Вадим Шавров
См. его (в соавторстве с Левитиным) очерки
по истории обновленчества.
См. о нем много в воспоминаниях
Левитина.
Мой путь обретения веры
Мне
в руки попала газетная статья, в которой автор со знанием дела рассуждает о призвании
человека и “ложной духовности”, поливая грязью церковных людей. И захотелось мне
рассказать о своей жизни, о том, как нашёл я после долгих блужданий и смятений
правильный путь...
Я родился в Москве в 1924 году — в семье крупного военного работника — старого
большевика. Отец мой — выходец из простой крестьянской семьи, мать — из дворян,
она приходится внучатой племянницей Тургенева. Преодолев сословные предрассудки,
она вышла замуж весной 1919 г. за моего отца — “комиссара” в кожаной куртке —
и всю жизнь была его верной подругой.
Я и мой брат Алексей, впоследствии погибший на фронте, воспитывались отцом
в духе преданности Родине и идеям большевизма, особенно он старался привить нам
материализм и атеизм. Воинствующий безбожник, он с отвращением относился ко всему,
что хоть в самой отдаленной степени напоминало “поповщину”. О священниках я знал
от отца только то, что они все без исключения пьяницы, обжоры, хапуги и “агенты
царской охранки” — о религии, что она “опиум для народа” и “могила для разума”.
Помню, как я торжествовал, когда взрывали церковь св. Ермолая — рядом с нашим
домом на Большой Садовой улице. Эта церковь была хорошо видна из окон нашей квартиры.
12-летний озорной мальчишка, я с наслаждением швырял комьями грязи в сгорбленные
спины священников, куда-то выселяемых из деревянных домишек возле наших ворот.
Помню также, как я и мои школьные товарищи сопровождали частушками почти нецензурного
характера разрушение Страстного женского монастыря на Пушкинской площади в Москве.
Перед войной я поступил в Подготовительное Военно-Морское училище (Спецшколу)...
Мне не исполнилось и 17-ти, когда началась Отечественная война. Вслед за своим
братом я пошел на фронт. Разве мог я — комсомолец —остаться в стороне?
Начался мой боевой четырехлетний путь. Человек увлекающийся и горячий, к тому
же военный по призванию — я смело шёл в самые опасные места и никогда мне не приходила
в голову мысль, что меня могут убить.
Воевал я под Смоленском, на дальних подступах к Москве (где получил свое первое
тяжелое ранение — в грудь), участвовал в Сталинградской битве, освобождал Ленинград.
Трижды потом я был ранен под стенами этого легендарного города.
Таким образом, я пробыл на фронте до последнего дня войны. Был награжден орденами
и медалями. Пользовался уважением со стороны своих боевых друзей-моряков. И всеже,
много дурного было в это время в моей жизни, о чем вспоминаю теперь со стыдом.
Я довольно основательно пристрастился к водке, любил драку, бывало, что дело доходило
почти до ножа. Так шла моя юность — в пороховом дыму, под грохот орудий, в пьяном
угаре военных будней.
Каково было мое отношение к религии в это время? Могу сказать, что уже тогда
оно стало постепенно меняться. Я стал понимать, что религия — это не тема для
пошлых частушек, а очень серьезная для многих вещь.
Я помню, как поразил меня один разговор с нашим боцманом, мичманом Цисевичем
— старым боевым служакой, прославленным на Балтике и во всем флоте. Однажды, выходя
на выполнение боевого задания, я услышал от Цисевича, что он не знает точно, верит
ли он в Бога, но что в святителя Николая Чудотворца — верит. Подобные слова я
не раз потом слышал из уст бывалых моряков. Приглядываясь же ближе к ним, я стал
с удивлением замечать у некоторых на груди, под тельником, ладанки, а то и просто
небольшие крестики. В военных госпиталях, лежа среди тяжело раненных политработников,
я нередко слышал, как среди стонов вырывались слова: “Господи, когда же все это
кончится!”...“Боже мой! Хотя бы Ты, Господи, помоги!”...
Весной 1943 г., перед моим отъездом на Балтику, было получено извещение о гибели
под Ростовом, в воздушных боях, моего старшего брата Алексея. Убитая горем мать
решила отслужить по нем заочное отпевание.
Я присутствовал, по ее просьбе, на этом богослужении. В парадной морской форме,
с зажженной свечей, стоял я в церкви Илии пророка (в Обыденном переулке — в Москве),
в первый раз за всю свою осмысленную жизнь. Скорбное, простое пение, слова о покое
и вечной жизни проникали мне глубоко в сердце,— я еще не верил, но уже предчувствовал
в этот момент какую-то великую, вечную, неведомую мне Правду.
Радостный и долгожданный день 9 мая застал меня в военно-морском госпитале,
из которого я выписался только полтора месяца спустя уже инвалидом Отечественной
войны 2-й группы.
После войны я поступил учиться в Московский институт международных отношений.
В те годы я вел жизнь хотя и любознательного, но, в сущности, бесшабашного человека,
готового всегда проводить вечера в ресторанах, среди праздных гуляк и компании
веселящихся девиц. Но тогда же я впервые испытал серьезное чувство к прекрасной,
чистой девушке — дочери одного крупнейшего советского дипломата, — и эта девушка
уже была почти моей невестой.
На учебном поприще и в общественной своей деятельности я достаточно преуспевал
в те годы. Весной 1948 года подал заявление о приеме в партию. Казалось бы, широкие
перспективы открывались передо мной. Я, однако, не был вполне доволен жизнью,—
а порой ощущал даже приступы мучительной тоски...
Я не смог бы тогда сформулировать точно, почему меня перестала удовлетворять
материалистическая философия, и я всячески пытался заглушить возникавшие сомнения.
Но однако, каждый раз, когда я углублялся в ее изучение, я чувствовал где-то в
глубине сердца: “Не то! Нет!, нет! Совсем не то!..
Я инстинктивно чувствовал бессилие этой жертвенной схоластической философии,
которая не может ответить на самые заветные вопросы человеческой души: “В чем
смысл жизни?” Почему человеку свойственно стремление к правде, добру, красоте?
Все эти вопросы материалистические доктрины просто обходят, делая вид, что это
само собой разумеется.
Очень может быть, что я, в конце концов, заглушил бы в себе зерно сомнения,
как это делают тысячи людей. Но здесь Божий Промысел, хотя и сурово, но вывел
меня из духовного тупика и прострации.
В один из июньских дней 1948 года был арестован мой отец. Арест отца— кристально
чистого человека, убежденного большевика,— буквально ошеломил меня. Через несколько
дней и мне пришлось разделить его судьбу. И вот, начался особенный период моей
жизни. После полугодового следствия, за отказ давать ложные показания на своего
невинного отца, я был осужден на срок десять лет.
Не стану подробно описывать лагерный быт тех лет, скажу только, что хотя пришлось
пережить много горького и тяжелого, но я переносил все трудности довольно легко:
видимо, выручала фронтовая закалка.
Однако, только в заключении я действительно узнал жизнь без прикрас и
понял, что жизненная, практическая мудрость— это религия. И я обратился к Богу.
Сейчас, вспоминая эти дни, я снова спрашиваю себя, почему я стал христианином?
Я не могу сказать, что Евангелие сразу произвело на меня особое впечатление: только
впоследствии я углубился в эту Божественную Вечную Книгу и выучил ее почти всю
наизусть, — но в то время она не особенно волновала меня. Меня не привлекали богословские
рассуждения священников, которых я встречал в заключении. Неверно будет и то,
если кто-то подумает, что невыносимо тяжелые переживания заставляли меня искать
утешения в религии.
Чудеса? Да. Теперь я понимаю, что истинным чудом было то, что Господь так промыслительно
устраивал мою жизнь, чтобы мог я в конце концов встретиться с Ним.
Там, в заключении, я твердо понял, что единственная сила, которая может преобразить,
обновить, одухотворить даже эту массу людей, есть любовь — Божественная любовь,
принесенная на землю галлилейским Учителем Иисусом Христом, Единородным Сыном
Божиим. И я без колебания и сомнений принял Его Евангелие в свое сердце — и сразу
почувствовал такое неизъяснимое счастье и радость, которых до того не знал.
Древние христиане любили вспоминать о Фениксе — в римских катакомбах можно
видеть изображение чудодейственной птицы, вылетающей из огня. Феникс — душа человеческая,
а Евангелие Христово — это огонь. Приняв Христа — чувствует человек, как огненная
сила сжигает все прошлое, мелкое, грязненькое, что гнездится в темных закоулках
души — и рождается человек вновь — возрождается от огня...
На шестом году моей тюремно-лагерной жизни в моей внутренней жизни окончательно
произошел великий перелом. После обращения ко Христу я исповедался и причастился
Святых и Животворящих Таин Христовых. И в моем внешнем поведении наступила перемена:
я отбросил все сложившиеся за 30 лет жизни привычки: пьянство, курение, лихие
выходки, “солоные матросские загибы” и многие другое. Я полюбил молитву — сокровенную
беседу с Богом, учился находить в ней истинное утешение. Я научился размышлять
и полюбил чтение.
Став религиозным человеком, я присоединился к Православной Церкви. Быть может,
кто-нибудь спросит, почему я избрал именно это исповедание, а не другое (например,
какую-нибудь из сект, представители которых усиленно “вербовали” меня в свои ряды).
Я должен сказать, что Православная Церковь мне представляется самым чистым
выражением “Христова благовестья”. В ее молитвах я нашел самое полное выражение
моих религиозных чаяний и переживаний. Таинства Церкви стали для меня источником
неизъяснимого духовного просветления и блаженства, я узнал, что такое Евхаристия
— соединение со Христом в литургическом общении. Близкими стали мне святые — молитвенники
о нас, грешных, ходатаи нашего спасения. Конечно, большую роль в моем соединении
с Православной Церковью сыграл ее патриотизм и народность: соединяясь с ней, я
чувствовал, что я соединяюсь со всем лучшим, что было и есть у моего родного народа.
Тут же в заточении я нашел хороших, чистых людей, которые поддержали во мне
веру. Здесь я прежде всего хочу упомянуть о хорошем старом священнике о.Вячеславе
Серикове. Этот маститый, убеленный сединой старец, изумил и покорил меня своей
исключительной добротой и сердечностью в обращении со всеми окружающими: даже
“блатные” (профессиональные преступники) побаивались, уважали и любили его. Когда
же умер добрейший о.Вячеслав, то и они искренно, по-своему, переживали и оплакивали
его смерть.
21 сентябрь 1954 года — в Праздник Рождества Богородицы — пришло извещение
о моем освобождении из под стражи со снятием судимости. Реабилитация моя случилась
позже, вслед за освобождением отца.
В Москве наша семья вновь, после шести лет злоключений, собралась вместе. И
опять, как после войны, передо мной стал вопрос — как устраивать свою жизнь? Я
чувствовал полную психологическую невозможность для себя вернуться к старому образу
жизни. “Не вливают вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи и вино
вытекает, и мехи пропадают”...
И весной 1955 года я поступил в Одесскую Духовную Семинарию, курс которой я
прошел ускоренным темпом, окончив ее через год. Я прочел много книг, доказывающих
истины веры, и еще большее количество книг, их опровергающих,— но, как и раньше,
моим главным учителем была жизнь. Увы! И чем больше я учился у жизни, тем больше
она приводила меня к Богу. Я все больше убеждался, что вера в Бога является главным
источником радости, жизненной энергии и духовного благородства.
В церковной среде я имел много возможностей познакомится с православным духовенством.
Я увидел среди его представителей и случайных людей, недостойных своей высокой
миссии. Однако в большинстве своем мне встречались люди, пришедшие в Церковь действительно
по призванию, честные труженики, искренне и самоотверженно служащие Богу.
Особым счастьем для себя я считаю то, что смог близко узнать (в последний год
его жизни) одного из лучших православных иерархов — Высокопреосвященного Никона,
Архиепископа Одесского и Херсонского.
Человек кипучей энергии и блестящих административных способностей, архиепископ
Никон был исключительно добрым человеком: как шутили в Собесе — Владыка устроил
у себя в Одессе “второй Собес”: около полутораста тысяч рублей ежемесячно расходовалось,
по его распоряжению, на выплату пособий нуждающимся, которых было в эти послевоенные
годы немало в Одессе.
Большое впечатление произвело на меня также знакомство с архиепископом Лукой
— одним из самых замечательных советских хирургов, который так удачно соединяет
в себе науку со служением Церкви. Я имел с ним несколько встреч во время поездок
в Крым, и этот маститый старец поразил меня своим живым ясным умом и горячей верой
в Бога. “Если бы не Воскрес Христос, то тщетна бы была вера наша,— писал он —
а теперь она тверже гранита, и потому с великой радостью и с любовью отвечаю на
Пасхальное приветствие Ваше: ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ХРИСТОС, — спасение наше и радость
наша!”
После окончания Духовной Семинарии я не принял сан священника, главным образом,
не считая себя достойным этого. В настоящее время, живя в Москве, я готовлюсь
к сдаче экстерном экзаменов в Духовную Академию. Много читаю и размышляю, принимаю
посильное участие в жизни Церкви. И чем больше я вникаю в жизнь, тем тверже становится
моя вера, тем спокойней и счастливее я чувстую себя. Я познал радость молитвы
— ведь ничто в мире не может сравниться с духовным общением с Богом.
Как верный сын Русской Православной Церкви я стал, еще большим патриотом своей
страны и готов с радостью отдать свою жизнь за Отчизну. И вера наша без таких
дел мертва сама по себе, как говорит Святое Евангелие.
|