ДУХОВНЫЙ ЛИК ПОЛЬШИ
Оп.:"Наш современник" N9, 2004
[1] Работа печатается в сокращении по тексту книги митрополита Вениамина "Католики и католичество. Духовный
лик Польши". Москва, издательская группа "Скименъ", издательство "Пренса".
Молодая издательская группа "Скимен", занимающаяся изданием богословских, философских,
исторических трудов, мемуаров и дневников, в последнее время обратилась к наследию выдающегося русского духовного
писателя митрополита Вениамина ( Федченкова , 1880-1961 гг.).
Это имя после публикации книги его воспоминаний "На рубеже двух веков" сразу стала
широко известно в среде православных читателей. Владыка Вениамин, занимавший во врангелевском Крыму пост епископа
армии и флота, прожил долгую и яркую жизнь.
Эмиграция 1920 года в Турцию, рождение русской зарубежной церкви, жизнь в католической Европе,
переезд в США, где он занял пост экзарха Московской патриархии, поддержка мощного патриотического движения
за рубежом во время Великой Отечественной войны - участие в январе 1944 года в работе поместного собора русской
православной церкви, служение после войны владыкой в Рижской и Ростовской епархии и, наконец, уход на покой
в Псковско-Печерском монастыре, где его приняла родная земля - вот головокружительные этапы его судьбы. Владыка
Вениамин был в Америке членом Национального Комитета славянского конгресса, собирал средства для советских
госпиталей, помогал нашим дипломатам в организации встреч с Рузвельтом, к которому был вхож в любое время.
Но одновременно он никогда не забывал о стратегических опасностях для России, исходивших от буржуазной Европы,
от Ватикана и католичества, от вечной русофобской соседки России - Польши.
Именно анализу отношений с последней посвящена только что вышедшая в "Скимене"
его работа "Духовный лик Польши". Вечная тема - "Шляхта и мы", но разработанная аж в 1939
году. А кроме нее свет увидели изданные в том же "Скимене" "Письма о монашестве", "Письма
о двунадесятых праздниках".
Работа над богословским и литературным наследием объективного историка и православного исследователя
митрополита Вениамина, являвшегося, на наш взгляд, своеобразным предтечей Митрополита Иоанна Санкт-Петербургского
и Ладожского - продолжается.
Станислав Куняев
ДУХОВНЫЙ ЛИК ПОЛЬШИ
Польша теперь потеряла свою самостоятельность. Совсем ли? Или временно? Никто ещё не может сказать об этом
решительно...
А история её была так разнообразна за тысячелетнее существование, что всякий может извлечь из архивов то,
что ему нравится. Например, мы были свидетелями осуществления надежд её на обладание землями чуть не "от
моря до моря", как говорилось у поляков. Никто, однако, не предполагал этого перед мировой войной. Даже
сами поляки, в большинстве их политических деятелей, не мечтали о том, что потом вдруг случилось.
Но ещё менее ожидали такого молниеносного исчезновения великодержавной Польши с карты держав Европы, которое
произошло ныне осенью... Всё бывало... И я не думаю предсказывать ничего о будущем: это не моё дело. Я не политик...
Да и политики ныне не знают: чем всё может кончиться. И всякий гадает по-своему. Кроме того и тем более, я не
желал бы причинять неприятностей полякам пророчествованиями о том, что, наконец, Польша "сгинела".
Во-первых, потому, что им теперь больно; и не время раздирать сочащиеся раны их; а во-вторых, потому, что
мне, как славянину и как христианину, жалко их, хотя бы и "лежачих": а лежачего не бьют, по пословице.
Однако и молчать совсем - нехорошо. Все говорят об этом; а иные думают молча про себя. Я утверждаю, что необходимо
раздуматься и нам, духовным людям, над происшедшим ураганом Божиим. И вот почему.
Обязанность каждого христианина разгадывать, по мере своих сил, смысл судеб Божиих: для чего-нибудь Промысл
одно попускает, другое делает; одно разрушает, другое сохраняет или воссозидает! Нужно вдуматься. Затем, для
нас, не только духовных, но и вообще верующих людей, в судьбе Польши можно увидеть много поучительного в данный
момент: дальше мы это увидим ясно... Нужно учиться уроками истории не только своей, но и чужой. Я вижу: как
много общего в судьбе и психологии поляков и русских эмигрантов.
И именно с точки зрения религиозной, а в связи с ней - и политической. И уж, конечно, если рассматривать болезнь,
то нужно заранее показать свои раны: иначе не вылечиться. И мы, эмигранты, сами пережившие трагедию потери Отечества,
даже худшую, чем теперешние поляки, оставшиеся всё же жить на своей земле, среди своего народа, мы имеем душевное
право говорить откровенно и другим о том, что пережили и переживаем сами.
В частности, мне, как представителю Патриаршей Церкви в Америке, неоднократно приходилось критиковать и себя
самого, и высшее и среднее духовенство, и вообще говорить о великих недостатках Православной Церкви и русских
кругов, особенно руководящих. Потому я, более, чем кто другой, могу говорить с открытым лицом о дефектах и других.
Многие из слушателей были свидетелями моего выступления ещё в 1933 году в "Лэбор Тэмпл", где я вскрывал
язвы наши и считал посланные нам испытания делом правды Божией, спасающей и очищающей нас от дурных наростов.
Потому, если я далее буду говорить о болезнях Польши, то пусть не думают обо мне, что я критикую из злорадства...
Боже сохрани! Я и своей Православной Церкви (и православной эмиграции) желаю лишь добра. И полякам желаю того
же. Но всё же слушать правду горькую неприятно. Несомненно.
И эмиграции, даже и оставшимся в России братьям, тоже горько было сознаваться в своих ошибках и болезнях,
но таков урок Божий. Нужно! Для этого посылаются события... Я и евреям в том же "Лэбор Тэмпл" в 1933
году открыто сказал, что и на них идёт суд Божий. И к чести их, я обязан сказать, они тогда не выразили протеста
против моих обличительных слов, что у них (как и у многих из русской эмиграции даже доселе) нет покаяния.
И только Патриаршая Церковь в России, и за границей отчасти, стала на эту божественно-спасающую линию. Евреи
выслушали молча. Через пять лет моё предвидение сбылось в Европе... И теперь мне хочется, чтобы мои слушатели,
особенно если среди них есть братья поляки, по крайней мере, молча выслушали слова правды. Когда же и послушать
их? Только когда больно душе, тогда она и слышит хорошо. После, особенно если начнутся снова благоприятные обстоятельства,
не захотят слушать. Так, послушаем...
И русские слушатели должны урок взять из их судьбы... Конечно, я не думаю, чтобы мог объять весь вопрос о
духовных причинах падения Польши с исчерпывающей полнотою. Даже и специалисты этого вопроса подходили к нему
с разных точек зрения; а иногда противоречили друг другу. Вот, например, что говорит знаменитый историк, профессор
Костомаров по этому вопросу: "Внутренние условия, доведшие Польшу до разложения, сложны и были предметом
множества соображений, догадок, заключений и выводов...
Указывали на избирательное правление, на чрезмерную силу магнатов, на своеволие шляхты, на отсутствие среднего
сословия, на религиозную рознь (католиков с православием. - М. В.), на упадок и порабощение земледельческого
класса. Нам кажется, что эти признаки не представляли ещё стихий неизбежного падения и разложения государства"
(Книга его: "Последние годы Речи Посполитой". С-Пб., 1870). Подобные условия существовали и в некоторых
других странах Европы; и, однако же, они не погибли ещё.
И Костомаров ищет своих объяснений. Я тоже попытаюсь подойти к этому вопросу с собственной точки зрения. Она
не совсем нова. Многое я вычитал у других исследователей причин падения Польши. Особенно много идей дают славянофилы,
а также и непосредственные деятели в Польше, особенно во время её потрясений, когда прорываются наружу те тайные
силы, которые были дотоле скрыты от посторонних взоров.
2 ДУХОВНЫЕ ПРИЧИНЫ; ВАЖНОСТЬ ИХ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ
Да, много причин умирания человека: и сердце стало плохо; и желудок не варит и прочее... Тем более много причин
в умирании или временной болезни народного организма. В последнее время главные причины стали усматривать, по
преимуществу, в хозяйственных условиях: в экономической борьбе классов. И нет сомнения: эти причины всегда играли
важную роль. Но совершенно невозможно было бы объяснить все сложные явления жизни только этими одними причинами.
Если допустить, что низшие классы Польши, "хлопы", крестьяне, батраки, панщина, - если всё это разделило
"панов" и рабочих и сгубило единство и мощь Польши, то почему же, по-видимому, те же самые условия
барщины не погубили России в 1812 году, при нашествии блестящих войск Наполеона? Почему и дворяне и крестьяне-рабы
встали вместе на защиту Родины и выжили Наполеона? Значит, есть крестьяне и крестьяне, барщина и панщина; есть
какая-то разница...
Да и те же поляки, включая и низшие классы населения, рабочих и крестьян, единодушно в общем шли на борьбу
против России, как белой, так и красной. И жили в последние двадцать лет всё же более или менее в единстве государственном,
хотя и в весьма различных экономических условиях, от графов Потоцких - до безземельных батраков. Если же скажут,
что это было только под воздействием полицейских карательных мер, то это ещё не вся правда.
Вот теперь, когда во многих местах совсем уже нет панов (в советской части бывшей Польши), разве мы можем
сказать, что все поголовно поляки рады тому, что панов выгнали, земли их отобрали и раздают селякам и батракам;
и стало быть, остаётся только радоваться и благодарить советскую армию и власть за всё это. А больше ничего
уже не желать?! Едва ли. Вот и в Америке, где нет панов польских, мы видим, как многие скорбят о падении Польши,
не разбираясь даже, кто больше виноват?
Мне пришлось слышать, что многие радуются совершившемуся освобождению от панства. Но я сам видел простых рабочих
и в Штатах, и в Канаде, которые потрясены совершившимся падением их Родины, и ждут изменения. И тут они готовы
идти с кем угодно: с теми же панами, с союзниками-капиталистами и т. д. Вот случай в Канаде. Еду в снежных просторах
Алберты. Почти рядом сидит пара молодых поляков: муж и жена. Заговорили. Она - горячая, как и все они вообще.
Заговорили о завоевании Польши.
Она, ничуть не сомневаясь, стала быстро говорить: "Польша опять встанет. Непременно будет!" Впрочем,
уже думает, без русских губерний, а в меньших размерах. "А если нет?" - спрашиваю я... И слушать не
хочет. "Да почему Вы так уверенно думаете?" - "Англичане подписали, что будут защищать Польшу".
И этого ей совершенно довольно. Спорить дальше бесполезно: "англичане подписали". Она, конечно, не
знает истории, когда те же англичане тоже обещали защиту вслух, а в кабинете открывали иное.
Вот что говорил, например, английский посол в Санкт-Петербурге лорд Непир поляку Ленскому (в 60-е гг.), министру,
статс-секретарю Царства Польского: "Вы - поляк; а потому считаю долгом вас предупредить, что мы только
пишем ноты; но сделать ничего не сделаем" (Минтцлов. В прошлых веках. "Исторический Вестник".
1916 г., март). Но вот сейчас мы свидетели обратному: Англия воюет и за Польшу. Конечно, неизмеримо больше -
за себя; но тут и Польша пригодилась.
Однако нет никакого сомнения, что при других условиях Англия выбирала такую политику в польском вопросе, какая
ей нужна и выгодна была. Вот другой пример - в Балтиморе. Сижу у рабочего русского за трапезой. Жена - полька,
за вторым мужем. Простосердечная, ласковая, не спорливая, а уступчивая. Пришли ещё другие поляки - муж с женой:
она сдержанная, себе на уме; а он - открытый, весь наружу. Это ещё было до немецкой войны. Я говорю: "А
ведь, пожалуй, Гитлер возьмет-таки Данциг".
Он и руками и головою замахал: "Но, но, но", - по-американски. Даже и мысли не допускал... А через
месяц уже не было всей Польши. Но я уверен, что он и сейчас стоит за "свою" страну. Тоже рабочий.
Да и теперь, оглянитесь вокруг на поляков здесь в Нью-Йорке: огромное большинство их горит мыслью о восстановлении
Польши, не разбираясь даже: какой. Лишь бы - независимой. [.] [.]Невозможно всю историю народа объяснять только
одними хозяйственными причинами.
Самое простое наблюдение показывает нам, что сверх этого действуют ещё и другие силы: национальные, государственные,
моральные и, несомненно, религиозные. Идти против этого, значит - ломиться в открытые двери, значит, не видеть
и не хотеть видеть истины. И если о ком другом, то уже о Польше, во всяком случае, безусловно, необходимо сказать,
что религия, и именно католическая, имела и доселе ещё имеет огромное значение. И без этого не понять Польши,
её истории и её падения.
В частности, и в советской литературе, где по преимуществу выдвигаются хозяйственные мотивы и объяснения,
о Польше недавно выпущена книга с указанием и на значение религии. Некий Друнин, автор книги "Польша, Россия
и СССР" (М., 1928), пишет: "При Мешко (Мечиславе князе, в 966 г.) произошло очень важное событие,
в значительной степени определившее дальнейшую историю Польши - принятие христианства" (стр. 8). И в другом
месте:
"Византийская и римская культуры, несмотря на то, что они обе носили яркий религиозный отпечаток были
по существу культурами враждебными". [.] [.] Итак, в советской литературе, ещё в 1928 году, была издана
книга, в которой не всё сводилось к экономике, а устанавливалось и историческое значение религии, культуры,
школы и проч. И потому я тем более, как духовное лицо, буду иметь право ссылаться на духовные причины жизни
польского народа - как в его развитии, так и в падении.
И в этом отношении я не буду одинок. Помимо советского историка Польши Друнина, я за собою имею почти всех
решительно исследователей этого вопроса, за единственным почти исключением. И, прежде всего, укажу на такого
выдающегося глубокого человека, как Ю. Ф. Самарин. Вот что он пишет по вопросу о значении веры:
"Не станут же отрицать, что вера несколько глубже прохватывает всю внутреннюю жизнь человека, чем, например,
его политико-экономические убеждения, и гораздо сильнее действует на его сознание о себе и об отношениях его
к ближним в пределах семьи, общества и государства. Эти... жизненные выводы из вероучения переходят в быт, обращаются
в предания, проникают в плоть и кровь народа" (Польский вопрос. "Вестник Европы", т. 82.) (Соч.
т. 1, М.,1900, с. 330).
В частности, по отношению к Польше и России, Самарин говорит так: "Польша потому враждует с Россией,
что та и другая носят в себе совершенно различные идеалы - религиозные и политические: обе при этом сознают
эту разницу" (336). [.] [.] И сами поляки ставят в связь свою историю с западным мировоззрением вообще,
и католичеством - в особенности. А уж они знают себя больше нас. Вот недавно лишь закрылась временно всемирная
выставка в Нью-Йорке. Многие из нас посещали и польский павильон.
Напомню кое-что из своих впечатлений. Только что вы подходите к нему, вас перед высокой башней из узорчатой
меди (должно быть, эта башня без крыши есть сторожевая военная вышка, или по-польски, кажется, "выглендач")
встречает фигура какого-то короля на лошади. Не дивно. Но вот что сразу бросилось в глаза мне: у этого военного
витязя не одна сабля в руке, как это бывает и в других памятниках, а целых две, по сабле в руке; и притом -
перекрещенные... Сабля и крест... Крест из сабель.
Разве это не важно?! Но вот вы вошли в павильон: центральная часть залы заполнена большими картинами об истории
Польши за 1000 лет. И что же вы видите? Почти сплошь войны, военные... И католические ксендзы, монахи, архиереи...
И это везде, во всю историю, за 1000 лет: военные и духовные... Совершенно ясно, что это не случайная связь,
а постоянная, основная, коренная... Кто же этого не знает?! Очевидно!
И советский историк Друнин в указанной выше книге своей с самого начала истории Польши отмечает следующее:
"Так уже на заре польской истории завязывается прочный союз меча и рясы" (ст. 10). Сошлюсь и на свидетельства
самих поляков. Знаменитый польский поэт и эмиграционный вождь поляков Мицкевич писал к польскому профессору
историку Лелевелю в марте 1832 года:
"Я полагаю, что стремлениям нашим следовало бы придать религиозно-нравственный характер, отличный от
финансового либерализма французов, и основать их на католицизме". И он проповедовал во Франции, что Польша
несёт "мессианскую" идею не только на восток, но даже и в весь мир. Поляк Урсин (эта фамилия с добавлением
"Немцевич" принадлежала ближайшему сотруднику генерала Костюшко) прямо пишет: "Размышляя о несчастной
судьбе родины и о средствах к её спасению, лучшие люди польского народа, - говорит он не о себе лишь, а вообще
о лучших поляках, - стремились с замечательной последовательностью согласовать с учением Христа (в католическом,
конечно, истолковании. - М. В.) итоги своих размышлений... Их политическая оболочка неотделима от религиозной
сердцевины.
Поэтому невозможно говорить о политических идеалах польского патриотизма иначе, как в совокупности с его религиозными
стремлениями" ("Религиозно-политические идеалы польского общества". Лейпциг, 1896, с предисловием
Л. Н. Толстого). И далее автор указывает на Мицкевича, Красинского, Словацкого, лжемистика Андрея Товянского,
Юрия Мошинского... Или вот что говорит член известного четырёхлетнего сейма Сташиц, не из шляхты, а из мещанского
происхождения:
"Мы далеко ищем причины падения государств, а не хотим видеть и верить, что она в нас самих. Были голоса,
призывавшие к порядку (от анархии. - М. В.) и сознанию своих заблуждений; но никто не внимал им". ("Внутренние
причины падения Польши". "Исторический Вестник". 1900, т. 108). И враги Польши знали, в чём коренится
главная опасность её. Германский канцлер Бисмарк взялся за гигантскую работу борьбы именно против католицизма,
как корня духовного разложения Европы.
Так, со всех сторон линии сводятся именно "в Рим". Это говорит и советский историк: "Политическое
влияние польского духовенства было несравненно сильнее, чем - духовенства русского" в тех частях, где были
русские право-славные элементы. Это объясняется тесными связями, которые поддерживало первое с Римом; а Рим
в то время имел достаточно в своём распоряжении способов, чтобы заставить польских князей считаться с своей
волей" (Ист., 26)
Так мы подошли теперь не только к важному принципу, что помимо хозяйственных двигателей истории, существуют
ещё и другие, каковы: национальность, нравственное состояние общества, религия; но что в истории именно Польши
эти последние, внутренние, духовные причины имели преимущественное значение и силу. И без них не понять истории
Польши и её распада [.]
3 СИЛА КАТОЛИЦИЗМА В ПОЛЬШЕ Известно, что христианство пришло в Польшу почти одновременно с Россией.
В 966 году (в России - в 988) князь Мешко I женился на дочери чешского князя Болеслава I Дубравке, крестился
сам и распорядился, чтобы и весь польский народ принял христианство. А так как чехи в то время были скорее православными
по духу, чем католиками, принявши христианство из уст греческих проповедников и наших первоучителей славянских
Кирилла и Мефодия, то можно сказать, что и поляки сначала были православными по духу.
Но сила Запада была уже и тогда так велика, что первым епископом у них был немец, а священниками большею частью
чехи. После воспитались свои кандидаты. Но высшее влияние осталось за немецкими, то есть католическими, архиереями.
С ними и водворился накрепко католицизм. Поэтому можно говорить, что Польша искони - католическая. Этим и объясняется
прежде всего и больше всего непрерывная борьба поляков против своих же славянских братьев русских.
И она началась с первых почти дней крещения Польши и установления государства. Мешко I двинулся на восток,
на Русь, и завоевал "Червенскую землю", то есть Галицию. Через несколько лет, в 981 году, Владимир
Киевский (впоследствии креститель Руси) отнял у поляков Червонную Русь. А потом она, эта несчастливая Галиция,
постоянно переходила из рук в руки... Даже вот до наших дней... Тысяча лет борьбы.
Польские князья, поддерживаемые духовенством, в свою очередь, поддерживали его и в католической миссии, и
в богатом устройстве. И с той поры почти до последних времён высшее духовенство занимало в Польше очень важное
место, ставши в ряд самых богатых и важных аристократов и магнатов, или по-польски - в ряд "можновладства".
При некоторых князьях, например, при Казимире II Ягелло, Сигизмунде-Августе, особенно усиливалось влияние высшего
католического духовенства.
А бывали случаи, что иногда западными войсками предводительствовали и епископы (например, при занятии чехами
Кракова). Король Ян-Казимир (1648-1668 гг.) был до этого даже иезуитом, а потом и кардиналом; а с разрешения
папы переменил духовное оружие на меч. Вообще, в духовенство высшее могли проникнуть лица только из так называемого
аристократического сословия, из магнатов и шляхты, то есть родовитого дворянства. Ни мещанству, ни тем более
крестьянству совершенно был туда закрыт доступ.
Ничего подобного в России, и вообще в православных странах, никогда не было: наше духовенство было несравненно
более народным или даже выходило из недр крестьянства. Аристократические выходцы были редкостью. В Польше -
наоборот. Папе Римскому нужно было лишь держать в своих руках эту аристократическую небольшую группу духовных
магнатов и через них продвигать свою католическую миссию на Восток. И это папы делали всегда и при всяких случаях,
что и понятно.
От этого значение Польши в глазах Рима выдвинулось на первостепенное место в деле окатоличивания русских.
Польша - это передовой форпост для пропаганды католичества на восток Европы. Один из пап прямо заявил, что Польша
- это "оплот христианства" на Востоке; и "польский народ послан биться за веру" (Пий IX).
И сами поляки именно так думали о себе. Когда было восстание против России в 1863 году, то в газете революционных
кругов "Независимость" ("Неподлеглосщь") писалось так:
"Польша вступает на сцену мира, окружённая лучами веры и любовью к свободе, защитницею прав, очищенная
столетним мученичеством, как апостол цивилизации, как враг мрака и варварства (русско-православного. - М. В.),
как христианский витязь, всегда готовый на смертный бой в обороне истины... Образованные народы Европы с сердечным
соучастием приветствуют "воскресшего Лазаря" в борьбе против "московского царства".
"Здесь, - пишет газета, - борьба двух идей, двух систем, двух непримиримых начал, двух несходных между
собой цивилизаций, двух принципов: свободы и неволи (польской и царской. - М. В.), света и тьмы (западной и
православной. - М. В.)". "Смерть или победа". "Трепещите же, московские полчища!" Если
так думали о себе сами поляки, то тем более понятно, что не иначе думали о них и русские. Современник Екатерины
князь Потёмкин в разговоре с королём Польским Понятовским однажды высказал следующее:
"Папа сказал, что надобно поддерживать то средостение, которое нас", - то есть, католиков и православных,
- "отделяет друг от друга" (Костомаров. "Последние годы Речи Посполитой". С. 153). И это
знала Екатерина и старалась ослабить фанатизм католицизма не только политическими мерами, но и отправкою 64
000 русских войск к Варшаве. Ю. Ф. Самарин в статье "Современный объём польского вопроса" говорит:
"Польша - это острый клин, вогнанный латинством в самую сердцевину славянского мира, с целью расколоть
его в щепы" (т. 1, 327). И решительно все, кто хоть сколько-нибудь прикасался к изучению польского вопроса,
с очевидностью и с ужасом могут наблюдать колоссальное влияние католического духовенства на поляков и на польскую
историю.
Можно было бы составить специальную огромную книгу по этому вопросу за 1000 лет католического насилия над
самой Польшею, а через неё и над соприкасающимися странами, сначала - над Литвой, а потом над Белоруссией и
Украиной. Приведу несколько фактов. И притом - не из посторонних свидетельств, а из документов самих поляков.
Я не буду закапываться далеко вглубь тысячелетней истории; возьму факты из более позднего времени. И притом
- более глубокие и важные.
Много пролилось крови поляками, много было употреблено усилий, чтобы из русских хлопов Белоруссии, Украины,
Карпатья сделать верных сынов Польши. И, однако, это не удавалось вполне. Тогда, по инициативе римского духовенства,
видным выразителем которого был тогда ксёндз Скарга, вводится религиозная уния, столь хорошо известная в Америке,
от которой и доселе ещё не все очнулись здесь. Это совершилось в 1596 году в Брест-Литовске. Зачем?!
Ясно: чтобы через единство веры ополячить, окатоличить православных; и тем самым совсем оторвать их от ненавистного
Востока, от "проклятого" православия. [.] [.] Этого, слава Богу, не случилось. [.] Вспомним казацкие
восстания. Их было много: Носинский, Лобода, Наливайко, Жмайло, Тарас, Сулима, Павлюк, Остряница, Гуня, Железняк,
Гонта и другие. За что же поднимались эти люди и шли на страшный риск, а иногда и на жестокие потом муки (как,
например, Железняк)?
На это даже советский историк отвечает, что, помимо вражды к панам и их ставленникам арендаторам евреям-факторам,
"из которых по преимуществу состоял довольно многочисленный класс арендаторов помещичьих имений" (ст.
68), казачество становится за православие против воинствующего католицизма, который был главным образом "панской
религией", и против ополячивания. Польша уже почти погибает: уже частью поделена между соседями. Идёт сейм.
На нём поднимается вопрос о даровании прав свободы веры православным и протестантам. Члены сейма, католики
паны, не говоря уже о духовенстве, яростно восстают против этого: они-де от своих дедов и прадедов получили
убеждение, что кроме католика, все иноверцы - еретики, проклятые Богом; и их ни в чём нельзя поставить на одну
доску с католиками... И только угроза екатерининского генерала Репнина перевесила вопрос в пользу некатоликов;
помогла и угроза Пруссии.
Ещё перед нами герой Польши, генерал Костюшко. Он не был религиозным человеком; это был революционно-политический
национальный вождь. Но и он знал силу не только шляхты, но и ксёндзов. В письме к одному из своих сотрудников
он писал: "О, если бы иметь 100 000 линейного войска, но его нет. А 300 000 разных людей собрать можно",
- но добавил, - "если только помещики и ксёндзы захотят этого". Такова сила ксёндзов... Возьмём восстание
поляков в 1861-1863 годах.
Кто не знает: какое горячее участие приняли в нём именно ксёндзы, а также и высшие духовные лица?! Но будем
говорить собственным языком поляков, несомненно, писавших под диктовку своих пастырей, а ещё проще - ими самими
это писано. Я разумею знаменитый "польский катехизис" для революционеров. Там много вообще интересного.
Возьмём лишь несколько отрывков оттуда. Вот, например, о духовенстве православном совет:
"Если будем пользоваться тупоумием и неразвитостью тамошних попов; то, действуя на корыстолюбие их деньгами,
можем усыпить и этих лютейших по своему изуверству наших врагов; усыпив же сих (далее пропущено слово неудобное
для печати) и действуя с хитростью и умом на народ (русский), будем в состоянии если не отвратить его от своей
раскольничьей веры, то поколебать доверие к своим попам, чего и достаточно, чтобы народ неприязненно на них
смотрел". Это в 1-м пункте катехизиса...
Пункт 4-й. "Старайся всеми мерами... нажиться за счёт русской казны: это не есть лихоимство; ибо, обирая
русскую казну, ты через то самое обессиливаешь враждебное тебе государство и обогащаешь свою родину... И Святая
Церковь (разумеется католическая. - М. В.) простит тебе такое преступление; Сам Господь Бог, запретивший убивать
ближнего, разрешает через святых мужей обнажать оружие на покорение врага Израилева". Пункт 5-й. "Старайся
достигнуть всякого влиятельного места...
Для достижения этой цели всякие средства дозволительны, хотя бы они и казались для других низкими... Лесть...
в особенности употребляй везде, где из неё можешь извлечь выгоду в своих планах". Пункт 10-й. "Помни,
что Россия - первый твой враг, а православный есть раскольник (схизматик); и потому не совестись лицемерить
и уверять, что русские - твои кровные братья, что ты ничего против них не имеешь, а только - против правительства,
но тайно старайся мстить каждому русскому..."
"Духовный лик" Польши... Пункт 11-й. "Между русскими говори всегда, что немцы - первые враги
русских и поляков. И будешь способствовать к уничтожению одного врага посредством другого". Пункт 13-й.
А когда нужно, то, наоборот, "посредством содействия влиятельного немца" "старайся... уничтожить"
русского. Кто не поймет, что здесь дышит дух католичества и ещё проще сказать: иезуитизма! Или вот документы-прокламации
уже к православному духовенству в бывших областях Польши:
"Духовенство греческого исповедания! Свобода совести была искони (вот уж неправда. - М. В.) свойственна
польскому правительству и его законодательству, сроднилась с народными нравами... Борьба с нашествием (Московии)
не есть борьба религиозная, но борьба за свободу, война народная". А значит: помогайте в революции против
русского правительства. Но конец прокламации очень далёк от этой "свободы совести":
"Если кто-нибудь из вас остался слепым и презренным орудием Москвы,.. тот будет казнен, как преступник".
Это говорило тайное правительство революционного "ржонда"... Такая прокламация была напечатана в Вильне
18 апреля 1863 года... А через 3-4 недели вышла другая, уже более резкая, без всякой "любви". Она
составлена была, наверное, ксёндзом, из коих многие принимали прямое участие в восстании. Начинается так: "Во
имя Отца и Сына и Святого Духа. Братья во Христе, бывшие униатские священники!..
О, не воображайте себе, что мы не знаем сокровенных замыслов ваших, замыслов, подстрекающих злополучных крестьян,
лишённых вами святой веры (то есть бывшей римской унии. - М. В.). Вы сами себя погубили через вашу алчность
к звонкой монете, которою вас наделяло московское правительство... Вы отреклись от святой веры (католичества)...
Вы осудили и осуждаете на вечную муку столько душ, вверенных вашему попечению. Помните, что Царствие Небесное
не есть от мира сего"...
И почти рядом такие слова, совсем не "небесные": "Месть поляков за святую веру ужасна!.. Помните,
что настала минута мести за ваши преступления и казни за грехи ваши"... Католическая Церковь, не принимая
будто бы прямого участия в восстании, действовала возбуждающе своими, будто бы "церковными", методами.
В Польше и Литве были разосланы от консисторий распоряжения объявить траур по всем храмам.
Он выражался в следующем: повелевалось, чтобы "замолкли в церквах колокола, органы, музыка и пение",..
богослужение должно было совершаться "начётом". Правда, при этом наказывалось удаляться вообще "от
всякого греха" и молиться. Но всякий понимал, что этот траур есть пассивная забастовка, церковный саботаж...
Этот траур простирался даже на веселье свадебное: запрещена была игра на скрипках.
Ю. Ф. Самарин, объезжавший самолично польские сёла после усмирения бунта 1861-1863 годов, рассказывает престранный
случай, который в православной нашей стране совсем непонятен, а у католиков был святою заповедью. В одном селении
крестьяне стали просить Самарина "выпросить им разрешение на ближайшей свадьбе снять с гвоздя висевшую
в шинке опальную скрипку". В чём дело? Он не понимал.
"Но скоро сам шинкарь разъяснил нам всё дело, предъявив полученный им письменный приказ от войта (вроде
волостного старшины) об уплате штрафа за нарушение запрета, наложенного ксёндзом. Последний стоял невдалеке
от сходки (созванной Самариным. - М. В.); и мы просили его объяснить, что дало повод к этой строгости? Ксёндз,
видимо, растерялся; заговорил было о том, что его обязанность поддерживать "моралитет", но, впрочем,
сознался, что нет причины воспрещать игру на скрипке вне церкви.
По настоянию нашему, он это повторил от себя крестьянам к их неописанной радости"... Потом "об этом
сделано г. наместником Польши общее распоряжение": опала со скрипок была снята. Не нужно думать, что это
- пустяк. Нет, какая власть у ксёндзов над народом! Вот что здесь для нас важно. Откуда это? И к чему это доводит?
(вот вопросы, о коих будет разъяснение дальше). (Соч. Т. 1, ст. 360-361). Пропускаем полстолетия ещё... Наше
время.
Вот Польша, благодаря победе союзников над немцами, получила неожиданно огромное пространство, о чём они и
мечтать не могли перед войною. Во главе её становится человек, сам испытавший режим ссылки и тюрем, - Пилсудский.
В православном церковном календаре, изданном в Варшаве за 1938 год, напечатана речь митрополита Варшавского
Дионисия на вторую годовщину кончины "приснопамятного маршала Иосифа Пилсудского". Там он, между прочим,
говорит следующее:
"Для нас, православных граждан Польской республики, в особенности ценным являлся новый (это примечательно:
если "новый", то старый был иным. - М. В.) духовный облик Польши, который показал нам Иосиф Пилсудский,
когда в своём известном воззвании от 22 апреля 1919 года "К гражданам бывшего Великого княжества Литовского"
высказал следующее: "Состояние постоянной неволи, хорошо известное мне лично... должно быть, наконец, упразднено...
Я хочу предоставить вам всем возможность разрешения внутренних дел национальных и вероисповедных так, как Вы
сами этого пожелаете, без какого бы то ни было насилия или принуждения со стороны Польши".
И это завещание Пилсудского будто бы исполнялось во всей чистоте: Польша для всех являлась искренней, нелицемерной
"истинной родиной, любящей матерью, для которой все её дети равно дороги", - свидетельствует митрополит
Дионисий в похвальном слове. Конечно, в похвальном памятном слове подобает хвалить покойника, по доброй и старинной
поговорке: о мёртвых или хорошо говори, или ничего. Но так ли это было на самом деле, можно сомневаться.
Я не намерен рассказывать о том, как снесли русский собор, как разрушали сельские православные церкви (я этого
не знаю точно; а газетам не намерен верить во всём). Но вот что мне несомненно известно: в том же церковном
календаре есть статистические справки о религиях: католической, униатской, православной, протестантской, еврейской
и пр.
(И цифры, и графические рисунки говорят, что католичество в Польше стало расти: в 1921 году католиков было
17 с лишним миллионов, в 1931-м - уже 20 миллионов и 800 000... Неужели католическое духовенство не приложило
здесь рук своих? Невероятно...) А вот ещё более поразительный факт, там же напечатанный. В 1931 году была перепись.
Заявляли: кто какой веры.
Но вот смотрю в Полесском воеводстве (в уездах Пинском, Брестском, Кобринском и друг.), то есть там, где больше
всего православных русских, я вижу странно малую цифру, которая показывает: на каком языке они говорят? Оказалось,
всего 1,4 процента; а православных там же показано рядом 77,4 процента. Ясно, что - русские. Что же оказывается?
В примечании объяснение: "во время переписи 1931 года огромное большинство православных полещуков определило
свой язык, как "тутейший".
Из 708 200 человек признало своим родным языком язык "тутейший" свыше 707 000... Куда же их отнесли
статисты? В графу "иной" язык, где указаны (кроме Вильны литовской) крохи, меньше процента (вроде
караимского и т.п.). Почему же так случилось? Полещуки побоялись сказать, что они считают своим родным языком
русский... Вот и вся разгадка загадки. И выдумали наивно-хитро новейший язык "тутейший"... Что ж это
за свобода? (Нет, свежо предание, а верится с большим трудом).
Кажется, польские вожди и здесь не всю правду говорят... Старая привычка сильнее завещаний самого создателя
Пилсудского. А вот собственное свидетельство сотрудников его по делу об отношении вообще к русским. Тут уже
не разгадки, а подлинные слова. Прежде поляки могли винить правительство русское, царское, что оно их притесняло.
Но вот пришла революция; у власти стало правительство сначала временное, потом советское. Казалось бы, можно
сговариваться с ними так или иначе.
А если не с ними, то хоть с белыми армиями, которые просили помощи у поляков. Что же на деле оказалось? Действительно,
и красные, и поляки, и белые, в частности, и при мне в Крыму в правление генерала Врангеля , вели переговоры
о соглашении, хотя генерал Брусилов из России предупреждал против этого своих же соратников по всемирной войне.
И вот результаты переговоров.
"Дело вовсе не в том, - пишет польская газета "Польска Збройня", - искренно или не искренне
Пилсудский вёл переговоры с Советами или Деникиным; не в том, что и как предлагал Деникин. Дело шло об ослаблении
врага и об отношении, на почве личной и исторической, Иосифа Пилсудского к РОССИИ новой, красной, и к России
старой - белой. В белой России Пилсудский должен был видеть извечного врага... тогда как в красной он мог видеть
только кристаллизующийся хаос... Иосиф Пилсудский был орудием кары"...
Как не вспомнить вышеприведенные слова прокламаций ксёндзов об ужасной "мести": только здесь более
тёмное слово - "кары"!! А польский генерал Галлер ещё более откровенен: "Слишком быстрая ликвидация
Деникина не соответствовала нашим интересам. Мы предпочли бы, чтобы его сопротивление продлилось, чтоб он ещё
некоторое время связывал советские силы. Я докладывал об этой ситуации Верховному вождю (Пилсудскому).
Конечно, дело шло не о действительной помощи Деникину (а следовательно, после него и Врангелю . - М. В.),
а лишь о продлении его агонии" ("Причины распадения Русской Империи". Э.Г. фон Валь. Таллин,
1938, стр. 69). "Нужно, чтобы большевики били Деникина, а Деникин бил большевиков". Эти слова говорил
член польской миссии к тому же Деникину (конечно, между своими) Иваницкий, бывший министром торговли и промышленности
в России.
Разве это не напоминает нам польского катехизиса о том, что для пользы отчизны "все средства дозволены"?
Что Святая Католическая Церковь простит этот обман?! Да, старая закваска духа не скоро испаряется... И понятно,
что писал потом генерал Деникин в своих воспоминаниях. "На банкете, данном в честь миссии, я обратился
к присутствующим с кратким словом:
"После долгих лет взаимного непонимания и междоусобной распри, после тяжёлых потрясений мировой войны
и общей разрухи, два братских славянских народа выходят на мировую арену в новых взаимоотношениях (то есть дружбы,
- думал в простоте сердца русский генерал. - M. B.), основанных на тождестве государственных интересов и на
общности внешних (врагов) противодействующих сил"... Вероятно, он разумел, прежде всего, большевиков, а
потом немцев? И далее:
"Никогда ещё не приходилось мне сожалеть до такой степени о сказанных словах"... И понятно... Член
миссии, начальник штаба майор Пшездецкий пояснил Деникину дело: "Мы дошли до своей границы". Поляки,
как известно, разбили большевиков, после некоторых успехов их. "Теперь подходим к пределам русской земли
и можем помочь вам. Но мы желаем знать заранее: что нам заплатят за нашу кровь, которую нам придется пролить
за вас.
Если у вас нет органа, желающего с нами говорить по тем вопросам, которые нас так волнуют (Деникин ссылался
на будущую Думу), то нам здесь нечего делать!"... Какая заносчивость! И это всего лишь год спустя после
получения самостоятельности милостью союзников и благодаря разрухе в России после революции... Да, Деникину
можно было каяться и "сожалеть" о сказанных словах о братстве славянских народов... Ещё рано...
Генерал Врангель скорее разгадал психологию соглашателей, увидев прежнюю польскую "двуличность"...
Так мы дошли до наших дней: характер польского народа остался тем же самым до конца... И это свидетельствуют
они сами о себе... Теперь мы подходим к следующему пункту: отчего же именно сложился такой характер их? И какое
именно место занимает здесь католицизм?
4 ПОЛЬСКИЙ ХАРАКТЕР И ЕГО ИСТОЧНИКИ
Так мы постепенно подошли уже к психологии, к душе польской.
Никто не может отрицать, что, помимо всяких других причин, установившийся склад характера имеет огромное значение
как в жизни человека, так и всенародного организма - нации. В Америке мы это видим особенно ярко: айриши, поляки,
немцы и прочие проявляют свои свойства. Польский характер тоже довольно достаточно определился уже давно. Если
не раздумывать много и долго, то, прежде всего, мы отмечаем в нём одно сильное свойство.
Это так называемый "ГОНОР", а переводя на русский язык, - гордость, и притом не очень ещё и глубокую,
а поверхностную, быструю, вспыльчивую, но постоянно возгорающуюся. Чтобы сослаться опять на самих поляков, приведу
по памяти беседу бывшего маршала, главнокомандующего Польской армией, генерала Смиллого-Рыдза с американской
корреспонденткой, притом перед самой почти войной... Была даже и фотография в газетах... Она спрашивает его
по поводу возможной войны с немцами.
Он, с улыбкою уверенности, отвечает ей, что поляки будут сражаться во всяком случае, хотя бы остались одни,
без всяких союзников. Почему же? Потому, - разъясняет ей маршал, - что у человека есть нечто такое, что выше
не только земных расчётов, не только жизни, но даже и самого Отечества. Что же это такая за ценность? Может
быть, наконец, вера, католицизм, спасение души, за которые люди шли на костры, на зверей? Нет, - с улыбкою отвечает
вождь (ведь не простой рядовой, а военный и идейный вождь, преемник создателя Польши, Пилсудского), - это гонор,
- по-польски, вероятно, было сказано слово честь... Когда я прочитал это в печати, мне стало грустно за братьев
поляков. В такой критический, трагический момент наваливавшихся событий они говорят о гоноре... Не такие слова
нужны были... Но, увы, они были сказаны вождем... Это не случайно...
Тут говорила тысячелетняя кровь поляка, воспитавшегося в подобной традиции и чувствах. И куда бы вы ни обратились,
что бы вы ни читали, везде вы слышите это несчастное губительное слово - гордость, честь... Вспоминается мне
один факт из прошлой жизни, рассказанный поляком, не подписавшим своей фамилии из-за боязни навлечь на себя
гнев братьев. "Важнейшим сословием в Польше было, - так начинает автор свою польскую рукопись, - сословие
шляхетское"... Это всякому известно. Подтверждать не нужно.
"Храбрость перешла в кастовую гордыню... выработался деспотизм шляхты: всякий в своём поместье хотел
быть и... почти был королём". Всё это известно. Но вот подробность. Обедневшие шляхтичи поступали к богатым
магнатам на службу. За провинности те наказывали их, даже секли. Но шляхтича "секли на ковре; так как бить
шляхтича на голой земле считали оскорблением"... Факт почти невероятный у нас, да и у других. А поляку
это, вероятно, нравилось. ("Внутренние причины падения Польши". "Русская Старина".
1900, т. 103). Там же он пишет и о других свойствах своего народа, всё в том же направлении. "Принцип
"всякий польский шляхтич рождается для короны", то есть путь к престолу открыт перед ним; такое убеждение
породило фальшивое понятие о собственном величии"... "Установилось убеждение, что шляхтич создан для
сабли, а не для пера", не для писательства даже, а тем более - не для торговли, не для "чёрной"
работы. "Тяжело, и, однако, нужно признать это".
И невольно вспоминается тип поляка из того же "Бориса Годунова" у Пушкина: к самозванцу является
группа желающих поступить на службу его. Вот сын Курбского... За ним подходит поляк. - Ты кто такой? - спрашивает
Димитрий. - Собаньский, шляхтич вольный! - отвечает тот. - Хвала и честь тебе, свободы чадо! - льстит намеренно
самозванец. И другие слова того же поэта вспоминаются нам в стихотворении "Клеветникам России": Уже
давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона. Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях, иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются
в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос. Но об этом свойстве характера поляков так уже много говорилось,
что нет нужды долго доказывать его. Часто и здесь приходилось слышать от людей, самых простых, про поляков:
"гоноровый народ". Но ведь это - ВЕЛИКОЕ НЕСЧАСТЬЕ. Обычно в миру гордость не считается большим пороком.
Даже нередко ставится человеку в плюс, что он не даст себя в обиду, что это признак силы характера. На самом
деле, гордость, да ещё и легковоспламеняющаяся, есть опасная и жестокая болезнь, вредная не только самому страдающему
ею, но и окружающим. Самолюбивый человек и сам постоянно расстраивается от всяких поводов и других мучает: это
мы видим в повседневной жизни постоянно.
Но то же самое должно сказать и о целом народе; с этой национальной психологией связывается целая цепь других
болезней и последствий. В самом деле. Возьмем, например, известное польское право, так называемый "либерум
вето", "не позвалям". Каждый шляхтич на сеймах мог один сорвать все решения, если он не согласен.
Вот примеры: из 18 сеймов за 17 лет при Августе II (1717-1733 гг.) 11 сорвано и 2 окончились безрезультатно.
При Августе III только 1 сейм 1736 года окончился благополучно, и т. п. . Решительно в мире не было другого
народа, который бы пользовался таким неограниченным, точнее - необузданным, правом голоса... И это "безумное",
по словам одного исследователя, право называлось "золотой свободой"!! А из этой "золотой свободы"
выросла другая болезнь: безначалие, о чём постоянно говорят не только чужие историки, но и сами поляки: у них
даже сложилась невероятная поговорка:
Польша непорядком держится ("Полска нержадем стои"!!!). Где ещё можно слышать подобное искажение
души?! И если бы кто захотел возражать против этой "вольности", того назвали бы предателем... Поляк,
скрывший своё имя, записал: "Того, кто хотел бы упразднить "либерум вето", должно признавать
врагом отчизны". И наоборот, - "кто питал и растравлял гордыню, хоть бы это был злейший враг, считался
хорошим". Лесть любит, чтобы её, как и всякую страсть, питали: иначе она бывает недовольна.
А из этого свойства и права проистекало страшное безначалие, анархия: всякая власть, была ли она выборная,
или наследственная, но она должна быть сильна. Между тем, от своеволия панов даже королевская власть в Польше
стала мало-помалу обращаться в игрушку. Борьба против королевских привилегий сделалась почти законом для жизни
Польши. Панам даже предоставлено было законное право борьбы против них на так называемых "конфедерациях".
Недовольные королём ехали в какой-либо город, созывали единомышленников своих, делали постановление и начинали
открытую борьбу против короля. Один из важнейших магнатов Польши, Сапега, говаривал: "Я не считал бы себя
настоящим Сапегой, если бы не чувствовал охоты к борьбе с королём". Не раз короли делали попытки усиливать
свою власть; но всегда встречали отпор. Когда умирал бездетный Сигизмунд, этот вопрос был поставлен в сейме.
И один из депутатов Калиша, Сухоржевский, открыто заявил:
"Не убоюсь признаться вам: не хочу существования Польши, не хочу имени поляка, если мне быть невольником
короля"... Почти то же сказал уже умиравший князь Радзивилл. И даже архиерей Коссаковский, который бы,
казалось, должен был показывать пример признания и почитания власти, заявил: "Врагом отчизны следует считать
того, кто дерзнёт предлагать наслед-ственность престола" ("Русская Старина". 1900, т. 103). Из
той же гордыни выросло и другое злое зелие: презрение к низшим и унижение других.
Ведь подумать только, что народ простой, особенно из русских областей, получил название "хлопов",
холопов... Уж не знаю: от какого слова? От слова ли хлопать, или падать до земли, или от слова "хлопать",
бить? Но слово унижающее... Или другое слово было в том же Западном крае про народ: это - "быдло",
то есть скотина (от слова бодать, бык? - не знаю)... Какое нужно иметь неуважительное отношение к личности,
чтобы именовать так своего брата, да ещё и христианина же!
А между тем, такое презрительное отношение не выпарилось из польской души чуть ли не до последних дней. Позволю
рассказать случай из собственной жизни. Как-то в Сербии, а может быть в Австрии, я вхожу в вагон и беру место
в отделении, где сидел только всего один старый, с большими седыми усами, человек. Вот, думаю, духовному лицу
со старичком-то особенно уместно и приятно будет.
Но не успел я ещё и разложиться, вижу, мой сопутник повернул лицо своё от меня к окну и очень явственно прошептал,
конечно, в мою сторону: "Пся крэв", - это известное польское бранное слово... Признаюсь, и тогда я
не обиделся, и сейчас тоже не загоревал бы о себе. Но мне стало за него больно: какая, подумал я, больная душа!
И так я уже больше не заговаривал с ним... А мы, русские, были беженцами, изгнанниками... Прошло 20 лет самостоятельной
великодержавной Польши: что же, изменилось ли их сердце?
Я не жил в Польше. Но вот недавно читаю книгу про путешествие одного русского, советского писателя в Европу.
И что же вижу? Лучше выпишу. Граница. Станция Здолбунов. В купе, кроме автора, едет какая-то интеллигентная
женщина, довольно смелого характера, свободно владеющая немецким, французским, итальянским языками. Жандармы
заговаривают с нею о паспортах. Она говорит на всех языках. Не понимают. Наконец, она обращается уже по-русски.
Пан-агент страшно краснеет.
Оказывается, он русского языка совсем ничего-де не понимает. Раздосадованная путешественница нервничает и
по-русски говорит открыто: "Вы должны знать какой-нибудь язык, если занимаете такую должность!" О,
лучше бы она этого не говорила... "Вы слышали, прошу, пане! - обращается агент к другому чиновнику, - она
нас будет учить!"... Пламя из глаз пана агента перелетает на щёки других панов, контролёров и агентов.
Они бледнеют, как смерть, а затем вспыхивают огнём гнева. Весь ревизионный зал гудит и шипит... И вдруг раздаются
эти старые, старые слова: "Пся крэв, хочешь ехать через Польшу, так сама учи польский язык. Должна знать,
если хочешь ехать через Польшу..." Пан агент бросает вокруг себя такие взгляды, точно хочет пронзить наши
бедные сердца острием своего гонора.
Нам становится страшно" (Книга "Голуби мира" Микитенко, Москва, написана всего лишь в 1933
году: наши дни почти). Прошу (слушателей и читателей) не думать, что я желаю вызвать у них раздражение против
поляков. Нет: хочу лишь показать болезнь человеческую, чтобы потом объяснить последствия её, а возможно, и поставить
прогноз на будущее. Такова одна из самых острых сторон польского характера: гонор.
Одновременно с этим все исследователи польской психологии отмечают другое у них свойство: необычайную возбужденность,
горячность, вспыльчивость, восприимчивость, нетерпеливость, легкость, воспламеняемость. Приведу два-три примера.
Не раз Польша находилась за последние два столетия в крайней смертельной государственной опасности. Варшаву
осаждают враги. А паны закатывают балы...
При короле Понятовском решаются последние часы Польши; сейм не может придти к решению об ограничении "либерум
вето" и о предоставлении некоторых прав низшим классам, а тут же задаётся королём пир на 4 000 человек.
"Бал для поляков - первая необходимость", - писал потом о них генерал Сиверс своей дочери. И даже
сам Костюшко, этот прославленный, и недаром, герой национальной Польши, недостаточно приготовился к восстанию
против таких сильных противников, как Россия и Пруссия.
А его сотрудники выступили, даже не дождавшись его. Впоследствии, на допросе в Петербурге друг Костюшко Урсин-Немцевич
дал такое показание по вопросу: почему они подняли восстание с другими? "Восстание было плодом отчаяния
и безумной поспешности; увлечённые воображением, они (поляки) легко принимали признаки за надежды, надежды за
вероятности; легко было предвидеть бездну, которая нас поглотит; и я был в отчаянии; я добивался только ран,
добился до них и до тягостного плена" (1875 г.).
Другой поляк, некий Мстислав Годлевский, также говорит: "Под влиянием внешних обстоятельств мы привыкли
увлекаться фантазией и обманывать себя, как бы нарочно. К сожалению, даже и доселе, - пишется в польской газете
"Нива" за 1872 год, - мы неохотно взвешиваем условия нашего быта трезвым рассудком; любим преувеличивать
свои силы и достоинства, рассчитывать на счастливую случайность и на несуществующую мощь; а наконец, выжидать,
сложа руки, лучших времен.
И сколько уже раз испытывали мы горькие разочарования!" ("Политические итоги". Лейпциг, 1896).
Он же написал про русских совсем иное: "Даже и заклятый враг не может не признать за русскими политического
смысла. Это - их несомненный дар". "А нас, - говорит неизвестный автор польской рукописи, - Господь
Бог наделил... великим качеством - геройством; но не даровал нам другого качества: политического благоразумия
и повиновения своим властям; сам же народ потерял в себе совесть".
А такой народ "не может существовать самостоятельно. Ни одно государство не имело, не имеет и не будет
иметь такой свободы единиц (личности, индивидуальности. - М. В.), какую имела Польша". После многих горьких
уроков истории образовалось в Польше довольно сильное направление так называемого "Органического труда",
то есть участия в государственной жизни России и других народов, куда расселила их судьба.
Но это направление, как примиренческое, компромис-сное, не по душе было возбуждённому духу поляков; и оно
никогда не имело сочувствия. А "оппозиция" всегда нравилась им. Поэтому, когда во главе Польши в 60-х
годах был поставлен известный маркиз Велёпольский, представитель благоразумного реализма в политической жизни,
хотя и поляк до мозга костей, он не мог остановить революционного брожения. И должен был уйти, сказав:
"Для поляков можно иногда что-нибудь сделать; но вместе с ними (поляками) никогда"... Свою жизнь
он кончал в Дрездене, ежедневно посещая богослужения в католической каплице. То же самое свойство увлечения
было свойственно не менее, если не более, польским женщинам. В повести Гоголя "Тарас Бульба" описываются
сцены, где говорится о "ветрености" полек... Можно было бы привести немало фактов, до какой степени
не дорожили иногда честью своею эти честолюбивые в сердце люди.
Стоит только вспомнить Марину Мнишек, бывшую в руках всех трёх самозванцев по очереди... В этом увлечении
польская красавица, к которой явился Андрий, сын Тараса, тайком в терем, обратилась даже с такими словами к
судьбе и Богородице: "Судьба причаровала моё сердце к чуждому, к врагу нашему... За что же Ты, Пречистая
Божия Матерь, за какие грехи, за какие тяжкие преступления так неумолимо и беспощадно гонишь меня?
Неужели для того, чтобы, умирая, я попрекала тебя, свирепая судьба моя, и Тебя, прости моё прегрешение, Святая
Божия Матерь?"... Какое трагическое сочетание и глубокой веры, и легкомысленного ропота... Конечно, мы
не исчерпали свойств польского народа; но отмеченные здесь свойства гонора и увлекаемости, несомненно, глубоко
вкоренились в них: это признают сами они, как мы видели. На этом и остановлюсь.
Не буду говорить о их религиозности; не стану хвалить за горячую любовь к родине; не буду напоминать о хлебосольстве
их; нельзя говорить и об их скупости: ею они не отличались; наоборот, многие паны прожили все свои имения на
пирах и гостях: это тоже не светлое. Но мы говорим теперь о том, какие внутренние причины привели их к распаду;
потому нам нужно не хвалить хорошее, а выяснять дурное, чтобы понять болезнью. [.]
|
