Толкин и Льюис эти дружили, но таланты их несопоставимы.
Льюис — превосходная детская литература, превосходная апологетическая литература. А Толкин — литература. Просто литература. Без прилагательных. И это всё меняет. Они несопоставимы как великое и большое. «Великое» это не очень большое «большое». Ужас истории христианства, что мы, христиане, остаёмся в плену материализма, мы больше ценим большое, если на нём надпись «Христос», а не великое без такой надписи. Вот на «Нарнии» крупно «Христос», а в «Братстве кольца» как бы Христа нет. Как бы! Как в хлебе и вине как бы нет Тела и Крови Христовых, а они там есть — в причащении, в динамике, в коммуникации. Толкин — литургия, причащение, а Льюис — прекрасная картина, запечатлевающая литургию. Статика. Знак знака.
Толкин не предел мечтаний. Это литургия, но это литургия на латыни. Триумфалистское дособорное римо-католичество. Орднунг. Классический британский империализм-милитаризм: мы маленькие пушистые, а что мы полмира завоевали, так это для его же блага и в порядке самооборны. И всё-таки Толкин великий писатель, потому что текст это не столько идея, сколько язык. Язык Толкина это нечто бетховенское. Бетховен триумфалист? Да нет. Формально да, а по сути лиричнее Шопена. Поэтому Толкину самое место в подростковой культуре, куда его и опустили — с Робинзоном — когда подросток осваивает искусство упорядочивания, чтобы потом уметь поверх порядка просто жить. Но Толкина опустили в детскую, а Льюис изначально в детской.
