Г.Д.Давыдов

ИСКУССТВО СПОРИТЬ И ОСТРИТЬ

Оп. отдельно в 1927 г. и как приложение в кн.: Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному. СПб., М., 1997. 319 с.

Его же: Ораторское искусство, 1928.

Острота играет в общественной жизни огромную роль. Одного остроумного замечания, одного меткого слова иногда бывает достаточно, чтобы смертельно ранить противника или поразить то или иное отрицательное явление.

Чтобы говорить остроумно, надо от природы обладать остроумием, но знание техники остроты принесет в этом отношении большую пользу, помогая отысканию остроумных комбинаций мыслей и слов.

Область остроумия остается пока областью почти не исследованной. В иностранной литературе, не говоря уже о русской, имеется очень мало работ, посвященных исследованию остроумия. Из этих немногочисленных работ лучшей, но в то же время довольно трудной для понимания малоподготовленного читателя, считается работа венского профессора Зигмунда Фрейда, «Der Witz und seine Bexiehund zum Unbewlissten» («Остроумие и его отношение к бессознательному»). Этой работы мы и будем придерживаться при изложении техники остроумия.

В той части своих «Путевых картинок», которая имеет заглавие «Луккские воды», Г. Гейне выводит забавную фигуру продавца лотерейных билетов и мозольного оператора ГиршГиацинта, который хвастается перед поэтом своими отношениями к богачу-барону Ротшильду и наконец говорит: «Накажи меня бог, господин доктор, если неправда то, что я сидел рядом с Соломоном Ротшильдом и что он обращался со мною, как с совершенно равным себе, совсем фамиллионерно».

Опираясь на этот смехотворный пример, признанный всеми превосходным, Гейман и Липпс выводили комическое действие остроты из «смущения, вызванного непониманием, и внезапного уяснения». Мы же оставим этот вопрос в стороне и поставим себе другой: что же превращает речь Гирш-Гиацинта в остроту? Могут быть только два объяснения: или сама по себе мысль, выраженная в предложении, имеет характер остроумия, или же

Г. Д. Давыдов

остроумие заключается в том способе, которым эта мысль выражена.

На какой стороне окажется характер остроумия, там мы и расследуем его основательнее и постараемся установить его.

Мысль может быть выражена в разных формах речи следовательно, в словах, которые могут передать ее одинаково верно. В речи Гирш-Гиацинта перед нами определенная форма выражения мысли и, как мы видим, особенная, необычная, не такая, которую легче всего можно понять. Попытаемся выразить эту же мысль по возможности вернее другими словами. Липпс уже сделал это и некоторым образом объяснил текст поэта. Он говорит: «Мы понимаем, что Гейне хочет сказать, что прием был фамильярный, но носил именно тот общеизвестный характер, который, благодаря привкусу миллионерства, обыкновенно не способствует увеличению приятностей приема». Мы ничего не изменим в этом объяснении, если изложим речь Гирш-Гиацинта в другой форме, которая, может быть, окажется более подходящей.

«Ротшильд обращался со мною совершенно как с равным себе, совсем фамильярно, т. е. настолько, насколько это возможно для миллионера». «Снисходительность богатого человека всегда несколько щекотлива для того, кто ее испытывает», добавим мы к этому.

Останемся ли мы при этом или при каком-нибудь другом равнозначащем изложении мысли, мы увидим, что вопрос, поставленный нами, уже разрешен: характер остроумия в этом примере не заключается в мысли. Замечание, вложенное Гейне в уста Гирш-Гиацинта, правильно и метко, полно очевидной горечи, которая легко понятна у бедного человека, видящего столь большое богатство, но все-таки мы не решились бы назвать это замечание остроумным. Если кто-нибудь, будучи не в состоянии освободиться от воспоминания о тексте поэта, полагает, что мысль уже сама по себе остроумна, то мы можем указать, как на верный критерий, на то, что в нашем изложении характер остроумия исчезает. Речь Гирш-Гиацинта заставляет нас громко смеяться, верная же по смыслу передача ее в изложении Липпса или в нашем изложении может нам понравиться, побудить нас к размышлению, но не может вызвать у йас смеха.

Если же характер остроумия в нашем примере не заключается в мысли, то его надо искать в форме, в тех словах, которыми мысль выражена.

242

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

Нам нужно только изучить особенности этого способа выражения, чтобы узнать, в чем заключается техника данной остроты.

Что же такое произошло с мыслью, заключающейся в нашем изложении, когда из нее получилась острота, над которой мы так искренне смеемся? Сравнивая наше изложение с текстом Гейне, мы видим, что с ней произошли две перемены. Вопервых, произошло сокращение. Чтобы выразить полностью мысль, заключающуюся в остроте, нам пришлось к словам: «Ротшильд обращался со мною совершенно как с равным себе, совсем фамильярно» прибавить еще одно предложение, которое в наиболее короткой форме гласит: т. е. настолько, насколько это возможно для миллионера. И только тогда мы почувствовали необходимость дополнительного объяснения. (То же самое относится и к толкованию Липпса.) У поэта это выражено значительно короче: «Ротшильд обращался со мною, как с равным себе, совсем фамиллионерчо». Все ограничение, которое второе предложение прибавляет к первому, устанавливающему фамильярное обращение, в остроте исчезло, но все же не без замены, из которой можно его восстановить. Произошло также и второе изменение. Слово «фамильярно», имевшееся в неостроумном выражении мысли, превратилось в тексте остроты в «фамиллионерно», и, несомненно, именно в этом словообразовании заключается характер остроумия и смехотворный эффект стороны. Вновь образованное слово совпадает v своем начале с «фамилиарно» первого предложения, а в конце с «миллионер» второго предложения. Замещая только одну составную часть слова «миллионер» из второго предложения, оно как бы замещает все второе предложение и дает нам, таким образом, возможность угадать пропущенное в тексте остроты второе предложение. Это образование можно описать как смесь из двух составных частей «фамилиарно» и «миллионер», и появляется желание представить его происхождение из этих двух слов наглядно, графически.

Мили онер Фамилионерно

(Общие слоги в обоих словах напечатаны здесь курсивом, в противоположность разным типам отдельных составных частей обоих слов. Второе «л», которое при произношении едва слышно, можно было, конечно, пропустить. Возможно, что совпадение

243

Г. Д. Давыдов

слогов в обоих словах подало повод к составлению смешанного слова.)

Тот процесс, посредством которого мысль сделалась остротой, можно представить себе следующим образом: «Р. обращался со мною совсем фамильярно, т. е. настолько, насколько это может сделать миллионер».

Представим себе теперь, что какая-то уплотняющая сила действует на эти предложения, и допустим, что последнее предложение оказывает по какой-то причине меньшее сопротивление. Оно исчезает, самая же важная составная часть его, слово «миллионер», которое оказывает большее сопротивление давлению, как бы придавливается к первому предложению, сливается с сильно похожим на него элементом первого предложения «фамильярно», и именно эта случайная возможность спасти из второго предложения самое существенное способствуют гибели других, менее важных составных частей. Таким образом возникла потом острота: «Р. обращался со мною совсем фамилионерно» (мили) (рно). Даже не принимая во внимание сгущающую, уплотняющую силу, которая нам неизвестна, мы можем описать процесс образования остроты, следовательно, технику остроумия, в данном случае как yivtomnemie с замещением (сгущение с замещением), и действительно, в нашем примере замещение состоит в образовании смешанного слова. Это смешанное слово «фамиллионерно», само по себе непонятное, будучи присоединено к той связи, в которой оно стоит, тотчас делается понятным и имеющим смысл; на нем основано действие остроты.

Существуют и другие остроты, построенные подобно Гейневскому «фамилионерно». Например, злое остроумие Европы окрестило одного монаха Клеопольдом, вместо Леопольда, намекая этим на его отношения к одной даме по имени Клео.

Возьмем еще остроту, автором которой является г. N, занимавший высшую государственную должность в Австрии.

«Я ехал с ним tete-a-bete». Нет ничего легче, как свести эту остроту к первоначальному виду (редуцировать). Очевидно, что в первоначальном виде она может быть выражена только так: Я ехал с X. tete-a-tete (с глазу на глаз, один на один), а этот X. - глупое животное (bete - животное).

Ни одно из этих предложений не остроумно. Если мы сольем их в одно предложение: «Я ехал lete-a-tete с этпл» глупым

244

ИСКУССТВО спогить II остгить

животным», то это предложение также не будет остроумным, Острота получается только тогда, когда опускается «глупое животное» и взамен этого в слове tele одно «1» изменяется и «Ьл и этой незначительной модификацией' опять восстанавливается опущенное «животное». Технику этой группы можно описать как уплотнение (сгущение) с легкой модификициси. Острота будет тем лучше, чем незначительнее заместительная модификация.

Прекрасным примером уплотнения с легкой модификацией является другая, очень известная острота г. N, который сказал про одно лицо, принимающее участие в общественной жизни, что оно имеет большую будущность позади себя. Тот, в кою метила эта острота, был еще молодым человеком, который благодаря своему происхождению, воспитанию и личным качествам, казалось, мог сделаться со временем вождем большой партии и во главе ее пойти в правительство.

Но времена изменились, партия стала неспособной образовать правительство, и можно было предвидеть, что и будущий ее вождь ничего не достигнет. Самое короткое, сведенное к первоначалу (редуцированное) изложение, которым можно было бы заменить эту остроту, гласило бы:

«Этот человек имел большую будущность перед собою, но теперь ее не стало».

Вместо прошедшего времени «имел» - «имеет», и вместо второго предложения незначительное изменение в первом предложении, в котором «перед» заменяется словом «позади».

Почти такой же модификацией пользовался г. N в случае с одним кавалером, который стал министром земледелия, не имея никаких других прав на это, как только то, что он сам лично занимался сельским хозяйством. Общественное мнение имело случай познать в нем человека, самого неспособного из всех бывших министров земледелия. А когда он сложил с себя эту должность и опять занялся своим сельским хозяйством, то г. N сказал о нем:

«Он опять, подобно Цинцинату, вернулся на свое место перед плугом».

Римлянин, который также от своего сельского хозяйства был призван на должность, опять занял свое место позади плуга. Перед плугом ходил тогда, как и теперь, вол. Мы легко можем увеличить ряд этих примеров дальнейшими,

Модификация - изменение вида. формы.

Г. Д. Давыдон

но нет надобности в новых случаях для того, чтобы правильно понять характер техники этой второй группы, - ушотчения с модификацией. Если мы сравним теперь вторую группу с первой, техника которой состояла в уплотении с образованием смешанных слов, то легко увидим, что разница между этими двумя группами незначительна, и резкого перехода от одной группы к другой нет. Образование смешанных слов, как и модификация, подходит под понятие заместительного образования и, если мы пожелаем, то можем образование смешанных слов тоже описать как модификацию основного слова посредством некоторой части второго слова.

Здесь мы можем сделать первую остановку и спросить себя, с каким, известным из литературы, моментом сходится отчасти или полностью наш первый вывод. Очевидно, с моментом краткости, которую Жан Поль называет душой остроты. Краткость сама по себе - еще не остроумие, ибо в противном случае всякий лаконизм был бы остротой. Краткость остроты должна быть особого рода. Она часто является результатом особого процесса, который в словах (выражении) остроты оставил второй след: заместительное образование. При применении процесса редукции, цель которого - воспрепятствовать процессу уплотнения (сгущения), мы находим также, что острота зависит лишь от словесного выражения, которое образовано посредством процесса уплотнения.

Следующей группой, на которой мы остановим наше внимание, будет многократное применение одного и того же материала. В этом случае слово употребляется двояко: один раз целиком, а другой раз разделенное на части, причем такое разделение придает слову совершенно другой смысл. Возьмем пример: «Неприятель нас не разбил», - говорит один генерал. «Да, - отвечают ему, - вы сказали правду: неприятель вас не раз бил».

Большой простор для техники остроумия открывается, если «многократное применение одного и того же материала» прибегает к использованию слова или слов, в которых заключается острота, один раз без изменения, другой же раз с незначительной модификацией. Например, другая острота г. N. Он слышит, как какой-то господин, который сам по рож 246

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и остгпть

дению еврей, враждебно отзывается о характере евреев. «Господин надворный советник, ваш антесемитизм был мне n:iiiecien. наш антисемитизм для меня новость»^.

Здесь изменена только одна буква, причем при небрежном произношении это едва заметно. Данный пример напоминает нам другие остроты г-на N с модификацией, но, в отличие от них, здесь нет уплотнения; в самой остроте сказано все, что нужно было сказать, а именно: «Я знаю, что вы раньше вами были евреем; меня удивляет, следовательно, то, что как раз вы ругаете евреев».

Разнообразие возможных легких модификаций в этих остротах так велико, что ни одна не бывает совершенно похожей на другую.

Вот острота, которая, как говорят, возникла на экзамене по законоведению. Экзаменующемуся нужно было перевести одно место из «Corpus juris «Labeo ait...» Он переводит это так: «Я проваливаюсь, говорит он...»^ «Вы проваливаетесь, говорю я», отвечает экзаменатор, и испытание заканчивается. Тот, кто не может отличать имени великого законоведа от простой вокабулы, которая вспомнилась ему, притом еще в неправильной форме, не заслуживает, конечно, ничего лучшего. Но техника остроты заключается в применении экзаменатором для наказания экзаменующегося почти тех же самых слов, которые свидетельствуют о невежестве экзаменующегося. Эта острота является, кроме того, примером «находчивости», техника которой, как мы впоследствии увидим, немногим отличается от рассмотренной здесь.

Слова - пластический материал, которым можно пользоваться разнообразно.

Существуют слова, потерявшие в известных применениях свое полное первоначальное значение, которое они еще сохранили в другой связи. В одной из острот Лихтенберга как раз подобраны такие отношения, при которых поблекшие слова опять приобретают свое полное значение.

«Как идут дела?» - спрашивает слепой хромого. «Как вы видите», - отвечает хромой слепому.

Как в русском, так и в других языках, есть такие слова, которые в одних случаях имеют полный смысл, а к других утрачивают свое значение. Два различных образования от одной

Анте (ante) - прежде. Следовало перевеет: Лабеоп гоцорнт...

Г. Д. Давыдов

и той же основы могут звучать совершенно одинаково; одно развилось, как слово с полным значением, другое - как утративший свое значение суффикс или приставка. Созвучие между полным словом и утратившим свое значение слогом может быть и случайным. В обоих случаях техника остроумия может извлечь пользу из подобных соотношений материала речи.

Шлейермахеру, например, приписывают остроту, которая для нас важна как почти что чистый пример таких технических средств: Eifersuchl ist eine Leidenschaft, die mit Eifer sucht, was Leiden schaffl. (Ревность есть такая страсть, которая ревностно ищет то, что причиняет страдания.) Это бесспорно остроумно, хотя острота не из сильных. Здесь отпадает множество моментов, которые при анализе других острот могут ввести нас в заблуждение, как только мы каждую из них в отдельности подвергнем исследованию. Мысль, выраженная в словах, малоценна. Она дает нам, во всяком случае, недостаточно удовлетворительное определение ревности. О «смысле в бессмыслице», о «скрытом смысле», о «смущении и внезапном уяснении», которые имеются в других остротах, здесь нет и речи. При самом сильнейшем напряжении нельзя найти противоположности представлений, противоположности между словами и тем, что они означают. Нельзя найти и никакого сокращения; наоборот, фраза производит впечатление растянутости. И, тем не менее, это острота, даже превосходная; ее единственная, заметная характерная черта является в то же время той чертой, при исчезновении которой исчезает и самая острота, а именно: здесь одни и те же слова применены несколько раз. Теперь нужно решить, причислить ли эту остроту к тому подразделу, в котором слова употребляются один раз полностью, а другой раз разделенными на части, или же к другому, где получается разный смысл благодаря употреблению полных значения слов и утративших свое прямое значение составных частей слова.

Кроме того, есть еще другой момент, важный для техники остроумия. Здесь создана необычная связь, некоторого рода унификция, т. к. «Eifersucht» определяется как бы своим собственным термином. Также и это, как мы потом узнаем, есть техника остроумия. Таким образом, этих двух моментов достаточно, чтобы придать речи характер остроумия.

Если мы еще больше углубимся в разнообразие «многократного применения одного и того же слова», то сразу заметим, что перед нами формы «двусмысленности» или «игры слов»,

248

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

которые давно известны и оценены в качестве технических средств остроумия.

Дальнейшие случаи многократного применения, которые под общим названием двусмысленности составляют новую, третью группу, легко разбить на подотделы, отличающиеся друг от друга не особенно существенными признаками, так же, как и вся третья группа от второй. Тут прежде всего:

а) Случаи двусмысленности в имени в его вещественном значении, например: в первой части трилогии А. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» шут говорит о боярине Нагом: «По нитке с миру сбираю, царь. Нагому на рубаху».

б) Двусмысленность слова в вещественном и метафорическом значении, представляющая богатый источник для техники остроумия. Например, один врач, известный остряк, сказал как-то раз поэту Артуру Шницлеру: «Я не удивляюсь, что ты стал большим поэтом. Отец твой ведь держал зеркало перед своими современниками». Зеркало, которое употреблял отец поэта, известный врач Шницлер, было зеркалом для исследования гортани. По известному изречению Гамлета, цель драмы, а следовательно, и поэта, который ее создает, - держать перед природой зеркало: показать добродетели ее собственные черты, позору его собственное изображение.

в) Собственно двусмысленность, или игра слов, так сказать, идеальный случай многократного применения; здесь слово не насилуется, не разрывается на составные слоги, не подвергается никакой модификации, не меняется сфера, к которой оно принадлежит (например, .собственному имени не придается другое значение); оставаясь таковым, каково оно есть и каковым оно стоит в строении предложения, оно при некоторых благоприятных обстоятельствах может выражать двоякий смысл. Примеров здесь изобилие:

Врач, уходя от постели больной, говорит, покачивая головой, сопровождающему его супругу: «Ваша жена мне не нравится». «Мне она уже давно не нравится», - поспешно соглашается супруг.

Врач, конечно, имеет в виду состояние здоровья больной женщины, но он выразил свои опасения за больную такими словами, что муж может найти в них подтверждение своего собственного нерасположения.

Об одной комедии-сатире Гейне сказал: «Эта сатира не так сильно кусалась бы, если бы у поэта было больше что кусать». Эта острота - скорее пример метафорической и обыкновенной

249

Г. Д. Давыдов

двусмысленности, чем настоящая игра слои. Но для кого важно нридержииаться туг строгих разграничений?

В своем «Путешествии по Гарцу» Гейне говорит: «Я в данную минуту не помню всех имен студентов, а среди профессоров есть некоторые, которые еще не имеют никакого имени».

Возьмем еще другую, общеизвестную профессорскую остроту: «Разница между ординарным и экстраординарным профессором состоит в том, что ординарные профессора не создают ничего экстраординарного, а экстраординарные - ничего ординарного». (Ординарный - обыкновенный, заурядный; ординарный профессор - старший но службе профессор.) Это, конечно, игра слов: ординарный и экстраординарный.

»

Другая игра слов облегчит для нас переход к новому подразделу техники двусмысленности. Остроумный врач, о котором было упомянуто выше, во время разбирательства дела Дрейфуса сказал следующую остроту:

«Эта девушка напоминает мне Дрейфуса: армия не верит в ее невинность».

Слово «невинность», на двусмысленности которого построена острота, имеет в одной связи обыкновенный смысл, в противоположность: провинности преступлению, а в другой связи половой смысл, противоположностью которого является половая опытность. Существует очень много подобных примеров двусмысленности; действие остроумия в них сводится главным образом к половому смыслу. Для этой группы можно было бы сохранить название «двусмысленность».

Существуют остроты, техника которых не состоит почти ни в какой связи с техникой рассмотренных до сих пор групп.

Про Гейне рассказывают, что однажды вечером он находился вместе с поэтом Судье в каком-то парижском салоне; они разговаривали между собою. В это время вошел в салон один из тех денежных королей, которых сравнивают по богатству и Мидасом; толпа окружает его и оказывает ему величайшее почтение. «Посмотрите, - говорит Судье, обращаясь к Гейне, как там девятнадцатое столетие поклоняется золотому тельцу». Бросив взгляд на предмет поклонения, Гейне отвечает, как бы внося поправку: «О, он уже должен быть старше».

В чем же заключается техника этой прекрасной остроты? По мнению К. Фишера в игре слов: «Так, например, слова «золотой телец» могут означать Маммону (богатство), а также и поклонение идолу; в первом случае самое существенное золото, а во втором - изображение животного; эти слова могут

250

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

служить также и для не особенно лестного отзыиа о человеке, который имеет много золота, но очень мало ума». Если мы на пробу устраним выражение «золотой телец», то, конечно, уничтожим и остроту. Тогда мы заставляем Судье выразиться гак: «Посмотрите, как люди окружают этого дурака только потому, что он богат», и это, конечно, уже совсем не остроумно. Ответ Гейне тогда будет уже невозможным.

Но мы должны помнить, что речь идет не об остроумном сравнении Судье, а об ответе Гейне, который, разумеется, гораздо остроумнее. Тогда мы не имеем никакого права касаться фразы о золотом тельце; она остается предпосылкой для слов Гейне, редукции могут подвергаться только эти последние. Если мы подвергнем анализу слова: «О, он должен быть уже старше», то можем заменить их следующими: «О, это уже не телец, а взрослый бык».

Итак, для остроты Гейне осталось только пернести выражение «золотой телец» не в метафорическом, а в личном смысле на самого богача. Не заключается ли эта двусмысленность уже в словах Сулье?

Но как? Нам кажется, что эта редукция не вполне уничтожает остроту Гейне; напротив, самая суть ее остается нетронутой. Теперь Сулье говорит: «Посмотрите, как там девятнадцатое столетие поклоняется золотому тельцу!» А Гейне отвечает: «О, это уже не телец, а бык». И в такой редуцированной форме это все же еще острота. Другой редукции слов Гейне быть не может.

Жаль, что в этом прекрасном примере заключаются такие сложные технические условия. На нем трудно уяснить себе технику остроты, а поэтому мы оставим его в стороне и поищем другой пример, в котором могли бы почувствовать внутреннее сродство с предыдущим.

Возьмем одну из «купальных острот», которые трактуют об отвращении галлийских евреев к купанию. Два еврея встречаются около бани. «Ты брал ванну?» - спрашивает один.

«Как так? - говорит в ответ другой. - Разве одной недостает?»

Когда от всей души смеешься над остротой, то бываешь мало расположен предаваться исследованию техники. Поэтому бывает трудно привыкнуть к этим анализам. «Это комическое недоразумение» - напрашивается мысль. Ладно, но в чем же заключается техника этой остроты? Очевидно, в двусмысленном

Г. Д. Давыдов

употреблении слова «брать». Для одного «брать» является бесцветным вспомогательным глаголом, а для другого - глаголом, полным своего значения. Следовательно, это случай полного и ослабленного значения одного и того же слова.

Если мы выражение «брал ванну» заменим равнозначащим и более простым «купался», то острота исчезает. Ответ уже не подходит. Итак, острота опять заключается в выражении «брал ванну».

Это верно. Однако, кажется, что также и в этом случае редукция произведена не в надлежащем месте. Острота заключается не в вопросе, а в ответе, во встречном вопросе: «Как так? Разве одной недостает?» И у этого ответа нельзя отнять его остроумия ни посредством расширения, ни посредством изменения. Кроме того, у нас создается впечатление, что в ответе второго еврея важнее то, что он не обратил внимания на купанье, чем недоразумение по поводу слова «брал».

Но и здесь нам не все еще ясно, а поэтому мы возьмем третий пример.

«Обедневший мужчина занял у своего богатого знакомого некоторую сумму денег, ссылаясь на свое бедственное положение. В тот же самый день кредитор встречает его в ресторане за блюдом семги с майонезом. Он делает ему упреки: «Как, вы заняли у меня деньги и заказали себе семгу с майонезом! Для этого вам нужны были мои деньги?» «Я вас не понимаю, отвечает обвиняемый, - когда у меня нет денег, я не могу есть семгу с майонезом, когда у меня есть деньги, то я не шею есть семку с майонезом. Когда я же я собственно должен есть семку с майонезом?»«

Здесь уже нельзя найти никакой двусмысленности. Так же и в повторении слов «семгу с майонезом» не может заключаться техника остроты, т. к. это повторение не есть «многократное применение одного и того же материала», а необходимое по своему содержанию действительное повторение одного и того же.

Мы некоторое время остаемся беспомощны перед этим анализом; у нас может явиться желание прибегнуть к отговорке, что анекдот, который заставил нас смеяться, вовсе не имеет характера остроты. Что же другое, замечательное, можно сказать об ответе бедняги? Что этот ответ носит характер личности? Но это не верно; ответ, разумеется, не логичен. Должник защищается от упрека в том, что он потратил занятые деньги на лакомое блюдо, и спрашивает с видом человека, имеющего на это право, - когда же ему, наконец, позволено есть семгу.

252

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и остгить

Но это неправильный ответ: кредитор не упрекает его в том, что он позволил себе полакомиться семгой именно в тог самый день, когда он занял у него деньги, а напоминает ему лишь о том, что он при настоящих условиях своей жизни вообще не имеет права думать о таких лакомствах. На этот единственно возможный смысл упрека обедневший лакомка не обращает никакого внимания и дает ответ на совсем другое, делая вид, что он не понял упрека.

А что, если как раз в этом уклонении ответа от смысла упрека заключается техника этой остроты? Тогда, пожалуй, можно было бы доказать, что и в обоих прежних примерах, сродство которых мы чувствуем, произошло подобное же изменение точки зрения, перемещение психического акцента (ударения).

Оказывается, что это можно легко доказать и тем самым выяснить технику этих примеров. Сулье обращает внимание Гейне на то, что общество в девятнадцатом столетии поклоняется «золотому тельцу» подобно тому, как это делал когда-то в пустыне еврейский народ. Подходящим ответом для Гейне был бы приблизительно следующий: «Да, такова человеческая природа; столетия ничего не изменили в ней», или какой-либо другой ответ, выражающий согласие со словами Сулье.

Гейне же в своем ответе уклоняется от затронутой мысли; он вообще не отвечает на нее, но пользуется двусмысленностью, к которой приспособлены слова «золотой телец», и поворачивает в сторону; он выхватывает одну часть фразы - «телец» и отвечает так, как будто Сулье в своей речи подчеркнул именно это слово: «О, это уже не телец» и т. д. Ответ Гейне представляет комбинацию из двух приемов остроумия: уклонения и намека. Он ведь не говорит прямо: это бык. Еще яснее уклонение в остроте о купании. Первый спрашивает «Ты брал ванну?» Ударение падает на элемент «ванну».

Второй, отвечает так, как будто вопрос гласит: «Ты брал ванну?»

Выражение «брал ванну» представляет возможность этого перемещения ударения.

Если бы вопрос гласил: «Купался ли ты?», то всякое перемещение стало бы невозможным. Тогда лишенный остроумия ответ был бы таков: «Купался? Что ты хочешь сказать? Я не знаю, что это». Техника же остроты заключается в перемещении ударения со слова «ванну» на слово «брал».

Г. Д. Давыдов

Возвратимся к примеру о «семге с майонезом», как самому чистому случаю перемещения. Поищем в разных направлениях, что нового в этом примере.

Прежде всего мы должны дать открытой здесь технике наименование. Назовем ее перемещением, потому что самое существенное в ней заключается в уклонении от хода мыслей, перемещении психического ударения на другую тему, уклонение от первоначальной. Затем нам надлежит исследовать, каковы отношения между техникой перемещения и способом выражения остроты. Наш пример (семга с майонезом) указывает, что острота посредством перемещения в высшей степени независима от словесного выражения; она не цепляется за слово, зависит от хода мысли.

Если мы произведем замену слов, но сохраним смысл этих слов, то острота не исчезнет.

Редукция возможна только тогда, когда мы изменим ход мыслей и заставим лакомку ответить прямо на упрек, от которого он в тексте остроты уклонился. Редуцированное изложение гласило бы тогда: «Я не могу отказать себе в том, что мне по вкусу, а откуда я возьму деньги для этого - для меня безразлично. Вот вам объяснение, почему я именно сегодня ем семгу с майонезом, взяв у вас деньги взаймы». - Но это было бы не остротой, а цинизмом.

Поучительно сравнить эту остроту с другой, близкой ей по смыслу.

Мужчина, предававшийся пьянству, зарабатывает себе средства к существованию уроками в маленьком городке. Но постепенно его порок становится известным, и он теряет вследствие этого большинство своих учеников. Одному из его приятелей было поручено заняться его исправлением. «Видите ли, вы могли бы иметь самые лучшие уроки в городе, если бы бросили пить. Поэтому бросьте пить». - «Что за требование предъявляете вы мне? - отвечает возмущенно пьяница. - Ведь я даю уроки лишь для того, чтобы иметь возможность пить; неужели мне бросить пить, чтобы получить уроки!»

И эта острота имеет такую же видимость логичности, которая бросилась нам в глаза в остроте о «семге с майонезом», но это уже не острота посредством перемещения, а прямой ответ. Цинизм, который был там скрыт, здесь высказывается открыто. «Пьянство ведь для меня самое главное». Техника этой остроты,

254

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и остгить

собственно, очень жалка и не может объяснить нам ее действия; она заключается в перестановке того же материала, точнее говоря, в перестановке отношения средств и цели между пьянством и даванием уроков. Не подчеркивая в редукции этого момента, мы уничтожим остроту, излагая ее приблизительно так: «Что за бессмысленное требование? Для меня ведь самое главное пьянство, а не уроки. Уроки являются для меня лишь средством к тому, чтобы иметь возможность продолжать пьянство». Следовательно, острота заключалась действительно только в способе выражения.

В остроте о купании ясно видна зависимость остроты от выражения (Ты брал ванну?), и его изменение влечет за собой уничтожение остроты. Техника здесь более сложная: соединение двусмысленности и перемещения. Текст вопроса допускает двусмысленность, и острота создается благодаря тому, что ответ дается не в том смысле, который имел в виду спрашивающий, а в другом - побочном. Соответственно этому, мы можем найти такую редукцию, которая сохранит выражение и все-таки уничтожит остроту, благодаря лишь тому, что уничтожается перемещение. «Ты брал ванну?» - «Что я брал? Ванну? Что это такое?» Но это уже не острота, а враждебное или шутливое преувеличение.

Подобную же роль играет двусмысленность в остроте Гейне о «золотом тельце».

Она дает возможность ответу уклониться от возбужденного хода мыслей, что в остроте о «семге с майонезом» происходит без затрагивания самого выражения. В редуцированном виде речь Сулье и ответ Гейне гласили бы приблизительно так: «Как живо представляется поклонение золотому тельцу, когда видишь, как публика окружает здесь человека лишь потому, что он богат». А Гейне отвечает: «То, что его так почитают из-за его богатства, еще не самое худшее. Но вы слишком мало подчеркиваете то, что ему из-за его богатства прощают его глупость». Тогда острота посредством перемещения уничтожается, причем двусмысленность сохраняется.

В этом месте мы можем ожидать, что нам укажут на то, что мы пытаемся отделить друг от друга эти замысловатые разновидности, которые вместе составляют одно целое. Не дает ли каждая двусмысленность повода к перемещению (сдвигу), к уклонению хода мыслей от одной мысли к другой? Или мы

255

Г. Д. Давыдов

должны согласиться с тем, что «двусмысленность» и «перемещение» являются представителями двух совершенно различных типов техники остроумия? Да, эти взаимоотношения между двусмысленностью и перемещением действительно существуют, но они не имеют ничего общего с нашим подразделением техники остроумия. При двусмысленности острота не содержит ничего другого, кроме слова, которое можно разно толковать и которое дает слушателю возможность найти переход от одной мысли к другой, причем этот переход с некоторой натяжкой можно поставить наряду с перемещением. А при остроте,

жит в себе ход мыслей, в котором произошло такое перемещение; перемещение относится здесь к той работе, которая создала остроту, а не к той, которая необходима для того, чтобы понять ее. Если это различие нам не ясно, то мы имеем в процессах редукции верное средство, наглядно показывающее нам это различие. Но вышеприведенное указание все же имеет некоторую ценность. Оно обращает наше внимание на то, что мы не должны смешивать психические процессы при образовании остроты (работу остроумия) с психическими процессами при восприятии остроты (работой ума). Только первые процессы составляют предмет нашего настоящего исследования.

Существуют ли еще другие примеры техники перемещения? Их не легко найти. Совершенно чистым примером, лишенным даже логики, уже чересчур подчеркнутой в нашем образце, является следующая острота:

Барышник расхваливает покупателю верховую лошадь: «Если вы возьмете эту лошадь и в 4 часа утра сядете на нее, то в 6.30 Вы будете в Прессбурге». - «Что же буду я делать в 6.30 утра в Прессбурге?»

Перемещение здесь кричаще. Барышник упоминает о раннем прибытии в маленький городок, очевидно, только с тем намерением, чтобы показать на примере беговую способность лошади. Покупатель не обращает внимания на быстроходность лошади, в которой он не сомневается, а переходит на время, приведенное в выбранном для испытания примере. Дать редукцию этого примера нетрудно. Большие трудности представляет другой, по своей технике

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

менее ясный пример, который, однако, можно разъяснить как двусмысленность с перемещением:

Шадхен (посредник при заключении брака у евреев) уверил жениха, что отца девушки уже нет в живых. После обручения оказалось, что отец еще жив, но отбывает тюремное заключение. Тогда жених осыпает шадхена упреками. «Ну, - возражает последний, - что же я вам сказал? Разве это жизнь?» Двусмысленность заключается в слове «жизнь» и перемещение состоит в том, что шадхен придает этому слову, означающему противоположность смерти, не обычное значение, а то, которое он имеет в выражениях: «Разве это жизнь. Это не жизнь» и объясняет при этом свое тогдашнее выражение двойным его смыслом, хотя это многократное толкование здесь как раз и не у места. До сих пор эта техника схожа с техникой в остроте о «золотом тельце» и о «ванне». Но здесь нужно принять во внимание еще и другой момент, который, благодаря своей показательности, мешает уяснению техники. Можно было бы сказать, что эта острота «характерна»; цель ее - иллюстрировать примером характерную для посредников брака смесь лживой наглости и находчивого остроумия. Мы потом услышим, что это только показная сторона, фасад остроты; ее смысл, т. е. ее намерение, совсем иное. Пока мы отказываемся от попытки произвести редукцию этой стороны.

После этих сложных и трудно поддающихся анализу примеров мы получим полное удовлетворение, если, хотя бы в одном случае, сможем познакомиться с вполне чистым и ясным образцом «остроты с перемещением».

Какой-то бродяга обращается к богатому барону с просьбой оказать ему помощь для поездки в Остендэ, ссылаясь на то, что будто бы врачи предписали ему для восстановления здоровья морские купанья. «Хорошо, я кое-чем помогу вам, - говорит богач, - но неужели вам необходимо отправиться непременно в Остендэ, самый дорогой из всех курортов?»

«Господин барон, - отвечает наставительно проситель, - когда дело касается моего здоровья, то для меня нет ничего слишком дорогого». Конечно, это в общем правильная точка зрения, но она неправильна для просящего лица. Ответ дан с точки зрения бога ото человека. Бродяга ведет себя так, как будто он жертвует для своего здоровья свои собственные деньги, как будто речь идет о деньгах и здоровье одного и того же лица.

257

Г. Д. Давыдов

Вернемся теперь к столь поучительному примеру о «семге с майонезом». В нем мы видели также только показную сторону, на которой заметны громаднейшие усилия логической мысли. Благодаря анализу мы узнали, что эта логика должна была прикрыть ошибку мышления, а именно - перемещение хода мыслей. Вследствие изложенного нам невольно припоминаются, хотя бы только по своей связи контрастов (противоположностей), другие остроты, которые, в отличие от предыдущего примера, открыто выставляют напоказ что-то бессмысленное, нелепое, глупое. Мы, конечно, полюбопытствуем узнать, в чем может заключаться техника этих острот.

Начнем с самого яркого и вместе с тем самого чистого примера всей этой группы. Это опять-таки еврейская острота. Итциг получил назначение в артиллерию. Он, видимо, неглупый парень, но непослушный и не интересующийся службой. Один из его начальников, расположенный к нему, отводит его в сторону и говорит: «Итциг, ты для нас не годишься. Я дам тебе добрый совет: купи себе пушку и работай самостоятельно».

Этот совет, над которым можно от души посмеяться, явная бессмыслица. Ведь купить пушку нельзя, и отдельный человек не может служить самостоятельно защитой государства. Но у нас ни на минуту не возникает ни малейшего сомнения в том, что этот совет - не пустая бессмыслица, а, напротив, остроумная бессмыслица, превосходная острота. Что же превращает бессмыслицу в остроту? Долго раздумывать над этим нам не приходится. Мы сразу можем догадаться, что в подобной остроумной бессмыслице имеется смысл, превращающий бессмыслицу в остроту. Найти смысл в нашем примере нетрудно. Офицер, который дает артиллеристу Итцигу этот бессмысленный совет, лишь прикидывается дурачком, чтобы показать Итцигу, как глупо тот себя ведет. Он копирует Итцига: «Я дам теперь тебе совет, который так же глуп, как и ты». Он соглашается с глупостью Итцига и доводит ее до его сознания, основывая на этой глупости свое предложение, которое должно соответствовать желаниям Итцига, т. к» если бы у Итцига была собственная пушка и он занялся бы военным делом на собственный риск, то его смышленость и честолюбие ему очень пригодились бы. В каком порядке держал бы он тогда свою пушку и как старался бы ознакомиться с ее механизмом, чтобы можно было конкурировать с другими владельцами пушек! Попытаемся про 258

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

извести редукцию этой остроты. Офицеру следовало бы сказать: «Итциг, я знаю, что ты сметливый делец, но я говорю тебе, что ты проявляешь величайшую глупость, не желая понять, что на военной службе нельзя вести дело так, как в деловой жизни, где каждый работает на собственный риск и против другого; на военной службе необходимо подчиняться и работать дружно вместе с другими. Таким образом, техника острот-бессмыслиц действительно состоит в применении чего-то глупого, бессмысленного, смысл которого заключается в наглядном изображении какой-либо другой глупости и бессмыслицы.

На двух группах примеров мы уже выяснили, что работа остроумия пользуется в качестве технических средств для создания остроумного выражения отклонениями от нормального мышления: перемещением и бессмыслицей. Мы, конечно, имеем право ожидать, что и другие отклонения от нормального мышления могут иметь подобное же применение. Действительно, можно привести несколько примеров этого рода:

Какой-то гражданин входит в кондитерскую и требует себе торт, но вскоре возвращает его и велит подать себе вместо торта рюмочку ликера. Выпивает ликер и хочет удалиться, не заплатив. Хозяин кондитерской задерживает его: «Что вы хотите от меня?» - «Заплатите за ликер!» - «Но ведь я отдал вам за него торт». - «Вы за торт не заплатили». - «Но ведь я и не ел его».

Также и этот рассказ имеет видимость логичности, с которой мы знакомы как с удобным фасадом для ошибочного мышления. Ошибочность, очевидно, заключается в том, что хитрый покупатель создает соотношение между возвратом торта и получением вместо него ликера, которое в действительности не существует. Сущность дела разделяется, наоборот, на два процесса, которые для продавца совершенно независимы друг от друга, и только покупатель, преследуя свою цель, стремится установить соотношение между этими двумя процессами. Он сперва взял торт и возвратил его; следовательно, за него он ничего не должен; затем он требует ликер и выпивает его, а за него он должен заплатить. Можно сказать, что покупатель двусмысленно употребляет выражение «за него»; правильнее говоря, посредством двусмысленности он создает связь, которая по существу несостоятельна. Возьмем еще пример: Шадхен защищает девушку, предлагаемую им в невесты,

259

Г. Д. Дапыдпв

перед молодым человеком, указывающим на недостатки невесты.. «Мне не нравится теща, - говорит молодой человек. - Она, зла и глупа». - «Вы женитесь ведь не на теще, а на ei? дочери». - «Да, но она уже не молода и видом также далеко не красавица». - «Это не имеет значения; если она не молода и не красива, то тем более она будет вам верна». - «И денег у нее мало». - «Кто же говорит о деньгах? Разве вы женитесь на деньгах? Ведь вам нужна жена». - «Кроме того, у нее горб». - «Ну чего же вы хотите? Чтобы у нее не было ни одного недостатка?»

Итак, в действительности речь идет о девушке уже немолодой, некрасивой, с маленьким приданым; к тому же у нее отвратительная мать, а сама она награждена безобразным уродством. В самом деле, условия не очень заманчивые для заключения брака. Посредник умеет при каждом из этих недостатков в отдельности указать, с какой точки зрения можно было бы с ним примириться; горб же он признает единственным недостатком, который следует простить каждому человеку. Опять перед нами видимость логичности, которая характерна для софизма и которая должна прикрыть ошибочность мышления. Ясно, что девушка имеет много недостатков, несколько таких, которыми можно было бы пренебречь, а один такой, с которым нельзя мириться. Она - неподходящая невеста. Посредник же ведет себя так, как будто всякий отдельный недостаток, благодаря его уверткам, устраняется, между тем, как каждый из них в отдельности значительно умаляет выгоды брака, а в общей сложности они совершенно обесценивают невесту. Посредник настаивает на том, чтобы каждый фактор обсуждался отдельно, и отказывается рассматривая, их в совокупности.

Такое же упущение составляет ядро другого софизма, над которым много смеялись, но в праве которого называться остротой можно сомневаться.

А. взял у Б. медный котел. Когда А. вернул котел, Б. предъявил к нему иск, т. к. в котле оказалась большая дыра, которая делала его негодным для употребления. А. защищается следующим образом: «Во-первых, я у Б. вообще никакого котла не брал; во-вторых, котел уже был с дырой, когда я его взял у Б.; в-третьих, я вернул котел в целости». Каждое отдельное возражение само по себе хорошо, но, вместе взятые, они исключают друг друга. А. рассматривает отдельно то, что должно

260

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

быть рассматриваемо в совокупности, вместе. Он делает то же самое, что делал посредник при обсуждении недостатков непесты. Можно также сказать: А. ставит «и» там, где может стоять только «или-или».

Другой софизм встречается нам в следующей истории с шадхеном. Жених указывает посреднику на то, что у невесты одна нога короче другой и что она хромает. Шадхен возражает ему: «Вы неправы. Допустим, что вы женитесь на особе со здоровыми ногами. Какая польза вам от этого? Вы никогда не можете быть уверены в том, что она не упадет, не переломит себе ногу и не останется на всю жизнь хромой. И, кроме того, - страдания, волнения и расходы на врача. Но если вы женитесь на предлагаемой мною девушке, то ничего подобного не может случиться: здесь уже готовое дело».

Видимость логики здесь не очень велика, и никто не согласится отдать предпочтение уже готовому несчастью перед несчастьем, могущим лишь случиться.

К этой группе софистических ошибок мышления примыкает другая интересная группа, в которой ошибку мышления можно назвать автоматической. Возьмем несколько примеров этой новой группы.

Шадхен привел с собой для переговоров о невесте помощника, который должен был подтвердить его сообщения. «Она стройна, как ель», - сообщает шадхен. - «Как ель», - повторяет эхо. «Если бы вы посмотрели, какие у нее глаза!» - «Ах, какие глаза!» - подтверждает эхо. - «Она образована, как никакая другая». - «И как образована!» - «Вот что правда, то правда: у нее маленький горб!» - признается посредник. - «Эх, какой горб!» - подтверждает опять эхо.

Жених, при представлении его невесте, очень неприятно поражен и отводит посредника в сторону, чтобы сообщить ему шепотом замеченные им недостатки. «Для чего вы меня сюда привели? - спрашивает он с укоризной. - Она некрасива и стара, она косая, у нее плохие зубы и слезящиеся глаза». «Вы можете говорить громко, - прерывает посредник, - она, ведь, и глуха».

Жених является с первым визитом в дом невесты вместе с посредником. В то время как они в гостиной дожидаются появления семьи, посредник обращает внимание жениха на стеклянный шкаф, в котором выставлена очень красивая серебряная утварь.

261

Г. Д. Давыдов

«Посмотрите сюда; по этим вещам вы можете заключить, насколько богаты эти люди». - «Но, - спрашивает недоверчивый молодой человек, - разве нельзя допустить, что эти красивые вещи взяты у кого-нибудь из знакомых для данного случая, чтобы произвести впечатление богатства?» - «Какие нелепые мысли приходят вам в голову! - отвечает посредник, протестуя. - Кто же доверит этим людям что-нибудь?»

Во всех трех случаях происходит одно и то же: человек, который несколько раз подряд реагирует одинаковым образом, продолжает реагировать подобным же образом и в следующий раз, где это не подходит и противоречит его намерениям. Поддаваясь автоматизму привычки, он уже не может приспособиться к требованиям положения. Так, помощник посредника в первой истории забыл, что его привезли для того, чтобы склонить жениха в пользу Предлагаемой невесты, и т. к. он до сих пор выполнял возложенную на него задачу, подчеркивая своим повторением перечисляемые достоинства невесты, он теперь также подчеркивает и робко признаваемый у нее горб, который ему надлежало преуменьшить. Во второй истории посредник настолько увлекся перечислением недостатков невесты, что дополняет их список недостатком, о котором он один только знает, хотя это, конечно, не его обязанность и не его намерение. Наконец, в третьей истории он в своем старании убедить молодого человека в богатстве увлекается до того, что, желая оказаться правым только в одном этом пункте, высказывает нечто такое, что должно опрокинуть все его старания. Везде автоматизм побеждает целесообразное изменение мышления и выражения. Мы должны твердо помнить, что техника последней исследованной нами группы острот состоит только в ошибочности мышления, но мы должны признаться, что исследование их привело нас скорее к затемнению вопроса, чем к выяснению его. Мы, однако, не отказываемся от надежды, что посредством более полного изучения техники острот нам удастся достигнуть результатов, которые могут послужить исходным пунктом для дальнейших суждений.

Следующие примеры острот, на которых мы будем продолжать наше исследование, не представляют больших затруднений. Их техника напоминает нам что-то знакомое. Вот, например, острота Лихтенберга: январь - это месяц, когда приносят своим

262

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

друзьям благие пожелания, а остальные месяцы - те, с течение которых эти пожелания не сбываются.

Т. к. подобные остроты можно назвать скорее тонкими, чем сильными, и поскольку они пользуются недостаточно энергичными средствами, то увеличим их число, чтобы усилить впечатление от них. «Человеческая жизнь распадается на две половины: в первой половине мы желаем наступления второй, а во второй - желаем возвращения первой». «Житейские испытания заключаются в том, что испытываешь то, чего не желаешь испытать». Эти примеры напоминают нам ранее рассмотренную группу, отличительной чертой которой является «многократное применение одного и того же материла». Особенно последний пример побуждает нас поставить вопрос, почему мы не поместили его там, вместо того чтобы привести его здесь в новой связи. Испытание описывается опять словами его собственного содержания, как в другом месте ревность. Но в двух других примерах подробного же характера имеется другой, более поразительный и более значительный момент, чем многократное применение одного и того же слова, в котором здесь нет и намека на двусмысленность. Здесь созданы новые и неожиданные единства, соотношения представлений, определения одного понятия другим или же отношением к общему третьему понятию. Этот процесс можно назвать унификацией; он явно аналогичен сгущению, уплотнению в одни и те же слова. Таким образом, две вышеупомянутые половины жизни описываются посредством открытого между ними соотношения: в первой половине желаешь наступления второй, а во второй - возвращения первой. Это, точнее говоря, два очень похожих отношения друг к Другу, которые выбраны для изображения. Сходству отношений соответствует сходство слов. Прекрасным примером унифицированной стороны, не требующей пояснения, может служить следующая.

Один французский сочинитель написал оду «К потомству». Вольтер нашел, что стихотворение не обладает такими достоинствами, благодаря которым оно могло бы дойти до потомства, и остроумно заметил: «Это стихотворение не дойдет по своему адресу».

Последний пример может обратить наше внимание на то, что все так называемые находчивые остроты в сущности базируются на унификации. Находчивость состоит в «переходе от

263

Г. Д. Давыдов

защиты к нападению, в обращении острия копья, направленного на тебя, в сторону противника» в «отплате тою же монетою», следовательно, в создании неожиданного согласования между атакой и контратакой, например: пекарь говорит трактирщику, у которого нарывает палец: «Ты, вероятно, попал им в свое пиво?» - Трактирщик: «Нет, но мне попала под ноготь одна из твоих булочек».

Светлейший князь объезжает свои владения и видит в толпе человека, поразительно похожего на его собственную высокую особу. Он подзывает его и спрашивает: «Не служила ли твоя мать когда-нибудь в резиденции?» - «Нет, ваша светлость, гласил ответ, - но мой отец служил».

Герцог Карл Вюртембергский, прогуливаясь верхом на лошади, случайно натолкнулся на красильщика, занятого своей работой. «Можешь ли ты выкрасить мою белую лошадь в голубой цвет?» - обращается к нему герцог и получает в ответ: «Да, ваша светлость, если только она сможет перенести «кипячение»«.

В подобной отплате той же монетой, когда на бессмысленный вопрос дан ответ с таким же невозможным условием, действует еще и другой технический момент, которого не было бы, если бы ответ красильщика гласил: «Нет, ваша светлость, я боюсь, что лошадь не перенесет кипячения».

Унификация располагает еще другим, особенно интересным средством - присоединением посредством союза «И». Такое присоединение означает тесную связь. Когда, например, Гейне в своем «Путешествии по Гарцу» рассказывает о городе Геттингене: «В общем, жители Геттингена подразделяются на студентов, профессоров, филистеров и скот», - то мы понимаем это сопоставление именно в том смысле, который еще более подчеркивается добавлением Гейне: «Эти четыре сословия не очень отличаются друг от друга». Или когда он говорит о школе, где ему пришлось претерпеть «большое количество латыни, колотушек и географии», то это присоединение, которое является для нас вполне ясным благодаря тому, что колотушки поставлены между двумя учебными предметами, говорит нам о том, что мы должны распространить ясно выраженное отношение ученика к побоям также на латынь и географию. У Липпса мы встречаем среди примеров остроумного пере 264

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и остгить

числения стих, очень близкий гейнепскому «студенты, профессора, филистеры и скот».

«С вилкой и трудом мать вытащила его из соуса»; «как будто бы труд такой же инструмент, как вилка» - прибавляет, поясняя, Липпс; но мы получаем такое впечатление, как будто этот стих совсем не остроумен, хотя и очень комичен, между тем как гейневское присоединение несомненно остроумно.

В примере о герцоге и красильщике мы заметили, что, благодаря унификации, этот пример остался бы остротой и в том случае, если бы красильщик ответил: «Нет, я боюсь, что лошадь не перенесет кипячения». Но его ответ гласил: «Да, ваша светлость, если она перенесет кипячение». В замене собственно уместного «нет» словом «да» заключается новое техническое средство для остроумия, применение которого мы проследим на других примерах.

В следующих двух примерах оно проявляется почти в чистом виде.

Гейне: «Эта женщина во многих отношениях - настоящая Венера Милосская: она также чревычайно стара, у нее также нет зубов, и на желтоватой поверхности ее тела имеется несколько белых пятен».

Это - изображение безобразия посредством аналогии с красотой; эта аналогия может, конечно, заключаться только в двусмысленно выраженных качествах или во второстепенных признаках. Последнее оказывается верным в следующем примере:

Лихтенберг: «Гений».

В нем были объединены свойства величайших мужей: он держал голову наклоненной в сторону, как Александр; он всегда что-нибудь закреплял в волосах, как Цезарь; мог пить кофе, как Лейбниц, и когда он удобно сидел в своем кресле, то забывал про еду и питье, как Ньютон, и его приходилось будить, как последнего; свой парик он носил, как д-р Джонсон, и одна пуговица брюк у него всегда была расстегнута, как у Сервантеса.

Эти примеры немногим отличаются от одной маленькой группы, которую можно было бы назвать остротами с преувеличением. В них «да», уместное в редукции, заменяется словом «нет», которое, однако, благодаря своему содержанию, равноценно еще более усиленному «да». То же самое бывает и в обратном случае. Отрицание стоит на месте утверждения с преувеличением. «Прекрасная Галатея! Говорят, что она красит свои волосы в

265

черный цвет. Это неправда; они уже были черны, когда она их купила».

Прекрасной остротой с преувеличением, которую легко свести к изображению посредством противоположности, является также следующая:

Король, снизойдя, является в хирургическую клинику и застает профессора за производством ампутации ноги. При отдельных стадиях этой ампутации король громко высказывает свое королевское благоволение: «Браво, браво, мой дорогой тайный советник». Окончив операцию, профессор подходит к королю и спрашивает с низким поклоном: «Прикажете, ваше величество, отрезать и вторую ногу?»

То, что профессор, вероятно, думал про себя, слушая королевские одобрения, можно было бы, наверное, выразить так:

«От этого ведь получилось впечатление, будто я отнимаю у этого несчастного ногу по королевскому приказу, чтобы заслужить королевское благоволение. В действительности же у меня совсем другие основания для этой операции». Но потом он подходит к королю и говорит: «У меня не было никаких других оснований для этой операции, кроме указа вашего величества. Выраженное мне одобрение так осчастливило меня, что я жду только повеления вашего величества, чтобы ампутировать и здоровую ногу».

Высказывая противоположное тому, что он думал про себя и о чем вынужден был умолчать, хирург имел, таким образом, возможность выразить свои действительные мысли.

Изображение посредством противоположности является, как видно из этого примера, часто употребляемым и сильно действующим средством в технике остроумия. Но мы не должны забывать и того, что эта техника свойственна не одному только остроумию. Когда Марк Антоний, создав своей речью соответствующее настроение у слушателей, собравшихся вокруг трупа Цезаря, наконец опять бросает слова:

«Ибо Брут - достойный уважения муж». - То он знает, что народ прокричит ему в ответ настоящий смысл его слов:

«Они изменники - эти достойные уважения мужи!»

Или когда Simplizissimus (немецкий сатирический журнал) озаглавливает собрание циничных выражений, как «выражения

266

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТГИТ1.

нравственных людей», то это также изображение посредством противоположности.

Но это называется уже не остротой, а «иронией». Ирония не пользуется никакой другой техникой, кроме изображения посредством противоположности. Кроме того, говорят и пишут об иронической остроте.' Следовательно, нельзя больше сомневаться в том, что одной техники недостаточно, чтобы охарактеризовать остроту. Она должна быть дополнена чем-то таким, чего мы до сих пор еще не нашли. С другой стороны, до сих пор еще не опровергнуто, что с упразднением техники исчезает и острота.

Если изображение посредством противоположности принадлежит к техническим средствам остроумия, то мы можем предполагать, что остроумие могло бы пользоваться и противоположными средствами, а именно: изображением посредством подобия и сродства. Продолжение нашего исследования действительно обнаруживает, что это техника новой, особенно обширной группы острот. Мы опишем особенности этой техники гораздо лучше, если вместо «изображение посредством сродства» скажем: изображение посредством взаимной связи. Мы начнем с последнего - изображения посредством связи друг с другом и объясним это на примере.

В одном американском анекдоте рассказывается: двум не очень щепетильным дельцам благодаря целому ряду довольно рискованных предприятий удалось составить себе большое состояние, после чего они стали прилагать все свои старания к тому, чтобы проникнуть в высшее общество.

Между прочим, им показалось целесообразным заказать свои портреты самому аристократическому и дорогому художнику, на портреты которого смотрели как на целое событие. На званом вечере эти драгоценные портреты были показаны впервые, и хозяева сами подвели к стене салона, на которой висели оба портрета рядом, самого влиятельного критика и знатока искусства, чтобы услышать от него восхищенный отзыв. Критик долго рассматривал портреты, затем покачал головой, как будто он чего-то не находил, и лишь спросил, указывая на свободное место между обоими портретами: «А где же Христос? Я не вижу здесь изображения Христа».

Смысл этой фразы ясен. Речь идет опять об изображении чего-то такого, что в данном случае не может быть выражено

267

Г. Д. Давыдов

прямо. Каким путем создается это «косвенное изображение»? Проследим при помощи легко возникающих ассоциаций и заключений путь изображения такой остроты в обратном порядке.

Вопрос: где же Христос, изображение Христа? - позволяет нам догадываться, что вид обоих портретов напоминает говорящему подобную же картину, в которой посередине между двумя лицами изображен еще Христос, которого здесь недостает. Но существует только одна такая картина: Христос, висящий между двумя разбойниками. Недостающее подчеркивается остротой, сходство же заключается в портретах направо и .налево от Христа, о которых не упоминается в остроте. Оно может состоять только в том, что вывешенные в салоне портреты изображения разбойников. Итак, то, чего критик не хотел и не мог сказать, было следующим: Вы - пара грабителей; точнее: какое мне дело до ваших портретов; я знаю только, что вы пара грабителей. И в конце концов он это сказал, умалчивая некоторые ассоциации и выводы, таким путем, который мы называем намеком.

Сейчас мы припоминаем, что уже встречались с намеком при двусмысленностях. Если из двух значений, заключающихся в одном и том же слове, более частое и более употребительное значение настолько выдвигается на первый план, что оно прежде всего приходит нам на ум, между тем как другое понятие, более отдаленное, отступает на задний план, то этот случай мы назовем Двусмысленностью с намеком. В целом ряде исследованных нами до сих пор примеров мы заметили, что их техника не проста, и усложняющим их моментом является намек.

В американском анекдоте мы видим намек без двусмысленности, характерной чертой которого является замена одного понятия другим, связанным с ним по ходу мыслей. Легко догадаться, что связь может быть использована многими способами. Чтобы не потеряться в их изобилии, мы остановимся лишь на разъяснении самых ярких вариаций и то лишь в нескольких примерах.

Связь, применяемая в случае замены, может быть только созвучием, и тогда этот низший разряд острот становится аналогичным каламбуру. Но это не созвучие отдельных слов, а созвучие целых предложений, характерных оборотов речи и т. п. Например, Лихтенберг создал изречение: «Новые курорты

268

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

хорошо лечат», которое напоминает нам поговорку: «Новая метла хорошо метет». Как в изречении, так и в поговорке первые и третьи слова одни и те же, и все строение предложения одинаково. Оно, вероятно, и в голове остроумного мыслителя возникло как подражание известной поговорке. Изречение Лихтенберга становится, таким образом, намеком на поговорку. Посредством намека нам дают знать о чем-то таком, что не высказывается прямо, а именно: что в лечебных свойствах курорта участвует еще что-то другое, кроме теплых вод, качество которых остается одно и то же.

Связь по своему сходству может быть почти полная, имея лишь одно какое-нибудь незначительное изменение (модификацию). Итак, эта техника протекала опять параллельно словесной технике. Оба рода остроумия вызывают одинаковое впечатление, но лучше отделять их друг от друга, сообразуясь с процессами, происходящими при работе остроумия, например: «Что ни сажень - то королева», - изменение (модификация) известных шекспировских слов: «Что ни дюйм - то король» и намек на эту цитату. Это было сказано по отношению к одной знатной даме необыкновенно высокого роста. Конечно, нельзя было бы ничего не возразить, если бы кто-нибудь предпочел отнести- эту остроту к сгущению с модификацией (изменением) вместо того, чтобы отнести ее к остротам с заместительным образованием.

Намека посредством модификации почти нельзя отличить от сгущения с замещением, если модификация ограничивается изменением букв, например: «дихтерит» (Dichteritis) (Dichter поэт). Этот намек на страшную заразительную болезнь дифтерит (Diphteritis) выставляет поэтическое творчество бездарностей даже общественно опасным.

Отрицательные частицы дают возможность создать прекрасные намеки при незначительных изменениях.

«Мой товарищ по неверию Спиноза», - говорит Гейне. «Мы, немилостью божьей поденщики, крепостные, негры, батраки и т. д.» начинается у Лихтенберга неоконченный манифест этих угнетенных, которые, во всяком случае, имеют большие права на подобное титулование, чем короли и князья на немодифицированное. Одним из видов намека является пропуск, который можно сравнить со сгущением без замещения. Собственно говоря, при всяком намеке что-нибудь пропу Г. Д. Давыдов

скается, а именно - не указывается путь мыслей, ведущий к намеку.

Дело лишь в том, что более бросается в глаза: пробел или частично заполняющая его замена в тексте намека. Таким образом, рассмотрев несколько примеров, мы возвращаемся опять от грубых пропусков к намеку в собственном смысле слова.

Пропуск без замещения имеется в следующем примере: в Вене живет один остроумный и воинственный писатель, который из-за своих резких полемических статей неоднократно подвергался оскорблению действием со стороны своих противников. Когда однажды обсуждалось новое преступление одного из его обычных противников, кто-то выразился: «Если Х услышит, то он опять получит пощечину». К технике этой остроты относится, прежде всего, смущение, вызванное непониманием этой мнимой бессмыслицы, т. к. нам совершенно непонятно получение пощечины как непосредственное следствие того, что кто-то о чем-то слышал. Бессмыслица исчезает, если мы восполним пробел словами: тогда он напишет такую ядовитую статью против него, что... и т. д.

Следовательно, намек посредством пропуска и бессмыслица являются техническими средствами этой остроты.

Намек принадлежит к числу самых употребительных средств остроумия. Он лежит в основе большинства недолговечных произведений остроумия, которые мы обыкновенно вплетаем в наши разговоры и которые, будучи оторваны от взрастившей их почвы, не могут существовать самостоятельно. Но как раз намек напоминает нам снова о том соотношении, которое чуть было не ввело нас в заблуждение при оценке техники остроумия. Ведь и намек сам по себе не остроумен; существуют безукоризненные намеки, которые все же не могут претендовать на остроумие. Остроумен только «остроумный» намек, так что признак остроумия, который мы проследили вплоть до техники, опять от нас ускользает.

Различные виды намека можно соединить в одну группу с изображением посредством противоположности и с другим техническим приемом, о котором будет речь впереди. Для этой группы название «косвенное изображение» было бы всеобъемлющим. Следовательно, ошибки мышления-унификация-кос 270

пскусстио СПОГИТЬ II OCTI'IITI.

венное изображение - это наименование тех технических приемов остроумной мысли, с которыми мы теперь познакомились.

При дальнейшем исследовании нашего материала мы, видимо, наткнулись на новый низший вид косвенного изображения, который можно ярко охарактеризовать, но иллюстрировать лишь немногими примерами. Это - изображение посредством мелочи, которое разрешает следующую задачу: дать полное выражение целой характеристике посредством самой незначительной детали. Присоединение этой группы к намеку возможно по тем соображениям, что эта мелочь находится в связи с изображаемым, является следствием его, например:

Галицийский еврей едет по железной дороге; он расположился очень удобно, расстегнул сюртук, положил ноги на скамейку. Вот входит в вагон господин, одетый по моде. Еврей тотчас приводит себя в порядок, усаживается в скромной позе. Незнакомец перелистывает какую-то книгу, что-то высчитывает, соображает и вдруг обращается к еврею с вопросом: «Скажите, пожалуйста, когда у нас иомкипур?» (судный день). - «Так вот оно что!» - говорит еврей и, прежде чем ответить, кладет ноги опять на скамейку.

Нельзя отрицать, что это изображение связано с тенденцией к экономии, которая свойственна всем остротам. Таков же и следующий пример:

Врач, приглашенный помочь баронессе при разрешении от бремени, заявляет, что еще не наступило время, и предлагает барону тем временем сыграть в карты в соседней комнате. Через некоторое время доносится до обоих стон баронессы: «Ah
mon dieu, que je souffre!» (Ax, боже мой, как я страдаю!) Супруг вскакивает, но врач удерживает его: «Это ничего, будем играть дальше». Некоторое время спустя опять раздаются стоны роженицы: «Боже мой, боже мой, какие боли!» - «Не пойдете ли вы туда, господин профессор?» - спрашивает барон. «Нет, нет, еще не время». Наконец, в соседней комнате слышен крик: «Ай, вай, вай!» Тогда врач бросает карты и говорит: «Пора».

Эта удачная острота показывает на примере постепенного изменения жалобных возгласов знатной роженицы, как болевые ощущения заставляют коренную природу пролагать себе путь через все наслоения и воспитания, и как важное решение

271

Г. Д. Давыдов

ставится в зависимость от будто бы не имеющего значения выражения.

Все вышеизложенное не дает, конечно, полного описания техники остроумия. Вполне исчерпывающего описания в настоящее время быть не может, ибо, как было указано выше, область остроумия до сих пор почти не исследована. Однако, важнейшие и наиболее употребительные приемы техники остроумия здесь указаны.

ИСКУССТВО СПОРИТЬ

Значение и сущность спора

Когда обмениваются мнениями люди, имеющие различные и твердо установившиеся взгляды на тот или иной предмет, и когда каждый старается отстоять свое мнение, то обмен мнений переходит в спор.

Спор по серьезным и важным вопросам играет огромную роль в науке, в государственных и общеизвестных делах и вообще во всех сторонах нашей жизни. Где нет живого обмена мнений, неизбежным спутником которого является спор, там царит застой.

Спор в большинстве случаев бывает очень полезен для обеих сторон, т. к. он или исправляет их взгляды и мысли, или подтверждает их, или же вызывает новые. Рассмотрим прежде всего, что происходит при споре. Выставлен тезис - и против него надо возражать. Здесь возможны два способа и два пути.

1. Способы следующие: а) опровержение, имеющее с виду вещь т. е. самый предмет спора, опровержение ad кт~, б) опровержение, имеющее в виду человека, т. е. в данном случае противника, опровержение ad hominern. В первом случае мы доказываем, что данное положение не согласуется с природой вещей, объективной истиной. Во втором случае мы опровергаем лишь относительную истинность положения, выдвинутого противником, доказывая, что оно не согласуется с другими угверждениями или уступками противника. В этом случае вопрос об объективной истине остается не решенным.

272

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

2. Два пути опровержения следующие: а) прямой и б) косвенный. В первом случае мы нападаем на основания тезиса, во втором - на выводы. В первом случае мы доказываем, что тезис неправилен; во втором - что он не может быть правильным. Рассмотрим эти пути поближе.

а) Возражая по прямому пути, т. е., нападая на основания тезиса, мы можем поступить двояко: или мы доказываем, что они сами по себе ложны; или же признаем их правильность, но доказываем, что из них нельзя вывести такого тезиса, т. е. нападаем на выводы, на форму умозаключения.

б) Возражая по косвенному пути, мы пользуемся или апигогой, или инстанцией.

Апагога. Мы допускаем, что положение противника правильно; затем показываем, что, если в связи с каким-нибудь другим положением, считающимся правильным, мы сделаем его посылкой для какого-нибудь умозаключения, то возникает ложное умозаключение, противоречащее или природе вещей или другим утверждениям противника. Следовательно, и само положение было ложным, т. к. из правильных посылок всегда вытекают только правильные заключения, хотя из неправильных посылок не всегда вытекают неправильные заключения.

Инстанция состоит в том, что мы указываем на предмет или обстоятельство, которые подходят под данное положение, но к которым оно явно неприменимо. Отсюда мы делаем вывод, что данное положение является неправильным.

Таков остов, скелет каждого спора. К этому сводится сущность всякого спора. Но спор можно вести и на правильных, и на ложных основах. В этом не так-то легко разобраться; поэтому споры и бывают такими продолжительными и упорными.

Правила спора

1. Не спорьте о пустяках. Не уподобляйтесь средневековым схоластикам^, которые иногда до одурения спорили о том, был у Адама пуп или нет.

2. Во время спора не упускайте из виду главных положений, из-за которых идет спор. Иногда случается, что спорящие, не

Схоластики - последователи схоластической философии, предстапляпшси соединение греческой философии с учением «отцоп перкни». Начало этом философии относится к IX в., а упадок к XIV-XV вв. Схоластическим мы называем все сухое, бессодержательное, ставящее форму выше содержания.

Г. Д. Давыдов

закончив спора об основном тезисе, переходят к другому, имеющему лишь второстепенное значение, а от него к третьему и т. д. В конце концов спор уклоняется в сторону от основного тезиса, и нередко сами спорящие не могут вспомнить, с чего, собственно говоря, начался их спор.

3. Никогда не горячитесь, а старайтесь спорить спокойно. Из двух спорщиков, равных друг другу во всех прочих отношениях, победителем окажется тот, кто обладает большей выдержкой, большим хладнокровием, т. к. мысль его работает спокойно.

4. Относитесь с уважением к чужим мнениям. Если вы считаете их заблуждением, то докажите это спокойно, без насмешек и резких возражений.

5. Если у вас имеется веский довод или веское возражение, то не начинайте с них. Приведите сначала другие, не столь веские, но все же верные и убедительные доводы, а в заключение - самый решительный довод.

6. Отбросьте ненадежные доводы. Не старайтесь увеличить их количество в ущерб качеству.

7. Избегайте обоюдоострых доводов. Допустим, что вы сказали: «Да ведь это еще ребенок; к нему нельзя относиться строго». Противник может ответить: «Именно поэтому и надо его сдерживать, чтобы дурные поступки не вошли у него п привычку».

8. Из предшествующего правила вытекает другое: не упускайте случая воспользоваться обоюдоострыми доводами противника.

9. Не старайтесь обязательно во всем противоречить противнику. Иногда полезно согласиться с некоторыми его доводами, т. к. это может показать слушателям ваше беспристрастие. Но, согласившись с этими доводами, постарайтесь выяснить, что они не имеют прямого отношения к предмету спора и не доказывают правоты противника.

10. Следите за тем, чтобы в ваших доводах не было противоречия.

Уловки спорщиков

Недобросовестные спорщики, чувствуя, что не могут отстоять свои мнения честными путями, нередко прибегают к разного рода уловкам. Известный философ А. Шопенгауэр в одном из своих сочинений дает описание этих уловок.

274

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

Уловка 1. Расширение. Выводят утверждения противника за их естественные пределы, берут их в возможно более широком смысле; свои же собственные утверждения, напротив, в возможно более узком смысле, включив их в тесные границы: ибо чем более обще положение, тем большему числу нападений оно подвергается.

Пример: А. утверждает, что англичане превосходят все другие национальности в драматическом искусстве. Б. прибегает к инстанции и возражает, что в музыке, а следовательно и в опере, их достижения незначительны. А. отражает эту уловку напоминанием, что музыка не входит в понятие драматического: оно обозначает лишь трагедию или комедию. Б. и сам отлично это знает и лишь пытался так обобщить положение противника, чтобы оно обнимало все театральные представления, следовательно, и оперу, и музыку, и затем наверняка опровергнуть это положение.

Уловка 2. Пользуясь двусмысленным словом противника, распространяют выставленное положение и на то, что, помимо одноименности, мало сходно с предметом, о котором идет речь, или даже не имеет с ним ничего общего; блестяще опровергают это положение и тем самым производят такое впечатление, будто опровергнуто действительное положение.

Пример: А. Вы еще не посвящены в тайны Кантовой философии. Б. Но ведь тайны не допускают знания.

Уловка 3. Утверждение, высказанное относительно, понимают так, как будто оно высказано вообще, или же толкуют его совершенно в другом смысле, а затем это положение, взятое в таком смысле, опровергают. Пример Аристотеля: «Негр черен, что касается зубов его, он бел; следовательно, он одновременно и черный и не черный».

Уловка 4. Не соглашаются даже с правильными посылками, если сознают, что вывод из этих посылок был бы полезен противнику. Спорить с человеком, прибегающим к такой уловке, трудно и не особенно приятно. В подобных случаях лучше всего вести дело издалека, чтобы противник не догадался, к чему клонятся наши доводы. Надо незаметным образом заста 275

Г. Д. Давыдов

вить его согласиться с нашими попытками, рассеянными по одиночке; вообще не надо раскрывать своих карт до тех пор, пока противник не согласится с тем, что нам нужно. Ложные положения противника можно опровергать другими ложными положениями, которые он, однако, считает правильными. (Истина может вытекать и из посылок правильных.) Если, например, противник принадлежит к какой-нибудь секте, то мы можем пользоваться доводами, основанными на учении этой секты, хотя бы мы и не считали их правильными.

Уловка 5. Путем целого ряда вопросов приводят противника к признанию тех или иных положений. Затем на основании положений, признанных противником, строят свои доводы. Спрашивают много, сразу и пространно, чтобы скрыть то, признания чего, собственно, добиваются. Напротив, свои доводы, построенные на основании тех положений, с которыми противник согласился, излагают быстро; в этом случае люди, тугие на понимание, обыкновенно бывают не в состоянии должным образом следить за мыслью и пропускают ошибки и пробелы в цепи доказательств.

Уловка 6. Стараются привести противника в состояние раздражения, в расчете на то, что в гневе он будет менее способен правильно рассуждать. В состояние раздражения его приводят тем, что относятся к нему явно несправедливо, применяют всевозможные хитрости и вообще ведут себя бесцеремонно.

Уловка 7. Задают вопросы не в том порядке, которого требует выводимое из них заключение, а с разными перестановками; противник не может догадаться в таком случае, к чему клонятся эти вопросы, и не может предотвратить вывода; можно, далее, воспользоваться его ответами для различных, даже противоположных выводов, в зависимости от того, каковы эти ответы. Эта уловка имеет много сходства со способом отражения уловки № 4.

Уловка 8. Зная, что положительным ответом противник может воспользоваться для обоснования своих доводов, преднамеренно отвечают на вопросы отрицанием. Если мы видим, что противник прибегает к такой уловке, то должны спрашивать обратное тому, что требует положение, делая вид, что нам желателен утвердительный ответ. Если же он на эту удочку не попадается, то надо задавать вопросы так, чтобы он не мог

276

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

догадаться, какой ответ желателен для нас - положительный или отрицательный.

Уловка 9. Докаэывая что-либо индуктивным методом, т. е. рассматривая отдельные явления для того, чтобы на основании их вывести общее заключение, задают вопросы только относительно отдельных явлений, но не спрашивают о том, согласен ли противник с общей истиной, вытекающей из этих явлений, а вводят ее как уже признанную. Во многих случаях и самому противнику может показаться, что он признал ее, не говоря уже о слушателях, помнящих утвердительные ответы на вопросы об отдельных фактах.

Уловка 10. Пользуются словами, сходными по смыслу, для того, чтобы заранее вместить в слово то понятие, которое требуется доказать. Например, желая доказать недобросовесность торговцев, называют их торгашами, расстроенные дела именуют банкротством, осторожность - трусостью и т. д.

Уловка II. Чтобы принудить противника согласиться с тем или иным положением, выставляют противоположное положение и предоставляют ему выбор, причем это противоположное положение формулируется настолько резко, чтобы противник, не желая впасть в парадокс, должен был принять первое положение, т. к. оно, в сравнении со вторым, кажется весьма вероятным. Это подобно тому, как серое рядом с черным может показаться белым, а серое рядом с белым - черным.

Уловка 12. Когда противник дал на несколько вопросов такие ответы, которые нельзя обратить в пользу желаемого заключения, - это заключение, несмотря на то, что оно из его ответов вовсе не вытекает, все-таки с триумфом провозглашается, как доказанное и подтвержденное именно ответами противника. Человеку нахальному и обладающему хорошей глоткой эта уловка удается довольно легко, особенно если противник застенчив или глуповат.

Уловка 13. Если они выставили парадоксальное положение и затрудняются доказать его, то предлагают противнику принять или отвергнуть какое-нибудь другое, верное, но не совсем очевидное положение, как будто желая построить на нем свое доказательство. Если противник из подозрительности отвергнет это положение, то он приводится к абсурду, и получается победа. Если же он согласится с таким положением, то выходит,

277

Г. Д. Давыдов

что они сказали уже нечто разумное и должны теперь идти далее. Вдобавок присоединяют сюда и предшествующую уловку и утверждают, что доказано и первое положение. Конечно, это величайшее нахальство. Тем не менее, эта уловка применяется довольно часто; некоторые прибегают к ней совершенно инстинктивно.

Уловка 14. Широко' применяют аргументы ad hominern, т. е. смотрят, не находится ли утверждение противника в противоречии (хотя бы лишь кажущемся) с какими-нибудь прежними его словами или принятым им тезисом, либо с тезисами какой-нибудь школы или секты, которую он хвалил, либо с деятельностью последователей этой секты (хотя бы не настоящих, а мнимых последователей), либо, наконец, с его собственным поведением. Если, например, противник оправдывает самоубийств'0, то его спрашивают, почему он сам не повесился, или, если он говорит, что в Берлине жить неприятно, спрашивают, почему он не уезжает из этого города.

Уловка 15. Когда противник теснит их своими доводами, они стараются спастись тем или иным тонким различием, о котором раньше, может быть, и не думали. Конечно, это возможно только в том случае, если предмет Допускает двоякое объяснение или же двоякое применение.

Уловка 16. Если они замечают, что противник нашел такие аргументы, при помощи которых он может опровергнуть их положение, то, не допуская его до этого и не давая довести дело до конца, заблаговременно прерывают ход спора, делают скачок или уклоняются и переносят спор на другое положение.

Уловка 17. Если противник требует от них прямо, чтобы они возразили что-нибудь против того или иного пункта его утверждения, а у них нет никакого подходящего аргумента, то они обобщают положение и в таком виде опровергают его. От них требуют, например, высказать свое мнение, почему не следует доверять той или иной физической гипотезе; тогда они говорят вообще о несовершенстве человеческих знаний и всячески распространяются о нем.

Уловка 18. Если они поймали противника на посылках и он согласился с ними; то не спрашивают его также и о выводе, а сейчас же сами делают этот вывод; и даже в том случае,

278

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

когда недостает какой-нибудь посылки, все же принимают ее, как если бы она была допущена, и выводят заключение.

Уловка 19. Когда противник приводит ложный аргумент, то вместо того, чтобы опровергнуть его выяснением заключающейся в нем неправильности, они приводят другой, столь же неправильный, но противоположный. Например, на аргумент ad hominern, они, вместо выяснения истинного положения вещей, отвечают обратным аргументом ad homincm.

Уловка 20. Противореча во всем противнику, раздражают его до такой степени, что он переходит границу истины и преувеличивает положение, которое само по себе является, при надлежащем ограничении, вполне правильным. Затем опровергают это преувеличение и делают вид, будто опровергли первоначальное положение.

Уловке 21. Путем ложных заключений и извращения понятий делают из тезиса противника такие выводы, которых в нем нет и которые не только не соответствуют мнениям противника, но и являются прямо-таки нелепыми. Но, т. к. при этом получается впечатление, что из тезиса противника вытекают такие положения, которые противоречат или самим себе или же общепризнанным истинам, то эта уловка и сходит за косвенное опровержение.

Уловка 22. Опровергают общее положение каким-нибудь одним примером, к которому общее положение не подходит. Такой способ, как было сказано выше, называется инстанцией. Например, положение: «У всех жвачных животных есть рога» опровергается одной инстанцией - верблюд. Инстанция - это такой случай применения общей истины, когда что-нибудь подводится под основное ее понятие, а между тем истина эта не подходит к данному случаю и потому совершенно опровергается. Однако, при этом легко впасть в заблуждение. Поэтому в приводимых противником инстанциях надо обращать внимание на следующее: 1) Действительно ли приводимый пример соответствует истине; бывают проблемы, единственно правильное решение которых состоит в том, что самый случай не соответствует истине, - например, чудеса, рассказы о привидениях и т.п. 2) Действительно ли приводимый случай подходит под выставленную истину; часто это лишь кажется. 3) Действительно

279

Г. Д. Давыдов

ли пример противоречит выставленной истине; и это часто лишь кажется.

Уловка 23. Если при каком-нибудь аргументе противник начинает особенно злиться, то они усиленно налегают на этот аргумент не только потому, что надеятся еще больше раздразнить противника, но и потому, что они, видимо, напали на слабую сторону в ходе мыслей противника и что на этом пути они, быть может, поймают его на чем-нибудь большем, чем это кажется на первый взгляд.

Уловка 24. Эта уловка применяется обыкновенно u тех случаях, когда ученые спорят перед неучеными слушателями. Если не находят аргументов ни ad rem, ни ad homincm, то выставляют аргументы ad auditores, т. е. неосновательное возражение, неосновательность которого понятна, однако, лишь для сведущего человека. Сведущ же противник, а не слушатели, - поэтому он в их глазах разбит, особенно если это возражение выставит его тезис в смешном виде: люди всегда любят посмеяться, и смеющиеся будут на стороне возражающего. Чтобы доказать неосновательность возражения, противнику пришлось бы пуститься в длинные рассуждения и обратиться к основным положениям науки или к каким-нибудь другим источникам, а выслушивать подобные рассуждения находится, обыкновенно, мало охотников.

Уловка 25. Вместо того, чтобы приводить доказательства, ссылаются на авторитеты, сообразуясь с познаниями противника. «Каждый предпочитает верить, а не рассуждать», - говорит Сенека; поэтому легко спорить, опираясь на такой авторитет, к которому противник относится с уважением. Чем ограниченнее противник, тем большее количество авторитетов имеет для него значение. С авторитетами же можно, в случае необходимости, делать все что угодно, - не только прибегать к натяжкам, но и совершенно искажать смысл или даже ссылаться на вымышленные авторитеты.

Уловка 26. Когда они не могут ничего возразить на приведенные противником доводы, то с тонкой иронией признаются в своей некомпетентности: «То что вы говорите, недоступно моему слабому разуму; может быть, вы и правы, но я не в состоянии этого понять и поэтому отказываюсь высказать какое-либо мнение». Таким образом внушают слушателям, что

280

ИСКУССТВО спогить и остгить

противник утверждает нелепость. К этой уловке можно прибегнуть лишь в том случае, если вполне уверен, что пользуешься в глазах слушателей большим авторитетом, чем противник, например, когда спорят профессор и студент. В сущности это тот же самый прием, что и в предшествующей уловке, с той только разницей, что здесь логические доводы заменяются не чужим, а собственным авторитетом. Возразить на эту уловку можно так: «Простите, но при вашей проницательности вам нетрудно понять это; конечно, вина здесь моя, т. к. я изложил предмет недостаточно ясно», - а затем надо так разжевать предмет и положить в рот противнику, чтобы он волей-неволей вынужден был понять, в. чем дело, и убедиться в том, что перед этим он действительно просто лишь не понял. Таким образом, уловка обращается на самого противника: противник хотел внушить нам, что мы сказали глупость; мы же доказали ему его непонятливость. И то и другое с утонченной вежливостью.

Уловка 27. Чтобы устранить или по крайней мере сделать сомнительным утверждение противника, подводят его под категорию чего-нибудь сомнительного или презираемого, хотя бы положение противника имело лишь отдаленную связь с этой категорией. Например, говорят: «Да ведь это манихейство! Это спиритуализм! мистицизм! декадентщина!» и т. д. При этом делают два допущения: 1) что положение противника действительно подходит под эту категорию; 2) что категория эта уже совершенно опровергнуть, и в ней нет и не может быть ни слова правды.

Уловка 28. «Может быть, это верно в теории, но на практике - ложно». Таким образом, допускают основания и все же отрицают следствия. Такое положение заключает в себе нечто невозможное: ведь то, что верно в теории, должно быть верным и на практике; если положение на практике оказывается непригодным, то это означает, что в саму теорию вкралась какая-нибудь ошибка.

Уловка 29. Вместо того, чтобы действовать на ум противника посредством доводов, действуют мотивами на его волю; и противник и слушатели (если интересы их совпадают с интересами противника) тотчас же согласятся с высказанным мнением, хотя бы оно и было неосновательным. Если возможно

281

Г. Д. Давыдов

дать противнику понять, что его мнение (хотя бы и вполне правильное) может повредить его интересам, то он отбросит его с такой быстротой, как если бы это было раскаленным железом) которое он неосторожно взял в руки. Положим, на-' пример, что Священник защищает какое-нибудь философское положение; достаточно указать ему, что это философское положение противоречит какому-нибудь основному догмату церкви, - и он тотчас же отступится от философии. То же самое бывает, если слушатели принадлежат к одной с нами партии (к одному классу, одной профессии и т. д.), а противник к другой. Как бы ни были справедливы его положения, стоит только намекнуть, что они противоречат интересам той партии (класса, профессии И т. д.), к которой принадлежат слушатели, все присутствующие найдут аргументы противника (как бы правильны они ни были) слабыми и жалкими, наши же (хотя бы они были совершенно неосновательны) - верными и хорошими; слушатели хором подадут за нас голос, и протииник вынужден будет с позором уступить поле сражения.

Уловка 30. Сбивают противника с толку бессмысленным набором слов. Эта уловка основывается на том, что люди в большинстве случаев думают, что там, где слова, есть также и какие-нибудь мысли. Если противник сознает свою слабость, если он привык слышать много непонятных ему вещей и делать при этом вид, что все прекрасно понимает, то можно одурачить его ученым или глубокомысленно звучащим вздором, от которого у него немеет слух, зрение и мысль; и весь этот вздор можно выдать за неопровержимое доказательство своего положения.

Уловка 31. Если противник по существу дела прав, но приводит плохие доказательства, то, опровергнув эти доказательства, выдают их опровержение за опровержение по существу дела. Если противнику не придет на ум какой-нибудь более удачный довод, то он побежден.

Уловка 32. Когда замечают, что противник сильнее их и что им грозит опасность оказаться побежденным, то начинают задевать личность противника и вести себя грубо и вызывающе. В этом случае предмет спора оставляют совершенно в стороне и нападают исключительно на личность противника, прибегая к насмешке, оскорблению, грубости. Это апелляция от духовных

282

ИСКУССТВО СПОРИТЬ и ОСТРИТЬ

сил к силам физическим или животным. Эта уловка применяется очень часто, т. к. каждый способен ее выполнить. Спрашивается, - как же должна вести себя противная сторона, чтобы отбить нападение? Ведь если и она будет вести себя так же, то спор может кончиться дракой или процессом об оскорблении. Поэтому в подобных случаях надо постараться сохранить самообладание и хладнокровно заметить противнику, что его личные нападки к делу не относятся, а затем надо возвратиться к предмету спора и: продолжать свои доказательства, не обращая внимания на нанесенные оскорбления. Если мы докажем противнику, 410 он не прав и, следовательно, рассуждает неверно, то тем самым мы уязвим его гораздо сильнее, чем с помощью оскорбительных и грубых выражений.