Сигитас Тамкявичус

Вечерняя Пермь, 7 сентября, 2000.

ВТОРОЕ ГРАЖДАНСТВО АРХИЕПИСКОПА

Десять лет назад на страницах "ВП" были опубликованы репортажи о "поющей революции" в Литве. Именно "янтарная республика", как называли ее в Советском Союзе, объявив в марте 1990 года о своей независимости, стала политическим полигоном для решения сложнейших вопросов межнационального, межрелигиозного, гуманитарного характера. С одним из авторов и певцов той самой "нежной" революции по-литовски я заочно познакомился еще тогда, весной 90-го. Причем при весьма необычных обстоятельствах: в те дни епископа Тамкявичуса, недавнего пермского зека, в ряде газет обвинили в сотрудничестве с КГБ. И вот у меня появилась редкая возможность спросить обо всем лично у "обвиняемого" - отец Сигитас, ныне архиепископ Каунасский, в августе посетил Пермь. Он участвовал в юбилейных торжествах местного костела, а также в богослужении памяти жертв тоталитаризма в своей бывшей тюрьме, ныне мемориале "Пермь-36" в Чусовском районе.

В силу своей природной скромности наш гость, этот диссидент чистой воды (ведь слово "диссидент" означало именно религиозное инакомыслие) к авторам литовской "поющей революции" себя не склонен относить. Разве что к ее певцам - без песнопений ксендзу просто нельзя. А более всего - к ее писателям. Ведь свой срок Тамкявичус получил за журналистскую деятельность, за то, что подпольно издавал "Хронику Литовской католической церкви".

- После первого приезда, я побывал в пермской тюрьме еще четыре раза. Так что могу считать себя гражданином Перми, - говорит отец Сигитас со своей обычной мягкой улыбкой. Настоятель костела о. Анджей (Гжибовский), словно подтверждая второе гражданство гостя, заявил на пресс-конференции, что считает литовского архиепископа прихожанином своего обширного пермского прихода.

Основание - "железное": Сигитас Тамкявичус отсидел в пермской политзоне как он сам говорит, "всего пять лет".

- Вообще-то мою деятельность по 70-й статье - антисоветская агитация и пропаганда с целью подрыва государства, - оценили в шесть лет строгого режима и четыре ссылки. Сначала меня отправили на 37-ю зону, потом в Мордовию и закончил на 35-й пермской зоне. Вместе со мной там были люди разных национальностей: и русские, и евреи, и литовцы, латыши, украинцы... Разных вероисповеданий: православные, католики, иудеи, мусульмане, и неверующие тоже. Большая часть заключенных - диссиденты - или за веру, или за убеждения, "национальные предрассудки", - причем все жили очень мирно, в неволе царил настоящий экуменизм, никогда не ссорились. Конечно, часто беседовали о наших различиях, почему я такой, а ты воспринимаешь по-другому. Но это всегда был диалог. Вместе с протестантами, католиками отмечали одно Рождество, затем с православными - другое.

Так что в лагере праздников было чуть-чуть больше, чем на свободе (наш собеседник улыбается). Из десяти лет я отсидел всего только пять с половиной...

Но Вам это мало не показалось, наверное?

- Знаете, тогда давали по 15-25 лет, так что мой срок казался по сравнению с этим "детским". Поэтому десять лет казалось многовато, а когда вышло пять лет, я радовался, серьезно. Особенно если учесть, за что дали - за слово, за то, что я правду писал. А они (власти) считали, что наша правда - клевета. Не разрешали нам, священникам, обучать детей, моих друзей судили, давали по году общего режима.

Конечно, мы протестовали против этого, а Советская власть хотела нас так сжать, чтоб никто про нас не знал, не слышал. Когда же стала появляться наша хроника, об этом узнал весь мир... Следователь мне откровенно сказал: "Если бы ты боролся не за церковь, а за что-нибудь другое, я был бы на твоей стороне".

Я освободился раньше, потому что уже 88-й год шел, перемены в Советском Союзе начались. Затем Литва стала независимой.

И уже десять лет мы живем чуть-чуть по-другому... Я вот слышал рассказы, как живет Россия. Конечно, я радуюсь, что нам стало сейчас гораздо легче, ведь при Советской власти литовцам разрешали иметь только одну семинарию, 25 человек училось всего, а сегодня у нас четыре семинарии и около 300 семинаристов.

В наших школах разрешается один урок по религии, но - факультативно: кто хочет - избирает занятия религией, кто нет - другое. Как в любом демократическом государстве. И государственное радио разрешает католические беседы, кроме того, есть у нас своя небольшая радиостудия, телестудия. Это радующие перемены.

Что для Вас было самым тяжелым в пермской политзоне?

Самым тяжелым...это допросы в КГБ, до суда. И потом - ужасные этапы. Все этапы. Как я ехал сюда, в Пермскую область, потом в Мордовию, и обратно...Кто придумал эти этапы, им самим бы надо было пройти их, несколько месяцев провести в "столы пинке" (вагон - "товарняк" -ред.) И пермская тюрьма осталась в моей памяти на всю жизнь, это ужасное место, другого слова не могу подобрать. Смотрел сегодня на нее, она такая беленькая снаружи, а камеры темные... На прогулку водили с овчарками, руки я должен держать за спиной - и чувствовал дыхание собаки. Не избивали, нет, но кормили, как заключенного, пайку давали очень небольшую...Но в лагере голода не было. Я был там с 83-го по 88-й год, работа тяжелая в цехе, я на разных работах был: и стружку собирал, и на металлообработке был, и в прачечной работал. Много специальностей освоил.

Когда нас с этапа выпустили на зону, у меня было такое чувство, что я оказался на воле. Воздух был такой чистый! Мы вчера ехали через Чусовой, там такой желтый дым, атмосфера загрязнена... А там, где 37-й лагерь, воздух очень хороший был. Надзиратели над нами не издевались, нас за мелочи в карцеры не сажали, в общем, было терпимо. Как видите, я еще жив - здоров. Вот 36-я зона была ужасная...

Откровенно говорю вам: в моей душе не осталось какой-то ненависти ни к надзирателям, ни к людям, которые меня осудили, которые пытались распускать разные вести о моей работе в КГБ, выдать меня "агентом"...

В книге гостей мемориала "Пермь-36" я записал: "Прости, Господи, всем, кто мучил нас". Так что какой-то аллергии у меня ничто не вызывает. Я не могу ставить на одну доску то, что со мной произошло, какие-то пять лет неволи, и то, что, допустим, натворил коммунистический строй для нашей страны. Тысячи людей отправляли в Сибирь, сколько было расстреляно и священников, и епископов... Мы, христиане, стоим в этом плане довольно высоко, мы в состоянии все простить и забыть. Если бы не могли этого сделать - не были бы христианами.

Сегодня у нас есть капелланы везде: и в тюрьмах, и в армии. Полиция, правда, их не имеет.

-Скажите, а чем закончилась "охота на ведьм" в отношении литовских священников?

-Ну, что же, в 90-е годы писали про агентов КГБ, их искали в разных слоях, разных профессий. Например, меня лично четыре раза агитировали, чтобы я был агентом. И даже когда привезли первый раз после суда, то в пермской тюрьме вызвали, и чекисты меня вербовали в агенты, при этом говорили: тебе будет легче в тюрьме и в лагере, если согласишься (смеется).

Так что... какая-то часть и семинаристов, и священников на этот крючок попадалась. Когда я учился в семинарии, меня тоже уговаривали сотрудничать. Сказали: "Подпиши нам - и мы пустим тебя в Рим". Я сказал: "Да я не хочу никуда, мне в Литве хорошо". Тогда про другое начинают: мы создадим тебе хорошие условия, приход получишь в городе. Я отвечал, что деревню люблю...

Такое время было...

У нас был издан закон о люстрации. Суть: если кто подписал и был агентом, он должен признаться, тогда материал о нем не публикуется. А если не признался - те фамилии будут обнародованы. Так что те, кто хочет стать депутатом, занимать выборные должности, высокие посты, - тот должен сам сказать людям все, чтобы знали, кого избирают. В августе срок для данного закона закончился, скоро будет новый сейм, на сто процентов ясно, что придут другие люди, и может все поменяться. В Литве сильно может меняться - то правые приходят, то левые.

Но сам я считаю, что такой подход справедлив: если ты был агентом и признался, тогда о тебе никто не будет писать. А если после такого злодеяния ты хочешь продолжать общественную деятельность - ну, неэтично.

-Общаетесь ли Вы с русскоязычным населением? Помню, в центре Каунаса было даже два православных храма, а что сейчас? И как строятся ныне отношения католиков и православных в независимой Литве?

-У меня были нормальные человеческие отношения с Хризостомом, архиепископом Литовским. Он очень достойно вел себя в трудные периоды, надо сказать. И в 90-м году (во время путча), когда вообще неизвестно было, как все сложится. А он призвал к тому, чтобы русские себя вели мирно. И сейчас у нас с ним отношения довольно хорошие, но не близкие. Не знаю, по какой причине, но он отдалился несколько.

В Каунасе еще до 1-ой мировой войны был большой гарнизонный храм для военных. Когда возникла Литовская республика, здание храма было продано ей. Сейчас я тоже отдал тот храм для военнослужащих, чтобы там были мессы. И, конечно, приходят миряне, а раз в месяц бывают службы католиков восточного обряда, как у православных.

-Как наш бывший коллега, осужденный все-таки за журналистский труд, скажите о свободе слова: в последнее время она ощущается больше в Литве или в России?

- У нас довольно сложное положение. Суть в том, что свобода - полнейшая. Я думаю даже, что свободы столько, что временами я вижу совсем не свободу, а Бог знает что...пищу для безответственности. Литовский парламент хотел принять Закон об ответственности СМИ: если журналист написал неправду, газета должна написать правду, а суд может оштрафовать автора. Но наши газеты, тележурналы подняли шум об "атаке на свободу слова" и т.п. Все затихло пока. Есть программы, в которых выступают против президента, против председателя сейма, то есть оппозиция есть, в демократическом государстве та к должно быть, но...надо говорить только правду. Этот порог в Литве журналисты часто перешагивают, но, думаю, это не должно долго длиться. А так все нормально Кто в состоянии, тот может иметь свои издания. Ясно, что за некоторыми изданиями стоят группы людей, их задачи, их интересы выражают газеты, и вовсе не все из них помогают государству. К сожалению.

...В те же августовские дни в пермском костеле состоялся первый органный концерт. Литовский гость спросил настоятеля: "А до революции здесь был орган?" И сам засмеялся этой формулировке - "до революции". Да, священник все же, чувствуется, "продукт советского воспитания", хоть и католический. Но в самом деле: выражение это было настолько естественно еще недавно... и как напрашиваются уточнения, сравнения сегодня, после стольких потрясений, пережитых народами бывшей советской империи. (Что касается органа: до революции 1917 года его в Перми не было).

Я спросил еще отца Сигитаса, что стоит теперь в Каунасе на месте "тридцатьчетверки", бывшего памятника советским танкистам, убранного сразу после отделения Литвы в 1990 году. Оказывается, так ничего и не поставили...

Владимир ГЛАДЫШЕВ