Одно из первых произведений английской литературы – поэма о кресте. «Видение креста».
Сохранилась эта поэма в рукописи Х столетия, написана, скорее всего, в VIII веке.
В Шотландии сохранился пятиметровый каменный крест VIII века, на рёбрах которого есть две строки из этого стихотворения, написанные рунами (на кресте есть и латинские надписи): «Крист вэс он роди. Хвепрэ пер фусэ квому апиле тил анум ик пелт ал бихэлд». Тут даже есть какие-то узнаваемые английские слова вроде «бихэлд» — «выдержать». Но немного.
В той же рукописи есть ещё одна поэма на древнеанглийском, рассказывающая о том, как был найден крест, на котором распяли Иисуса. Возможно, что оба текста написал один автор. Во всяком случае, между ними прямая перекличка, потому что стихотворение о том, почему крест украшают золотом и драгоценными камнями.
Некоторые учёные заявляли, что поэма языческая или полуязыческая, потому что в ней дерево говорит. Крест является автору и рассказывает о Христе.
В славянских языках «крест» и «Христос» созвучны не случайно. Немецкие миссионеры в том же VIII столетии славян крестили, но молитвы читали на латыни, где часто повторялось «Кристус», вот и решили, что «кристус» это и распятие, и сам обряд очищения.
Конечно, ничего языческого в разговаривающем дереве нет. Поэтическое есть. Но сколько же людей изучают поэзию, не имея ни малейшего поэтического чутья! Во всяком случае, древняя поэзия иногда оказывает жертвой таких исследователей. Живые поэты не позволят себя анализировать таким иррациональным образом.
В Библии деревья, представьте себе, тоже разгоривают. Тоже в VIII веке, только до рождества Христова, один сатирик написал басню о том, как деревья выбирали себе царя. Все ценные деревья отказались занимать трон – хлопот много, риска выше крыши, а выгоды никакой, им и так хорошо. Согласился только терновник и сразу начал поучать кедры ливанские, как жить. Это не язычество, это просто остроумие.
Главное в поэме – Иисус. Он тут неожиданный, и историки всячески пытаются эту неожиданность смягчить.
Неожиданно то, что Иисус тут – солдат, бегущий в атаку:
«Молодой герой снял с себя одежду. Он, Всемогущий Бог, сильный и решительный! Он взобрался по высокой лестнице, чтобы освободить человечество, отважный перед множеством [врагов]».
Чтобы сделать из этой поэзии дурную прозу, свести всё к отражению реалий времени, можно заявить (и заявляли), что Иисус тут – феодал. Феодал брал на себя обязательство защищать своих крестьян, вот Иисус так же. Феодал сражался, Иисус сражается.
Только феодалы сражались, изо всех сил стараясь убить побольше врагов и не дать убить себя.
Да и какой прок крестьянам, если их господин погибнет?
Евангелия Марка, Матфея и т.д. разве феодальных времён произведение? Но ведь и в этих, вполне античных евангелиях Иисус в решающий момент, в момент ареста говорит как царский сын:
«Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?» (Мф 26:53)
Ровно об этом же говорит в поэме крест. Именно крест, а не Иисус, говорит:
«Всех негодяев я мог бы прогнать, но я был недвижим. Я задрожал, когда этот Человек прижался ко мне. Я не осмелился поклониться до земли, упасть на поля земные, я должен был стоять неподвижно».
По логике насилия, боль и страдание разумно терпеть лишь постольку, поскольку ты защищаешь свою жизнь и убиваешь, можешь убить врага. Если не можешь убить, так смысла терпеть боль нет. Прочно стоять есть смысл только, если это даёт тебе возможность разрубить врага пополам. Если не можешь убить, беги. Это назовут перегруппировкой сил, передислокацией, отступлением на более выгодные для нападения позиции. Людям нужные живые защитники, а не трупы.
Логика силы есть не логика веры в то, что самопожертвование каким-то чудесным образом убьёт врагов или поможет их победить другим, более щадящим способом.
Логика силы есть логика веры. Веры, которая видит всё иначе: и мир, и врагов.
Для веры мир не заканчивается со смертью. Вот с убийством мир заканчивается – убийце нет места в мире любви. Даже если убивают ради защиты любви.
Вера видит Бога вечного. Убийство – это действие в мире временного, где смерть всё определяет. Убей, иначе ты исчезнешь навсегда в смерти.
Для веры убийство – это исчезновение тебя, живущего в вечности, и уничтожение другого, который тоже вечен. Ты предпочёл убить, значит, воскресение мёртвых для тебя пустой звук.
Иисус «Песни о распятии» — герой и боец, но сражается Он с неверием. Он идёт на бой с самой страшной силой: человеческой упёртостью в смерть как в последнюю истину. Если нет воскресения, то можно и нужно убивать ради защиты того, что ты выберешь для себя главным. Может, для защиты идеи, может, для защиты своей семьи, нации, природы, кенгуру, симфонической музыки… Была бы решимость убивать, а предлоги для убийства сами появится, толкая друг друга и наперебой предлагая себя.
Такой Иисус – противоречит Иисус евангелистов, Павла, Августина, Аквината, преподобного Сергия, материи Марии?
Да ничуть. Это всё тот же Иисус, просто поэт увидел его необычно.
Главное в поэме не какой-то там феодализм, дерево и пр., а фраза о движении. «Стремительно взбежал». Кстати, Иисус взбегает не ко кресту, точнее, в поэме некоторая поэтическая вольность. Распятия саксы не практиковали, они вешали, Иисус взбегает на помост виселицы. Вот эта стремительность движения — ровно то же, что говорит Марк (1:10) — «катабайнон», «сходящего». «Голубь» там лишь «словно голубь» — стремительно, словно голубь, который пропархивает перед лицом прохожего. Вот почему Бог «невидим» — у нас скорости не совпадают. Как в рассказе Уэллса о средстве, которое замедляло время так, что человек ходил среди толпы словно среди статуй. Мы все черепахи перед Богом...
Иисус, взбегающий на Голгофу и обнимающий крест – искажение исторической истины?
Ага, а «я помню чудное мгновение» это бред склеротика, ничего-то он не помнит, всё выдумывает.
«Поэма о кресте» — не «отражение феодальной культуры», а поражение этой культуры. Это вырвать сердце дракона и показать: не дракона это сердце, драконы бессердечны, а всё, что кажется спасительным в войне, в убийстве, в героизме – это спасительно только, если в вере, если в надежде, если в любви.
Единственный меч, который Иисус не запретил использовать, — меч духа, сказал апостол Павел. Спустя восемь веков неизвестный увидел Иисуса как солдата, который идёт в единственно оправданную атаку – в атаку на смерть, чтобы пронзить её собой.
Если бы все солдаты воевали так, все бы войны прекратились. Дело христианина – подняться в такую атаку самому, не глядя, как там другие. Так поступил Иисус.
Гений поэта в том, что он подбодрил читателя: всё не так страшно, даже когда ты умираешь. Творение Божие, материя мира, созданная Богом, будет тебе опорой и спутником, сопровождая и сострадая тебе, как крест сострадал Христу. Всего лишь образ? Да что может быть выше образа? Ничего! Сам человек есть образ – Божий.
