Краткое руководство по музыке [1] ,

составленное Адрианом Пети Коклико,

 учеником Жоскена Депре.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

О том, что необходимо будущему музыканту

Те, кто занимаются музыкой, ежедневно добиваются от меня, чтобы я изложил, и как можно короче, те правила, какие надлежит соблюдать, дабы сочинять правильно, приятно и со вкусом, а также, чтобы я записал таковые для них, равно как разъяснил и представил надлежащим образом посредством собственных примеров. И хотя я делаю это весьма неохотно, и причин тому немало, все же считаю необходимым внять сим пожеланиям и просьбам. Ведь я вижу, что сегодня германскую молодежь не только не обучают музыкальным установлениям, добрая сотня которых повсюду хорошо известна, но также обходят вниманием и [тем самым] отдаляют от истинной сути и смысла сочинения. А ведь пока она гнушается заучивания правил, она не научится петь быстро и правильно.

До этого времени я, по примеру своего учителя, знатнейшего мужа Жоскена, не имел обыкновения излагать многие наставления, поскольку вижу, что ремесло это лучше постигается на практике, нежели будучи изложенным многими учителями. Те же [наставления], в каких есть нужда, я отобразил на музыкальной руке [2] и доске [3] и объяснил, присовокуплял [их] также к тем примерам, в которых заключены весь смысл и польза нашего ремесла. Лишь после того, как мои ученики более или менее овладевали ими [(правилами)], я упражнял их в пении. Чего я достиг таким образом – судить тем, кто испробовал этот [метод]. Действительно, в отношении тех, кто долго приковывает своих учеников к правилам и наставлениям, я бы сказал, что они и проницательности лишены, и явно не имеют понятия о назначении музыки.

Итак, поскольку я смею приступить к самой сути, к тому, что потребуется будущему музыканту, буду краток. Пускай люди с юных лет, а еще лучше со младенчества (ибо, чем моложе, тем легче и с большей радостью воспринимаются наставления, да и к пению большая податливость имеется) вначале продемонстрируют наставникам великое рвение и усердие в занятиях музыкой и сверх того почти подлинную страсть, для того чтобы как можно внимательнее и с как можно большим прилежанием внимать обучающему их теории и пению. Ведь если кого природа не наделила любовью к пению или кто увлечен не тем, чем надлежит, от того неразумно желать многого. А вот тот, кто занят единственно одним – учебой, или кто в силу естественной склонности питает пристрастие к музыке, – тот, если его умело и разумно наставлять, станет, смею надеяться, превосходным музыкантом. Красиво ведь говорится в одной греческой пословице: «Музыку наставляет любовь». Отсюда, если мальчик ставит перед собой цель сделаться в первую очередь практиком, а не теоретиком, я не хотел бы, чтобы его сверх меры обременяли многочисленными инструкциями. Ведь кто ранее захочет уразуметь саму природу умозрительной музыки и при этом не обратится к пению, тот, по моему мнению, будет дольше продвигаться к намеченной и заветной цели.

Итак, пусть он приложит все усилия, чтобы без лишних хлопот, насколько это возможно, изучить музыкальную руку и звукоряд [4] и в нем соблюдать все мутации [5] в любой композиции, а затем познакомится с самими клависами [6] и, наконец, перейдет к упражнениям сольмизации хорала или григорианского напева и к исполнению музыкальных нот по своему порядку и согласно своим звукам.

К ним он присоединит понятие восьми ладов, вещь определенно необходимую и для того, чтобы избежать многочисленных изъянов в напеве, и для различения отношений гармонии и мелодии (ad concentuum rationem melodiam discernendam), и для суждения [о них]. Затем он приобщится к знакам [мензуры] [7] , их квантитаций и длительностям. После этого пусть изучит фигуры нот, лигатуры, точки и паузы. В последнюю очередь надлежит познакомиться с пролациями (большими и малыми), аугментацией и диминуцией, имперфекцией, альтерацией, синкопами и, в конце концов, с какими-либо тактами и некоторыми общепринятыми пропорциями.

Когда же он все это постигнет, пусть, наконец, начнет петь не только просто, но и с украшениями [8] ; петь искусно, приятно и с прикрасами, правильно интонировать и при этом слоги на нужное место и под нужными нотами помещать.

Но прежде всего певцу надлежит стремиться к тому, чтобы удовлетворить вкусы окружающих и пением дарить им отдохновение, себе же стяжать любовь и славу. Всегда должно ему полагаться и на собственный слух, поскольку уши легко подмечают, что сделано хорошо, а что плохо и являются наставниками истинного искусства пения. Ведь какое различие, скажи на милость, между собачьим лаем и теми, кто не слушает [себя] и не заботится о том, что и как он поет.

Надлежит избегать изъянов подобного рода, каковые, даже если в нас и пребывают, усердием и прилежанием исправляются. Ведь истошный крик и безумный рев или что-то неблагоразумное в голосе неопытных людей лишены прелести. Отчаянно причитая или наполняя душу рыданиями, деря горло или поднимая сильный шум, они отбивают у слушателей всякую охоту их слушать, да и самих себя лишают приятности. А ведь сладостное пение, в самом деле, достигает той цели, какую музыкант ставит перед собой и, разумеется, добивается, как только оно услаждает и радует [кого-либо]. Потому ведомый к искусству пения собственным убеждением избирает себе в качестве примера для подражания какого-либо выдающегося музыканта, чьи композицию, но особенно манеру изложения и [прочие] достоинства он воспроизводит и копирует.

Ведь музыка не стоит в стороне от прочих свободных искусств, потому как пользуется теми же, что риторика, да и остальные искусства, универсалиями, – такими как теория, практика и подражание.

Вот послушайте, как было со мной. Совсем еще ребенком меня отдали в услужение Жоскену, знатнейшему музыканту, с благословения которого (поскольку упомянутые нехитрые правила нашего ремесла я при случае не вычитал ни в одной из книг) я начал упражняться в пении и в процессе пения овладевать ими [(правилами)] (по ним сегодня обучают многим премудростям) и сочинять собственную пьесу и целую композицию по примеру самого [Жоскена]. Хотя я по доброй воле признаюсь, что ни в малейшей степени не сравним с таким человеком и той изысканности, какая изумляет и поражает в его мелодиях, не могу добиться. Однако я все же затратил много сил, чтобы перенять всевозможные достоинства его манеры, – как при пении, так и при сочинении (о контрапункте я умолчу) в своих собственных произведениях. По его примеру я написал свои произведения достаточно яркими и цветистыми. Должно приложить усилие и многое с терпением перенести или, как рассказано у поэта [9] о юноше, страждущем достичь желаемой цели, многое претерпевшем и вынесшем, в поте лица работавшем и бедствовавшем. И должно ему было отказаться от Венеры и Вакха, как к тому Пифия [10] призывает.

И кто-то же должен сделать, чтобы молодежь наша и трудности преодолевала и сильно не зазнавалась от ободряющих [результатов], а также не гневалась [понапрасну]. С другой стороны, пусть она делает это в меру разумения, а я же все, что мог постичь, уже достиг. Однако я вновь перехожу к самой сути. Как только то, о чем я выше упомянул, кто-то хорошо освоит, он сможет тщательно изучить контрапункт и композицию, в коих он упражнялся меньше и об основательности [изучения] которых уже ранее говорилось и извещалось и пр.

Об определении музыки

Музыка, согласно Жоскену, есть наука (ratio) правильно и красиво петь и сочинять. Ремесло это (ars) содержит правила и наставления, которые указывают мальчикам путь, как верно и с удовольствием петь по записанному напеву (praescriptam cantilenam) и как самим искусно сочинять одноголосную и многоголосную музыку (cantus Simphonias). И не следует держать за музыканта того, кто не отличается ни в том, ни в другом, или кто [вообще] не может похвастать особой расторопностью в чем-либо. Немного позже, в зависимости от их [(музыкантов)] типов, поскольку они должны быть обучены [всему] этому, мы при случае покажем, насколько широко практика этого искусства получила распространение, и приложим усилия, чтобы сильнее занять [внимание] мальчиков на примерах и практике пения, нежели посредством правил.

О типах музыкантов

Я надеюсь, что потружусь не напрасно, если заодно выскажу суждение о различных музыкантах. Ведь не все из них были равным образом выдающимися: каждый отличался в том, к чему питал склонность. Пишу об этом, вовсе не желая принизить их за что-либо, но для того, чтобы юноши научились от меня судить о тех музыкантах, которые жили до нас или живут в наши дни.

Я выделяю четыре типа музыкантов. Первый тип – те, кто первыми создали Музыку и кто в различных сплетениях голосов соблюдал некую Гармонию. И в числе первых [назовем] еврея Иувала [11] , который, как говорят, был сыном Ламеха. К нему впоследствии прибавились другие и к [его] находкам они также что-то [свое] привнесли. Это – Амфион [12] , Орфей, Боэций, Гвидо Аретинский, Окегем, Якоб Обрехт, Александр [13] и многие другие. Их сочинениями (scripta) мы сегодня располагаем. А были они только теоретиками [14] .

Второй тип – те, кто являются математиками, и нет никого, кто бы их не превозносил. Но они, однако, не постигли предназначения музыки. Ведь даже если они и понимают силу этого искусства, а также сочиняют, то не наделяют напевы приятностью и очарованием. И, что хуже, им хотелось бы как [можно] шире распространить созданное [ими] искусство и представить [его] ярче, а на самом деле они обедняют его и прячут в тени. Ведь они слишком глубоко погружаются в научные дебри и спекуляции, а также во всевозможные доводы и прочие сваленные в кучу вещи, привносят много сложностей и, слишком долго разглагольствуя, никогда не приходят к истинному пониманию пения. Из их числа И. Гейслин, И. Тинкторис, Франкино [15] , Дюфаи, Бюнуа, Беншуа, Карон и многочисленные другие [16] .

В третьем роде находятся самые выдающиеся музыканты, как бы цари остальных. Они не только поглощены ученым искусством, но также великолепно и искусно сочетают теорию с практикой. Они разумеют достоинства напевов и всю силу композиций, истинно знают, как украшать мелодии и как отображать в них всяческие душевные волнения. Они видят, что в музыке [17] самое главное и самое изящное, и перед ними все преклоняются и только их мелодии достойны восхищения. Среди них наиболее выдающимся был Жоскен Депре. Ему я отдаю должное и ценю превыше всех. В этом роде есть также опытнейшие музыканты и наиболее умудреные симфонисты [18] , [такие как] Пьер де ла Рю, Брумель, Хенрик Изак, Людвиг Зенфль, Адриан Вилларт, Лебрун, Консилий, Моралес, Лафаж [19] , Леритье [20] , Николас Гомбер, Крекийон, Скампион [21] , а также Жаке, Пипелар, Николас Пайен, Куртуа, Майстер Жан, Люпий, Люп, Клеменс-не-Папа, Петр Массен, Якоб Бус и бесчисленные многие, кого я ради краткости опускаю [22] .

Четвертый тип – [музыканты] поэтического толка, которые вскормлены идеями третьего рода музыкантов. Они изучают правила искусства и сами хорошо сочиняют, импровизируют свой контрапункт на какой-либо хоральный напев и все предписания и весь смысл пения постигают, чтобы приятно и со вкусом петь ради услады и увеселения людей. Они значительно превосходят других прелестью голоса и, вместе с тем, понимают возможности этого искусства и, на удивление, пользуются большей благосклонностью [людей], нежели все остальные [музыканты]. Таковы главным образом бельгийцы, пикардийцы и галлы [23] , для которых, пожалуй, естественным было перехватить инициативу у остальных [музыкантов] и по этой причине они единственные, кого прославляют в святилищах Папы, [при дворах] цезаря, повелителя Галлии и некоторых [других] государей [24] . Итак, юношей должно наставить, чтобы они насколько возможно старались им в пении подражать и [на них] походить. Пусть также некоторые, не столь склонные к пению по природе [юноши], имеют в виду, что любая природа не [столь] плоха и безнадежна, чтобы ее невозможно было исправить усердием и прилежанием. Из этого, полагаю, ясно, какая музыка будет [считаться] наилучшей – бесспорно, та, которая приятна ушам людей и которая основывается более на практике, нежели на теории. Для постижения ее [(музыки)] я в этом небольшом труде в меру своих сил открою перед молодыми людьми дорогу с тем, чтобы они ее изведали, а также [всё] наглядно преподам.