Иоанн Секунд

ПОЦЕЛУИ

Из кн.: Эразм Роттердамский. Стихотворения.

Гаспаров о поэзии ИС. Примечания.

См. библиографию.

Перенеся на Киферу Аскания-внука, Венера

Спящему стлала ему нежных фиалок ковер:

Распространяла кругом покровы из роз белоснежных,

Благоуханиями местность кропила вокруг.

Словно воскресло в душе к Адонису прежнее пламя,

В члены глубоко опять вкрался знакомый огонь.

О, сколько раз хотела обнять она шею у внука!

О, сколько молвила раз: был мой Адонис таков!

Но не решалась смутить младенца покой безмятежный

И поцелуев дала тысячу — розам кругом.

И запылали цветы, а губы влюбленной Дионы

Шепотом веют на них, легким дыханием уст!

Сколько касалася роз, поцелуев столько же тотчас

Радость богини в ответ отображали, родясь.

Вот, Киферея, плывя в облаках на лебедях белых,

В путь понеслась: облетать круг непомерный земли.

Как Триптолем, плодородной земле поцелуи богиня

Сыплет, и трижды звучат чуждым звучаньем уста.

И оттого у людей, у немощных, счастлива нива,—

В том врачеванье от мук также и я нахожу.

Ты же прославься вовек, облегченье влюбленного пыла;

Влажный живи поцелуй, в розах прохладных рожден!

Ваш я отныне поэт. Я буду вас петь, поцелуи,

Не позабыта доколь будет вершина Медуз,

И эвеадов своих и отрасль любимую помня,

Нежную Ромула речь не позабудет Амор.

217

Как виноградная льнет лоза к соседнему вязу.

Или виясь по ясеню

Стройному, руки свои бесконечные плющ простирает,—

Неера, если б так же ты

Цепко к шее моей могла прижиматься руками;

Неера, если 6 так же я

Белую грудь твою мог оплетать непрестанно объятьем.

Всечасно целовать тебя,—

То ни Церера тогда, ни забота о друге Лилее,

Ни слов забвенье сладостных

Не оторвали б меня, моя жизнь, от губ твоих алых,—

Но умерли 6 в лобзаньях мы,

И унесла бы ладья двоих любовников вместе

К чертогу Смерти бледному!

По благовонным лугам, пределам с вечной весною,

Мы в те места приплыли бы,

Где героини весь век среди благородных героев,

Живя любовью прежнею,

Иль хороводы ведут, иль ответные песни слагают

Средь мирт долинных, радостно.

Роз н фиалок цветы, с золотыми кудрями нарциссов

Под сенями дрожащими

Сыплет лавровая роща, и с шелестом шепчущим сладко

Зефиры веют теплые

Вечно,— и незачем там земле раскрывать под сохою

Утробу плодородную.

Вся блаженных толпа поднимается встретить прибывших.

На травяных седалищах

Между Меонид и нас посадят на месте почетном,

И из подруг Юпитера

Не возмутится в тот миг ни одна, что честь уступает,

Ни Тиндарида, дочь его.

218

— Девушка, милая, мне поцелуй подари! - говорил я. —

Губы тотчас мои губками выпила ты.

Вдруг испугалась, как будто в траве на змею наступила.

И от лица моего уж отрываешь лицо.

Не поцелуй подаренный, но то, что желанье даешь ты

Мне поцелуев еще,— вот что плачевно, мой свет!

Не лобзанья дает Неера,— нектар

И росу благовонную для сердца.

Нард дает с тимианом, с киннамомом,

Мед, который берут в горах Гимета

Пчелы или на розах кекропийских,

И под девственною хранят вощиной,

Кроя соты кошелкою из прутьев.

Если только мне дашь вкусить их много,

Я бессмертным от них сейчас же стану,

Буду принят на пир богов великих!

Но храни при себе дары такие,—

Иль сама становись богиней тоже!

Без тебя не хочу богов трапезы,

Если б даже, Юпитера повергнув,

Царство рдяное мне вручили боги!

219

В час, как нежными ты меня руками

Обнимаешь и жмешь и, приближаясь

Шеей, грудью и личиком лукавым,

У меня на плечах висишь, Неера,

И с губами свои сливая губки.

И кусаешь, и стонешь от укусов,

И язык так и так колеблешь зыбкий,

И язык так и так сосешь молящий,

Выдыхаешь души дыханье нежной,

Сладкозвучное, влажное, в котором

Пища горькой моей, Неера, жизни,

Пьешь мою поникающую душу,

Слишком сильно сожженную пыланьем,

Жаром груди сожженную бессильной,

И смеешься над пылом тем, Неера,

И дышу я огнем испитой груди, —

О отрада и радость всех пыланий! —

Говорю я тогда: Амор — бог богов.

Нет на свете богов Амора больше,—

Если ж кто-нибудь есть Амора больше,

Только ты лишь одна, Неера, больше!

Славно условились мы о тысячах двух поцелуев,

И поцелуев я дал тысячу, тысячу взял.

О, соблюла ты число, клянусь, моя радость Неера, -

Но никогда не склонна к точному счету любовь!

Кто похвалил бы хлеба, чьи колосья возможно исчислить?

220

Кто сосчитал бы траву на орошенной земле?

Вакх, возносят тебе о сотпе ли гроздьев моленья?

Сельское кто божество молит о тысяче пчел?

Если Юпитер благой кропит пересохшее поле,

То уйадающих вод капли не в силах мы счесть;

Или когда от ветров содрогается воздух, и в небе

Гневный Юпитер рукой схватит оружье свое,

Буйственным градом лазурь побивая морей или землю,

Сколько он буйный сметет нив и во скольких местах?

Также и зло и добро посылается с неба без счета,—

Мощен Юпитера дом, так подобает ему.

Ты же, сама божество, красивее оной богини.

Что по морскому пути в зыблемой конхе плыла,

Неба дары,— поцелуи,— зачем числу подчиняешь?

Ведь не считаешь моих стонов, жестокая, ты!

Ты не считаешь и слёз, нистекающих, словно потоки

Вечно бегущей воды, вдоль по лицу моему.

Если считаешь ты слезы, считай и лобзанья,— но если

Слёз не считаешь, нельзя и поцелуи считать.

Дай же ты мне утешений — напрасных! — в томительных муках,

Ради бесчисленных слез счет поцелуям прерви.

Поцелуев до сотни сот,

Поцелуев до тысяч ста,

Или тысяч до тысячи,

Тысяч тысячи многие,—

колько в море Сицилии

Капель, звезд ли на небе,—

221

Столько рдяным твоим щекам,

Столько рдяным твоим губам

И глазам говорящим дам

В неустанном порыве я,

О красотка Неера!

Но едва лишь обнимемся,

Сблизив щеки румяные,

Сблизив губы горячие

И глаза говорящие,

Не дается увидеть мне

Губ и розовых щек твоих,

Ни твоих говорящих глаз,

Ни улыбки умильной.

А они — словно Цинтий-бог.

Черный с неба согнавший кров,

Сквозь эфир успокоенный

Коней блещущих правящий,

Светлый рдяным сиянием,—

Все слезинки со щек моих,

Все заботы с души моей,

Вздохи все отгоняют.

Ах! Сколь сильный у глаз моих

Возникает с губами спор!

Самого я смогу ль стерпеть

Громовержца соперником?

Так, соперничая, глаза

Губ моих не выносят.

222

Неистовство какое

Иль ярость поощряет

Тебя, моя Неера,

Так уязвлять язык мой

Укусом столь жестоким?

Тебе ужели мало,

Что в грудь мою вонзились

Пронзительные стрелы

Из рук твоих? Зачем же

Ты дерзкими губами

Мученье причиняешь

Частице говорливой,

Которой я с рассветом,

Которой я с закатом

И длительными днями,

И в огорченьях ночи

Тебя хвалил и славил?

Неверная! Не знаешь!

Ведь это — тот язык мой,

Который эти кудри,

Играющие глазки,

Блистающие груди

И мягче пуха шейку

Прельстительной Нееры

В стихах моих ко звездам

За жаркий мира пояс

Взносил на зависть небу?

Тебя — моим блаженством,

Тебя — моею жизнью,

Души цветком душистым,

Тебя — моей любовью,

Тебя — моей утехой,

223

Тебя — моей Дионой,

Тебя — моей голубкой

И горлинкою белой

Венере звал на зависть?

Не это ли, однако,

В надменную вселяет

Охоту ранить друга,

Кто ни в каких мученьях,

Красавица, — ты знаешь, —

Не гневался настолько,

Чтоб вечно этих глазок,

Чтоб вечно этих губок

И этих сладострастных

Зубов, дающих муки,

Не петь среди страданий

Лепечущею песнью!..

О мощь красы! О гордость!

Не все мне влажный ты поцелуй давай

С умильным смехом, с шепотом ласковым,

И не всегда, обняв за шею,

Изнемогая, ко мне склоняйся!

Своя есть мера и для приятных дел,

И чем сильнее радость в душе моей,

Тем легче скуку и томленье

Вслед за собою приносит снова.

Коль поцелуев трижды я три прошу,

Ты вычти семь и разве лишь два мне дай,

И то не длинных и не влажных, —

Но как дает стрелоносцу брату

224

Диана дева, иль как дает отцу

Еще любви не знавшая девушка, —

А после, резвая, подальше

С глаз моих зыбкой беги стопою!

Потом в покои самые дальние

И в закоулки скройся укромные,

Но и в глубоких закоулках,

В дальних тебя разыщу покоях!

И — победитель пылкий — на жертву я

Свои накину руки властительно.

Схвачу, как мирную голубку

Ястреб изогнутыми когтями!

И ты отдашь мне руки молящие,

И ты, на мне повиснув, безумная,

Меня захочешь успокоить,

Радостных семь подарив лобзаний.

Ошиблась: чтобы смыть преступление,

Соединим лобзаний мы семью семь!

Рукой, что цепью, эту шею

Буду задерживать, о беглянка.

Доколь, исполнив всех поцелуев счет,

Не поклянешься всеми Любовями,

Что за такой проступок чаще

Будешь нести наказанье тем же.

225

Определенных, меня покоряющих, нет поцелуев:

Влажные влажными ль мне дашь ты губами,— я рад.

Но и в сухих поцелуях своя привлекательность токе,

Часто по телу от них теплые струи бегут,

Сладостно также лобзанья дарить и мерцающим глазкам,

Чтоб у виновников мук милости этим снискать.

Или устами к щекам приникать вплотную и к шее,

И к белоснежным плечам, и к белоснежной груди,

Обе щеки отмечать и шею всю знаками страсти,

Плеч сияющий блеск, груди сияющий блеск.

Или губами сосать язык твой трепетный, чтобы

Соединиться могли через уста две души,

Или ж обоим душой разливаться в теле другого

В миг, когда пред концом изнемогает любовь.

Краткий и долгий меня пленяет, и слабый, и крепкий,

Ты ли даришь мне, мой свет, я ли дарю поцелуй,

Но принимая одни, отдавай непременно другие,

Чтоб поцелуев игра разнообразна была.

Тот же, кто первый не сможет придумать способов новых,

Пусть, глаза опустив, внемлет веленьям таким:

Сколько дано поцелуев обоими, сладостных, столько

Способом тем же в ответ ты победителю дай.

226

Слишком звонкие я, говорят, даю поцелуи,

Как не наказывал нам предков суровых уклад.

Да, когда шею твою обнимаю я жадным объятьем.

От поцелуев твоих изнемогая, мой свет, —

В страхе ставлю вопрос, что и кем обо мне говорится,

Кто я и где нахожусь, вспомнить почти не могу...

Но, услыхав, рассмеялась красотка Неера и тут же

Шею мою обвила вкруг белоснежной рукой.

И поцелуй мне дала, сладострастней которого вряд ли

Киприи нежной уста Марсу несли своему. —

Что, — говорит,— иль боишься ты строгой толпы осужденья?

Я ведь одна лишь могу быть в этом деле судьей!

Что лицо отстраняете стыдливо,

Вы, матроны и скромницы девицы?

Я проделок богов не воспеваю,

Не пою и чудовищных пороков,

Песен тут непристойных нет, которых

В школе ученикам своим невинным

Не прочел бы взъерошенный учитель.

Я пою безобидные лобзанья,

Чистый жрец хороводов аонийских.

Но лицо приближают вдруг задорно

И матроны, и скромницы девицы,

Потому что случайно по незнанью

Сорвалось у меня одно словечко... .

Прочь отсюда, докучливая стая,

227

И матроны, и девушки дурные!

О насколько моя Неера чище —

Хоть сомненья в том нет: без слова книга

Ей любезнее, чем поэт — без стержня.

Я изнемогший лежал, моя жизнь, после сладостной битвы

И бездыханный рукой шею твою обнимал.

И не могло уж дыханье, в сожженных устах пламенея,

Сердце к жизни вернуть веяньем новым своим.

Стикс пред очами возник и царства, лишенные света,

Бледная — видел — плыла старца Харона ладья

В миг, когда, поцелуй извлекая нежданный из груди,

Ты освеженье дала вдруг пересохшим устам,

Тот поцелуй, что увел меня из стигийского дола

И в одинокой ладье плыть приказал старику.

Нет, я ошибся, и он не плывет в ладье одинокой,

Уж уплывает моя к Манам печальная тень.

Часть твоей, моя жизнь, души живет в этом теле

И распадаться она членам моим не дает,

Но, нетерпенья полна, к состоянью былому вернуться

Часто стремится в тоске, тайной дорогой скользя.

Можешь разве лишь ты согреть ее милым дыханьем, —

Или покинет она слабое тело мое.

Но если так, приникай губами к губам моим крепко!

Пусть витает двоих дух постоянно один,

Чтобы за поздней тоской, исполненной буйственной страсти,

Из сочетавшихся тел жизнь улетела одна!

228

Что даешь мне пылающие губки?

Не хочу целоваться я с жестокой,

Жестче мрамора жесткого, Неерой!

Хочешь, гордая, ты, чтоб поцелуи

Я ценил; начинать не смея битвы,

И подъятым не раз упругим древом

И свои, и твои пронзал одежды?

Чтоб, пылая напрасным ожиданьем,

Чахнул с кровью взволнованной, несчастный?

Что бежишь? Оставайся! Эти глазки

Дай мне, дай и пылающие губки:

Целоваться с тобой хочу я, с нежной,

Нежной, пуха гусиного нежнее.

Лук у виска натянув, раз мальчик стоял идалийский,

Уготовляя тебе гибель, Неера-краса.

Но только лоб увидал и на лоб упавшие кудри,

Взор неспокойный и в нем ясные знаки тоски,

Жар воспаленных ланит и Венеры достойные груди, —

Он из смущенной руки стрелы свои уронил,

И по-мальчишески вдруг к твоим устремившись объятьям,

Тысячу — разных — тебе дал поцелуев Амор.

И от лобзаний его сок миртовый, кипрская влага,

В грудь проникнув твою, до глубины разлилась.

Всеми богами потом и Венерою матерью дал он

Клятву, что никогда зла не свершит над тобой.

Стану ль дивиться теперь, что душисты твои поцелуи

И что для нежной любви ты недоступна, увы?

229

Ты, нежнее светил ясных Латониных,

И звезды золотой краше Венериной, —

Дай мне сто поцелуев,

Дай не меньше, чем Лесбия

Их давала певцу многожеланному, —

Сколько нежных Венер и Купидонов всех

На губах твоих реет,

На щеках твоих розовых;

Сколько жизней в глазах, сколько смертей несешь,

Сколько страхов, надежд, радостей, смешанных

С постоянной заботой,

Сколько вздохов влюбленных уст, —

Столько, сколько в мою грудь ядовитых стрел

Легкокрылый вонзил злою рукою бог,

Cтолько, сколько в колчане

Сохранил он своем златом!

С ними нежности дай, дай откровенных слов.

Сладкозвучным прибавь шепотом лепетов,

Не без нежной улыбки

И укусов, желанных мне, —

Как дают голубки клювом трепещущим

Хаонийские друг другу ласкательно,

Лишь зима унесется

Вместе с первым фавонием.

Припади мне к щекам, словно безумная,

Взором всюду скользи ты страдострастнее

И вели, чтоб тебя я

Бледную поддержал в руках.—

230

Я тенетами рук стан твои опутаю,

Жарко и крепко сожму грудь озябшую,

Снова жизнь я продленным

Поцелуем в тебя вдохну.

Будет так, пока сам падать начну, и дух

Меж лобзаний меня влажных оставит вдруг,

И скажу я, слабея,

Чтоб ты в руки взяла меня.

И тенетами рук стан мой опутаешь,

Теплой грудью прильнешь ты к охладевшему,

Жизнь ты снова продленным

Поцелуем в меня вдохнешь.

Так цветущих годов время, мой свет, с тобой

Вместе будем срывать: вон уж несчастные

Злая старость заботы

И болезни и смерть ведет...

Как разливает вокруг окраску пурпурную утром

Роза, окроплена влагой полночной росы,

Так и моей госпожи поутру губки алеют:

Их увлажняли мои долгою ночью уста.

Личико губки ее обрамляет венцом белоснежным,

Будто белой рукой дева фиалку берет,

Вишня кудрявая так в цветении зрелом пылает

В пору, когда на ветвях лето встречает весну.

О я несчастный! Зачем, когда мы сливаем в лобзаньях

Жгучих уста, мне пора ложе твое покидать?

231

О, красавица! Губ до тех пор сохранила б ты алость.

Как приведет меня вновь ночи безлунной покой,

Если ж губы твои у другого сорвут поцелуи,

Пусть они станут бледней щек исхудалых моих!

Моей любимой увидавши губки

На личике, блестящем белизною, —

Как будто кто-нибудь с искусством тонким

Украсил кость слоновую кораллом, —

Заплакала (таков рассказ!) Киприда

И созвала резвящихся Аморов

И молвила: «Затем ли я на Иде

Губ пурпуром Палладу победила

С сестрой Юпитера, богиней-свахой,

Пред пастухом-судьей, чтоб та Неера

Затмила нас перед судом поэта?

Неситесь, гневные, к тому поэту,

Жестоких стрел из полного колчана

Вонзите больше в молодое тело,

И в грудь его, и в радостное сердце

Мечите их, шумя звенящим луком,

Ее же пусть не согревает пламя,

Но пусть стрела свинцовая застрянет

В ее плоти с оледенелой кровью!»

Свершилось. Весь пылаю я глубоко,

И сердце тает под огнем палящим, —

А ты, скрепивши грудь корой ледяной,

В какую бьются в море сицилийском

Иль в Адрии бушующие воды,

232

Смеешься над любовником бессильным,

Неблагодарная! Я из-за губок

Твоих казнен. Несчастная, не знаешь,

За что ты ненавидишь, и что значит

Богов неистовство и гнев Дионы.

О нежная, оставь свою надменность!

И этих уст будь наконец достойна.

И губы, где моей причина муки,

Медвяные приблизь к моим скорее,

Чтоб моего могла черпнуть ты яда

Хоть капельку из глубины сердечной

И от огня взаимного ослабнуть.

Ты ни богов не бойся, ни Дионы:

Красавицы богам повелевают.

Мед собирая, летуньи, зачем вы тимьян или розы,

Или фиалку, роса коей, как нектар, сладка,

Лижете? Или анис, широко разливающий запах?

Все собирайтесь сюда к губкам моей госпожи.

Розами всеми они и всеми тимьянами дышат,

Влажны нарцисса слезой, подлинно, губки ее,

Влажными стали они и от крови убитого вепрем

В час, как впитала земля влагу и эту и ту.

И, напоенная нектаром неба и воздухом чистым,

Землю тогда убрала пестрым узором цветов.

Ныне меня, по праву медвяные пьющего губки,

Неблагодарные, вы не отстраняйте от сот.

Также не слишком свои расширяйте, жадные, соты,

Чтобы моей госпожи не оскудели уста,

233

И поцелуями страстно к сухим устам приникая,

Я не обрел бы свой горестный плод болтовни.

Ах! И жалами вы не вонзайтесь в нежные губки,

Жала из пылких очей мечет такие ж она.

Знайте, она ни одной не оставит раны без мести, —

Нежно, вреда не неся, пчелы, сбирайте свой мед.