ПРЕОДОЛЕНИЕ СУДЬБЫ В "УТЕШЕНИИ
ФИЛОСОФИИ" БОЭЦИЯ
Ист.: http://marcobinetti.narod.ru/versiorus/alltexts/boethius.htm
"Утешение
Философии" Боэция – книга, бывшая излюбленным чтением образованных
людей в Средние Века,– завоевала себе прочную репутацию "книги
Фортуны". Ее автор одними почитался как христианский святой и
мученик, другими причислялся едва ли не к лучшим из римских философов,
однако невозможно отрицать, что в самом тексте своего утешения-завещания
Боэций ни разу не упоминает о Христе, а ссылки на Священное Писание
приходится искать буквально между строк. Тем не менее, представления
Боэция о судьбе в корне расходятся с теми, что веками формировались
в языческом сознании и находили свое отражение в литературе. Его
взгляд на место судьбы в структуре мироздания удивительно ясен
и прост, так что его одного было бы достаточно для того, чтобы
развеять всякие сомнения в приверженности автора "Утешения" христианству,
более того, в том, что он остался убежденным христианином вплоть
до трагического завершения своей жизни. Поэтому здесь мы хотели
бы посмотреть на "Утешение Философии" как на книгу преодоления
судьбы, преодоления фортуны, в конечном счете, как на книгу надежды,
несовместимой с безысходной верой в слепой рок.
Несколько слов следует сказать
о терминах, которые Боэций использовал для номинации судьбы в
"Утешении Философии" и определить содержание, которое он в них
вкладывал.
Основное слово, употребляемое Боэцием
в этой смысловой сфере – это, безусловно, fortuna.
Во всем тексте оно используется 57 раз (не считая двух случаев,
где это же слово Боэций использует в значении "имущество", "материальное
благосотояние"). Слово fatum в
отношении частоты значительно уступает слову fortuna; Боэций использует его 19 раз, причем из них 15
раз только во фрагменте IV, pr.
6, имеющем ключевое значение для выяснения теории Боэции о судьбе.
При этом в русском переводе Уколовой – Цетлина [i] оно 17 раз переводится как "судьба"
и только по одному разу как "Рок" и "жребий".
Сложнее обстоит дело с термином
fortuna. В указанном переводе
оно 37 раз просто транслитерируется, т. е. передается русским
словом ‘фортуна’, 10 раз переводится как "судьба", 4 раза – "счастье",
2 раза – "участь", по одному разу – "удача" и "ход жизни".
Кроме того, в тексте много раз
используются слова с корнями fort-
(fors) и fat-,
такие как fortuita, infortunus,
fors, forte,
fatalis и т. д.
В целях большей терминологической
ясности ниже мы употребляем слово ‘судьба’ исключительно
для перевода слова fatum у Боэция, а термин fortuna
передаем соответствующим ему русским словом ‘фортуна’.
Размышления о судьбе и фортуне
у Боэция непрестанно соотносятся с понятием Божественного Провидения
(providentia), причем по
частоте употребления это слово совсем немного уступает фортуне
(41 раз).
Свое понимание судьбы Боэций излагает
устами Философии в шестом прозаическом фрагменте IV
книги. Этот фрагмент имеет важное значение также и для понимания
представлений Боэция о месте случайности в жизни человека.
Боэций представляет мир, полностью управляемый
неким порядком (modus), установленным
Божественной неподвижностью. "Заключенный в сферу своей простоты,
<Божественный> разум содержит образ многообразия сущего,
подлежащего управлению. Этот образ, когда рассматривается в чистом
виде в самом Божественном разуме, называется Провидением, если
же он сопрягается с вещами, подвластными Богу, то, как еще ведется
от древних, называется судьбой… " [ii]
Таким образом, судьба является конкретным применением,
развертыванием (explicatio) Провидения
во времени и пространстве, тогда как Провидение представляет собой
соединение (adunatio) этой временной
последовательности в предзнании (prospectus) Божественного разума.
Мы видим, что Боэций, хотя и не отождествляет
Провидение и судьбу, однако признает, что всё, подчиненное судьбе,
подчинено и Провидению, которому подчинена и сама судьба. Более
того, "некоторые вещи, подвластные Провидению, находятся выше
линии судьбы" [iii] вследствие своей близости к Богу.
Тем самым Боэций отрицает судьбу как некую самостоятельную, независимую
силу.
Судьба у Боэция полностью утрачивает характер
слепой и неуправляемой силы, довлеющей над человеком; напротив,
она описывается как порядок (ordo), который,
происходя из божественной простоты, содержится в самих вещах,
то есть имманентен сущему. От Бога "берет начало замечательное
чудо порядка судьбы, который, происходя от знающего, заставляет
впадать в отчаяние незнающего" [Cons. IV, pr.
6 (30)].
Таким образом, фатальным этот порядок называется
только в силу того, что воспринимается таковым самими людьми,
тогда как правильнее было бы назвать его провиденциальным или
божественным. Очевидно, именно сознавая это, более близкие к Богу
субстанции избавляются от власти судьбы, ибо, пребывая в вечности,
они каким-то образом непосредственно воспринимают эту неподвижную
и простую форму, которая и есть Провидение.
Собственно говоря, и фортуна оказывается включенной
в эту провиденциальную схему, будучи определяема линией судьбы.
Фортуна представляется как иррациональная и немотивированная сила
только из-за того, что людьми не познано ее разумное устройство.
Однако, если признать последнее в отношении Фортуны, то собственно
фортуной она быть перестает, так как утрачивает самоё свою суть,
т. е. элемент случайности, индетерминированности.
Боэций, не колеблясь, исключает всякую случайность
из своей философской системы. "[Божественный] порядок всё так
располагает, что даже представляющееся отклонившимся от этого
порядка, хотя и кажется чем-то иным, но все же остается порядком,
чтобы не было места случайности в царстве Провидения" [iv] . В самом деле, невозможно, признавая
единого всемогущего Бога, являющегося первопричиной всего сущего,
допускать наличие в мире явлений и событий, не имеющих своей причиной
Бога, да и вообще лишенных какой бы то ни было разумной причины.
Интересно, что для номинации случайности Боэций
использует здесь слово temeritas,
образованное от архаического *temus
"тьма". В этом контексте выражение "ne quid in regno providentiae liceat temeritati" ("чтобы не было места случайности
в царстве Провидения") приобретает некоторое созвучие со Священным
Писанием: "Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы" (1 Ин 1, 5).
Случайность, фортуна, понятая абсолютно, является чем-то темным,
смутным, неясным, что никак не может существовать одновременно
с Божественной простотой и ясностью.
Отсюда ясно, что Боэций допускает Фортуну только
как субъективное представление, как то, что недоступно человеческому
разуму, но полностью подконтрольно Божественному Провидению, и
именно в этом смысле говорит о Фортуне Философия, когда отрицает,
будто ведет против нее безжалостную войну [Cons.
II, pr. 8 (1)].
В вещах, однако, присутствует некоторая склонность
к хаотическим и случайным изменениям, но "пребывающая в Божественном
разуме простота извлекает из себя неизменный порядок причин, и
этот порядок удерживает изменчивый мир в своей неизменности и
подчиняет себе все вещи, находящиеся в движении" [v] .
У Боэция, тем не менее, присутствует и другое
понимание случая, говоря о котором, он прямо ссылается на "Физику"
Аристотеля, в которой содержится следующее определение: "Случай
есть причина по совпадению для событий, происходящих по выбору
цели" (Физика, II, 5, 197а) [vi] . Здесь под случаем подразумевается
ситуация, когда "что-нибудь предпринимается ради какого-либо результата,
но по некоторым причинам получается нечто иное" [Cons.
V, pr. 1 (13)],
т. е. "пересечение относительно независимых причинных рядов, порождающее
неожиданный результат" [vii] . При этом такое, случайное, как
кажется, событие, не является беспричинным, но лишь неожиданным,
почему Философия и дает соответствующее определение случая как
события, непредвиденного для человека, совершающего действие,
но происшедшего в результате стечения причин (ex confluentibus
causis) [Cons.
V, pr. 1 (18)]. Однако надо всем
этим царит все тот же порядок, ordo, исходящий из Провидения и располагающий всё во времени
и пространстве.
Только в таком виде допускает Философия существование
случайности, отвергая случай как "событие, свершившееся в результате
лишенного смысла движения (temerario
motu), а не вызванное
согласованным рядом причин" [Cons. V,
pr. 1 (8)].
"Кто осмелится утверждать, что в этом упорядоченном
мире остается место для случайности (temeritati), если Бог всё располагает?!" [Cons.
V, pr. 1 (8)]
– восклицает затем Философия. Отметим, что вновь для негативной
оценки случайности как проявления абсолютной беспричинности, бессмысленности,
слепоты Боэций использует слова с корнем temer-,
тогда как при позитивном понимании случая последний именуется
casus или
fors.
Признав Бога единственной причиной всего происходящего
в мире, Боэций необходимо вынужден всё это происходящее признать
благим ("omnem
bonam prorsus
esse fortunam"
[Cons. IV, pr.
7 (2)]). Так же, как и случайность, "Бог удалил всякое
зло из пределов своего государства посредством невозможности для
сущего избежать судьбы" ("per
fatalis seriem necessitatis") [Cons.
IV, pr. 6 (56)]. Зло – такая же
иллюзия, как и случай, ибо Бог всё направляет ко благу. "Тебе
кажется, что на земле много зла", – поучает Боэция Философия,
– "но если бы ты смог увидеть замысел Провидения, то бы понял,
что зла нет нигде" [Cons. IV,
pr. 6. (57)]. "Зло есть ничто,
если его не может содеять Тот, Кто может всё" [Cons.
III, pr. 12 (29)].
Боэций прибегает здесь к концепции "меонизма", согласно которой
зло трактуется как небытие, недостаток блага.
Представляет интерес замечание А.Ф. Лосева о
том, что Боэций, говоря о проблеме зла, совершенно не упоминает
о грехопадении и христианском учении о первородном грехе, что
не позволяет ему до конца объяснить нынешнее состояние мира. Слова
Боэция о том, что никакого зла нет, или что зло бессильно А.Ф.
Лосев считал слишком слабыми. С этим вполне можно согласиться,
с той оговоркой, что утешение философией вообще не подходит для
всеобщего употребления; тем же которые в состоянии принять его,
размышления над ничтожностью зла могут показаться вполне убедительными.
Не следует забывать, что Боэций не теоретизирует, а описывает
свою собственную историю, находясь на краю гибели и ища объяснения
тому, что случилось с ним самим.
Решив проблему случайности и зла при помощи Провидения
и необходимости, Боэций немедленно оказывается перед другой проблемой:
каким образом возможна какая-либо свобода человеческой воли в
ситуации, когда Божественному Провидению заранее известен каждый
поступок человека?
Из этого затруднения Боэций выходит при помощи
различения видов знания, использовавшегося уже у неоплатоников.
Бог определенно знает всё, что должно произойти, однако это предзнание
"не сообщает вещам и событиям необходимости", но является "знаком
необходимости их осуществления в грядущем". "Следовательно, то,
что произойдет в будущем, не является необходимым до того момента,
когда происходит, а не обретя существования, не содержит необходимости
появления в грядущем" [Cons. V,
pr. 4]. Бог пребывает в вечности, которая
"есть совершенное обладание сразу всей полнотой бесконечной жизни"
[Cons. V, pr.
6 (4)]. Это не просто бесконечность, но совершенно иная
природа. Бог обозревает всё происшедшее, происходящее и должное
произойти как бы в едином мгновении – моменте вечности. Поэтому
мы не говорим о "пред-видении" (praevidentia),
но о "про-видении" (providentia)
[Cons. V,
pr. 6. (17)]. Бог, своим Провидением
прозревая всё как бы в одном бесконечном настоящем, не изменяет
сущности вещей и не соделывает их необходимыми. "Боэций тем самым
ставит проблему возможности перерешения предрешенного,
что составляет основание для важнейших христианских состояний:
надежды и молитвы" [viii] .
Таким образом, мы видим, что понимание судьбы
и фортуны в их языческом варианте совершенно чуждо Боэцию, и можно
говорить об утверждении Боэцием приоритета свободы человеческих
действий и благостного Промысла Божьего в отношении него, не насилующего
его и хранящего от случайностей. Понятие судьбы совершенно утрачивает
все черты, свойственные ему в античной мифологии – как безличность
и неизбежную необходимость, так и иррациональность и индетерминизм.
Она проистекает из провиденциальной формы, но не содержит абсолютной
необходимости и неотвратимости, поэтому допускает изменения предопределенного
во времени (хотя в вечности Бог знает всё определенно и однозначно)
и делает возможной молитву и личный контакт с Богом. Вместе с
тем, здесь нет и "личностно-волюнтаристической" тенденции (пользуясь
термином В.П. Горана), поскольку судьба у Боэция неотделима от
Божественного Провидения и не персонифицируется (собственно говоря,
и персонификация Фортуны есть не более чем литературный прием
и дань традиции). Свобода же, предоставляемая человеку, налагает
также и огромную ответственность которую Боэций подчеркивает,
завершая свое "Утешение": "Великая и невыразимая необходимость
благочестия возложена на всё, ибо вы живете под оком всевидящего
Судьи!" [Cons. V, pr. 6 (48)].