– Каждый имеет свой путь. Я был подростком, рос
в Париже и был обыкновенным молодым человеком, я хочу сказать, не
было ничего сверхъестественного, играл в футбол, у меня были друзья,
как и у всех. Я ничем особенным не выделялся, но любил Церковь.
И где-то всегда думал: дай Бог, если я смогу служить Церкви, хотя
я никогда не знал, в какой форме.
– Как Вы попали в Свято-Владимирскую духовную семинарию в
Нью-Йорке и почему пошли туда учиться?
– Я пошел туда учиться, потому что была такая возможность,
потому что любил Церковь. Это был очень богатый период жизни. Мне
об этом очень сложно говорить, но я всегда желал служить в Церкви.
У меня была очень большая радость в жизни, и я это осознаю, что
моим учителем и духовником был о. Иоанн Мейендорф, я у него исповедовался,
он относился очень по-отцовски ко мне. Я четыре года постоянно возился
с его внуками, были очень добрые тесные отношения, и он был для
меня не только выдающимся священником, но и учителем жизни. Это
залог, я понимаю это сейчас, когда его уже нет, к сожалению. Это
для меня было главное учение. Для духовной жизни он дал мне правильное
понятие о Церкви просто своим примером.
– Давно Вы живете в Петрозаводске?
– Я уже пять лет в Карелии живу.
– С чего все это началось?
– Это началось со Свято-Владимирской духовной семинарии
у о. Иоанна Мейендорфа. Там я встретился и подружился с будущим
секретарем Карельской епархии. Он был тогда еще Николаем Степановым,
потом стал игуменом Тихоном, а теперь он епископ Тихон Архангельский
и Холмогорский. И он в 1992 году предложил мне остаться в Карелии,
чтобы помогать молодежному движению. Я согласился, мы начали это
дело, он стал епископом два года тому назад, а я остался в Карелии.
А потом владыка Мануил посчитал, что если я остаюсь, желательно,
чтобы я рукоположился.
– А у Вас не было такой мысли?
– У меня была. И он намекал и как-то ждал, когда
я буду себя чувствовать наиболее готовым. Мы общались, но он не
спрашивал.
– Вы хотели и его благословения на рукоположение?
– Да. И потом он благословил и рукоположил сначала
в диаконы, потом 27 июля, в день памяти преподобного Германа Аляскинского,
1997 года – во священника.
– А как Вы попали в Кижи?
– После рукоположения была литургическая практика
и после были разговоры: куда о. Николая? Но 2 августа владыка благословил
меня приехать сюда, в Кижи, и освятить поклонный крест в одной деревне,
где была часовня святого Илии Пророка. И тут я впервые встретился
со своими будущими прихожанами. Это была трогательная встреча, приняли
с большой любовью. Потом я узнал, что готовились три дня, волновались,
хлебом-солью встретили, пирогами. И тут усилились слухи, что, наверное,
я стану будущим местным священником. 15 августа 1997 года вышел
указ о назначении меня настоятелем Кижского православного прихода.
И тогда сразу я приехал сюда и готовился к празднику Преображения
Господня. Мое первое задание было – престольный праздник, причем
19 августа, раньше его праздновали тут 23 августа, потому что на
Преображение владыка на Валаам ездил, а 23-го, неделю спустя, бывал
большой молебен. А когда меня прислали, было сразу первое всенощное
бдение на Преображение и первая Литургия. Для меня это было впервые
– один, на виду, в своем новом приходе – было очень волнующе. По
милости Божией все прошло очень легко, было очень много людей, и
все принарядились и были в очень красивых костюмах. На Ильин день,
когда я приезжал сюда, я был на судне, а по бокам в лодках люди
провожали, притом они провожали в нарядных костюмах, было ощущение
древних времен. Итак, на Преображение – служба, после службы скромное
чаепитие, знакомство с прихожанами. Потом владыка приехал 23 августа
с другими священниками, был водосвятный молебен, и владыка представил
меня многочисленным жителям окрестности, директору музея. И постепенно
я начал служить по субботам, воскресеньям, по праздникам, и так
до другого престольного праздника – Покрова Богородицы. Лето в том
году было очень жаркое, мы начали крестить людей прямо в озере,
это было необычно для местных жителей, но тем не менее, они принимали
крещение.
– И много Вы крестили в тот год?
– Немного, если сравнивать с городом. Может быть,
всех вместе два десятка человек. Это, конечно, мало, но для местных
жителей это было много, потому что большой поток крещаемых был несколько
лет назад, а тут шли последние, притом из соседних деревень. И для
них это немалое дело – приплыть на лодке, настроиться, но это происходило.
Как вы, наверное, знаете, здесь сейчас немного местных жителей.
Кроме крестин, мы успели с моим отцом, – его тоже зовут о. Николаем;
он приехал ко мне из Парижа, где он служит на Сергиевском подворье
и читает лекции по иконологии в Свято-Сергиевском богословском институте,
– повенчать старших сотрудников музея. Это было удивительное событие,
тем более, что это было в преддверии их окончательного отъезда в
Финляндию, и мы в этом храме их венчали. А они приехали сюда в 1960-е
годы, трудились тут всю жизнь. Жена – Елена, вступила на эту землю
в 18 лет и стала сотрудницей музея.
– Что же они тогда уехали?
– Они уехали, потому что у мужа национальность финская,
и в Финляндии им представилась возможность благоустроиться. Но они
приезжают к нам. Я служу здесь летом до Покрова Богородицы, это
второй храмовый праздник на острове. Он отличается здесь от первого
– Преображения Господня – тем, что это такое время года, когда большинство
людей отправляется обратно в город. Остаются те, кто здесь работает.
Тогда очень органично получилось, престольный праздник был очень
трогательным, впервые вернулась в храм местная икона Покрова Богородицы,
которая ранее была в выставочном зале музея, и мы совершили по окончании
Литургии первый крестный ход вокруг всего погоста с этой иконой
– это был сильный духовный момент, этого не было уже давно. Потом
было чаепитие, и по домам шли в гости. Было трогательно, и погода
была красивая, тут изумительная осень, все в золоте. В храме нет
электричества, все службы при свечах. В августе тут очень быстро
солнце заходит, и тогда все службы со свечами.
– Ваш храм принадлежит музею?
– Да, и отношения у нас очень хорошие. В том же
1997 году начались некоторые внешние изменения, такие как вынос
аналоя на середину храма – это был первый литургический акт, свидетельствовавший
о духовном возрождении. Теперь аналой стоит посреди храма, несмотря
на то, что это как бы музейное пространство. Также и выделение музеем
подсвечников для Преображенской церкви было явным внешним знаком,
что появился священник, и что служба ведется.
– Сегодня часто говорят, что если храм является музейным
зданием, то ни в коем случае нельзя зажигать свечи, даже нельзя
часто служить, потому что и само здание, и иконы портятся. Ваш взгляд
на эту проблему?
– Еще раз я хочу сказать, что мой личный взгляд
проще, потому что храм есть определенное духовное пространство,
существующее рядом с физическим пространством, и оно, это духовное
пространство, осуществляется иконами, присутствием святых, и это
есть исполнение соборности Церкви. Священник выходит с кадилом и
кадит храм, но, если не выражена эта соборность, тогда литургического
смысла в каждении нет. Можно кадить людей, можно кадить то физическое
пространство, в котором совершается молитва, но иконы должны быть
обязательно. Свечи должны быть, это тоже обязательно, это уже жертвоприношение
каждого из нас. Есть такие моменты, которые обязательны в богослужении,
чтобы их правильно понимать в литургическом смысле. Испокон веков
в этих храмах были свечи, и кадило было, и иконы, и все это должно
быть, как и в прежние времена. Все было естественно, и главное,
отношение было благоговейное. За этим стояла культура, которая,
увы, утратилась. Мы начинаем абсолютно с нуля.
– Стоит задача возродить церковную культуру, и какие перспективы
здесь это сделать?
– Конечно, большая ответственность быть служителем
в Кижах, как и в любом другом месте, но тут есть свои особенности,
потому что есть своя некая общность из людей, которые живут и трудятся
в таком очень необычном месте, где по-настоящему им все уже дано
для духовной жизни. Все эти сокровища, о которых мы с вами говорим,
они имеют перед глазами и всю жизнь они жили возле этого. Им нужно
просто понять истинную функцию этих храмов, смысл всего этого осознать,
воцерковляться нужно. И за этот процесс я, конечно, отвечаю, и мы
стараемся воцерковить их. Добрая часть этих людей уже воцерковляется
и уже воцерковлена, но, конечно, они люди требовательные и они просят
время, просят все разъяснять постепенно, ведь перестроиться после
стольких лет господствующего атеизма, потому что вдруг появился
священник – это не проходит, это не то. Тут требуется очень много
терпения, но я хотел бы обязательно добавить, что это большая привилегия
– быть здесь священником – и большая духовная радость. Место, как
принято говорить, намолено, и тут очень много лилось крови мучеников.
Священник, который был до меня, о. Алексий Русанов, был расстрелян
большевиками в 1937 году, а в 1997 году, когда прошло 60 лет, был
назначен новый священник. Это знаменательно. Так получилось абсолютно
само собой. Что от музея требовать, когда люди были воспитаны на
другой лад и все-таки они делают очень большие усилия. Любое воцерковление
человека, который совсем не знаком с Церковью или мало знаком, требует
усилия себя ломать. Мы сами знаем, что не любим это делать, что
это очень больно, притом нужно себя ломать очень сильно. Это тяжело,
и потому это происходит постепенно. Я думаю, что вы согласитесь,
главное – это проявление любви. Моя главная задача, помимо всего
остального, это проявлять христианскую любовь, терпение, именно
любовь к каждому из них, они все очень разные.
– Наверное, не только проявлять, но и учить их этой любви.
– И учить их этой любви, стараться быть достойным
примером.
– Отец Николай, Вы служите в таком необычном месте – Кижском
погосте, расскажите немного о нем.
– Погост – это место, где хоронили людей, притом
в те времена были настоящие православные люди, глубоко верующие.
Кладбище было закрыто в 1929 году. После этого и храм был закрыт.
Я сказал бы так, что все люди, которые здесь лежат в земле, были
подлинно культурные православные люди, которые молились, которые
были прихожанами этого храма и свидетелями замечательной духовной
жизни в этих краях; но когда после второй мировой войны это место
стало музеем, то постепенно стали производить разные работы и, конечно,
начало страдать именно кладбище. Нельзя сказать, что у нас в России
отношение к могилам отличается высокой культурой. Помимо коммунистического
некрополя у стен Кремля, до сих пор суперэлитного, повсюду очень
запущенные кладбища.
– Отец Николай, Вы еще являетесь и настоятелем храма в Петрозаводске?
– У нас необычный приход. Когда в городе был создан
музей, построили маленькую часовню во имя Святого Духа. Она изначально
была построена под видом зала экспозиции икон, но с внешним видом
часовни. Но потом владыка Тихон, нынешний епископ Архангельский
и Холмогорский, просил, чтобы эта часовня стала действующей церковью.
Бывшая администрация музея согласилась, и сделали маленькую церковь.
Там нужно было все делать заново, какие-то были шаги сделаны еще
до меня, сначала были временные бумажные иконы, потом были написаны
новые иконы. Те сотрудники музея, которые работают у нас здесь на
острове, и жители окрестностей, для которых тут как бы дача, – все
они – прихожане этой церкви. Итак, после Покрова перебираемся в
город и служим до Духова дня, престольного праздника этого храма.
Соответственно, Рождество Христово, Пасху мы все встречаем в этом
городском храмике.
– Много приходит народа?
– Народ идет довольно по-разному, и тут имеются
объективные причины – в храме было очень холодно, не было отопления.
Священника не было, то есть хозяина как бы не было, а теперь есть
священник, и весь прошлый год мы делали эту работу, восстанавливали
храм по-настоящему. Переделали стены, потолки, полы утеплили и начали
постепенно заниматься благоукрашением храма.
– Во многих действующих храмах, принадлежащих музеям, очень
остро стоит проблема взаимоотношения Церкви и музея. Очень приятно,
что здесь все решается мирно, видимо, усилиями и с Вашей стороны?
– У истоков этих усилий был наш епископ с 1993 года.
Он прилагал большие усилия к этим добрым отношениям, которые развивались,
а потом вопрос стоял о том, кого назначить священником при этом
приходе, при таких необычных обстоятельствах. Отношения храма с
музеем позволяют мне быть оптимистом, потому что музей по-настоящему
помогает.
– Видимо, так должно быть во всех остальных случаях, где
есть такие проблемы.
– Желательно, но все зависит от людей и от объемов.
Тут мы далеко на севере, в Москве все более густо, это центр политики,
центр денег, центр всего в стране, и там все сразу на виду. И там
бывают такие искушения, которые со стороны трудно сразу понять.
Тут, в Кижах, музей понял, что ему необходимо иметь священника.
И, может быть, разница в том, что наш музей – не просто краеведческий
музей, как, скажем, в Заонежье. Музей здесь является экономическим
двигателем, он предоставляет многим людям работу, он привлекает
туризм, он добивается, чтобы какие-то деньги сюда шли. Правительство
выделяет средства, внимание к этому месту есть, и вот мало-помалу
каждый что-то получает. И в новой России каждый понимает, что священник
должен быть, что люди умирают, рождаются, нужно венчать, крестить,
провожать в вечность. Если музей берет на себя экономическое развитие
этого места, он, конечно, нуждается и в том, чтобы был православный
священник, который бы взял на себя жизнь и церковную, и общественную,
и являлся бы звеном между местными жителями и музеем. Тут все поняли
это, и потому отношение музея к приходу деловое. Музей говорит:
нам нужна ваша помощь, нам нужно, чтобы вы были, и свидетельство
тому – передача приходу большого дома на острове. Мы хотим, чтобы
этот дом при храме стал духовным центром для местных жителей, это
очень важно, и тут есть сугубо деловая часть: когда вы в таких условиях,
что вокруг нет никакого священнослужителя, никакого открытого храма
– необходима огромная совместная работа для возрождения духовности,
и здесь музей очень помогает. И замечательно, что музей стоит у
истоков возобновления всех этих местных духовно-культурных традиций,
устраивает праздники часовен, по островам, по деревням. На престольный
праздник музей заказывает "комету", которая идет по деревням, собирает
бабушек, чтобы они были на службе. Определенные усилия музей сделал,
потому что он понял, что он – наследник огромного духовного богатства,
что он многое может, и что у него историческая роль теперь в том,
чтобы духовно развивать население. Он спас то, что он мог спасти
в обстоятельствах, которые были ранее. И теперь то, что спасли,
принимает прежний облик и способствует духовному возрождению населения.
У нас нет трений на фоне тех сложностей, которые, мы знаем, есть
в других местах России, потому что жизнь не дает нам этих трений:
мы необходимы друг другу. В наших условиях, в нашем быту, тут на
острове и в окрестностях мы должны дружить ради друг друга. И более
того, в отличие от Соловков и Валаама, где тоже острова, но там
монастыри, и там совсем по-другому стоят вопросы: там главный владелец
и управленец должен быть только монастырь, и миру там нечего делать,
он там может быть только гостем, в лучшем случае, паломником, гостем
у игумена и все. А тут замечательное исключение в том, что это приход,
и как приход он тут является духовным маяком. В старые времена,
когда паломники плыли на Соловки для поклонения тамошним святыням,
они останавливались в Кижах, это был этап, где отдыхали и снова
дальше плыли на Соловки. И сейчас мое присутствие в Кижах объясняется
присутствием людей: нет смысла тут быть, если людей нет. И сейчас
каждый имеет здесь свое место: и пожарный, который следит за безопасностью
храма, и милиционер, который тоже отвечает за безопасность и порядок
на острове, и тот человек, который собирает мусор, и плотник, и
научный состав музея, – каждый нужен, и их дети нужны, и приходская
жизнь такова, что каждый имеет свое место. И потому тут все очень
гармонично получается. Это совсем другое, чем вопрос о том, успевает
ли каждый воцерковляться, становиться церковно грамотным. Конечно,
в этом они отличаются друг от друга, но это нормально, каждый идет
своим темпом, и тут давить не надо, но в целом все осознают, что
нужно, чтобы служба была, что церковная жизнь – это часть нашей
жизни на острове и в окрестностях острова, тут уже абсолютно ясно,
что так и должно быть.
– Есть ли здесь проблема молодежи? Какие отношения с молодежью?
– Молодежь тут более чиста, чем городская молодежь.
Тут есть своя особенность: живя в таких условиях, живя на природе,
люди более естественно живут, более гармонично с самими собою и
с окружающей средой, и городские явления их так сильно не касаются.
Меньше искушений, меньше соблазнов. Они, конечно, чище, но и более
в опасности, потому что когда сельская молодежь попадает в город,
у нее нет иммунитета, тогда они теряют ориентир.
– А в городском приходе у Вас есть молодежь?
– Есть, но это уже городская молодежь, или дети
сотрудников, они уже тогда городские и деревенские, но у них в душе
преобладает деревенская черта, и они рвутся в Кижи каждый год, они
просто с нетерпением ждут этого времени.
– А есть другая молодежь, просто молодежь, так сказать?
– Да, просто молодежь есть, она тоже приезжает из
города сюда. Они, естественно, бывают растроганы той красотой, которую
они видят. Этой молодежи еще немного. Нужно сказать, что с молодежью
работа впереди, потому что мы только начинаем, хотя я окружен молодыми
людьми, это мои помощники, это самый узкий круг. А та молодежь,
о который вы говорите, будет приходить, потому что этот дом – альтернатива
городу, которая им предъявлена. Надо сказать, что другой музей,
краеведческий, имеет программу летом, и у них тут есть свой дом,
у них каждую неделю меняется смена молодых людей на острове, они
приходят из города, помогают, знакомятся с людьми из окрестностей.
У меня бывают встречи с ними, мы говорим о Православной Церкви в
общих чертах. Они тут живут, и, конечно, с момента, как они приезжают,
и до того, как они уезжают, они становятся в немалой мере уже другими
людьми и, конечно, они в полном восторге. Но это сугубо городская
молодежь из школ. Надеюсь, все это будет развиваться.
– Возвращаясь к Кижам, какие здесь перспективы возрождения,
особенно учитывая тягостное положение Преображенского храма? Какие
перспективы, какие трудности?
– Трудности огромные, потому что они на фоне всех
трудностей, которые встречает сама страна. Более того, у нас еще
труднее, потому, что мы на острове. Обязательно стоит вопрос о транспорте.
Раньше "кометы" ходили сюда 5–6 раз в день, а сейчас 2 раза в день.
Это тяжело, нужно транспорт организовывать при наших нынешних условиях
в стране. А перспективы? Я оптимист, я не сомневаюсь ни одной секунды,
что тут есть будущее, как есть и настоящее. Я верю, что мы сейчас
имеем возрождение нашего прихода, это и есть путь в будущее. Наверное,
нужно будет сделать еще много усилий, но мое служение – это, наверное,
протоптать тропинку к этим храмам. В этом я вижу самую реальную
для себя работу. Если о себе говорить, я бы хотел, надеюсь и думаю,
что Божией милостью служить буду здесь пожизненно. Конечно, наверное,
еще при мне внешний облик храма будет восстановлен, но нужно восстановить
внутренний храм – людей. Я думаю, что есть какой-то потенциал, и
я даже знаю, что он есть. Человеческий потенциал есть, и экономический
есть, если грамотно развивать туризм. Есть очень разумные планы,
чтобы охранять эту зону как заповедник. Я думаю, что Божией милостью
мы сможем способствовать тому.
– Кижи должны стать духовным центром?
– Это вершина того, к чему мы будем стремиться.
Духовным центром в плане того, что можно будет передать будущему
поколению структуру, которая будет способствовать дальнейшему развитию.
Главное, в будущем передать что-то. Мы – первопроходцы.
– В заключение еще один вопрос, конкретный, возвращаясь назад,
о Преображенском храме, который в тяжелом состоянии по вине реставраторов.
Какие возможности реставрации и возобновления в нем богослужения?
– В нынешних планах абсолютно определенно намечается, чтобы там
реставрация велась бы таким образом, чтобы могла быть и служба.
И это понятно всем. Может быть, в начале она будет не каждый день,
но это по другим причинам. Чтобы служба могла вестись хотя бы по
большим праздникам, с этим никто не спорит. Все понимают, что это
необходимо. Конечно, храмы были построены людьми глубоко верующими,
это было выражение глубочайшей культуры и глубочайшего уровня благочестия.
Определенное надругательство над ними было совершено, и как больного
человека, который умирает, нужно его взять за ручку и до последнего
дыхания провожать. Это чувство у меня есть в отношении Покровской
церкви. Не ради себя, а для тех, кто здесь живет, и для храма, потому
что он был построен, он жил, он дышал. Люди молились, жили. Было
над ним совершено надругательство, этот храм чрезвычайно пострадал,
и эта духовность, церковность, она была нарушена. Если человек долго
не живет в доме, дом начинает умирать. Так же и в храме, если отсутствует
молитва, храм умирает.
