Яков Кротов. История.. Вспомогательные материалы: догма.
БРЕМЯ ПРИТЯЗАНИЙ
«Установление истинных подлинных целей человеческой жизни не относится к области науки. Оно принадлежит мудрости... С этой точки зрения Град испытывает потребность в философах. В еще большей степени ему нужны святые» (Жак Маритен).
1. In pluribus — unum? (В разннобразии — единство?)
Философия и религия... Сопоставление этих понятий должно бы быть предметом многолетней работы. Одна коллекция цитат, выписанная на карточки, заняла бы несколько библиотечных ящичков. Изобретение лазерного диска казалось бы, упрощает дело в смысле количества и упорядоченности хранимой информации. Но для разума человека (и — для сердца человека) никогда проблема не прояснится, если Богу не будет угодно. И философ (если он честен) и верующий человек (если он искренен) глубоко чувствуют немощь своего разума. Быть может, верующий скорее — чувствует, а философ скорее — осознает. И, каждый по-своему пытается сжиться с этими чувствами, с этим сознанием. Или — смириться с ними. Сжиться и смириться — не одно и то же. В процессе «сживания» чувства притупляются, а мысли — отходят на задний план. Смирение предполагает постоянное осознание и переживание своей немощи, без гнева и уныния...
Первый вопрос: а какая религия и какая философия? Существуют несколько мировых религий ( в множестве модификаций, «толков», «согласий» м разногласий). Философия также «множественна», и разноголосица, разномыслие внутри «царицы наук» не позволяет даже сформулировать проблему адекватно.
Скажем, индуистская религия и индийская философия живут в относительном согласии. Католицизм и философский неотомизм — другая «благополучная пара». Но стоит нам рассмотреть иные сочетания (по два из четырех) и мы устанем считать противоречия...
Каждая религия имеет свою философию? Каждая философия содержит в себе квазирелигиозную систему? И то и другое — ветви одного мощного древа национально-культурной традиции, забывшие о почве из которой произрастают?
Но, «хотя философы безнадежно разделены между собой в своем поиске высшей и направляющей все вещи истины, они по крайней мере ищут эту истину; и сами их несогласия, постоянно возрождающиеся, свидетельствуют о необходимости такого поиска».( Жак Маритен). Точно так же и все деноминации христианства, каждая в своем особом служении, значительно ближе друг к другу, чем, скажем, к исламу или буддизму, но вместе с этими, столь чуждыми христианству религиями, противостоят атеистическому миропониманию (Клайв Люэс).
Каждая религия и философия притязают на надмирность и универсальность, но философия осознается как нечто исходящее из мира, а религия, переживается как нечто входящее в мир.
Обыденный разум, «функциональный», прагматический интеллект не видит особой разницы между религией и философией. Он даже не задает себе этот вопрос, оценивая скорее верующего и философа. И тот и другой — не от мира сего.
2.Анализ слов
Философия — любовь к мудрости. Занятие философией учат любить мудрость, если понимать слово буквально. В термине отсутствует привычная составляющая «логос», «логия». Есть софиология, но это — религиозное учение. Философия ставит задачу сделать человека мудрецом. Религия хочет сделать человека святым.
Религия. Советский энциклопедический словарь выводит слово религия от латинского religio — набожность, благочестие. Приходится обратить внимание на лукавство словаря. На самом деле происхождение слова религия не вполне ясно. Богословы предпочитают выводить его от латинского же re-ligere (связывать, а точнее — восстанавливать связь). Подобная трактовка показывает основную цель религиозного сознания — воссоздание утраченного единства. В идеале — человечества с Богом. Но и человека с самим собой и окружающими. С прошлым и будущим. Со своей совестью. Со своей национально-культурной традицией, которую религия бережно сохраняет для тебя.
Ре-лигия — возвращение единства со своей смертью. Это трудная тема. Потому что в этом возвращении может звучать и полное принятие конца жизни (буддизм) и преодоление смерти «усильем Воскресения», как писал Борис Пастернак. Здесь у философии и религии определенное сродство.
Философия и религия стоят лицом к смерти, которую здравый смысл не видит в упор. Вспоминаю отрывок из Юрия Олеши. Человек не откликается на грубый окрик: «Эй, старик!». Он просто не может представить, что эти слова могут относиться к нему. «Глупый, ведь это я, смерть!». У здравого смысла свои стереотипы реагирования на уход из жизни: «Все там будем!». Эти формулы, как магические заклинания, призванные освободить от страха, произносятся совершенно равнодушно. Но и библейская цитата, в которой Иов внутренне преодолевает скорбь и отдается в руки Божьи, превратилась в равнодушное: «Бог дал, Бог — взял»...
Религия, в частности, христианство не акцентирует общность нашей судьбы. Веря в воскресение, мы не боимся оплакивать, свою, по образу Божию созданную красоту, бесславно лежащую во гробе, «не имущую виду». Песнопение Иоанна Дамаскина от лица умершего задает страшные вопросы: «Как предамся тлению? Как сопрягусь со смертью?».
Перед лицом неизбежного умирания и философия и религия стремятся быть утешением. Трудно жить в мире, где ничего нет, кроме движущейся материи, даже если это движение и совершается в пространстве и во времени... Потому что пространства слишком много, а времени — слишком мало.
Когда говорят «отнесись к этому философски» предполагают отстраненность: будь выше этого, будь в стороне... Религия также учит отстраняться. И разница даже не в технологии отстранения, но в его задаче...
3.Без догмата?
Догматичность религии естественна. Именно наличие «догматов», как считалось, выделяет религию и низводит ее на низшее по отношению к науке место. Ибо что это за система взглядов, которая не поддается коррекции «разумными доводами»? Но мы не можем признать наличие догм-постулатов веры чем-то отличным от аналогичного феномена в иных областях человеческого знания.
Дело не в «догматичности» некоторых философских школ. Любая наука «догматична» (аксиоматична) и призыв к науке отказаться от своих аксиом столь же нелеп, как призыв к религии «отказаться от своих догматов» (такое приходилось не только слышать, но и читать).
Хороший пример догматизма науки являет собою Эвклидова (и любая иная) геометрия. Основные понятия геометрии «точку», «прямую», и «плоскость» невозможно определить. Далее следуют аксиомы , которые недоказуемы. Например: через две точки можно провести одну и только одну прямую. И лишь затем — теоремы, где наш разум вступает в действие... Учителя, которые предлагают ученикам «определения» точки, как объекта не имеющего измерений (это определение содержит в себе круг), оказывают плохую услугу ученикам, в имя «наглядности» жертвуя строгостью логического мышления.
То же самое — в других «точных науках». Величайшие умы мира работали над попытками аксиоматического введения понятия числа. Тщетно! Это понятие «доакисоматично», неопределимо...
В своем пределе (или запредельности) вычисление скорости превращается в безнадежную попытку разделить пространство на время.
Наука, как и религиозная вера, покоится на неизреченном, продлевается недоказуемым, и лишь далее вступает в сферу рационального. Царица наук в этом отношении ничуть не лучше своих подданных. Тот, кто помнит определения типа «пространство — это свойство материи иметь протяженность», либо «время — это свойство материи иметь длительность» прекрасно понимает, что имеется в виду...
4. Боги философов
Философия как таковая вовсе не безбожна. Более того, и в тотальном отрицании духовного материализм создает квазирелигиозную систему со своим «кредо». Об этом писал Николай Бердяев. Один мой знакомый монах как-то заметил, что убеждение в том, что мир и мы в мире — не более чем цепь случайных совпадений требует глубочайшей веры, ибо все в мире говорит об обратном... В студенческой группе, еще не читая Бердяева мы хорошо чувствовали религиозный характер русского марксизма, превращая его основные теоретические постулаты в шутовское «Кредо»: «Верую во единую материю, в пространстве и времени сущую, иже самое себя образует и самое себя вмещает, вечную, безграничную...» В ходу были и пародийные «службы», где Маркс читался нараспев на манер Апостола.
Но и толерантные к идее Божества философские системы глубоко отличны от систем религиозных. Философия предлагает нам Бога, доступного определению, чье существование доказывается индуктивно, снизу вверх, от свойств творение к свойствам Творца. Философский бог доступен определению, но недоступен контакту. О нем можно рассуждать, но ему нельзя молиться.
По крайней мере трудно представить себе молитву, начинающуюся словами: «О великая монада!», или «Перводвигатель, к тебе взываю, услышь меня».
Мы можем привести несколько примеров того, как философское представление о Боге опередило религиозное сознание своего времени. В языческой Греции Аристотель с его идеей «перводвигателя» был пророком монотеизма. В среде иудеев философ Филон Александрийский с его учением о «логосе»- Слове предвосхитил отчасти христианскую теологию.
Отдавая должное философам, не забудем разницы между богом мыслимым и Богом Живым.
«Бог Авраама, Исаака и Иакова не есть бог философов и ученых» - писал Паскаль.
Российский автор семнадцатого века писал так: «Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: елинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех, учуся книгам благодатного закона»....
5. Логика и вера
Доказательства существования Бога — это доказательства cуществования «философского Бога», абстрактного понятия, вершины пирамиды категорий и идей. Платон правда, поставил на вершине идею Блага. Мы поем в псалме о Боге, что Он благ и милость Его вовек. Благ Он, но не «идея». С милостью же дела обстоят еще сложнее. Милосердие не есть свойство выводимого из рассуждений высшего начала .
Философские доказательства существования Божества, основываясь на свойствах сотворенного («твари» на славянском языке), всегда остаются в природном, материлаьном мире. Богословы сказали бы, что эти доказательства базируются на «естественном откровении» и, даже обращаясь к человеку рассматривают его как существо естественное, а нравственный закон — как один из естественных законов. Именно как «естественный закон» рассматривается и логика. Было бы наивно полагать, что даже подготовленная аудитория помнит основные доказательства бытия Бога. Кратко изложим смысл некоторых из них.
Доказательство Ансельма Кентенбрийского сводится к тому, что утверждая, что Бога нет, мы впадаем во внутреннее противоречие. Ибо мы подразумеваем, что Бог есть нечто наисовершеннейшее, а существование — часть совершенства. Тот, кто не существует не может быть наисовершеннейшим...
Доказательство Лейбница исходит из того,что каждый объект в мире не самодостаточен, но обнаруживает зависимость от иных объектов, необходимых для его существования. Мир, состоящий из бесчисленного количества зависимых объектов сам должен быть зависим от универсального Необходимого Существа.
Доказательство Канта исходит из наличия универсального нравственного закона.
Лично я ценю эти доказательства (из того, что их объявили «грубыми силлогизмами» следует лишь то, что философская пристрастность, как сердце девы, не знает законов, в том числе и законов логики). Трудно переоценить их значение. Достаточно сказать, что сегодня их можно прочесть в любом учебнике по систематическому богословию и энциклопедическом богословском словаре.
Но религиозное сознание не зиждется на рассуждениях, даже самых правильных и созвучных вере. Когда пустынные отца говорят об «умном делании» , речь не идет об упражнении в мудрствовании...
Присутствие божественного начала во Вселенной — с точки зрения философа не более чем «стержень» поддерживающий мировой порядок, вне зависимости от того, называется ли Бог «формальной причиной» или «Мировым Разумом». Последнее с точки зрения религиозного человека звучит чуть лучше. Но Бог верующего христианина — не только (и не столько разум). Ибо разум в принципе постигается разумом.
«Мы же проповедуем Христа распятого, иудеям — соблазн, эллинам
- безумие» — сказал апостол Павел.
«Если нечто может быть постигнуто разумом, то это — не Бог» — добавил блаженный Августин, епископ Гиппийский.
6. Специфическое откровение
Религиозное сознание базируется не столько на естественном откровении, сколько на откровении специфическом. Естественное откровение обращено ко всем людям, на протяжении всей истории человечества. Глядя на совершенство и соразмерность природы человек поневоле думает (если думает вообще) о величии и непостижимости Творца и месте человека во Вселенной.
Псалмопевец восклицает: «Когда гляжу я на небеса, творенье перстов Твоих, на луну и звезды, которые Ты основал, то что есть человек, если Ты вспоминаешь о нем, и человеческий сын, если Ты посещаешь его?» (Пс.8)
В своем «Утреннем размышлении о Божием Величестве» Ломоносов, поражаясь Солнцу, говорит:
«Сия ужасная громада
как искра пред Тобой одна.
О, сколь пресветлая лампада
Тобой, о Боже, возжена...
Светило дневное сияет
лишь только на поверхность тел,
но взор Твой в бездну проникает,
не зная никаких предел».
Спустя столетия откликается Борис Пастернак:
«Как будто внутренность собора
простор земли. И чрез окно
далекий отголосок хора
мне слышать иногда дано».
Но и поэтическое любование творением, приоткрывая нам тайну величия Творца, не способно доказать то, что именно Господь говорил Моисею из пылающего тернового куста, что Он восклицал: «Авраам!» и Авраам отвечал: «Вот я!». Восход и заход Солнца не говорят нам ничего о смерти и воскресении Христа. Созвездия не говорят о том, что Имя Бога — Троица, а не Кришна или Рама.
Религиозное сознание базируется на том, что, как мы верим, Сам Господь открыл нам в определенное время ( четвертый год до н.э.), в определенном месте (на горе Синай, на горе Фавор). То, что было сказано Савлу на пути в Дамаск, было сказано всем христианам. То, что было сказано Магомету, почитается истиной мусульманами. Специфическое откровение говорит каждому верующему, чего именно Бог ждет от него. И если Борис Пастернак считал каждое истинное поэтическое вдохновение повторением чуда сошествия Святого Духа, то не с меньшим ли основанием новообращенный, переживший внутреннее озарение, может считать, что Сам Господь говорит с ним?
Здесь такой же простор для заблуждений, как и в бесконечных холодных просторах материальной Вселенной. Цивилизация «наркоманов» (Карл Генри), стремящихся выйти за пределы человеческого разума, в некое «духовное пространство», взыскующих индивидуального Откровения, показала прежде всего тесноту «обыденного сознания». Но опыт «цивилизации наркоманов»
служит грозным предостережением: Не ходи туда, если Сам Господь не укажет тебе путь... Здесь лишь скажем об учении Православной Церкви о мытарствах души после смерти, пути ввысь, полном иных соблазнов. Думаю, что заинтересованный читатель обратится к книгам иеромонаха Серафима (Rose). Библия
- специфическое откровение для всех христиан. Но для каждого из них Откровение завершится в день последнего Суда.
7. Гуманизм и антропоцентризм.
Окончание «изм» обычно означает, что понятие возведено в некий основополагающий принцип. Когда говорят о гуманизме сегодня, это слово понимается, как проявление милосердия, любви, сострадания к нуждам человека. Тут правильнее говорить о гуманности, человечности... Слово «гуманизм» ( в отличие от гуманности) на русском языке вообще сказать нельзя (человечизм?). Гуманизм есть абстрактный принцип, возводящий человека в абсолют. Человек есть мера всех вещей — сказал Протагор. Увы, это ненадежная мера, кривые зеркала, неверные весы.
Религия судит человека строго, подчас предъявляет к нему требования, которые почти невозможно соблюсти, «возлагает бремя неудобоносимое». Существует огромная пропасть между бесчисленными запретами и предписаниями раввинистического иудаизма и высказыванием, приписываемым Гиллелю, одному из самых известных иудейских учителей: «Не делай ближнему твоему того, что не хотел бы испытать сам. Все остальное — комментарии. Иди и учись». Сложные и строгие запреты исторических христианских церквей, казалось бы созданы для того, чтобы постоянно вызывать в человеке чувство вины, от которого собирается освободить человека современная психотерапия. Мы действительно высоко ценим чувство греховности (не культивируя грех!). Достоевский устами старца Зосимы сказал, что рай наступит тогда, когда каждый почувствует, что он «перед всеми за всех виноват». Мы стремися к «обществу невинных», которое на рай совсем не похоже.
Судит ли человека гуманизм? Иногда. Существует «утопический гуманизм», возводящий на вершину не человека реального, но человека, каким тот должен быть. То есть — различные варианты сверхчеловека (ницшеанский тип — лишь один из многих). Пожалуй, утопический гуманизм — самый жестокий, ибо как было сказано: «Тот, кто захочет увидеть всех людей равными, свободными и счастливыми, рано или поздно придет к желанию всех их уничтожить». Опыт строительства коммунизма показал, что в этих словах есть доля истины.
Христианская вера исповедует гуманизм Воплощения. Она старается видеть в каждом человеке Образ Божий, как бы он ни был затемнен мирской жизнью. Осуждая грех, Церковь любит грешника. Православные христиане верят, что «нет греха непрощенного, кроме греха нераскаянного» (исключение — непростительный грех хулы на Духа Святого).
Когда мне приходится слышать, что религия унижает достоинство человека, я всегда вспоминаю, как Пилат вывел к толпе Сына Человеческого, избитого и униженного, обреченного на крестные муки и сказал: «Се — Человек!»
