За несколько недель до гибели Меня один его знакомый психотерапевт (интересовавшийся не столько религией, сколько личностью отца Александра) написал ему письмо с призывом поменьше «растрачиваться на публике».
Мень ответил письмом же (дозвониться не смог, что не слишком удивительно, поскольку психотерапевт был популярен у пациентов). В письме есть обычная для него фраза про то, что «времени мало», но она совершенно не о каком-то ощущении близкого конца:
«Ты прав, что времени мало. Мне, например, если проживу, активной жизни — лет 10-15. Это капля».
Из «обстоятельств» о.Александр выделил всего три: «Внуки фактически оставлены на меня», «крепчает противный ветер», «особенно со стороны черносотенцев» и «дома ремонт».
Последнее, надо заметить, как раз говорит о том, что Мень вовсе не собирался погибать. Это был даже не ремонт, а настоящая стройка, в результате которой у о.Александра наконец-то появился просторный по российским меркам кабинет, своё полноценное пространство в доме жены и её родителей, с книжными полками лентою по периметру стен, с комфортными старинными креслами за столиком.
Если после смерти о.Александра многие писатели подчёркивали, что последние полтора года его жизни, с публичными лекциями в институтах и домах культуры это было нечто неслыханное и новое, то он смотрел на это совершенно иначе:
«Я всегда таким же образом систематически общался с людьми. Изменилось лишь количественное соотношение. Бывало человек 30, а теперь 300 и более. Но суть одна. Цели одни. Формы — тоже. […] В моей практике это было давней системой. И на уединение, «тет-а-тет» с Богом и с собой пока хватало времени. […] Я не готовлюсь специально, а говорю что Бог на душу положит. И конечно, людям я не могу открывать сразу все, что хочу. Нужны этапы. Но таблица умножения не упраздняет высшей математики. Всему свой час и свой черед. На публике же я, повторяю, не чаще, чем в годы застоя, лишь число слушателей больше».
«300 и более». Было 30, стало 300. Лишний нолик. В сравнении с масштабом «религиозного возрождения» 1990-х годов это не так уж много. Консервативные православные священники и протестантские проповедники собирали значительно более. Единственное выступление Меня на стадионе — это выступление в рамках именно протестантского миссионерского мероприятия. Лекции были иногда по 3-4 раза в неделю, но количество слушателей, действительно, измерялось десятками (больше просто не вмещалось в помещения бывших церквей на Варварке) или сотнями. В домах культуры счёт шёл на тысячи — но на 2-3 тысячи человек, не более.
Завершил Мень свою отповедь довольно горькими словами: «Не так просто понять того, кто десятилетиями был посажен на короткую цепь (я не ропщу — и на этой цепи Бог давал возможность что-то сделать)».
Горечь, конечно, была связана с адресатом, человеком вполне преуспевавшим, признанным, не понимавшим — прежде всего, не чувствовавшим — какова была жизнь священника в России Хрущёва и Брежнева, по поговорке «сытый голодного не разумеет».
Усталость Меня была больше связана с четвёртым обстоятельством, которое он лаконично обозначил словом «долги». В последний год жизни его использовали менеджеры самых разнообразных проектов: и благотворительных, и просветительских, и церковных. Религия внезапно стала дозволенной, более того, несомненно пользующейся благосклонностью в глазах номенклатуры. Номенклатура была разная, в основном очень бесчеловечная и потому требовавшая соответствующей религиозности, которую любезно и предоставили Ридигер и Гундяев, Смирнов и Кречетов, Шаргунов и Шевкунов, Чаплин и Кураев. Но те, кого ранее называли «добрым секретарём парткома», заинтересовались и Менем, хотя этот интерес редко простирался далее пары встреч, в ходе которых им становилось ясно, что этот человек — не «нашчеловек» и в разворачивавшейся большой игре по переделу власти и собственности пользы не принесёт.
