Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.

Ольга Трубецкая

Трубецкой С.Н., кн. о Св. Софии, Русской церкви и вере православной. Отношение его к славянофилам *)

Трубецкая О. Трубецкой С.Н., кн. о Св. Софии, Русской церкви и вере православной. Отношение его к славянофилам // Путь. - №47. - Апрель - июнь 1935 г. - С. 3-14.

Кончая курс университета (в первой половине 80-х годов) кн. Сергей Николаевич Трубецкой думал избрать предметом своей диссертации «Учение о церкви и св. Софии». Мысль эта была им потом оставлена, хотя работа была уже достаточно продвинута. В своих воспоминаниях о брате Сергее, кн. Евгений Николаевич Трубецкой пишет:

«Его юношеские вдохновения, философские мечты его студенческих годов, которым не было суждено созреть для печати, были полны образов любви, собираю­щей мир и претворяющей хаос в космос. Я знаю, что он незадолго до окончания университетского курса работал над сочинением о св. Софии, которое он считала главною своей философской задачей, но рукописи его я не видал и не знаю, уцелела ли она. Но небольшой этюд его об астрологии я читал в юности. Помнится — это было необык­новенно красивое и необыкновенно характерное для него по­строение, навеянное ночным созерцанием бесчисленных миров. Основная мысль его резюмировалась известным изречением апостола: «ина слава солнцу, ина слава луне, ина слава звездам: звезда бо от звезды разнствует во сла­ве.»

Нет таинственнее загадки чем эти бесконечные огни, горящие над нами. Миры оторваны в бесконечном про­странстве и взаимно отчуждены в своем бесконечном отда­-

*) Настоящая статья — извлечение из Материала для биографии покойного кн. С. Н. Трубецкого, собран, кн. О. Н. Трубецкой.

3

лении. Но в предвечной любви собран этот распав­шийся на части мир: — в предвечном замысле все еди­но и звезды, и мы, люди, которые их созерцаем из наше­го беспредельного отдаления. Люди духовно свя­заны со звездами и от того то говорится в Писании о грядущей славе людей, облеченных в солнце и звез­ды. У каждого — своя звезда не в переносном а в буквальном значении слова. Ибо в мире, каким хотел и предвидел его от века Бог, нет мертвого веще­ства. Все вещество должно собраться вокруг перворожденного всей твари — человека — и в нем одухотвориться. И когда соберется вокруг человека, очеловечится все земное и небесное, тогда мир увидит человечество облеченное в солнце и звезды. В этом и заключается та грядущая слава человека и мира, о которой говорить слова апо­стола. Осуществится эта слава в полноте своей в конце веков. Но и сейчас судьба каждого человека духовно свя­зана с предназначенною ему звездою и в этом заключает­ся правда астрологии.

У меня нет под рукою ни этого этюда, ни других произ­ведений покойного брата, о которых я знаю только из его рассказов, далеко не в полном виде сохраненных моей памятью, но я не сомневаюсь, что центральные первые его мысли, те мысли, которыми он жил, вырази­лись именно в этих юношеских произведениях, а не в тех ученых трудах, которые увидели свет. Понятно почему это случилось. В этих юношеских произведениях он непосредственно молодо, а потому, быть может, иногда и наивно высказывал то, что больше всего любил и то, для чего он жил. Но к любви своей он относился с особенным целомудрием, которое составляет отличие подлинного мистика и с тем благоговением, которое боится оскор­бить свою святыню грубым к ней прикосновением или неудач­ной попыткой выразить в словах неизреченное... А кроме того, он, веривший, что сердце человеческое есть око, которым познается высшее откровение Духа, был чужд той легкомысленной веры в чистоту этого ока, которое состав­ляет характерное отличие многих современных мистиков. Он не доверял своим интуициям, тщательно проверял их судом своей христианской совести и в особенности тщательно готовился к тому, что он считал своим главным философскимделом» *).

*) Кн. Е. Трубецкой: «Из Прошлого». Книгоизд. «Русь». Вена.

4

К сожалению, только после кончины Евгения Николае­вича нам удалось разыскать одну главу, и то только 12-ую, из труда С. Н. «О Церкви и св. Софии» — здесь между проч., рассуждая об оторванности народа от своей интеллигенции, от своего правящего класса, Сергей Николаевич пишет:

«Мы все чувствуем тяжко, мучительно этот разрыв и жаждем полноты народной жизни, без которой личная жизнь не полна, ненормальна, тревожна и несчастна: ибо каждым из нас сознательно или бессознательно чувствует­ся вселенский идеал цельности и полноты, преданный нам не только Церковью, но и органически и исторически — всей жизнью народа и земли Русской, собирающим и образующим началом которой был именно этот вселенский церковный идеал. Конечно многие его отрицают, другие его не сознают, но именно его отсутствие в жизни и ее несоответствие его идеальным требованиям резко ощущается всеми. Вели­кое место оставлено пустым и целый мир кажется пустым, потому что он сам ничто перед этим местом и все идеалы, кроме вселенского, призрачны. Оттого Русь в своей необъятной широте тревожится в отсутствии глубины, ищет ее, потому что перестала его в себе чувствовать. Все члены огромного организма смещены колоссальным разрывом, ни один не занимает нормального места и потому ни одна деятельность ненормальна и нездорова при всем бо­гатстве здоровья и сил народных. Все в тревожном искании, все в брожении, смута легко овладевает умами при всеобщем недовольстве. Мы недовольны всем, жизнь наша лож­ная, ненастоящая, идеалы призрачны и пусты, искусство ложно и не дает истинного удовлетворения, науки и школы у нас нет. Правительство слабо и всякое действие его есть лишь по­лумера и паллиатив, поддерживающий, но не реформирующий действительность, да и нет у него в руках средства на та­кую радикальную реформу. В самоуправлении неурядица, в хозяйстве государственном и частном разорение. Всюду хищение и неправда, и разврат, семейные и общественные от­ношения расшатаны».

«Если вселенская Церковь есть действительный и абсолют­ный идеал, образующий Русь, если мудрость народная по­гружена в мудрость вселенскую, то самый тайник народного творчества вытекает из-под Церкви и Ею чудотворно освящается. Идеал творчества — София Вселенская — есть совокупность творческих первообразов или идей и всякое истинное творчество из него вытекает и к нему возвращает­ся. Вся история наша, все испытания, бедствия, которые мы пережили и переживаем, указывают нам на необходи­-

5

мость умудриться... Без школы нет образования, без нау­ки нет школы, а без философии нет науки. Для философии же прежде всего необходимо самое раскрытие вселенского идеа­ла Церкви, т. е. вечной Софии, — необходимое философское исповедование православной веры. Если она вселенски истин­на, то этим она победить все другие философские исповедования, манящие и смущающие умы православных суетной глубиной лжеименных знаний. Россия должна сознать свою мудрость в мудрости вселенской, ее ум (интеллигенция) должен в эту мудрость проникнуть и толь­ко исполненный ею он может образоваться и творить. Тог­да он будет и все познавать в этой мудрости, все постигать и связывать ею и создаст вселенскую науку, которая не будет, однако, безнародной абстракцией, но будет обще-народной и русской, ибо вселенский идеал не исключает ничего кроме ложного самоутверждения ложных начал и стихий. и наконец тогда только явится истинная народная школа, которая будет образовывать и воспитывать ум народа, русскую ин­теллигенцию, сообразно вселенскому идеалу. А до тех пор и в настоящее время задача всякого патриота — будить сознание этого идеала в обществе и всякого ученого и мыслящего человека способствовать развитию русской фи­лософии. Не все могут быть философами умозрительными, но все должны любить мудрость всей волей, умом и делом: в этом смысле все должны философствовать, и кто не философ, тот не христианин, по выражению св. мученика Юстина». *)

В свои студенческие годы Сергей Николаевич находил­ся под сильным влиянием славянофильства, но с самого начала 90-х годов он стал отходить от него и уже в статье его о К. Леонтьеве в 1892 году (**) заключалось, как он говорил, его формальное отречение от славянофильства. Однако, в своей характеристике общего философского миросозерцания Сергея Николаевича, Лев Мих. Лопатин ука­зывает, что хотя он значительно эмансипировался от первоначального влияния славянофильства, тем не менее ос­новное понятие его гносеологии, — понятиеверы, — общее у него с ними. У него, как и у славянофилов,вера является,

*) Вся эта выписка, к сожалению является сейчас единственным уцелевшим фрагментом из рукописи кн. С. Н. Трубецкого о св. Софии и Церкви.

**) См. «Разочарованный Славянофил» въ собр. соч. кн. С. Н. Трубецкого т. I, стр. 173 и «Вестник Европы» 1892. г.

6

как бы третьими источником познания, рядом с чувствен­ностью и разумом. *)

Но Сергей Николаевич вообще чужд был догматической предвзятости, и внутренний критерий его сознания опирался на внутренний жизненный опыт религиозного характера и им освещался и просвещался. Подход к разрешению каждого вопроса был для него непосредственно жизненный, а потому утопичность славянофильства не могла не вскрыть­ся перед ним при свете исторической критики и проверки их положении. Способствовало этому и сближение с Вл. Соловьевым и зима проведенная в Берлине, знакомство с Гарнаком и более широкий и глубокий подход к изучению церковных вопросов. «Verachte nur Vernunft und Wissenschaft», писал Сергей Николаевич одному своему приятелю, который нападал на гнилой Запада, и его мещанство **),— «вот что славянофилы слишком мало помнили точно также «как и их учителя, европейские романтики. Вся реакция позитивизма оправдывается этим недостатком уважения к «науке и непониманием научного духа, ненаучностью «романтической метафизики с ее гениальными интуициями. В конце концов вся философия, вся общая теория нашего славянофильства, все его широковещательные программы свелись лишь к какому-то многообещающему предисловию: сама книга не была написана, да и едва ли могла быть написана. Это во всяком случае урок всем нам, русским людям вообще и идеалистам в частности: книга еще не написана, а мы уже на нее ссылаемся и ею гордимся.

«... что касается мещанства, то я не знаю более мещанской интеллигенции, нежели именно наша: разница только в том, что европейская интеллигенция обеспеченнее. Мещанство везде есть, было и будет, и если восторжествуют идеалы социализма, то все человечество станет мещанством. Это не значит, разумеется, чтобы в области духа ему принад­лежало грядущее царство: оно будет, как и теперь, группи­роваться вокруг вождей. У нас есть мещане марксизма, мещане позитивизма, мещане идеализма, аристократов ду­ха у нас не больше, чем на Западе. И протесту противме­щанства мы научились на Западе. Утверждать, что на За­паде господствует мещанство духа и что там нет жажды

*) См. Л. М. Лопатин. «Философское миросозерцание кн. С. Н. Трубецкого» Вопросы философии и психологии 1906 г. № 1, стр. 126.

**) Из письма, найденного в бумагах Сергея Николаевича.

7

духовной и жизни духовной — значит не знать духовной жизни Запада нам современной. Я убежден, что если б Вы ознакомились с религиозной жизнью современ­ной нам Германии (говорю о том, что ближе мне знакомо), Вы нашли бы ее более богатой, нежели Вы предполагаете, и изменили бы Ваше суждение. Укажу еще на скандинавскую литературу с великим Киргегором во главе, наконец на социальные движения, в которых сказывается не менее, нежели у нас религиозно-этическое творчество. Можно бы­ло бы указывать на слишком многое... между проч. и на са­мую науку, которая двигается вперед не мещанами духа и у которой Вы не отнимете печати ее священства».

В вышеупомянутой статье о К. Леонтьеве *) Сергей Николаевич указывал на довольно существенное и характер­ное недоразумение в богословских теориях славянофилов:

«Православие в течение стольких веков, обособляв­шее христианский Восток от христианского Запада, является в их глазах новым принципом всечеловеческой всемир­ной культуры. С точки зрения Хомякова оно гармонически примиряет в себе противоположные крайности католициз­ма и протестантизма, единства и множества, авторитета и сво­боды. И в то же время в противность истории и не согласно ни с практикой нашей церкви, ни с авторитетными мнения­ми ее авторитетных богословов, — римская церковь и протестантские церкви не признаются церквами вовсе. В официальном учении нашей церкви, и в особенности в ее прак­тике, мы не находим ни такого острого наступательного отношения к западному христианству, ни таких широких культурных замыслов. Римская церковь, сохранившая преем­ство апостольское, признается во всяком случае за церковь, раз что действительность ее не подлежащих повторению таинств (крещения, миропомазания, иногда и священства) на практике признается. Известно, что греки в этом отно­шении неоднократно изменяли свой взгляд, и главным образом по политическим соображениям. С большей прин­ципиальной терпимостью, с более глубоким мистическим взглядом на божественный характер таинств, наша цер­ковь видит в западных христианах крещенных чле­нов церкви Христовой, предоставляя Христу судить их».

Сергей Николаевич замечает, что в своем учении о

*) См. разочарованный славянофил. В собр. соч. т. I стр. 180.

8

Церкви славянофилы постоянно смешивают в своих представлениях земную церковь и Небесную, а вместе с тем, вопреки истории и действительности рассматривают наш иерархический строй, как какую-то случайность, а не орга­нический результат ее развития. Реформы всего церковногостроя, предлагавшиеся ими, по мнению Сергея Николаеви­ча, «более подходят к каким-нибудь индепендентским общинам, чем к православной церкви. Эти преобразования — демократизация церкви, выборное священство, выборная иерархия, женатые архиереи, серьезно предлагавшиеся в славянофильском лагере, — несомненно свидетельствуют о недостаточном понимании духа православной церкви, ее прошлого, ее будущих задач... Равным образом и в других подробностях славянофильского богословия, даже в его полемике против западных исповеданий оказались протестантские влияния.

* * *

Для Сергея Николаевича церковные вопросы стояли всегда на первом плане и в самые трудные годы его профес­сорской деятельности не только положение университета удручало Сергея Николаевича. Самым тяжелым для него в современной действительности являлось положение пра­вославной церкви и оскудение церковного сознания среди верующих.

«... Грех против церкви, писал он (*), есть самый тяжкий из грехов русского государства, грех против Духа, особенно тягостный для всякого верующего патриота. Лучшие из публицистов наших обличали его со скорбью и ревностью. Напомним красноречивые страницы И. С. Аксакова и В. Соловьева, которые раскрыли с такой силою язвы нашей государственной церкви с ее антиканоническим управлением, отсутствием независимой духовной власти и церковной свободы. При взгляде на ее упадок и запустение, на невежественное духовенство, получающее дикое, безобраз­ное воспитание, не способное ни понимать, ни удовлетворять духовных запросов своей паствы, при виде глубокого от­чуждения от церкви всей образованной части общества и постепенного отпадения от церкви религиозных народных масс, влекомых духовной жаждой, при виде всей этой не­мощи и бессилия, оскудения духа, принижении и деморализа­-

*) На Рубеже, посв. памяти Б. П. Чичерина (1904 г.) Напечатано впервые в «Московском Еженедельнике» после кончины Сергея Николаевича и в собр. соч. Т. I. См. стр. 477.

9

ции иерархии, порабощения церкви, что должен чувствовать истинно верующий православный человек, видящий в церкви положительную зиждующую основу не только государ­ственности, но и жизни. Что должен чувствовать верный, искренний ревнитель церкви, движимый стремлением охранить ее от святотатственных посягательств, от ос­квернения и распадения. Сквозь золото риз он видит це­пи, сковывающие церковь и как верный сын ее, он мо­лится за ее освобождение»...

Но где же причина такого оскудения церковной жизни?

В безверии, равнодушии в просвещенных слоях общества, в расколе и сектантстве, разъедающих народ. «Если мы верим в божественную истину церкви, то мы долж­ны верить, что «врата ада не одолеют ее». Но опасность существует не для истины, а для нас... Неужели Русь потеряет свою духовную твердыню, свою веру и перестанет быть православною? Мы так спокойно уверены в том, что православие есть наше вечное неотъемлемое достояние. Но вера не есть недвижимая собственность и православие не майорат. Тот кто знает его живую си­лу и правду, тот кто верить в него, должен испытать се­бя в своем к нему отношении: Верны ли мы церкви?... Об­разованное русское общество частью ушло, частью уходить из церкви. *) Наши предки жили церковною жизнью, а наша жизнь ничего церковного в себе не имеет... Средоточием религиозной жизни наших предков было православное бо­гослужение: православный обряд проникал всю их жизнь, глубоко и властно дисциплинировал ее, служил источником и выражением религиозных идей, в которых наши предки рождались и умирали. Умалять великое социальное значение обряда, может только легкомыслие. Его общественное зна­чение и сила неизмеримы: он соединял миллионы людей в одной мысли в одном чувстве, в одном образе, в одном религиозном действии. Обряд будил сознание высшего собирательного, мистического единства, того сознания, ко­торое выражается в дивном песнопении: «Ныне силы небесныя с нами невидимо служат». Он служил реальной свя­зью живых поколений с поколениями отжившими, которых обнимал в себе его древний храм. Обряд был высшей поэзией, высшим искусством, высшей философией наших предков и в его образах и действиях воплощалась для

*) «О современном положении русской церкви». (Отрывок из неоконченной работы). Собр. соч. кн. С. Н. Трубецкого. Т. I стр. 438.

10

них вся полнота христианского православного учения церкви. Догматическое развитие этого учения закончилось давно, в эпоху вселенских соборов. Православная церковь по­кончила с умозрительным богословием, ее задачей бы­ло хранить догмат и сделать его всеобщим достоянием. Ввести его в жизнь путем своих богослужебных действий. Ее задачей было воспитать народы в вере Христовой, запе­чатлеть эту веру в их сердцах, освятить их ею, а ее бого­служение было вместе с проповедью, молитвой, таинством: оно было наглядным вероучением и нравоучением. И весь народ, как один человек, чтил церковь, как Храм Божий и правил ее обряд, сознавая тесную, органическую связь между этим обрядом и таинством, в нем выражав­шимся... Естественно он не всегда мог отчетливо сознавать различие между тем и другим, между формой и содержанием. Отрицательной стороной этого обрядового христиан­ства является ритуализм, пагубные последствия которого сказались в расколе. Тем не менее и вся история этого раскола не только умаляет значение обряда, но наоборот показывает всю степень его значения для раскольников и православных, одинаково засвидетельствовавших свою ревность к чистоте, к православию обряда, как ни превратно понималась многими эта чистота и это православие.

В наше время скорбят о неразумной ревности споривших, или глумятся над нею, но только немногие отдают себе отчет в великом историческом значении этого церковного спора. Раскололось единство обряда, составлявшего связующее звено религиозной жизни, и, вместе с тем, самый обряд утратил прежнюю силу и значение.

Замечательное дело, старообрядцу, по-видимому всего более дорожившие старым обрядом, положили начало ре­лигиозному дроблению, раскол породить сектантство. С другой стороны в церкви, которая исправила, очистила об­ряде и соблюла его единство он, несомненно утратил преж­нюю дисциплинирующую, религиозную силу. В самом деле в древности обряд начинался в церкви, но не кончался, в ней и обнимал весь строй домашней и общественной жиз­ни, проводя в ней религиозное начало».

Славянофильскую мечту о возвращении народного быта и жизни к до-петровским порядкам С. Н. считал вполне утопичной и также полагал невозможным возвращение к старине в одной религиозной сфере, ибо нельзя вернуться к старому строю жизни, не изменив всех условий современ­ной культуры, быта и нравов. — Да и желательно ли? — спрашивал Сергей Николаевич, возвращение к ритуализму,

11

«для которого христианство не только не было мыслимо вне «определенных обрядовых форм, но нередко смешивалось с обрядом или даже заглушалось им».

Славянофилы приписывали отчуждение от Церкви русского современного общества реформам Петра, и западной культуре. «Нельзя от себя скрывать, писал Сергей Николаевич, что одну из причин указанного отчуждения надо искать в неполноте, несовершенстве исключительно ритуального понимания христианства, которое определялось обрядом... Новые сектантские движения распространяющиеся в народе нередко принимают характер борьбы и протеста против обряда и церкви, как обрядового института».

Но чем же заменить обряд и его значение в нашем бы­ту? Что нужно, чтоб возродить церковную жизнь и религиоз­ную жизнь нашего общества?

Сергей Николаевич не разделял оптимизма славянофилов и их последователей, видевших оплот право­славия в темных массах деревенского люда, в которых хранится еще столько языческого двоеверия и в котором раскол пустил такие глубокие корни. «Что бы сказал Царь Алексей Михайлович, если бы ему сообщили, что истинное православие вне монастырских стен хранится лишь в среде крестьянства и что оно утратилось в среде бояр, дворян, именитого купечества, среди приказных и даже среди многочисленных представителей мещанства»?

«И не изменяется ли духовный строй нашего народа у нас на глазах? Со всех сторон слышатся жалобы на дезорганизацию крестьянства, на распадение быта и преданий старины, на охлаждение народа к церкви. Громадные области России, на юге напр., колонизованные недавно, покрылись населением, представляющим новые бытовые особенности, среди которого целые поколения выросли без церкви и ушли в штунду и другие секты. Затем явилась фабрика, столь изменившая прежний строй, явилась вся совокупность условий «новой культуры, против действий которой не могло устоять и старообрядчество, иногда столь упорное в своем консерватизме. Теперь и оно разлагается, и сыновья и внуки прежних «ревнителей старой веры переходят к новым формам быта, чуждым всякой религиозности».

Сергей Николаевич видел «идеал восточной церкви не в развитии земной культуры, не в мире вообще. Высшее выражение ее духа в монастырях и в монашестве» *).

В одной из неизданных рукописей его мы читаем:

*) «Разочарованный Славянофил». Собр. соч. Т. I, стр. 181.

12

«Нигде христианский аскетизм не достигал такого чистого и высокого развития, как в православной церкви. И нам, православным, более всего надлежит понимать положительное значение его в жизни народа. Монастырь лучшее сокровище нашей жизни, ее гордость. Пусть их клеймят высокомерным презрением люди, не знающие духов­ной жизни, не задумывающиеся даже над теми могуще­ственными побуждениями, которые заставляют столь многих людей добровольно идти на этот тяжкий и лютый подвиг. Пусть толкуют о распущенности иных монастырей, о праздности и лени монахов, их пороках. Мы знаем, что наши монахи не похожи на ангелов. Мы знаем, что ниг­де противоречие между идеалом и земной действительно­стью, между небом и землей не бывает глубже, хотя оно ниг­де глубже и трезвее не сознается, нигде оно не переживает­ся мучительнее. Мы ценим монастырь, как институт, в котором выражено целое учение православной церкви, ее глубочайшая вера в невидимую Церковь бесплотных духов, молящихся Богу и славящих имя Его. И мы ценим мо­настыри, несмотря на их нечистоту, за те святые жемчу­жины, которые сияли из их стен. Пост и молитва русского монашества воспитали наш народ, и каково бы ни было это воспитание смирения, добровольного отречения, веры и послушничества, мы должны признать его дисциплини­рующее значение, его великий нравственный престиж. Как бы не были несовершенны наши монастыри — их только и чтить наш народ, ими воспитывается он в сознании «Царства Божия», которое не от мира сего, которому надо слу­жить самоотверженно, все принося ему в жертву.

Заканчивая на этом нашу статью, мы старались в ней возможно полнее воспроизвести мысли кн. С. Н. Трубецкого о русской церкви и православной вере, высказанные в мало известных и мало доступных сейчас статьях и еще неизданных рукописях. Мысли эти кристаллизировались в нем и высказывались в связи с полемикой его против славяно­фильства, славную роль которого в русской культуре он, однако не думал отрицать. Существенную заслугу старых славянофилов он видел в том, что они выдвинули принцип, совсем неведомый в до-петровской Руси, — принцип свободы совести, а главное — понятие о вселенской Цер­кви, которое не имело того значения в представлениях наших предков, какое получило после них (*). Несмотря на все разногласия с ними, он считал, что «славянофиль­ство может еще ожить, не отрекаясь ни от церкви, ни от

*) Кн. С. Н. Трубецкой. «О современном положении русской Церкви». Собр. соч. Т. I, стр. 445.

13

своего широко понимаемого монархического идеала, ни от народолюбия, ни от славянства, ни от гласности и свободы совести, лишь бы его последователи или преемники отрек­лись от его ложного анти-исторического понимания Западного государства, западного христианства и западной культуры».

«Современная русская культура смешанная и соединяет в себе внешним образом два различных, отчасти противоположных друг другу начала — византийское и европейское. И между тем эти два начала в равной степени исторически необходимы: ни от того, ни от другого Рос­сия не хочет и не может отречься, не отрекаясь от самой себя, от всей своей силы и своих верований, от своего народа и своей интеллигенции, от своего прошлого и будущего. В этом вся оригинальность, все трагическое своеобразие настоящего положения, в этом великая историческая задача России, от решения которой зависит вся ее судьба и судьба славянства» (*).

Кн. О. Т.

*) См. «Противоречие нашей культуры». Вестник Европы 1894 г. Т. IV, стр. 516 и 526 (Август).

14