АРИСТАРХ СТАНКЕВИЧ

БИОГРАФИЯ-ИНТЕРВЬЮ АРХИЕПИСКОПА ГОМЕЛЬСКОГО И ЖЛОБИНСКОГО АРИСТАРХА:

О ЦЕРКВИ, О СЕБЕ, О ЛАВРЕ

http://www.predely.ru/Paper/N8/aristarch.htm

Нижеприведенная биография в своей искренности и, если так можно выразиться, православности уникально и подробно передает атмосферу, в которой учился и возрастал духовно архиепископ Аристарх. Для многих она будет интересна новизной, другие же, особенно архиереи, найдут в ней знакомые имена и знакомые ситуации.

- Согласно нашему семейному преданию, я родился в конце 1938-го под Андрея Первозванного поэтому в миру меня назвали Андреем. Я очень хорошо помню начало войны: как самолеты-разведчики летали над нашей деревней, как немцы в лесу нашу деревню взяли в плен. Как немцы подошли, мы в лес все убежали, а нас нашли и везут снова в нашу деревню. Я очень сильно плакал – перепугался... Даже помню почему: немцы подходят к нашему шалашу, в лесу, я посмотрел и говорю: «О, к нам партизаны идут», а старший брат как глянул на этих партизан, так и дунул в лес. Сижу на возу, плачу.. И тут один из немцев взял большой кусок белого хлеба, намазал маслом и отдал мне - я успокоился. По-видимому, это были не немцы. Может быть, чехи или венгры, потому что потом один из них ночью подошел и сказал старшим, чтобы мы убегали в лес, потому что «вас увезут в Германию».

Поскольку мы по лесам скитались - документов на меня не сохранилось. И после уже войны определяли мне возраст по наружному виду. Пришла комиссия: «Сколько ему лет? Маленький, щупленький, пиши его с 9 июня 1941 года.» Власть есть власть: так и пошло, и метрики, и паспорт. Поэтому мой неофициальный день рождения мы праздновали сейчас (в декабре), а официально по паспорту будет немного попозже.

Родился я и жил до окончания 10 класса в деревне Осовецкая Буда бывшего Петриковского, а ныне Мозырского района. Отец - Станкевич Евдоким Даниилович - умер в 1943 году от тифа, на фронт его не взяли по старости. Мама - Ева Андреевна Станкевич - осталась с нами, и всех нас восемь душ терпела. По национальности мы - белорусы. Всегда ими были.

У нас большая семья, восемь детей было у мамы: пять братьев и три сестры.

Я - самый младший. Самый старший - Василий - стал игуменом Венедиктом, потом к нему присоединился в Почаеве еще один брат Арсений, который стал архимандритом Апелием, он сейчас еще живой пока. И еще два брата - светские, один в Петрикове живет, другой в Мозыре. Они уже пенсионеры. Один работал бухгалтером, а другой долгое время был в колхозе бригадиром.

Два сестры живут в Мозыре, а третья в Минске - бывшая учительница. Все они пенсионеры. Только я еще молодой, ха-ха.

Мой самый старший брат игумен Венедикт (Станкевич Василий Евдокимович, 1919 г.р.) являлся моим духовным отцом. Он воспитывал меня, направил в семинарию и дальше в Лавру, в Сергиев монастырь. Он чуть ниже меня ростом, похудее, посветлее меня, и был очень шустрый, подвижный. Всю войну провел в партизанах, был немножко подслеповат - носил большие очки и его не взяли в армию. Потом он из нашей глухой Белоруссии пробился по чьему-то совету на Украину и попал году в 1948 в Почаевскую лавру. В 1959 году когда на лавру начали сильно нажимать, его оттуда вытесняют и он служил по приходам года до 1997, пока не скончался на Украине в Тернопольской области.

После того как я в 1956 году закончил десять классов в селе Осовец (Осовецкая Буда - маленькая деревушка в пяти километрах от Осовца), я пошел работать в город Мозырь. Здесь в 1958 году я окончил водительские курсы, получил права, работал в речном порту, учился на электросварщика. Немножко работал электросварщиком, работал на хлебозаводе, в котельне, и пошел служить в армию.

Служил с 1960 года до декабря 1963. Я считаю, что три года - это самый нормальный срок для службы. Год под Минском (там в Дзержинском районе есть такое прекрасное село Станьково) из нас готовили ракетный дивизион тактических на гусеничном ходу установок, а затем направили в Германию для подкрепления танкового полка. По-моему, это был районный такой городишко Риза и село Цейтхайм, солнечный Цейтхайм. Я был рядовой, водитель, и все время имел дело с машиной.

- Когда возникло желание поступать в семинарию?

- Мы выросли в вере, наша мама была очень верующим человеком. Я этого не помню, но старший брат мой, игумен Венедикт, говорил мне, когда мы немножко подросли, что она была безграмотная женщина, но сама как-то выучила молитвы - утренние, вечерние; и в детстве: «Стойте со мной. Кто не может стоять, ложитесь. Что я говорю, повторяйте за мной». Там «Отче наш», «Верую». И она вечером, перед сном деток ставила по росту, и детки за ней повторяли, так она учила детей молиться.

Впоследствии она рассказывала дочкам: «Знаете, детки, когда я выходила замуж и стояла под венцом - просила Бога: Господи, если у меня будут дети, пусть они будут верующими».

В детстве меня мама водила, в Никольский храм в Петрикове. Это мой первый храм, мы ходили туда пешком 25 километров из нашей деревни, нас старшая сестра брала за руку - и пошли пешочком.

Когда я попал в Мозырь, естественно, я пошел в церковь - Свято-Михайловскую, это сейчас кафедральный собор Туровско-Мозырской епархии. Здесь был отец Алексей Задерковский - крупный, рослый батюшка в очках. Спокойный такой. Потихоньку стал меня воцерковлять, я что-то читал на клиросе, помогал петь. Первый раз поступал я в Минскую духовную семинарию по его рекомендации в 1959 году. Подал документы, но поелику семинарию в том году готовили к закрытию, документы наши взяли, а потом выслали обратно.

Когда о.Алексий умер, я не помню. Помню только последнюю встречу с ним. Я учился уже в Академии и жил в Лавре, и как-то встретился с о.Алексием на вокзале в Гомеле. Я ехал из Москвы, добирался до своей деревни, а он, выйдя за штат, уже в Мозыре не служил, но жил там на квартире, а служил где-то в Калуге. И он оттуда ехал к своей матушке в Мозырь.

Отслужил я в армии. В 1963 году пришел домой, и меня старшая сестра Евгения пригласила к себе в Минск, где жила она вместе с мужем. Муж был там директором небольшого завода, она учительницей работала и они хотели помочь мне устроиться в жизни. Меня устроили работать водителем в городской автобусный парк на улице Маяковского.

Я был молодой, где-то немножко погулял, то, другое, потом в 1964 году поступил на заочное отделение в Политехнический институт, вроде-бы начал учиться, но чувствую, что не то. Душа подсказывает, что это не твое, ну не идет дело, а брат Венедикт все пишет с Украины письма и меня ругает: «почему ты не поступаешь в духовную семинарию». И благодаря его разумным наставлениям, внушениям, тактичному подходу, я оставляю Минск.

В наше время было поступить в семинарию не так-то просто. Это сейчас уже двери открыты - кому надо, кому не надо - все поступают, например, чтобы избежать армии. В 1966 году я снимаюсь с учета в Минском районе, еду к брату на Украину. Там становлюсь на временный учет в сельсовете села, где служил брат - устраиваюсь на работу, подаю документы в Одесскую духовную семинарию (рекомендацию мне, наверное, брат написал) и тут же снимаюсь с учета. Это на случай, если придет сигнал уполномоченному, что, мол, от вас поступает молодой человек, задержите его. Сижу, жду вызова в семинарию. Вызов пришел, я поехал, и меня зачислили в семинарию.

В 1966 я поступил на первый курс. Потом меня со второго на четвертый перекинули. Так что три года учился в семинарии. Надо сказать, что мне очень нравилось там учиться. Я обрел себя. Я очень любил заниматься. Сидим - обычные занятия, потом перерыв, все уходят, а я продолжаю читать дополнительную духовную литературу - так мне было интересно. Очень любил письменные работы, у меня это получалось хорошо. Естественно, пел на клиросе, я любил это, много светских песен пел, когда коров пас когда-то в детстве.

- Вы с кем-нибудь из семинарии поддерживаете отношения?

- Все как-то нарушилось из-за развала Союза. Да и других забот сейчас много. Встречаемся, но довольно редко. Недавно я был в Одессе, у нашего бывшего ректора - он был раньше архимандритом, сейчас митрополит Агафангел (Саввин).

В 1969 году я подаю документы в Сергиев Посад в Академию. Я неженатый. Отца у меня нет. Что мне оставалось делать? Со стороны семи-нарии написали мне характе-ристику и осенью 1969 года я поступил. Почему-то, после семинарии я тяжело привыкал к Академии, может, искушение какое-то было. Тянуло в Одессу, хотелось вернуться в родные стены. Потом с месяц прошло, я уже успокоился, прижился к этому месту, пошли новые друзья, новые хлопцы - очень интересная была компания. Молодежь. Студенты есть студенты.

Я еще мало кого знал из этих хлопцев, и как-то в один день пошел в город, в баню. Морозец, снежок поднимается. Вернулся, захожу в спальню (она большая была - коек, наверно, девять или восемь), смотрю - у меня на койке лежит бутылка коньячная и наполовину налита коньяком. Я - никогда!.. Приходит помощник инспектора: «Станкевич! Это что такое у вас на койке лежит?» А хлопцы взяли бутылку, налили чаю туда и мне подложили, ха-ха-ха, чтобы подшутить. Самодеятельность такая.

- Откуда там был народ, в Академии? Из разных мест?

- В основном, были окончившие Загорскую семинарию. Из Одесской пришли только двое - Борис Мозаев и я. Мозаев сейчас служит на приходе где-то на Украине.

- С той компанией сейчас отношения поддерживаете?

- Когда я жил в Лавре, то ко мне многие приезжали. Например, у меня был товарищ из Молдавии, гагауз, отец Николай Чогок. Мы с ним поддерживали очень тесные контакты, очень толковый парень, самостоятельный, спокойный, неженатый тогда. Он сейчас где-то в Молдавии служит священником. Но как-то прервались у нас с ним контакты, я подзабыл его адрес, не могу написать.

В начале 1970 года под Сретенье я ухожу в Троице-Сергиеву лавру послушником. Я учился и никогда не мыслил, что я буду семейным человеком. Я знал, что буду жить один. Только я не представлял, как у меня это получится. Некогда было об этом думать - учеба, занятия, спевки, все бегом, бегом, бегом. И вот, в один из осенних вечеров приезжает мой старший брат, отец Венедикт, ко мне в Академию и так спокойненько, тихонько спрашивает: «Как ты здесь живешь? В братию монастыря принимают из студентов?» - «Принимают». Он: «Немедленно пиши прошение!» И все. Я сразу написал прошение, чтобы меня отправили в монастырь. Он был очень эмоциональный, умел это внушить.

И так я написал прошение, поелику у меня была неплохая характеристика от семинарии, то меня благословили на поступление в братию Троице-Сергиевой Лавры.

Монашеский постриг был у меня 11 июня 1970 года. Патриарх Алексий подписал благословение.

Нас собирались постричь Великим постом, но тут, как раз в его конце, на Страстной неделе, умирает Святейший патриарх Алексий I и наш постриг отлагается - не до этого. И уже потом, Петровым постом, 11 июня 1970 года нас троих (покойного епископа Кронида (Мищенко, +1993), о.Вонифатия и меня) постригли в монашество. Постригал покойный епископ Платон (Лобанков, +1975). Он тогда был архимандритом, наместником Лавры.

Кронид потом все время был в ризнице просворником. Мы с ним ежедневно друг с другом сталкивались лбами. Очень был хороший человек. Туго верующий, церковный, хороший как священник и как человек. Просто приятно было с ним работать.

Отец Вонифатий - сейчас он в Лавре живет. Высокого роста, и как написано в житии, что Вонифатий был рыжий, этот - тоже рыжий. В основном, у него клиросное послушание, он пел первым тенором и ходил на исповедь. Уже после меня у него было тюремное послушание - в тюрьму ходил.

14 июня 1970, на Троицу, меня рукополагают в иеродиаконы. Должен был рукополагать ректор Академии епископ Филарет (Вахромеев, нынешний митрополит Минский), но он отдал мою хиротонию гостю, приехавшему из Франции, епископу Корсунскому Петру (Л’Юилье, с 1979г. архиепископ Бруклинский АПЦ в США). Надо мной потом все пошучивали: смотри, может, ты не от православного принял хиротонию.

- Это было предметом вашей такой гордости?

- Я на это даже не обратил внимания. Трепет такой, страх, переживание, тут не до гордости было. Первые шаги, они самые благодарные, потому что за все переживаешь, волнуешься.

Благословение на рукоположение мне дал в то время местоблюститель митрополит Пимен (Извеков). Я помню, что на всенощной наместник Платон подвел меня к нему и говорит: «Владыка, благословите, мы завтра будем рукополагать этого монаха в иеродиаконы». - «Благословляю». И мы отошли в сторону. Пимен служил в Троицком соборе, а меня рукополагали в Успенском соборе, потом что во всех храмах Лавры на Троицу совершается служба.

В 1971 году Пимена избирают Патриархом и ему нужно было подобрать двух старших иподиаконов, которыми, по традиции, являются два иеродиакона из Лавры. Ими становятся иеродиакон Антоний (Кузнецов) и иеродиакон Вонифатий. Вонифатий побыл иподиаконом первое лето, но чем-то Патриарху не подошел. Меня взяли на его место. 4 ноября 1971 года была моя первая служба в этом качестве.

Тогда я совершенно не представлял, что такое иподиаконство. И в семинарии, и в Академии все время простоял на клиросе. Все смотрел на иподиаконов - они бегут куда-то, спешат. Чего они бегают? Подносят, относят что-то...

- В чем состояла ваша работа?

- Нас было четыре старших иподиакона – две пары. Антоний и я - одна, Филарет (Карагодин, ныне епископ Майкопский) и Андрей Поликопа (ныне Амвросий, епископ Новгород-Северский) – другая. Антоний (Кузнецов) одновременно являлся келейником патриарха Пимена, он нас в старшие иподиаконы выбирал и мы находились в его распоряжении. Он готовил Патриарху облачение к службе, помогал ему в быту, подавал обед, искал документы, собирал вещи, если куда-то была поездка. А мы уже действовали по его указаниям и помогали Патриарху на службе.

Представьте себе, что сегодня вечером служба. Мы приезжаем раньше патриарха в отдельной машине, привозим облачение. Затем, вдвоем мы выходим в стихарях на крылечко Елоховского собора и ждем приезда патриарха. Патриарх приехал (он обычно ездил с архимандритом Трифоном (Кревским)), мы встречаем, провожаем в алтарь, помогаем ему раздеться, как служба начинается - облачаем его. Наше дело - надеть на него облачение, проводить, подать ему трикирии, дикирии, поддержать на ступеньках, чтобы не споткнулся и не упал. То есть, смотреть за всем, что необходимо в данный момент патриарху. Пока двое старших иподиаконов смотрят за патриархом, вторая пара организует чтобы все предметы (орлецы, дикирии, трикирии) вовремя подготовили, ковер постелили, если надо и т.п. Там же, одновременно, не меньше, чем человек десять служат, могут что-то перепутать. Иногда наши пары менялись, мы там все организовывали, а Филарет и Андрей помогали патриарху.

- А охрана была у патриарха?

- Ничего не было. Ни охраны, ни милиции.

- А как вас воспринимали священники?

- Очень благосклонно. Я такой человек - сам себе не нравлюсь. Я никогда не вникал ни в какие дела, старался помалкивать, порой даже это Патриарху не нравилось. «Что-то Аристарх молчит все время». Хе-хе.

Я был деревенский парень и в церковном плане малоразвитый человек. Только школа иподиаконства меня разбудила и заставила на все смотреть другими глазами. Вникнуть, посмотреть, как люди живут. Это была духовная наука. Церковная наука. И потом эта наука еще усилилась и развилась, когда я стал ризничим.

Если говорить откровенно, для монаха трудновато это: оставляешь монастырь, едешь в электричке, тут по Москве надо ездить, вокруг чужие, светские люди. Казалось, нет бы, сидеть себе в монастыре, в келье, делать, что тебе скажут: или петь, или читать, - а тут - все поездки, да поездки. Порой душа скорбела: братия в монастыре сидит, а ты снова - суббота - и поехал. Патриарх Пимен служил часто, и нам постоянно приходилось трассировать по этим электричкам туда-сюда.

- В электричке вы ездили тогда в подряснике?

- Обычно одеваешь плащ, подрясник поднимаешь под плащ, пояском подпоясываешься, только вышел - поясок снял, хоп, все в порядке - снова в подряснике. Летом жарковато было, ездили без него, в легкой одежде. Но, в основном, конечно, в подряснике.

- Каким был патриарх Пимен в начале своего служения?

- Это был очень энергичный, сугубо церковный человек, и, я бы сказал, была в нем военная жилка: строго, четко, быстро, не тянуться. Отработано у него было. Очень любил и знал монашество. Он ведь в молодые годы принял постриг в Параклитии, в скиту за Загорском. Потом был настоятелем в Лавре.

- Патриарх вас как-то учил? Не так повернулись, не то подали...

- Он мог порой повысить голос. Мне кажется, больше всех доставалось отцу Антонию (Кузнецову, келейнику Патриарха, ныне настоятелю Свято-Никольского монастыря в Гомеле). Нас он не трогал, а его поругивал немножко. Но, знаете, строгость его к Антонию настолько нас натренировала, что мы службу отладили так, что, как говорится, комар носа не подточит. Филарет (Карагодин) и Андрей Поликопа были до приезда в Москву иподиаконами митрополита Одесского Сергия (Петрова, +1990). Филарет (Карагодин) прекрасно знал архиерейские службы и он нас всех хорошо подтянул в этом отношении.

- Вы чувствовали себя «патриаршим оком», когда приезжали в храм?

- Никогда мы не вникали ни в чьи там дела. Иногда могли попросить что-то необходимое - дорожку постелить.

Патриаршие службы всегда пользовались большим авторитетом, с радостью встречали, очень много народу всегда было, давка всегда, теснота. Когда он помазывал народ, мы стояли по бокам и с трудом удерживали людей, чтобы его не спихнули.

- Тяжелые службы были?

- Тяжелые службы, в основном, когда приезжали иностранные гости. Это очень большое моральное напряжение. Встретить вовремя, облачить, чтоб все было подано, ничего не забыть. Правда, облачали мы их, в основном, по нашему стилю, так же, как своих архиереев.

Так я прослужил в иподиаконах до 5 сентября 1977 года, когда меня патриарх хиротонисал в иеромонахи и отпустил на послушание в Лавру. Я стоял у мощей, ходил на исповедь, жил некоторое время в покоях патриарших, еще в старой своей келье. А потом, в 1978 году, наместник архимандрит Иероним (Зиновьев, +1982) сделал меня ризничим.

Причем, я стал ризничим, не будучи даже игуменом. В 1978 году мы праздновали 60 лет восстановления Патриаршества. И по случаю этого юбилея, поскольку мы так много лет были иподиаконами у патриарха Пимена, он одел на нас с Антонием (Кузнецовым) кресты с украшениями (которые положены игуменам перед тем, как сделать их архимандритами). А мы - иеромонахи. И мы с этими крестами так и ходили.

Потом, незадолго до 30 сентября - праздника мучениц Веры, Надежды, Любови, матери их Софии - архимандрит Иероним привозит от патриарха рапорт, что я назначаюсь ризничим в Лавре. И вскоре, 8 октября - праздник Преподобного Сергия. Понятно, что в Лавру приезжает масса гостей. Приезжает и патриарх, который совершенно неожиданно объявляет: «Завтра я Аристарха буду возводить в архимандриты.» Так меня сразу из иеромонаха сделали архимандритом.

- Вы были ризничим 12 лет?

- Да, 12 лет я был носильщиком. Носил узлы с облачением, взвалил на плечи в узле килограммов 50-60 - и потащил: туда, сюда, ха.

- Некому было приказать?

- Кому ж прикажешь: монах - должен сам. По-необходимости могли два-три человека послушников дать, чтобы помочь что-то перенести, что-то постирать, помыть, почистить. Но, в основном приходилось самому.

- А помощник был у вас был?

- Сначала у меня был в помощниках иеромонах Варсонофий (Судаков), теперь он епископ Чебоксарский и Чувашский, затем был помощником иеромонах Викентий (Морарь), теперь он епископ Абаканский и Кызылский (ныне Екатеринбургский и Верхотурский – Н.М.). Второй, хороший такой парень, жалко, его так подсидели в Молдавии.

- А вы кому подчинялись?

- Наместнику и благочинному.

В чем заключалась ваша работа как ризничего?

- Во-первых, вы должны ежедневно приготовить облачение для служащей братии: священнику, диакону, иеромонаху и архимандриту. Думать о том, чтобы оно было, это облачение. Думать о том, чтобы его где-то подреставрировать. Думать о том, чтобы были чистенькие чаши вызолоченные, чтобы они не были ржавыми. Чтобы у вас было хорошее, чистенькое Евангелие положить на престол. Чтобы у вас были ковры чистыми, чтобы эти ковры не съела моль. Чтобы у вас было чисто в алтаре, в ризнице, полотенца чистенькие готовы к архиерейским службам. Чтобы у вас были трикирии, дикирии, орлецы. Это очень хлопотное послушание. Бегать и бегать, следить, и чтобы было в порядке. Зашел и увидел: ага, вчера было так, а сегодня что-то уже не на месте, передвинулось. Лампочка не горит на стене храма, надо, чтоб загорелась. Ставь лестницу, лезь туда. Окно там не закрыто, стекло разбилось в окне, застеклить его надо.

- Облачений тогда хватало или это был дефицит?

- Тогда это было, даже было проще, чем сегодня. Можно было купить любые ткани (может, не очень дорогие, изысканные, но простое облачение можно было шить в любой момент), были доступные цены, были какие-то деньги. Были там свои проблемы, но, тем не менее, в Лавре в колокольне была пошивочная мастерская. И там несколько девчат для ризницы шили все, что надо. На сторону не заказывали.

- Драгоценные сосуды - это тоже в вашем распоряжении?

- Драгоценных, как таковых, не было. Были простые сосуды, то, что делало Софрино. Но было в достатке.

- Вас, как и о.Антония (Кузнецова), о.Матвея (Мормыля), о.Кирилла (Павлова) называют в числе духовных авторитетов Лавры…>

- Ну-у, это слишком. Я по-должности входил в Духовный Собор в Лавре, как и все вышеперечисленные.

- Насколько, Вы считаете, студенты Академии нуждаются в духовном руководстве Лавры?

- Я считаю, что любой человек нуждается в духовном руководстве, если не руководстве, то совете. Это необходимо каждому: и монаху, и не монаху.

- Обсуждались, пусть в узком кругу, проблемы монархии?

- Таких разговоров я не помню между нашими студентами, да и монахами. Может, мы не доросли еще до такого уровня. Думали о том, чтобы помолиться, послушание свое выполнить. Нагрузка очень большая все-таки у нас: службы, службы и службы.

- Были в Лавре, кто тяготел к политике?

- Я бы не сказал, что эти вопросы ставились так конкретно. Самый наш больной политический вопрос, если можно так назвать, - вопрос прописки. Многие шли в Академию только ради того, чтобы временная академическая прописка нас удерживала в монастыре. Поэтому учились по много лет, чтобы как-то больше прожить в монастыре.

- Из братии Псково-Печерского монастыря Вы с кем-нибудь поддерживаете отношения?>

- Ездили наши монахи и туда, и по другим монастырям. Но я говорю, что я такой... сам себя не понимаю. Я все старался держаться своего монастыря, только съезжу к своему старшему брату - и снова к себе в келью. И до сих пор не люблю ненужных общений.

- А с Питером были какие-то отношения?>

- Духовная школа наша посылала своих представителей туда на праздники, и студенты общались, но почему-то, негативное отношение было к питерским воспитанникам. Считалось, что если ты учишься в Питере - ты ищешь себе архиерейской карьеры.

- Московские духовные школы относились к питерским как еретикам?>

- Нет, нет. К учившимся в ЛДАиС относились скептически, но никогда «еретиками» их не считали. Хотя считали, что питерская Академия подвержена влиянию экуменистов.

- Осуждали?

- Немножко. С неполным таким пониманием относились.

- В чем была опасность экуменизма?

- Опасались расцерковления, какого-то светского уклона, может быть, даже какого-то отступления от православия, ослабления его позиций.

- Какое у вас отношение к самому сейчас востребуемому в Лавре человеку - архимандриту Науму?

- У меня к нему отношение посредственное. Я не очень был с ним близок. Хотя я с ним постоянно общался и даже советовался. Особой симпатии я лично к нему не имел.

Если не переходить на личности, то я считаю, что нельзя все духовничество сводить к мнению одного лица. Советоваться надо братии и по этому поводу тоже. Почему бы не сделать так: братия в Лавре - 56 человек, есть грамотные иеромонахи, окончили Академию. Давайте кому-нибудь поручим написать доклад об исповеди или о таинстве покаяния. Пусть он после обеда на 15 минут выступит и его нам прочтет. Хотя мы можем по этому поводу немного поспорить, но это будет какая-то жизнь, какой-то рост. Пусть наместник наставление братии скажет по этому поводу, это необходимо.

- Вас кто-то учил жизни в монастыре?

- Меня учила сама жизнь, а начатки я получил у своего старшего брата Венедикта. Он мне всегда говорил: «Смотри, так может быть, и так может быть». Очень четко ставил вопрос. Сам он прошел суровую школу. Потом это скитание по приходам, друзья и недруги, все это сложилось в какой-то жизненный опыт. На основе его добрых подсказок, на основе своей такой ненужной, плохой монашеской жизни и каких-то наблюдений, переживаний приходишь к каким-то выводам.

- А он был такой «тертый» монах?

- Партизан - можете себе представить. Всю войну под кустами. У него были какие-то государственные награды. Они окончили войну эту в Молдавии, из Молдавии приходили награды, мы их...

- ...Складывали в коробочку?

- Не нужны эти награды, нас Господь наградит.

- То есть, Вы монах Почаевской школы?

- Нет, я бы не отнес себя к почаевским. Я сравниваю общее настроение Почаевской Лавры и нашей - есть какая-то разница. Почаевские монахи чаще видят недостатки своих братьев, как-то болезненно на это реагируют. А в Загорске - там помягше. Почаевские могут покритиковать наместника - и за дело, и без дела. Богослужение у них немножко построже, потруднее. В Загорске чуть помягче устав, не так требовательны. Поэтому мне почаевский стиль не подходит. Ты монах, должен в себя смотреть.

- Влияло ли монашество ТСЛ на действия настоятеля? Решения настоятеля, которые братия считала неправильными выполнялось?

- Выполнялось. Слово наместника было законом. В Почаеве могло быть немножко по-другому. Там братия могла упереться. А в Загорске - нет. Назначили этого наместника - все. Но, замечу, у наместника чуть-чуть светская, административная жизнь. А монашеская - как шла по уставу, так она и идет, ведь братия живет, а наместник пришел и ушел.

- Его воспринимают как инородное тело?

- В каком-то смысле.

- То есть: «Мы выполним его приказание, мы выполним его желание, но, что у нас на душе, мы не скажем»?

- Можно так сказать.

- Кто являлся хранителями монашеских традиций? Та группа, которая входила в Духовный Совет, старики?

- В основном, старшая братия.

- А в ваши времена кто такими авторитетами были?

- Вы их называли: отец Кирилл, и Наум, и Матфей, Пимен такой был, и сейчас есть, потом покойник Нил, архимандрит Николай, покойник, архимандрит Сергий, Лаврентий. Это очень авторитетные люди.

- Исповедь и реальное духовное руководство, получается, были не назначенными духовниками, а этими старцами, к которым ходили с какими-то сомнениями жизненными?

- Да. Каждый выбирает себе того духовника, к которому расположена душа. Хотя можно спросить совета и у того, и у того. У меня был такой случай в жизни. На исповедь пришла девушка, плачет: «Я такая грубиянка, на работе могу нагрубить, раскаиваюсь, не знаю, чего делать.» Я ей что-то посоветовал. Потом думаю: дай-ка старших спрошу, что они мне скажут. Пошел к покойному архиепископу Сергию (Голубцову, +1982), который жил на покое в Лавре. «Владыка, такое дело, пришла девушка». - «Надо дать ей епитимью». - «Хорошо, спасибо». Пошел к Науму (Байбородину): «Отец, вот такое дело». - «Знаешь, надо подумать, посмотреть, а кто у нее родители, а где она воспиталась, как она росла. Может быть, то, может, то...» - «Хорошо, спасибо». Пошел к отцу Кириллу (Павлову): «Отец Кирилл, вот такое дело, девочка пришла...» - «Ты ей скажи, чтобы она читала «Псалтырь». Все. Коротко и ясно. Так что, видишь, советуешься, слушаешь, сам учишься на их опыте.

- Вы сами остаетесь сторонником наказаний или увещевания?

- Я - человек грубоватый, неотесанный, духовно мало образованный, но, тем не менее, наказание - это уже как крайность. Все-таки надо стараться миром решить любой вопрос. Сначала подсказать, попросить. Я наказания малополезными. Наказать человека можно, но мягко и только с тем, чтобы потом снова постараться поставить его на ноги.

- Если кто-то сильно пьет?

- Этот человек сам себя наказывает. У нас сейчас есть один священник с такой слабостью. Он уже и у нас служил и в других епархиях - но везде одно и то же. То есть, он сам себя наказывал и наказывает. Ему бы дали какой-то приход, но не может удержаться. И пусть он сам себя судит. Не можешь служить - прости, снимай с себя крест, ты видишь, как ты себя ведешь. Так что, тут наказание без наказания получается. То есть, наши дела, нас и наказывают.

- А если воруют, допустим?

- Это, конечно, похуже. Только нужны точные доказательства. Я говорю: или не делай этого, или прости, но тебе надо дать такой бедный приход, чтобы воровать нечего было. Будешь там один служить, будешь сам у себя воровать, если что найдешь.

- Как Вы стали епископом?

- Был такой наместник у нас в Лавре, покойный архимандрит Августин (Судоплатов), которого потом разбил паралич. Он мне очень твердо предсказывал, что я никогда епископом не буду. Я как-то еще иеродиаконом зашел к нему с личной просьбой. Он мне: «Ты никогда не будешь епископом». Я... иеродиакон в присутствии архимандрита, зачем мне твой епископ, мне в голову такое не приходило. Было очень серьезное, хорошее такое предсказание, а вот оказывается, что Бог над нами есть. Если Господь определил тебе крест, то никуда от него не уйдешь.

- А он не сказал, почему никогда не будете епископом?

- Он не сказал, ха-ха, но я знаю. Могу сказать без записи. (Епископ Аристарх считает, что его кандидатура ни за что бы не прошла проверку КГБ – Н.М.)

Продолжаю я быть ризничим и как-то из Москвы, от митрополита Филарета, он был тогда начальником ОВЦС, последовал звонок: «Я думаю о том, чтобы тебя взять в Полоцк епископом». Я посмеялся про себя, знал, что я никогда епископом не буду в силу определенных причин. «Владыка, я посоветуюсь в духовником». - «Кто у тебя духовник?» - «Отец Кирилл». И положил трубку - не воспринял это всерьез. Не думал, что все эти перемены в стране меня касаются. И вдруг - вызов на Синод. Меня аж всего затрясло. Думаю, неужели это правда?

- Но хотелось?

- Ни в коем случае! Я даже не помышлял об этом. Меня трясло от того, что я боялся, что в самом деле может такое случиться. Пришлось ехать на Синод. Правда, слава Богу, до Синода дело не дошло. Меня отставили в сторону, где-то патриарху Пимену сказали, что не надо меня пропускать.

Посидел я в приемной, старой своей дежурке. Выходит управделами МП митрополит Владимир (Сабодан): «Езжай домой, о тебе разговора не будет». Я как подпрыгнул с этого дивана и бегом оттуда. Митрополита Филарета это, говорят, очень опечалило: «Ну вот, он так... А я думал, он...» Кто-то против него там подработал. Хотя у нас никаких доверительных отношений не было – наоборот, все очень официально. Но Владыка митрополит: «Имей в виду - я тебя не оставлю». Он хотел где-то найти именно белоруса, а меня знал как ректор Академии, потом видел и иподиаконом, и в патриарших покоях.

Это было весной 1990 года, потом патриарх скончался и избрали нового – Алексия II, тут немедленно меня и пропустили. Меня даже на Синод не приглашали, потому что вопрос был ясен.

Митрополит меня нашел, мы поговорили, по календарю посмотрели, когда можем устроить хиротонию - 29 июля. Поехали в Минск, и пошло.

- Давно ли Вы знаете патриарха Алексия II?

- Митрополит Алексий мне запомнился с тех пор, когда я поступал в первый класс Одесской семинарии. Я называл имя Николая Чогока, такой красивый, рыжеватый, рослый мужчина - что-то там не написал, не проходит по конкурсу, и его не принимают. Митрополит Алексий посмотрел на него, «Возьмем, -говорит,- его, из него будет хороший священник». И в самом деле, вы знаете, такой малограмотный хлопец, но потом как взялся за себя, как начал зубрить, готовиться, - прекрасным стал священником, во всех вопросах пример. Потом уже достаточно часто с ним сталкивался, когда был иподиаконом и жил в Лавре.

- В каком состоянии была епархия, когда вы сюда приехали?

- Епархии, как таковой, не было. Было два благочиния: Гомельское и Мозырское, и сейчас каждое благочиние стало епархией. Мне кажется, монашествующих из монастырей брать в архиереи несколько непрактично, потому что мы, монахи, не знаем приходской жизни, сетей всех этих. Нам очень сложно вникать к эти вопросы. Мы сидели там в келье, читали Псалтирь, ходили на службу и все.Поэтому монахи, они как-то построже к службам, а это не всегда нравится священникам.

- Вас обманывают?

- Бог его знает, может, такое и случается. Во все мелочи не вникнешь. Тут совесть человеческая должна быть.

№ 8; 17 - 24 октября 2000 г.

Записал Николай МИТРОХИН