Доисторический вокзал
Вокзал прекрасен, хотя Рескин его и не любил. Рескин считал его
слишком современным, потому что сам он еще современней — суетлив,
раздражителен, сердит, как пыхтящий паровоз. Не ему оценить древнее
спокойствие вокзала.
"На вокзале, — писал он, — мы спешим, и от этого страдаем".
Зачем же спешить, зачем страдать? Истинный философ торопится к поезду
разве что шутки ради или на пари.
Если вы хотите попасть на поезд, опоздайте на предыдущий. Другого
способа я не знаю. Явившись на вокзал, вы обретете тишину и уединение
храма. Вокзал вообще похож на храм и сводами, и простором, и цветными
огнями, а главное — ритуальной размеренностью. В нем обретают былую
славу вода и огонь, неотъемлемые от священнодействия. Правда, вокзал
похож на храм старой, а не новой веры: здесь много народу.
Замечу в этой связи, что места, где бывает народ, сохраняют добрую
рутину древности много лучше, чем места и машины, вымышленные высшим
классом. Обычные люди не так быстро все меняют, как люди модные.
Если хотите увидеть прошлое, идите за многоногой толпой. Рескин
нашел бы в метро больше следов средневековья, чем в огромных отелях.
Чертоги услад, которые строят богатые, носят пошлые, чужие имена.
Но когда я еду в третьем классе из дома в редакцию или из редакции
домой, имена станций строками литании сменяются передо мною. Вот
— Победа; вот парк апостола Иакова; вот мост, чье имя напоминает
о древней обители; вот символ христианства; вот храм; вот средневековая
мечта о братстве (Прим: Виктория, Сент-Джеймс-парк, Вестминстерский
мост, Чаринг-кросс, Темпл, Блек-фрайерс).
Да, чтобы найти древности, идите за толпой. В худшем случае окажется,
что она их просто износила, протерла ногами. Но снобы отшвырнули
их ногой.
Я глубоко чувствую все это, когда брожу по пустому вокзалу и делать
мне нечего. Автоматы уже вручили мне множество шоколадок, сигарет,
конфет, жвачек и других ненужных вещей; я взвесился и снова удивился,
а все ощущаю, что радости бедных не только чисты, но и старинны,
может быть — вечны. Я подхожу к киоску, и вера моя преодолевает
даже дикое зрелище нынешних газет и журналов. Однако и в грубом
мире газеты я предпочту простое гордому.
Пошлость, о которой говорят пошловато, не так ужасна,
как подлость, о которой говорят торжественно. Люди покупают "Дейли
мейл" и не верят ей. Они верят "Таймc" и, кажется,
ее не покупают. Но чем больше изучаешь теперешние кипы бумаги, тем
больше находишь древнего и здравого, как имена станций. Постойте,
как я, часа два-три у вокзального киоска, и он обретет величие Ватиканской
библиотеки.
Новизна поверхностна, традиция — глубока. В "Дейли мейл"
нет новых мыслей. Кроме старой доброй любви к алтарю и отечеству,
там есть только старые добрые сплетни. Теперь смеются над летописями,
где много диковинок и чудес — молния ударила в колокольню, родился
теленок о шести ногах; и не замечают, что все это есть в современной
массовой прессе. Летопись не исчезла; просто она появляется каждый
день.
Размышляя у киоска, я заметил ярко-алую книгу с крупной надписью:
"Вверх или вниз!" Слова эти отрезвили меня, ибо уж они-то,
несомненно, новы и безнравственны. Они напомнили мне, что теперь
существует такая дикая глупость, как поклонение успеху. Ведь что
такое успех? Что значит "преуспел"? Вот что: кто-то
делает что-то лучше прочих — быстрей убегает с поля битвы, крепче
спит. Заглавие затмило на миг священную тишину вокзала. И здесь,
подумал я, бывают беззаконие и подлость; и, в горькой ярости, купил
книгу, предполагая обнаружить там мерзости и кощунства, почти невозможные
в тишине и святости столь почтенного места.
Но я их не нашел. Ничто не подтверждало жестокой решительности
заглавия. Внимательно все прочитав, я так и не понял, куда же надо
идти, вверх или вниз, но заподозрил, что внизу получше. Много страниц
ушло на эпизоды из жизни Бонапарта. Без сомнения, он вознесся вверх.
Спустился он и вниз, однако, сцены из его жизни никак не помогали
понять, почему так вышло.
Я прочитал, что он вытирал перо о штаны. Должно быть, мораль —
вытирай о штаны перо, и ты победишь при Ваграме. Прочитал я и о
том, что как-то он выпустил газель в толпу придворных красавиц.
Что ж, выпускай к дамам газель, и станешь императором. Словом, книга
не нарушила мягкой тишины вокзала.
И тут я увидел один закон, который можно пояснить примером из биологии.
Благородные люди — позвоночные: мягкость у них сверху, твердость
— глубоко внутри. А нынешние трусы — моллюски: твердость у них снаружи,
внутри мягко. От мягкости им не уйти — да что там, от слякоти. В
обширном нынешнем мире ее так много!
Примечания:
- Данный текст воспроизведен по изданию:
Честертон Г. К., Собр. соч.: В 5 т. Т. 5: Вечный Человек. Эссе
/ Пер. с англ.; Сост. и общ. ред. Н. Л. Трауберг. — СПб.: Амфора,
2000.
- В бумажном издании этой странице соответствуют страницы: 369-371.
|
