Дмитрий Фурман, Киммо Каариайнен

Религиозность в России в 90-е годы XX – начале XXI века

К оглавлению

6.Эволюция настроений постсоветского российского общества.

В 1991 г. были распущены КПСС и СССР, и Россия вступила на путь строительства « демократического общества с рыночной экономикой».

Все эти события не являлись результатом какого-либо достигнутого в обществе консенсуса. В России 1991 г. не было ни консенсуса, ни ясного и резкого политико-идеологического размежевания. Россия 1991 г. - общество не организованных (с резко ослабленной и советским, и досоветским опытом способности к самоорганизации) «атомизированных» индивидов, которых пришедшие к власти «демократы» во главе с Ельциным ставили перед свершившимися фактами, не спрашивая их мнения[21]. И если в 1991г. в обществе всё же был некоторый всплеск радужных ожиданий, связанных с рынком и демократией, то после 1991 г. наступает эпоха разочарования в «идеалах 1991г.», которые на деле и в 1991 г. были идеалами незначительного меньшинства.

Распад СССР был страшным шоком, психологические последствия которого будут ощущаться ещё очень долго. В 1996 и 1999 гг. мы давали респондентам на выбор два утверждения: « Развал СССР является причиной того, что положение в России ухудшается. Развал можно и нужно было предотвратить» и «Развал СССР был неизбежен». В 1996 г. с первым утверждением согласились 47%, со вторым – 33%, в 1999 г. – 55% и 29%.

Рыночные реформы оказались очень болезненными и привели к резкому обнищанию большинства и громадному росту социального расслоения. Удельный вес людей, предельно (высшая оценка по 10-балльной шкале) недовольных жизнью, растёт. В 1991 г. их 8%, в 1993 г. -11%, в 1996 г. – 13%, 1999 г. – 16%., 2002 г. -16% Предельно недовольны своим материальным положением в 1991 г. -12%, 1993 г. -17%, 1996 г. – 23%, 1999 -28%.

Ухудшается моральное состояние людей. Уменьшается число респондентов, считающих, что «большинству людей можно доверять»: 1991 г. – 35%, 1993 г. – 29%, 1996 г. – 19%, 1999г. -18%. Респондентов, уверенных в том, что люди стали меньше помогать друг другу, в 1993г. было 82%, 1996 г. – 77%, 1999 г. -81%.

В изменении ответов на ряд вопросов чётко видно разочарование в рыночных реформах и рыночных идеалах. См. таблицу 15.

Люди быстро устали от не приносящих им улучшения положения реформ и многие с ностальгией вспоминают стабильные советские времена. За возвращение к советским порядкам в 1999 г. было 17%, в 2002 г. – 13%. За то, чтобы взять всё хорошее из советского строя и в 1999 и в 2002 г. – 69%, за то, чтобы как можно быстрее избавиться от советского наследия – 7% и 8%. С утверждением: «вся организация общества должна быть радикально изменена путём революционных преобразовании», в 1991 г. согласились 15%, в 1993 г. - 4%, в 1999 г. – 6%. С утверждением: «наше общество должно быть постепенно улучшено с помощью реформ» - 43%, 50% и 46%. С утверждением: «наше общество должно быть защищено от всех разрушительных сил» - 29%, 37% и 38%.

С 1991 по 1999 гг. резко снижается доверие ко всем политическим институтам общества (см. таблицу7). При этом наименьшее доверие вызывают как раз те институты, которые наиболее связаны с демократией и зависимы от народа – парламент и политические партии. Колоссальная степень разочарования во всём отчётливо видна в снижении числа людей, готовых в случае войны сражаться за Родину. В 1991 г. таких – 68%, 1993 г. – 62%, 1994 г. – 56%. Не готовы сражаться – 13%, 14% и 17%.

Недовольство происходящим ведёт к общему разочарованию в политике. Число людей, для которых политика важна, и те, кто обсуждает вопросы политики со своими друзьями, уменьшается. См. таблицу 16.

Растёт число лиц, отвечающих «никогда» на вопрос о том, готовы ли они принимать участие в различных политических акциях. См. Таблицу 17.

Растёт неверие в возможность рядового человека влиять на политику. В 1991 г. полностью согласных с тем, что если закон – несправедлив, они ничего поделать не могут – 46%, согласных – 20%, не согласных – 6% и полностью не согласных – 3%. В 1993 г. соответствующие цифры – 46%, 29%, 11%, 4%. В 1996 г.– 49 %, 30%, 4% и 1%.

Разочарование в политике неразрывно связано с разочарованием в идее демократии. Как мы уже говорили, идея демократии не занимала значительного места в системе ценностей даже в 1991 г. На первом месте была ценность экономического роста, то есть, улучшения материального положения. Но поскольку революция 1991 г. осуществляется под лозунгами демократии, все ужасы, свалившиеся на русских людей во время и после неё, связываются в их сознании с демократией. Демократия в глазах большинства всё более ассоциируется с хаосом, обнищанием народных масс, ростом разрыва в доходах между богатыми и бедными, упадком внешнего могущества страны.

Ответы на некоторые вопросы прекрасно показывают иерархию социальных ценностей в сознании народа и её изменение. Респондентам предлагались наборы из 4 утверждений о различных главных задачах государства, из которых они должны были выбрать первую и вторую по степени важности. Вот как распределялись их ответы. См. Таблицу 18.

Картина поразительная и яркая. Главные цели – материальное благополучие и порядок, и их значение растёт[23]. Одновременно с этим такие ценности, как возможность народа влиять на решение правительства и возможность людей влиять на положение дел на их предприятии или на их месте жительства не только занимают очень скромное место, но их значение падает. Про ценность свободы слова и говорить нечего. Люди хотят стабильности, порядка и экономического роста, то есть материального благополучия, но при этом не хотят сами влиять на власть и положение дел в стране. Порядок и экономический рост должны быть принесены «сверху», не зависящей от людей властью.

В 1999 г. с утверждением, что в России, как и в других странах, установится демократия, согласились 25%, с тем, что «Россия ещё не созрела для демократии» - 37%. Удельный вес согласных с тем, что людям надо предоставить больше свободы, упал с 1991 по 1996 г. с 58% до 46%. При выборе между свободой и равенством в 1991 г. свободу выбрали 40%, равенство – 42%, в 1999 г. – 32% и 43%, 2002 г. – 29% и 39%, 2005 г. – 38% и 40%.

Разочарование в революции, конец революционной эйфории в разных ситуациях может иметь разные следствия. В той или иной мере через него прошли все посткоммунистические страны. Но если в странах Центральной Европы оно вело к утрате в результате поражения на выборах власти радикалами, стоявшими во главе стран в революционное время, и приходу к власти умеренных, связанных со старой элитой, что окончательно закрепило правовую демократическую систему, основанную на ротации власти, то в России оно имело иные и парадоксальные следствия.

Поскольку разочарование в результатах революции 1991 г. стало разочарованием в демократии, оно приводит к укреплению позиций той самой власти, которая установилась в результате этой революции. Общество боится возвращения хаоса 1991 г. и не хочет новых потрясений, связанных со сменой власти, оно убеждено, что любая твёрдая власть лучше, чем безвластие и борьба за эту власть[24]. Поэтому несмотря на всё недовольство политикой власти, в решающие моменты ( на референдумах 1993 г., на президентских выборах 1996 г.) народ голосует за власть.

И чем больше власть укрепляется, чем больше она становится «безальтернативной» и независящей от общества, чем дальше она отходит от демократической идеологии 1991 г., чем отчётливее сквозь контуры новой демократической власти проглядывает старый лик российского авторитаризма, тем больше примиряется с ней общество.

Когда самые трудные в экономическом отношении времена остались позади, а первый президент России Ельцин ушёл, передав пост избранному им преемнику, не связанному так, как Ельцин, с падением СССР и демократической риторикой 1991 г., и приступившему к выстраиванию жёсткой «вертикали власти», этот преемник, Путин быстро достиг колоссальной популярности и доверия, не сопоставимого с доверием к каким-либо политическим институтам и превышающего даже доверие к РПЦ. Путин стал объединяющим подавляющее большинство общества символом конца «смутного времени» и возвращения к порядку, который в российском сознании практически синонимичен независимости власти от общества, авторитаризму.

Российское общество при Путине обретает новую стабильность в традиционных для него, привычных ему формах. И ряд наших данных говорят об улучшении морального состояния общества, о возвращении людям некоторой уверенности в своем государства и даже – чувстве гордости им. На таблице 7 мы видим, что в последние годы несколько увеличивается доверие ко всем государственным институтам. Колоссальное доверие к президенту как бы переносится на другие институты, доверие к ним растёт по мере того, как растёт их зависимость от президентской власти и независимость от общества.

Улучшается «моральный климат» общества. Выше мы приводили цифры, показывающие неуклонное падение числа лиц, считающих, что большинству людей можно доверять. В 1999 г. таких людей осталось 18%. Но к 2002 г. нового падения не было. Процент доверяющих – тот же, 18%. А к 2005 г. их процент уже возрос до 21%. Выросло число людей, гордых своей страной. См. таблицу 19.

Эволюция общественного сознания и общественных институтов России в постоветский период – это эволюция в антидемократическом направлении, и новая стабилизация и улучшение морального климата достигнуты за счёт отказа от многих, так и не заработавших в полную мощность, демократических институтов и так и не ставших массовыми и прочными демократических ценностей.

В 2005 г. мы задали новую серию вопросов, касающихся общих политических позиций, ответы на которые во многом были для нас неожиданны и выявили громадное распространение антидемократических и антизападных установок. См. Таблицу 20.

Какое отношение описанные выше процессы в массовом сознании имеют к религии? Самое непосредственное.

Стремление к сильной, не зависящей от общества, «безальтернативной» власти предполагает стремление к какой-то освящающей эту власть и воплощающей единство с ней общества идейной и символической системе. Но никакой такой «светской» идейной системы после падения коммунистической идеологии нет и, очевидно, и быть не может. Любые экономические и политические вопросы вызывают разногласия, решение их всегда спорно, результаты его всегда неопределённы. И есть только одна идейная сила, способная в какой-то мере выполнить эту роль. Это – религия, православие. Церковь – «надмирна», она не имеет отношения к вызывающим разногласия проблемам мирской жизни, и поэтому она может объединить всех. Она неизменна, в ней самой нет места спорам, разногласиям, плюрализму, не отделимым от современного демократического общества. Она неразрывно связана с русской историей и может играть роль символической ограды русского общества от западных влияний.

И чем дальше общество переходит от неопределённых стремлений к переменам, от разномыслия и анархии 1991 г. к новой стабильности и единству, от «Демократической России» к «Единой России», тем больше у него стремление утвердить новое «морально-политическое единство», придав религии характер обязательности и всеобщности, фактически утвердив её как свой официальный и обязательный сакральный символ.

7. Стремление к утверждению православия как государственной религии. Рост нетерпимости к религиозному инакомыслию.

Мы уже видели, как рост «хорошего» и «очень хорошего» отношения к православию сопровождается ростом «плохого» и «очень плохого» отношения к другим, новым для России конфессиям, деятельность которых воспринимается как опасная для «морально-политического единства постсоветского российского общества», подрывающая единство «русскости» и православия.

Другой стороной этого усиления негативного отношения к новым конфессиям является рост поддержки идеи придания РПЦ статуса официальной государственной церкви и принудительного ограничения государством деятельности других религий.

Это видно и в ответах на многие вопросы. Так, в 1996 г. нами был задан вопрос о том, « как бы Вы отнеслись, если бы религиозные группы, которые я перечислю, организовали по радио и телевидению религиозные программы?». Ответы выявляют уже знакомую нам иерархию отношения к разным религиям, в которой протестанты находятся ниже мусульман, и ясную поддержку привилегированного доступа РПЦ к СМИ и ограничения этого доступа для других религий. См. таблицу 21.

На таблице 22 мы видим, как с 1996 по 2005 г. ослабла поддержка религиозной свободы и равноправия и усилилась поддержка привилегий РПЦ. При этом ”согласны” и ”скорее согласны” с привилегиями РПЦ в 2005 г. 45% неверующих и 36% атеистов!

Сторонников обязательного обучения в средней школе всех детей основам православной веры в 1996 г. было 11%, 1999 г. – 14%, 2002 г. -11%, 2005 г. - 24%.

В 2002 г. с тем, что представители РПЦ должны участвовать в управлении государством, согласились («полностью» и «скорее») 44%, в том числе верующих - 52%, колеблющихся – 46% , не верующих – 29%, атеистов – 21%. С тем, что телевидение имеет право показывать программы, запрещённые РПЦ, не согласились и скорее не согласились – 39% всех опрошенных, в том числе 44% верующих, 37% колеблющихся, 29% неверующих и 32% атеистов. С тем, что власти не должны принимать решения и законы, противоречащие учению РПЦ, согласились 45%, верующих – 55%, колеблющихся 49%, неверующих – 26% и атеистов – 19%.

Если принять во внимании, что, как мы уже видели, в 2002 г. только 16% в согласились с тем, что церковь имеет ответы на социальные вопросы, стоящие перед страной, считают, что церковь должна выступать по вопросам, связанным со своевременной уплатой пенсий и жалованья 26% , по вопросам безработицы -31%, по вопросам борьбы с коррупцией- 32%, ясно, что это участие в управлении мыслится не как реальное участие в выработке конкретных политических решений, а как общее религиозное и моральное освящение власти и участие в поддержании религиозного контроля над обществом, мер по укреплению его символического «морально-политического единства».

В 2005 г. считали, что нельзя позволять новым для России церквям строить религиозные здания или покупать для религиозных целей старые здания – 55%, проповедовать в общественных местах –66%. распространять свои издания – 60%, открывать религиозные школы – 62%, проповедовать по телевидению –62% [25].

В этом же году считали, что должны быть запрещены публичные выступления против религии - 36%, в том числе 24% атеистов и 22% неверующих (!), что противникам религии нельзя позволять преподавать в университетах – 17% (5% атеистов и 15% неверующих!), что книги, написанные противниками религии, надо изъять из местных библиотек – 22 %, в том числе 14% атеистов и 12% неверующих. (Всё это скорее напоминает Ближний Восток, чем современные западные общества.)

Практически полное исчезновение марксистко-ленинской идеологии не означало столь же резких изменений в психологии общества. Привычки к «безальтернативности» власти и к единой идеологии, «морально-политическому единству» формировались не только в советский период. Они формировались и весь самодержавный период российской истории и глубоко укоренены в русском сознании. Поэтому образ ”нормальной”, желаемой большинством России, который возникает из результатов наших опросов – это образ, не так далёкий от несколько ”смягчённого” образа советской системы (и также несколько смягчённого образа самодержавной системы с её идеологической «троицей» самодержавия, православия и народности) с президентом в роли генерального секретаря, Единой Россией в роли КПСС, а православием – в роли того тщательно охраняемого символа ”морально-политического единства”, которым в эпоху СССР была марксистко-ленинская идеология.

Церковь и власть – снова вместе, как до революции 1917 г., и укрепляют друг друга. Демонстрируемая Путиным серьёзная православная религиозность, несомненно, способствует его популярности[26]. Церковь как бы переносит на Путина свой авторитет. С другой стороны, религиозность президента способствует и дальнейшему усилению «проправославного консенсуса», роли религии как символа единства, ибо президент также переносит свой авторитет на церковь.

8. Настоящий русский – православный.

В 2005 г. мы включили серию вопросов, ответы на которые, на наш взгляд, ярко демонстрируют идеологию, на которой основывается российский ”проправославный консенсус” и раскрывают специфически национальную роль православия в России. Вопросы задавались только русским респондентам. См. таблицу 23.

Мы видим, что понятия «русский» и «православный» настолько сближаются, что становятся почти синонимами. «Православный» - это «настоящий русский», и защита православия – это обеспечение «национальной безопасности».

В силу этого в полном противоречии с «нормальной» логикой и прямым значением терминов в современной России понятие «православный» не является частью более широкого понятия «верующий», а, скорее, наоборот — понятие «верующий» стало частью понятия «православный». Людей, определяющих себя как православных, в России значительно больше, чем тех, кто определяет себя как верующих.

В 1991, 1993 и 1996 годах мы задавали вопрос: «Вне зависимости от того, ходите ли Вы в церковь, считаете ли Вы себя приверженцем определенного вероучения?». Ответили «Да» в 1991 году 34%, в 1993 году — 43%, в 1996 году — 36%. Это больше, чем называвших себя верующими (соответственно, 23%, 32% и 34%), что означает, что для части респондентов можно быть приверженцем определенного вероучения, не будучи верующим. Когда же у тех, кто причисляет себя к приверженцам определенного вероучения, спрашивали: какого? — подавляющее большинство (в 1991 году — 80%, в 1993 и 1996 годах — 91%) отвечало: православного. Не православные — это, прежде всего, представители разных национальных меньшинств, в основном мусульмане. Удельный вес баптистов и адвентистов все эти годы никогда не достигал более 1% отождествлявших себя с каким-либо вероучением, не говоря уже о всех респондентах (что, на наш взгляд, говорит о несколько «патологическом» характере страхов перед новыми конфессиями, столь распространённых в русском обществе). «Православными» оказываются и многие неверующие, и даже атеисты (по замечательной формуле белорусского президента А. Лукашенко: «Я — православный атеист»).

В 1999 году мы задали схожий вопрос, но сформулированный несколько иначе. Мы уже не спрашивали предварительно, считают ли опрашиваемые себя приверженцами какого-либо вероучения, а сразу же спросили: «Считаете ли Вы себя православным?”. Если на этот вопрос не было ответа ”да”, интервьюер перечислял другие религии: « католиком, протестантом, иудеем, мусульманином, другое… ”, пока не добивался положительного ответа. При поставленном так вопросе православными назвали себя уже 82% респондентов. В 2002 г. – 80% (6% - мусульмане). В 2005 г. – 79% (3% мусульман и 1% протестантов), в том числе –92% верующих, 88% колеблющихся , 39% неверующих и 22% атеистов.

Ясно, однако, что это - православие, которое имеет лишь очень опосредованное отношение к религиозной вере. Оно может порождать ”установку на веру”, ”желание веры”. Но расстояние от ”установки на веру” до веры может быть очень большим.

Далее мы попытаемся понять, насколько ”проправославный” консенсус и практическое отождествление православия с ”русскостью” переходят в религиозную веру, веру в Бога и догматы православной церкви.

9. Вера в Бога и догматы церкви.

О том, как меняется удельный вес верящих в разные религиозные догматы, мы можем судить на основании таблицы 24.

вес верящих в разные религиозные догматы, мы можем судить на основании таблицы 24.

Мы видим, что удельный вес верящих в Бога за 1991 –2005 гг. вырос почти в два раза и сейчас верит в Бога ( или, вернее, отвечают: ”Да” на вопрос, верят ли они в Бога) большинство населения.[27]

Значительно меньше растёт удельный вес лиц, верящих в другие христианские догматы, неразрывно связанные с верой в Бога в структуре православного вероучения. При этом есть определённая относительно устойчивая их иерархия - в некоторые догматы людям поверить легче, в некоторые труднее.

Схожую картину дают и ответы на ряд других вопросов, касающихся христианских догм, которые мы задавали в 2002 и 2005 гг. См. таблицу 25.

Мы не берёмся объяснить иерархию догматов, которая вырисовывается из наших таблиц. Ответить на вопрос, почему людям легче поверить в загробную жизнь, чем в воскресение мёртвых, и в существование рая – чем в существование ада, трудно[29]. Но вера в Бога, как мы видим, значительно распространённее, чем вера во все иные догматы, в том числе и в то, что Бог сотворил мир и что он отвечает на наши молитвы. В 2005 году верили в Бога 66%, в то, что Бог сотворил мир –51%, и в то, что он отвечает на молитвы – 45%.

Скорее всего, это объясняется тем, что взятое вне конкретных систем религиозных верований, понятие Бога становится предельно не определённым и соответственно, и ответ ”Да” на вопрос, верите ли Вы в Бога, становится относительно простым. Верить в комплекс христианских догматов – сложно, но верить в вообще какого-то Бога, который, может быть, даже не сотворил мира и не отвечает на молитвы – довольно просто, и именно потому, что не совсем ясно, что это значит[30]. На наш взгляд, это подтверждается и ответами на вопрос, о том, как люди понимают слово ”Бог”, который мы задавали во всех наших опросах. См. Таблицу 26.

Мы видим, что удельный вес лиц, понимающих Бога по-христиански, как живого Бога, с которым человек вступает в личные отношения, растёт, но остаётся значительно ниже удельного веса тех, кто вообще «верит в Бога», и тех, для кого Бог – некий безличный символ.

Картина незначительного распространения веры в церковное учение становится ещё более рельефной, если мы дополним её данными о вере в различные суеверия и в современные паранаучные и парарелигиозные мифологемы.

В ряде опросов в список вопросов ”Верите ли Вы” в различные христианские догматы мы включали и вопросы о вере в нехристианские представления. Ответы обобщены в таблице 27.

Картина получается очень яркая и очень причудливая. Выясняется, что в нехристианское представление о переселении душ русским постсоветским людям поверить значительно проще, чем в христианскую идею воскресения мёртвых, а в магию – чем в загробную жизнь.

Эта картина дополняется ответами на вопросы о различных суевериях и современных паранаучных верованиях, которые мы задавали в 2002 и 2005 гг. ( в 2005 году мы несколько сократили предложенный список) См. Таблицу 28.

Перейдя от цифр, характеризующих идеологию, отношение к религии, к цифрам, характеризующим собственно религиозность, мы сразу же спускаемся на уровень на порядок более низкий. Всеобщее убеждение в том, что православие – высшая ценность, что оно неотделимо от русского самосознания и русской культуры, что РПЦ надо доверять и надо оберегать её, ограничивая деятельность других религий, лишь очень слабо переходит в веру ( даже чисто «вербальную» веру) в собственно учение РПЦ. 67% доверяет РПЦ, 63% считает, что она даёт исчерпывающие ответы на духовные запросы людей», более того, 36% - за запрет публичных выступлений против религии, 22% - за изъятие из библиотек антирелигиозных книг, но при этом в личного Бога верит только 19%!

И если поддержка идей официального характера национальной религии и государственного ограничения антирелигиозной пропаганды и новых для России религий заставляют вспомнить скорее о мусульманском Ближнем Востоке, чем о современной Европе, то по распространённости веры в Бога Россия не дотягивает (может быть, конечно, пока не дотягивает) до среднеевропейского уровня. По данным межстранового, общеевропейского опроса 2000 г. верящих в Бога в Европе в целом было 71%[32], в России – 61% [33].