В 1926 году вышла в свет книга Ивана Ильина «О сопротивлении злу силою» и отзыв на эту книгу Бердяева «Кошмар злого добра».
Всё это происходило в Париже, в среде русских беженцев и изгнанников.
В наши дни из этой среды лишь Бердяева с Цветаевой знают. Это создаёт ощущение, что в Париже все были очень интеллигентные, поэтичные и свободолюбивые.
На самом деле, абсолютное большинство беженцев были люди военные, а если и образованные, то люди имперского, милитаристского духа. Сотни тысяч людей воевали с оружием в руках или возглавляли воюющих, были их родственниками и вдохновителями.
В 1930-е годы в Париже выходили тоненькие тетрадки «Вестника русского студенческого христианского движения» и журнала «Путь». На каждую тоненькую тетрадку приходилось два толстых тома «Российского военного сборника», на каждую книгу Бердяева – по несколько книг, написанных генералами, полковниками и есаулами, которые потерпели поражение и хотели реванша. Так что всё было точно так же, как в России дореволюционной, как в России советской и в России путинской эпохи. Толстый слой милитаризма, неинтересного даже самому себе, и отдельные крапинки здравого смысла и свободолюбия.
В 2006 году Дмитрий Быков, один из популярнейших у российских интеллектуалов литератор, в эссе «Хочу Бердяева» глянул на полемику столетней давности и решительно принял сторону Ивана Ильина (Быков Д. Хочу Бердяева // Компания. — №21. — 2006). Он увидел в Ильине «величие»: тот де «поставил вопрос». Бердяев же, с точки зрения Быкова, «демагог и путаник».
Даже в краткой рецензии «демагог и путаник» Бердяев проявил себя как блистательный защитник свободы и веры. Вот несколько цитат.
«С точки зрения христианской веры существует лишь два начала, которые могут победить зло в его корне, это — начало свободы и начало благодати. Спасение от зла есть дело взаимодействия свободы и благодати. Принуждение же и насилие может ограничивать проявление зла, но не может бороться с ним».
«Есть не только свобода, полученная от добра, но и свобода в принятии и осуществлении добра. Греховному природному человеку всегда было трудно вместить небесную истину о свободе. И христианский мир вечно соблазнялся о свободе и срывался на путь принудительного осуществления добра».
«[Л]юбовь всегда есть утверждение лика любимого, утверждение его в Боге и в вечности, утверждение его несмотря на нечистоту, греховность, замутненность этого лика. Нужно любить не только Бога в человеке, но и человека в Боге. Всеобъемлющая любовь должна была бы увидать в Боге и лик самого последнего из людей, самого падшего, самого грешного. Это и есть христианская любовь, к которой мы так мало способны. Полюбите нас черненькими, а беленькими всякий полюбит. Легче всего любить отвлеченное совершенство и добро. Это ничего не стоит, не требует никакого подвига. Любовь к ближнему, к которой призывал Христос, не есть любовь к отвлеченному совершенству и добру, но к единичному человеку с индивидуально неповторимым именем».
Вот такая «демагогия».
Понять Быкова можно. Бердяев подметил в Иване Ильине чекиста – и в 2006 году именно чекист Путин организовал перенос останков Ильина из Парижа в Донской монастырь. Бердяев указал в Ильине не просто на кровожадность, но на созвучие большевизму, на воспевание «духовно-нравственного сыска» — и в правление Путина именно этот сыск стал преобладать в государственной политике. Но эта политика российским интеллектуалам нравилась и нравится, им только бы хотелось, чтобы палачи и чекисты делали своё чёрное дело честно, без коррупции.
Нужен палач, который живёт в скромной трёхкомнатной квартире, не имеет виллы за городом и умеет говорить либеральные речи. Путин на втором десятке своего царствования перестал либеральничать, что вызвало ропот. Впрочем, от ропота к борьбе за свободу так и не перешли. Ведь для борьбы за свободу нужно верить в возможность свободы, а Быков чётко сформулировал кредо российского интеллектуала:
«Русское государство немыслимо без угнетения и узости».
Это – гипноз, зомбирование. «Немыслимо без угнетения, немыслимо! Оставь надежду всяк…» И этот гипноз не разрушается, а усиливается от того, что сразу произносится: «В этом его слабость». Как бы приоткрывает форточку – значит, деспотизм может ослабеть и быть побеждённым? Э нет, ведь сказано не «деспотизм», а «государство». Государство исчезнуть не может. Будет просто слабый деспотизм. То есть, человека повесят, но вешать будет не один, а трое, компенсируя слабость друг друга.
«Слабое государство» снисходительно смотрит на таких «либералов», для которых Иван Ильин – великий, а Бердяев – демагог. Быков видит, что Иван Ильин повсюду, даже в посланиях Путина цитируется, а Бердяев, по его мнению, «не виден». Между тем, книги Бердяева в любом магазине, переиздаются ежегодно, а книги Ильина издавались за государственный счёт и не распродавались. Палачам и милитаристам не нужны те, кто оправдывает их действия, им интересно ублажить себя Евангелием и Бердяевым, а ещё лучше Быковым. От этого они начинают чувствовать себя не палачами, а парадоксально живущими философами.
Сам же Быков, назвав Бердяева демагогом и путаником, возвеличив Ильина, вдруг делает характерный поворот на 180 градусов и восклицает:
«У нас нет сегодня внятного и последовательного либерального мыслителя, который защищал бы свободу не с позиций разнузданного потребителя или развинченного жлоба, а с точки зрения последовательного гуманиста».
Конечно, есть такие мыслители, и не один, хотя и не много. А зачем много, если Бердяев, по выражению отца Александра Меня, «всё сказал»? Они есть, но ведь их не увидеть тому, для кого Бердяев – демагог и путаник.
Быков всего лишь выполнил – о, вполне бескорыстно! – социальный заказ, обозвав тех, кто любит и защищает свободу и защищает, «разнузданными потребителями». Ведь не может быть, чтобы кругозор интеллектуала был ограничен кремлёвской кормушкой и теми, кто вокруг неё толкается, используя кто либеральные, кто антилиберальные лозунги. В кругозоре интеллектуале не могут не быть Андрей Сахаров и Сергей Ковалёв. Так ведь для кого Бердяев — демагог, для того Сахаров или Ковалёв – «разнузданные потребители». Только вот не является ли выражение «развинченный жлоб» в лучшем случае абсурдом, а в худшем – самоописанием.
