ВИЗАНТИЙСКИЕ ОТЦЫ V-VIIII ВЕКОВ
К оглавлению
I. Жизнь
1. Феодорит родился, вероятно, в 393 году в Антиохии, в христианской
семье. Он получил хорошее и всестороннее образование, христианское и эллинское;
но у кого он учился, трудно с определенностью сказать. Учеником Златоуста он,
наверное, не был. Вряд ли был и учеником Феодора Мопсуестийского. С детства Феодорит
приходит в близкое соприкосновение с монашеской средой, но вряд ли сам жил в каком-нибудь
монастыре. Жизнь Феодорита до самого его избрания на Кирскую кафедру нам не известна.
Мы знаем, что он был чтецом в Антиохии, что после смерти матери роздал все свое
наследство и, по-видимому, удалился в одну из Ницертских обителей, "училище любомудрия,"
по его выражению. Нужно думать, что он как-то проявил себя, и привлек к себе внимание.
Этим только и можно объяснить его избрание во епископы города Кира в 423 г. Кир
был маленьким и почти пустынным городком неподалеку от Антиохии, но Феодорит полюбил
его и называл "лучшим всякого другого славного города." Он заботился о своей пастве
не только в духовном, но и в житейском отношении; по собственному признанию, был
"занят бесчисленными заботами, городскими и сельскими, военными и гражданскими,
церковными и общественными." В тоже время он не прерывал своих связей с отшельниками
и подвижниками, и сам проводил жизнь воздержанную и нестяжательную. "Я не приобрел
ничего, кроме рубищ, в которые одет," - говорил он о себе под старость. И в своей
области, и в других городах Востока ему приходилось сталкиваться и с язычниками,
и с иудеями, и с различными еретиками, и борьба с ними не всегда оказывалась безопасной:
"часто проливалась моя кровь, - и я преждевременно ввергался в самые двери ада"...
По-видимому, ему приходилось не мало ездить по Востоку, и везде он выступал с
огласительным и учительным словом. Он приобрел себе почетную известность далеко
за пределами своей глухой области. По его письмам этого времени можно восстановить
его довольно яркий и привлекательный образ.
2. С началом несторианских споров Феодорит выдвигается в первые
ряды церковных деятелей, и надолго. Можно думать, что он принимал уже участие
в составлении Антиохийского послания к Несторию с увещанием не противиться наименованию
Пресвятой Девы Богородицей. На анафематизмы святого Кирилла он отозвался резко
и сурово, резче Андрея Самосатского. Он сомневался в их принадлежности святому
Кириллу и видел в них "пустое и вместе нечестивое учение Аполлинария." Не иначе
восприняли их и другие "восточные," и перед отправлением в Ефес и Иоанн Антиохийский
отзывался о "главах" Кирилла, как об "учении Аполлинария." Призрак Аполлинария
смущал "восточных" во всяком случае больше, чем личность Нестория. И в Ефесе хотели
они, прежде всего, потребовать к ответу Кирилла. Подозрительность их была усилена
торопливостью и резкостью действию святого Кирилла на соборе. В происшедшем в
Ефесе расколе Феодорит был одним из главных деятелей с "восточной" стороны. "Опять
безумствует Египет против Бога и воюет против Моисея и Аарона и со слугами Его,"
- писал он из Ефеса к Андрею Самосатскому. В Халкидоне, на созванном императором
совещании представителей обоих соборов, Феодорит резко отзывался о своих противниках,
приравнивал их к язычникам, и горько замечал, что даже язычники считают обоготворяемое
ими солнце и небо бесстрастными и звезды бессмертными, а египтяне почитают страстным
Христа. К ним прилагает он ветхозаветные тексты о беззаконниках и отступниках.
Феодорит не понимал святого Кирилла, пугался воображаемой опасности, и в увлечении
неизбежно склонялся слишком близко к Несторию, называл его "сладкогласною свирелью,"
предстательствовал за него, защищая от "причиненной ему нечестивыми несправедливости."
В сочувствии Феодорита Несторию решающее влияние имел факт "человекоубийства,"
т.е. низложение, как считали "восточные," "без суда и незаконно." В обсуждение
воззрений Нестория Феодорит не входил, и больше всего спорил с Кириллом... С тяжелым
чувством он возвращался после собора в Сирию, - ему казалось, что сгустилась "тьма
мрачнейшая египетской казни," что посрамлена правая вера и восторжествовали "злые
догматы." Ему страстно хотелось мира, но "нечестивые главы" продолжали его пугать
и тревожить. И в тоже время он твердо и отчетливо подводит догматические итоги
спора, - скорее с Кириллом, чем с Несторием. В Кирилле, в его противонесторианских
писаниях, видел Феодорит главную помеху и угрозу миру. Примирение с Египтом казалось
ему возможным только под условием отказа Кирилла от всего написанного им против
Нестория. И это делало необходимым пересмотр всего дела Нестория. "Анафематствовать
неопределенно, без всяких ограничений, учение названного епископа значит анафематствовать
самое благочестие," думал Феодорит. И решил: "на несправедливое и незаконное осуждение
святейшего и боголюбезнейшего Нестория, - не соглашаться ни рукою, ни языком,
ни умом." Этим и определяется положение Феодорита в истории воссоединения Востока
с Египтом. В догматическом православии Кирилла он скоро убедился, но в новых и
бесспорных исповеданиях Александрийского архиепископа он видел отказ от "лживого
многословия" нечестивых глав, видел раскаяние и обращение "от ложного к правому,"
от "нечестивого умствования" к истине. И потому для него оставалось непонятной
и подозрительной настойчивость Кирилла в вопросе об осуждении Нестория. Опасность
несторианства оставалась Феодориту неясной. Все стоит перед ним призрак Аполлинария...
Самое большее, на что он готов был согласиться, - замолчать вопрос о Нестории.
В конце концов он согласился на осторожную формулировку осуждения, - "всего того,
что он говорил или мыслил иначе, чем как то содержит апостольское учение." Имени
Нестория ему не хотелось упоминать вовсе в согласительных условиях... И едва ли
не был прав святой Кирилл, когда в защищении своих пререкаемых "глав" против Феодорита,
говорил о нем, что он "утонченно созерцает таинство, - едва в бодрственном состоянии,
как будто сквозь сон и в опьянении." Во всяком случае страх пред мнимым аполлинаризмом
Кирилла столь же мешал торжеству православия, как в свое время, во времена противоникейской
борьбы, испуг перед мнимым савеллианством строгих Никейцев. Как в свое время призрак
Савеллия заслонял реальный образ Ария, так и теперь зловещая тень Аполлинария
закрывала для "восточных," и для Феодорита в их числе, весь догматический горизонт.
И они предпочитали отступить в область догматической недосказанности и неопределенности.
Только к концу тридцатых годов наступает, наконец, мир на Востоке,
в восстанавливается согласие с Египтом, едва снова не нарушенное из-за поднятого
в Едесе и Александрии вопроса о вере Феодора и Диодора. Сдержанность святого Кирилла
и Прокла Константинопольского предотвратили новый разрыв. В истории этих смут
Феодориту принадлежит видное место, он был, если не главою, то душою православного,
хотя и подозрительного Востока.
3. Под покровом внешнего соглашения продолжалась прежняя борьба.
После смерти святого Кирилла она вспыхнула с новою силой при крутом и заносчивом
его приемнике Диоскоре. Спор о вере осложнялся личной и областной враждой и соперничеством.
Недовольных установившимся догматическим положением было много не только в Египте,
но и на самом Востоке. Призрак аполлинаризма стал воплощаться. Появляется действительное
монофизитство и, опираясь на двор, сразу переходит в наступление. Опираясь на
наветы обиженных беглецов из Антиохии, Диоскор, под предлогом защиты памяти и
веры Кирилла от "позорных" возражений "восточных," ставит в 448 году в послании
к Домну Антиохийскому прямой вопрос о православии всего Востока и Феодорита прежде
всего. Еще раньше, в том же году, появился императорский указ с запретом писать,
читать и сохранять книги, написанные против мнений святого Кирилла под угрозой
смертной казни, с явным указанием на "какие-то двусмысленные учения." Вместе с
тем, император приказывал сместить и низложить Тирского митрополита Иринея, незадолго
до того поставленного по совету и при участии Феодорита. У Иринея было очень сомнительное
прошлое: на Ефесском соборе он был рьяным защитником Нестория и после собора писал
в его защиту (утраченная книга под именем "Трагедия"); вместе с Несторием он был
сослан в Петру Аравийскую; уже после своего поставления он высказывался неосторожно
и соблазнительно, так что Феодориту приходилось увещевать его не спорит об имени:
Богородица: и, наконец, он был второбрачным. Повод для нападения был выбран, стало
быть, очень удачно. Но на Востоке не исполнили императорского указа и просили
об его отмене. На этот раз Феодорит верно угадал в Диоскоре врага истины, угадал,
что надвигается буря, и стал готовиться к ней и готовить других. На подозрения
Диоскора он отвечал ясным и четким исповеданием в духе и смысл "соглашения" 433
года. Но в Александрии возбуждение усиливалось. Недовольные монахи с Востока бродили
всюду по египетским монастырям и всюду твердили об опасности для "Кирилловой веры."
В Константинополь из Александрии было отправлено особое посольство и посланные
прежде всего выдвинули обвинение в ереси, и "всем прожужжали уши, что вместо одного
Сына Феодорит проповедует двух." Впрочем, не это обвинение привлекло императора
на сторону "фараона," как называл Диоскора Феодорит, но скорее намеки на беспокойный
дух Кирского епископа, на его опасность для общественного порядка и авторитета.
Борьба велась, прежде всего против Феодорита. Александрийцам удалось добиться
императорского указа об удалении Феодорита в Кир без права оттуда отлучаться,
ввиду того, что он "часто собирает соборы и тем возмущает православных." В своей
почетной ссылке Феодорит не прерывал своих связей и с восточными собратьями, и
с друзьями в Константинополе и при дворе. Как раз в это время, в ноябре 448-го
года, Евсевий, епископ Дорилейский, из Синаадской митрополии, подал Флавиану Константинопольскому
обвинительную жалобу на Евтихия, и Евтихий был осужден и "отлучен от общения."
Для Феодорита это было, по его словам лучом света среди глубокой ночи. Вскоре
же после Константинопольского собора в столицу отправилось "восточное" посольство
для защиты православия заподозренного Востока. Это посольство не имело прочного
успеха. Но в желании соборного суда Феодорит сошелся со своими обвинителями, и
под их внушением 30-го марта 449 года был объявлен императорский указ о созыве
вселенского собора на 1-ое августа в Ефесе, причем Диоскору предоставлялось на
нем первенство, а Феодорит, как заподозренный, устранялся от участия в соборе,
разве то окажется собору угодным. В ответ на просьбу об отмене этого запрета император
повторил свое определение, - "потому что он дерзнул излагать противное тому, что
написал о вере блаженной памяти Кирилл"... Заранее можно было предвидеть, каков
будет предстоящий собор. Феодорит ясно видел "начало совершенного отпадения,"
и не ждал ничего доброго от предстоящего собора. Собор собрался для того, чтобы
рассудить некоторых из восточных епископов, "зараженных нечестием Нестория," как
выражался император в грамотах на имя Диоскора, и был заранее готов "извергнуть
их из святых Церквей и исторгнуть весь дьявольский корень." Собор оказался в действительности
"разбойничьим собором," и с этим именем вошел в историю. Феодорит был осужден
здесь заочно, как отъявленный Несторианин, - "лишен всякого служения, всякой чести
и всякой степени священства." Приговор основывался на жалобе антиохийского пресвитера
Пелагия, на представленных им же выборках из книги Феодорита в защиту Диодора
и Феодора, на письме Феодорита к монахам против Кирилла, - уже самый факт, что
Феодорит "осмелился мыслить и писать противное сочинениям блаженного отца нашего
Кирилла," доказывал для собора его нечестие. И к тому же он выступал на защиту
Несториевых учителей... Приговор не встретил возражений и со стороны присутствовавших
"восточных"; они признали низложение Феодорита, в том числе и Домн Антиохийский,
хотя вместе с Феодоритом был низложен и он сам. Низложены были кроме того Флавиан
Константинопольский, Евсевий Дорилейский, первый обвинитель теперь восстановленного
Евтихия, и Ива Едесский. Приговор был закреплен императорским указом. С осужденными
воспрещалось всякое общение, "как в городе, так и в поле," под угрозою всегдашнего
изгнания. Сочинения Феодорита, наравне с сочинениями Нестория и с книгами Порфирия
против христиан, было приказано публично сжигать, - запрещалось их хранить и читать.
Все епископы должны были письменно выразить свое согласие с соборным решением.
Для наблюдения за собиранием подписей был назначен особый императорский чиновник
из споспешников Диоскора. Римские легаты не подписали соборных определений и принуждены
были бежать из Ефеса. Перед отъездом они получили от Флавиана и Евсевия обращение
к Римскому престолу. В Рим обратился и Феодорит. От папы он ждал формального пересмотра
всего дела. Он обращался к нему, как к предстоятелю еще не высказавшейся поместной
церкви, к тому же в особенности независимой от Константинопольского давления.
Кроме Рима некуда было обратиться. Восток был бессилен и ослаблен. Александрия
и Константинополь были во власти врагов. Феодорит ждал от папы вмешательства в
качестве третейского судьи. Расчет на помощь Рима оправдался. Деяний Диоскорова
соборища папа не признал. Феодорита Римский собор, по-видимому, принял в общение,
восстановил его в епископском достоинстве. Сам Феодорит в это время жил в своем
удаленном Апамийском монастыре, по-видимому, в большой нужде. В своих письмах
он продолжал жаловаться на свое несправедливое "убиение," и подчеркивал догматический
смысл поднятого против него гонения. В особенности, его смущало и тревожило малодушие
большинства, запуганного и подавленного крутым поведением Диоскора. "Какие полипы
изменяют свой цвет сообразно скалам или хамелеоны свою краску сообразно листьям
так, как эти переменяют свое мнение, смотря по времени," скорбно спрашивал Феодорит.
И призывал всех заботиться об "акривии." Он много пишет в это время, и в своих
письмах разъясняет христологические истины, опровергая вместе с тем распространяемые
врагами лжетолкования и клеветы. Как на образец точного догматического толкования
он указывает на томос папы Льва к Флавиану, не принятый на разбойничьем соборе,
но впоследствии одобренный на Халкидонском соборе. "Как только я прочитал его,
- писал Феодорит, - я восхвалил человеколюбивого Господа, что Он не оставил совсем
Церквей, но сохранил искру православия, и даже не искру, но величайший огонь,
могущий воспламенить и осветить вселенную"... С воцарением Маркиана положение
в империи изменилось. Изгнанникам было разрешено вернуться, вернулся в Кир и Феодорит.
17-го мая 451 года была издана императорская сакра о созыве собора на 1-ое сентября
в Никее. Это отвечало желаниям Феодорита, прямо просившего "созвать собор не из
людей мятежных и бродяг, но из таких, которым вверены дела Божии"... На соборе
Феодорит был встречен бурно. Египтяне отказывались признавать его, как епископа,
и заседать с ним. Но "сенат" и императорские сановники, поддерживаемые "восточными,"
встали на защиту Феодорита, как явившегося истцом и обвинителем против собора
449 года. В соборных голосованиях и рассуждениях он с самого начала принимал участие,
как его полноправный член. На восьмом заседании Феодорит был восстановлен на своей
Кирской кафедре, - и "всякое сомнение на счет боголюбезнейшего Феодорита разрешилось."
От него потребовали только прямой анафемы на Нестория. Из соборных деяний видно,
что Феодорит как будто пробовал от этого уклониться, предлагая прочесть свое собственное
вероизложение, чтобы установить, как он верует и учит. "Меня оклеветали, - говорил
он, - и я пришел доказать, что я православный. Я проклинаю Нестория и Евтихия,
но не буду говорить об этом, пока не изложу, как я верую"... Очевидно, он боялся,
что простое осуждение Нестория окажется двусмысленным, ибо на нем могут согласиться
совсем не единомысленные между собою православные и монофизиты. Отлучение Нестория
еще не решает вопроса о православии отлучающего. Поэтому, когда собор не пожелал
слушать его подробного исповедания, Феодорит прибавил к анафеме на Нестория ссылку
на уже состоявшиеся определения (орос) собора и на томос папы Льва. Во всяком
случае Феодорит был восстановлен и возвращен на кафедру.
О жизни Феодорита после Халкидонского собора неизвестно почти
ничего. В последние годы своей жизни он, по-видимому, сторонился от церковных
событий, хотя еще в 453 году его к этому особым посланием призывал папа Лев. Скончался
он, вероятно, в 457 году.
4. Спор о Феодорите не прекратился с его смертью. Уже после
Халкидонского Собора против него выступил на Западе Марий Меркатор, известный
своею борьбою с пелагианами. Он обвинял Феодорита в несторианстве и доказывал
свое обвинение сопоставлением выдержек из Феодорита с сочинениями Феодора (Мопсуестийского)
и Нестория, с одной стороны, и Кирилла, папы Целестина и определениями Ефесского
Собора, с другой. Такой подбор и сопоставление оказывались очень неблагоприятными
для Феодорита. В разбор воззрений Феодорита по существу Марий Меркатор не входил.
Практических последствий это полемическое выступление не имело. Положение обострилось
позже. Само собой понятно, что в монофизитских кругах к Феодориту затаили непримиримую
вражду. Для монофизитов осуждение Феодорита, естественно, связывалось с отрицанием
Халкидонского собора, на котором его приняли в общение и признали его православие.
В конце V-го века император Анастасий прямо поставил вопрос об анафематствовании
Феодорита. В тоже время выступил против него Филоксен Иерапольский, подбиравший
из его творений соблазнительные места. С течением времени возбуждение нарастало
и в 520 году император Юстин свидетельствовал, что "Феодорит всюду обвиняется
в заблуждении по вере." В противовес этим толкам в Кире устраивали торжественные
собрания в честь и в память блаженного епископа... При Юстиниане наступление монофизитов
стало в особенности бурным. На Константинопольском собеседовании между севирианами
и православными в 531 г. снова было прямо поставлен вопрос о Феодорите. Монофизиты
подвергали сомнению искренность его отречения от Нестория в Халкидоне. Снова возникал
вопрос о смысле разногласия между Феодоритом и Кириллом... Так постепенно назревал
вопрос о "трех главах," о Феодорите, Иве и Феодоре. Этот вопрос был резко поставлен
Юстинианом в его эдикте, вероятно, 544 года (известен только в пересказе и ссылках).
По-видимому, здесь немного говорилось о Феодорите. Ему вменяли в вину возражения
против святого Кирилла и порицание Ефесского собора. Юстиниан старался разделит
вопрос о Феодорите и о Халкидонском Соборе, и утверждал, что ни Феодорит, ни Ива
не принимали участия в догматических деяниях собора, что они были призваны на
собор уже после осуждения Евтихия и Диоскора и после составления вероизложения...
Под угрозой изгнания Юстиниану удалось добиться согласия на осуждение "трех глав"
от патриарха Константинопольского Мины и от других патриархов. Папа Вигилий еще
раньше дал свое согласие. Но Запад выразил решительный протест, особенно Африканские
клирики. Вигилий переменил тогда свое отношение и, вытребованный императором в
Константинополь, стал здесь в оппозицию, - и произнес на патриарха Мину отлучение.
Впрочем, вскоре он снова уступает императору. Однако, на него опять оказывают
давление. Гермианский епископ Факунд представляет обширный труд "В защиту трех
глав." О Феодорите Факунд говорил немного, но старался по существу разъяснить
смысл его разногласий с Кириллом и оправдать вообще поведение "восточных" в Ефесе.
Вместе с тем Факунд раскрывает те выводы, которые можно сделать из осуждения "глав"
в подрыв значения Халкидонского собора. Он опровергает Юстиниана, будто Ива и
Феодорит не участвовали в деяниях собора. И заключает: "Сочинения Феодорита против
блаженного Кирилла не могут быть осуждены без того, чтобы чрез это не показался
предосудительным и Халкидонский собор, потому что Феодорит принимал участие в
его рассуждениях и определениях, защищал письмо папы Льва, опровергающее безумие
Евтихия, и доказал его правоту для непонимающих." Не без влияния Факундовой защиты
папа Вигилий в своем новом суждении (11-го апреля 548 года) говорит о "главах"
очень мягко, оговаривает неприкосновенность и достоинство бывших соборов, и ограничивает
свое осуждение в отношении Феодорита только его возражениями против "глав" Кирилла.
Но и это суждение папы вызвало протесты по всему Западу, и в 549 году Вигилий
снова отказался от него. В 551 году Юстиниан возобновляет вопрос о "трех главах"
в своем "исповедании веры." Здесь вопрос о Феодорите сводится к его борьбе против
Ефесского собора и против святого Кирилла, и к отдельным его выражениям. Вместе
с тем Юстиниан подчеркивает признание Халкидонского собора. Во время этих колеблющихся
решений и суждений вопрос понемногу освобождался от монофизитского освещения.
Окончательное решение он получил на V-ом Вселенском соборе. В подробностях своих
ход дела на соборе для нас не вполне ясен. Но общий смысл соборного решения вполне
определенный. Личность Феодорита, как человека и учителя, и правота его веры признаны
выше подозрений. Но в числе его творений обнаружены такие, которые по разным причинам,
по неосторожности и необдуманности изложения и языка, должны быть признаны соблазнительными.
Собор определил отвергнуть "то, что нечестиво написал Феодорит против правой веры
и против двенадцати глав святого Кирилла, и против первого Ефесского собора, и
что написано им в защиту Феодора и Нестория." Это не было отлучением Феодорита,
но означало отрицание догматического авторитета за его неудачной полемикой со
святым Кириллом, что не дает, однако, права к сомнению в его правомыслии вообще.
Такое именно толкование постановлениям V-го собора было дано тогда же папою. Так
именно восприняло их и церковное сознание. Феодорит почитается в Церкви, как блаженный
муж среди отцов Халкидонского собора и учителей благочестия. Но его богословские
суждения приемлются с оговорками, с учетом неточности и неосторожности в изложении
и языке.
II. Сочинения
1. Феодорит принадлежит к числу самых замечательных экзегетов
древности. Ему принадлежит ряд толкований на отдельные книги, - на всех пророков,
на Песнь песней, на все послания апостола Павла. Кроме того, им были составлены
в вопросно-ответной форме объяснения на избранные трудные места из Осмикнижия
и исторических книг Ветхого Завета.
В своих толкованиях Феодорит опирается на историко-грамматический
анализ текста, останавливается прежде всего на его буквальном смысле. При этом
принимает в расчет разночтения греческого текста, нередко обращается и к еврейскому;
впрочем, вряд ли он знал еврейский язык основательно. К крайностям аллегоризма
Феодорит относится резко, в аллегорических объяснениях он видит "басни неразумных,"
"бред упившихся старух," "вымыслы суесловов." Задачу истолкователя он полагает
в том, чтобы "проникнуть в тайны всесвятого Духа," и для этого нужно озарение
свыше, - беспокойное воображение здесь ни к чему. Но Феодорит не останавливается
на "простой букве," не отказывается в потребных случаях погружаться в глубину
и улавливать "сокровенный бисер разумения." В библейском тексте многое сказано
применительно, метафорически, и толкование должно вскрыть смысл этих образов и
тропов. Значение Ветхозаветного обрядового законодательства нужно объяснять "по
законам иносказания"... В своем толковании на Песнь песней Феодорит возражал отрицателям
ее богодухновенности, не умевшим вникнуть в смысл и "открыть тайну слова"... В
свое время поняли, что Феодорит имел здесь ввиду Федора Мопсуестийского, - "хотя
скрыл его имя, но обнаружил его безумство"... Отгораживаясь от Феодора в своем
комментарии, Феодорит пользуется, напротив, Оригеном... Кроме иносказательного
и нравственного смысла Феодорит находит во многих ветхозаветных текстах скрытые
намеки на христианские истины веры. Так множественное число в рассказе о творении
человека он признает за прообраз Троической тайны; в Купине Неопалимой видит образ
девственного зачатия. Таким образом у Феодорита сохраняется живая связь двух Заветов.
Как и для Златоуста, для Феодорита Ветхий Завет есть образ Нового, τύπξς...
Θ эта "типичность" не умаляет исторического реализма, - самые факты имеют
прообразовательный смысл, самые лица суть прообразы. В ветхозаветном законе все
полно предуказаний на царство благодати. От образов должно отличать пророчества.
Все пророки провидели то, что осуществилось в Церкви, но видели издали, и потому
неясно, и в пророческих речах нельзя искать такой же наглядности, как в апостольских
творениях. В толковании пророчеств Феодорит старается избежать неумеренного иносказания,
и вместе с тем порицает тех, кто "прилагал пророчества к каким либо прежним событиям,
почему толкование их выгодно больше для иудеев, нежели для питомцев веры." Пророчество
всегда превышает грани своего времени и указует за его пределы. Только в царстве
благодати пророчества получают полное осуществление... Не все пророчества имеют
прямой мессианский смысл, многие непосредственно указывают на события ветхозаветные,
но при этом на такие, которые сами являются прообразами новозаветных, - прообразами,
а не только знаками.
В своих толкованиях Феодорит опирался на предшествующих экзегетов
и многим обязан им. Вместе с тем он оставался самостоятелен и умело сочетал правду
Александрийской и Антиохийской школ. В этом отношении он близок к Златоусту, за
которым прямо следовал в толкованиях посланий апостола Павла. Нужно прибавить,
что еще в древности умели оценить язык и стиль Феодоритовых толкований, ясный,
сжатый и чистый.
2. К числу удачных произведений Феодорита принадлежит его книга
против язычников: "Врачевание эллинских недугов, или Познание Евангельской истины,
из греческой философии." Это - последняя в ряду древних "апологий." В середине
V-го века язычество еще не умерло, и с ним в пастырском обиходе приходилось серьезно
считаться. Феодорит часто ссылается на свои встречи и столкновения с "приверженцами
языческой мифологии," которые смеялись над христианством, и эти насмешки не проходили
безвредно для слабых людей. В целях борьбы Феодорит начинает с положительного
раскрытия евангельской истины, в особенности в трудных для языческого сознания
вопросах, чтобы устранить вражду от незнания. В противопоставлении христианству
язычество ярко обличается в своей пустоте и немощи. Феодорит подчеркивает его
беспомощные противоречия, бесплодность и неустойчивость языческой мысли. Картина
получается у него мрачная и не без пристрастия, вся история эллинизма оказывается
историей непрерывного возрастания зла, - "ибо таково коварство лжи, что устранившиеся
от одной тропинки переходят на другую, еще более опасную." Впрочем, Феодорит оговаривается,
что "жившие до пришествия Господа имеют некоторое малое извинение, потому что
еще не воссияло солнце правды, и они ходили как бы в ночном мраке, руководимые
одной природой"; ее "богоначертанные древле письмена" стерлись от греха... Но
теперь солнце взошло и не подобает "слепотствовать в полдень"... Повторяя прежних
апологетов, Климента Александрийского, прежде всего, и Евсевия, Феодорит старается
в самой языческой мудрости найти опорные и отправные точки для обращения к истинной
вере. Он говорит о путях естественного Богопознания, - "род Авраамов получил закон
и наслаждался пророческой благодатью, все же прочие языки Правитель всяческих
руководил к благочестию через природу и тварь." "По наведению" и язычники могли
восходить к познанию Творца. Повторяет Феодорит и старую мысль о заимствованиях
эллинских мудрецов у Моисея. В своем изложении Феодорит не очень самостоятелен.
Вряд ли всех языческих авторов, на которых он ссылается, он изучал непосредственно.
Вернее, что он пользовался сводками и сборниками, - Аэция наверное, вероятно и
Плутарха, и Порфирия. При всем том, этот чужой материал Феодорит сумел расположить
в стройную систему, в отличие от своих предшественников.
К этому апологетическому труду примыкают десять больших слов
"О промысле." Сочинения Феодорита "против магов" и "против иудеев" до нас не дошли.
3. Большую ценность представляют исторические труды Феодорита,
его "Церковная история," прежде всего. Она начинается "безумством Ария" и кончается
"кончиною достохвальных мужей Феодора и Феодота" (еп. Антиохийского), приблизительно
на 428-429 годах. Написана она около 449-450 гг., но нужно думать, что работать
над ней и собирать материалы Феодорит начал много раньше. Феодорит продолжает
Евсевия и ставит себе задачей "описать опущенное"... Вопрос об источниках Феодоритова
труда остается спорным. Несомненно, что он пользовался Евсевием, и очень обильно
Руфином, вероятно Филосторгием. Вряд ли он пользовался книгами Сократа и Созомена.
Труднее определить источники его отдельных сообщений. Не подлежит сомнению, что
он пользовался историческими сочинениями Афанасия, извлекал фактические данные
у Златоуста и у Григория Богослова. Во многом он опирался на устные предания и
рассказы. К собранному материалу он относился с достаточною разборчивостью, но
его общие представления о смысле и характере пережитого Церковью за изображаемое
им столетие исторического процесса, пожалуй, страдают излишней простотой. Он злоупотребляет
провиденциализмом и не дает слишком часто ни прагматического, ни психологического
анализа, чего, впрочем, по тогдашним историографическим навыкам нельзя было бы
и ожидать. При всем том, в церковном смысле описываемых событий он умело разбирается,
и в этом отношении превосходит Сократа. У Феодорита история перестает быть только
хроникой, - в ритме событий он усматривает общий смысл, изображает прошлое, как
борьбу Церкви с ересью (арианской). Главную ценность Феодоритовой истории для
нас составляют сохраняемые им документы, только по Феодориту и известные, в том
числе известное послание святого Александра Александрийского к Александру Фессалоникийскому.
Сохранил Феодорит и много подробностей из жизни Востока, - о жизни своей родной
Церкви он говорит всегда с теплым чувством.
Раньше "церковной истории" составлена Феодоритом "История боголюбцев,"
- вероятно, уже в первой половине сороковых годов. Это ряд образов подвижников
(из 36 три посвящены боголюбовым женам), совершавших свой путь на Востоке, в Сирии.
Одних Феодорит знал лично, о других говорит со слов очевидцев, которых иногда
называет по именам. Были у него и некоторые записи. Рассказы Феодорита имеют полную
достоверность. Но нужно помнить, что он пишет не историю, а жития, и стремится
не к биографической полноте и точности, а к яркости изображения. Он сам сравнивает
свои характеристики с памятными изображениями, которые воздвигались олимпийским
победителям. "Мы не телесные черты будем обрисовывать, - говорит он, - но сделаем
очертание мыслей невидимой души и покажем незримую борьбу и сокровенные подвиги."
Поэтому он и не стремится к полноте, но старается перебрать "различные образы
жизни," чтобы дать примеры, годные для разных положений. Все внимание Феодорита
сосредоточено на внутренней жизни изображаемых им подвижников, он сообщает мало
подробностей о внешней жизни, скуп на хронологические указания. Это не нарушает
исторического характера его рассказов. У него изображены живые люди, а не типические
образы. В последующей агиографической письменности Феодоритова "история боголюбцев"
пользовалась большим вниманием, Симеон Метафраст почти дословно переписывал Феодорита.
К "Истории Боголюбцев" примыкает "Слово о божественной и святой любви," - своего
рода философско-богословское заключение к ней. Феодорит хочет вскрыть движущее
начало подвижнической жизни и находит его в любви. "Любовь к Богу делает подвижников
способными простираться далее пределов естества" и достигать бесстрастия. "Они
отовсюду приемлют уязвление Божественной любви и, пренебрегая всем, напечатлевают
в уме своем Возлюбленного, и прежде ожидаемого нетления соделывают свое тело духовным"...
Эта любовь влечет их к Премудрости, и для Феодорита подвижники есть прежде всего
"поклонники истинной мудрости." - К историческим сочинениям Феодорита принадлежит,
наконец, его "Свод еретических басней" в четырех книгах, составленный уже после
Халкидонского собора. Феодорит обильно воспользовался здесь предшествующей ересеологической
литературой, всего более Иринеем, историей Евсевия, может быть Философуменами
и во всяком случае "Сводом" (Синтагмой) Ипполита, - отчасти, пользовался он и
еретическими книгами, так он читал сочинения Вардесана. О некоторых ересях Феодорит
говорил по личному опыту, так как в Сирии ему приходилось встречаться с остатками
древних ересей, например, с маркионитами. Феодорит недоверчиво относится к легендарным
рассказам об еретиках и сознательно избегает передавать соблазнительные подробности.
В этом отношении он противоположен Епифанию, трудом которого он, по-видимому,
пользовался. Обозрение ересей Феодорит доводит до Евтихия, но глава о Нестории,
конечно, представляет позднейшую вставку. Нового материала у Феодорита немного,
развития ересей у него не видно вовсе, так как он стремится дать законченные и
неподвижные типы заблуждений. У него получается не история, но система ересей,
- сводный образ темного царства лжи, восстающего против Царства Божия. Историческая
ценность ересеологии Феодорита, как источника, не велика.
4. Феодорит спорил о вере всю жизнь. И все его догматические
творения имели полемическое задание и характер. По-видимому, в ранние годы он
много писал против ариан, против Аполлинария и против маркионитов. В сохранившихся
сочинениях Феодорита не мало полемических экскурсов. Феодориту принадлежат два
трактата "О святой и животворящей Троице" и "О вочеловечении," изданные кард.
А. Маи среди творений святого Кирилла, но ему безусловно не принадлежащие. По
содержанию и по богословскому языку они очень близки к бесспорным произведениям
Феодорита. И под именем Феодорита их знает и цитирует известный Севир Антиохийский.
Относить их нужно ко времени до 430 года. К эпохе несторианских споров относятся
прежде всего "Возражения" Феодорита на "главы" святого Кирилла. После Ефесского
собора Феодорит написал снова большую книгу возражений, из которой дошли только
небольшие отрывки, преимущественно у Мария Меркатора. Известный издатель Феодоритовских
творений, иезуит Гарнье, дал этой книге название Пенталога, опираясь на указания
Мария Меркатора. Только в отрывках сохранилась до нас апология Феодорита в защиту
Феодора и Диодора, против святого Кирилла. Догматическое содержание имеют многие
письма этого времени. К более поздним годам относится самое интересное догматико-полемическое
сочинение Феодорита: Эранист (или Лохмотник), писанное в диалогической форме.
Оно было закончено в 448 году. Феодорит описывает здесь и опровергает нарождающееся
монофизитство, и, может быть, он пользовался при этом какими-нибудь письменными
монофизитскими источниками. Самым названием Феодорит хочет определить смысл новой
ереси: έρανισής ξт έρανξν
ξзначает нищего и попрошайку, который всюду побирается и из чужих клочков
составляет пеструю и разноцветную ткань. Такое "пестрое и многовидное мудрование"
Феодорит и видит в монофизитстве. Против "Ераниста" его православный собеседник
защищает неизменность и неслиянность Богочеловеческого соединения и "нестрадательность"
Божества во Христе. Феодорит старается разъяснить действительный смысл суждений
и речений святого Кирилла и показывает неправильность монофизитского истолкования
"Кирилловской веры." Во многом он прямо повторяет святого Кирилла. В противоположность
более ранним своим произведениям, здесь Феодорит освобождается от школьной узости
и проявляет большую богословскую проницательность. С внешней стороны диалог отличается
стройностью и простотою. В последнем IV-ом слове Феодорит в "силлогистической
форме" подводит положительные итоги спора. При собирании отеческих свидетельств
Феодорит, вероятно, пользовался сводом, составленном в 430-431 гг. Элладием Птолемаидским.
К этим полемическим трудам нужно прибавить "Сокращение Божественных
догматов," представляющее собой V-ую книгу "Врачевания эллинских недугов." Это
краткий и полный очерк христианской догматики, подкрепляемый преимущественно библейскими
текстами.
5. Феодорит с ранних лет много и постоянно проповедывал. "Непрерывно
учил" - по его собственному выражению. О своих "беседах" он не раз упоминает.
Как проповедник, он пользовался большим уважением и почетом. "Бывало, по окончанию
беседы обнимали меня, целовали голову, грудь и руки. Некоторые даже касались колен
моих, называя мое учение апостольским," вспоминал он. Остается под вопросом, записывал
ли он сам свои проповеди; во всяком случае, сам он на свои писанные проповеди
никогда не ссылается. В целом виде ни одна из его проповедей не сохранилась. Ссылки
его противников на его выражения в проповедях нельзя принимать без проверки. Патриарх
Фотий читал 5 "Слов" Феодорита в похвалу Златоусту, по его отзыву неумеренно хвалебные,
и сохранил из них несколько отрывков. Вероятно, с церковного амвона были сказаны
"Слова о промысле"...
6. Письма Феодорита представляют богатый биографический и общеисторический
материал. Их сохранилось очень много.
Есть не мало указаний на недошедшие до нас сочинения Феодорита.
Рукописное предание сочинений Феодорита не исследовано критически в достаточной
мере. В особенности это касается сирийской литературы. Во всяком случае Феодорит
принадлежал к числу самых плодовитых и разносторонних писателей древности. По
суждению Фотия он сочетал простоту слога и его изящество, хотя и не был эллином
по рождению.
III. Исповедание
1. В своем христологическом исповедании Феодорит искал "средний"
путь, "путь евангельских догматов"... Он старался твердо держаться предания. Но
ему пришлось богословствовать в споре. В этом споре он оказывается представителем
Антиохийской школы, в христологии которой сказалось с самого начала напряженное
отталкивание от аполлинаризма. Первое изложение своих христологических воззрений
Феодорит дал в трактате "О вочеловечении Господа." В нем чувствуется резкое отталкивание
от Аполлинария. Феодорит прежде всего показывает полноту человечества во Христе,
его неизменность в соединении. Он исходит из факта домостроительства, как из дела
и откровения Божественного милосердия и любви. Только при восприятии полного человечества
с разумною душою достигается спасение. Если бы Спаситель не был Богом, тогда спасение
не осуществилось. И если бы он не был человеком, то Его страдания, Его "спасительная
страсть," были бы для нас бесполезны. Отсюда Феодорит приходит к исповеданию Христа
Богом и человеком... Соединение естеств он мыслит нераздельным. Два естества соединены
в едином Лице, в единстве жизни, έν πρόσωπξν,
- нужно заметить, что Феодорит резко различает понятия "лица" и "ипостаси," и
ύπόστασις δля него остается
синонимом φύσις... βоплощение есть восприятие, и
восприятие всецелого человека... Образ соединения "божественной природы" или "формы"
(μоρφή) ρ человеческой, Феодорит обозначает, как вселение,
связь, общение, единство, - ένξίκησις,
συνάφεια, ένωσις.
Β человеке, в "видимом," скрыто обитало Слово, как в храме, и проявлялось
в нем своими действиями... Божество нераздельно соединено с человечеством, но
Феодорит прежде всего подчеркивает "различение естеств," "особенности естества"...
"Мы не разделяем домостроительство на два лица и не проповедуем двух сынов вместо
Единородного, но учим, как научены, что два естества, δύξ φύσεις,
- θбо иное Божество и иное человечество; иное сущее и иное сделавшееся, иное
образ Божий, и иное образ человеческий, тот Воспринявший, этот воспринятый"...
Феодорит резко различает эти две стороны. Так об искушении Христа он говорит:
"ведется не Бог Слово, но воспринятый Богом Словом от семени Давида храм," "образованный
Духом для Бога Слова в Деве храм"... Поэтому и пресвятую Деву он называет сразу
и Богородицей, и Человекородицей, - "последним именем потому, что действительно
родила подобного себе, а первым, - потому что образ Божий был соединен с образом
раба"... Феодориту, по-видимому, представлялось, что только соединение обоих имен
исключает всякий намек на нечестивое "слияние" естеств. Во всех этих формулировках
с чрезмерной резкостью подчеркнута особенность и самостоятельность человечества
во Христе, как бы особого "человека"... Вместе с тем понятие "единого Лица" (έν
πρόσωπξν) νедостаточно на тогдашнем
языке выражало полноту соединения. "Перенесения имен" Феодорит старательно избегал.
Это делало неизбежным его отрицательное отношение к анафематизмам святого Кирилла.
2. В заключениях на "главы" святого Кирилла Феодорит, прежде
всего, возражает против понятия "ипостасного" или "естественного" единства, и
противопоставляет ему понятия стечения или соединения. За "странным и чуждым"
понятием "единства по ипостаси" он подозревает мысль о слиянии, уничтожающем особенности
соединяющихся естеств, о возникновении чего-то "среднего между плотью и Божеством,"
так что Бог уже не Бог и храм воспринятый не храм. В понятии "естественного единства"
Феодорит усматривал подчинение Божества необходимости. В понятии "природы" (φύσις)
δля него резко выступал момент неизбежности и принудительности: "природа
есть, по его определению, нечто движимое необходимостью и лишенное свободы," -
"по природе" совершается то, что "не по воле"... "Если таким образом произошло
"природное соединение" образа Бога и образа раба, - заключает Феодорит, - то Бог
Слово вынужден был необходимостью, а не подвигся человеколюбием, соединиться с
образом раба, и Законодатель всегда находится в необходимости следовать законам
(природы)." В противоположность понятию "естественного соединения" Феодорит оттеняет
свободу истощания Сына Божия, "по намерению" соединившегося "с природой,
взятой от нас." Соединение предполагает различие, соединяются разделенные; и потому
Феодорит недоумевает, как может Кирилл отказываться "разделять ипостаси или природы."
Он упускал из виду, что святой Кирилл открыто разумел под "ипостасью" или "природою"
- "лицо." Исповедуя "единство лица," Феодорит не делал отсюда всех необходимых
выводов. Распределяя евангельские речения между "двумя природами," он ослаблял
истину единства. Все уничижительные речения он относит к "образу раба," и получается
впечатление, что он разумеет при этом особое "лицо," особого субъекта. Это впечатление
усиливается тем, что Феодорит настойчиво и постоянно говорит о человеческой природе,
как о "воспринятом храме." Он хотел этим только исключить всякое слияние, превращение
или изменение. Но говорил в действительности больше, чем хотел сказать: он называл
Христа "богоносным человеком," оговаривая, впрочем, что он "всецело обладает единым
Божеством Сына"; "поэтому и родившийся младенец называется Эммануилом, - и Богом,
неотделенным от человеческого естества, и человеком, не чуждым Божества," - "Младенец
называется Эммануилом по той причине, что воспринят Богом," - "Образ Бога принял
образ раба." Феодорит отмечает, что "восприятие" совпадает с зачатием. Но при
этом он переходит верную грань, допуская параллелизм выражений: "Бог, не отделенный
от человечества" и "человек, не чуждый Божества." В действительности это противоположные
и несовместные отношения. У Феодорита остается неясным, воспринял ли Бог Слово
"человеческое естество" или "человека." Он разумел первое, исповедуя единое Лицо,
- но его можно было понять скорее во втором смысле. В частности это сказывается
в возражениях Феодорита на Х-ую "главу." Он отказывается сказать, что сам Бог
Слово был Первосвященником и Ходатаем нашего исповедания. "Кто это, который совершен
подвигами добродетелей, а не по естеству? Кто это обнаружил повиновение, не зная
его, пока не испытал? Кто это жил в благоговении, с воплем крепким и со слезами
приносил моления, не имея сил спасти себя, но молился могущему его спасти и просил
освобождения от смерти?" спрашивает Феодорит, и отвечает: "Не Бог Слово, который
бессмертен, бесстрастен, бестелесен... Но это то, что Он воспринял от семени Давидова...
Оно получило имя священника по чину Мельхиседекову, облечено в немощь нашей природы
и не есть всемогущее Слово Божие... Это тот, который произошел от семени Давида
и, непричастный никакому греху, соделался Святителем нашим и Жертвою, принесши
за нас самого себя и нося уже в себе Слово Божие, сущее от Бога, соединенное и
неразрывно связанное с ним"... "Таким образом, - заключает Феодорит в замечаниях
на 12-ую главу, - пострадал не Христос, но человек, воспринятый от нас Словом"...
Феодорит защищает здесь бесспорную истину о непричастности Слова страданиям и
изменениям по Божеству, и это дает ему возможность с совершенной четкостью раскрыть
полноту и действительность человеческих переживаний во Христе, рассеять даже отдаленные
докетические оттенки. Но при этом у него остается недостаточно подчеркнутым единство
Христа, сущего "во образе Божием" и переносившего немощи плоти в собственном,
действительно усвоенном человеческом естестве. Человечество как бы обособляется
в изображении Феодорита в особого субъекта, в особого первосвященника.
В возражениях Феодорита на главы Кирилла сказывается недостаточность
его богословского языка, и вместе с тем связанность раз усвоенной терминологией,
вне которой он уже не может мыслить. Школьные схемы лишают Феодорита свободы,
и неотчетливость богословских представлений еще более усиливается близорукой подозрительностью
к мнимым аполлинаристические соблазнам. Феодорит не замечал, не сумел заметить,
что и он, и святой Кирилл говорят об одном и том же, об одинаково веруемом истинном
Христе, хотя говорят и по-разному. И увлеченный стремлением против мнимого слияния
подчеркнуть различие, он не видел, что образ выражения святого Кирилла позволяет
более четко раскрыть исповедуемое и Феодоритом единство, для чего у самого Феодорита
просто не хватало слов. С этим связано существенное различие в образе описания
психологических фактов. Кирилл и Феодорит одинаково пользуются аналогией человека,
соединенного из души и тела в единое живое существо. Но для святого Кирилла эта
аналогия разъясняла единство, для Феодорита - двойство. Впоследствии сам Феодорит
сознавался, что в борьбе с противником впал в некоторую "неумеренность," в неравномерность,
но "что только необходимость произвела некоторую неумеренность в разделении."
Он стремился к чрезмерной логической определенности и недостаточно чувствовал
антиномичность Богочеловеческой тайны. В "главах" святого Кирилла он не все понимал;
это чувствуется во многих его репликах, когда он как бы ломится в открытую дверь,
и это заметил уже я сам Кирилл, в своем разборе Феодоритовых возражений: "признаюсь,
я сначала думал, что он понимает смысл глав и притворяется в незнании и этим угождает
кому-то; теперь я верно знаю, что он действительно не понимает"... Сразу после
Ефесского собора Феодорит пишет обширное догматическое послание к монахам Евфратисии,
Осроины, Сирии, Киликии и Финикии. В нем он горько жалуется на "злостные порождения
египетские," происшедшие по его мнению "от горького корня Аполлинария," и в тоже
время предлагает вполне точное исповедание: "Исповедуем Господа нашего Иисуса
Христа совершенным Богом и совершенным человеком, из разумной души и тела, родившимся
прежде веков от Отца по Божеству, а в последние дни нас ради и нашего ради спасения
от Марии Девы, одного и того же единосущным Отцу по Божеству и единосущным нам
по человечеству: ибо совершилось соединение двух естеств... Почему мы и исповедуем
одного Христа, одного Сына, одного Господа. И не разделяем единства, но веруем,
что совершилось оно неслиянно. И приносим Ему единое поклонение, так как веруем,
что соединение произошло во чреве Девы с самого зачатия"... Но в главах святого
Кирилла он все еще продолжает видеть "нечестивое умствование"... Феодорит упорно
стоял за Антиохийское словоупотребление. Верно, что во многом он предварял Халкидонский
орос. Но Халкидонские отцы исповедали соединение двух естеств во "едином лице
и единой ипостаси," и у них понятие "лица" чрез прямое отожествление с понятием
"ипостаси" совершенно освобождалось от той неопределенности, какая была свойственна
ему в тогдашнем и особенно в "восточном" словоупотреблении. У Феодорита же сильно
выражено двойство "естеств" или "ипостасей," и неотчетливо единство, - без определения,
или как "единство лица," но не "ипостаси." Туже неопределенность он вносил, постоянно
соединяя имена: Богородица и Человекородица, не замечая, что последнее выражает
или нечто бесспорное, или слишком много.
3. В борьбе с нарождавшимся монофизитством Феодорит снова высказывается
в своем "Еранисте," и высказывается более систематично и полно. Весь смысл таинства
воплощения - в "восприятии плоти," безо всякого немыслимого и невозможного "пременения,"
в котором Бог Слово перестал бы быть, чем был. У Феодорита воплощение мыслится
в широкой сотериологической перспективе. Творцу надлежало для обновления истлевшего
образа воспринять всецелое естество. И потому Христос является Вторым Адамом,
и Его победа нашей победою, и новая жизнь, сообщенная соединением с Богом Словом,
распространяется на весь род человеческий. Воскресение Христа открывает для всего
человечества свободу от смерти... Отсюда становится ясной необходимость полноты
обоих естеств и действительность их соединения. "Наименование: человек, - поясняет
Феодорит, - есть наименование естества, и умолчание о нем есть отрицание этого
естества, отрицание же этого естества есть уничтожение страданий Христа, а уничтожение
сего делает спасение призрачным"... Только через восприятие от нас образа раба
Христос оказывается Посредником, "сочетав в самом соединении естеств бывшее разделенным"...
"До соединения было не два естества, но одно только," - справедливо утверждает
Феодорит, - ибо человечество не было соприсуще Слову от вечности, "но образовано
вместе с ангельским приветствием"; и пред тем было одно естество, всегда и предвечно
сущее. Воплощение есть восприятие в зачатии... Вместе с тем только при исповедании
неизменяемости сохраняется во Христе полнота Божества. В соединении "естества
не слились, но пребыли целыми"; но это двойство не разрывает единства лица. По
аналогии с человеческой личностью Феодорит говорит теперь даже о "естественном
единстве." В этом единстве, конечно, сохраняются неизменными свойства каждого
естества, - τά τών φύσεων
ϊδια... Τеодорит поясняет это "естественное соединение"
во "единое лицо" известным образом раскаленного железа, но "это столь тесное соединение,
это всецело, насквозь проникающее смешение не изменяет природы железа"... И железо
остается железом... Феодорит говорит теперь почти языком Кирилла, и на него прямо
ссылается... В особенности подробно Феодорит останавливается на вопросе о страданиях
Христа. "И мы не говорим, что страдал кто-нибудь иной (а не Сын Божий), но при
этом знаем из Божественного Писания, что естество Божества бесстрастно. Итак,
слыша о бесстрастии и страдании, и о соединении Божества и человечества, мы говорим,
что страдание принадлежит к страстному телу, а бесстрастную природу исповедуем
свободною от страдания." Но это тело не есть тело простого человека, но Единородного...
И, "по причине единства, лицо Христа принимает все свойственное каждой природе,"
- об одном лице сказуется и Божественное, и Человеческое... В страдании и смерти
не нарушалось нераздельное единство естеств и от страстной плоти "была неотлучна
Божественная природа," и во гробе, и на кресте, хотя и не воспринимала сама страдания.
"По природе пострадала плоть, Бог же Слово усвоил себе страдания ее, как своей
собственной плоти"... Чрез это "усвоение" соединяются неизменно бесстрастность
Божества и страдательность человечества, и страдания не вменяются самой Божественной
природе, хотя и суть страдания "тела Бога Слова." В воскресении плоть Господа
пребывает бесстрастною и нетленною, но "остается в пределах естества и удерживает
свойства человечности." Уже после Ефесского "убиения" Феодорит повторял: "исповедуя
Христа непреложным, бесстрастным и бессмертным, мы не можем усвоить Его собственной
природе ни преложения, ни страдания, ни смерти. И если скажут, что Бог может все,
что бы ни захотел, то таким следует сказать, что Он и не хочет того, что несообразно
его природе... Поелику Он имеет природу бессмертную, то и воспринял тело, могущее
страдать, и вместе с телом человеческую душу. И хотя тело единородного Сына Божия
называется телом воспринятым, однако, страдания тела Он относит к Самому Себе."
Феодорит приближается к понятию о "перенесении имен," обосновывая его единством
лица; "соединение делает имена общими, но общность имен не смешивает самих естеств";
"соединение не произвело слияния особенностей естества," и они ясно различимы
и воспринимаются. "Ведь и золото при соприкосновении с огнем принимает цвет и
действие огня, природы же своей не теряет, но остается золотом, хотя и действует
подобно огню. Так и тело Господа есть тело, но (по восшествии на небо) нестрадательное,
нетленное, бессмертное, владычное, божественное и прославленное Божественною славою.
Оно не отделено от Божества и не есть тело кого-либо другого, но единородного
Сына Божия. Не иное лицо являет оно нам, но самого Единородного, воспринявшего
наше естество"...
Феодорит говорит теперь несколько иначе, чем прежде, но говорит
тоже. Рассеялись подозрительные предубеждения и его богословское созерцание стало
более ясным и четким. В нем уже не чувствуется, как прежде, школьной ограниченности.
И на Халкидонском соборе он одобрил, хотя и в общей форме, прежде пререкаемые
послания святого Кирилла... Теперь он понял "главы" святого Кирилла... Это не
значит, что он отказался от своего типа богословствования, но он перестал настаивать
на его исключительности. Незадолго до собора он напоминал о "заключенном в 12-ти
главах яде," но нечестивые выводы из них не приписывал святому Кириллу, который
только против Нестория выдвигал свои "главы," не притязая в них исчерпать таинство
воплощения. Как антитезис несторианству они и должны быть приняты, - не как полное
исповедание: оно дано в Халкидонском вероопределении. К этому времени разъяснились
терминологические разногласия, устоялись основные христологические понятия и стало
возможным без двусмысленности исповедание двух природ в едином лице или ипостаси
Воплотившегося Слова. Но до самого конца Феодорит мыслил по своему. "Слово плоть
бысть," такова христология святого Кирилла, - "Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного
вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди
вас, как и сами знаете, Сего ... вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
но Бог воскресил Его," (Деян. 2:22-24), - вот христология блаженного Феодорита.
|
