Еп. Арсений Денисов
Денисов Л.А. Православные монастыри Российской империи. М., 1908. Опись А, №1211.
Денисов, Арсений. Первые дни Февральской и Октябрьской революций 1917 года в Московском Кремле. 1932.
См. историки Церкви.
Александр Стрижев
Духовный писатель и мемуарист
Ист.: журнал "Москва", 2003 г.http://www.moskvam.ru/2003/07/strigev.htm
Видный церковный историк и духовный писатель Леонид Иванович Денисов (1866–1942) оставил обширное литературное наследство. Это многие десятки книг и брошюр, посвященные житиям подвижников благочестия — российским и вселенским, — а также вопросам нравственного воспитания детей и распространения грамотности в народе. И как бы ни были полезны эти книжки, не они сохранили его имя до наших дней. Леонид Денисов памятен прежде всего капитальными своими трудами. Он составитель замечательных книг: «Житие преподобного и богоносного отца нашего Серафима, саровского чудотворца (М., 1908; репринт — М., 1997) и самого авторитетного историко-церковного справочника «Православные монастыри Российской империи» (М., 1908). Наряду с этими трудами значительный интерес до наших дней сохраняют и его работы по церковной археологии и древней иконографии. В число иконографических работ Денисова, в частности, входят: «История Нерукотворного образа Спасителя» (М., 1901), «Каким требованиям должна удовлетворять православная икона?» (М., 1901), «О памятниках древней иконописи в Бирлюковской пустыни» (М., 1901), «Чудотворный образ Всемилостивого Спаса в часовне у Московского моста в Москве». В журнале «Вера и церковь» (1903, т. 1) Л. И. Денисовым опубликован реферат об иконографии старца Серафима Саровского, прочитанный исследователем на заседании Церковно-археологического отдела при Обществе духовного просвещения, действительным членом которого он состоял.
О самом Леониде Ивановиче Денисове биографические сведения весьма скудны. Известно только, что он был воспитанником Московского университета, знал хорошо Москву в ее старине, много писал о своем городе в стихах и прозе. Был он, что называется, на виду у читающей публики. Владея многими европейскими языками, писатель неустанно пополнял свои церковно-исторические знания чтением в оригинале творений святых отцов и книг видных медиевистов. Овдовев, Леонид Иванович решил принять монашеский постриг, который состоялся в октябре 1908 года. В газете «Петербургский листок» от 2 ноября того же года сообщалось: «На днях в храме Двунадесяти Апостолов, что при Синодальной библиотеке в Кремле, за всенощным бдением было совершено пострижение в монашество известного духовного писателя, действительного члена Общества любителей духовного просвещения Леонида Ивановича Денисова. Он около 20 лет состоит сотрудником “Церковных ведомостей”, где поместил массу статей по религиозным вопросам и церковной археологии... Пострижение совершил отец архимандрит Гавриил. Новопостриженному наречено имя Арсений, и он на днях будет рукоположен в иеромонахи. Постриженник назначен на должность помощника Синодального ризничьего».
В мае 1914 года иеромонах Арсений (Денисов) возведен в сан архимандрита и с той поры состоит ризничим собора Двенадцати апостолов. Патриаршая ризница Московского Кремля в ту пору, по существу, являлась Синодальным историческим музеем — так велико было ее собрание церковно-археологических сокровищ, письменных источников и старопечатных изданий.
Февральскую революцию архимандрит Арсений приветствовал восторженными стихами: «Вейтесь, красные знамена! Громче бейте в барабан!» И в рифму к этому: «Ненавистный пал тиран!» Всё с восклицаниями, всё восторженно. Но как духовный писатель, в прошлом тесно связанный с Церковью, он, конечно, сознавал, что кошмар пьянящей свободы поколеблет не только государственные, но и церковные основания: «Кошмар принял затяжную форму». Вскоре синодальный ризничий стал свидетелем катастрофических разрушений русских святынь.
Октябрьские революционные события в Москве нанесли огромный ущерб кремлевским святыням. Обстрел Московского Кремля большевиками велся с особой жестокостью три дня и четыре ночи, с 27 октября по 3 ноября 1917 года старого стиля, и разрушения соборов и дворцов достигли тогда невиданных размеров. По свидетельству епископа Нестора Камчатского, Патриаршая ризница, в частности палата № 4, пробитая снарядом, была превращена в груды кирпичных обломков и битого стекла, среди которых «несколько витрин и шкафов с драгоценными старинными покровами, украшенными золотыми дробницами и камнями, пробиты и попорчены безвозвратно. От осколков снарядов пострадало Евангелие XII века (1115 г.) великого князя Новгородского Мстислава Владимировича. С верхней сребро-позлащенной покрышки сбита часть финифтяной эмали, чрезвычайно ценной по своей старинной работе. Различные предметы драгоценных украшений патриархов, митры, поручи, а также церковная старинная утварь, сосуды, кресты и прочее — все это выброшено из разбитых витрин на пол и вбито в щебень и мусор.
Вторым снарядом в палате № 6 разрушены витрины с патриаршими облачениями. Разбита церковно-историческая русская сокровищница, составлявшая самый лучший памятник минувшей патриархальной жизни Великой Святой Руси» (см.: Еп. Нестор Камчатский. Расстрел Московского Кремля. М., 1917. Раздел «Патриаршая ризница»).
Преосвященный Нестор оставил потрясающие свидетельства варварского разрушения собора Двенадцати апостолов. После массированного обстрела беззащитного Кремля на рассвете 3 ноября — сопротивление юнкеров тогда уже было сломлено — собор предстал с большими проломами в стенах, восточная же часть здания и вовсе «производила впечатление живой развалины». Одних орудийных прострелов насчитывалось шестнадцать, да множество осколочных и ружейных повреждений. Один из снарядов разорвался, уничтожив или искорежив почти все церковное убранство и драгоценную утварь, накопленную здесь за века. Поруганию подверглось святое Распятие, изъязвленное осколками и залитое маслом из разбитых лампад. Красные маслянистые пятна кровавыми подтеками помечали израненное изображение Спасителя. Верующие люди при виде такого измывательства извергов над святыней падали ниц к подножию Распятия, целовали его, обливаясь слезами.
Все это мог видеть архимандрит Арсений (Денисов), ведь во все дни обстрела Кремля он находился там. В своей записке по поводу этих трагических событий, написанной в октябре 1932 года, он подробно излагает свои чувства и свои наблюдения той давно прошедшей поры. Записка создавалась по просьбе В.Д. Бонч-Бруевича, собиравшего свидетельства очевидцев взятия Кремля красными войсками. Сборник такого рода свидетельств в свет не вышел и рукописи, попавшие в руки составителя, затем отложились в его архиве (см. личный фонд В.Д. Бонч-Бруевича в Отделе рукописей РГБ. Ф. 369. К. 383. Д. 16. Л. 1–16). Записка архимандрита Арсения создавалась в чрезвычайно тяжелое время: ему, как известному «бывшему» духовному писателю, постоянно приходилось доказывать свою лояльность соввласти, и это не могло не отразиться на самом строе воспоминаний и на выборе акцентов, когда дело касалось его гражданской позиции. Но правы были и те, кто тогда же, по горячим следам зловещих событий, обвинил Денисова в малодушии и трусости. Священный собор Православной Российской церкви, проходивший в те дни в Москве, напрасно предпринимал попытки заслушать на своих заседаниях архимандрита Арсения о том, что произошло с Патриаршим музеем в результате обстрела Кремля, — синодальный ризничий предпочел упорно скрываться и ни на какие разыскания не откликнулся. Такое пренебрежение к обязанностям можно объяснить лишь в свете исповедальных признаний самого Денисова, когда он, не скрывая церковного служения, похваляется критицизмом по отношению к священноначалию и богопоставленной власти. Оставим все это на его совести. Для нас несомненную ценность в записке архимандрита представляют пусть даже небольшие крупицы собственных свидетельств очевидца расстрела кремлевских святынь, они помогут восстановить подлинную картину утрат и даже гибели бесценных музейных сокровищ.
В числе немногих музейных служащих Кремля Л.И. Денисов приветствовал большевистский переворот: «Не жаль ничего, что на свете ни есть дорогого!» И сразу же постарался включиться в работу при новом строе. С 23 декабря 1917 года он стал членом Комиссии по охране памятников искусства и старины, которая пока еще имела временный характер и до мая следующего года подчинялась Наркомату государственных имуществ. Возглавлял Комиссию архитектор П.П. Малиновский (1869–1943), впоследствии гражданский комиссар Кремля; из более чем ста членов комиссии от духовенства было всего два представителя, один из них — архимандрит Арсений (Денисов).
Состоял он секретарем музейного отдела комиссии, занимался приемом и охраной дворцового имущества и реставрацией Патриаршей ризницы. Комиссия по охране памятников искусства и старины при Моссовете действовала с ноября 1917 по сентябрь 1918 года, затем была передана Наркомпросу с подчинением полномочному комиссару Кремля Г.С. Ятманову. Работа Л.И. Денисова в комиссии продолжалась с 23 декабря 1917 до июня 1920 года.
Затем писатель переживал бедственный период положения: нет работы, иссякли средства к существованию, облачения давно сменил на гражданский костюм, пришедший в полную негодность. Жил в районе Зубовской площади, в так называемом поповском доме, где ютились и бедствовали такие же гонимые «бывшие», как и он. Руку помощи Денисову протянул архиепископ Трифон, в миру князь Борис Николаевич Туркестанов (1861–1934), давний его знакомый и литературный сподвижник. Преосвященный Трифон исхлопотал у патриарха Тихона прощение проступка Л.И. Денисова, скрывавшегося в безвестности, когда необходимо было его выслушать церковноначалию о подробностях погрома ризницы, очевидцем чего он был. Начинался новый этап богослужебной деятельности архимандрита Арсения. Из-за огромных потерь в епископате Русской Православной Церкви, понесенных в ходе репрессий властей, из-за разрушительного напора обновленчества раскаявшемуся архимандриту вскоре предстояло стать епископом Марийским, викарием Нижегородской епархии (хиротония состоялась 19 сентября 1927 года). Через год его перевели в Тульскую епархию (епископ Ефремовский), а после закрытия храма в Ефремове Арсений (Денисов) с марта 1931 года уже входит в должность викария Московской епархии, с местом службы в Кашире. То было последним местом его служения: с декабря из-за погрома храма в Кашире ушел за штат. Снова начались скитания и поиски заработка. Публикуемая записка о революционных событиях в Кремле как раз и написана в такую лихую пору его жизни.
Надо сказать, что, находясь за штатом, Л.И. Денисов еще больше сдружился с владыкой Трифоном, ушедшим к тому времени в уединение. По воспоминаниям духовных детей архиепископа (впоследствии митрополита) Трифона, «этот слабый и робкий человек (имеется в виду Л.И. Денисов) жил, как бы держась за владыку». Его помощь не раз буквально спасала писателя от голода. Но долго быть на иждивении ему не хотелось. В одном из писем духовному чаду митрополит Трифон упоминает: «Еп. Арсений, как тебе, кажется, известно, переоделся в светское платье, не служит, занимается литературными трудами и меня не посещает. Вероятно, стесняется своего костюма». После кончины митрополита Трифона, 14 июня 1934 года, Л.И. Денисов переселился в деревню, снимая угол у хозяйки. Скончался во время войны, с голоду. Других сведений о последнем периоде жизни писателя разыскать не удалось.
Ныне литературные труды этого выдающегося духовного писателя, частично изданные и частично освоенные, заставляют задуматься и о жизненном пути Л.И. Денисова, пройденном в тяжелейшие годы испытаний для Отечества.
*
Архимандрит Арсений (Денисов)
Первые дни Февральской и Октябрьской революций 1917 года в Московском Кремле
I
Я десять лет прожил в Кремле. Впечатления первых дней Февральской и Октябрьской революций 1917 года твердо сохранились в моей памяти, и теперь, когда через пятнадцать лет они воскресают в письменном виде, я надеюсь, они не утратили колорита непосредственных живых переживаний индивидуального характера, которыми они отличались тогда.
Я жил в одиночестве не только физическом, но и моральном. Мои кремлевские знакомства ограничивались служебными отношениями и случайными встречами с людьми, обитающими в стенах Кремля, безо всякого желания вступать с ними в интимную связь. Меня прельщала роль постороннего наблюдателя человеческого муравейника. Для этого у меня было подходящее место: подобно библейскому аисту, «особящемуся на зде», я жил высоко, на третьем этаже, с окнами, выходящими на Сенатскую площадь и Чудов монастырь. Производя оттуда свои наблюдения, пополняя их личными сношениями и внутренними переживаниями, свойственными каждому человеку, я нередко переносил на бумагу отлившиеся в форму настроения в виде стихов, которые всегда являлись моей интимной летописью. В этой моей литературе я признаю одно достоинство: в ней нет фальши. Это — мгновенные фотографические снимки, которыми зафиксированы волновавшие меня в свое время мысли и канувшие на дно души впечатления. Поэтому на следующих страницах я буду вставлять кое-где мои тогдашние стихотворения.
II
Для ориентировки читателей последующего изложения я должен начертить план моего местопребывания и дать к нему некоторые пояснения.
Церковь Двенадцати апостолов имеет четыре этажа. В первом помещалась кухня и трапезная для монахов и две кельи. Во втором — церковь Двенадцати апостолов и две кельи. В третьем — церковь апостола Филиппа и одна келья (настоятеля церкви, архимандрита, синодального ризничего). В четвертом — одна келья (помощника ризничего). Одно крыльцо выходило к Успенскому собору, а другое — на двор дома Синодальной конторы. Против него были расположены каменные службы (сараи, погреба).
Мироварная палата занимала второй этаж. В первом помещении помещались службы (палатки) Успенского собора, а в подвале — камеры парового отопления того же собора.
Во втором этаже дома Синодальной конторы находилась синодальная библиотека (заведующим ею в то время был Н.П. Попов), впоследствии, уже после Октябрьской революции, перенесенная в Исторический музей. Вправо от нее была зала присутствия Московской синодальной конторы, а далее направо — канцелярия. В первом этаже, налево была квартира тогдашнего прокурора Московской синодальной конторы Д.П. Андреева, а направо — Н.П. Попова. В подвальном этаже, справа, были кухни и помещение для сторожей, а слева — квартира канцелярского чиновника конторы Василия Васильевича (фамилию позабыл).
Окна моего помещения на третьем этаже здания церкви Двенадцати апостолов выходили на двор Синодальной конторы и Сенатскую площадь. Прямо против последних тянулись здания Чудова монастыря. Обширное сравнительно поле для наблюдений: в обыкновенное время — наплыва богомольцев (особенно в пасхальные дни), крестных ходов и военных парадов, а в революционные дни — стечения народа на митинги у царь-пушки и у памятника Александру III, и военных постов юнкеров с пушками и пулеметами.
III
Самодержавие пало 27 февраля (ст. ст.) 1917 года. Телеграмма об этом событии была получена в Москве ночью на 28-е. Стало известным отречение Николая II за себя и за своего сына-наследника Алексея от престола. Выдвинут был кандидатом на трон конституционного монарха, при условии избрания его Учредительным собранием, брат царя, великий князь Михаил Александрович (женатый морганатическим браком на Шереметевской, получившей титул графини Брасовой — от названия поместья в Орловской губернии). В кремлевских церквах, соборах и монастырях за богослужением в первые дни после этого события продолжало возноситься в надлежащих случаях по принятому порядку имя Николая II. Так было с неделю. 5 марта 1917 года Михаил Александрович отказался от кандидатуры, представив выбор формы государственного правления России на волю Учредительного собрания. Получилась необъявленная официально республика. Кадеты очень гордились «бескровной» революцией. Вскоре установилось Временное правительство, во главе коего был поставлен председатель Совета Министров князь Георгий Львов.
Пронеслось ощутительное веяние свободы. Многие (хотя далеко не все) действительно вздохнули легко. Звуки слова «республика» действовали опьяняюще на людей, измученных в мысли и на деле самодержавным режимом, гнет которого длился целые столетия.
В памяти воскресали знакомые со школьной скамьи славные, легендарные времена Новгородского народоправства и еще более отдаленного Киевского веча. Моральный подъем был сильный, несмотря на отражавшиеся на обществе и народе тяготы войны и соединенного с ними денежного, промышленного и продовольственного кризиса. Встречные радостно приветствовали друг друга, охотно раскупали бронзовые медальки с изображением «Свободной России», украшали себя красными бантами. На улицах трехцветные имперские флаги сменились красными, в войсках появились красные знамена. Я писал тогда:
Вейтесь, красные знамена! Громче бейте в барабан! Слава русскому народу За добытую свободу: Ненавистный пал тиран! Вейтесь, красные знамена! Песня радости, звучи! Песня воли, громче лейся! На себя, народ, надейся: Пали наши палачи!
16.03.1917
Неприятное впечатление произвела на меня выходка кадетского «Раннего утра», издававшегося в Москве: в одной мартовской статье развязно, с вертопрашеским апломбом возглашалось, будто бы с февральским переворотом для всех наступила пасха (то есть радость), а для монахов — великий пост. Здесь, конечно, намекалось на предстоящее отделение церкви от государства, то есть лишение представителей церкви их прежних прерогатив и всяких касательств к казенному пирогу.
С другой стороны, левое республиканское крыло кадетов кивало на традиционный уклон православного духовенства к монархизму. Но во всяком случае статья была неуместна и «кричала» резким диссонансом среди печатного и устного хора восторженного ликования.
Во время монархии отношения между церковью и государством были так тесно переплетены между собой, что иной раз трудно было разобрать, где кончается государство и начинается церковь, ибо последняя была в действительности государственным ведомством. Пользуясь наружной помпой в ритуальной области, она в административной сфере своих действий находилась всецело под неослабным контролем и строгой опекой государства в лице обер-прокурора «святейшего» Синода. С отделением церкви от государства мыслилась ее внутренняя свобода, но сопряженная с несомненным умалением прерогатив и потерей всяческой надежды на государственное казначейство. Такое положение, наверное, кое-кому из церковных «главков» не улыбалось. Близости этого момента предвидеть было нельзя: знаменитая «улита» доехала до него быстро, в конце января 1918 года, — но это уже вопреки и русской сказке, и русскому обычаю! Намек был преждевременен.
Что касается приверженности духовенства (черного и белого) к монархизму, то: 1) она несомненна (в массе, кроме отдельных исключений); 2)исторически для него убедительно обоснована далекими от нашей эпохи давнишними традиционными отношениями духовенства еще к северно-русским князьям, а преемственно и к московским царям, начиная с XIV века; 3) подкреплена со стороны царского правительства наглядно: кнутом и кошельком.
Но, указывая на массу, я, по совести, не могу считать исключения единицами. Эти вышесказанные мною исключения тоже составляют если не массу, то группы, потому что в них, в этих исключениях, замечается неоднородность. Оговариваюсь, что мои замечания относятся к наблюдавшимся мною явлениям в период 1905–1917 годов.
Итак, к первой группе принадлежали лица, считавшие себя и бывшие действительно (в известной мере) аполитичными. Их отношения к государственной власти исчерпывались должностными отчетами и поминовением царских имен за богослужением. В остальном они были равнодушны к форме правления и по мере сил и способностей, искренно и убежденно, согласно со своей верой, делали свое «духовное» дело. Они были истинными, по их мнению, пастырями душ.
Вторую группу составляли лица «осуетившиеся», ремесленники духовного звания, простые требоисправители, отупевшие от «пьянственного жития», думавшие только о том, чтобы вкусно поесть и попить и, пользуясь народной темнотой, побольше набить свой карман. Этим тоже мало было дела до того или другого режима, лишь бы жилось сытно и вдоволь.
В число третьей группы входили беспринципные и безверные карьеристы, готовые из-за земных выгод и угоды своему честолюбию подслужиться любым господам.
Первые — люди идеи, вторые — рутины, третьи — отъявленные циники. В общем, состав групп не авантажен, но отношение всех их к монархии если не остро отрицательное, то глубоко индифферентное. Показались и лица с чисто республиканским уклоном, но редко и в небольшом количестве. Я таких знал.
Монархизм духовенства проявился ярко несколько позже, в пору гражданской войны. На это нельзя закрывать глаза. Но в первые дни февральской революции подобное явление было незаметно; во всяком случае, оно не высовывалось на вид. Молодые монахи и либеральные «батюшки» неизвестно чему бессознательно радовались и ходили гоголем, точно их рублем одарили. Пожилые монастырские «старцы» и маститые отцы протоиереи, поседевшие в консисторских интригах, вели себя уклончиво, сумрачно отмалчивались. Мелкая духовная челядь «дерзала»: пела под пьяную руку революционные песни, ходила на митинги, даже «выступала» на них перед жадно глазевшим на новинку столичным сбродом.
А в церквах по-прежнему, по заведенной рутине, молились «о благочестивейшем, самодержавнейшем». Впрочем, здесь низкая братия была не виновата: она обращалась за разъяснениями и указаниями к церковным властям, но те как-то мялись и отнекивались либо отвечали: «Делайте как хотите». Они ссылались при этом, что нет еще «указа» из Святейшего Синода. Рутина царила вовсю, инициативе не было места.
«Указа» дождались лишь тогда, когда установилось Временное правительство. Стали молиться за «благоверное» Временное правительство, причем переборщили: начали на молебнах провозглашать ему «многая лета».
Недолго длилась кадетская интермедия. Князь Львов — в отставке. На его месте военный министр А.Ф. Керенский. Правительство коалиционное. Поражения на войне. Дезертиры. Беженцы. Аграрные волнения, пожары, грабежи, убийства. Вскакивание цен, дефицитные товары, денежный кризис, полнейший внутренний развал. И при этом из Петрограда несутся истерические крики: «До победного конца!»
Государственное совещание в Большом театре в Москве. Открытие Поместного собора Русской церкви в Успенском соборе в Кремле). Керенский появляется тут и там. В одном месте кричит, в другом — молчит. Душная атмосфера никчемной, суетливой безалаберщины. Вырисовывается фигура Ленина. Чувствуется приближение какого-то решительного поворота событий. Весь этот кошмар должен как-то распылиться, рассеяться, разрушиться, как леса строящегося дома. Сижу в Кремле и пишу:
Я ищу святых волнений, Я иду к седым скалам, На распутье вдохновений, К недоступным берегам, Где обманы позабыты, Нет помина о судьбе, Где возможности открыты Достиженью и борьбе.
21.08.1917
IV
Наступает октябрь. Кошмар принял затяжную форму. Развал усилился донельзя. Россия трещит по швам. Автономия Польши. Самостийность Украины. Новоявленные краткосрочные республики в Сибири, Поволжье, на Черном море. Немцы в России. Отчаянная борьба партий. Полная компрометация Временного правительства; его авторитет никем уже не признается.
Все сказаны слова и брошены в народ Все лозунги, формулы и воззванья... Когда же настанет дел черед? Когда же, прервавши плен сознанья, Мы на стезю спасения встанем, От бездны гибели отпрянем И смело двинемся вперед На труд, на подвиг, на страданья, Храня на сердце упованья, Что Родину в грядущем ждет Свободы свет, и счастья право, И долгий мир, и блеск, и слава?
23.10.1917
В Петрограде 25 октября победа большевиков. В Москве насторожились. Симпатии руководящих кругов не на стороне большевиков. Эсеры действуют рука в руку с кадетами. Готовятся к отпору. Формируются отряды офицеров и юнкеров. Штаб на Знаменке, в Александровском военном училище. Надвигаются кровавые события. Кремль занят юнкерами. Выставлены пушки и пулеметы. Ворота закрыты. Впускают и выпускают по пропускам из комендатуры (в караулке под Грановитой палатой).
28 октября начинается осада Кремля. Я пишу на ремингтоне:
Во дни надежд и бурных ликований Свою судьбу весной я предрекал: Не жди, чтобы свободу без страданий, Без крови наш народ завоевал. Не год, не два — еще минуют годы; Тогда, борьбой жестокой закален, На торжество всемирное свободы Ты сложишь гимн, как древний Симеон.
28.10.1917
Пули летают и жужжат, как пчелы. Стекла пронизаны их уколами. Снаряды громыхают, разбивают камни, раскалывают их на куски, дырявят крыши. Здания сотрясаются и дрожат. Ночью видны из разных мест Москвы зарева. Молнии выстрелов бороздят ночное небо и ослепительно сверкают.
В здание церкви Двенадцати апостолов за все время осады попало 14 снарядов. Попорчено центральное отопление, пробита в нескольких местах крыша. Изрешечены пулями окна. Богослужение прекращено.
Население Синодального двора и соседи собираются и укрываются в двух подвалах: в камере отопления Успенского собора под Мироварной палатой и в квартире синодального чиновника — мужчины, женщины, дети. Здесь они все живут, едят, пьют, спят.
31 октября. Четвертый день осады. Я сейчас один на третьем этаже. Ночью я не зажигал лампы. Днем сажусь за стол у окна, пронизанного пулями, пишу на ремингтоне стихи. Пуля звенит, пробивает дырку в стекле, мчится над лампой, ударяет в стекло фотографии на противоположной стене и безвредно сваливается на пол. Я пишу:
Ненавидя зло и мщенье, Презирая боль и страх, На четвертый день осады Я под громы канонады Не забочусь о спасенье; В вольных грезах, в светлых снах, Весь под чарой вдохновенья, Я ищу себе забвенья С духом бодрым, с мыслью смелой И с душой неонемелой, И народа возрожденье Я пою в своих стихах.
31.10.1917
Стучатся в дверь, пойду открою. Это уже в который раз приходят ко мне люди, убеждая спрятаться в подвале. Все еще не хотел. Но правда становится жутковато, особенно по ночам. Пойду отопру. Ну так и есть. На этот раз у них решительные намерения: хотят меня увести силком. Я подсмеиваюсь, а затем говорю: «Будьте благоразумны, я уже решил уйти. Дайте мне только переодеться на всякий случай понаряднее».
Сменяю свой домашний костюм, надеваю зимнюю верхнюю одежду, запираю за собой американский замок и — ухожу. Время около трех по- полудни. Пока затишье. Снарядов давно не слышно. К пулям уже привыкли и на них не обращают никакого внимания.
Пробежали двором — и в подвале. Со мной сторож Синодальной конторы и мальчик — сын прокурора Андреева. Сходим с лестницы, прислушиваемся, открываем дверь. Ни звука.
Только вышли за дверь — бухает откуда-то 12-дюймовый снаряд, дышащий пламенем и смрадом, задевает край церковного здания во время полета, пробивает дверь каменного сарая напротив, взрывается, все там буравит и крошит и... успокаивается. Об этом я узнал после.
А пока я лежал контуженый, оглушенный, заваленный грудой мусора, извести, кирпичей из затронутого снарядом края церкви. Так прошло с полчаса.
Наконец мальчик, слышу, шевелится и спрашивает меня, жив ли я. Отвечаю утвердительно и в свою очередь спрашиваю, не ранен ли он. Затем мы встаем: он — легко и проворно, я — помедленнее, ибо на меня больше навалилось всякого мусора. Идем обратно в предупредительно раскрытую дверь, и я долго отдыхаю на скамье в кухне.
Теперь все опять тихо. Должно быть, уже часа четыре. Мы поспешно проходим наискось двором и нисходим в преисподнюю подвала. Теснота, говор, шум, детский плач, табачный дым, душный воздух. Здесь скучено много народа; сидят и спят как попало. Питаются неведомо чем: у кого были последнее время какие запасы, с тем и остались, купить нельзя, а из Кремля не выйдешь. Заходят изредка юнкера. Они тоже что-то плохо питаются, больше пробавляются папиросами. Их угощают чаем, расспрашивают, как идут дела. Дела, оказывается, не блестящие, и юнкера приуныли. В утешение себе или в назидание другим рассказывают злую побасенку про московских толстосумов: будто, испуганные выстрелами, они вступили в какие-то переговоры с командирами артиллерийских парков (не то в Лефортове, не то на Ходынке), и те пообещали им прекратить канонаду за полмиллиона золотом, но банкиры отказались.
Выстрелы днем и ночью, но с передышкой. Захожу иногда посмотреть, что делается у котлов. Там откуда-то уйма народа. Кажется, человек восемьдесят. Тесно, грязно, зловонно. Настроение нудное, минорное. Сочувствия к юнкерам (политического характера) никакого. Пока по силе обстоятельств — в их власти. Покорно ждут, когда от нее избавятся. Да и вообще, пассивность и инерция заметны повсюду. Никакого боевого возбуждения нет, пожалуй, и в самих юнкерах.
3 ноября 1917 года. Кремль сдался. Осада снята. Входят большевики. Небольшой отряд (человек десять–двенадцать) с командиром входят на Синодальный двор, спрашивают заведующих учреждениями, расположенными в Кремле, и осматривают довольно бегло все помещения. Вызвали и меня. Я все отпер, всюду водил их и показал им все, рассказав назначение помещений.
Эту ночь я ночевал в подвале. Писал:
Город спит, подавленный борьбою...
Одинокий выстрел прозвучал.
Заплатил ли кто-то головою
За блиставший в сердце идеал?
Иль, гнетущей истомлен тоскою,
Сам себя кто с жизнью развенчал?
3.11.1917
В моем помещении жить нельзя. По комнатам гуляет холодный ветер, врывающийся в продырявленные окна. Центральное отопление испорчено и не действует. Днем бываю дома, а к вечеру ухожу к знакомым в Москву.
Вскоре можно стало приступить к ремонту. Идет медленно. Затруднительно получать деньги из банков для уплаты за материалы и работу. Наконец ремонт закончился в начале декабря.
4 декабря 1917 года я впервые ночевал уже в своем помещении. По этому случаю разродился опять стихами:
Невольный изгнанник, вернулся я в келью родную.
В одинокую келью свою...
В ней с радостным чувством, давно незнакомым, ночую.
Вновь сладко мечтаю я и ни о чем не тоскую.
И ее беспредельно люблю.
Ее не зову я, как прежде, угрюмой темницей
И могилой своей не зову.
С тех пор, как безумия ужас мелькнул над столицей
И красные стены неслись над Кремлем вереницей,
Создавая кошмар наяву.
Ни тени сомненья, ни звука унынья былого,
Ни печали о жертвах борьбы...
Для счастья в грядущем, для счастья народа родного
Не жаль ничего, что на свете ни есть дорогого!
Что его нам дороже судьбы?
4.12.1917
Комиссар Кремля П.П. Малиновский еще в декабре пригласил на совещание всех лиц, заведующих отдельными учреждениями, находящихся в Кремле, для образования комиссии по управлению Кремлем. Меня тогда в Кремле не было, и я попал лишь на второе заседание, состоявшееся 6декабря. Народу было много. В последующие дни число членов сильно поубавилось: начался саботаж. Я остался в числе немногих, нас всех было человек десять. С 23 декабря 1917 года я стал членом комиссии по охране памятников искусства и старины при Московском Совете (где и пробыл до июня 1920 года).
Закончу четверостишьем, написанным мною 10 декабря (ст. ст.) 1917 года:
В седой мантии башен,
Белым снегом украшен,
Великан-монолит —
Кремль недвижно стоит.
В июне 1918 года я переселился из Кремля в Москву, в город.
27.10.32 г.
Арсений (Денисов Леонид), епископ Каширский, викарий Московской епархии.
Окончил Московский университет.
В сане иеромонаха был помощником Синодального ризничего.
С мая 1914 г. - Синодальный ризничий и архимандрит.
19 сентября 1927 г. хиротонисан во епископа Марийского, викария Нижегородской епархии.
С 1928 по 1929 г. - епископ Ефремовский, викарий Тульской епархии.
С марта 1931 г. - епископ Каширский, викарий Московской епархии.
С декабря 1931 г. епархией не управлял.
Год и место смерти неизвестны.
Знал много иностранных языков.
Патриарх Сергий звал его "Мировар".
Известный духовный писатель.
Труды:
"Как проводит душа первые сорок дней по исходе из тела?". Учение Православной Церкви о мытарствах. Москва, 1908.
"Крестные страдания Спасителя и плач Пресвятой Богородицы у креста" Москва, 1912.
"Молитва Господня "Отче наш" на церковно-славянском и русском языках с объяснением". Москва, 1900.
"Молитвенные воздыхания к Богу от лица страждущих с исповеданием о грехах". Москва, 1906.
"На каждый день изречения из Священного Писания в порядке церковных Евангельских чтений годичного круга". Москва, 1902.
"Небесные друзья трезвости". Москва, 1915.
"Неизбежный путь жизни христианина". Из творений св. отцов. Москва, 1915.
Жизнь и страдания, и чудеса св. вел. муч. Пантелеймона, безмездного врача. Москва, 1909.
"Не призывайте всуе имени Божия". Из творений свв. отцов Церкви. Поучение о клятве и божбе. Москва, 1912.
"О памятных древней русской иконописи и Бирлюковской пустыни". (Реферат). Москва, 1901.
"О пользе и необходимости причащения Св. Таин Христовых". Москва, 1905.
"О христианской кончине". Москва, 1904.
"О Христе, Небесной Жемчужине". Семь песнопений Св. Ефрема Сирина. Москва.
"Памятная книжка православного христианина". Москва, 1902.
"Памятуйте, братия, о смертном часе, вечные муки грешников и блаженство праведников". Москва, 1902.
"Покайтесь! О значении покаяния для христианина". Москва, 1904.
"Покаяние воздыхания христианина пред исходом души из тела". Москва, 1897.
"Православные монастыри Российской Империи". Полный список всех 1105 ныне существующих в 75 губерниях и областях России (и в иностранных государствах) мужских и женских монастырей, архиерейских домов и женских общин. Москва, 1908.
"Призови Меня в день скорби. Я избавлю тебя!". Благочестивые мысли об утешении верой. Москва, 1905.
"Путь ко спасению". Общедоступные христианские беседы о приготовлении к жизни вечной. Москва, 1911.
"Райский цветок". Повесть из эпохи второго века христианства. Москва, 1912.
"Святые заступники и молитвенники наши пред Богом о здравии душевном и телесном и о благах небесных и земных". 52 кратких очерка житий святых, с приложением благочестивых размышлений и обращений к святым, с мольбой об избавлении от скорби и болезней душевных и телесных. По руководству Пролога, Четьи-Миней, творений свв. отцов Церкви и других агиографических источников и пособий. Москва, 1898.
Жизнь Св. Великомуч. Варвары. Москва, 1910.
"Сказание о заступлении Пресвятой Богородицы за обиженную мужем жену". Москва, 1911.
"Слово мирянина к мирянам в опровержение ложного сказания, известного под именем: "Сон Богородицы". Москва, 1912.
"Сыны Света". "Сборник церковно-исторических повестей из эпохи I-XI веков": 1. Жертва Богу Живому. 2. В страну живых. 3. Утренняя звезда. 4. Под знаменем креста. 5. Фиалка. 6. Феникс Пустыни. 7. В чем счастье. 8. Тень ангела. 9. Луч Эдема. 10. Инок-белоризец. Москва, 1898.
"Ад и Рай". "Свято-отеческое учение о вечных муках ада и о вечном блаженстве Рая". Москва, 1914.
"Благоговейные мысли на каждый день года". Москва, 1902.
"Блаженны милостивые". Изъяснение Евангельской заповеди блаженства. Москва, 1905.
"Будьте сострадательны к животным. Назидательные примеры кроткого обхождения с животными". Москва, 1903.
"В страну живых". Повесть из жизни христиан 3-го века. Москва, 1900.
"Душеспасительные беседы о покаянии". Москва, 1912.
"Ежечастные молитвенные обращения кающегося грешника к предстательству Пресвятой Богородицы". Москва, 1907.
"Жизнь в христианской семье". Рассказы об отношениях между мужем и женой, родителями и детьми, братьями и сестрами. Москва, 1915.
"Жизнь". Избранные письма, мысли и стихотворения Георгия, затворника Задонского Богородицкого монастыря. Москва, 1915.
Св. отрок - исповедник Потит (Память 1 июля). "Русск. Паломн." 1904, № 27, с. 460, № 28, с. 477.
"Как писать икону св. Мученика Трифона?". Реферат. Москва, 1901.
"Чудотворный образ Всемилостивого Спаса в часовне у Московского моста в Москве". Москва, 1903.
"Явления умерших живым из мира загробного". Москва, 1913.
"Житие преп. отца нашего Серафима Саровского". Москва, 1904.
Отзыв о труде см. "Русск. Паломн." 1904, № 31, с. 542.
Литература:
ФПС I, № 244, с. 10, III, с. 2.
Заметки и дополнения Е.М. № 25.
Каталог Тузова, с. 71-72.
|
