Михаил Осипович Меньшиков

Еп. Владимир Екатеринбургский называет его "нововременским антихристианином" (Отзывы еп. архиер., т. 2, с. 155).

"Неприкосновенный запас", № 2 (4) 1999,

От какого наследства мы отказываемся

А. Рейтблат

"КОТЕЛ ФЕЛЬЕТОННЫХ ОБЪЕДКОВ": СЛУЧАЙ М.О. МЕНЬШИКОВА

Интересно, хотя и очень горько наблюдать, как многие литераторы, привыкшие считать себя "мозгом и совестью нации", мечутся сейчас в поисках основы для нового мировоззрения, новых авторитетов, точнее, идолов. Отшатнувшись от марксизма, не ценя либерализма (поскольку он требует личного самоопределения и индивидуального выбора), они медленно, но верно дрейфуют вправо, в сторону "национальной идеи". Причем и тут интеллектуальные моды сменяются со страшной быстротой. Еще вчера страницы книг и статей пестрели ссылками на Бердяева, Вл. Соловьева и С. Булгакова, а сегодня и они оказались слишком левыми. И вот уже на страницах "Нового мира", имеющего репутацию либерального издания, Ю. Кублановский провозглашает: "..."труды и дни тех", кого и сегодня называют "реакционерами", "обскурантами" — как там еще? — часть интеллектуального наследия, которое может пригодиться при острой нехватке новой "социальности", переходе от затратной цивилизации — к нравственной, экологической и культурной". В адресованном учителям биобиблиографическом словаре "Русские писатели. ХХ век" (Ч. 1—2. М., 1998), изданном "Просвещением" под редакцией директора Пушкинского дома Н.Н. Скатова, помещены вполне сочувственно написанные статьи об идеологах черносотенного движения Б.В. Никольском и В.М. Пуришкевиче, а получивший широкую известность публикацией "Протоколов сионских мудрецов" С.А. Нилус назван "выдающимся духовным писателем" и "пророком". Институт научной информации по общественным наукам, печатная продукция которого обычно отличалась научностью и объективностью, выпустил недавно монографию П.И. Шлемина о М.О. Меньшикове, где идет речь о "публицистическом подвиге" этого журналиста, его "аналитических талантах" и "нравственной крепости". Критик и блоковед Станислав Лесневский на страницах "Литературной газеты" (издания, также проходящего по разряду либеральных) выпущенный недавно сборник статей Меньшикова объявил лучшей книгой месяца (забыв, наверное, что Блок относил Меньшикова к числу "подлецов").

Меньшиков в последнее время вообще становится предметом настоящего культа. При Региональном общественном фонде поддержки Героев Советского Союза и Российской Федерации действует инициативная группа по увековечению его памяти и популяризации наследия, ежегодно проходят Меньшиковские чтения, в Валдае в краеведческом музее создан стенд, посвященный Меньшикову и, что самое важное, обильно переиздаются его работы. Вышло уже несколько книг: "Из писем к ближним" (1991; в серии Воениздата "Из истории отечественной военной мысли"), "Выше свободы" (1998; с предисловием В.Г. Распутина и тремя (!) послесловиями) и тематический том издаваемого студией Никиты Михалкова "ТРИТЭ" сборника "Российский архив" (Вып. 4. М., 1993; содержит дневник Меньшикова 1918 г. и его письма), не считая многочисленных публикаций в журналах и сборниках.

Что же представлял собою сей (заимствуя определение Вл. Лазарева) "великий публицист"?

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) приобрел широкую известность многолетним сотрудничеством в народнической еженедельной газете "Неделя", а в 1901 г. перешел в суворинское "Новое время", где по 1917 г. регулярно печатал свои "Письма к ближним", выходившие, кроме того, и ежемесячными брошюрами, в качестве своеобразного персонального журнала (Меньшиков ориентировался тут на "Дневник писателя" Достоевского). Писал он (как, впрочем, и другие публицисты) на разные темы: об интеллигенции и крестьянстве, армии и промышленности, церкви и искусстве и т.д.

Хорошо знавший Меньшикова по совместной работе в "Новом времени" Н.А. Энгельгардт так характеризовал его творческую манеру: "В больших ресторанах есть котел, постоянно полный кипящей ключом воды. В этот котел бросают все, что остается на тарелках: недоеденное мясо и кости. Наваривается крепчайший бульон, который и подают аматерам ресторанной кухни. У Меньшикова с давних лет было заведено подобие такого котла для объедков. Просматривая столичные и провинциальные газеты, он вырезывал все талантливые, яркие, остроумные заметки, статьи и фельетоны, и эти вырезки располагал в алфавитном порядке тематических слов. Так накопилась своеобразная картотека газетных объедков... По каждому вопросу собран был разнообразнейший материал. Надо писать фельетон, Меньшиков соображает, какая тема сейчас возбуждает толки, и берет из картотеки пачку материалов. Читает, соображает и излагает своим прекрасным стилем. Получается пикантный газетный фельетонный бульон <...> разобрать там, что принадлежит автору, что его сотрудникам и корреспондентам, что было почерпнуто из "котла фельетонных объедков", было невозможно. Все было подано горячо, пикантно и солоно. И публика захлебывалась этим бульоном".

Попробуем же перечитать последние издания Меньшикова и понять, почему этот давно простывший бульон вызывает у нынешних идеологов такой аппетит.

Нам представляют Меньшикова как "живоносный источник русской мысли" (Ю. Алехин — ВС, с. 440), "глубинный ум" (В. Распутин — ВС, с. 7), разработавший "своеобразное учение о государственности" (И.В. Домнин — ВС, с. 6). Меньшикова восхваляют за то, что он был бескомпромиссным борцом за интересы русского народа, последовательным националистом, идеал которого, по формулировке Н. Лисового и М. Поспелова, — "крепкая монархическая власть с парламентским представительством и определенными конституциональными свободами, способная защищать традиционные ценности России и оздоровить народную жизнь" (ВС, с. 418).

Что касается "глубинного ума", то действительно Меньшиков был весьма неглуп и к тому же наблюдателен. Например, в описаниях состояния русского общества и его культуры в начале ХХ в., то тут у Меньшикова есть очень сильные страницы, которые весьма полезно прочитать Говорухину и подобным ему, чтобы знали, какой была "Россия, которую мы потеряли". Проехав по русским деревням незадолго до Октябрьской революции, он обнаружил везде "рваную нищету" и "угрюмое пьянство", "великое одичание и запустение" (ВС, с. 143, 145), причем как крестьян, так и дворян. Он честно признал, что "нынешний крестьянин — кроме разве глубоких стариков — почти равнодушен к Богу, почти безразличен к государству, почти свободен от чувства патриотизма и национальности..." (ВС, с. 155—156). Но не лучше отзывался он и о дворянстве, и о буржуазии, и об интеллигенции. Николая II он называл "вырожденцем и слабняком", который "погубил Россию", а что касается православия, то он считал, что внешние его формы утратили смысл: "...лишний этот мрамор иконостаса с мозаичными фресками, лишние эти тяжеловесные образа, где безвкусно наляпанное золото риз прячет безвкусицу наляпанной живописи, лишнее громогласие дьякона и вой на клиросе, а главное излишне – бесконечные слова, слова, слова, обращаемые к Богу, и все в тех же, точно машиной, штампуемых выражениях" . И, наконец: "В самой России сложился губительный яд, сжигающий ее медленно, но верно: народная анархия, развязанность от культуры, религии и совести" (Д, с. 24).

Но что же представляет собою Меньшиков как оригинальный социальный мыслитель, как "живоносный источник русской мысли"? А вот что: "борьба за существование есть глубокое философское требование природы, и есть борьба не за жизнь только, а за нечто высшее жизни: за совершенство. Выживают более сильные, более способные, более удачные. Победа дается более отважным, более героическим племенам, тем, в душе которых всего ярче горит божественный пламень любви к родине и национальной чести. Народы трусливые, пьяные, ленивые, развратные составляют преступление в глазах природы, и она беспощадно выметает их как зловонный мусор. Очистителями земли являются по воле божией воинственные народы"⁹ . Русский народ, считает мыслитель, "до сих пор не совсем ею (нацией. — А.Р.) сделался, и в этом вся наша беда" (ВС, с. 89), "или мы должны сорганизоваться в нацию, как это удалось другим народам, то есть получить вечный уклад гражданственности, или мы погибнем в борьбе с организованными народами" (ВС, с. 89), ибо "и с Запада, и с Востока на нас глядят народы сильные, старой, хорошо созревшей культуры <...> Кроме давлений дипломатических и военных, мы окружены мирным изнуряющим нас международным соперничеством. В обмене культурной энергии, промышленности и торговли баланс складывается не в нашу пользу..." (ПБ, с. 58).

Однако как превратить народ в нацию, с тем чтобы выиграть национально-рассовое соревнование? Для этого нужен враг — или внешний, или внутренний. Меньшиков, коего нам подают как мыслителя-миролюбца, на самом деле постоянно воспевает борьбу и войну. "Война, — по его мнению, — воспитывает в строгом повиновении, которое, проходя сверху донизу, есть не что иное, как согласие. Война держит армию, вождей ее и всю нацию в непрестанной мысли об отечестве, в священной тревоге за его судьбу, в высокой готовности подвига" (ВС, с. 94). Армия же — "крепость нации, единственная твердыня, которою держится наша государственность" (ПБ, с. 105).

Но, разумеется, главной панацеей от российских бед может стать "очищение" власти, экономики и культуры страны от "инородцев". Украинцы, например, – "подлое, бездарное племя. Насквозь мазепинцы, предатели <...> нужно было, пожалуй, подальше держать хохлов от правящего класса" (Д, с. 100). И еще одно выразительное высказывание: "В категорию неспособных к войне должны, мне кажется, зачисляться и враждебные России инородцы. Вместе с финляндцами следовало бы обложить военной данью евреев, поляков, армян и т.п. Гарнизоном государственности следует считать только господствующее племя" (ПБ, с. 107). (Отмечу в скобках, что в российских законах было сказано о государственной религии — православии, но не было ни слова о господствующей национальности.)

Следует в этой связи отметить, что в сборнике "Выше свободы" слово "раса" и производные от него употреблены более полусотни раз, и это не случайно — понятие "расы" лежит в основе всех построений Меньшикова. В своих работах он рисует заставляющую вспомнить Л. Гумилева картину появления, расцвета и последующего упадка, "истощения" то одной, то другой расы. Нужно при этом иметь в виду, что в новейших сборниках Меньшиков представлен весьма избирательно, "причесанным" и "приглаженным". Тот, кто хочет узнать подлинного Меньшикова, должен будет обратиться к подшивкам "Нового времени". Из помещенных там статей читатель выяснит, насколько глубоко Меньшиков усвоил расовую доктрину. Он считал, что "наследственность передается на двадцать поколений" и что, "пока народ строго национален, он безотчетно держится, как живой организм, естественной, простой и чистой жизни. Развращаются народы извне..."¹⁰ ; "есть народности, как животные и растительные породы, очень стильные, а есть зачаточные, смешанные, недоразвившиеся или выродившиеся" (НВ. 1916. 31 декабря). Таких народов, по мнению Меньшикова, немало: "Негров в Штатах пропорционально вдвое больше, чем у нас евреев, — их более 10 миллионов и они плодятся как кролики. Никакое слияние белой расы с ними невозможно. Цивилизация на них почти совершенно не действует" (НВ. 1909. 3 февраля). Но, как нетрудно догадаться, особенную антипатию испытывал он к евреям. Меньшиков отнюдь не отказывался от наименования антисемита и утверждал, что "еврей <...> не полный человеческий тип, недоразвившийся или остановившийся в своем развитии, сбившись в сторону паразитизма" и что "в еврее антисемиты ненавидят вовсе не человека, а именно еврея, и ненавидят именно за то, что он недостаточно человек". Относя себя к арийцам, он писал, что "смешение с низшей расой роняет совершенство высшей", "входя в арийское общество, еврей несет с собою низшую человечность, не вполне человеческую душу" (НВ. 1909. 1 марта). Для полного искоренения всей этой "инородческой лиги" из тела народного "народ требует чистки. Когда он здоров и могуч, то совершает выпалывание чуждых элементов сам безотчетно, как организм выгоняет своих паразитов. Больному же и захиревшему народу нужно несколько помочь в этом..." (НВ. 1908. 28 февраля). Меньшиков считал, что это должно сделать правительство, но в принципе не возражал и против погромов, называя их "народным самосудом" и "самозащитой" (НВ. 1908. 21 февраля). И после всего этого М. Поспелов уверяет нас, что "Меньшиков не был националистом воинствующим, националистом агрессивного, шовинистического толка. В общекультурном смысле он интерпретировал национализм как "развитие в себе наивысшей человечности""¹¹ . Мы же склонны согласиться не с ним, а с американским исследователем У. Лакером, который полагает, что Меньшиков первым в России стал проповедовать расовый антисемитизм, в отличие от прежних, в основном религиозных его разновидностей¹² .

Этим объясняется и тот факт, что, несмотря на свои многочисленные замечания о значимости религии, ни христианское вероучение в качестве божественного откровения, ни этический пафос христианства его совершенно не интересуют и о них он не говорит. Его мировоззрение определяет не христианство, а, скорее, пессимистическая философия Шопенгауэра, с ее "волей к жизни" и обоснованием "войны всех против всех". Христианство же, точнее "своеобразная, народная, национально-русская форма веры, называемая православием" (ВС, с. 272), привлекает его лишь постольку, поскольку оно решает социальные задачи ("Простой народ, как медиум, слепо повторяет мысли и жесты своих внушителей. От внушения истинной веры начинается жизнь истинная, то есть в существе своем блаженная. От внушений ложных начинается жизнь безумная, полная страданий" -- ВС, с. 244).

Впрочем, предложенный Меньшиковым "инструментарий спасения" не ограничивается одними очистительными погромами, но и предусматривает ряд мер по укреплению здоровья нации, как физического ("я <...> главным лозунгом народной жизни предложил бы скромное "будь здоров", обеспечение народу прежде всего физического здоровья" — ПБ, с. 19), так и нравственного (что выражается прежде всего в настойчивых предписаниях интеллектуальной диеты, поскольку, по мнению Меньшикова, "стремительный наплыв западных — крайне пестрых — идей, обычаев и законов отразился неблагоприятно на раскрытии нашей души народной. Подражание придавило нашу оригинальность, отняло потребность инициативы, завело в духовный плен Западу..." — ВС, с. 100).

Однако в арсенале спасения этого (по Вл. Лазареву) представителя "прекрасного консерватизма" и "сторонника сохранения русских корней" обнаруживаются и весьма любопытные --"нетрадиционные"-- средства "оздоровления народной жизни". Так, например, Меньшиков предлагает укрепить традиционный российский уклад: "разделил бы Россию на сто автономных земель-штатов и возложил бы на них всю ответственность за их судьбу. Копировал бы Соединенные Штаты и Германию, a priori решив, что тамошний политический опыт – сливок человечества – и постарее нашего на 500 лет, и понадежнее нашего чиновно-помещичьего безделья" (Д, с. 157). Считая капитализм злом, Меньшиков полагал тем не менее, что это "единственное средство спасти человечество от анархии" (ВС, с. 233), и посему выступал в защиту частной собственности, конкуренции, конституции и парламента, -- то есть обнаружил себя "реформатором", в той специфической российской разновидности, которую представляли и другие сотрудники "Нового времени", например Буренин и Суворин.

А вот яркий образец "великого патриотизма" Меньшикова, зафиксированный в его дневниковой записи 1918 г.: "Меня угораздило родиться в падающем государстве <...> Будь мои родители на высоте исторического сознания и обладай они характером, им тогда же следовало уезжать в Америку или в Австралию, -- в страну, которой кривая роста шла вверх. Тогда общим подъемом народной массы и мы, наш род, были бы подняты до вершин благополучия, теперь же мы на дне пропасти. Вы скажете: пришлось бы переменить подданство, язык, национальность. Да, и это делают без большого труда все переселяющиеся эмигранты. Ведь все это не более, как белье или костюм, которые можно снять и надеть" (Д, с. 118).

Давно пора, однако, прекратить испытывать терпение читателя и баламутить это варево идеологических объедков. Думаю, что изобильно представленные цитаты дают достаточно полное представление о взглядах Меньшикова и причинах их притягательности для изголодавшихся современных идеологов. Ведь перед нами замечательный образчик социально-политического эклектизма и философского редукционизма, столь родного и близкого отечественным "мыслителям", прошедшим сквозь горнило советской идеологии и единственно верного учения. Их настойчивая попытка привязать Меньшикова (и тем самым самих себя) к традиции правой русской мысли малоубедительна (хотя определенные основания для этого он дает своим антизападничеством и апелляциями к православию и национальной самобытности). Русские "консерваторы" во главу угла ставили, как правило, тот или иной аспект социальной жизни – государство (Катков), культурно-исторический тип, т.е. разновидность цивилизации (Данилевский), церковь (Леонтьев, Победоносцев), Меньшиков же трактовал общественные явления на основе биологических категорий и при этом был склонен не к консервации существующего, а к умеренному социальному реформаторству, мирно уживающемуся с расизмом, милитаризмом и ксенофобией (вполне в духе нынешних сторонников Жириновского и Лебедя). Ориентировался Меньшиков не на отечественную социальную мысль (хотя Толстой и Достоевский оказали на него определенное влияние), скорее он был эпигоном модных западноевропейских философов и публицистов конца XIX века -- "отцами" его идей были социал-дарвинисты и неомальтузианцы, а также психологи, занимавшиеся феноменом "толпы", проблемами массовой внушаемости (Лебон, Тард, Сигеле и т.п.), и, наконец, ключевая для понимания Меньшикова фигура -- Макс Нордау, автор теории о вырождении современного человека.

При этом вторичность и рабская зависимость расистских утопий Меньшикова от уже даже к тому времени изрядно устаревших западных концепций нисколько не мешает ему ( как было показано выше ) выступать ярым антизападником, что для советского и постсоветского эклектического сознания его адептов не кажется ни парадоксальным, ни обскурантистским.

Доведенная до совершенства советской казуистикой традиция освящать все авторитетом классиков нередко толкают поклонников Меньшикова на подтасовки. Так, они любят писать о его дружеских отношениях с Л. Толстым, Лесковым и Чеховым. Например, М.Б. Поспелов пишет: "Отношениям Меньшикова и Чехова, отличавшимся порою особенной теплотой <...> суждено было продлиться до последних лет короткой жизни Чехова" (ПБ, с. 8). Однако Лесков и Чехов умерли до 1905 г., когда была отменена цензура и Меньшиков стал печатать свои одиозные националистические статьи (впрочем, Чехов в конце своей жизни, когда Меньшиков перешел в "Новое время", не только пришел к выводу, что он "потерял и талант, и репутацию интересного, оригинального публициста"¹³ , но и прямо называл его "мерзавцем"¹⁴ ). Толстой же в 1906 г. прекратил общение с ним, а Меньшиков стал публиковать антитолстовские статьи, обвиняя его в ненависти к России¹⁵ .

Вообще, при характеристике Меньшикова все критические мнения о нем игнорируются, хотя высказывали их люди самых разных взглядов и убеждений. Например, П.Н. Милюков называл Меньшикова "журналистом из типа Иудушек, но одаренного большим нюхом"¹⁶ , С.Ю. Витте писал, что Меньшиков "проводит ярым образом идеи самые реакционные"¹⁷ , а министр народного просвещения граф И.И. Толстой для характеристики Меньшикова не находил иных слов, кроме как "сволочь" и "мерзавец"¹⁸ . А фактов, свидетельствующих о том, что Меньшиков был далеко не ангел, немало. Вот два из них: в 1905 г. во многом из-за его действий в качестве члена родительского комитета Николаевской гимназии (где учился его сын) был вынужден покинуть свой пост директор этой гимназии, поэт И.Ф. Анненский¹⁹ , в 1910 г. И.И. Толстой отмечал в дневнике, что Меньшиков занимается "прямыми политическими доносами (обруган, например, ‘‘либералом’’ архиерей, отпевавший Муромцева, что может при господствующей правительственной политике повести к весьма неприятным последствиям для епископа и т.п.)"²⁰ .

Да, Меньшиков был зверски, без суда и следствия убит чекистами. Но из этого вовсе не следует, что он был высоконравственным человеком, и этого прискорбного факта не достаточно, чтобы из весьма путаного и противоречивого публициста, эпигонски следовавшего модным западным учениям конца XIX в. и националистически, на расистской подкладке, трактовавшего сложную социальную ситуацию в России начала ХХ в., превращать в оригинального социального мыслителя и даже пророка.

Каждый волен в выборе ценностей. Что ж... Можно быть и шовинистом, и ксенофобом, и антисемитом, желательно только не прятаться за красивые слова о "великом публицисте <...> который самим характером своих публичных высказываний призывал читателя не к вражде, а как бы к беседе, к совместному поиску истины" (В. Лазарев — ВС, с. 455).