский горячо упрашивал барона Штакельберга приказать фотографу Гану (Ягельскому) немедленно же снять Поливанова. Фельд-егерские офицеры, получив новое начальство, бегали особенно деловито. Даже появился их начальник полковник Носов, нарядный и лихой. В Аракчеевском кадетском корпусе он отличался широкой и высокой грудью и был особенно молодцеватым. Маленькие кадеты старались подражать ему.

После завтрака пришел поезд со всеми министрами, во главе с престарелым Горемыкиным. Приехали: П. Л. Барк, С. Д. Сазонов, С. В. Рухлов, П. А. Харитонов, Кн. Шаховской и Кн. Щербатов. Все были в белоснежных кителях при орденах и звездах и только Кн. Щербатов, моложавый и веселый, был в защитной форме и высоких сапогах и выглядел совсем по военному. Горемыкин заехал к Великому Кн., после чего Великий Князь вышел к министрам, поджидавших премьера на скамейках около поезда. После ухода Вел. Кн. состоялось совещание министров у Горемыкина. Горемыкин объявил о новом курсе. Этот новый курс - "на общественность" не вязался с присутствием в Совете почтенного Щегловитова и маститого Саблера. Решено было просить Государя, для примирения с общественностью, заменить Щегловитова Александром Хвостовым, Саблера Самариным.

После совещания Горемыкин имел доклад у Государя и вернувшись сообщил, что Его Величество соизволил на (назначение Самарина и Хвостова и что на завтра, в два часа, назначается заседание Совета министров под председательством Его Величества. Согласился Государь и на подписание декрета о новом курсе на имя Горемыкина.

Это была инициатива все того же Кривошеина, который составил и проект, и показывал его Вел. Князю.

Из лиц свиты заметно волновался всем происходящим князь Орлов. Его тучную, изнывающую от жары фигуру, можно было неоднократно видеть с портфелем в руках шествующим к поезду Великого Князя и обратно. Над этими деловитыми визитами не раз подтрунивал за чаем Государь.

Особенно торжественно, но спешно деловито, проходил то туда, то сюда Янушкевич. Погода была дивная, жаркая. В огороженном Барановичоком пространстве, где уютно в лесу расположились все поезда - было все на виду. Новости передавались из уст в уста. Министры были в ажитации. Ставка и того больше. Политический момент был очень важный. Получив приказание от Штакельберга, Ган бегал с аппаратом и даже с помощниками снимал и министров, и генералов, в одиночку, по два, группами. Вообще все указывало на важность переживаемого момента.

Нилов ругался и пил от жары сода-виски, Федоров радовался повороту на общественность, Воейков красный от жары, попыхивал сигарой и глубокомысленно ронял иногда: - политика нас не касается... Он не терпел Поливанова, с которым у него были какие то столкновения, но теперь тактично не говорил ничего против него и даже помог ему получить Высочайшее разрешение на временное проживание в лицейском флигеле в Царском Селе. Государь повелел предоставить и стол от Двора.

Вечером были у всенощной. После все министры обедали у Его Величества. Позже князь Орлов беседовал с Поливановым, после чего тот имел совещание с Янушкевичем и Даниловым о взаимной работе. Устанавливалась столь необходимая дружная работа Ставки с Военным министром, чего не было при Сухомлинове, которого Великий Князь не терпел.

14, воскресенье, все с утра в каком то приподнятом, праздничном настроении. С 10 утра Государь слушал доклад, на котором опять присутствовал Поливанов. Затем все отправились к обедне. Были и министры. Служили особенно торжественно. Пели отлично. Молебен был с коленопреклонением. На Высочайшем завтраке были Великие Князья и все министры. Завтракали в роще, под большим навесом. После завтрака под тем же навесом состоялось заседание совета министров под председательством Государя. Навес издали был окружен охраной, которой распоряжался сам Воейков. Заседание продолжалось от двух до пяти часов.

Кроме министров присутствовали Великий Князь, Янушкевич и московский генерал-губернатор князь Юсупов. Юсупову Государь предложил доложить о происшедшем в Москве погроме немцев. Волнуясь и жестикулируя, Юсупов приписал всю вину за погром министерству Внутренних дел и в частности генералу Джунковскому, которые-де, покровительствуя постоянно немцам, возвращали из ссылки удаленных из Москвы немецких подданных и это возмутило, наконец, простой народ и он устроил погром. Московская же полиция не сумела ни предупредить его, ни прекратить.

Доклад продолжался более часу и произвел странное, неясное впечатление. Выходило так, что он сам натравливал население на немцев. После ухода Юсупова перешли к текущим вопросам по комплектованию армии, после чего Государь удалился.

Обсудили проект Высочайшего рескрипта Горемыкину о решимости вести борьбу "до полного торжества русского оружия", о том, что Государь ожидает "от всех правительственных и общественных учреждений, от русской промышленности и от всех верных сынов родины, без различия взглядов и положений, сплоченной дружной работы для нужд доблестной армии".

Объявлялось о созыве законодательных палат в августе месяце. Хитрый Кривошеий развил перед Великим Князем мысль о необходимости и желательности и впредь подобных высоких совместных совещаний представителей правительства и Ставки. Ловко и умно продвигали все выше и выше Великого Князя. У Янушкевича и так променявшего всякую стратегию и тактику на внутреннюю политику совершенно, видимо, кружилась голова.

Все расходились из палатки в счастливо-приподнятом настроении. Фотографы вновь ловили моменты. Вышедший из вагона Государь снялся в общей группе с участниками совещания.

Вскоре Государь вышел на прогулку и обронил шедшему с ним Дрентельну, что он так и знал, что в немецком погроме виноват Джунковский, что и заявил князь Юсупов. После прогулки Дрентельн передал слова Государя Джунковскому, вагон которого тоже стоял в роще. Джунковский с большим возмущением передал мне в тот же вечер и сказал, что он уже затребовал по телеграфу выслать ему немедленно из Петербурга все данные по затронутому вопросу.

Пикантно было то, что Юсупов и Джунковский были в очень хороших отношениях и потому обвинения Юсуповым казались очень странными. Весь вечер доклад о виновности Джунковского был злободневной темой в обоих императорских поездах и все симпатии были на стороне Джунковского. По инициативе Великого Князя с Юсупова сняли командование войсками Московского округа. Он остался только Главноначальствующим. Все министры еще раз были приглашены к Высочайшему столу и уже поздно вечером их поезд отбыл в Петербург.

Оставшиеся обсуждали происшедшее. Некоторые генералы Ставки казались какими-то именинниками. Было даже комично. Роль Кривошеина понимали, как желание заменить собою Горемыкина. Но Государь верил Горемыкину. Он был стар, но был честен, понимал нашу общественность и превыше всего ставил волю Монарха. Это, конечно, многим не нравилось.

Начавшийся сдвиг политики правительства в сторону общественности совпал со странными, нехорошими, доходившими до нас слухами. Из Москвы были получены письма, в которых говорилось про состоявшееся в Москве совещание представителей Земств и Городов, которое вынесло постановление добиваться устранения Государя от вмешательства в дела войны, и даже верховного управления, об учреждении диктатуры или регенства в лице Вел. Кн. Николая Николаевича. Заговорили о заключении Императрицы Александры Федоровны в монастырь и это связывалось со Ставкой и с нашим князем Орловым.

Эта сплетня о плане заточения Императрицы распространялась среди обслуживавших Государя лиц еще в прошлый майский приезд в Ставку и шла из купе князя Орлова. В ту поездку князь Орлов позволил себе как-то особенно резко бранить Государыню, не стесняясь тем, что в соседних вагонах находился сам Государь, а нехорошие эпитеты князя слышали не только собеседники князя, но и прислуга и фельдъегерские офицеры, вертевшиеся тут же в его купе-канцелярии.

Это вызывало тогда большие разговоры. При дряхлости министра двора, никто не мог воздействовать на князя.

В один из вечеров того пребывания в Барановичах, генерал Дубенский, большой патриот и не менее большой болтун, предложил мне настойчиво прокатиться на автомобиле, так как ему, кстати, надо и кое-что мне сказать. Когда мы отъехали довольно далеко, генерал исподволь, осторожно стал рассказывать мне, что существует план заточения Императрицы в монастырь. Что замысел этот идет из ставки и что к нему причастен князь Орлов, что особенно и озабочивает его, Дубенского. А князь даже рассказывал это, по секрету, конечно, лейб-хирургу Федорову. От Федорова это услышал Дубенский и вот он считает, что это надо бы доложить Дворцовому коменданту. Я слушал молча, обдумывая как выйти перед Дубенским из щекотливого положения, создаваемого рассказом, в котором была доля правды, о которой уже знал Воейков.

"Что за вздор, Димитрий Николаевич, - сказал я наконец. Заточить Царицу в монастырь при живом то Государе. Да разве это возможно. А как же с Государем то будет. Ведь это же заговор, революция..."

Дубенский молчал. Видимо он не ожидал, что я буду реагировать именно таким образом. Мы перевели разговор на другое, порешив, что все это сплетни, и так вернулись к нашему поезду.

Но я был встревожен. Выступать перед Дворцовым комендантом с официальным докладом по поводу только что слышанного, это значило обвинять близкое Государю лицо по свите в государственной измене. Для этого надо было иметь более веские данные, чем рассказ Дубенского, к словам которого мы привыкли уже относиться с большой осторожностью Мы прежде всего помнили, что это писатель-журналист. Воейков же просто его не переваривал, а он боялся Дворкома, как огня. К тому же я знал что Дворком (Воейков) уже осведомлен об этих слухах.

Слух об заточении сделался достоянием всей свиты. Знала о нем и прислуга. Дошло и до Их Величеств. Знали дети. Лейб-хирург Федоров лично рассказывал мне (и другим) что придя однажды во дворец к больному наследнику он увидел плачущую Вел. Кн. Марию Николаевну. На его вопрос что случилось, Великая Княжна сказала, "что дядя Николаша хочет запереть "мама" в монастырь". Сергею Петровичу пришлось утешать девочку, что все это, конечно, неправда.

В тот же прошлый приезд в Барановичи уже было обращено внимание на странную дружбу, возникшую у князя Орлова с Вел. Кн. Николаем Николаевичем. Будучи в Барановичах князь Орлов каждый день ходил к Великому Кн., часто с портфелем и иногда они ездили вместе кататься на автомобиле. Все это знал и видел из окон своего вагона Государь. Он не скрывал иногда тонкой иронии, указывая лицам свиты за пятичасовым чаем на уезжающих друзей.

Знавшим характер Государя было ясно, что эта новая дружба не очень нравится Государю.

Слухи о какой-то интриге, которую как бы боялись называть своим настоящим юридическим термином, т. е., заговором, были столь настойчивы, что даже такой осторожный и тонкий человек, как Мосолов, и тот имел беседу с графом Фредериксом Последний не хотел верить в серьезность слухов, называл их сплетнями и тогда так и решили во дворце, что это великосветская сплетня, пущенная князем Орловым. Ему приписывали много удачных острот и словечек

Но вот теперь, в настоящую поездку, в настоящий момент, в связи с пришедшими из Москвы сведениями об устранении Государя, слух о заточении Императрицы приобретал большой смысл и получал серьезный характер.

Тогда же я получил письмо доклад из Петербурга, где мне достоверно сообщали, что в кружке А. А. Вырубовой уже имеются сведения о заговоре, о том, что хотят использовать Вел. Кн. Николая Николаевича, что Государыня хорошо осведомлена об интригах и что уехавший 15 числа на родину Распутин, советовал остерегаться заговора и "Миколу с Черногорками". Из Царского мне писали, что настроение Императрицы болезненное, пасмурное, нервное. Что Царица недовольна всем, что произошло в Ставке, что она рвет и мечет на Орлова, Дрентельна, Джунковского.

Тогда мы, люди стоявшие близко к делу, особенно сильно жалели, что на посту министра двора был уже не работоспособный, дряхлый, угасавший с каждым днем, граф Фредерикс. Ему было более 77 лет. В течение дня он мог работать в полном уме только каких-нибудь два часа и то в определенное время. И его рвали в это время на части для подписи нужных распоряжений. Его функции по частям исполняли разные лица свиты, но они не имели права делового доклада по ним Государю и их частные доклады походили скорее на интриги. В свите был развал. За князем Орловым тянулся полковник Дрентельн. Получалось дикое ненормальное положение: самая ближайшая Царю его часть - Военно-Походная Канцелярия, была в оппозиции к Государю и его семье, а ее главный начальник - Главнокомандующий Императорской Главной Квартирой, Фредерике, который по должности Министра Двора должен бы и объединять и руководить всей свитой - был развалина.

Наш Дворцовый Комендант Воейков отлично понимал и всю ненормальность, и вою серьезность тогдашнего положения, и он горой встал за Государя и Царицу, хотя и понимал отлично их ошибки, особенно в отношении Распутина.

Воейков был настороже и это дало мне право записать тогда в мой дневник и сообщить в письме в Москву следующее:

,,Мы знаем все, что надумали в Москве на съезде и если правительство, вернее Его Величество, идет навстречу общественным кругам, то очень ошибаются демагоги вроде Гучкова, думая, что им удастся государственный переворот. Это учитывается и кому надо - тот на чеку".

В те дни погода стояла теплая, даже знойная. Лето было в расцвете. Дивно хорошо. Почти каждый день Государь перед чаем выезжал прокатиться в автомобиле или гулял пешком. Его сопровождали обычно: Воейков, Саблин, Дрентельн, Граббе, Федоров.

На 22 было предположено проехать в Беловеж. Государь был там последний раз в 1912 году, о чем рассказано у меня за тот год. Теперь там был новый заведующий - г. Львов, женатый на сестре Штюрмера. Старый управляющий Голенко, получивший повышение в Москву, оставил по себе память устройством после 1912 г. отличного музея.

В 1913 году в Беловеже охотился, как гость Его Величества, князь Монакский - Альберт. Он остался в восторге от пущи и ее охоты, убил несколько зубров, скелеты которых подарил французской и английской академиям. После него охотился Вел. Кн. Николай Николаевич, а на 1914 год Государь предполагал пригласить на охоту Императора Вильгельма. И вот война...

Как все это меняется, так припоминал я, едучи 22 рано утром в Беловеж вместе на автомобиле гофмаршальской части, который вез заготовленный завтрак.

Быстро летели наши автомобили. Нам предстояло сделать около 200 верст, но головной шофер ошибся и мы накрутили до 300. Последние верст двадцать путь шел по самой пуще. Красота. Лес вековой. Тишина. Прохлада. Солнышко с трудом пробивается сквозь чащу. Нет, нет да и ударит в лицо, а затем опять тень.

Наконец доехали. Поднялась суета. Государь приехал только в три часа. С фронта были получены сведения от Алексеева о немецком прорыве. Государь отменил было поездку, но, получив дополнительные сведения об успешной ликвидации прорыва, выехал. Позавтракав, осмотрели музей, много гуляли и к обеду вернулись в Барановичи. Государь был очень доволен прогулкой и на другой день генерал Воейков передал мне лестный отзыв Его Величества о службе моего отряда.

Между тем войска Юго-3ападного фронта упорно отбиваясь, продолжали отступать. Отступление стало захватывать и фронт генерала Алексеева. Положение делалось все тревожней и тревожней. 27-го Государь выехал из Ставки и 28-го вернулся в Царское Село.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Июль и август 1915 г. - Настроение Императрицы Александры Феодоровны. Твердость Государя в перемене курса. - Отношение общества к новым министрам. Молебны 8 июля. - Годовщина войны, приказ Государя. - Открытие Государственной Думы. - Назначение комиссии для расследования непорядков по снабжению армии День 30-го июля, производство гардемарин. - Назначение Наследника шефом Новочеркасского казачьего военного училища - Государственная Дума в начале августа. - Доклад генерала Джунковского о Распутине и его последствия. Неблагополучие на фронте и мнение о нем Поливанова. - Паническое настроение генерала Алексеева. - Отступление. - Хаос в тылу. - Нарекания на Янушкевича и Николая Николаевича - Настроение в Государственной Думе - Слухи о регентах. Интриги против Их Величеств. - Женская вражда. - Царица борется за мужа и за Наследника. - Отношение к интригам Государя. - Решение Государя заменить собою Вел. Кн. Николая Николаевича. - Отправка Поливанова с письмом к Великому Кн. Отправка графа Шереметева с письмом к Воронцову-Дашкову. - Отношение Думы, правительства и общества к намерению Государя. - Ходатайство о непринятии командования. - Твердость Государя. - Увольнение Джунковского от должностей. Пресса и Распутин. - Ответ графа Воронцова-Дашкова - Перемены в Ставке. Заседание Совета Министров в Высочайшем присутствии 20-го августа. - В Охранном Отделении. - У информатора - Государь у Императрицы-Матери Несогласия в Совете министров. - Коллективное письмо восьми министров к Государю - Открытие Государем Особых Совещаний 22-го августа. - Отъезд Государя в Ставку. - Опала князя Орлова. - В поезде.

Императрице Александре Федоровне нездоровилось. Она очень нервничала. Она была против только что совершившейся поездки Государя в Ставку, против всего того, что сделал там Государь, против нового политического курса, против новых министров. Назначение Самарина и Щербатова доводило Царицу до слез. Верившая в Распутина, как в Бога, Царица считала с его слов, что все, что было сделано в Ставке - все от дьявола. Весь новый курс и новые назначения придуманы, чтобы повредить "старцу" и прока из них не будет.

Хорошо только то, что делается с его совета, с его благословения, чему он "прозорливец помогает", своими молитвами. Все что идет вразрез с его советами, а тем более направлено против него - обречено на неудачу.

И больная Государыня страдала, болела душою, старалась направить своего Августейшего супруга на правильный по ее мнению путь, с которого его сбили враги "друга", враги "Божьего человека", а следовательно и враги Государя и России, люди, идущие против самого Бога.

Из далекой Сибири приходили не всегда ясные телеграммы, которые были понятны только его духовным ученицам, кто верил в него, как в прозорливца. Распутин поехал в Сибирь со своим другом Варнавой, архиепископом Тобольским. Варнава прислал 20-го числа Царице такую телеграмму:

"Родная Государыня, 1-го числа в день святителя Тихона чудотворца, во время обхода кругом церкви в селе Каробийском, вдруг на небе появился крест. Был виден всем минут 15 и так, как святая церковь поет - "Крест царей, держава верных утверждение", - то и радую вас сим видением. Верую, что Господь послал это видение-знамение, дабы видимо утвердить верных своею любовью. Молюсь за всех вас".

Около больной Царицы все пожелания и предсказания старца истолковывались зоркой охранительницей его интересов А. А. Вырубовой. Она в постоянных с ним сношениях. Их интересы общие. Накануне его отъезда она впервые после своей болезни выехала из дому. Теперь все более и более оправлялась она с увеличивающей энергией начинает работать на Старца. Ей помогают и фанатичные поклонницы Старца, и те спекулянты военного времени, которые коммерчески стараются использовать его.

Но Государь был тверд в проведении нового курса, который он считал полезным для дела войны. Вслед за назначением Поливанова и Щербатова он заменил Щегловитова Александром Хвостовым, а обер-прокурора Саблера Самариным. Все эти новые назначения были приняты обществом с радостью.

Генерал Поливанов давно считался сторонником и любимцем Государственной Думы. Даже враги отдавали справедливость его уму, знаниям и работоспособности, хотя и считали его большим интриганом.

Князь Щербатов пользовался большим уважением в общественных кругах, слыл за хорошего человека. В члены Государственного Совета он был избран от Земства. О том, подходит ли он к должности министра внутренних дел, общество, конечно, не думало. Но, надо отдать ему справедливость, что он сразу же понял, что генерал Джунковский совершенно не соответствовал посту товарища министра, заведывающего полицией и сразу же стал думать, как бы ему найти почетный уход.

Александру Хвостову, который был членом Государственного Совета и сенатором, радовались, прежде всего, потому, что он заменил Щегловитова, которого недолюбливала либеральная общественность и ненавидели все евреи. Явные и тайные революционеры понимали, что Щегловитов, умный и железной воли человек, мог бы в нужный момент задушить какую угодно революцию, лишь бы ему дали во время соответствующую власть и права. Поэтому его уходу и радовались, радовались и потому, что его считали сторонником Распутина. Последнее было совершенно неверно.

Щегловитов совершенно игнорировал Старца, никаких его просьб не исполнял и тем навлек на себя даже нерасположение Царицы, как человек черствый и жестокий. Но кто-то пустил сплетню, что он распутинец и этому верили.

Но в хороших общественных кругах больше всего радовались назначению Обер-Прокурором Святейшего Синода Самарина. Александр Димитриевич Самарин, член Государственного Совета, Московский предводитель дворянства, сын известного славянофила, был образованный, дивной души, независимого образа мыслей, чисто русско-православный человек. Самарин пользовался большим уважением в Москве и уважением дворянства всей России. Считали, что он внесет новую, светлую струю в управление Церковью и сумеет парализовать попытки влияния на ее дела со стороны приверженцев Распутина. Сразу же пошли легенды, что он принял пост под условием, чтобы Распутин навсегда покинул Петербург и т. д. Никаких таких условий он не ставил, но они так отвечали желаниям общества, что легенде верили и ей безмерно радовались.

При таком хорошем общественном настроении 8 июля по всей России были отслужены торжественные молебны с крестными ходами о даровании победы, а 19 июля состоялось открытие сессии Государственной Думы. Оно явилось триумфом генерала Поливанова, выступление которого имело большой успех. В тот же день был опубликован Высочайший приказ по армии и флоту, подбодрявший войска на новые испытания, жертвы и подвиги.

27 июля были сделаны новые шаги навстречу общественности. Товарищем министра Внутренних Дел был назначен товарищ Председателя Государственной Думы князь Волконский.

Это назначение, конечно, было не деловое, а только политическое (домашнее) и удивило многих не в пользу князя Щербатова. В тот же день Поливанов заявил, в закрытом заседании Государственной Думы, о назначении по Высочайшему повелению Верховной комиссии с участием

представителей от законодательных учреждений для расследования непорядков по снабжению армии. Заявление было встречено восторженно. Поливанову устроили настоящую овацию. Это был, конечно, прежде всего, удар по Сухомлинову.

Вражда к нему со стороны Ставки, со стороны политических врагов, как Гучков и другие, была настолько велика, что не обращали внимания даже на то, что подобный шаг прежде всего наносил удар нашему престижу в глазах союзников. Что всякое преследование теперь, во время войны преждевременно и неуместно. Умные интриганы делом Мясоедова валяли Сухомлинова, а через голову последнего заносили удар по трону. Но Николай Николаевич и Поливанов были очень мстительны, а Государь не отдавал, видимо, отчета себе, как может развернуться это дело. Некоторые правые вспоминали как сдал Он, Государь, в свое время П. Н. Дурново, Владимира Трепова, Курлова. Теперь сдает Сухомлинова...

30 июля, в день рождения Наследника, Государь оказал новую милость казачеству. Наследник был назначен шефом Новочеркасского Казачьего Военного Училища. Оказано было внимание и столь любимым морякам. В этот день, утром, перед царкосельским большим дворцом Государь произвел гардемарин в офицеры. Государь обошел фронт с Наследником и сказал молодежи небольшую, но весьма прочувственную, простую задушевную речь. - "Верьте, сказал он между прочим, как бы не были тяжелы времена, которые переживает наша родина, она все же останется могучей, нераздельной и великой, какой мы привыкли ее видеть с детства".

Затем Государь поздравил гардемарин офицерами.

Август месяц начался нехорошо. 1 числа в Государственной Думе к. д. Аджемов, соц.-демократ Чхенкели и соц.-революционер Керенский произнесли резкие против правительства речи, а председатель правых, бывший Нижегородский губернатор Алексей Хвостов, говоря о немецком засилье смешал с грязью Министерство Внутренних Дел, и высмеял непригодность ушедшего Маклакова и оставшегося Джунковского. Речь этого правого депутата, как он сам говорил про себя - "человека без задерживающих центров", по резкости и по нападкам на власть была гораздо хуже речей "левых" и потому произвела на всех особенно сильное впечатление. Было в ней что-то не только демагогическое, но даже страшное для власти.

4-го числа произошло событие, коснувшееся Распутина, а потому всполошившее и его сторонников и противников.

Одним из ярких анти-распутинцев считался генерал Джунковский, про которого даже говорили, что он как-то побил Распутина, что, конечно, являлось полнейшим вздором, но когда об этом спрашивали генерала, то он в ответ только загадочно улыбался - понимай как хочешь.

Оба они, министр и его помощник, после знаменитого скандала "у Яра", в общем ничего неприятного Старцу не сделали. И вот теперь, четыре месяца спустя, 4 августа, Джунковский, воспользовавшись правом Всеподданнейшего доклада по делам полиции, сделал Государю в Царском Селе доклад о Старце, взяв за основу скандал "у Яра".

Джунковский, состоя в правительстве и в свите Государя, по существу оставался москвичом, принадлежавшим кружку Вел. Кн. Елизаветы Федоровны. Там были все его воспоминания по приятной, службе при Вел. Кн. Сергее Александровиче, по губернаторству, по его личным, общественным и сердечным симпатиям. Оставшаяся при Елизавете Федоровне его сестра Евдокия Федоровна, являлась его живою, физическою связью с Москвой.

И вот, теперь, действуя в полном идейном согласии с главными Московскими антираспутинскими кружками с одной стороны, с другой же стороны, не будучи связан с Maклаковым, который ушел, и поддавшись вновь (как в 1905 году) поднимающейся волне общественного движения, главный исток которой опять таки Москва, Джунковский решил выступить против Распутина. При Маклакове он получил право доклада Государю по делам охраны Его Величества, т. к. жандармерия (а он Командир Корпуса жандармов) охраняет Государя при Его следованиях по железным дорогам. Будучи принят 4 августа, он и сделал доклад, но только не по охране, а про Распутина.

Изложив биографию и характеристику Распутина со всеми его дамскими похождениями до скандала "У Яра" включительно, что было изложено особенно подробно, генерал выяснил, насколько Распутин вредит престижу власти, Церкви, Государю и Его семье. Все враги монархии, режима стараются использовать имя Старца в борьбе с правительством, и поведение Распутина дает им отличное и полезное оружие. Доклад продолжался долго. Окончив его генерал оставил Государю письменный доклад.

Вышедши с доклада Джунковский был очень взволнован.

Сев в автомобиль, где его ждал секретарь Л. А. Сенько-Поповский, составлявший письменный доклад, приказал ехать в Петербург. Взволнованный генерал передал, что Государь выслушал доклад очень внимательно. Он предлагал вопросы и после окончания доклада очень милостиво поблагодарил генерала, сказав, что он впервые слышит всю эту правду, что он очень рад узнать правду и просил генерала и впредь докладывать ему все про Распутина, но только, чтобы он держал это в полном секрете.

Рассказывая про доклад, Джунковский был счастлив, что ему удалось так успешно выполнить долг не только перед Их Величествами, но и перед родиной. Генерал был в таком приподнятом восторженном патриотическом настроении, что оно передавалось и захватило и Сенько-Поповского, тем более, что он много работал по составлению доклада.

В тот же день они оба выехали в Москву, где должны были быть на освящении чьей то церкви.

Устный доклад Джунковского действительно произвел на Государя большое впечатление. Государь очень рассердился и приказал дабы Распутин немедленно выехал на родину. Это повеление было передано через Вырубову. Никогда, по словам Распутина, Государь не сердился на него так сильно и долго, как сердился после того доклада Джунковского. И 5 августа Распутин выехал в Покровское.

А. А. Вырубова с сестрой привезла его на вокзал в автомобиле. Группа поклонниц проводила его. Несколько филеров Охранного Отделения, которые наблюдали за ним, выехали вместе с ним.

Некоторые думали, что на этот раз Распутину пришел конец, но напрасно. Друзья Старца дружно поднялись на его защиту. В Москву для проверки сообщенных Джунковским сведений о скандале "У Яра" был послан, неофициально, любимец царской семьи, флигель-адъютант Саблин. Туда же выехал с той же целью и пробиравшийся в доверие к Анне Александровне, Белецкий. Стали собирать справки. Уволенный Московский градоначальник Андрианов сообщил оправдывающие Старца сведения. Он переменил фронт. Все делалось тихо и секретно, по семейному.

На фронте было неблагополучно. Отступление наших войск продолжалось. Отступательное настроение Юго-Западного фронта передалось и Северо-Западному. Главнокомандующий последнего генерал Алексеев, главным советником которого являлся состоявший при нем генерал Борисов (личность довольно загадочная и неясная) все больше и больше проникался идеей отступления и в первой половине июля это его настроение настолько не соответствовало настроению подчиненных ему высших начальников, что из нескольких военных центров в Ставку были посланы полные информации о неправильности действий генерала Алексеева и о непригодности его к его роли. Великие князья Кирилл Владимирович и Андрей Владимирович, по просьбе фронтовых начальников, докладывали о том, какое паническое впечатление производят распоряжения и действия генерала Алексеева.

В Ставке царила растерянность. Николай Николаевич был величина декоративная, а не деловая. Уже в половине июля генерал Поливанов, выдвинутый на его пост Ставкой, сделал в Совете Министров доклад о той растерянности и охарактеризовал деятельность Ставки очень резко и нелестно. - "Назад, назад и назад - только и слышно оттуда", - говорил Поливанов. - "Над всем и всеми царит генерал Янушкевич...

Никакой почин не допускается... Молчать и не рассуждать - вот любимый окрик из Ставки... Печальнее всего, что правда не доходит до Его Величества... Повторяю господа: отечество в опасности", - закончил свой потрясающий доклад Поливанов.

В половине июля немцы перешли Вислу. 22 мы оставили Варшаву, а 23 Ивангород. Начались атаки Осовца. Генерал Алексеев окончательно растерялся. Его паническое настроение настолько развращающе действовало на окружающих, что у штабных офицеров возникла мысль убить генерала Алексеева ради спасения фронта. Великому Князю Андрею Владимировичу пришлось долго убеждать офицеров не делать этого, дабы не вносить еще больше беспорядка.

4 августа пала крепость Ковно. Комендант бежал. Сдача Ковно подняла слухи об измене. Ставка так сама приучила к тому, что всякую ее неудачу объясняли какой-нибудь изменой, чего на самом деле не было, что и теперь этой новой сплетне верили.

6 августа сдался Новогеоргиевск. В этот день Поливанов заявил в Совете министров: - "Военные условия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ждать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову..."

10 августа пал Осовец. Эвакуируют Брест-Литовск. Ставка Верховного Главнокомандующего перешла из Барановичей в Могилев. При отступлении срывается с мест мирное население и гонится внутрь страны.

Отовсюду, с Запада на Восток, идет насильственная эвакуация еврейского населения, которое заподозрено в массовом шпионаже на немцев. Все эти русские и еврейские беженцы, как саранча двигаются на восток, неся с собою панику, горе, нищету и болезни. Благодаря отступлению театр военных действий, как таковой, увеличивается и автоматически переходит под власть военных. Новая власть не успевает организоваться, всюду беспорядок, хаос. Имя генерала Янушкевича на устах у всех, его ругают все - и статские, и военные, а еврейское население его просто проклинает. Популярность Вел. Кн. Николая Николаевича падала с каждым днем.

В Петербурге и в правительственных кругах винили во всем Янушкевича, которого больше всех валил теперь своими потрясающими докладами генерал Поливанов, которому верила вся общественность. Его называли даже, как желательного премьера на место Горемыкина.

Тяжелое положение усугублялось поведением Государственной Думы, которая вместо того, чтобы помогать правительству, играла в оппозицию и сеяла смуту, стремясь к расширению своих прав. Дума хотела добиться ответственного министерства, что прикрывалось пока фразами о правительстве "пользующемся доверием страны". Из Думы муссировались слухи, что Царица хочет сепаратного мира. Говорили о желательности регенства Вел. Кн. Михаила Александровича.

Слухами этими очень растравляли и без того подозрительную и мало кому доверявшую Царицу. Царице передавали, что главная интрига против Их Величеств ведется в Киеве, где над ней работают Великие Княгини сестры - черногорки. Они мечтают видеть на престоле Вел. Кн. Николая Николаевича. Одна из весьма пожилых почтенных , придворных дам, игравшая когда-то роль при дворе, была принята Вел. Кн. Милицей Николаевной. Последняя так резко выражалась о Царице, что почтенная дама заметила, что она не может продолжать разговора если Великая Княгиня не прекратит своих резкостей. Конечно, все это женскими путями доходило до Царицы.

Великие Княгини сестры-черногорки, когда то подруги Царицы и поклонницы Распутина, теперь ненавидели Царицу и она отвечала им тем же. Сестры добивались возвышения Николая Николаевича. Царица со всем жаром любви к мужу и сыну защищала их и их права. И она толкала Государя на защиту их. Она раскрывала интриги и настаивала на принятии против них мер.

Нервно больная, религиозная до болезненности, она в этой борьбе видела борьбу добра со злом и в этой борьбе она опиралась на Бога, на молитву, на того, в чьи молитвы она верила - на Старца.

Старец же, которому Вел. Кн. Анастасия и Милица Николаевны когда то кланялись до земли и целовали руку, которого они когда-то рекламировали, а еще не так давно защищали от полиции - мстил им. Мстил им с той же горячностью, с какой они теперь вредили ему за то, что он не оправдал их надежд и променял их на Вырубову, которую они же познакомили с ним. Да и его то, Старца никто иной, как они, продвинули к Их Величествам.

Государь знал обо всех этих замыслах, но, видимо, не верил им. Безусловно, не верил он в то, что Николай Николаевич принимает в этом личное участие, хотя Маклаков, будучи министром, докладывал ему о секретных сношениях Великого Князя с Гучковым; перед самым своим уходом доложил о перехваченном письме Гучкова к Великому Князю, письме, которое очень компрометировало их обоих и о котором в то время много говорилось в свите.

Знал Государь и обо всех забеганиях в Ставку некоторых министров, о вмешательстве Ставки в дела внутреннего правления, знал как все больше и больше зазнавался в сношениях с министрами Янушкевич и понимал, что все это не могло делаться без ведома Великого Князя.

Выше уже говорилось, как относился Государь к странной дружбе Великого Князя и князя Орлова. В результате доверие Государя к Великому Князю пошатнулось. К Орлову оно совсем пропало. Был заподозрен полковник Дрентельн (когда-то очень друживший с А. А. Вырубовой). С ними связывали Джунковского.

Но, пока дело касалось лично Государя, как монарха, пока дело шло о личных против Него интригах, Государь большой фаталист и человек искренно веривший в верность Армии и ее начальников, не выражал намерения принимать какие либо предупредительные меры. Но, когда разраставшаяся катастрофа на фронте стала угрожать чести и целости России, Государь вышел из своей казавшейся пассивности.

Отлично осведомленный обо всем, что делалось в Ставке, в армиях, в тылу, хотя правду часто старались скрыть от него, болея, как никто за неудачи последних месяцев, Государь после падения Ковно решил сменить Верховного Главнокомандующего и стать во главе Армии.

Оставлять Великого Князя с его помощниками на их постах было невозможно. Заменить его каким либо, хотя бы и самым способным генералом нельзя было без ущерба его достоинству члена Императорского Дома. Выход был один - Верховное Главнокомандование должен был принять на себя сам Государь. И в сознании всей великой ответственности предпринимаемого шага, в сознании лежащего на нем долга перед Родиной, ради спасения чести России, ради спасения ее - самой, Государь решился на этот шаг в критическую минуту войны.

Решение было задумано, зрело продумано и принято Государем по собственному побуждению. Принимая его Государь исходил из религиозного сознания долга перед Родиной, долга монарха - ее первого слуги и защитника.

В своем решении Государь находил опору в Царице Александре Федоровне. И если Государь смотрел на предстоящий шаг с точки зрения интересов России и войны, то Государыня видела в нем также и предупреждение государственного переворота, задуманного против Ее Августейшего супруга, против ее любимого сына.

8 августа Военный министр Поливанов выехал по повелению Государя в Могилев, куда была переведена Ставка Верховного Главнокомандующего с письмом от Его Величества к Великому Князю.

В своем письме, с которым Государь ознакомил Поливанова, Его Величество сообщал, что переживаемый на фронте момент настолько тревожен, положение настолько плохо, что Государь считает своим долгом стать во главе армии. Что он берет себе начальником генерала Алексеева. Великому Князю предлагалось быть Наместником Кавказа, вместо увольняемого по болезни графа Воронцова-Дашкова, причем в качестве помощника по военной части, ему предлагается генерал Янушкевич. Предлагается взять на Кавказ и князя Орлова.

9 августа вечером Поливанов вручил письмо Великому Князю, которому доложил предварительно о принятом Государем решении. Великий Князь перекрестился широким крестом и старался казаться спокойным и довольным. 10-го Поливанов передал генералу Алексееву, в Волочиске, повеление Его Величества и днем 11 вернулся в Царское Село.

В тот же день Государь принял генерала и выслушав доклад о поездке, горячо благодарил его и трижды поцеловал.

В тот же день Государь отправил письма о своем решении Наместнику Кавказа больному графу Воронцову-Дашкову, поручив отвезти его на Кавказ флигель-адъютанту графу Димитрию Шереметеву, женатому на дочери графа, Ирине Илларионовне. На вопрос графа, должен ли он доложить об этой командировке Начальнику Военно-Походной канцелярии князю Орлову, Государь ответил: нет.

После возвращения генерала Поливанова слух о намерении Государя принять верховное главнокомандование распространился по Петербургу.

Благородный порыв Государя не был поддержан ни Советом министров, ни обществом, ни Государственной Думой. Все сходились во мнении, что и Великого Князя и Янушкевича с Даниловым, конечно, надо сменить, но все были против того, чтобы Государь брал на себя Верховное Главнокомандование. Серьезные люди находили это опасным, как отвлечение Государя от дела управления государством, как удаление его от Петербурга, все же вообще боялись влияния на ход войны со стороны Царицы и стоявшего за ее спиной Распутина, в которых совершенно неправильно, совершенно неосновательно видели как бы немецких сторонников.

Второе соображение играло главную роль, и оно то и подняло тогда весь шум против решения Государя.

Совет министров, поставленный в известность о решении Государя Поливановым, поручил князю Щербатову переговорить с Дворцовым комендантом Воейковым, доказать ему всю пагубность предполагаемого шага и просить его помочь отговорить Его Величество от его решения. Щербатов виделся с моим начальником, говорил с ним и как один из доводов в пользу непринятия командования выставил тот, что Государя в новой его роли будет трудно, даже невозможно, охранять. Последний довод был, конечно, несерьезен. Воейков не был согласен с точкой зрения министров и высказывал твердое убеждение, что принятие Государем командования спасет положение и будет принято в Армии с восторгом.

Попытки отговорить Государя, сделанные министрами Сазоновым, Щербатовым и председателем Государственной Думы Родзянко оказались неудачными. Но довод Родзянко, что при неудаче, Государь подвергнет риску свой трон, Государь ответил: - "Я знаю, пусть я погибну, но спасу Россию". Слова пророческие.

Министр двора Фредерикс тоже выступил было с переубеждением. Он начал сразу заступаться за Великого Князя перед Государем, но Государь, хлопая рукой по папке, сказал: "Здесь накопилось достаточно документов против В. К. Николая Николаевича. Пора покончить с этим вопросом".

После этого разговора граф, руководимый генералом Мосоловым, высказывался за то, что Государю было необходимо принять командование, дабы спасти положение, но что позже можно передать командование в руки какого либо генерала.

15-га августа, вернувшийся из Могилева генерал Джунковский был приглашен экстренно к министру Внутренних дел князю Щербатову.

Князь объявил генералу, что он только что получил записку от Государя Императора: - "Уволить немедленно генерала Джунковского от занимаемых им должностей с оставлением в свите". Удар был и неожиданный и сильный. Только десять дней тому назад, после доклада о Распутине, Государь был очень милостив. Пораженный случившимся, генерал 16 отправил Государю письмо, прося как милости отчислить его из свиты и уволить в отставку, с тем что, подлечившись он будет просить о поступлении в действующую армию. Ответа на это письмо не последовало, оно было сочтено за демонстрацию.

Увольнение Джунковского подняло большой шум и это было сразу же приписано немилости Императрицы и проискам Распутина. Дело в том, что о докладе генерала узнали многие. Теперь говорили, что ездившие в Москву Н. П. Саблин и Белецкий привезли неблагоприятные для Джунковского сведения, сообщенные, будто бы, Юсуповым и уволенным градоначальником Адриановым. Последний искал теперь поддержки у А. А. Вырубовой и заявлял, что в знаменитом апрельском скандале "у Яра" Распутин ничего особенно скверного не делал и был оклеветан.

Эти слухи подогрели общие симпатии к уволенному Джунковскому. Он был завален письмами и телеграммами с выражением сочувствия. Принц Ольденбургский предлагал ему место при себе. Эти выражения симпатии были приняты в Царском Селе как демонстрация против Государыни. Это как бы окончательно уронило Джунковского в глазах Их Величеств, особенно, когда до них дошли слухи, что приехавший в Москву Джунковский, был принят почетно в московское дворянство, удостоился чествования дворянами и тогда, не стесняясь, рассказывал о своей борьбе с Распутиным и о его зловредной роли.

От Гучкова генерал получил тогда письмо, в котором тот, выражая свои сочувствия, прозрачно, указал что, когда придет момент, то новая Россия не забудет заслуг генерала и т. д. Поблагодарив автора за внимание, генерал ответил ему, что изменником своему Государю он никогда не был и не будет.

Стараясь позже полнее осветить истинную причину увольнения Джунковского и постигшей его немилости Государя, я узнал следующее.

Его начальник, князь Щербатов считал, что его уволили за то, что в появившейся в прессе статье о Распутине, Государь нашел некоторые фразы, тождественные с фразами доклада Джунковского. Дворцовому коменданту, Воейкову Государь сказал в те дни по поводу доклада Джунковского так:

"Джунковский меня очень удивил, поднимая вопрос, уже поконченный на докладе Маклакова два месяца тому назад".

Н. П. Саблин передавал мне, со слов Государя следующее. Сделав Государю доклад и уходя, Джунковский оставил Его Величеству письменный доклад о Распутине. В нем Государь нашел сведения, которых генерал не доложил Государю. Государь рассердился, назвал такой поступок не достойным и трусостью.

Мне же лично кажется, что истинная причина увольнения генерала кроется еще и в следующем. От генерала Джунковского Государь никогда не слышал доклада, предостережения о том, что подготовлялось в смысле "заговора". Не считал ли Государь (а Царица наверно считала) это молчание странным, если не подозрительным со стороны того, кто по должности должен был бы первым знать о том и доложить Его Величеству.

Не докладывалось ничего на эту тему Государю и со стороны князя Щербатова. Позже князь писал мне: "Относительно вашего второго вопроса, могу вас заверить, что ни от кого из моих коллег по Совету Министров, ни от Маклакова (с которым я был еще по Полтаве в личных хороших семейных отношениях), ни от кого либо из подчиненных или многочисленных знакомых из самых разнообразных слоев общества, я никогда не слышал о замышлявшемся, будто бы, государственном перевороте в пользу В. Кн. Николая Николаевича, тем более не имел я основания говорить на эту тему с Государем."

В следующие дни все разговоры вертелись около Распутина, тем более, что в "Биржевых Ведомостях" и в "Вечернем Времени" появились статьи о Старце. И если в первой, еврейской по издателю, газете там была вполне приличная биография, то во второй, считавшейся по имени Суворина, правой и националистической, была сплошная клевета и клевета гнусная на него.

Этому не удивлялись, потому что всегда под хмельными парами, Борис Суворин дружил с Гучковым. На Распутина клеветали, что Старец агитирует за сепаратный мир, что он пользуется покровительством немецкой партии, что за ним числится несколько судебных дел, прекращенных Щегловитовым. Все это была сплошная неправда, но публика всему этому верила, понимая между строк, что за всем этим стоит Императрица. Считавшийся патриотом, Борис Суворин вел тогда самую преступную антипатриотическую журнальную работу.

Все это печаталось при наличности военной цензуры. Возмущенный Государь вызвал в один из тех дней Начальника Округа генерала Фролова и сделал ему строгое внушение. Генерал пригласил соредактора "Биржевых Ведомостей" Гаккебуша-Горелова и уже разругал его по военному, грозя и ссылкой, и Сибирью. Горелов ссылался на разрешение военной цензуры и был прав.

За него перед Фроловым и заступился заведовавший военной цензурой генерал Струков, добряк - старик, уж никак к роли цензора, да еще во время войны неподходящий, и дело заглохло.

Но в Царском Селе считали, что все, что касается печати, зависит от министра Внутренних дел, теперь от Щербатова, а потому и винили Щербатова в излишней мягкости, если не в попустительстве. Его считали ставленником и сторонником В. Кн. Николая Николаевича. Дни его были сочтены.

18-го августа вернулся с Кавказа с письмом от графа Воронцова флигель-адъютант граф Шереметев.

Мудрый старец, знавший Государя еще ребенком, склонялся перед волей Монарха стать во главе армии и считал необходимым, чтобы армия, под начальством Его Величества, была бы победоносной. Назначение же В. Кн. Николая Николаевича наместником Кавказа считал весьма желательным.

"Великому Князю - писал граф - легче управлять Кавказом, чем простому смертному, такова уже свойство Востока."

В тот же день были подписаны указы: о назначении Янушкевича помощником Наместника Кавказа по военной части, Алексеева - Начальником Штаба Верховного Главнокомандующего, Рузского - Главнокомандующим Северного фронта, а Эверта Главнокомандующим Северо-Западного фронта.

О назначениях Поливанов протелеграфировал в Ставку и осведомил Совет министров. Все министры были довольны происшедшими переменами, но на следующий день, по решению большинства, упросили Горемыкина, дабы Государь принял Совет, с целью просить его не принимать командования. Инициатива принадлежала Кривошеину, которому все хотелось спасти положение В. К. Николая Николаевича и наладить общую работу с общественностью. Он все еще думал, что заменит Горемыкина на посту премьера.

20-го, после обеда, в Царском Селе состоялось экстренное заседание Совета министров под председательством Государя. Все министры, за исключением Горемыкина и умного, положительного, хладнокровного министра юстиции, Александра Хвостова, убеждали Государя не принимать верховного командования. Косвенно Государя поддерживал Горемыкин. Государь, волновавшийся еще за обедом перед заседанием, был совершенно спокоен и, выслушав все доводы, твердо заявил, что его воля непреклонна и что через два дня он выезжает в Ставку.

В одной из модных пьес, шедших в Петербурге во время первой революции, один из героев говорит другому: "Жандарм - это человек, занимающийся государственными делами по ночам". Эта остроумная фраза всегда вспоминалась мне, когда я подъезжал к Охранному отделению.

Там, действительно, самая горячая, ценная работа происходила с вечера и часов до двух, трех, а то и позже, ночи. Время, когда туда стекались со всех концов столицы самые секретные сведения, полученные из разных кругов, групп, организаций, партий. Там они поступали в распоряжение самого начальника, расшифровывались, обрабатывались в течение ночи, продумывались и, уже утром поступали в виде гладких докладов Градоначальнику, Директору Департамента полиции, а иногда Министру.

В изложении первому и последнему сведенья обезличивались, теряли свою непосредственную остроту и ценность. Я говорю, конечно, про самые секретные, политические, так называемые "агентурные" сведения. Тут, в Охранном Отделении эти "агентурные сведения" были - слова живых людей, работающих в той или иной революционной организации, слова непосредственные, часто горячие, понятные начальнику политического розыска, заставляющие реагировать, принимать то или другое решение. Это была борьба. Для высшего же начальства это была лишь литература, иногда подкрашенная, формальная.

Тут, этими сведениями горел ответственный и за всю борьбу и за информацию о ней человек - Начальник Охранного Отделения, там их воспринимал и понимал уже по своему высокий начальник, который знал лишь, что эти сведения получаются каким-то секретным путем от каких-то секретных сотрудников. Тут это нужные, необходимые, желанные люди, которых нужно беречь и оберегать, там - это дрянь продажная, которых можно и проваливать, как это сделал легкомысленно Джунковский с Малиновским. Надо быть такими министрами, как Плеве, Дурново, Столыпин, чтобы правильно понимать и начальника розыска и агентурные сведения. Понимать политический розыск и по данным его решать, что и как делать.

Столыпин был последним. После него приходили люди, думали, что они понимают происходящие события, делают полезное для родины дело и проходили бесславно, а иногда со вредом для родины. Так промелькнули Макаров, Маклаков, Алексей Хвостов и Протопопов.

В последнее время Охранное Отделение помещалось в особняке, принадлежавшем принцу Ольденбургскому, на Мыткинской набережной. Громадные комнаты, много их, лепные потолки, зеркала, люстры. В огромном дубовом кабинете я беседовал с генералом Глобачевым. Не глупый, работящий, исполнительный и глубоко порядочный человек, Глобачев был типичный хороший жандармский офицер, проникнутый чувством долга и любви к Царю и Родине. Но он был мягок и не мог по характеру наседать на начальство. Для мирного времени он был хорош, для надвигающейся смуты - мягок. У него не было ничего от Герасимова, который когда-то с Дурново и со Столыпиным скрутили первую революцию.

Удобно в чудных кожаных креслах. Обычный стакан чаю с лимоном перед каждым из нас. Со стен смотрят портреты Высочайших особ. Глобачев находил политический момент очень серьёзным. Катастрофа на фронте и в тылу почти полная. Вся левая общественность решила использовать момент и старается вырвать у Государя "ответственное министерство". А куда это приведет, Бог ведает. Некоторые депутаты договариваются в своих мечтаниях до Учредительного собрания. По инициативе Милюкова, из членов Думы и Государственного Совета организуется сплоченное большинство или Прогрессивный Блок. Он выставляет либеральную программу с требованием, в первую очередь, "правительства, пользующегося доверием страны". Первый шаг к ответственному министерству. Все министры склоняются на сторону Прогрессивного Блока. Против - Горемыкин. Он не сможет спеться с Блоком. Неизбежно столкновение.

Из Москвы только что телефонировали, что на закончившемся так называемом Коноваловском съезде представители "кадет" и "прогрессистов" постановили добиваться правительства, "облеченного доверием страны". Московская Дума сделала подобное же постановление и даже выбрала депутатов, чтобы просить о том Государя. Очевидно, что это решение облетит всю Россию и такие же просьбы и ходатайства потекут со всех сторон. Новый министр Внутренних дел, князь Щербатов, все это знает и понимает, но он совершенно не тот человек, который нужен сейчас. Это и не Витте и не Столыпин.

Было уже поздно, когда мы расстались, а мне надо было еще повидаться с одним старым приятелем, журналистом, связанным с министерством Внутренних дел.

Гостиная красного дерева. Музейные вещи. На стенах целая коллекция чудного Поповского фарфора. Камин, бронза. В соседней комнате стучит машинка. Подали чай. Тут целый ворох сведений про министров, но в них надо осторожно разбираться. Военный министр Поливанов, как всегда, интригует и бранит во всю Ставку с Янушкевичем. После первых дней его назначения, Ставка перестала осведомлять его о действиях на фронте и о своих планах. А он наивно думал, что он будет все знать. Ну и ругается и критикует все.

Сазонов нервничает и дошел до истерики, до настоящей истерики. Самарин барин из Москвы, настраиваемый Москвою, будирует против Царского Села и буквально революционизирует Совет министров. Несмелые к нему прислушиваются, идут за ним. Ведь это же - "общественность". XX - влюблен, висит на телефоне и все время переговаривается со своей симпатией. Все бранят Горемыкина и подсовывают прессе кандидатуры: то Поливанова, то Кривошеина, как будущих премьеров. Кривошеий кадит Поливанову, а сам думает, как бы того обойти и придти на финиш первым. Но сам проводит взгляд необходимости совместной работы с общественностью, с Государственной Думой; или нужна диктатура, а диктатора не найдешь, или надо ладить - вот его формула. Это, конечно, самый умный, гибкий и тонкий из всех министров, но уже очень исполитиковался и как бы не провалился.

А Горемыкин, гордый царским доверием, не хочет знать никаких полевении, говорит, что всякие общественности - все это ерунда. Что, вот, примет Царь главнокомандование и все придет в порядок. Ни на какие уступки теперь идти не надо. Не время. Все это будет хорошо после войны. Вот, как думает старик.

Сказать вам про Распутина. Про него говорят. Говорят много. Но ведь вы сами знаете, что его нет в Петербурге. Он в Покровском. Он целое лето там. Он приезжал на несколько дней, и вы знаете, что его Царь прогнал. Все это знают и в Думе, и все-таки его именем агитируют. Агитируют против Царского Села, Против Государя. Поднимается волна. Помните, Александр Иванович, как мы переживали с вами девятьсот пятый и шестой годы?.."

Так говорил мой собеседник. Он много знал и понимал обстановку хорошо. Не раз вспоминали мы, как говорил когда-то знаменитый Зубатов, что революцию у нас сделают не революционеры, а "общественность".

Но, зачем же ваша газета, сказал я, наконец, пишет ложь и инсинуации с намеками на Царское Село? Ведь это же мерзость, гадость. Ведь это же преступление, писать подобные вещи во время войны, ведь это значит играть на руку немцам и только. И это ваша газета, правая газета, претендующая на патриотизм, национализм.

Мой собеседник рассмеялся, поправляя свой шикарный лондонский галстук. Иных он не носил. Он стал оправдываться, что все газеты подчинены военной цензуре, значит, если она пропускает - значит, это можно и, может быть, желательно. Все идет от Ставки, а затем от генерала Звонникова. Если что проскальзывает - это уж их вина. Наше дело репортерское, нам тоже есть хочется. Да потом, скрывать не стану, нашу газету поддерживает Ставка. Хозяину нечего бояться.

Высокие религиозно-нравственные побуждения, которыми руководился Государь Император Николай II, принимая на себя Верховное Командование в тот критический момент, когда растерялись до истерики и некоторые главнокомандующие и министры, понимали тогда лишь его семья да немногие из окружавших Государя лиц.

21-го августа Государь приобщался Св. Тайн в Феодоровском соборе. После же завтрака Их Величества поехали в Петербург, молились у гробницы Царя Миротворца, у образа Спаса Нерукотворенного, в Домике Петра Великого и в Казанском соборе.

Они были на Елагином острове у Императрицы Марии Феодоровны. Атмосфера Елагинского дворца не была благоприятна для Царицы Александры Федоровны. Там считали, что Царица имеет нехорошее влияние на своего супруга в смысле государственном. Там не разделяли ее религиозного увлечения "отцом Григорием" и считали его нехорошим человеком.

Вдовствующей Императрице уже несколько лет, как были открыты глаза на "Старца" и на то, насколько хорошо лицемерит тот, изображая из себя человека святой жизни. Слышала Императрица даже и личный рассказ о похождениях "Старца" при поездке в 1909 году в Покровское от самой госпожи С., участницы той поездки, так горько разочаровавшейся в "Старце".

Их Величества пробыли в Елагинском дворце более двух часов. Императрица очень уговаривала сына не принимать Верховного Командования или, по крайней мере, советовала оставить В. Кн. Николая Николаевича при Ставке, но безуспешно. Во время разговора Государя с матушкой, Царица Александра Федоровна беседовала в другой комнате с В. К. Ксенией Александровной и высказала большое неудовольствие на В. Кн. Николая Николаевича.

Проводив Их Величеств в Царское Село, я вернулся в Петербург, где мне надо было собрать сведения о том скандале, который произошел в Совете министров в связи с проектом Государя Императора.

Произошло же следующее. Все министры, за исключением Хвостова и больного Рухлова, недовольные на председателя Горемыкина, не поддержавшего их на совещании с Государем, составили открытую Горемыкину оппозицию. 21-го, на дневном заседании Совета министров, начав обсуждать проект ответной от Государя телеграммы Московскому городскому голове, Морской министр Григорович предложил сделать еще попытку отговорить Государя не принимать командования и не сменять Великого Князя, но только уже в письменной форме. Мысль, видимо, понравилась. Но Горемыкин протестовал и доказывал необходимость подчиниться категорически выраженной воле Монарха. Начался спор, принявший страстный характер. Все, кроме Хвостова, поддерживали предложение Григоровича и высказывались за отставку при несогласии Государя. Особенно горячились Сазонов, Самарин и Щербатов. Сазонов и Харитонов даже позволили себе весьма рискованные выражения. Начались нападки на Горемыкина, который несколько раз просил министров умолить Государя Императора освободить его от должности.

"Та агитация, - говорил он, - которая идет вокруг этого вопроса и связывается с требованием министерства общественного доверия, является стремлением левых кругов использовать имя Великого Князя для дискредитирования Государя Императора. Весь шум вокруг его имени есть ничто иное, как политический выпад против Государя.. От своего понимания долга служения своему Царю-Помазаннику Божию, я отступать не могу. Поздно мне, на пороге могилы, менять свои убеждения. Убедите Государя меня убрать. Когда Его Императорское Величество в опасности, откуда бы она не шла, я не считаю себя нравственно в праве заявлять Ему, что я не могу больше служить Государю".

Наконец выступил, серьёзно и спокойно слушавший споры, министр Юстиции Хвостов.

"Я все время, - начал он, - воздерживался от участия в споре о существе и объеме власти Монарха. Для меня этот вопрос разрешен с момента присяги. Предъявление Царю требования об отставке я считаю для себя абсолютно недопустимым. Поэтому ни журнала, ни доклада, ни иной декларации я не подпишу. Призывы, исходящие от Гучкова, левых партий Государственной Думы, от Коноваловского съезда и от руководимых этим съездом общественных организаций, явно рассчитаны на государственный переворот. В условиях войны такой переворот неизбежно повлечет за собою полное расстройство государственного управления и гибель отечества. Поэтому я буду бороться против них до полного издыхания. Пусть меня судит Царь, моя совесть говорит мне так. Что вы не давайте, господа Чхеидзе и Керенские будут недовольны и не перестанут возбуждать общественное раздражение разными посулами".

Министр Юстиции говорил спокойно и на реплики отвечал документальными данными. Его выступление охладило пыл зарвавшихся министров. Споры прекратились. Стали вырабатывать проект телеграммы для Москвы и, утвердив его, разошлись.

Но, сговорившись затем в течение дня, министры оппозиционеры собрались вечером на секретное совещание в квартире Министра Иностранных дел Сазонова. Там они составили безупречное по корректности и деликатности письмо Государю Императору, в котором, во первых, высказывали свое мнение, что принятое Государем решение относительно Верховного Командования "грозит, по их крайнему разумению, России, Государю и Династии тяжелыми последствиями." И во вторых, что, заметив коренное расхождение между председателем Совета Министров и ими, они ,,теряют веру в возможность с сознанием пользы служить Государю и Родине".

Письмо подписали "верноподданные": Харитонов, Кривошеин, Сазонов, Барк, Щербатов, Самарин, Игнатьев и Шаховской.

Военный и Морской министры не подписали письма, но обещали доложить Его Величеству о их солидарности с подписавшими. Поливанов взялся доставить письмо через фельд-егеря по назначению, но завтра.

Стали разъезжаться. У подъезда щеголеватый пристав, полковник Келлерман отдает честь. "Почему вы здесь?" - спрашивает Поливанов, "В наряде по случаю совещания Совета Министров, Ваше высокопревосходительство", - отвечал полковник. Кто-то рассмеялся. Секретное совещание!

22-го августа в нескольких утренних газетах были заметки об уходе Горемыкина. Кандидатами называли Поливанова, Кривошеина и Сазонова.

Утром Государь приехал с семьей в Петербург. Дежурным флигель-адъютантом был Саблин. В 11 часов, в Белом зале Зимнего дворца открылось заседание Особых Совещаний для объединения мероприятий по снабжению армии и по обороне государства. Присутствовали все министры и члены Совещаний от Государственного Совета и Государств. Думы. Было торжественно. Государь и все военные - в парадной форме. Государь произнес отличную речь, призывая всех к дружной работе. Ему отвечали Поливанов и Председатели Гос. Совета и Гос. Думы. Перейдя затем в гостиную, Государь знакомился отдельно с членами Совещаний. В это время Шингарев вручил Его Величеству записку членов Военно-морской комиссии Гос. Думы о недочетах в военном деле, за подписью восьми членов и, в том числе, архи-правого, Маркова 2-го.

Вскоре в гостиную вошла Императрица с Наследником. Царице были представлены члены Совещаний. Затем Куломзин провозгласил ура за Их Величества, и торжества кончилось. Их Величества вернулись в Царское Село. В поезде Саблин, как дежурный флигель-адъютант, вручил Государю принятый от фельд-егеря, пакет с письмом министров-оппозиционеров.

Государь прочел его и был, как говорил Саблин, взволнован. Вечером, в 6 часов, был очередной доклад Поливанова. Уходя, Поливанов столкнулся с дежурным Саблиным и спросил, был ли передан пакет. Саблин пояснил, что да и немедленно. Поливанов, предполагая, очевидно, что тот в курсе события, заметил: "с таким Председателем мы можем дойти и до революции". Государю это стало известно.

В 10 часов вечера Государь выехал в Могилев, в Ставку.

Наш поезд литера "В" вышел на час раньше. Мы засиделись в столовой после вечернего чая. Злободневной темой была опала князя Орлова.

Еще накануне Государь вычеркнул князя из числа едущих с ним. Его заменил Дрентельн. На днях должно было состояться официальное назначение Орлова Помощником Наместника Кавказа по гражданской части. Положение исключительной важности, но для князя то была опала. Так странно кончалась служба князя при особе Государя.

Не отличаясь особым умом, он продержался около Государя пятнадцать лет. Был одно время очень близок к Государю и в трудное время 1905 и 1906 годов играл как бы политическую роль. Так говорили. Затем, понемногу, тускнел и, наконец, попал в опалу. Как и многим лицам ближайшей свиты и ему, князю Орлову, не хватало политического образования, и потому уход его особого ущерба не принес, но Военно-походная Канцелярия Его Величества, с уходом князя теряла много. По Канцелярии князь был очень хорош. Он много правды доложил, за свое время, Государю и много сделал добра. Подчиненные очень любили князя, как доброго и хорошего человека. Придворная прислуга в следующие дни устроила целый пелеринаж, приходя прощаться к князю в "полуциркуль", где он жил. Молва придала даже тогда этому прощанию как бы демонстративный характер, чего на самом деле не было. Прислуга просто любила князя. Эта публика при дворе отлично разбиралась в людях и умела, по-своему, ценить хороших людей. В князе же Орлове она видела еще и ,,вельможу" на старый манер, что уже было в наше время редкостью.

Лично я терял с уходом князя расположенного ко мне человека, который симпатизировал нашей службе и ценил ее. Терял человека, который, после убийства Столыпина, имел мужество заступиться за меня перед Его Величеством, не говоря мне о том. Я видел от князя только одно хорошее и потому жалел его, хотя мой непосредственный начальник и был с князем, в последнее время, в довольно холодных отношениях.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

- Август и сентябрь 1915-го года. - Г. Могилев на Днепре и его власти. Приезд Государя 23-го августа. Приказ о вступлении в командование. - Сплетни. - Первый день. - Отъезд В. Кн. Николая Николаевича. - После отъезда. - Письмо Государя. - Расквартирование в губернаторском доме. - Порядок жизни. Начальник Штаба генерал Алексеев. - Генерал-квартирмейстер Пустовойтенко. Генерал Борисов. - Приезд В. Кн. Бориса Владимировича. - Визит Царицы Александры Федоровны В. Кн. Марии Павловне. - Приезд других Великих Князей. Брат Государя. - Дикая дивизия и ее подвиги. - Приезд В. Кн. Кирилла Владимировича, Георгия Михайловича и Димитрия Павловича. - Министерский кризис. - Прогрессивный Блок и роспуск Гос. Думы. Царица и премьер Горемыкин. - Приезд Горемыкина в Могилев. - Роспуск Госуд. Думы. - Несогласия среди министров. Заседание Совета министров в Царской Ставке 16-го сентября. Впечатление в Армии от перемены главного командования. - Перемена положения на фронте. Вильно-Молодеченская операция. - Возвращение Государя 23-го сентября в Царское Село. - Предсказание Распутина.

Могилев губернский (47.591 жителей по переписи 1897 г.) раскинулся на высоком берегу Днепра в 734 верстах от Петербурга и в 563 от Москвы. На самом возвышенном его пункте, над рекой, белеет губернаторский дом и здания присутственных мест. Около дома сад. А невдалеке, над самым откосом городской общественный садик, из которого открывается прелестный вид на реку и Заднепровье.

Петр Великий, воюя с Карлом XII-ым, жил в Могилеве в 1704 году. Екатерина Великая там принимала Франца Иосифа II-го. Тогда Императрица заложила в городе собор Св. Иоасафа. В нем хорошо сохранились несколько икон кисти Боровиковского, писанные на медных досках. Хранится в церкви и евангелие, вышиною в один аршин и шириною в 11 вершков, заделанное в серебряный оклад, весом один пуд двадцать пять с половиной фунтов, подарок Императрицы Елизаветы Петровны.

Армия Наполеона проходила, частично, через Могилев и маршал Даву, которого Толстой назвал французским Аракчеевым, жил в губернаторском доме.

В городе почти нет интеллигенции; вид толпы довольно серый; много евреев. Магазины неважные, театр без труппы и два плохих кинематографа. Губернатором был Александр Иванович Пильц, правовед, образованный и хороший человек. Про Городского голову говорили, что его предок при Петре Великом занимал то же место. Начальником Губернского Жандармского управления туда назначили полковника Еленского, проходившего службу в Петербургском Охранном отделении, а для заведования регистрацией населения и для проверки приезжающих туда лиц прислали опытного жандармского подполковника Дукельского, которого я знал давно. С этими лицами мне предстояло встречаться по моей работе.

23-го августа, в полдень, Государь приехал в Могилев, который делался теперь Царской Ставкой. На дебаркадере встречали: Великий Князь Николай Николаевич и начальствующие лица. Царские поезда были отведены на отдельную ветку, проведенную в рощицу, принадлежавшую одному частному лицу. Кругом охрана Железнодорожного полка. Далее мои посты. Государь остался пока жить в поезде. От поезда до губернаторского дома, где жил Великий Князь, казалось версты две хорошего шоссе.

К высочайшему завтраку были приглашены: Великий Князь, Янушкевич и Данилов. Настроение было тяжелое. Кроме Государя и Великого Князя никто почти не разговаривал. Уже было известно перед завтраком, что передача власти совершилась, что Государь переговорил с Великим Князем. Великий Князь предполагал уехать в деревню 25-го числа. Днем Государь принял доклад от нового Начальника Штаба, генерала Алексеева, но в присутствии Великого Князя.

Был отдан следующий приказ:

ПРИКАЗ

Армии и Флоту

23-го августа 1915 года

Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.

С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты родины до конца и не посрамим земли Русской.

НИКОЛАЙ.

Вторая половина приказа была написана Государем на подлиннике собственноручно. В тот же день был подписан рескрипт на имя Великого Князя, а он отдал свой прощальный приказ по армии.

Перед обедом Государь телеграфировал Царице: ,,Благодарю за вести. Свидание сошло удивительно хорошо и просто. Он уезжает послезавтра, но смена состоялась уже сегодня. Теперь все сделано. Нежно целую тебя и детей. Николай".

Высочайший обед, к которому был приглашен Великий Князь и некоторые генералы Ставки, прошел оживленно. Государь и Великий Князь шутили и смеялись. После обеда я имел несколько интересных свиданий. Оказалось, что под наружным спокойствием в настроениях скрывалось и другое. Государь очень волновался, подписывая приказ. Великий Князь до последней минуты надеялся, что Государь удержит его при себе в Ставке. Окружавшие Великого Князя лица очень муссировали этот слух, хотя о неудачной попытке экспансивного Вел. Кн. Димитрия Павловича уже знали.

Теперь, когда передача власти сделалась совершившимся событием, у некоторых из окружавших Великого Князя лиц прорвалось озлобление по поводу случившегося. Пошел слух, что Великого Князя свалила "немецкая партия", что теперь скоро заключат сепаратный мир с немцами.

Слыша эти клеветнические тогда сплетни, там, на месте, я лишний раз сказал себе - значит, доходившие до нас сведения об интригах, что плелись около Великого Князя, были правильны. Теперь это прорывалось то у одного, то у другого, без меры усердного поклонника Великого Князя.

Перед сном я сделал, в тот же день, следующую запись в дневник:

"Конечно, старое командование уезжает совершенно сконфуженным. И если ничего не говорят в массе про самого Николая Николаевича, который отлично понимает, что он первый год войны проиграл, то все рады и довольны полной смене штабных руководителей".

"День был нервный. Все встревожены. Толкаются как мухи, стукаются лбами, спрашивают друг друга: ну, что, как? Кто что и знает, не говорит. Странная обстановка!'

24-го, в 10 ч. утра, Государь проехал в собор, где был отслужен молебен, после которого Его Величество проследовал в Штаб. Совершался как бы формальный прием новой должности.

25-го, в 2 ч. дня, В. Кн. Николай Николаевич прощался со Штабом. К шести часам на вокзал собрались высшие чины Штаба, т. к. назначался отъезд Великого Князя. Приехал Государь со свитой и вошел в вагон Великого Князя. Выйдя оттуда, Государь попрощался с отъезжавшими с Великим Князем лицами. Уезжал и генерал Янушкевич. Данилов, за несколько часов перед тем, покинул Могилев.

Великий Князь попрощался с Министром Двора и со свитой и в шесть часов поезд тронулся. Великий Князь, вытянувшись в струнку, у окна вагона, отдавал Государю честь. Государь, слегка улыбаясь, отвечал по-военному.

После отъезда Великого Князя стало как-то легче. Как будто разрядилась гроза. Кто знал истинный смысл совершившегося, крестились. Был предупрежден государственный переворот, предотвращена государственная катастрофа.

Впервые к высочайшему обеду были приглашены губернатор и предводитель дворянства, военные представители Англии и Франции. Гофмаршальская часть устанавливала свой порядок.

Поздно вечером, после обычного чая в кругу ближайшей свиты и партии домино с Ниловым, Граббе и Саблиным, Государь получил, присланную от генерала Иванова, телеграмму, что наша 11-ая армия, генерала Щербачева, атаковала в Галиции две немецкие дивизии, из коих одна гвардейская, и взяла в плен 150 офицеров, 7.000 солдат, 30 орудий и много пулеметов. Это случилось тотчас же, как войскам стало известно о принятии Государем на себя командования.

Государь был обрадован, поделился новостью со свитой и написал письмо Царице. "Это, поистине, Божья милость, и какая скорая," - говорил он.

27-го августа (9 сентября н. ст.) Государь переехал жить в губернаторский дом, переехала и свита, перебрались и мы, жившие в поезде литера "В". Губернаторский дом был двухэтажный или по-французски состоял из рэ-де-шоссе и одного этажа. Один длинный фасад его выходил на площадь, вокруг которой расположены правительственные учреждения, другой в сторону Днепра, в сад, примыкавший к дому справа. Постройка старая, комнаты средней величины, скромно обставленные.

Государь поместился в верхнем этаже. Там, первым от передней, шел довольно большой белый зал, окнами на площадь. Белые стулья с ярко- желтой штофной обивкой. Ярко желтые портьеры, рояль и царские портреты.

Из зала одна дверь вела в столовую, другая же в комнату, ставшую рабочим кабинетом Государя.

Там стоял большой дубовый, на тумбах, с ящиками, резной письменный стол, обтянутый обычным сукном цвета бордо. Старинные диван и кресла красного дерева. Люстра модерн со стекляшками, спускалась с потолка, а скромная электрическая лампа с зеленым абажуром, стояла на письменным столе.

Из кабинета вела дверь в комнату, где устроили спальню для Государя. Она выходила окнами в сад и на Днепр. Там стояла складная железная, так называемая из стволов, кровать и немного мебели красного дерева. Высокая кафельная, с лепными украшениями печка в углу. Люстра- под ампир. Из спальни была дверь и в столовую.

В одном этаже с Государем поместился граф Фредерикс и генерал Воейков, а также камердинер Государя. В нижнем этаже расположились: гофмаршал Долгоруков (интимно Валя), генерал-адъютант Нилов, лейб-хирург Федоров и флигель-адъютант Дрентельн, принявший должность от ушедшего Орлова, Начальника Военно-походной канцелярии.

Прочие лица, сопровождавшие Государя, жили или в одном из правительственных зданий на площади или в гостиницах.

Установившийся порядок дня Государя был таков. Вставал Государь в 7 часов и пил чай у себя в комнатах. В 9 часов, в фуражке и защитной рубашке с кожаным поясом в высоких сапогах, Государь выходил из дома и, поздоровавшись со стоявшими у подъезда часовыми, направлялся в Штаб, до которого было не более ста шагов. Его сопровождали: Дворцовый Комендант, дежурный флигель-адъютант и дежурный урядник конвоец.

У наружного подъезда Штаба Государя встречал с рапортом дежурный по Штабу офицер. Государь подавал ему руку и уже только в сопровождении дежурного входил в здание Штаба. На верхней площадке Государя встречали Начальник Штаба Алексеев и Генерал-квартирмейстер Пустовойтенко. Входили в зал. И на столах и на стенах карты. Алексеев начинал доклад.

После доклада Государь возвращался домой, встреченный Дворцовым Комендантом и дежурным флигель-адъютантом, и проходил в свои комнаты. В час Государь выходил в зал, где уже были в сборе все приглашенные к завтраку и свита. Государь здоровался и проходил в столовую. После завтрака Государь беседовал с кем либо из приглашенных, что обычно весьма учитывалось, и затем, поклонившись всем, уходил в свои комнаты. В это время Государь говорил Дворцовому Коменданту о предстоящей прогулке; тот предупреждал меня и делались соответствующие мероприятия.

Около двух с половиной часов подавались автомобили, и Государь ехал, в сопровождении нескольких лиц свиты, на прогулку за город. Отъехав большое расстояние, Государь делал, обычно, большую хорошую прогулку пешком и возвращался домой лишь к чаю.

С момента выезда Государя из дворца, охрана Его Величества лежала на моем отряде. Но при проезде Государя по городу все виды полиции были конечно начеку, делая каждая свое дело. Особенно внимательно выполняли все свое дело, ожидая возвращения Государя, когда публика толпилась, желая видеть Его Величество. Восторженное ура и махание платками встречали и провожали автомобили. Ласково улыбаясь, Государь прикладывал руку к козырьку.

В 5 часов в столовой подавали чай, на котором, кроме Государя, была только свита. После чая Государь занимался у себя в кабинете.

В 7 с половиной часов - обед с приглашенными, список которых составлялся гофмаршалом заблаговременно и утверждался Государем. После обеда Государь разговаривал с лицами, ему по моменту интересными и удалялся в свои комнаты, откуда выходил к вечернему чаю в 10ч., со свитой. После чая, поиграв иногда в домино со своими всегдашними партнерами, Государь, попрощавшись со свитой, уходил в свой кабинет, где занимался за полночь.

С первых же дней вступления Государя в командование, самым близким для него лицом по ведению войны, сделался Начальник Штаба генерал Михаил Васильевич Алексеев, которого Государь знал давно и к которому питал большую симпатию, называя его иногда "мой косой друг".

Генералу Алексееву шел пятьдесят восьмой год. Сын небогатых родителей, он окончил Тверскую гимназию и Московское юнкерское училище (которые в то время много отличались от Военных училищ), откуда в 1876 году поступил прапорщиком в 64 пехотный Казанский полк.

С полком он участвовал в Турецкой войне и, прослужив в нем девять лет, поступил в Академию Генерального Штаба. По окончании в 1890 году Академии, Алексеев служил в Главном Штабе и в течение шести лет состоял профессором Академии.

В Японскую войну был генерал-квартирмейстером третьей армии и заслужил Георгиевское оружие. После войны вновь служил в Главн. Штабе, затем был Начальником Штаба Киевского военного округа (когда очень понравился Государю на маневрах в 1911 г., о чем говорилось в предыдущем томе), затем он был командиром 13-го корпуса, а настоящую войну, сперва был Начальником Штаба Юго-Западного фронта (у Иванова), а затем Главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта.

В последней должности он подвергся, как уже говорилось, большим нареканиям и критике со стороны подчиненных ему генералов. Критиковала его и старая Ставка, и когда состоялось его последнее назначение, злые языки, не без иронии, говорили, что вот, мол, поздавал все крепости немцам и получил повышение.

Среднего роста, худощавый, с бритым, солдатским лицом, седыми жесткими усами, в очках, слегка косой, Алексеев производил впечатление не светского, ученого, статского военного. Генерал в резиновых калошах. Говорили, что он хороший и порядочный человек. Он имел жену, которая, по слухам, была "левая", сына, служившего в Л.-гв. Уланском Его Величества полку.

Назначение Алексеева на его высокий пост подняло большие разговоры среди генералов. Некоторые его приветствовали, а некоторые, из них же первый генерал Рузский, считали его несоответствующим новой должности. Рузский особенно сильно критиковал Алексеева за его работу по войне. Единственно на чем все сходились это на том, что Алексеев человек работящий и необыкновенной трудоспособности. Выбор его объясняли личной симпатией Государя Императора.

В качестве генерал-квартирмейстера Алексеев привез с собою генерала Пустовойтенко. Это был средний, ничем не проявивший, до сих пор, себя, генерал Генерального Штаба, назначению которого удивлялись, разводя руками и поднимая плечи. По виду это был щеголеватый, среднего роста генерал, дополнявший своею франтоватою наружностью то, чего не хватало его начальнику.

Пополнять недостававшие генерал-квартирмейстеру стратегические качества должен был, привезенный Алексеевым, взятый из отставки, некий генерал Борисов, однополчанин Алексеева, его друг, советник и вдохновитель. Алексеев держал его на каких-то неофициальных должностях, что навлекало на него большие нарекания по двум прежним должностям.

Борисов имел какую-то историю в прошлом, был уволен в отставку и это прервало его карьеру. Маленького роста, кругленький, умышленно неопрятно одетый, державшийся всегда в стороне, он заинтриговал сразу многих, а с прежних мест службы Борисова стали приходить целые легенды о его закулисном влиянии.

Позже мне пришлось слышать от одного, весьма авторитетного лица, что генерал Поливанов считал Борисова на границе гениальности с умопомешательством. Прочие лица Ставки оставались на местах. 3-го сентября с фронта, из Вильны, приехал с особым поручением Вел. Кн. Борис Владимирович, командовавший Л.-гв. Атаманским казачьим полком. За блестящее дело полка при Лежно (25 октября 1914 г.) Великий Князь получил Св. Георгия четвертой степени, а 23 ноября был произведен в генерал-майоры и пожалован в Свиту Его Величества. Его любили в полку, он был популярен и это доходило до Государя. Генерал Олохов прислал его доложить в Ставке о положении в гвардейских частях, которые дрались в те дни в районе Вильно.

Старая Ставка не жалела гвардию. Жаловались, что гвардию подводили. Обвиняли Генеральный Штаб вообще, обвиняли некоторых генералов Ставки персонально. Вел. Князь Борис Владимирович был уполномочен доложить Государю, что в настоящее время, в двух гвардейских корпусах насчитывалось лишь одиннадцать тысяч человек. Великий Князь был в восторге, что Государь принял командование. Он знал все недочеты старой Ставки. Ему пришлось раз в Царском Селе лично слышать от Государя, что Ставка скрывает от него правду, что Государь не знает, что делается в армии. Великий Князь не мог не выразить своего удивления и посоветовал Государю поставить прямой провод Ставка Дворец и требовать ежедневных докладов. Отсутствие такого провода казалось тем более странным, что кабинет Вел. Кн. Николая Николаевича был соединен прямым проводом с киевской квартирой его супруги.

По словам В. Кн. Бориса Владимировича известие о принятии Государем командования было встречено в гвардии с большой радостью. ,,Старик" - говорили солдаты про Николая Николаевича, - "боится, а Государь с нами." Офицеры же гвардии знали хорошо реальную ценность ушедшего Главнокомандующего.

В это свидание со своим двоюродным братом у Государя возникла мысль сделать его походным атаманом всех казаков и удержать его при Ставке, что бы связало ближе казачество с Государем во время войны. Это и было осуществлено немного позже, а пока же Великий Князь вернулся в полк.

По странному совпадению, в тот самый день, когда Государь беседовал в Могилеве с В. Кн. Борисом Владимировичем, Царица Александра Федоровна, в Царском Селе, приехала к чаю к его матушке Вел. Кн. Марии Павловне.

За двадцать последних лет это был первый случай, что Царица приехала без мужа. Между двумя, немецкими по рождению, принцессами чувствовался всегда холодок. Когда юная принцесса Алиса приехала впервые в Россию погостить к своей сестре, В. Кн. Мария Павловна отнеслась тогда очень любезно и даже покровительственно. Когда же принцесса Алиса сделалась Императрицей, Великая Княгиня Мария Павловна, будучи старше ее по годам и опытнее в жизни, будучи женой дяди Государя, думала, что она, зная хорошо Россию и столичное общество, сможет быть как бы руководительницей молодой Царицы в ее первых шагах. Этого не случилось. Скрытная, замкнутая для всех, кроме мужа, молодая Императрица оставалась недоступной и для ее влияния. Этим породила известный холодок. Затем вопрос о престолонаследии, о чем говорилось выше, дал еще больший осадок. И вдруг Царица приехала по собственной инициативе и подарила Великую Княгиню (тетку) долгим и откровенным, шедшим как от сердца, разговором.

Царица жаловалась, что ее не понимают и, потому все, что она делает, истолковывается против нее. Она жаловалась на Вел. Кн. Николая Николаевича и приводила доказательства, как он оттеснял Государя от армии, как скрывал от Государя правду. Говорила об интригах сестер-черногорок, направленных в ущерб Государю и Наследнику. Давала понять, что ей известно из их действий то, что грозило не только ей, но и Государю. Все, что говорила Царица, дышало искренностью и произвело большое впечатление на Великую Княгиню. Много лет спустя, говоря со мной о той беседе, В. Кн. Андрей Владимирович повторял не раз: "Государыня рассуждала тогда логично и правильно".

10-го сентября в Ставку приехал брат Государя Вел. Кн. Михаил Александрович, блестяще командовавший на войне Кавказской туземной конной дивизией, которую называли "дикой".

Объявление войны застало Великого Князя в Лондоне, где он жил со своей морганатической супругой Наталией Сергеевной Брасовой.

Остававшиеся в России друзья Великого Князя, сейчас же после объявления войны, послали ему телеграмму, что они ждут его возвращения в Россию. Побывав у Короля и, узнав от него, что Англия скоро присоединится к России, Великий Князь телеграммой просил у Государя разрешения вернуться в Россию, дабы стать в ряды войск. Наталия Сергеевна была против этого и уговаривала мужа поступить в английскую армию.

Государь телеграммой разрешил возвращение и просил заехать в Данию за Императрицей Марией Феодоровной. На это Великий Князь телеграфировал, что он предполагает выехать с семьей, что исключает возможность заезда за Императрицей и просил разрешения въезда в Россию и его жене. Разуверенный одним из бывших адъютантов Великого Князя, что тот не любит своей жены, Государь колебался. Однако, некоторые Великие Князья доказали Государю, что сведения экс-адъютанта неверны и Государь дал разрешение на въезд и Наталии Сергеевне.

Приехав, Великий Князь поселился с женой в Европейской гостинице, в Петербурге. Это произвело целую сенсацию, пошли всякие толки и Великий Князь, купив небольшой дом с садом в Гатчине, перевез туда семью. Великий Князь был произведен в генерал-майоры и зачислен в Свиту Его Величества. 30-го августа, в день Св. Александра Невского, Великий Князь впервые надел генеральскую форму и отправился в Петропавловскую крепость на панихиду по державному отцу и деду.

Вскоре состоялось и назначение Вел. Князя Начальником "Дикой" дивизии. Кавказская туземная конная дивизия была составлена из кавказских горцев, сведенных в шесть полков по национальностям: Кабардинский, Дагестанский, Чеченский, Татарский, Черкесский и Ингушский. Многие всадники даже не говорили по-русски. Офицеры были кадровые, многие из гвардии, многие знатных кавказских фамилий. Начальником дивизии был назначен сначала князь Орбельяни, но, как только стало известно о возвращении В. Кн. Михаила Александровича, то Наместник, граф Воронцов-Дашков, просил Государя, в знак внимания и милости к народам Кавказа, назначить Начальником дивизии своего Августейшего Брата.

Так состоялось назначение Великого Князя Начальником той дивизии, покрывшей себя неувядаемой славой в Великую войну, как и большинство частей Русской Императорской армии.

Командиром первого полка дивизии - Кабардинского, состоял сын Наместника, полковник граф Илларион Воронцов-Дашков, единственный адъютант Великого Князя, оставшийся при нем в период немилости. И теперь, командуя полком, граф продолжал носить те простые адъютантские аксельбанты.

В декабре 1914 года Дикая дивизия находилась уже на Карпатах в составе армии генерала Щербачева. В ночь на 17 декабря состоялось ее боевое крещение. Полки Кабардинский и Дагестанский, в лешем строю, взяли штурмом, по глубокому снегу, деревню Береги-Горны, опрокинув Альпийских австрийских стрелков. Гарцы заняли перевал Оссады и деревню Вишлины и заночевали в следующей деревне, в узком ущелье.

18-го днем, к зарвавшимся вперед сотням приехал В. Кн. Михаил Александрович. В курной избе, прокопченой дымом, где помещались командир первой бригады князь Багратион и командир Кабардинского полка граф Воронцов-Дашков, устроился и Великий Князь со своим Начальником Штаба генералом Юзефовичем. Там провел Вел. Князь ночь на 19-ое декабря.

"Было страшно, - рассказывал мне после один из ночевавших с Вел. Князем начальников. "Мы уже зарвались вперед. Мы уже спускались с перевала. Наши главные силы далеко позади. Против нас, привыкшие к своим местам, Альпийские стрелки. Что там делается у них, не знаем, а ведь с нами брат Государя. Жутко было!"

Дивизию оттянули назад, а, через несколько дней, приказали вновь идти вперед и снова взять перевал Оссады.

И снова взяли горцы с бою знакомую уже деревню Береги-Горны, а 26-го бросились на штурм перевала Оссады, но взять его уже не удалось. Противник успел сильно занять и укрепить его. Пулеметы косили атакующих.

Там, на Карпатах, в глубоком снегу и встретил Великий Князь со своей дивизией Рождество Христово. Туда, к самому Новому году была доставлена одним из чинов моей охраны, нарочито для того посланным, посылка из Петербурга графу Воронцову-Дашкову от его невесты с елкой и рождественскими подарками. Был там подарок и для Великого Князя и, зная это, мой охранник блестяще выполнил поручение, а разыскать адресатов было нелегко.

29-го мая 1915 года дивизия имела блестящее дело на Днестре, при Звеничи и Залещики. Великий Князь находился со штабом около железнодорожной станции Звеничи. Спокойно смотрел Великий Князь на разрывавшиеся кругом снаряды. Он, как всегда, был весел и все рвался туда, где была опасность. Дивизия очень полюбила его. Офицеры любили его за дивные душевные качества. Дикие горцы-всадники - за его храбрость и еще больше за то, что "Наш Михаил Брат Государя." Тут любовь переходила в обожание. Горцы его боготворили.

"Через глаза нашего Михаила сам Бог смотрит", сказал один умиравший в госпитале горец, когда Великий Князь, навестив его, отошел от его кровати.

Великий Князь всегда хотел быть впереди. Его начальник штаба, Юзефович, не останавливал его, за что офицеры даже нарекали на него. "Нельзя так, это же Брат Государя." Однажды, ехавши с Юзефовичем на автомобиле и с доктором Катоном, Великий Князь, правивший машиной, попал в район расположения неприятеля. Только чисто спортивная ловкость и смелость Великого Князя выручила их тогда и они не попали в руки противника.

Приехав теперь в Ставку после беспрерывной годовой боевой службы, Великий Князь имел за боевые отличия Георгиевское оружие и Георгия 4-ой степени. Его приезд совпал с блестящим делом его дивизии по взятию позиции с высотой Баба No 292. По получении телеграммы, Государь вызвал для доклада графа Воронцова. Граф получил за то дело Георгиевское оружие. Командир Кабардинского полка, Князь Амилахвари и Дагестанского полка, Князь Бекович-Черкасский, начальники пехотных частей и артиллерии и многие солдаты и всадники получили Георгиевские кресты.

Пробыв в Ставке несколько дней, Великий Князь вернулся на фронт.

Были в Ставке по несколько дней и Великие Князья Кирилл Владимирович, Командир Гвардейского Экипажа, Георгий Михайлович, которого Государь посылал с особыми почетными по армии, поручениями, и Димитрий Павлович.

Его вмешательство в дело смены В. Кн. Николая Николаевича, видимо, не изменило хорошего к нему отношения Государя.

Вообще, при Государе в новой роли, Ставка связалась ближе с находившимися на фронте Великими Князьями, нежели то было раньше. Николай Николаевич не жаловал своих родичей и относился к ним высокомерно, а иногда и резко. Подобное отношение не оправдывалось поведением, более младших по чинам и летам, членов Династии, которые все, без исключения, вели себя на фронте безупречно и служили, действительно, примером для солдат и офицеров.

Хотя удар Государя по Ставке обезглавил политическую интригу того времени, политический кризис еще не был разрешен.

28-го августа оформилось объединение фракций и групп Гос. Совета, Гос. Думы в так называемый Прогрессивный Блок. Блок считал, что победа над немцами возможна только при существовании сильной, твердой и деятельной власти, а такою властью может быть только власть, опирающаяся на народное доверие. Это возможно только при создании правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями относительно выполнения, в ближайший срок, определенной программы и при изменении приемов управления. Блок наметил ряд мер. Иными словами, пользуясь критическим положением страны, либералы решились попытаться ограничить власть монарха. Был сделан нажим на министров.

Почти все они стояли на том, что Гос. Думу надо распустить, заменить Горемыкина новым, приемлемым для общественности человеком, подобрать министров, которые бы работали в согласии с законодательными учреждениями. Все это должен был сделать Государь.

Горемыкин был решительно против такого плана. Его поддерживала Царица, видевшая в плане покушение на ограничение Монарха.

Горемыкин же прибег к новой тактике. Воспользовавшись отъездом Государя, он стал ездить в Царское Село с докладами по государственным делам к Царице. Царица была привлечена к обсуждению этих дел. Она стала высказывать свои заключения по ним Государю. Она письмами стала убеждать Государя принять то или другое решение. Иногда в своем мнении она подкреплялась мнением Распутина. О поездках премьера в Царское Село появлялись заметки в газетах. Пошли новые толки и пересуды о вмешательстве Царицы в дела управления.

30-го августа Горемыкин приехал в Могилев с докладом к Его Величеству. Государь решил продолжать прежний курс политики. Он подписал указ о роспуске Гос. Думы с 3-го сентября, для урегулирования же вопроса о взаимоотношениях премьера с министрами обещал пригласить Совет Министров в Могилев.

Этот Совет Министров и состоялся в Могилеве 16-го сентября. Открыв заседание, Государь выразил неудовольствие по поводу коллективного письма министров, причем даже спросил их:

"Что это, забастовка против меня?"

После Государя говорил Горемыкин о возникших между ним и министрами несогласиях и закончил свою речь словами:

"Пусть, например, Министр Внутренних Дел скажет, отчего он не может со мной служить".

На это последовал краткий и сдержанный ответ князя Щербатова о принципиальном различии их взглядов на вопросы текущего момента. Затем против Горемыкина говорил Кривошеин, произнесший взволнованно довольно резкую речь. И, уже в совершенно истерических тонах говорил против Горемыкина Сазонов. Самарин говорил резко, но спокойно. "Ваше Величество, - говорил он, - укоряете нас, что мы не хотим Вам служить. Нет, мы, по заветам наших предков, служим не за страх, а за совесть. А что против нашей совести, то мы делать не будем".

Видимо удивленный страстностью и прямотой речей, Государь сидел красный и взволнованный и, когда наступило молчание, как бы не знал, что делать. Из неловкого молчания вывел князь Щербатов. Попросив слова, он, в спокойном тоне высказал причины разномыслия большинства министров с премьером следующими словами:

"Причин, вызывающих разномыслие бывает много. Военный и статский, юрист и администратор, земец и бюрократ часто мыслят различно. Но есть другие причины разномыслия, более естественные и трудно устранимые. Это разница в людях двух поколений. Я люблю моего отца, я очень почтительный сын, но хозяйничать с ним в одном имении я не могу. А мой отец год в год ровесник уважаемому Председателю Совета Министров."

Спокойная речь Щербатова как бы разрядила атмосферу.

"Да, я скорее столковался бы с отцом, чем с сыном", оказал, улыбаясь Горемыкин.

Совещание кончилось без видимого результата. Государь объявил заседание оконченным, встал, пожал сухо руки присутствовавшим и удалился. Поезд унес министров в Петербург.

На другой день Государь писал Царице: "Вчерашнее заседание ясно показало мне, что некоторые из министров не желают работать со старым Горемыкиным. Поэтому, по моем возвращении должны произойти перемены."

Горемыкин рассказывал в Петербурге, что Государь дал министрам "нахлобучку". В свите говорили, что Государь показал твердость и властность. Министр же юстиции, Александр Хвостов находил поведение некоторых своих коллег на том заседании недопустимым, выражал на то крайнее негодование и высказал даже это самому Государю.

Политический кризис затянулся.

Принятие Государем на себя верховного командования было принято на фронте хорошо. Большинство высших начальников и все Великие Князья (не считая Петра Николаевича, брата ушедшего) были рады происшедшей перемене. Исторические предсказания изнервничавшихся министров о катастрофах не оправдались. Вот живая картинка того времени.

,,Мы стояли и разговаривали втроем, когда принесли телеграмму о принятии Государем командования, генерал Крымов, командир местного пехотного полка и я", - так рассказывал мне бывший комендант г. Львова, граф Адлерберг, - "я выразил большую радость. Слава Богу, сказал генерал Крымов. Пехотный же командир полка перекрестился. Я спросил его, почему он крестится. Разве так было плохо раньше? И командир начал рассказывать, как много несправедливостей делала старая Ставка. Теперь все переменится, говорил командир. Будет правда Царская".

И, действительно, из новой, Царской Ставки повеяло спокойствием, правдой и справедливостью.

Переломом к лучшему на фронте явилась так называемая Вильно-Молодечненская операция.

Вот в чем заключалась она. К концу августа, продолжая нажимать по всему фронту, немцы перешли за линию Вилькомир-Гродно-Пружаны-Кобрин. Наш Северо-Западный фронт, которым теперь командовал генерал Эверт, тянулся от озер, что севернее Свенцян на Троки-Ораны-Мосты-Зельва-Ружаны и озеро Черное у истоков Ясельды. Левый фланг этого фронта упирался в болотистое Полесье, которое отделяло этот фронт от Юго-Западного.

Севернее фронта генерала Эверта тянулся Северный фронт, подчиненный генералу Рузскому. Стык между Севериным и Северо-Западным фронтами был занят нашими слабыми по численному составу кавалерийскими частями. На это-то слабое наше место, и обрушились немцы в начале сентября. Собрав сильную ударную массу войск в районе Вилькомира, немцы обрушились на участок между Двинском и Вильной и прорвали его.

Левый фланг нашего Северного фронта отступил, загнувшись к Северо-Востоку, а правый фланг Северо-Западного отступил, загнувшись к Юго-Западу. В образовавшийся проход устремилась масса германской кавалерии. 1-го сентября немцы заняли Свенцяны. Их кавалерия с конной артиллерией продвинулась вглубь до района железной дороги Молодечно-Полоцк.

К 4-му сентября их конные части проникли, еще глубже в тыл по направлению к Минску. Положение нашего Северо-Западного фронта стало критическим. Его правый фланг был обойден. Противник зашел в тыл.

Новое командование (Государь и Алексеев) с честью вышло из того критического положения. Согласно распоряжению Царской Ставки было выполнено следующее. Северо-Западный фронт Эверта, упорно сражаясь, медленно отходил пока не достиг линии Сморгонь-Вишнев-Любча-Ляховичи.

В это же время на правом фланге загнутого С. Западного фронта была сформирована из, взятых с фронта, корпусов новая армия. Эта-то новая, созданная среди непрерывных боев, армия и начала наступление по зарвавшемуся противнику. Армия Рузского помогала своим наступлением. Наша конница действовала в тылу зарвавшейся кавалерии противника. Мало помалу, совокупными геройскими действиями всех этих войск, был достигнут блестящий успех. Уже к 10-му числу положение в районе прорыва значительно улучшилось. 15-го критическое положение миновало. К 17-му сентября загнутый было фланг был выправлен окончательно.

Смелый маневр германцев был побит искуссным контрманевром русского Главного командования и доблестью русских войск и их начальников. Эти бои вошли в военную историю под именем Вильно-Молодечненской операции.

В официальном сообщении Царской Ставки о той операции, от 19-го сентября, были следующие строки:

"Удар германцев в направлении Вилейки был решительно отбит и план их расстроен. В многодневных тяжелых боях, о напряжении которых свидетельствуют предшествовавшие сообщения, противник был последовательно остановлен, поколеблен и, наконец, отброшен.

Глубокий клин германцев, примерно по фронту Солы-Молодечно-Глубокое-Видзы был последовательно уничтожен, причем зарвавшемуся врагу нанесен огромный удар.

Планомерный переход наших войск от отступления к наступлению был совершен с уменьем и настойчивостью, доступными лишь высоко доблестным войскам".

Военный, историк расскажет когда-нибудь беспристрастно, как часто многое в той операции, казавшееся почти, невозможным, выполнялось блестяще только благодаря магическим словам: "По повелению Государя Императора", "Государь Император указал", "Государь Император приказал", что то и дело значилось и повторялось тогда в телеграммах генерала Алексеева разным начальникам.

Беспристрастный военный историк должен будет указать на то, сколь большую роль играл в успехе той операции лично Государь Император, помогая генералу Алексееву своим спокойствием, а когда нужно было, твердым и властным словом. Еще столь недавно растерянный (в роли Главнокомандующего С.-Западным фронтом), генерал Алексеев, как бы переродился, нашел себя, овладел своим умом и талантом. Таково было влияние на него спокойного и вдумчивого Государя. Это счастливое сочетание столь разных по характеру людей, как Государь и Алексеев, спасло в те дни русскую армию от катастрофы, а Родину от позора и, гибели.

Генерал Алексеев, знавший, какую роль сыграл в те дни Император Николай, II-ой, просил Его Величество возложить на себя за Вильно-Молодечненскую операцию орден Св. Георгия 4-ой степени. Государь горячо поблагодарил Алексеева, но отказал ему в его просьбе. Это мало кто знает, но это исторический факт. Генерального Штаба полковник Носков, заведовавший в то время в Ставке отделом прессы сообщает о том в своей брошюре: "Nicolas II inconue". Носков, с которым я не раз беседовал, лично знал о том от генерала Алексеева.

22-го сентября в 4 часа дня Государь отбыл из Ставки в Царское Село, куда и прибыл 23-го утром.

Сбылось предсказание Распутина, сделанное месяц тому назад о том, что Государь пробудет в Ставке не десять дней, а месяц. Об этом много говорили тогда во дворце. Кто верил в необыкновенные качества Старца, имели тому новое доказательство.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Сентябрь 1915 года. - Петербургский князь Андроников. - Алексей Хвостов и проведение его в министры Внутренних Дел. - Андроников, Хвостов и Белецкий. Влияние на А. А. Вырубову. - Влияние на Царицу. - Эксплуатация Распутиным. Прием Царицей Хвостова. - Белецкий у Вырубовой. - Возвращение Государя в Царское Село. - Прием Хвостова. - Я на обеде у Андроникова. - Планы Андроникова. - Увольнение князя Щербатова. - Назначение Хвостова министром Внутренних Дел. - Мой визит к Хвостову. - Увольнение Обер-Прокурора Синода Самарина. - Дело Еп. Варнавы и прославление мощей Иоанна Максимовича. Недовольство в обществе по поводу увольнения Самарина и Щербатова. - Доклад Воейкову. - Царица и Воейков. - Возвращение Распутина. - Слухи о реакции и о Регенте. - Из неизданного дневника министра Палеолога о Вел. Кн. Николае Михайловиче. - Отъезд Государя 1 октября на фронт.

Маленький, полненький, чистенький, с круглым розовым лицом и острыми всегда смеющимися глазками, с тоненьким голоском, всегда с портфелем и всегда против кого-либо интригующий, князь Андроников умел проникать, если не в гостиную, то в приемную каждого министра.

Князь обладал средствами, нигде не служил, на уже несколько лет числился чиновником для поручений при Министерстве Внутренних Дел только для того, чтобы иметь возможность, когда надо, одеть форменный вицмундир. При Маклакове его отчислили от Министерства и он устроился причисленным к Святейшему Синоду. Маклакову он, конечно, жестоко мстил потом. Князь состоял в нескольких коммерческих предприятиях и занимался делами, существо которых для всех оставалось тайной. Себя он называл "адъютантом Господа Бога", "человеком в полном смысле", "гражданином, желающим как можно больше принести пользы своему отечеству".

Княжеский титул, неимоверный апломб, беглый французский язык, красивая остроумная речь, то пересыпанная едкой бранью, то умелой лестью и комплиментами, а также бесконечно великий запас сведений о том, что было и чего не было - все это делало князя весьма интересным и для многих нужным человеком. И его принимали, хотя за глаза и ругали, ибо все отлично знали, что нет той гадости, мерзости, сплетни и клеветы, которыми бы он не стал засыпать человека, пошедшего на него войной.

Последней его жертвой был генерал Сухомлинов, который выгнал князя из своего дома за то, что тот стал сплетничать ему про его жену. Князь сделался его смертельным врагом и принес генералу не меньше зла, чем А. И. Гучков.

И князь не скрывал своих гадостей, бравировал ими, как бы говоря всем - вот я каков, для меня нет ничего святого.

Министр князь Щербатов не принял Андроникова и, тот стал кричать всюду: он спустил меня с лестницы, а я спущу его с министерства. И стал высмеивать, ругать и сплетничать на Щербатова.

С князем дружил сам Председатель Горемыкин. Добившись представления министру Двора, о чем рассказано в предыдущем томе, князь стал являться в приемные дни к графине Фредерикс с громадными, коробками конфект. И его принимали, он был такой милый, занимательный, забавный. Когда генерал Воейков был назначен Дворцовым Комендантом, князь просил принять его.

Тот по военному приказал ответить, что ему нет времени. Князь по светски пожаловался графу Фредериксу и Воейкову пришлось объяснить случившееся недоразумением и князь стал бывать у моего начальника и засыпать его сведениями а том, что делается в Петербурге, его общественных политических и финансовых кругах. Он знал все, кроме революционного подполя. То была не его сфера и он сознавался, что в этой области он уступает Ваничке Манасевичу-Мануйлову. Они презирали друг друга, тонко поругивали друг друга, но при встречах дружески пожимали друг другу руку, французили и осыпали друг друга комплиментами.

Летом 1914 года Андроников познакомился с Распутиным, причем инициатива знакомства принадлежала Старцу. Они стали бывать друг у друга. Когда Распутина ранила Гусева, Андроников выразил ему телеграммой сочувствие и не раз писал ему в Сибирь письма, что Старцу очень нравилось. Когда Распутин вернулся, Андроников сошелся с ним поближе. Он сумел понравиться Старцу. Тот стал приезжать к князю "есть уху". Большая фотография Старца появилась в кабинете князя. Старец очень ценил ту массу сведений, которыми его засыпал Андроников. У Распутина князь познакомился с А. А. Вырубовой и сумел обворожить ее, расхваливая политическую мудрость Старца, его прозорливость и бескорыстную преданность Их Величествам. Этим знакомством был сделан большой шаг по направлению дворца и через Вырубову князь даже послал однажды письмо Царице с двумя иконами. Дружба князя с Распутиным и Вырубовой упрочивалась. И когда Императрица пожелала, дабы Распутин познакомился с премьером Горемыкиным, в этом принял участие Андроников.

Андроников привез Распутина к Горемыкину. Попросили в кабинет. Горемыкин поздоровался и пригласил обоих сесть.

- Ну, что скажете, Григорий Ефимович, - обратился премьер. Распутин молчал и лишь внимательно смотрел на премьера. Горемыкин улыбнулся и говорит:

- Я вашего взгляда не боюсь. Говорите в чем дело.

Распутин хлопнул премьера по колену и спросил:

- Старче Божий, скажи мне, говоришь ли ты всю правду Царю?

Премьер опешил от неожиданности и снисходительно, по стариковски улыбнувшись сказал:

- Да, обо всем, о чем меня спрашивают, я говорю.

Разговор завязался. Распутин говорил о недостатке продовольствия. Еще о чем-то. Горемыкин подавал реплики и иногда с удивлением посматривал на Андроникова. Наконец Распутин сказал:

Ну, старче Божий, на сегодня довольно, - встал и стал прощаться. Горемыкин произвел на Распутина хорошее впечатление. Он прозвал его "мудрым". Это его мнение о премьере стало известно, конечно, во дворце. Андроников расхвалил беседу Вырубовой. Та рассказала о всем Царице. Положение Андроникова в глазах Распутина от этой беседы еще больше упрочилось и, когда осенью 1915 года Распутин уехал на родину, князь изредка писал ему. Это льстило Старцу.

Речь о немецком засилье, произнесенная в Государственной Думе депутатом Алексеем Хвостовым, обратила на него внимание во дворце, о ней много говорили во всех кругах, она встревожила князя Андроникова, т. к. угрожала репрессией против большого коммерческого предприятия, в котором князь был весьма заинтересован. Это заставило князя познакомиться с Хвостовым.

Бывший Нижегородский губернатор, выдвигавшийся уже на министерский пост после смерти Столыпина, щеголявший своей правизной и своим патриотизмом, честолюбивый и не стеснявшийся говорить, что он человек "без задерживающих центров", - Хвостов понравился Андроникову. Они поняли друг друга. Они быстро столковались и решили, что Андроников пользуясь всеми своими связями и знакомствами, до Вырубовой и Распутина включительно, начнет пропагандировать и проводить Хвостова в министры Внутренних Дел, на место князя Щербатова, Несоответствие последнего его должности сознавалось многими, говорил об этом и Горемыкин Андроникову, от Вырубовой же Андроников слышал что Щербатовым, якобы, недовольны во дворце. Все это подбодряло Андроникова, желание же отомстить Щербатову, не скрывавшему своего презрения к Андроникову, воодушевляло последнего на новую интригу.

Но Хвостов был невежда и в политике, и в полиции. Надо было заполнить это пустое у него, но важное место своим удобным человеком. И Андроников решил придать Хвостову в качестве товарища министра по заведованию полицией бывшего Директора Департамента полиции,, сенатора Белецкого, о. котором много говорилось в моем втором томе. С ним Андроников был давно в хороших отношениях, ценя его трудоспособность, ловкость и его полицейские знания. Белецкий же благоговел перед княжеским титулом Андроникова, его светкостью, связями, знакомствами. Он отлично понял всю заманчивость предложения и пошел на все условия. Главное было то, что он должен был работать рука об руку с Андрониковым.

Андроников свел Хвостова с Белецким и три новых друга вполне договорившись, смело пустились в большую политическую интригу, действуя по плану Андроникова. Белецкий ежедневно видаясь с Хвостовым, как бы натаскивал его на роль министра Внутренних Дел, технику которого он так хорошо знал. Андроников ловко подготовил почву у Вырубовой, выставляя Хвостова умнейшим и энергичнейшим правым человеком, который де имеет большой вес в Г. Думе и к тому же беспредельно любит Их Величества.

Он в курсе всех интриг против них. Он сумеет ловко все парализовать. Он сумеет овладеть и Г. Думой. Хвостов и Белецкий ловко охранят друга царской семьи Распутина от всяких на него нападений. И от нападений в прессе, и от нападений в Г. Думе, и от террористов. Они оба понимают и ценят Григория Ефимовича. За последнее ручается сам князь Андроников, любовь которого к Старцу хорошо известна Анне Александровне. И Анне Александровне казалось, что лучшей комбинации и желать нечего. Сам Хвостов очаровал Вырубову. Она в восторге повторяла затем: "он такой умный, энергичный, он так любит Их Величества. Он так любит Григория Ефимовича.

Он не как все. Он так хорошо все знает, как и что надо делать, чтобы все были довольны. Он уже однажды предупредил в Г. Думе запрос о Григории Ефимовиче. Он даст себя разрезать на куски из любви к Их Величествам. И зачарованная подкупающей искренностью и кажущеюся простотою Хвостова, "его наивными, такими хорошими и светлыми глазами", всей, его внешностью такого "хорошего и доброго толстяка", Анна Александровна, захлебываясь расхваливала его ежедневно Императрице. Андроников же умно и, ловко подталкивал ее.

Появились на сцену и деяния Хвостова, как человека глубоко религиозного и верующего.

Он сделал что-то очень хорошее по отношению св. Павла Обнорского.

И Государыня Александра Федоровна, несмотря на мудрое противодействие Горемыкина, считавшего Хвостова непригодным к должности Министра Внутренних Дел, не видя никогда Хвостова и зная о нем только по истерическим расхваливаниям Вырубовой, стала письмами в Ставку систематически советовать Государю взять на место князя Щербатова именно Хвостова. И делала она это настойчиво всю первую половину сентября, браня попутно Щербатова и доказывая его непригодность к занимаемой должности.

Но вместе с Хвостовым Андроников продвигал и Белецкого. Белецкий, считавшийся вообще противником Распутина, вдруг сделался его поклонником и, введенный в дом Вырубовой, совершенно обошел и покорил наивную в политике Анну Александровну. Он покорил ее всезнанием революционного подполья, всезнанием всех, кто интриговал когда либо против Их Величеств, против нее самой, против Распутина. На сцену появились перлюстрированные письма, сплетни о том, как перехватывали письма Императрицы, как будто бы интриговали князь Орлов, Джунковский, как будто бы интригуют Самарин и Щербатов.

От всего этого (так доказывал он) надо умело и умно охранить Государя с семьей, и ее, и Распутина. Ведь когда он - Белецкий, был у власти, никто не смел трогать Распутина. А после него, при Джунковском, Гусева чуть-чуть не убила. Чудом спасся. И Анна Александровна уверовала в Белецкого безгранично. Они с Хвостовым все устроят, как надо. И в далекую Сибирь Распутину пишутся письма и телеграммы о том, каких полезных для него людей предполагается призвать к власти. Пишет и А. А. Вырубова, и Андроников. И Распутин как бы одобряет хорошее начинание. А относительно его, Старца, у новых друзей уже готов целый план. Его будут охранять, опекать, оплачивать, его просьбы будут исполнять, его будут поддерживать перед Их Величествами. Таким образом, они обойдут Старца, заберут в руки и будут действовать им согласно своим планам и желаниям. Он ведь все-таки мужик и им ли не справиться с ним : - действуя умно...

Анна Александровна расхваливает Хвостова и Белецкого перед Царицей. 17 сентября Царица Александра Федоровна приняла Алексея Хвостова. В течение часа Хвостов красноречиво докладывал Государыне, что и как должно, делать правительство. Он умно критиковал работу Самарина, Поливанова, Щербатова и Гучкова. Ловко провалил выдвигаемую Горемыкиным кандидатуру Нейгардта. Обрисовал себя сторонником Распутина - которого надо понимать. Указал на недопустимость того, чтобы министр показывал кому либо телеграммы, которыми обменивается Распутин, что делает, якобы, Щербатов. Не выставляя, конечно, своей кандидатуры, а говоря только как член Государственной Думы, он ловко льстил Государыне говоря что все полезное может быть проведено при ее поддержке.

Все это Хвостов, сильно волнуясь, рассказывал затем Андроникову, приехав к нему после аудиенции. Там же был и Белецкий. Положение казалось выигранным. С общего согласия Андроников протелефонировал Вырубовой, что Хвостов бесконечно счастлив приемом у Ее Величества, что он очарован государственным умом Ее и правильным и широким взглядом на происходящие события. Тонкая лесть, конечно, сейчас же была передана Царице, чего только и добивались друзья. Все это произвело должный эффект. Государыня была очарована Хвостовым. Он казался ей умным, энергичным талантливым, а, главное, искренним и преданным безгранично Их Величествам, думающим только об интересах родины. Наконец то нашелся действительно подходящий человек, который так нужен Государю и России... И с этого Дня Государыня настойчиво советует супругу сделать Хвостова министром Внутренних Дел.

Друзья же продолжали расчищать почву. Андроников осторожно старался убедить Горемыкина, что Хвостов будет полезен и для него. Он писал письма министру Двора и Дворцовому Коменданту, ловко восхваляя нового кандидата. Он свозил и представил Хвостова к состоявшему при Императрице Марии Федоровне князю Шервашидзе, стараясь заручиться симпатией последнего. Делалось все возможное, чтобы создать благоприятную для Хвостова атмосферу.

19 числа друзья узнали от А. А. Вырубовой, что по полученной Государыней от Государя телеграмме, Его Величество примет Хвостова в день возвращения из Ставки. Ликование было полное. С общего решения упросили Вырубову принять Белецкого. 20 он был у нее. Белецкий развил подробно, ту же программу, что и Хвостов. Он вывернул перед Анной Александровной целый короб старых сплетен про Орлова, Джунковского, Самарина, Щербатова. На сцену появились добытые из Департамента полиции перлюстрационные письма. Было пущено в ход все, чтобы доказать, как он много всего и про все знает, как они с Хвостовым сумеют парализовать все интриги и против Их Величеств, против Вырубовой и Распутина. Был составлен целый конспект данных для передачи Царице.

И дамам казалось, что именно Белецкий и нужен Хвостову для заведования всем делом полиции. При нем нечего будет бояться и за жизнь Распутина. Он и Хвостов так любят бедного Григория Ефимовича и. уж, конечно, защитят и уберегут его. А бедного Григория Ефимовича надо защитить. Только что приходившая к Анне Александровне жена Распутина очень жаловалась на то, что все нападают на ее мужа, клевещут и все за то, что он так любит Их Beличеств и так много всем помогает.

Вернувшись из Ставки утром 23 сентября, Государь в шесть часов вечера принял Алексея Хвостова. Аудиенция была продолжительная и милостивая. После приема Хвостов и Белецкий были у генерала Воейкова, ко мне же приехал Андроников и просил к нему обедать. С моим начальником мы решили, что я должен принять приглашение и он уехал затем в деревню.

Моя квартира в Петербурге была в одном доме с квартирой Андроникова - No 54 по Фонтанке, знаменитый дом графини Толстой.

При встрече мы с князем раскланивались, затем во время войны он нанес мне визит, а затем в Ставке я получал от него несколько раз его журнал для передачи генералу Воейкову. А однажды получил икону с просьбой вручить ее срочно генерал-адъютанту Иванову. Так завязались отношения.

В назначенное время я был у князя. Гостеприимный хозяин выбежал встретить меня в прихожую со словами: "здравствуйте, дорогой, генерал, наконец то вы пожаловали ко мне", и подхватив меня под руку, ввел в свой кабинет. Комфортабельный кабинет. Удобная кожаная мебель. Большой письменный стол весь заложен аккуратно сложенными папками с бумагами. Много книг. Свод Законов в прелестных переплетах. Стены сплошь завешены фотографиями разного размера иерархов, Церкви, бывших министров, дам. Громадный портрет Распутина рядом с большими фотографиями генерала Сухомлинова и его красавицы жены.

Любезный хозяин кружился по комнате стараясь усадить меня поудобнее и уловив мой взгляд на портрете Сухомлинова с каким то сладострастием стал быстро сыпать: "да и мы были дружны когда-то. И дорого обошлось генералу то, что он отказал мне от дому. Очень и очень дорого. Когда его уволили от должности, - как то особенно смаковал князь, - я, конечно, протелефонировал прелестной его супруге Екатерине Викторовне и принес ей мои горячие поздравления... И я прибавил, что жду с нетерпением того дня, когда смогу поздравить ее и с арестом ее супруга"... И князь рассыпался скверным ядовитым смехом и, чмокнув языком, стал разъяснять благочестивым тоном свою дружбу со смотревшим из рамы почтенным иерархом.

"А вот и Григорий Ефимович, - продолжал также благочестива князь. - Умный мужик, о-о-очень умный... И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки и мы, мы это пробуем".

Степенный лакей доложил, что обед подан и мы прошли в столовую. Первое, что бросилось мне в глаза, это большой серебряный самовар, стоящий на столике в простенке между окнами. Крышка самовара и верхушка крана были украшены большими императорскими коронами. Весь самовар с подносом, полоскательной чашкой и водруженной на него трубой был очень красив и эффектен.

"Хорош, не правда ли", - с гордостью проговорил князь, делая широкий плавный жест в сторону самовара и больше ни звука... Понимай, как знаешь. Хочешь принимай за высочайший подарок. Были и такие наивные, которые верили в это.

За обедом (который был на редкость хорош), князь подробно рассказывал о готовящихся переменах, интересовался моим взглядом на Белецкого, которого иначе как Степаном не называл, говорил об его знании полицейского дела, его деловитости и трудоспособности. С особой серьезностью говорил о генерале Воейкове и иронически подсмеивался над А. А. Вырубовой. "Что вы хотите ДАMA".

Видимо было, что хозяин меня изучает. Приходилось быть на чеку.

"Нет, представьте, дорогой генерал, будущий-то министр Хвостов говорит как то мне: -"МЫ посмотрим".

"Как МЫ посмотрим - кричу я ему, как МЫ посмотрим? ВЫ министр, вы должны работать, а не смотреть. Это мы, обыватели, мы можем смотреть на вас. Вот я князь Андроников, обыватель, я могу смотреть. Я как зритель в театре, сижу в первом ряду кресел и смотрю на сцену. А вы, министры, вы актеры. Вы играете и если играете хорошо, я вам аплодирую, а если плохо - я вам свищу. Свищу и буду свистеть, если вы будете плохим министром". И князь дребезжал мелким смехом, нехорошим смехом и в маленьких глазах его бегали недобрые огоньки...

После кофе князь похвастался мне своей спальней-молельной. Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека.

"Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу", пояснил князь и продолжал: - "я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный", - и князь истово перекрестился... А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей... А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них... Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу...

При расставании князь сказал мне, что, как только состоится назначение Хвостова, он сейчас же пригласит меня, так как хочет со мною познакомиться. Через несколько минут мой Делонэ-Бельвиль плавно нес меня в Царское Село. Вот странный человек, думалось мне про князя. Ведь никакого места ему не надо. Никаких денег он своими интригами не заработает и все-таки он крутится, вертится, интригует, подличает, как сподличал с Сухомлиновым. Вот и теперь, проводит в министры Хвостова, выдвигает снова Белецкого. Для чего? Неужели только для того, чтобы играть в большую политику... Мысль перенеслась на Анну Александровну Вырубову, на Императрицу. Впервые за мою службу три ловких политических интригана подошли к Царице Александре Федоровне не как к Императрице, а как к простой честолюбивой женщине, падкой на лесть и не чуждой послушать сплетни. Подошли, смело, отбросив всякие придворные этикеты и ловко обошли ее, использовав в полной мере ее скромную по уму, но очень ревнивую к своему положению подругу А. А. Вырубову.

То, что нам, служившим около Их Величеств, по своей смелости и цинизму не могло прийти и в голову, то было проделано артистически тремя друзьями: Хвостовым, Белецким и Андрониковым, использовавшими ловко отсутствие Государя, все внимание которого, все помыслы были заняты войной.

26 сентября министр Внутренних Дел князь Щербатов был уволен официально от должности. За два дня перед тем он был с докладом у Государя. Государь, как всегда, милостиво и внимательно выслушал доклад и, согласился на назначение одного рекомендованного министром губернатора. По окончании доклада, встав, Государь, как бы конфузясь, объявил министру об его увольнении. - "Я почувствовал, писал мне позже князь, что у меня гора с плеч сваливается, и я искренне сказал: покорнейше благодарю Ваше Величество". Государь обнял князя, выразил сожаление и объявил о назначении его членом Государственного Совета. Князь поблагодарил и просил не делать этого назначения, мотивируя отказ необходимостью вернуться в именье. Как бы удивленный Государь ничего не сказал и молча пожал князю руку.

На другой день Щербатов получил фотографию Государя в раме и с подписью. Министр был уволен без пенсии.

В тот же день 29 сентября появился указ о назначении Алексея Хвостова управляющим Министерством Внутренних Дел. Друзья торжествовали. Андроников летал по городу и, где можно было, хвастался, торжествующим тоном: "князь Щербатов велел спустить меня с лестницы, а я спустил его с министерства". Белецкий буквально не отходил от Хвостова и, когда тот делал визиты, сопровождал его в автомобиле и терпеливо дожидался в нем его возвращения. После представления Государю по случаю назначения Белецкий привез Хвостова к Андроникову и там в спальне-молельной был отслужен благодарственный молебен. Служил приехавший из Москвы архимандрит Августин, друг Распутина

Я получил приглашение от Хвостова побывать у него 29 сентября. Утром я приехал к министру, который еще был у себя на квартире. В гостиной ожидало несколько журналистов. Меня встретил захлебывавшийся от счастья Белецкий. Он расцеловал меня и повел к новому министру. В кабинете мне навстречу поднялся среднего роста толстяк, с симпатичным румяным, с черной бородкой лицом, с задорными смеющимися глазами. Прическа ежиком, военные манеры. Он принял меня самым любезным образом. Говорил много и весело про предстоящую ему работу, о том, как надо забрать в руки Государственную Думу и прессу, что, конечно, он и сделает. Скользнул по охране, сказал несколько комплиментов, как она поставлена у нас в Царском Селе и мило просил жить в дружбе. Мы дружески распрощались.

В зале я вновь попал в объятия "Степана". - "Ну что, как, понравился?" Я, конечно, отвечал комплиментами и мы расстались. Новый министр произвел на меня более чем странное впечатление. Такого министра, да еще Внутренних Дел, не приходилось видеть. Какой-то политический авантюрист. Но в те дни Государь в разговоре с генералом Воейковым выразился так: - "мне Хвостова рекомендовал, еще покойный Столыпин, когда тот был Нижегородским губернатором, когда Столыпин хотел уйти из министров и остаться только премьером".

Одновременно с князем Щербатовым был уволен Обер-Прокурор Святейшего Синода Самарин, получивший предварительное краткое письмо о том от Государя. Царица Александра Федоровна за последние годы не взлюбила Самарина за принадлежность к тому кружку высшего московского общества, который вел энергичную агитацию против Распутина. В свое время Она было против его назначения Обер-Прокурором, доказывая Государю, что он не внесет успокоения в духовные сферы и события как бы оправдали ее мнение.

При Самарине развернулось дело епископа Варнавы о прославлении мощей святителя Иоанна Тобольского. Уже более года тому назад Синод постановил канонизировать Св. Иоанна, но дело почему то затянулось. Кафедру же в Тобольске занимал епископ Варнава. Он происходил из крестьян, был огородником, пошел в монахи, дослужился до игумена и слыл за очень хорошего, деятельного и умного человека. Религиозный Петербург знал его. Он был вхож к Вел. Кн. Константину Константиновичу, был даже представлен Их Величествам, но на его беду уже давно, еще по Сибири был знаком и дружил с Распутиным.

В 1912 г. при поддержке Саблера (Обер-Прокурора Синода) Варнава был возведен Синодом в сан епископа и так как за него хлопотал Распутин, то в известных кругах его стали бранить за его необразованность, за то, что он из мужиков, был простым огородником, а стал епископом и т. д. Все хорошее прошлое Варнавы было забыто. На нем срывали всю ненависть к Распутину.

Не получая никаких указаний из Синода о прославлении Св. Иоанна, епиокоп Варнава, летом 1915 года, обратился непосредственно к Государю Императору и получил разрешение Его Величества. В июне епископ Варнава прославил Святителя, а публика приняла это за канонизацию. Дело дошло до Синода и, когда Обер-Прокурором был назначен Самарин, епископа Варнаву привлекли к ответу за неправильные действия. Обе стороны проявили большую страстность. Обер-Прокурор настаивал на том, что епископ не имел права действовать без ведома Синода, епископ же ссылался на Высочайшее разрешение.

Самарин осложнил дело, придав ему значение распутинского влияния на Церковь. Вызвав епископа Варнаву в Петербург, Самарин не ограничился делом прославления, а начал выговаривать епископу за его дружбу со старцем, упрекать его за поддержку Распутина и доказывать необходимость того, дабы епископ Варнава доложил Его Величеству о непотребной жизни Распутина.

Варнава, оставшийся и под епископским одеянием все тем же мужичком "себе на уме", покорно выслушивал Обер-Прокурора, но уйдя из Синода рассказал своим друзьям все, чему учил его Самарин. Рассказал и А. А. Вырубовой, рассказал и Андроникову. Передал Варнава и то, как непочтительно отзывался о Государыне и Самарин, и Тобольский Губернатор. Рассказывал, что Губернатор называл Царицу "сумасшедшей", а Вырубову так ругал, что и передать нельзя. О том же, что говорили и Самарин, и Тобольский Губернатор про Распутина и говорить не приходится. Все эта дословно передал епископ Варнава и все эти сведения были переданы во дворец.

Друзья вступились за Варнаву. Андроников взял его жить к себе на квартиру и сделался как бы его юридическим советчиком. Делу был придан серьезный характер. Государыня взглянула на дело так, что тут затрагиваются верховные права Монарха, затрагивается имя Императрицы, хотят умалить значение власти Монарха, идет продолжение прежней высокой интриги. Хвостов и Белецкий в разговорах с Вырубовой развивали именно эту точку зрения, а Хвостов даже ловко доложил ее и Императрице.

Андроников, как нельзя лучше руководил действиями епископа Варнавы. Самарин уволен, а Святейший Синод командировал в Тобольск архиепископа Тихона (будущего Всероссийского Патриарха), который обследовал мощи Святителя и канонизация Св. Иоанна была совершена по всем правилам Церкви и без ущерба для престижа Верховной власти. Такое разрешение этого церковного дела, уже после увольнения Самарина, ясно показало, насколько был неправ Самарин, придав этому религиозному делу политический сплетнический характер момента.

Увольнение одним указом Щербатова и Самарина произвело большое впечатление в общественных и политических кругах. Поднялась волна недовольства и против Царицы, и против Государя. Недовольство было проявлено явно демонстративным образом. Относительно Щербатова всколыхнулись Харьковские и Полтавские дворянские и земские круги. По поводу же увольнения Самарина на Верховную власть ополчилась вся дворянская Москва.

В Петербурге, после опубликования указа, передние квартир уволенных министров были переполнены посетителями, оставлявшими карточки или расписывавшимися. Они получали много сочувственных телеграмм и писем. Газеты разных направлений выражали сожаление об их уходе.

Полтавское Губернское земство вторично, единогласно выбрало князя Щербатова членом Государственного Совета и князь, отказавшийся принять это назначение от Государя, принял от земства. В то же время князя выбрали Харьковским Губернским предводителем дворянства, что, однако не было утверждено чисто по формальным причинам. В обоих случаях при выборах по адресу Верховной власти были высказаны резкие суждения.

На такое демонстративное проявление порицания по адресу Верховной власти тогда не было обращено должного внимания ни во дворце, ни со стороны окружавших Государя лиц.

Мой начальник видимо не учитывал всего того, что происходило кругом или поддался бахвальству нового министра Хвостова, что тот все скрутит. 29 сентября Воейков вернулся из имения. Его, конечно, стали рвать во все стороны. Я пришел с докладом и постарался представить ему ясно все, что творится около Императрицы. Я говорил многое, хотя мне было известно, что Андроников уже успел информировать генерала обо всем по-своему. Генерал был озабочен, красен, пыхтел, попыхивал сигарой и всем своим существом и краткими репликами давал понять, что все это нас не касается. На все воля Их Величеств. Мы расстались. Мне было грустно и тяжело.

В Петербурге считали, что генерал Воейков имел большое влияние на Государя. Это была большая ошибка. Генерал не имел никакого политического влияния. Государь смотрел на него, как на преданного военного человека и только. В последние же месяцы генерал был в большой немилости у Царицы Александры Федоровны. В августе генерал наговорил много неприятностей А. А. Вырубовой относительно Распутина, что и было передано Императрице. Он занимал неясную позицию в вопросе смены Вел. Князя Николая Николаевича как Верховного Главнокомандующего. При конфликте Горемыкина с министрами генерал высказал Императрице, что Горемыкин не улавливает духа времени. Он поддерживал князя Щербатова. Все это очень не нравилось Государыне, и она не стеснялась выражать по адресу генерала в своем кругу резкое порицание. Генерала предупреждали об этом. Предупреждал о том генерала и я, но генерал не верил. Самодовольный и самоуверенный он ответил мне: "вы ошибаетесь. Я только что видел Государыню Императрицу и Ее Величество была со мной очень милостива".

Конечно, генерал имел отличную информацию от друга его семьи А. А. Вырубовой. Но всегда ли Анна Александровна была с ним искренна и откровенна. Уверен, что не всегда. Для нее главный закон была Императрица и Распутин. Последний не любил Воейкова.

Шум и сплетни в Петербурге увеличились с возвращением 28 сентября из Сибири Распутина. В политических кругах стали говорить об усилении реакции, об увеличившемся влиянии "старца". Стали открыто говорить о необходимости государственного переворота. Говорили, что так дальше продолжаться не может. Необходимо назначение регента. Последним называли Вел. Кн. Николая Николаевича. Походило на то, что сторонники Великого Князя, потеряв надежду на замышлявшийся переворот, теперь задним числом разбалтывали прежние секреты. Слухи дошли до дворца. В именье Першино, где Великий Князь задержался дольше, чем ему было разрешено, было дано знать что пора уезжать на Кавказ и Великий Князь выехал в Тифлис.

Самые резкие суждения можно было слышать тогда и от некоторых из Великих Князей. Так Вел. Кн. Николай Михайлович, бывая в Английском клубе, открыто критиковал действия правительства и его внутреннюю политику.

Будучи же приглашен в те дни на завтрак к французскому послу Морису Палеологу, Великий Князь, в присутствии английского посла Бьюкенена и одного приехавшего из Парижа генерала, стал резко критиковать происходящее в Петербурге. Видя, что дипломаты его не поддерживают Великий Князь стал горячиться, стал еще более резок и наконец заявил: "господа послы, настоящий спектакль, на котором вы присутствуете в течение нескольких месяцев, разве он не напоминает вам мартовскую драму 1801 года - смерть ПАВЛА 1-го?" Удивленные дипломаты старались сгладить, замять неловкость. Великий Кн. окончательно рассердился и, прокричав, что он, по-видимому, "сделал гаф", вскочил, бросился к выходу и уехал.

Этот случай Морис Палеолог, с которым я сблизился после революции живя в Париже, подробно и не раз рассказывал мне и даже подарил мне несколько страниц манускрипта своих воспоминаний, с описанием этого случая, предоставив мне право опубликовать его, когда я найду нужным. Я дал здесь лишь краткое его изображение.

При таком настроении политических кругов Государь выехал 1 октября на фронт, взяв впервые с собой Наследника Цесаревича.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Октябрь и ноябрь 1915 г. - Выезд Государя с Наследником в Ставку. - Во Пскове. - Смотр в Режице. - Прибытие в Ставку. - Праздник Конвоя Его Величества. - День Ангела Наследника Цесаревича. - Пожалование медали Вел. Кн. Ольге Александровне. - Манифест о войне с Болгарией. - Выезд Государя на Юг 11 октября. - В Бердичеве. - В Ровно. - Смотр войскам армии ген. Брусилова. - На перевязочном пункте. - Смотр войскам армии ген. Щербачева и пожалование ему ордена Св. Георгия. - Посещение Печерского пехотного полка. - В армии ген. Лечицкого. - Помилование разжалованного полковника. - Возвращение к поезду. Сбились с дороги. - На питательном пункте княгини Волконской. - Возвращение в Могилев. - Приезд Царицы с Дочерьми. - Пожалование Наследнику Георгиевской медали. - Возвращение в Царское Село. - Оппозиционное настроение в Москве. Настроение в Петрограде. - Присуждение Государю Георгиевской Думой Ордена Св. Георгия. - Поднесение Ордена. - Увольнение министра Кривошеина. - Письмо Кривошеина Государю. - Выезд Государя с Наследником на фронт 27 октября. - В Ревеле. - Под Ригой. - В Виннице. - Болезнь Наследника. - День рождения Вел. Кн. Ольги Николаевны. - Наследник в кинематографе. - Прием Государем министра Хвостова. - Выезд Государя с Наследником на Юг. - В Одессе. - В Тирасполе. - В Рени у Веселкина. - В Балте. - В Херсоне. - В Николаеве. - Возвращение в Могилев. - Возвращение в Царское Село.

1 октября Государь выехал в Ставку, в Могилев. Кроме обычной свиты с Государем выехали Наследник Цесаревич и Великие Князья Павел Александрович и Димитрий Павлович. С Наследником ехали гувернер Жильяр и дядька матрос Деревенько. Проводить на Павильон приехали Государыня со всеми Дочерьми. Алексей Николаевич, стройный, красивый, в шинели солдатского образца, в защитной фуражке, перетянутый кожаным поясом держался с сестрами важно. Иногда посматривал на свои высокие сапоги. Видимо выезд в Ставку очень льстил Его самолюбию. Ведь Он почти такой же большой, как и Димитрий Павлович. И одеты одинаково, только у того шашка... да шпоры...

Отбыв в два часа дня, в семь были во Пскове. На станции Государь принял доклад Командующего фронтом генерала Рузского. Приехали из города Вел. Кн. Мария Павловна (младшая) дочь Вел. Кн. Павла Александровича. Она состояла старшей сестрой милосердия госпиталя Евгениевской Общины Красного Креста. Работала она мастерски и приобрела большую популярность и у солдат, и у офицеров. Обед с молодежью прошел особенно приятно и оживленно.

После обеда Государь произвел на платформе смотр Псковскому Кадетскому Корпусу. Пропустив церемониальным маршем, Государь похвалил кадет за их молодцеватый вид, за блестящий смотр и повелел освободить на несколько дней кадет от занятий. Наследник, стоя рядом с Государем, с любопытством глядел на кадет, особенно на тех, которые были с ружьями. После смотра императорский поезд тронулся в путь под оглушительный крик опьяневших от счастья кадет и звуки "Боже Царя храни".

Не думалось тогда никому о том, что произошло на этой самой станции полтора года спустя с участием того же самого генерала Рузского, о той трагедии отречения. Как все казалось тогда крепким и могучим, как все дышало молодым задором, весельем и счастьем.

На другой день Государь остановился в Режице и на обширном поле произвел смотр 21-му армейскому корпусу. Еще лишь не так давно корпус блестяще дрался на полях Галиции. Некоторые его полки успели переменить за время войны свой личный состав по-три и даже по-четыре раза. Артиллерийские орудия "сгорели". На севере корпус вновь пополнялся. Государь с Наследником тихо объезжал часть за частью. Утро было ясное, солнечное. Настроение войск радостное. Вид корпуса деловито блестящ. Пропустив войска мимо себя, с распущенными знаменами и, поблагодарив их за истинно прекрасный боевой вид, Государь еще раз объехал войска, обходил части, разговаривал с солдатами и офицерами, расспрашивая про "дела", благодарил поотдельно за доблестную геройскую службу. После Государь не раз называл тот корпус "чудным".

Наследник жадно всматривался в солдат, ловил каждое слово. Все, что Он видел и слышал, произвела на него большое впечатление. Такова была Его первая встреча с боевыми частями.

3-го октября утром приехали в Могилев. 4-го был праздник Конвоя Его Величества. 5-го праздновали день Ангела Наследника. Была отслужена обедня в присутствии Государя и именинника. К царскому завтраку было приглашено до 50 человек. После завтрака Государь с Наследником и свитой катался на лодке по Днепру. День был чудный. Настроение Наследника было самое именинное. Еще вчера он получил все предназначавшиеся ему от семьи подарки. Больше всего был рад перочинному ножу. Он даже спрятал его на ночь под подушку.

Наследник помещался в спальне с Государем. Ему поставили складную металлическую кровать рядом с государевой. Небольшой столик разделял их. На столике и над ним - образки. Появилась в спальне и балалайка Наследника, в футляре. На небольшом шкафике, что у стены, прибавилось фотографий. В большой комнате стало уютнее, теплее.

Наследник просыпался между 7 и 8 часами и начинал разговаривать с не проснувшимся еще Государем. Видя, что отец хочет еще спать, Наследник умолкал и терпеливо дожидался, пока ровно в 8 часов не входил камердинер будить Его Величество. После утреннего чая Наследник шел в сад, где Его встречал дядька Деревенько. Начиналась маршировка с палкой вместо ружья, причем пелись военные песни. После чал совой прогулки начинался урок с Жильяром. Методичный, серьезный, доброй души, Жильяр относился к своей задаче на редкость сознательно и серьезно, что было не легко при всех трудностях, которые его окружали.

Завтракал Наследник за общим столом, сидя слева от Государя.

Он особенно любил, когда соседом был В. Кн. Георгий Михайлович. Он шалил с ним и Государю приходилось иногда останавливать сына. После завтрака получасовой перерыв и затем прогулка в автомобиле с Государем. Уезжали за город и, выбрав хорошее место, гуляли, играли. У берега реки разводили костер, строили печку, жарили картошку.

После прогулки подавался дома чай, а потом Наследник, расположившись за своим столиком в кабинете Государя, готовил уроки к следующему дню, поглядывая иногда на занимавшегося за своим столом Государя.

Обедал Наследник в 7 часов, отдельно, с Жильяром. В разговоре как бы подводился итог минувшего дня.

Перед тем, как ложиться спать, Алексей Николаевич молился, громко читая все молитвы. Государь иногда поправлял Его, когда Он слишком быстро произносил молитву. Попрощавшись с сыном, Государь уходил вновь работать в кабинет, тушился в спальне свет, оставалось лишь мерцание лампадки перед образом.

В тот же день было опубликовано о пожаловании В. Кн. Ольге Александровне Георгиевской медали "За храбрость". Великая Княгиня много работала, не только руководя своим госпиталем, но и как рядовая сестра милосердия. Ее очень любили и солдаты, и офицеры. 21 и 22 мая Великая Княгиня, состоявшая шефом 12-го гусарского Ахтырского полка, провела на позиции полка в сфере действительного артиллерийского огня противника. Она лично руководила перевязкою раненых гусар и артиллеристов и там же, командующий 2-м кавалерийским корпусом, поднес Ей Георгиевскую медаль 4-ой степени No 326476. В сентябре Государь утвердил это награждение.[лдн-книги2]

Тогда же, 5-го октября, Государь подписал манифест об объявлении войны Болгарии. Он был опубликован 7-го числа. В сущности, говоря, он не удивил никого. О том, что Царь Болгарский, Фердинанд Кобургский, враг Славянства, знали давно. Что он совершенно и давно находился под влиянием Императора Вильгельма, тоже знали давно. От него ждать исторической благодарности России за то, что она когда-то сделала для Болгарии - не приходилось.

11-го октября, в полдень, Государь с Наследником и свитой выехал из Могилева для осмотра некоторых войск Юго-Западного фронта генерал-адъютанта Иванова. В 9 ч. утра прибыли в Бердичев, где Государь принял доклад Иванова и затем, с Наследником, обошел на станции чинов штаба Южного фронта. В 11 ч. отбыли в Ровно - место штаба генерала Брусилова. Там, после доклада генерала, сели в автомобили и отправились к войскам, которые были построены на обширном поле верстах в двадцати от станции. Погода была пасмурная, неприятная. Над полем реяли аэропланы, - сторожа, как бы немцы не сделали налета. На днях лишь цеппелин сбросил в Ровно несколько снарядов. Рассказывали, что впечатление было отвратительное, особенно, когда он реял над городом.

Государь с Наследником обошел войска, беседовал с офицерами и солдатами, роздал некоторым награды, пропустил войска мимо себя и горячо их благодарил. Уже стемнело, когда Государь распрощался с войсками. Автомобили зажгли фонари. Кругом был какой-то, хватавший за сердце, хаос. Гремело оглушительное ура, играла музыка, пели "Боже Царя храни", все толпились к автомобилям. Откуда-то появилась группа сестер милосердия. Они бросились к Наследнику, со слезами благодарили Государя, что привез Наследника. "Спасибо, Ваше Величество, спасибо", - кричали они.

Государь остановился. Все столпились, облепили автомобиль. Государь стал раздавать медали сестрам. Кругом крики, восторг, слезы. Наконец автомобили кое-как тронулись. Было совершенно темно. Узнав, что вблизи на ст. Клевань, недалеко, в лесу расположен перевязочный пункт, Государь пожелал посетить его. Подъехали к небольшому зданию. Кругом мерцали факелы. Государь вошел в лазарет. Стал обходить раненых. Кругом доктора, сестры, офицеры. Не верят своим глазам, как Государь так близко к боевой линии. Государь подошел с Наследником к раненым солдатам 58-го Пражского полка Якимчуку и Шелкушеву. Доктор что-то тихо докладывал Государю. Раненые смотрели широко раскрытыми глазами.

Государь вручил каждому медаль. Якимчук взял медаль и стал осторожно дотрагиваться до шинели Государя. Он думал, что это видение, призрак. "Неужели это Царь?" - тихо спрашивал Шелкушев. Государь задержался около них. Когда садились в автомобиль, весь персонал столпился около. Опять простые, искренние слова благодарности, слезы сестер милосердия. Опять ура с маханием платками. Было особенно хорошо на душе. Хотелось плакать.

В десятом часу императорский поезд продолжал свой путь. В 9 часов следующего 13-го октября были уже в Галиции, на станции Богдановка. Это был район армии генерала Щербачева. Умный, образованный генерал, хороший человек. Сев в автомобили, приехали к обширному полю, где были собраны войска всех родов оружия. После обхода, смотра и беседы с офицерами и солдатами, Государь горячо благодарил войска за их геройскую службу и просил передать его привет и царское спасибо всем товарищам, которые не могли быть на смотру. Ура понеслось в ответ.

Когда оно стихло, Государь особенно громко и отчетливо произнес: "За вашу геройскую службу награждаю командующего армией генерала Щербачева орденом Св. Георгия 3-ей степени". Все как-то замерло. Государь подал генералу большой белый крест. Щербачев, растроганный, поцеловал руку Государя. Генерал Иванов надел крест на шею генерала.

Оправившись, Щербачев скомандовал: "Слушай на краул!"'

Звякнул отчетливо почетный прием.

"Во славу нашего Державного Вождя - ура!" - скомандовал Щербачев и ура понеслось по полю, пока Государь знаком руки не прекратил его.

Ознакомившись по плану с ближайшим расположением наших войск и противника, Государь пожелал осмотреть Печерский пехотный полк. Это было в сторону противника. Генерал Пеанов осторожно старался отговорить Государя от этой поездки, но тщетно. Царский автомобиль тронулся, а за ним потянулась вереница военных автомобилей. Каждый хотел сопровождать Государя. На одном разветвлении дорог царский автомобиль остановился. Меня подозвал Дворцовый комендант и отдал приказание, чтобы вся, следовавшая за мной вереница автомобилей, не ехала бы дальше, а здесь ожидала возвращения Государя.

Генерал Иванов просил о том Государя, дабы не привлекать внимания неприятеля, аэропланы которого то и дело появлялись над окрестностями. Место у леса, где расположился Печерский полк, на днях было обстреляно артиллерией противника.

До боевой линии было пять верст. Оставив автомобиль в лесу, Государь с Наследником и небольшим числом сопровождавших его лиц, пошел к полку. Полк спешно выстраивался. Обойдя ряды, поговорив с солдатами и офицерами, Государь обратился к полку: "Я счастлив, что мог, вместе с Наследником, повидать вас недалеко от ваших боевых позиций и мог лично и горячо от всего сердца поблагодарить за геройскую вашу службу Родине и мне. Дай вам Бог дальнейших успехов и победы над дерзким и упорным врагом. Всем вам за боевую службу сердечное спасибо". Ура, не менее сердечное, чем слова Государя, было ему ответом.

Вскоре затем автомобили неслись уже к войскам генерала Лечицкого. Это был выдающийся генерал, хороший человек, которого любили и солдаты, и офицеры. Много позже, после революции, в Добровольческой армии Деникина, офицерство не ругало только двух генералов - Лечицкого да Щербачева. При отступлении в 1915 году, в августе, Лечицкий, по собственной инициативе, перешел со своей девятой армией в контрнаступление и отбросил немцев. Его поддержали своими армиями Щербачев и Брусилов и в результате была одержана крупная победа всего Юго-Западного фронта и взято много тысяч пленных.

Ехали около 50 верст. Уже наступал чудный осенний вечер, когда подъехали к построенным покоем войскам. Раздалась команда: "Парад, шашки вон, пики в руку, слушай на краул, господа офицеры!" Неслись звуки национального гимна. А высоко над полем реял сторожевой аэроплан. Издали доносилась артиллерийская канонада. Государь обошел фронт, сопровождаемый лишь Лечицким, ген.-квартирмейстером Головиным и дежурством. Наследник остался у автомобилей.

"Трудно передать на словах", рассказывал позже ген. Головин, "те чувства, которые были на душе каждого из нас. Ощущалась гордость принадлежности к великой Русской Армии, действительные герои которой представлялись своему державному вождю, выйдя из объятий смерти и перед тем, как опять вернуться на свой крестный путь".

Государь обходил медленно, всматривался в лица офицеров и солдат, иногда останавливался и спрашивал про полк, про "дело". Он поражал знанием полков, частей, операций, "дел". После обхода Государь взял Наследника за руку и пошел с ним на середину поля. Тишина полная. Государь стал говорить. Говорил четко, просто, задушевно. Он благодарил войска за подвиги, призывал любить Родину, служить ей, как служили до сих пор... Он кончил. На поле стало как бы еще тише, а потом грянуло ура, да какое ура! "Такого могучего, сердечного ура я никогда не слышал", говорил тот же Головин и прибавлял: "да и не услышу".

Государь вернулся к начальствующим лицам. Ему представили представленных к наградам. Каждому Государь сказал ласковое, бодрящее слово. По просьбе командира II корпуса Сахарова, Лечицкий стал просить Государя о помиловании, находящегося на параде рядового Исакова, который еще не так давно был полковником и начальником инженеров 11-го корпуса. Исаков совершил антидисциплинарный поступок, был приговорен военно-полевым судом к расстрелу, но расстрел был заменен разжалованием в рядовые. Теперь, в последнем бою, Исаков совершил необычайный подвиг, как инженер содействовал взятию укрепленного пункта и ближайшее начальство представило его к солдатскому кресту Св. Георгия. Командир же корпуса, Сахаров, ходатайствует о помиловании его с производством в первый офицерский чин, что поддерживает и сам Лечицкий.

Государь приказал вызвать Исакова. По полю понеслось:

"Рядового 23-го Саперного батальона Исакова к Его Императорскому Величеству-уу!" и передавалось криком от части к части. Далеко из рядов построения выделилась фигура и понеслась по направлению к Государю. То был Исаков. В трех шагах он замер перед Государем и взял "на караул".

"К ноге!" Скомандовал Государь. Тот исполнил.

"Твои командующий армией и командир корпуса доложили мне о проявленной тобою доблести при взятии опорного пункта на высоте X. Награждаю тебя Георгиевским крестом 4-ой степени".

"Рад стараться, Ваше Императорское Величество", ответил Исаков. Государь стал прикалывать ему белый крестик и продолжал:

"Мне было также доложено, что при взятии этого опорного пункта тобою была проявлена не только замечательная доблесть, но и большое знание военно-инженерного дела... Рядовой Исаков, я возвращаю тебе все твои чины и ордена..." Затем Государь особенно задушевно, ласково добавил:

"Полковник Исаков, носите крест, который я вам сейчас накалываю столь же доблестно, как вы его заслужили..."

Слезы хлынули у Исакова, он прильнул к руке Государя, целовал ее. Текли слезы у Лечицкого, Сахарова, у всех генералов, у свиты; плакал старый Иванов. Наследник смотрел на Исакова широко раскрытыми глазами. Он даже взял Государя за рукав.

Уже очень темнело, когда стали усаживаться в автомобили. Государь предложил Лечицкому: "Платон Алексеевич, хотите, я вас подвезу по дороге?" Тот ответил наивно откровенно: "Никак нет, Ваше Императорское Величество, нам не по дороге, а я слишком долго отсутствовал из штаба армии и мне нужно принять длинный доклад начальника штаба, он ждет меня." Некоторые переглянулись. Государь ласково улыбнулся и пожал руку Лечицкого. Автомобили двинулись. Всадники "Дикой дивизии" бросились за ними по обеим сторонам дороги. Вспомнилась поездка на Кавказ, как провожали автомобили казаки с генералом Баратовым. Всадники отстали по знаку Государя.

Скоро совсем стемнело. Один за другим летели автомобили за головным с офицером Генерального штаба, который должен был вывести нас на станцию Богдановку, где ожидали императорские поезда. Но по пути сбились с дороги. Раза два меняли направление и, наконец, в полной уже темноте, подкатили к горевшей огнями станции, но оказалось, что попали, вместо Богдановки, на станцию Волочиск. Мой автомобиль пришел за государевым. Автомобиль же с Дворцовым комендантом проскочил в Богдановку. На станции поднялся переполох. Там был питательный пункт княгини Волконской. Все бросились к Государю.

Изумление и восторг неописуемые, особенно, когда увидели Наследника. Протелефонировали в Богдановку, дабы подали императорские поезда. Приходилось ждать. Государь, видимо довольный происшедшим, стал осматривать распределительно-питательный пункт. Время было самое обеденное. Никто, кроме Наследника, не ел с утра. Наследник питался бутербродами. Любезные хозяева пункта стали предлагать пообедать. Чем богаты, тем и рады! Быстро накрыли стол и Государь с Наследником и Дмитрием Павловичем стали с аппетитом есть то, что давалось проходившим через пункт раненым. Как говорили, пункт пропустил за время войны уже 260.000 человек, давая еду и чай.

Перед концом обеда мимо проносили на носилках тяжело раненого подпрапорщика. Государь подошел к нему, задал несколько вопросов, поблагодарил за службу, произвел в следующий чин. Раненый был в восторге. Персонал тоже.

Вскоре подошли поезда и Государь отбыл на север. Все были уставши от дневной езды и пережитых впечатлений. Они были на редкость сильные. Следующий день нигде не останавливались. В нашем вагоне шли несмолкаемые споры с генералом Дубенским и другими о вчерашнем дне. Некоторые находили, что не следовало подвергать Государя риску, да еще с Наследником, не следовало ездить в сферу огня противника. Вопрос был интересный и спорный. Но впечатление от всей этой поездки, от всего виденного и слышанного было самое крепкое, здоровое. Вера в войска, в конечную победу была полная. Досталось в пересудах и тому офицеру-колонновожатому, который сбился с дороги и привез Государя в Волочиск, вместо Богдановки. Вспомнили, как в начале войны шофер по ошибке привез Варшавского губернатора в зону неприятеля.

В ночь на 15 октября прибыли в Могилев. Ночевали в поездах.

Утром 15-го прибыла с Дочерьми Царица Александра Федоровна. Выехав из Царского 12 вечером, Государыня посетила Тверь, Ржев, Лихославль, Великие Луки и Оршу, где и осматривала лазареты, госпиталя, перевязочные и питательные пункты. Государь с Наследником встретили приехавших. В 12 ч. все проехали в дом Его Величества, но жить Царица с Дочерьми осталась в поезде. Приезд Государыни внес какое-то беспокойство и в свите, и в штабных. Приходится сказать, что вообще Государыню не любили. По разному за разное, очень часто несправедливо, но не любили. Такова была судьба этой бесспорно, хорошей по душе, больной Императрицы, так полюбившей Россию и Русский народ, так старавшейся от всего сердца принести им пользу и достигшей в последние годы лишь обратных результатов. Трагически сложилась ее судьба еще при старом режиме, до революции.

В этот приезд Ее Величества не могло укрыться Ее холодность к генералу Воейкову и очень немилостивое отношение к генералу Поливанову, приезжавшему в Ставку с докладом. После обеда 17 октября Царица, удостоившая своим разговором всех высших чинов, не сказала ни одного слова Поливанову, что, конечно, было замечено и было подвергнуто всяческим пересудам. И все, конечно, не в пользу Государыни.

16 октября Государь с Наследником снимался с чинами Штаба.

17 Государь идя на обычные занятия в Штаб взял с собою Наследника. При Алексееве Государь объявил сыну, что он награждает его медалью на Георгиевской ленте за посещение войск фронта и навесил ему медаль на грудь. Восторгу Наследника не было предела. Все его поздравляли, все называли георгиевским кавалером. А несколькими днями позже, генерал Иванов обратился к Государю с телеграммой, в которой указывая на посещение Наследником 12 октября раненых в сфере дальнего огня неприятельской артиллерии, а также в виду пребывания Наследника 13 октября в районе расположения корпусных резервов 11 и 9-й армий, ходатайствовала о награждении Вел. Кн. Алексея Николаевича серебряной медалью на Георгиевской ленте 4-ой степени. Это ходатайство явилось как бы оформлением пожалования Его Величества.

18 октября Их Величества с детьми выехали в Царское Село, куда и прибыли 19 числа.

Последние два дня я провел в Москве. После бодрящей, здоровой атмосферы фронта я попал в отравленную сплетнями и интригами атмосферу тыла. Казалось все и вся было настроено против правительства. Очень враждебно относились к Царице. Казалось вся интеллигентная Москва негодовала за увольнение Самарина. Самарина любило все Московское дворянство, уважало купечество и знала вся Москва с лучшей стороны. К нему особенно хорошо относилась Вел. Кн. Елизавета Федоровна. И если в Петербурге увольнение Самарина задело политические и общественные круги, то у нас это шло от разума, в Москве же недовольство шло от сердца. Казалось, будто увольнение Самарина обидело самую Москву, ее самое. И тем горячей бранили наш Петербург, бюрократию, правительство и все это сгущалось в одном чувстве недоброжелательства к Царице - Александре Федоровне. Казалось Царица, Вырубова и Распутин самые ненавистные для Москвы люди. Настроение недовольства переходило и на Государя. Самарина чествовали банкетами. Резкие речи произносились против "темных сил". От официальных чествований Самарин отказался.

К негодованию за увольнение Самарина пристегивали и Джунковского. Московская аристократия не забывала своего любимца. Его выбрали в Московское дворянство, устроили банкет. К двум этим именам прибавили как пострадавшего князя Орлова. По московским рассказам Орлов да Джунковский были чуть не единственные верноподданные Государя и их то и отстранили. Слышать все это было забавно. Здесь купались в сплетнях новых мучеников и рассказывали небылицы про Петербург и двор. Многое шло от окружения Вел. Кн. Елизаветы Федоровны. Чуть что, для достоверности ссылались на Тютчеву и сестру Джунковского. Насколько это было правильна, конечно, судить было трудно, но в Царское Село, во дворец имена этих двух фрейлин уже давно были переданы. Первую соединяли с кружком Самарина, вторую с братом. Обеих же считали близкими Вел. Кн. Елизавете Федоровне.

Какую-то странную роль играл градоначальник Климович. Он хотел всем угодить, но поругивал задним числом ушедшего князя Юсупова, которого поругивали за прошлое многие и из аристократии, опять таки прибавляя, что ведь это было Петербургское.

Среди купечества выделялся определенно небольшой, но крепкий революционный центр. Он позже и показал себя. Так оппозиция сплеталась с революцией но буржуазной, купеческой. Не было только классических революционных партий. И вспоминался известный Зубатов, который давно говорил, что революцию в России сделают не революционеры, а ОБЩЕСТВЕННОСТЬ, что и произошло в феврале 1917 года. Но в те дни, про которые идет речь, это упускали из виду.

В Петербурге, благодаря отсутствию Г. Думы, было тихо. Но, побывавши в нужных местах и повидав кого надо было, я убедился, что в столице у верхов правительства шла небывалая еще по смелости политическая интрига, в которой главные роли играли: Хвостов, Белецкий, Андроников, Вырубова и Распутин. Скорый отъезд в Ставку не

позволил тогда сразу разобраться в происходившем, но было ясно, что начатая Хвостовым и Белецким интрига несет ко дворцу потоки грязи.

Поездки Государя по фронту, осмотры войск, беседы с солдатами и офицерами, не говоря уже про беседы с высшими начальствующими лицами, производили самое благоприятное впечатление на войска, поднимали их настроение, содействовали успеху войны. 21 октября это было официально засвидетельствовано Георгиевской Думой Юго-Западного фронта постановившей:

"Георгиевская Дума Юго-Западного фронта в заседании 21 октября 1915 г. сочла своим священным долгом иметь суждение о высоком значении изложенного в телеграмме Верховной Ставки от 16 октября сего года событии посещения 12 и 13 октября Его Императорским Величеством и Наследником Цесаревичем Юго-Западного фронта, при сем Георгиевская Дума усмотрела: что присутствие Государя Императора на передовых позициях вдохновило войска на новые геройские подвиги и дало им великую силу духа, что изъявив желание посетить воинскую часть, находящуюся на боевой линии и приведя таковое в исполнение Его Императорское Величество явил пример истинной военной доблести и самоотвержения, что пребывая в местах неоднократно обстреливаемых неприятельской артиллерией, Государь Император явно подвергал опасности свою драгоценную жизнь и пренебрегал опасностью, в великодушном желании выразить лично войскам свою монаршую благодарность, привет и пожелания дальнейшей боевой славы.

На основании вышеизложенного Георгиевская Дума Юго-Западного фронта единогласно постановляет: повергнуть через старейшего Георгиевского кавалера генерал-адъютанта Иванова к стопам Государя Императора всеподданнейшую просьбу: оказать обожающим Державного вождя войскам великую милость и радость, соизволив возложить на себя орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени, на основании ст. 7-й.

Постановление было подписано Председателем генерал-лейтенантом Калединым и генералами. Баташевым, Ломновским, Марковым, Ступиным, князем Барятинским, Стоговым и полковником Духониным.

Это постановление с орденом была направлено в Петербург с генералом Свиты Его Величества князем Барятинским.

25 октября Государь принял князя Барятинского в Александровском дворце, в Царском Селе, в присутствии Канцлера Императорских орденов графа Фредерикса

Князь Барятинский доложил Государю просьбу Георгиевской Думы и коленопреклоненный поднес Его Величеству - ПОСТАНОВЛЕНИЕ и ОРДЕН Св. ГЕОРГИЯ.

Государь принял Орден и послал генералу Иванову такую телеграмму:

"Сегодня Свиты моей генерал-майор князь Барятинский передал мне Орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4 степени и просьбу Георгиевской Думы Юго-Западного фронта поддержанную Вами о том, чтобы я возложил его на себя. Несказанно тронутый и обрадованный незаслуженным мною отличием, соглашаюсь носить наш высший боевой орден и от всего сердца благодарю вас всех Георгиевских Кавалеров и горячо любимые мною войска за заработанный мне их геройством и высокою доблестью белый крест."

НИКОЛАЙ

26 октября состоялось увольнение министра земледелия Кривошеина Оно сопровождалось весьма милостивым рескриптом и пожалованием Ордена Св. Александра Невского. Умный, ловкий, трудолюбивый Кривошеий занимал министерский пост более десяти лет. Ему едва ли не в большей степени, чем Столыпину, принадлежит заслуга закона 1907 года о хуторах. Его не раз считали кандидатом на пост премьера. Но, в последние месяцы он открыто стал на сторону общественности, на сторону прогрессивного блока.

На милостивый рескрипт Кривошеий ответил Государю письмом, в котором между прочим писал: ..."ведь если мне и удалось быть сколько-нибудь полезным Вам, Государь, и России, то потому только, что во всех моих начинаниях я имел великое счастье пользоваться Вашей могучей поддержкой. С нею работать было легко, а без нее ни у кого ничего не выйдет.

И за эту поддержку, и за десять незабвенных для меня лет благосклонности вашей, позвольте принести Вашему Императорскому Величеству безграничную мою благодарность, а за все, в чем не сумел оправдать Ваших ожиданий или в чем погрешил невольно - прошу Вас, Государь великодушно забыть и простить". Так писал старый умудренный опытом государственным министр, искренно оценивший все значение работы самого Государя.

Как мало походило это на речи тех кратковременных министров, которые входя впервые с докладом в государев кабинет, уже считали себя все знающими и понимающими и готовыми поучать самого Государя, забывая одно - что Он, Государь, правил Россией двадцать лет и за это время Россия развивалась и преуспевала во всех отношениях.

Увольнение Кривошеина усилило слухи о реакции и о "темных силах".

27 октября, в 11 ч. вечера Государь выехал с Наследникам в Ревель. Государя сопровождали: генерал-адъютант Фредерике, Бенкендорф, Нилов, Свиты генералы Воейков и Граббе, флигель адъютанты Вел. Кн Димитрий Павлович, Шереметьев, Дрентельн и Саблин, лейб хирург Федоров. С Наследником ехал Жильяр.

28 утром прибыли в Ревель. Встретили Морской министр Григорович местные власти, Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Канин, на которого, после смерти адмирала Эссена возлагали много надежд.

Приняв почетный караул и начальников отдельных частей, Государь начал объезд крепостных сооружений. Утро было холодное, морозное Государь внимательно осматривал все постройки, выслушивал доклады, интересовался всем, смотрел войска. Наследник, держась около Государя, вслушивался во все. На одном из укреплений полковник Дрентельн, с которым я был в добрых отношениях в течение десяти лет, отвел меня в сторону. - Ну что, - сказал он, - кивая на Воейкова, - разгоняет всех, чтобы властвовать одному. Прогнали Орлова, Джунковского. Скоро уйду и я. А дружит ваш с с. с...м Хвостовым.

И Дрентельн, находившийся в свойстве с Хвостовым и знавший его отлично, как человек, стал мне его отчитывать и доказывать, что никакого толку и добра из его назначения не выйдет. Выйдет один скандал. Этому с. с. он и руки при встрече не подаст".....

Я заступился за Воейкова доказывая, что он не при чем в назначении Хвостова, но что ему, как дворцовому коменданту, надо ладить с ним, поддерживать хорошие отношения и т. д. Дренгельн был очень настроен против А. А. Вырубовой и если не говорил, то давал понять, что он против влияния Царицы. Отъезд дальше прервал наш разговор.

Как это показательно, думал я, сидя в автомобиле. Это говорил Дрентельн, еще так недавно любимец всей царской семьи и самой Анны Александровны, участник ее вечеринок, услаждавший всех игрой на рояле. Все преходяще.

После завтрака Государь посетил транспорт "Европа" и несколько подводных лодок. Среди них были две английские, сумевшие проскользнуть в Балтийское море. Они потопили несколько германских боевых судов и пароходов. Лейтенантов английского флота Гутхорта и Кроли Государь наградил орденами Св. Георгия. Один из них только, что вернулся с моря, потопив немецкий корабль "Ундина". Рассказывали, что предварительно англичанин снял с "Ундины" маленькую собачку.

Государь много расспрашивал моряков об их действиях и видимо был очень доволен. О подвигах наших моряков писалось тогда мало. Все считалось тайной. Тут завеса тайны была приоткрыта. Геройство наших моряков и их подвиги были видны воочию. Придворный фотограф сделал много тогда снимков и был немало удивлен, что все пленки потребовал к себе Дворцовый Комендант для цензуры.

Государь осмотрел кораблестроительный завод Русско-Балтийского Общества и выразил восхищение продуктивностью его работы. Там достраивался, кажется, уже десятый во время войны миноносец. Рабочие, бывшие вплотную к Царю, приветствовали его восторженно. Не имея времени посетить завод Беккера, Государь лишь проехал тихо по его территории. Рабочие были в восторге так как Царь здоровался с ними. Посетив затем военно-морской госпиталь, Государь вернулся в поезд. После чаю, Государь принимал доклад Канина, в присутствии Григоровича. В 9 ч. вечера покинули Ревель. В 12 ч. 15 м. прибыли во Псков. В вагон Государя прошел генерал Рузский и пробыл больше часу. Это многих заинтриговало, т. к. Рузский не ладил с ген. Алексеевым. Около двух часов поезд двинулся дальше.

29 октября Государь смотрел войска Рижского укрепленного района. В 8 утра поезд остановился в Вендене. Для доклада прибыл Командующий армией ген. Горбатовский. Он был в чудном, приподнятом настроении. Ночью его войска отбили десять немецких атак. Было чему радоваться. Погода ужасная, лил дождь. Около часу прибыли в Ригу. Все как будто, замерло. Фабрики, заводы молчат. На Двине, где обычно лес мачт и труб - пусто. Только у мостов охрана на плотах бодрствует. Поезд тихо пробирается за город, за Двину. Проехали несколько сильно разрушенных домов. Подсевший в наш поезд жандармский полковник рассказывает, какое сильное, кошмарное впечатление производят появляющиеся ночью цеппелины. Зловещий шум моторов среди ночной тишины и затем взрывы бомб - действовали ошеломляюще. Сегодня утром уже был аэроплан.

Императорский поезд остановился за городом. Высоко в облаках наши аэропланы. Издали доносятся выстрелы тяжелой артиллерии. Немцы в 16 верстах по одному направлению и в 25 по другому.

Недалеко от железнодорожного полотна построено несколько Сибирских полков, стяжавших за войну вполне заслуженную славу. Некоторые части пришли из окопов. Государь беседовал с частями и горячо благодарил их, и желал успеха в борьбе с дерзким и сильным врагом. Наследник был около и жадно ловил каждое слово. В ответ Горбатовский провозгласил "ура" в честь Государя. Кричали восторженно. Посетив после смотра вторую городскую больницу, Государь отбыл из Риги.

30 числа в 2 ч. дня прибыли в Витебск. Шел дождь. Государь проехал в лагерное расположение 78 пехотной дивизии. Полки этой дивизии стяжали бессмертную славу в боях на Карпатах и в Галиции. Здесь дивизия пополнялась. Придя сюда вся дивизия вместо восемнадцати тысяч штыков насчитывала лишь девятьсот восемьдесят человек. Остальные все пали геройскою смертью храбрых. Теперь. дивизия была доведена до пятнадцати тысяч. Под проливным дождем Государь обходил полк за полком и благодарил за подвиги. Наследник храбро месил грязь около Государя, желая видеть всех. Перед прохождением полков Государь заметил группу полковых дам, мокнувших под дождем, лишь бы видеть Государя с Наследником.

Его Величество послал флигель-адъютанта пригласить дам в приготовленную для него палатку, которой не пожелал воспользоваться. На обратном пути в поезд Государь заехал в Собор. Он был переполнен народом. Стеной стоял народ на улицах, несмотря на отвратительную погоду. Энтузиазм был большой. В пять отбыли из Витебска и в 8 вернулись в Могилев. Тут стоял теплый, хороший вечер. Остались ночевать в поезде, а на следующее утро Государь с Наследником проехал во дворец.

31 числа Наследник, шаля на стуле ушиб левую руку. Появилась опухоль. Он провел беспокойную ночь и весь день 1 ноября оставался в постели. 2 числа опухоль спала, но мальчик был бледен и у Него даже было небольшое кровотечение из носа. Тем не менее, Он был днем с Государем в военном кинематографе. Показывали жизнь на фронте и действия Черноморского флота.

3 ноября день рождения Вел. Кн. Ольги Николаевны. Государь заказал молебен. Церковь была полна генералов, офицеров, солдат. К Высочайшему завтраку было приглашено больше, чем обыкновенно, офицеров.

4 ноября Наследник был в кинематографе. На экране между прочим появилось, как Он играл в саду со своей собакой Шот. Он остался очень недоволен собой. "Это очень мне не нравится, - заявил Он, - я занимаюсь здесь какими-то пируэтами. Шот и тот ведет себя умнее, чем я. Я не хочу, чтобы меня показывали в таком виде".

5 ноября приезжал с докладом Алексей Хвостов. В Свите боялись, как бы не произошло какой-либо неловкости при встрече его перед Высочайшим столом с Дрентельном. Был предупрежден Государь. Однако враги встретились спокойно, пожали друг другу руку. Государь пристально смотрел на них.

В ночь на 6 ноября Государь выехал с Наследником для осмотра войск Южного фронта. Я накануне слег в постель, простудившись еще в Ревеле. Лейб-хирург Федоров навестил меня и доложил, что я ехать не могу. Это была единственная за всю войну поездка, в которой я непосредственно не участвовал. Меня заменили мои помощники полковники Управин и Невдахов. Отличные, исполнительные, знавшие свое дело офицеры. Информацию о том, как протекала та поездка, я имел, конечно, полнейшую.

7 ноября в 11 утра Государь прибыл в Одессу, где на вокзале был встречен Великими Князьями Кириллом и Борисом Владимировичами. Приняв почетный караул и начальство, Государь с Наследником в открытом автомобиле поехал в собор. Народ, учащиеся заполняли улицы. Играла музыка, с тротуаров неслись комплименты по адресу Наследника. После молебна архиепископ Назарий благословил Государя иконой Касперовской Божией Матери и Государь проехал в порт. Государь посетил крейсер "Прут", который был оборудован из затонувшего в марте 1915 г. турецкого крейсера "Меджидие", посетил госпитальное судно "Экватор" и транспорт "Руслан".

После завтрака состоялся смотр на лагерном поле войскам из армии ген. Щербачева. Было собрано до 25.000. Государь объезжал войска верхом, Наследник же в автомобиле с министром Двора. При прохождении казаков во главе их проходил впервые походный атаман Вел. Кн. Борис Владимирович. Его прекрасный рыжий конь обращал на себя всеобщее внимание. Государь любил выдвигать Великих Князей, тогда как прежний Верховный Главнокомандующий их старался держать в тени. Иногда даже незаслуженно третировал.

В Одессе Государь покончил с вопросом о десанте против Турции. Предполагалась высадка целой армии в Румынии, поход на Юг, захват проливов, занятие Константинополя. Кое-кто обсуждал даже вопрос какая часть, моряки или нет, войдет первой в Царь-Град. Это была идея морских кругов, к которой сумели привлечь и Государя. Была создана Отдельная армия, командующим которой в октябре был назначен Щербачев, а начальником штаба ему Головин.

Оба генерала, перед поездкой Государя в Одессу, были вызваны в Ставку, где Алексеев и посвятил их в план проектируемого десанта. Сам он как будто был против него. Щербачев и Головин высказались категорически против десанта, считая его настоящей военной авантюрой. С ними согласился и Алексеев. Было решено, что в Одессе Щербачев доложит Государю свое мнение и постарается убедить Государя отказаться от десанта, Алексеев же обещал поддержать Щербачева.

В 4 ч. Государь принял Щербачева, который в откровенном подробном докладе доказал Его Величеству всю неприемлемость выработанного плана, всю, его неосуществимость и опасность. И Щербачев своею честною прямотою переубедил Государя. Перед обедом Щербачев был приглашен к Государю. Государь поблагодарил его за высказанную ему открыто правду относительно десанта. "Вы убедили меня, - сказал Государь, - Я отменю десант. Все дальнейшие приготовления должны продолжаться, но уже чисто с демонстративными целями. Я особенно ценю вас за то, что вы высказали свою точку зрения, не задумываясь над тем, понравится ли она мне или нет." И Государь поздравил Щербачева генерал-адъютантом, поцеловал его и вручил ему генерал-адъютантские погоны и аксельбанты.

Тут же Государь предложил Щербачеву снять китель и приказал камердинеру надеть генералу погоны с вензелями и желтые аксельбанты.

8-го ноября утром Государь смотрел корпус войск недалеко от станции Бремеевки и остался очень доволен и видом, и подготовкой того корпуса, насчитывавшего до 20 тысяч. В 2 часа уже был смотр дивизия в Тирасполе, после чего поезд направился к границе Румынии и заночевал на станции Кульмской.

9-го ноября, в 9 ч. утра, императорский поезд прибыл в город Рени, на юге границы с Румынией. Рени небольшой городок Измаилского уезда Бессарабской губернии утонул в садиках на левом, высоком берегу Дуная, верстах в 70 от моря. Ниже его, на том же берегу, верстах в 40 - город Измаил, откуда начинается Килийский рукав дельты Дуная, ниже - поселки: Килия и Вильково и, наконец, море. Весь этот берег - южная часть нашей границы с Румынией. Верстах в 18 ниже Рени - Ферапонтов монастырь, где, на берегу, памятник - там, при Николае I-м состоялась переправа русских войск через Дунай в войну с турками. Теперь, в 1915 г., тут была построена дамба и наведен понтонный мост на ту сторону, где, выше города Исакча, была построена пристань. Это на случай нашего наступления на Турцию.

Дунай у Рени широк и величественен, мутно-желтого цвета. На противоположной стороне сперва обширные заросли камыша - так называемые плавни, а потом уже вдали, твердый берег, Добруджа. Видны контуры ее высот.

В Рени, по инициативе морских кругов, была устроена так называемая "Экспедиция особого назначения на Дунае", своеобразная организация из разного рода войск, чинов и учреждений, во главе которого стоял капитан 1-го ранга, флигель-адъютант Веселкин, энергичный и неглупый, человек, умевший выпить и пожить, большой весельчак и хороший рассказчик анекдотов. Его знал и любил Государь и назвал толстяком. Он состоял в каком-то подчинении у ближайшего командующего армией, но вел себя самостоятельно и прославился лютой борьбой с министерством иностранных дел и его представителем в Румынии.

Экспедиция имела назначением снабжать Сербию необходимыми жизненными и военными запасами, но через нее приходило и к нам кое-что существенное из Греции. Экспедиция состояла из 3 пассажирских и 11 буксирных пароходов, 130 больших шаланд, 15 брандеров с большим штатом чинов разных специальностей, солдат и офицеров. В нее входили и возводимые невдалеке укрепления для защиты реки Прута.

У Веселкина было три помощника, а адъютантом состоял лейтенант Самарский, которого Государь знал по службе его в Балтийском флоте. Тоже большой весельчак, нарядный, как все моряки, офицер, победитель сердец дамского общества Рени. Веселкин встретил Государя на предыдущей станции Траянов Вал.

"Здравствуйте мой наместник на Дунае", пошутил Государь, приняв рапорт Веселкина. До Рени Веселкин успел сделать весь доклад. Миссия его была сложная и деликатная. На этой-то почве у него и происходили недоразумения с нашими дипломатами.

В Рени Государь проехал в собор. Встреча была восторженная, собор полон народа. За день до приезда Государя Веселкин обратился в местную городскую думу, созвал туда каких-то представителей населения всех национальностей и объявил им о предстоящем высочайшем приезде и о том, что он вверяет охрану Его Величества в их лице местному населению, но что на них падет и вся ответственность за благополучное пребывание Государя в Рени.

Польщенные таким доверием, представители начали такую работу, каждый по своей национальности и, особенно евреи, какой, пожалуй, не проделала бы никакая полиция. В городке не осталось ни одного невыясненного, ни одного непроверенного обывателя. Мой помощник, вернувшись из той командировки, занятно рассказывал мне, как работали разные Мовши и Янкели в качестве начальников охранных участков. Лучше трудно было работать.

Из собора Государь проехал в штаб Веселкина, где, в устроенной Веселкиным, церкви отслушал краткий молебен. Государь смотрел затем, как были помещены те два чудных образа в киотах, которые Их Величества пожертвовали туда, выслушав в Царском Селе доклад Веселкина, как он устраивает новую в Рени церковь для военных.

Про эту отзывчивость Их Величеств на все, что касалось веры и Церкви, у нас не писалось. О ней мало кто знал, а она была безгранична. Веселкин не пропустил обратить внимание Государя и на то, что под одной крышей с этой православной церковью помещалась и католическая часовня. На изумление Государя, верный себе Веселкин, доложил, что он сторонник объединения церквей.

Государь посетил лазарет, произвел смотр частям Экспедиции и 3-ей стрелковой Туркестанской бригаде и был восхищен ее великолепным видом. "Как гвардия", сказал Государь. Перед завтраком состоялось представление предназначенных к наградам. Подойдя к очень почтенному ротмистру пограничной стражи, Фоссу, Государь спросил:

"Сколько вы лет ротмистром?"

"Двенадцать лет, Ваше Императорское Величество", ответил тот.

"Нахожу это вполне достаточным", заметил Государь, "Поздравляю вас подполковником".

Иеромонаху Экспедиции Государь пожаловал орден Св. Анны 3 степени. Едва ли кто был тогда счастливее его.

Завтракал Государь в штабе, на пароходе "Русь". Гвоздем завтрака были пельмени. Государю их подавали три раза. И хозяева, и повар были польщены и горды. С разрешения Государя, Наследнику было предложено пиво. На вопрос Веселкина, понравилось ли пиво, Наследник ответил серьезно:

"Ничего себе, пить можно".

После завтрака Государь с Наследником объехал строившиеся укрепления. В двух верстах выше Рени в Дунай впадает Прут, по которому на Север и идет наша граница с Румынией. У слияния рек - деревня Джурджелеты, у которой строилась батарея с крепостными орудиями. Тут остановился Государь. Впереди, за долиной Прута, виднелся Галац, на левом берегу Дуная. Около него Дунай делает поворот, он течет к нему с Юга, а от него поворачивает на Восток. В луку, образуемую рекой против Галаца, на правом берегу, подошел отрог Добруджи, высота с седловиной, которую русские и прозвали "Седлом".

Государь засмотрелся на Дунай, на "Седло", на Галац. Дунай близок русскому сердцу. Здесь когда-то вершил свои подвиги Святослав Киевский. Здесь гремели Суворов Рымникский и Румянцев Задунайский. Здесь покрыли себя славою русские, сражаясь за освобождение Болгарии. Той самой Болгарии, которая шла теперь против нас, благодаря чему и приходилось строить и эти самые укрепления. И через год с небольшим, с высоты ,,Седла", на которую смотрел Государь, немецкая артиллерия обстреливала наш Рени и ее заставили замолчать те самые укрепления, которые осматривал теперь Государь.

Государь беседовал с артиллеристами, устанавливавшими платформу, разговаривал с работавшими. Он интересовался всем.

Государь снялся с чинами Экспедиции. Много беседовал с ними. При обратном проезде на вокзал, народ бежал за царским автомобилем. Молдаване вставали на колени. Евреи были в особой экзальтации. На вокзале Государь принял депутацию от румынских скопцов, из пяти человек. Они поднесли кулич и икону. Крайне серьезный по осмотру день прошел как-то проще и веселее. Причиной этому был морской элемент. Это секрет моряков и их службы. А Веселкин был типичный шикарный морской офицер.

К ночи императорский поезд двинулся дальше в путь. Ехали всю ночь и в 10 ч. утра 10-го ноября прибыли в Балту.

Балта уездный город Подольской губернии на севере нашей границы с Румынией, верстах в 50 к востоку от Прута и верстах в 250 севернее Рени.

Государь смотрел Кавказскую кавалерийскую дивизию, в которой был и Его Величества Нижегородский драгунский полк Государь был в форме полка. Дивизия представилась великолепно. После прохождения Государь разговаривал с каждым полком особо. Вахмистр 1-го эскадрона Нижегородского полка рапортовал Его Величеству, а вахмистр 1-го эскадрона Тверского полка рапортовал Наследнику, как шефу полка.

Этот вахмистр - Ковун получил за войну четыре Георгиевских солдатских креста, а на персидском фронте заработал три Георгиевских медали. Государь благодарил полки поотдельно, а на прощанье особенно задушевно сказал им всем: "Еще раз, от всего моего сердца, мое сердечное спасибо вам, мои богатыри." Ответ: "Рады стараться" слился с криками ура, а ура полков подхватил народ. Кричало все поле. Когда автомобили тронулись, народ бросился за ними. Полки, оставив строй, понеслись по обе стороны автомобилей. Они обогнали их, выстроились у станции и еще раз проводили Государя восторженным ура. Было уже поздно. Очень холодно. Но настроение у всех было горячее. Смотр и вся встреча Государя произвели на всех большое и великолепное впечатление. Все очевидцы этого смотра говорили, что по задушевности и экстазу это было нечто исключительное.

Утром 11-го Государь прибыл в Херсон. На вокзале многочисленные депутации. От населения поднесли 33.212 руб. 80 коп. на нужды войны. И тут восторг и энтузиазм при виде Наследника. Посетив собор, Государь смотрел войска, а через два с половиною часа был уже в Николаеве, где также смотрел войска и остался очень доволен. Вечером выехали на Север, ночью 13-го вернулись в Могилев, а утром 14-го Государь переехал во дворец. Государь был очень доволен результатом объезда войск. На всем длинном фронте от Ревеля до Черного моря войска пополнились и вновь представляли грозную силу. Вид людей был великолепен, настроение не оставляло желать лучшего. Государь осведомил о таком впечатлении генерала Алексеева. Наш летописец ген. Дубенский повествовал о том горячо всем, кому мог.

17-го ноября Государь выехал в Царское Село, куда прибыл 18-го. Как не любил Государь этого возвращения в тыл после здорового бодрого фронта.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Октябрь и ноябрь 1915 года. - Состояние здоровья Императрицы. - Министр Алексей Хвостов и его интриги. - План совместной работы с Распутиным. - Опека Распутина. - Прием просителей у Распутина. - Два "Дела", возбужденных против Распутина. - Проект удаления Распутина из Петербурга. - Вырубова и Распутин обошли Хвостова с Белецким. - Распутин и Андроников. - Полковник Коммисаров и Распутин. - Спекуляция Распутиным перед Их Величествами. - А. А. Вырубова и ее роль. - Отношение к Распутину ген. Воейкова. - План Хвостова удаления меня в Астрахань. - Почетное назначение. - Мой отказ от почетного назначения. - Выезд Государя в Ставку 24 ноября. - Георгиевский праздник. - Н. П. Саблин. Назначение полковника Дрентельна командиром Преображенского полка. - Полковник Нарышкин.

Государыня чувствовала себя очень нехорошо. Доктор Боткин вновь находил расширение сердца и все укладывал Ее Величество в постель. Царица не соглашалась и, когда кто-нибудь говорил, что у нее нервы - сердилась. Но два последних месяца она больше, чем когда либо, была подвержена внушениям на расстояние со стороны Распутина, который действовал через Вырубову, как медиумом. Сама того не замечая, Царица ловко была вовлечена в сеть политических интриг, в которых главную роль играли Хвостов, Белецкий и Андроников. Они эксплуатировали Вырубову и Распутина, Это горение в интриге не могло не отозваться на нервах Царицы.

Разыгрывался второй акт пьесы "Хвостовщина", первое действие которой закончилось назначением Хвостова и Белецкого на высокие посты. Как уже было сказано, через два дня после их назначения, 28 сентября, в Петербург вернулся из Сибири Распутин. Находясь там, он телеграммами внушал то, чего добивались в Петербурге через Вырубову, Хвостов, Белецкий и Андроников. Вырубова действовала только по внушению Распутина. Против его воли она никогда не шла. Она в полном смысле была его медиум.

Теперь, с приездом Распутина, случилось то, чего еще не случалось на верхах русской бюрократии. Хвостов и Белецкий цинично откровенно вошли с Распутиным в совершенно определенные договорные отношения о совместной работе. Он должен был поддерживать надуманные ими планы, внушать их во дворце, Вырубова же и Андроников должны были содействовать этой работе. Впервые два члена правительства, как бы фактически, официозно, признали персону Распутина и его влияние.

Сейчас же, после возвращения Распутина, у Андроникова состоялся обед, на котором были: Хвостов, Белецкий, Распутин и сам Андроников. Распутину был предложен следующий план. Его обещали, прежде всего, охранять. Ему обещали поддерживать его перед Их Величествами, как человека полезного, богобоязненного, любящего беззаветно Царя и Родину и думающего только о том, как бы принести им пользу, помочь им.

Ему обещали регулярную денежную поддержку и исполнение его просьб. Ему обещали провести на пост Обер-прокурора Синода человека, который бы хорошо относился к нему и исполнял его пожелания относительно духовенства. Уже подготовленный отчасти письмами Вырубовой в Покровское, Распутин понял всю выгоду нового положения. Он пошел на соглашение.

Но в нем сразу же явилась та солидная, серьёзная самоуверенность, которая дается важностью занимаемого места и положения. Его союза искали министры и ничего за это не требовали, кроме поддержки там, на высоком месте, о чем даже не говорилось, настолько это было понятно само по себе. И началась работа.

Около Распутина была усилена охрана его. Хвостов и Белецкий цинично льстили Распутину и Вырубовой. Они расхваливали Распутина Анне Александровне во всех отношениях. Хвостов доложил Государю, что познакомился с Распутиным и находит его человеком религиозным, умным и крепкой нравственности. Все то нехорошее, что делает Распутин, является результатом нехорошего влияния дурных людей. И от этих-то дурных людей Хвостов и Белецкий теперь и будут оберегать его. Не будет скандалов, не будет пищи для газет. Так докладывал министр внутренних дел Государю, так рассказывала Царице А. А. Вырубова. Наконец-то нашелся министр, который понял Григория Ефимовича и знает, как надо вести его. Так казалось.

Распутину давали деньги на обычное проживание через Андроникова. На экстраординарные расходы давал Белецкий. Андроников виделся с Распутиным ежедневно. Это был (в теории Хвостов - Белецкий) гувернер "Старца". Он должен был принимать от Распутина все поступающие к нему просьбы, письма, разбираться в них и передавать Хвостову с Белецким. Но вся эта затея не удалась с самого же начала. В квартире Распутина (Гороховая, 64), в его приемной, с утра толпилось много народа. Люди всяких званий. Больше всего дам. Бывали священники, иногда даже офицеры, очень молодые. Много несчастных.

Распутин выходил в приемную и обходил просителей. Расспрашивал, давал советы, принимал письменные просьбы, все очень участливо, внимательно. Иногда шарил у себя в карманах и совал просительнице деньги. Одна интеллигентная женщина жаловалась, что муж убит, пенсии еще не вышло, а жить не на что. Помогите, не знаю, что делать. Распутин зорко смотрит на нее. Треплет свою бороду. Быстро оборачивается, окидывает взглядом просителей и, хорошо одетого господина, говорит: "У тебя деньги ведь есть, дай мне". Тот вынимает из бокового кармана бумажник и подает что-то Распутину. Посмотрев, Распутин берет просительницу за плечи. "Ну, пойдем". Проводит ее до выходных дверей. "На, бери, голубушка, Господь с тобой." Выйдя на лестницу и, посмотрев что сунул ей Распутин смятым, она насчитала пятьсот рублей.

Некоторым он давал записки к разным министрам. На восьмушке простой бумаги он ставил сверху крест. Затем следовало: "Милой, дорогой, сделай ей, что просит. Несчастна. Григорий". Или: "Прими, выслушай. Бедная. Григорий". Все изображалось страшными каракулями и безграмотно.

Одному было написано: "Милой, дорогой, прими его. Хороший парень. Григорий".

Некоторых дам принимал особо, в маленькой комнатке с диваном. Иногда просительница выскакивала оттуда раскрасневшись и растрепанной. Некоторых, по серьезным делам, принимал по сговору, в назначенный час. Но это устраивалось обыкновенно через его доверенное лицо "Акилину". Акилина уговаривалась, сколько надо заплатить. Она же была шпионка, приставленная А. И. Гучковым следить за всем, что делается у Распутина.

Ее умно просунули, как сестру милосердия массировать Императрицу. Устроила, конечно, Вырубова.

Некоторые лица, получив такую писульку, исполняли просьбу и даже сообщали о том по телефону на квартиру Распутина. Распутин бывал очень доволен. Некоторые рвали послание и отказывали в просьбе. Об этом просители, обычно, сами жаловались "Старцу". Тот бросал обычно: "Ишь ты, паря, какой строгий. Строгий!" Это было все; но, при случае, он говорил про такого нелюбезного человека: "Недобрый он, не добрый!"

Такой установившийся уже порядок на Гороховой совершенно парализовал гувернерство Андроникова, которым хотели обуздать Распутина. Кроме того, он сам иногда, невзначай приезжал к Хвостову или Белецкому на службу, что уже совсем не устраивало тех, так как они вообще хотели скрыть свою дружбу с Распутиным. Белецкий долго скрывал это даже от своей жены. Белецкий придумал держать "Старца" в руках двумя, начатыми против него дознаниями. Дознаниями, которые, при их естественном ходе, могли совершенно скомпрометировать, если не потопить Распутина.

Еще летом того года, проезжая на пароходе по Тоболу, в сопровождении агентов, Распутин напился пьян, наскандалил, оскорбил лакея и, вообще, вел себя настолько неприлично и буйно, что, по распоряжению капитана парохода, был высажен на берег. Пострадавший же лакей подал на него жалобу. Началось "дело". Законченное "дело" попало в руки губернатора Станкевича, а тот препроводил его министру внутренних дел - ныне Хвостову.

Второе "дело" возникло тоже в Сибири летом. В пьяном виде Распутин позволил себе непристойно выразиться про Императрицу и про одну из Великих Княжен. Началось "дело" об оскорблении Величества. Это дознание производилось в Тобольском жандармском управлении и было представлено по начальству в Петербург с весьма нехорошей для Распутина аттестацией. Оно попало в руки Белецкого. Хвостов и Белецкий, вместо того, чтобы дать "делам" законный ход, задержали их и, имея их в руках, решили держать ими в руках самого Распутина. Белецкий мягко, но серьёзно, сообщил о "делах" Распутину. Тот струсил и просил не говорить о них даже и Аннушке. Но Хвостов и Белецкий, конечно, осведомили о них А. А. Вырубову и разыграли перед ней доброжелателей "Старца", которые постараются выручить его из "грязной истории". Та, конечно, передала обо всем Царице. Распутин сжался и стал побаиваться и Хвостова, и Белецкого. Про первого он сказал одному своему приятелю: "Толстый-то ненадежен". Про Белецкого же выразился: "Уж больно много знает!"

Думая, что Распутин уже у них в руках, Хвостов и Белецкий надумали удалить на некоторое время Распутина из Петербурга для посещения святых мест и, прежде всего Верхотурьевского монастыря. В качестве компаньона и руководителя решили дать ему его приятеля игумена Тюменского монастыря иеромонаха Мартемиана. Тот любил выпить, и был лично известен Хвостову по совместной службе в Вологодской губернии. Хвостов был уверен, что Мартемиан сумеет устроить интересное для Распутина путешествие, споить его и задержать долго вне столицы. Деньги же на поездку дадут Мартемиану. Игумена вызвали телеграммой в Петербург.

Этот план должны были поддержать находившиеся в Петербурге Тобольский епископ Варнава и архимандрит Тобольский Августин, оба приятели Распутина, простые люди. Они жили в квартире Андроникова, из любезности князя. Их убедили в полезности проектируемой поездки, и они обещали уговорить Распутина. Приехавший Мартемиан остановился также у Андроникова. У нас в доме острили, что у Андроникова целый монастырь. Когда приехал Мартемиан стали проводить план. Хвостов лично занялся Мартемианом. Варнаву, Августина, Мартемиана хорошо одарили деньгами. Получил хорошую сумму и Андроников за издержки гостившего у него духовенства. Распутин поддавался туго. Его задобрили тем, что Хвостов провел назначение в Самару его недруга, Тобольского губернатора Станкевича, а в Тобольск был назначен из Перми Ордовский-Танаевский, которого любил почему-то Распутин и за которого неофициально хлопотала Вырубова.

Распутин как будто соглашался на отъезд. С ним толковали о святых местах. А. А. Вырубова ничего положительно не говорила. Тогда был сделан решительный шаг. Белецкий свез на квартиру Вырубовой оба "дознания" про Распутина и, как доказательство расположения со стороны Хвостова и его, Белецкого, вручил дознания, подарил А. А. Вырубовой, прося доложить о том во дворце. Он подтвердил, что "дела" надо считать окончательно ликвидированными. Вырубова благодарила.

С этого момента вся обстановка изменилась. Распутин как бы вырос. Он заявил категорически, что никуда из Петербурга не поедет. А. А. Вырубова уклонилась от каких либо па этому вопросу объяснений. Хитрый мужик провел министра и его помощника. Андроников заливался мелким смехом, как опростоволосились министры. Духовенство уехало с его гостеприимной квартиры. А Хвостов, много позже, рассказывал мне, что та поездка была задумана им с целью сбросить Распутина с площадки поезда. Это должен был проделать игумен Мартемиан, которого даже сделали архимандритом. На что все испортил Белецкий, который выведал у пьяного Мартемиана весь этот замысел и расстроил всю поездку. "Конечно он, Белецкий, перехитрил меня. Я оказался младенцем", прибавлял Хвостов.

Я лично в этот замысел Хвостова не верю. Тогда он эксплуатировал во всю Распутина в своих личных интересах.

Вырвав оба "дознания" из рук властей, Распутин стал смелее. Ведь его силу признал воочию сам министр. Он стал наглее. Он уже не желал ни руководства, ни контроля со стороны Андроникова. Он даже повздорил с князем из-за денег. Не удовлетворял его князь и относительно кутежей, ресторанов и женщин. В этом отношении он был человек скромной жизни и к тому же антифеминист.

Эту сторону жизни Распутина он порицал и открыто говорил о его безобразиях А. А. Вырубовой. Распутина это злило. Кроме того, он не встречал со стороны князя того раболепства, которым его дарили Хвостов, Белецкий и многие другие. Князь все-таки держался с ним настоящим, хотя может быть и скверным, но барином. Князь тяготил мужика, и Распутин хотел от него отделаться. Лишним сделался Андроников и для Хвостова. Он успешно сыграл свою роль в его сближении со "Старцем" и Вырубовой и более не был нужен. К тому же он, князь, компрометировал сваею близостью министра в Петербурге. Шокировал министра в политических кругах. Надо было заменить князя кем-то другим. Выход нашел все тот же "Степан", как называли обычно Белецкого.

По предложению Белецкого в Петербург был вызван из провинции легендарный жандармский полковник Комиссаров, гремевший в столице еще во время первой революции, как офицер Петербургского Охранного отделения. Он был назначен охранять Распутина от всяких на него покушений, быть его постоянным компаньоном и собутыльником. Комиссаров был дружен с Белецким, предан ему и обязан ему многим по службе в прошлом.

На него Белецкий мог вполне положиться. Пить же, дебоширить с женщинами он мог как никто и в этом отношении являлся лучшим компаньоном для Распутина. А. А. Вырубовой было рассказано обо всех замечательных качествах Комиссарова, она осведомила о новом плане Императрицу, Хвостов же сделал доклад Государю, изобразив дело так, что при новой комбинации "Старец" будет и охранен, и огражден от всех дурных извне на него влияний. Хвостов и Белецкий только поднялись в глазах Их Величеств от такой заботы об их друге и молитвеннике.

Началось последнее действие пьесы. Комиссаров - высокий, здоровый мужчина, с красным лицом и рыжей бородой - настоящий Стенька Разин, начал с того, что подстерег на павильоне, приехавшую в Петербург, Вырубову и, разодетый в парадную форму, представился ей, отрапортовав, кто он и для чего, и к кому назначен. Эффект и смущение Вырубовой были безграничны. Остроумия Комиссарову занимать не приходилось. Распутин разъезжал в казенном автомобиле в сопровождении Комиссарова, который был произведен в генералы, но переоделся в статский костюм. Комиссарова, по прежней службе в Петербурге хорошо знали все рестораны и ночные увеселительные заведения. Теперь он являлся туда с Распутиным, как лицо официальное. Он командовал. Им отводились укромные кабинеты. Там и проводили время. Для ужинов же и деловых разговоров с Хвостовым и Белецким была нанята конспиративная квартира. Там сговаривались, как действовать.

Хвостов и Белецкий, пользуясь Вырубовой, доводили до сведения дворца все, что им было нужно и в каком им было угодно свете. В то время как Хвостов действовал путем официальных докладов Государю, Белецкий делал доклады Вырубовой для передачи сведений Императрице, дабы склонить ее, предварительно, на сторону Хвостова. Белецкий приносил все те сведения, которые могли опорочить неугодных, вредных для компании лиц. Приносились сведения, касающиеся и Великих Князей. Читались перлюстрированные письма. Вырубовой вручались заметки, конспекты, о чем надо доложить Императрице. У Анны Александровны образовалась своеобразная кухня сыска по интригам против разных лиц, кого новый министр считал нужным валить, устранить от центра. Все это Вырубова докладывала Царице. Более сильных интриг, чем развели тогда около дворца Хвостов, Белецкий и Вырубова, никто не разводил ни до, ни после. В глазах Вырубовой Белецкий, с его вкрадчивым, бархатным голосом, вырос, как лицо все и вся знающее. Казалось, что при нем и безопасность Распутина, и безопасность Царской семьи, а стало быть и России, обеспечены лучше, чем когда либо.

Белецкий был официально принят Императрицей, удостоился беседы и благодарности за заботы о Распутине. Казалось, положение Хвостова и Белецкого прочно, как гранит. И, в упрочении этого положения, Вырубова сыграла едва ли не самую большую роль, хотя и в качестве передатчицы сведений.

Существует весьма распространенное мнение, что Анна Александровна была не умная женщина. Многие выражались даже более просто и категорически. Это далеко не так. Она не блистала особым умом, но она не была и "глупая" женщина, как она называет себя кокетливо в своих воспоминаниях. Чтобы удержаться в фаворе у Их Величеств в течение двенадцати лет, удержаться под напором всеобщей ненависти и, временами, среди чисто женских недоразумений на почве ревности, надо было иметь что либо в голове. И Вырубова это "что-то" имела. Ее же святые глаза, наивная улыбка и, казавшийся искренним, тон, помогали ей в ее карьере около Их Величеств.

Не надо забывать и того, что за нею стоял ее отец - мудрый и умный Танеев. В описываемую эпоху Вырубова втянулась в политическую интригу, показала вкус к ней. Новые друзья, конечно, окручивали ее, как хотели и доводили до сведения дворца все, что находили нужным. По моменту интриговали против Горемыкина, проводя на его место самого Хвостова. Интриговали против министра финансов Барка, продвигая на его место "своего" человека графа Татищева из Москвы.

Все эти интриги расшифровывались в Петербурге довольно легко. Этим усердно занимался Андроников, которого Хвостов стал отстранять и отношения с которым становились все более и более натянутыми. Просачивалось в публику и все, что делалось около Распутина. Слухи проходили в редакции газет, муссировались, проходили в разные круги общества, до военных включительно. Сплетни кончались скабрезными намеками на дворец. Только влиянием во дворце и объясняли тот сплошной политический скандал, что разыгрывался Хвостовым.

О многом из рассказанного я докладывал генералу Воейкову. Воейков всей душой ненавидел Распутина и видел весь вред, им приносимый. Он неоднократно имел крупный разговор о нем с Вырубовой, которая была подругой его жены. Однажды Вырубова, разобиженная, передала разговор Царице и Царица пожаловалась даже Государю и несколько изменилась к Воейкову. Вырубова осведомила Белецкого. Друзья поняли, что в этом есть участие и генерала Спиридовича и стали придумывать комбинацию, как бы дать ему повышение, но удалить из Царского Села. Было использовано во вред мое новое семейное положение. В ноябре я женился вторым браком на москвичке М. А. М., урожденной Т. (После революции, в Париже, мы развелись и я женился в третий раз на дочери генерала Гескета - Нине Александровне).

В то время думали сменить Петроградского, градоначальника. Меня называли как кандидата. Хвостов личным докладом отстранил эту мою кандидатуру. Князь Оболенский остался на своем месте. Мне же Белецкий, по поручению Хвостова, предложил пост Астраханского губернатора и Атамана Астраханского казачьего войска. С назначением так спешили, что мне на квартиру были доставлены из министерства некоторые "дела" по Астрахани, особенно интересовавшие тогда министра. Я на все уговоры Белецкого отвечал, что я ничего не ищу и очень доволен моим положением при Государе. Но делавшееся мне предложение было настолько лестно для молодого генерала, что Белецкий с Хвостовым не оставили своего намерения убедить меня принять предложение, Царице же, через Вырубову, было доложено, что я настраиваю Воейкова на Хвостова, что Царица и сообщила Государю.

24-го ноября Государь выехал в Ставку с Наследником. На другой день прибыли в Могилев.

В тот же день генерал Воейков пригласил меня и сообщил мне, что телеграммой на его имя министр Внутренних дел предлагает мне пост Астраханского губернатора, который совмещаете с должностью Атамана Астраханского казачьего Войска. Генерал поздравлял меня, но я благодарил и просил ответить, что я не принимаю предлагаемого назначения. Генерал убеждал меня подумать хорошо, так как делаемое мне предложение очень лестно и просил зайти с окончательным ответом на следующий день утром. Утром я подтвердил мой отказ, и генерал послал соответствующую телеграмму в Петербург. Там были удивлены и Белецкий снова предупредил Вырубову для передачи Императрице, что я порчу отношения генерала Воейкова и Хвостова, что вредит делу. Царица письмом в Ставку предупредила о том Государя и просила не назначать меня Петербургским градоначальником. Для меня лично это вышло к лучшему.

26-го ноября день Св. Великомученика и Победоносца Георгия, патрона нашего ордена "За Храбрость", был отпразднован в Ставке величественно. В Ставку были вызваны Георгиевские кавалеры по офицеру и по два солдата из каждого корпуса. Также и от флота. В десять утра Георгиевские кавалеры были построены перед дворцом. На правом фланге стоял В. Кн. Борис Владимирович. Государь с Наследником обошел кавалеров, здоровался и поздравил с праздником. Отслужили молебен. Прошли церемониальным маршем. Государь благодарил отдельно офицеров и солдат. Алексеев провозгласил "Ура" Державному Вождю Русской Армии и Георгиевскому кавалеру! Затем была обедня и завтраки. Государь пришел в столовую солдат кавалеров и выпил за их здоровье квасом. После же завтрака офицеров, на котором было 170 человек, и сам Государь, Его Величество обошел офицеров и разговаривал буквально с каждым. Это заняло полтора часа и произвело на всех огромное впечатление. Когда же, после обхода, Государь поздравил кавалеров с производством в следующий чин, энтузиазм прорвался в криках ура и достиг апогея.

Праздник храбрых вселял глубокую веру в победоносный конец войны. На душе было бодро и весело. Но пришедшие газеты влили ложку дегтя в бочку меда. В "Биржевых Ведомостях" была помещена статья Пругавина - "Книга Илиодора". Говорилось о его книге "Святой черт", каковым именем Илиодор прозвал своего бывшего друга, Распутина. И сердце сжималось за тыл, за все то, что происходило в Петрограде около Хвостова, Белецкого, Распутина с Комиссаровым.

27-го ноября Ставку покинул, уехав в Одессу, флигель-адъютант Ник. Павл. Саблин. Его назначили командиром одного из батальонов Гвардейского экипажа. После Вырубовой Саблин был самым близким лицом к Царской Семье. Государыня считала его самым верным и самым преданным другом Государя и всей Семьи. "Он наш", говорила не раз Государыня в кругу близких людей. Мужу же она писала: "Его жизнь так слилась с нашей за все эти долгие годы, когда он разделял с нами наши радости и горести, что он вполне наш и мы для него самые близкие и дорогие". И Государыня очень жалела, что Саблин покидает Ставку, и что Государь лишается его общества. Около этого времени Государыня составила список, кого она считала "нашими" и "НЕ нашими." Был в числе наших и адмирал Веселкин. Но когда Царица узнала, как он неодобрительно относится к "Старцу", он был вычеркнут из "наших". Один из камердинеров не преминул предупредить о том Веселкина письмом.

28-го ноября полковник А. А. Дрентельн, исполнявший, после ухода князя Орлова его обязанности по Военно-походной канцелярии Его Величества, был назначен командиром 7-го Лейб-Гв. Преображенского полка с производством в генерал-майоры и с назначением в Свиту Его Величества. Назначение из ряда вон выходящее по почету; милость большая, и в то же время удаление от Государя.

Умный, образованный, тактичный едва ли не единственный около Государя из свиты человек, который разбирался в политических событиях государственной важности, он десять лет нес на себе всю тяжесть работы по Военно-походной канцелярии, так как Орлов работать не любил. С Дрентельном Государь любил говорить. С ним можно было говорить. Ему прочили широкую будущность около Государя. Он мог быть действительным воспитателем Наследника. Десять лет служил при Государе, долгое время пользовался расположением Царицы. Дружил одно время с А. А. Вырубовой. Вместе увлекались музыкой.

В свое время его познакомили с Распутиным, но Дрентельн не пришел от него в восторг и не подружился с ним. В последние же годы считал Распутина несчастьем для России, для Царской Семьи. Этого было достаточно, чтобы Царица стала причислять Дрентельна к тем, кто шел против нее. Понимая, что положение его становится неустойчивым, он принял новое назначение с радостью. Уход Дрентельна явился потерей для дела Военно-походной канцелярии. Начальствовать стал причисленный к ней полковник Кирилл Нарышкин, один из друзей детства Государя, человек бесцветный, скромного ума, со странностями. Вегетарианец. Но он был сын гофмейстерины Елизаветы Алексеевны Нарышкиной.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Декабрь 1915 года. - Смерть фрейлины Софьи Ивановны Орбельяни. - Выезд Государя из Ставки на фронт. - Болезнь Наследника. Возвращение в Царское Село. - Распутин и выздоровление Наследника. - Вера в молитвы Распутина. Поездка с Кеграсом на автомобильных санях. - Посещение меня революционером Бурцевым. Выезд в Ставку 12го декабря. - Смотр Гвардии при ст. Черный Остров. - Смотр Гвардии около Волочиска и Подволочиска. - Возвращение в Могилев. - Приезд 28-го декабря Белецкого и его доклад. - Дело фрейлины М. А. Васильчиковой. Ее письма приезд, сплетни, высылка. Выезд Государя на фронт 19-го декабря. Смотр у ст. Замирье. - Генерал Куропаткин. - Государь подтверждает, что сказал в день объявления войны. - Смотры гренадерским частям. - Царь в землянках. Смотры Архангелогородскому и Вологодскому полкам. - Смотр у дер. Новоселки. Смотр у дер. Уши. - Смотр у ст. Вилейки. - Возвращение 24-го декабря в Царское Село. - Награждение меня орденом Св. Станислава 1-ой степени. - Сплетни в Петрограде. Родзянко, Сазонов и Хвостов. - Отъезд 30-го декабря в Ставку. Приказ по Армии и Флоту 31-го декабря 1915 г. - Ночь под Новый, 1916 год. Встреча 1916 года у меня в номере.

1-го декабря, в Царском Селе, в государевом дворце скончалась фрейлина княжна Софья Ивановна Орбельяни. Несколько лет она была прикована к постели параличем и медленно угасала. Ее очень любила вся Царская Семья. Когда-то княжна была очень близка к Государыне. Дружба Царицы с Вырубовой и болезнь княжны оттеснили княжну. С княжной как бы отходили в вечность последние воспоминания о тех годах, когда молодая, веселая, здоровая Царица Александра Федоровна ездила с княжной верхом, в Крыму, была свободна от "темных влияний". Все было, все прошло... "Еще одно верное сердце ушло", сказала с грустью Императрица. Императрица Мария Федоровна приезжала на панихиду из Петрограда. Царица Александра Федоровна с дочерьми присутствовала на панихидах, на выносе, на похоронах. 3-го все было кончено. Царица в то утро причастилась Св. Тайн. Было ясно, но холодно. Пятнадцать градусов мороза. Потом пошел снег.

3-го же декабря Государь с Наследником выехал из Могилева для осмотра войск Гвардии. Эта поездка едва не стоила жизни Наследнику. Еще накануне Алексей Николаевич простудился и схватил сильный насморк. 3-го, от сильного чиханья началось кровотечение, продолжавшееся с перерывами весь день. Это было уже в поезде. В пути, лейб-хирург Федоров признал положение опасным и вечером посоветовал Государю вернуться в Могилев. Императорский поезд повернул обратно, а Царице была послана телеграмма с просьбой приехать на 6 декабря, день Ангела Государя, в Могилев. Утром 4-го приехали в Могилев. Наследник очень ослаб. Температура 39 градусов. Федоров доложил Государю, что считает необходимым немедленно везти больного в Царское Село. Государь съездил из поезда в штаб и в 3 часа выехали в Царское Село. Днем температура спала, самочувствие улучшилось, но к вечеру жар поднялся. Силы падали, кровотечение не унималось. Несколько раз останавливали поезд, чтобы переменить тампоны в носу. Ночью положение ухудшилось. Голову лежавшего Наследника поддерживал все время матрос Нагорный. Два раза мальчик впадал в обморок. Думали, что умирает. В Царское послали телеграмму, чтобы никто не встречал.

В 6 ч. 20 м. утра больному стала лучше. Кровотечение прекратилось. В 11 ч. утра поезд осторожно подошел к павильону Царского Села. Встретила одна Императрица. Государь успокаивал ее, сказав, что кровотечение прекратилось, стало лучше. Царица спросила Жильяра, когда именно прекратилась кровь. Тот ответил: "В 6 ч. 20 м." "Я это знала", ответила Императрица и показала полученную от Распутина телеграмму, в которой значилось: "БОГ ПОМОЖЕТ, БУДЕТ ЗДОРОВ". Телеграмма была отправлена Распутиным в 6 ч. 20 м. утра.

С большими предосторожностями больного перевезли во дворец. Вновь открылось кровотечение. Сделали обычное прижигание железом, не помогло. Царица вне себя от отчаяния. Бедный мальчик лежал белый, как воск с окровавленной ватой у носа. Казалось, что умирает. Царица приказала вызвать Григория Ефимовича. Он приехал. Его привели к больному. Распутин подошел к кровати. Пристально уставился на больного и медленно перекрестил его. Затем сказал родителям, что серьезного ничего нет. Им нечего беспокоиться. И, как будто усталый, он вышел из комнаты. Кровотечение прекратилось. Больной мало помалу оправился. Естественно, что Императрица приписала спасение сына молитвам "Старца". И вера в молитвы "Старца", вера в его угодность Богу еще более окрепла в ней. Она была несокрушима, как гранитная скала. В ней была вся сила Распутина.

Стояла настоящая северная зима. По вечерам мороз доходил до 20 градусов по Реомюру. Снегу было много. Однажды Кегрес, царский шофер, произведенный за войну в прапорщики, катал меня на окончательно сконструированном им автомобиле-санях. Мы летели целиной по снежному полю, преодолевая все сугробы.

Надо было видеть удивление останавливавшихся на дороге крестьян, когда наши сани-автомобиль пересекали их дорогу и неслись по ровному полю, вдоль ее. На одном из заводов были заказаны двое автомобиль-саней для Его Величества и такая же машина для моей части. После войны, уже во Франции, Кегрес, выросший в компаньона Ситроена, сконструировал по этому образцу машину, на которой победил Сахару.

В один из тех зимних вечеров меня посетил в Петрограде необычный гость известный революционер В. Л. Бурцев. Горячий патриот, социалист, Бурцев, после объявления войны, стал на позицию: защищать родину и биться с врагом до победного конца. 3-го сентября 1914 г. он приехал в Россию и был арестован на границе. Тогдашние руководители министерства Внутренних Дел, Маклаков и Джунковский, не понимали всей выгоды для правительства того приезда Бурцева, не понимали, как можно было его использовать. Его предали суду за прежние преступления, судили и по суду сослали в феврале 1915 года в Туруханский край. В августе того же года, благодаря заступничеству французского посла Мориса Палеолога перед Государем, Государь даровал Бурцеву помилование. Вернувшись из Сибири, Бурцев поселился в Твери, откуда наезжал иногда в столицу. И вот, однажды вечером меня вызвали па телефону на моей Петроградской квартире. На мой вопрос - Кто говорит? - я услышал - Владимиров.

- Какой Владимиров? Я не имею удовольствия знать Вас, кто Вы такой?

- Я Бурцев, Владимир Львович Бурцев, - послышался ответ.

У меня, знавшего Бурцева отлично по его революционной деятельности и по его литературным трудам, но никогда его не видавшего в глаза, как-то невольно вырвалось: - Ах, это Вы, Владимир Львович, здравствуйте, чем могу служить?

В постоянной борьбе с революцией, как-то невольно становишься "знакомым" теоретически с ее деятелями и при столкновении с ними в жизни на этой почве происходят довольно курьёзные случаи. Бурцев хотел повидаться со мной. Я предложил ему приехать ко мне на ту самую квартиру, куда он мне телефонирует, через два часа, ровно в 8 ч. вечера. Он, видимо, удивился и обещал приехать.

Повесив трубку, я невольно улыбнулся. Ко мне, к начальнику Государевой секретной охраны, приедет Бурцев и приедет без всякой конспирации, открыто. Чего не делает война и общий фронт против немцев. Взгляд упал на книжные шкафы, где целая полка была занята изданиями Бурцева: "За сто лет" и "Былое". Я перелистал "За сто лет", считавшуюся редкостью. Стал перебирать в памяти прошлое Бурцева. Вспомнил, как он уговаривал моего начальника Зубатова начать работать на революцию, против правительства. Вспомнил, как он, шеф красного розыска, пытается всегда все выпытать, узнать у собеседника. Как он выпытал ловко в свое время у Лопухина, что Азеф был шпионом. И т. д. Многое пришло на память. Надо быть осторожным. Что ему нужно?

Ровно в восемь в передней раздался звонок. Я открыл дверь. Встретились как старые знакомые. Я попросил гостя в кабинет, предложил кресло около письменного стола, сам сел на свое кресло за столом. Бурцев осматривался, сморкался с холоду, протирал очки. Книжные шкафы привлекли его внимание. Посмотрел на стену за моей спиной.

Бурцев начал с просьбы, дабы я дал ему ту мою книгу, что я написал об Азефе. Я разъяснил, что специальной книги о нем я не писал, но что в изданной мною книге: "Партия Социалистов-Революционеров и ее предшественники" много о нем говорится. Я предложил ему эту, только что изданную мою книгу. Он с любопытством стал рассматривать довольно объемистый том. Разговор завязался. Бурцев сел на своего конька - Азефа. Он уверял меня в провокаторстве некоторых чинов политической полиции. Уверял меня, что, давая сведения генералу Герасимову, Азеф в то же время подготовлял цареубийство. Я просил дать доказательства, назвать соучастников. Бурцев отвечал, что не имеет права назвать их, но довольно туманно рассказывал, как подготовлялось покушение на Государя в Ревеле и как тому помогал какой-то весьма важный чиновник, носивший мундир и ордена. Я повторил, что без имен все это бездоказательно. Не доказана ни провокация в данном случае Азефа, ни вина Герасимова.

Затем разговор перешел на войну, на правительство. К моему большому удивлению, передо мной был не социалист интернационалист, а горячий русский патриот. Я нападал на него за ту систематическую ложь, что преподносят своим читателям в своих газетках наши революционеры эмигранты.

"Ну вот и Вы, Владимир Львович, издаете Вашу газету. Думаешь по величине, что это серьёзный орган. И, вдруг, находишь статью: "Три Бога". И по той статье оказывается, что я, полковник Спиридович, один из трех богов, встречаю иногда в Царском Селе с особой каретой Распутина, затем Императрицу Александру Федоровну и везу их обоих на свидание в Царском Селе в какую-то парикмахерскую. Вы понимаете, Владимир Львович, что все это настолько неправдоподобно, настолько смешно и нелепо, понимаете нелепо, что на этот вздор даже не сердишься. Над ним просто хохочешь. А ведь ваша газета претендует на серьезность. И вы считаетесь ведь крупным публицистом. Ну разве это не стыд? Ну где же тут серьёзность?"

Бурцев был смущен, а я, достав из шкафа его газету, показывал злосчастную статью, которая думала утопить и меня, и еще двух богов. Сконфуженный Бурцев оправдывался, что статья была прислана ему одним чиновником из Департамента полиции и т. д. Он интересовался Государем, его характером, что он читает, говорят ли ему правду лица, его окружающие. Спрашивал, веду ли я дневник и настойчиво советовал писать и писать, и записывать все, что делается около меня.

Не обошлось и без курьёза. За дверьми, в соседней комнате послышался густой бас и разговор. Бурцев тревожно насторожился. Я успокоил его, сказав, что там больная и это пришел доктор. Бурцев заинтересовался моей библиотекой. Я похвастался некоторыми редкими революционными изданиями и показал ему его "За сто лет", ставшую уже и тогда библиографическою редкостью. Он был доволен. Книги нас как-то сблизили. Я предложил гостю чаю. Казак Андрей подал нам. Разговор пошел проще.

А пока мы разговаривали, на Фонтанке, около нашего дома суетились, наблюдавшие за Бурцевым филеры Охранного отделения. Установив, что "наблюдаемый" прошел в мою квартиру, они были в смятении. Протелефонировали начальнику отделения. Тот доложил Белецкому, который осведомил даже Хвостова. Когда же Бурцев ушел, я доложил по телефону кратко Дворцовому коменданту, а на следующий день, рано утром, рассказал ему все подробно. Я оттенил, сколь большую пользу могло бы извлечь из его приезда правительство, если бы Маклаков и Джунковский не поступили с ним так нелепо.

В десять утра, при очередном докладе, Воейков доложил Государю о моем свидании. Посмеялись. И, когда Хвостов, на первой аудиенции, после того, стал докладывать о том Государю, Его Величество сказал, смеясь:

"Знаю, знаю" и сам сообщил министру те подробности, о которых тот не мог знать, т. к. я никому, конечно, кроме моего начальника о том не говорил.

12-го, днем, Государь выехал в Ставку, но уже без Наследника. Вместо графа Бенкендорфа, ехал гофмаршал князь Долгоруков (среди друзей - Валя). Сопровождали: флигель адъютанты: Нарышкин, Мордвинов, Силаев. Прибыв на следующий день в Могилев, Государь принял в поезде доклад Алексеева и около полуночи отбыл на Юг.

В пятом часу 14-го декабря прибыли в Киев. После сильных морозов Царского Села здесь нас встретила оттепель. Государь принимал в поезде высшее начальство. Приехали и оставались у Государя до отхода поезда сестры - В. Кн. Ксения и Ольга Александровны и В. Кн. Александр Михайлович.

15-го декабря, в 8 ч. утра, Государь приехал на ст. Черный Остров Подольской губернии. Кругом обширные черные поля. Грязь непролазная. Но погода летняя, хорошая. Государь принял доклад генерал-адъютанта Иванова и рапорт начальника Гвардейского отряда Безобразова. Встречал почетный караул Кавалергардского полка. Было странно видеть их в черных дубленых полушубках. На соседнем поле выстроилась 1-ая Гвардейская кавалерийская дивизия. Также два казачьих полка и три конных батареи. Объехав все части, Государь пропустил их мимо себя.

Граф Фредерикс прошел мимо Государя на правом фланге 4-го эскадрона Конной Гвардии, как шеф эскадрона. Держался на коне отлично, чем поразил всех. В. Кн. Дмитрий Павлович был перед взводом 1-го эскадрона. Кавалерия, несмотря на полтора года войны, представилась блестяще. Государь горячо благодарил части за службу и передал Кавалергардам и Кирасирам Ее Величества (вдовствующей Императрицы) "Ее горячий привет и благословение". После смотра командирам частей был предложен завтрак и чай в поезде, а поезд шел к Волочиску.

После 12-ти прибыли туда. Шел мелкий дождь. На грязном, черном поле стояла 3-я пехотная Гвардейская дивизия, стрелки, батальон Гвардейского экипажа, саперы, артиллерия. Государь медленно объезжал части, разговаривал с офицерами, солдатами, горячо благодарил их и, из-за сильной грязи, мимо себя, маршем, не пропускал. Государь нашел, что вид у войск был "блестящий". К завтраку были приглашены генералы, В. Кн. Кирилл Владимирович и флигель-адъютант Саблин. После завтрака Государь поздравил Саблина с производством в капитаны первого ранга. Теперь это был готовый будущий командир для яхты "Штандарт".

В 3 ч. 35 м. Государь был уже IB Подволочиске. Встречал почетный караул Л.-Гв. Преображенского полка. В нескольких верстах, за местечком, выстроилась 1-ая и 2-ая Гвардейские дивизии с их артиллерией. Подъехав к полю на автомобиле, Государь медленно объезжал полки, беседовал, благодарил, объехал даже дважды и по внутренней линии, дабы видеть больше народу и, когда окончил объезд? уже стемнело. Шавельский стал служить молебен. Гвардии предстоял поход. Назревала большая операция на Южном фронте. Молились перед походом. Темными силуэтами вырисовывался на эстраде священник и певчие. Торжественно неслось пение. Раздалось величественное "Многая, многая лета". А когда Государь, сев в автомобиль, прокричал войскам: "Прощайте!", а автомобили тронулись, бросая на поле снопы света, все темное поле огласилось буквально каким-то ревом урррааа... И этот рев провожал Государя, пока не доехали до станции.

К высочайшему обеду были приглашены начальники отдельных частей. В этот день Государь осмотрел 84 тысячи войск гвардии и, как державный хозяин, гостеприимно накормил у себя в поезде 105 командиров. Гофмаршальская часть оказалась вполне на высоте. Государь остался очень доволен смотрами и находил войска "блестящими".

После девяти вечера императорский поезд отбыл на Север. В ночь на 17-ое прибыли в Могилев. Утром переехал Государь во дворец.

18-го декабря в Ставку приезжал Белецкий. С ним, в здоровую атмосферу фронта, хлынул поток грязи тыла. По моменту все сплеталось около имени, почтенной по годам, фрейлины М. А. Васильчиковой, а, через ее голову, било по Императрице. Русские люди, считавшие себя патриотами, распространяли самые гнусные сплетни, что Государыня, как немка, хочет заключения сепаратного мира. Что того добивается вся немецкая партия при дворе и т. д. Все эти сплетни не имели никакого серьёзного основания.

Никаких немецких влияний при русском дворе во время войны не было. Не было и ничего похожего на какую-то немецкую партию. Государь и Царица Александра Федоровна, более чем кто либо, были проникнуты здоровым русским национализмом, неприязнью, если не ненавистью, к Императору Вильгельму, непримиримостью к немцам по войне и верностью к союзникам. И все это они доказали в полной мере своею жизнью до последней минуты. Эпизод с фрейлиной Васильчиковой как нельзя лучше доказывает это русско-союзническое настроение Их Величеств.

Фрейлина Мария Александровна Васильчикова, дочь Гофмейстера Васильчикова, занимавшего пост директора Императорского Эрмитажа с 1879 по 1888 г. и умершего в 1890 г. Ее мать, рожденная графиня Олсуфьева. Ее хорошо знали все члены династии. Она была очень дружна с В. Кн. Елизаветой Федоровной И, когда та жила с мужем в Петербурге, подруги виделись почти ежедневно. Они не раз гостили друг у друга в имениях. В хороших, дружеских отношениях была Васильчикова и с братом Государыни, Вел. Герцогом Гессенским.

Государыня Александра Федоровна, узнав М. А. Васильчикову, полюбила ее. Во время японской войны Васильчикова помогала Царице по заведыванию ее складом в Зимнем дворце. Последние перед войной годы Васильчикова жила в своем небольшом имении - Клейн Вартенштейн, близ Вены, в Австрии. У нее были большие связи с австрийской аристократией и в дипломатических кругах Вены и Берлина. В феврале 1913 года Васильчикова приезжала в Петербург. Она была принята Их Величествами и однажды была приглашена на завтрак, на котором была только царская семья. После завтрака, прощаясь с Васильчиковой в кабинете, Государь сказал: "Живите спокойно в Австрии, но изредка приезжайте нас проведать. Бог даст, войны, сколько это будет в моей власти, не будет." Прощаясь, Государь поцеловал руку Васильчиковой и, когда та, сконфуженная неожиданностью, что-то сказала, Государь, со свойственной ему чарующей улыбкой, сказал: "Можно старому другу".

С объявлением войны М. А. Васильчикова была объявлена под домашним арестом в ее имении Клейн Вартенштейн.

25-го февраля 1915 г. (10 марта нового стиля) М. А. Васильчикова, по инициативе высших немецких властей обеих немецких империй, отправила Их Величествам первое письмо с целью начать переговоры о мире. В то время русская армия победоносно наступала по Галиции. Только что был занят Перемышль. Немцы начали переброску корпусов с французского фронта на русский. В этом письме М. А. Васильчикова сообщала следующее:

К ней явились два немца и один австриец, не дипломаты, но люди с большим положением и лично известные Императорам Германскому и Австрийскому и находящиеся с ними в сношениях. Они просили Васильчикову довести до сведения Государя, что, может быть теперь, когда все в мире убедились в храбрости русских, и пока все воюющие стоят еще в одинаковом положении, может быть именно теперь Государь возьмет на себя инициативу мира.

"Не будете ли Вы, Государь, - так передавала Васильчикова слова, сказанные ей ее посетителями, - властитель величайшего царства в мире, не только царем победоносной рати, но и царем МИРА".

"У Вас у первого явилась мысль о международном мире и по инициативе Вашего Величества созван был в Гааге мирный конгресс. Теперь одно Ваше могучее слово и потоки, реки крови остановят свое ужасное течение. Ни здесь, в Австрии, ни в Германии нет никакой ненависти против русских. Одно Ваше слово и Вы к Вашим многочисленным венцам прибавите венец бессмертия".

Так говорили немцы М. А. Васильчиковой. На вопрос же ее, что она может сделать в этом деле, посетившие ее ответили так:

"Так как теперь, дипломатическим путем, это невозможно, поэтому доведите вы до сведения Русского Царя наш разговор; тогда стоит лишь сильнейшему из властителей, непобежденному, сказать слово, и, конечно, ему пойдут всячески навстречу".

"Ваше Величество, - так заканчивала свое письмо Васильчикова, - я себя чувствовала не в праве не передать все вышеизложенное, которое теперь, вследствие того, что ни в Германии, ни в Австрии нет Вашего представителя, мне пришлось высказать. Молю меня простить, если Ваше Величество найдете, что я поступила неправильно. Конечно, если бы Вы, Государь, зная Вашу любовь к миру, пожелали бы через поверенное близкое лицо, убедиться в справедливости изложенного, эти трое, говорившие со мною, могли бы лично высказать в одном из нейтральных государств, но ЭТИ ТРОЕ - не дипломаты, а, так сказать, эхо обеих враждующих стран." Далее следовала подпись Васильчиковой.

Письмо это через Швецию было переслано Императрице Александре Федоровне, которая 22 марта переслала письмо Государю в Ставку, причем написала: "Я, конечно, более не отвечаю на ее письма".

Никакого ответа на свое письмо Васильчикова не получила.

17-го (30) марта 1915 года Васильчикова вновь послала письмо Государю уже непосредственно, лично. Упомянув о том, что Государь, вероятно, не получил ее первое письмо, она сообщала, что к ней вновь приезжали все те же три лица и просили повторить Его Величеству все написанное в первом письме. Германия и Австрия желают мира с Россией. Государь, как победитель, может первый произнести слово "мир" и реки крови иссякнут и страшное теперешнее горе превратится в радость.

Англия намерена завладеть Константинополем, дабы оставить его за собой. Из Дарданел сделает второй Гибралтар. С Японией она переговаривается, дабы предоставить Японии занять Манджурию. "О, если бы Пасхальный звон возвестил бы мир", писала Васильчикова и поздравляла с праздником Пасхи. После же подписи имелась приписка: "Если Ваше Величество желали бы прислать доверенное лицо в одно из нейтральных государств, чтобы убедиться, здесь устроят, что меня освободят из плена и я могла бы представить этих трех лиц Вашему доверенному лицу".

И на это второе письмо ответа не последовало. Но Берлинская дипломатия не покидала надежды добиться начала переговоров о мире. В мае 1915 года, к Васильчиковой приехал нарочный из Берлина. Ее приглашали приехать в Берлин, дабы повидать находившегося там в плену ее племянника. Она поехала. С ведома Императора Васильчикова пользовалась в Берлине полной свободой. Ей были предоставлены права и льготы, которыми не пользовались другие иностранцы. Ей показали лагери, где помещались русские пленные, которые произвели на нее самое лучшее впечатление. Ей предоставили возможность разговаривать с русскими пленными. Те ни на что не жаловались и говорили лишь, что, им скучно без русской бани, так как раз в неделю им предоставляется купаться в бассейне.

В Берлине Васильчикову посетили многие ее знакомые из дипломатического мира и несколько раз с ней подолгу беседовал ее старый знакомый министр Иностранных дел фон Ягов. Ей было заявлено, что Император Вильгельм желает заключения мира. Все сказанное фон-Яговым было облечено в некое "резюмэ", на французском языке. Фон-Ягов просил вновь написать письмо Государю и переслать ему "резюмэ", заключавшее в себе то, чего хочет Император Вильгельм, немецкая дипломатия, хочет Германия.

14-го (27) мая 1915 года Васильчикова отправила из Берлина Государю свое третье письмо. Она рассказала Государю, как вызвали ее в Берлин, что она там видела и слышала, упомянула о двух своих прошлых письмах и переслала составленное фон-Яговым "резюмэ".

Вкратце содержание этого "резюмэ" таково. Все здесь держатся того мнения, что мир Германии и России - вопрос жизни и смерти для обеих стран. В мир должна быть включена и Австрия. Необходимо прекратить бойню именно теперь, когда ни одна из сторон не разбита. Россия больше выиграет, если заключит мир с Германией. Англия не есть верный союзник. Она любит, чтобы другие вынимали для нее каштаны из огня. Германия нуждается в России сильной, и монархической и оба соседние царствующие дома должны поддерживать свои старые монархические и дружеские традиции. Продолжение войны считается здесь опасностью для династии. Здесь отлично понимают, что Россия не хочет покинуть Францию, но и в этом вопросе, - вопросе чести для России, Германия понимает ее положение и не будет ставить ни малейших препятствий к справедливому соглашению.

Далее говорилось о Царстве Польском, Италии, военнопленных, об ошибках, которые делает В. Кн. Николай Николаевич. Васильчикова сообщала затем, что она сама была приглашена завтракать в Вольфсгартен к Вел. Герцогу Гессенскому, с какой любовью он говорил об Их Величествах, как он искренно, желает мира и как он радовался, что фон-Ягов решился откровенно высказаться.

"Смею просить, писала Васильчикова, приказать дать мне ответ, который могу передать фон-Ягову. Я буду его здесь ждать, а потом, увы, должна вернуться в Клейн Вартенштейн."

"Если бы Ваше Величество решили с высоты престола произнести слово мир, Вы решите судьбу народов всего мира и, если Вы пришлете доверенное лицо, одновременно такое же лицо будет послано отсюда для первых переговоров".

После подписи была приписка: "Если бы Ваше Величество пожелали, чтобы я, лично, передала все слышанное и все, что видела здесь и в Германии, облегчите мне всячески путешествие в Царское Село, но я должна все же вернуться в Австрию до окончания войны".

Подождав некоторое время ответа на свое письмо и не получив его, Васильчикова вернулась в Клейн Вартенштейн. Немцы же начали свое наступление в Галиции.

В декабре 1915 года, те же лица, два немца и австриец, вновь приехали к Васильчиковой в Клейн Вартенштейн и стали уговаривать ее съездить лично в Россию и лично передать Его Величеству все то, что она писала в своих письмах по поводу мира, что излагала в "резюмэ". Васильчикова колебалась, но желание посетить Россию, где у нее скончалась мать, взяло верх. С немецким паспортом, в сопровождении доверенного лица, Васильчикова отправилась сначала в Дармштадт к Вел. Герцогу Гессенскому. Великий Герцог очень желал прекращения войны и, независимо от писем Васильчиковой, делал попытки завязать переговоры о мире, но безуспешно.

В половине апреля 1915 года Герцог отправил письмо своей сестре Императрице Александре Федоровне, в котором высказал мысль, что следовало бы строить мост для мирных переговоров. Он даже сообщил, что послал доверенное лицо в Стокгольм, которое могло бы вступить в переговоры, частным образом, с тем лицом, которое пришлет Государь. К концу апреля это доверенное лицо Герцога было в Стокгольме, но напрасно. Царица, получив письмо от брата в то время, как Государь был в Ставке, немедленно дала знать в Стокгольм, дабы присланный не беспокоился ждать и что время для мира еще не настало. Письмом же Государю она сообщила о том, прибавив, что поспешила кончить все до его приезда, зная, что происшедшее будет для него неприятно.

Теперь, узнав о поездке Васильчиковой, Герцог отнесся к ней очень сочувственно и снабдил ее письмом к Их Величествам. В письме он выражал надежду, что Их Величества выслушают Васильчикову, поздравлял с Новым Годом и выражал надежду, что он принесет мир. Затем Васильчикова приехала в Берлин, где имела беседы с фон-Яговым и получила "резюмэ" для вручения Его Величеству. Это "резюмэ" по существу было повторением того, что было отправлено 14 (27) мая 1915 года.

Через Данциг Васильчикова приехала в Стокгольм, где в посольстве получила русский паспорт. Обедала у нашего посла. Далее ехала на Хапаранду, где ее документы были просмотрены консулом. При просмотре документов на границе Васильчиковой посоветовали по приезде в Петербург побывать в штабе армии на Дворцовой площади, что она и обещала сделать. Ехала Васильчикова от Торнео до Петербурга одна и в 6 часов утра 2 (15) декабря приехала в Петербург и остановилась в гостинице Астория, где с трудом достала для себя комнату.

Тотчас же по приезде Васильчикова написала письмо Императрице, прося принять ее, как делала обычно, приезжая в Петербург и отправила с ним письмо Герцога Гессенского и "резюмэ"

Вскоре из дворца протелефонировали, что письмо вручено по назначению. В тот же день Васильчикова зашла в штаб на Дворцовой площади, где ее допросили о причине ее приезда, на что она объяснила, что отпущена из Австрии в Россию на три недели под поручительство Великого Герцога Гессенского, ввиду смерти ее матери. И что, если она не вернется, то ее имение будет конфисковано.

6-го декабря Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал Бонч-Бруевич телеграфировал о Васильчиковой генералу Алексееву и спрашивал, можно ли допустить выезд ее заграницу и, если да, то можно ли при выезде подвергнуть ее тщательному допросу и осмотру. Генерал Алексеев положил резолюцию: "Пропустить можно. Опрос учинить можно, а досмотр только при сомнениях. Нет надобности наносить лишнее унижение, если в этом не будет надобности".

Поджидая ответа о приеме из дворца, Васильчикова отправила по почте письмо В. Кн. Елизавете Федоровне и никуда из Петербурга не выезжала. Но ответа не было. Между тем, благодаря обширным связям Васильчиковой и родству, в высшем обществе распространился слух об ее приезде и пошли сплетни об ее, якобы, измене, о том, что она шпионка. Эти слухи дошли до Васильчиковой. Видя, что дело принимает странный оборот, она обратилась к министру Иностранных дел Сазонову, прося принять ее. Сазонов назначил час приема. Принял он ее нелюбезно и даже сердито. Сазонов сказал, что он знаком с ее письмами к Государю, который давал их ему читать, знаком хорошо и с "резюмэ". Он очень пренебрежительно говорил об Императоре Вильгельме и о Герцоге Гессенском и заявил: "Пока я у Цепного моста и пока Германия и Австрия не будут стерты в порошок - мира не будет". Они расстались.

Неудача приезда была для Васильчиковой очевидна. Царское Село хранило полное молчание. Васильчикова решила ехать обратно. Но в Петербурге уже поднялся настоящий скандал. Председатель Гос. Думы Родзянко и многие другие кричали по гостиным, что приехавшая из Австрии Васильчикова хлопочет о сепаратном мире, что того добивается "немецкая партия при дворе", что того хочет Царица Александра Федоровна.

Легенда росла и обрастала подробностями. Уже говорили, что навстречу Васильчиковой было послано доверенное лицо, что ее очень ласково, но тайно, приняли в Царском Селе, что она тайно выезжает туда неоднократно. Говорили о целом немецком комплоте, во главе которого стоит Императрица. Больше всех трубил Родзянко. Слухи эти дошли и да Их Величеств. Государь был очень недоволен всем происшедшим и приказал Министру Внутренних дел Хвостову ликвидировать все дело, а Васильчикову выслать из Петербурга.

В отсутствии Васильчиковой, в ее номере, был произведен обыск, но вообще ничего обнаружено не было. Явившийся министр Хвостов с Белецким объявил Васильчиковой, что, по Высочайшему повелению, она подлежит аресту и высылке из Петербурга. На вопрос, за что, Белецкий пояснил, что английский посол Бьюкенен заявил, что он не может спокойно спать, пока А. А. Васильчикова находится в Петербурге.

В министерском вагоне, в сопровождении жандармского офицера, чиновника Министерства Двора и четырех чинов охраны, Васильчикова была отвезена в имение своей сестры Милорадович, что около Боровичей, Хорольского уезда, Черниговской губернии. Там она и жила до самой революции.

О Васильчиковой иначе не говорили, как о шпионке.

В более низшие слои общества эта легенда прошла, как нечто неясное, но нехорошее, во что была замешана Императрица. Газеты инсинуировали на Васильчикову. Она сама просила министра Двора или принять меры против печатания оскорбительных для нее статей, или снять с нее звание фрейлины. Последнее было исполнено.

Приехавший с докладом Белецкий доложил, какие меры приняты для наблюдения за Васильчиковой. Он доложил, что делу придано совершенно неправильное освещение и обвинял в этом главным образом Родзянко, который в заседании Бюджетной комиссии дал ряд неверных о том сведений. Сведения эти были использованы прессой.

Из приезда Васильчиковой устроили скандал, которым, через ее голову, били по Императрице. Таково было враждебное отношение к Ее Величеству даже среди высшего общества. То было знамение времени. Прелюдия революции. Их Величества, в угоду "общественному мнению", пожертвовали тогда М. А. Васильчиковой, которую давно и хорошо знали. Она этого не заслуживала.

19-го декабря вечером Государь выехал на фронт для осмотра войск. Утром 20-го прибыли на ст. Заморье на Западном фронте. Главнокомандующий Эверт рапортовал Государю. Почетный караул был от Лейб-Гренадерского Екатеринославского полка. Парадом командовал генерал-адъютант Куропаткин. Когда-то популярный военный министр, Главнокомандующий армией против японцев, сторонник "терпения, терпения". В. Кн. Николай Николаевич не любил его и при нем Куропаткин не мог ничего получить на фронте. Алексеев, бывший когда-то учеником Куропаткина, помог ему. Куропаткина назначили командиром Гренадерского корпуса.

Сегодня его корпус представлялся Государю, стоя на правом фланге войск. Осмотрев войска, пропустив их мимо себя и, поговорив с офицерами и солдатами, Государь обратился к войскам с речью, в которой были следующие знаменательные слова: "Я сказал в начале войны, что я не заключу мира, пока мы не выгоним последнего неприятельского воина из пределов наших и не заключу его иначе, как в полном согласии с нашими союзниками, с которыми мы связаны не бумажными договорами, а истинной дружбой и кровью".

Эти слова являлись лучшим опровержением тех слухов и сплетен, которыми был насыщен Петербург в последнее время. Да и не один Петербург.

Затем Государь еще раз обошел войска, еще поговорил с ними и, еще благодарил их от солдата до командующего армией. Генерал Эверт произнес здравицу за Государя, что было покрыто восторженным ура. К столу были приглашены генералы и начальники отдельных частей.

21-го декабря утром, сев в автомобиль, Государь посетил расположение полков гренадерских: Самогитского, Киевского и Московского. В Самогитском полку Государь входил в землянки, смотрел их устройство, смотрел соломенную подстилку, на которой спали солдаты. В Киевском полку зашел в походную церковь и прослушал там молебен. Государь прошел на наблюдательный пункт 3-ей батареи Ивангородского тяжелого дивизиона, расположенного на высоте. Это было серьезное место. Эверт предупредил Государя и Государь пригласил с собою только его, Куропаткина, начальника артиллерии и дивизиона. Вернувшись с пункта, Государь попробовал пищу в 16 роте Самогитского полка, нашел ее хорошей и поблагодарил кашевара. Государь сердечно благодарил полки.

Сев в автомобиль, Государь проехал к Московскому полку, что был расположен в сосновом бору близ дер. Юшкевичи. Государь обходил роты, выстроенные перед землянками. Заходил в землянки и заметил, что в одной дымила печь. Доложили, что она еще не обгорела, так как была лишь накануне сделана. Осмотрел нары солдат и остался всем доволен. Поблагодарив полк, Государь прошел к кухням. Попробовав пищу у кашевара 12 роты, Государь сказал: "У тебя пища сверх отличного!" (Это было техническое выражение оценки стрельбы). Поблагодарив еще раз офицеров, Государь снялся с ними общей группой и проехал в штаб корпуса, в дер. Чернихово. Государь принял доклад начальника штаба, осмотрел помещение и, поблагодарив Куропаткина, отбыл на станцию Погорельцы. Там Государя встретил командующий 3-ей армией Леш. Предстоял смотр 9-го корпуса.

В час дня Государь подъехал к Вологодскому полку. Солдаты были около землянок, вне строя. Приняв рапорты дежурного по полку и командира полка, Государь обошел роты, здоровался, благодарил. Прошел к Архангелогородскому полку, который успел выстроиться в резервной колонне. Государь здоровался, благодарил за службу и прошел в церковь Костромского полка, Она была устроена в сарае. Вместо колоколов, звонили в подвешенные по размеру куски рельс. Солдат звонарь демонстрировал колотушкой прелестный, перезвон, трезвон. Два священника, в полном облачении, встретили Государя с крестом и евангелием. Звонарь трезвонил. Начался молебен. Пел дивный хор. И, вдруг, со стороны неприятеля, стала доноситься канонада.

Неприятель вдруг начал сильный, артиллерийский огонь. Выйдя из церкви, Государь направился к палаткам. Офицеры окружили Государя. Шли вместе. "Благодарю вас, господа, за честную и беззаветную службу мне и, родине", говорил Государь. "Рады стараться Ваше Императорское Величество!" отвечали просто, восторженно, искренно. Государь благодарил солдат. Пройдя к кухне 1-ой роты, Государь пробовал пищу, поел, спросил кашевара, как его зовут, откуда он, кого оставил в деревне. "Пища у тебя вкусная, сказал Государь, "Спасибо кашевар!" Тот заорал: "Рад стараться, Ваше Императорское Величество!"

Пошли, к землянкам. Государь входил в них, осматривал все и выразил удовольствие начальнику дивизии. Командиру же Вологодского полка Государь сказал: "Благодарю Вас. Я нашел ваш полк в блестящем состоянии."

В 2 ч. 10 м., под крики ура, Государь отбыл в расположение 42 пехотной дивизии. Автомобиль ехал, тихо по проселочной дороге. Вдоль пути стояли солдаты, крестьяне, сестры милосердия; все попросту махали, кто чем мог, кричали ура. Улыбаясь, Государь отдавал честь. Кругом восторг.

Через двадцать минут приехали в деревню Новоселки. В боевой амуниции был выстроен 169 Луцкий полк, а у землянок стоял без оружия 168 Миргородский. Была и артиллерия и разные команды. Приняв рапорт начальника дивизии, Государь обошел все части, осмотрел землянки, спрашивал не тесно ли, тепло ли. В землянке 11 роты перед образом горели восковые свечи. Государь перекрестился. В землянке офицерского собрания Государь поинтересовался, не темно ли там. Выйдя из собрания, Государь остановился. Офицеры тесным кольцом окружили, его. Государь благодарил их за службу и сказал, что не заключит мира, пока не доведет войны до конца в тесном союзе с союзниками.

Государь говорил с офицерами артиллеристами. Говорил, как знающий их дело. Священник 42 артиллерийской бригады Кошубский продекламировал свои стихи на переживаемый момент. Государь симпатично благодарил батюшку.

Увидав кубанских казаков, Государь благодарил их. Те ответили могучим ура. Обойдя Луцкий полк, Государь благодарил солдат и офицеров. В Три с половиной часа, поблагодарив высших начальствующих лиц, Государь отбыл на станцию Погорельцы. На станции были осмотрены лазареты В. Кн. Марии Павловны и члена Гос. Думы Пуришкевича. Государь очень милостиво благодарил командира корпуса Парчевского за блестящее состояние виденных войск. На ночевку, из боязни обстрела, императорский поезд отвели на станцию Кайданово.

22-го декабря императорский поезд вновь продвинулся на фронт, на станцию Уши, на линии Минск-Молодечно. Государь осмотрел полки Кавказской гренадерской дивизии. На ночь опять отошли на ст. Ратомка, а 23-го, в 9 с половиной часов поезд был на станции Вилейка. Государь смотрел войска 2-ой армии, полевой госпиталь, после чего отбыл в Царское Село. 24-го, в Сочельник, вернулись в Царское Село.

Поздно вечером, в Сочельник, меня потребовал Дворцовый комендант. Поздравляя, генерал Воейков вручил мне ленту, звезду и крест ордена Св. Станислава первой степени. Генерал объяснил мне, что несколько времени тому назад Императрица Александра Федоровна сказала ему, чтобы он не забыл исходатайствовать мне к празднику эту награду. Это совпадало с тем временем, когда, уступая просьбам Хвостова, Царица просила Государя не назначать меня градоначальником в Петербург. Мне передавали лица близкие Ее Величеству, что, сделав это, Царица чувствовала некоторую неловкость по отношению меня и неправоту. Хорошая по душе была Царица женщина; очень хорошая, но слишком была самонадеянная.

Генерал поздравлял меня с царскою милостью, благодарил за службу. Я же благодарил его за доброе ко мне отношение.

Петербургское общество только и говорило, что о раскрытой "измене" Васильчиковой, центр которой в Царском Селе. Никто не считался с энергичным, безупречным поведением Их Величеств в деле Васильчиковой. Родзянко, Сазонов и Хвостов, каждый по своему, выставляли себя спасителями отечества, которому в том деле никакой опасности не угрожало. Каждый приписывал себе заслугу в том, что миссия Васильчиковой провалилась. А, между тем, это настоятельное желание немцев покончить тогда войну было весьма показательно. Будь тогда на месте Сазонова более талантливый и ловкий дипломат, может быть, он, совместно с дипломатами союзных стран, и придумал бы какое либо более выгодное и для России, и для союзников решение относительно предложения немцев.

А ведь немцы тогда делали это предложение на всех фронтах, всем союзникам. Только отдельно. Но наш Сазанов лишь молился на союзников. А в деле Васильчиковой лишь ругался. Наши же либеральные круги и высшее Петербургское общество не нашли ничего лучшего, как поднять бурю клеветы на Государыню, как на немку. Это настроение столицы отравило тогда праздники.

Император Николай II весь отдавался войне. Верховный Главнокомандующий заслонял в нем монарха вообще. Он как бы недооценивал того, что происходило в тылу, в "политике".

Тыл со всеми интригами был ему противен. Его влекло на фронт, как каждого военного. Он был слишком военный. Это был его недостаток, как монарха, сказавшийся во время войны, обусловленный войною, ее злободневными интересами. И теперь, в этот щекотливый момент государственной жизни России, когда присутствие монарха в центре политической жизни страны было существенно необходимо, Государь стремился на фронт, к армии. И, желая встретить Новый Год на фронте, со своей армией, которую он так сильно любил, Государь 30-го декабря выехал в Ставку, куда и прибыл 31-го утром.

31-го декабря Государь обратился к армии и флоту со следующим приказом:

"Минул 1915 год, полный самоотверженных подвигов моих славных войск. В тяжелой борьбе с врагом, сильным числом и богатым всеми средствами, они истомили его и своею грудью, как непреоборимым щитом родины, остановили вражеское нашествие.

В преддверии нового 1916-го года Я шлю вам мой привет, мои доблестные воины. Сердцем и мыслями я с вами в боях и окопах, призывая помощь Всевышнего на вашим труды, доблести и мужество.

Помните, что без решительной победы над врагом наша дорогая Россия не может обеспечить себе самостоятельной жизни и права на пользование своим трудом, на развитие своих богатств.

Проникнитесь поэтому сознанием, что без победы не может быть и не будет мира. Каких бы трудов и жертв нам ни стоило это, мы должны дать родине победу.

В недавние дни Я приветствовал некоторые полки на прославленных сентябрьскими боями полях Молодечно и Вилейки. Я сердцем чувствовал горячее стремление и готовность всех и каждого до конца исполнить свой святой долг защиты родины.

Я вступаю в Новый Год с твердою верою в милость Божию, в духовную мощь и непоколебимую твердость и верность всего русского народа и в военную доблесть моих армии и флота."

Двенадцатый час ночи в Могилеве под Новый, 1916 год. Легкий мороз. Бледно светит луна. Несется колокольный звон. По направлению церквей идут горожане, офицеры, команды солдат. Идут встречать Новый Год за общей молитвой с Царем. Государю нездоровилось, но он приехал в штабную церковь. Начался молебен. Отец Шавельский сказал хорошее слово. Когда читали молитву о даровании победы, Государь, а за ним вся церковь, опустились на колени. Молебен кончился. Приложились ко кресту. На душе было радостно. Несколько спутников по нашему вагону поезда "Литера Б" пошли ко мне встретить по традиции Новый Год с бокалом вина. Благодаря любезности полицмейстера, удалось припрятать заблаговременно несколько бутылок шампанского.

Хлопнула пробка. Выпили за здоровье Державного Вождя с Семьей. Чокнулись за здоровье родных, друзей, знакомых. Поздравили по телефону ДВОРКОМА, как называли моего Воейкова. Закусили, и началась беседа. Говорили о том, что может принести Новый Год. Прочитали Государев приказ; он очень всем нравился.

Русский Царь никогда не лгал в своих обращениях к народу. Ныне он вновь на весь мир сказал твердое слово о том, когда может быть заключен мир. Только глупцы, политические сплетники и интриганы, эти бессознательные пособники немцев, могут утверждать, что-либо противное. Так горячо говорил один из присутствующих. И все с ним соглашались. У всех была безусловная твердая вера в успех на фронте. Но все боялись за тыл.

Сплетни, развал в тылу пугали каждого вдумчивого человека. "Нет настоящего министра внутренних дел", сказал X. Нет энергичного премьер-министра. Нет человека, в которого бы верили, за которым бы шли. Вот когда приходится лишний раз вспомнить Петра Николаевича Дурново, вспомнить Столыпина. Они бы зажали тыл. Они бы навели порядок. С этим нельзя было не согласиться. "А Старец?" спросил кто-то. "Да ну его к..." запротестовали все. "Москва, Москва плоха, вот в чем главное дело", спокойно процедил XX, попыхивая сигарой. Завязался спор, но XX, женатый на богатой москвичке, знал, что говорил. Наговорившись вдоволь, облегчив душу, стали расходиться.

Что-то даст Бог? На все Божья воля.