История вся есть жизнь, но не вся жизнь есть история.
Вот наудачу (хоть и не случайно) взятый день: 2 октября 1890 года. Четверг. В этот день родились миллионы людей, почти столько же умерло. А еще рожались дельфины и лягушки, но это — не история. Без обид: сами родившиеся и, тем более, умершие, не претендовали на историчность своего рождения.
Историей стало рождение лишь одного из полутора миллиардов человек. Даже в России эсесесерного периода продавали в детских магазинах игрушку: очки с черными бровями, пластиковым носом и толстыми черными усами под носом.
У Гитлера были такие же усики, но пожиже, а при взгляде на эти усищи становилось понятно, почему их прозвали — в 1920-е, когда они вошли в моду — «тормоза». Как ни странно, помянув Гитлера, надо помянуть и Маркса, потому что эта игрушка воспроизводила облик именно Маркса. Только не Карла, а Джулиуса Маркса. Родство исключено: хотя отец Джулиуса был эльзасский еврей, настоящая его фамилия была не Маркс, а Маррикс. Впрочем, Джулиуса знали под его сценическим псевдонимом Граучо. Комик не ниже Чаплина, но еще и беспредельно остроумный человек. Его лучшая острота на русский переводится с трудом: «Military intelligence is a contradiction in terms». «Военная разведка это противоречение по определению». Кстати, в 1890 году в России называли интеллигентом любого человека с высшим образованием, в том числе, и офицеров. Потом решили сузить, слава Богу. Я бы перевел «справедливая война есть противоречие по определению». Но есть и легкие для перевода фразы: «Телевизор очень помогает просвещению: когда его включают, я сразу иду в соседнюю комнату читать». «Меня поженил судья. Я должен был потребовать суда прися
Но 2 октября 1890 года Маркс какал и ел, ел и какал, а свой 21 день рожденья — тем более, совершеннолетие — проздновал в 1890 году в Лондоне Мохандас Ганди. Оба уже были живы, Ганди уже даже входил в историю, а Маркс еще не умел ходить.
В 1890 году выходило уже столько газет, писалось столько писем, что многое попало в интернет и вполне доступно. Конечно, о Лондоне 2 октября 1890 года известно больше, чем об острове Пасха (что там было в этот день, пока неизвестно и вряд ли станет известно). Можно собрать всю эту информацию, описать происходившее на планете в один день. Будет ли это история?
Максим Горький организовал издание газетой «Известия» книги «День планеты», посвященную 27 сентября 1935 года. Книга вышла в 1937. Истории там не было ни грамма, там даже и жизни не было, только пропаганда: «Чем заполнен день мещанства, и противопоставить картине этой содержание нашего советского дня». Потом «Известия» выпускали такие же книги о 27 сентября 1960 года, о 23 октября 1986 года, и точно так же никто этих книг не читал. Скучно и лживо. Не мещанство, нет. Хуже. Намного хуже. Анти-жизнь, анти-история.
Впрочем, не будем о грустном. «Живи одним днем», «carpe diem» на латыни, — это ведь разумный совет, то же говорит и Библия, благословляя Бога за каждый день, то же говорили экзистенциалисты. Кто прожил день полнокровно, тот может потом всю жизнь этот один день описывать и все-таки не опишет до конца. Именно это сделал Джеймс Джойс: его роман «Улисс» описывает, как герой проживает 16 июня 1904 года в Дублине. Конечно, весь день описать не удалось, но завтрак вошел. Но ведь и этот роман — не история, более того, он и не жизнь, хотя и не пропаганда. А день, который какая-нибудь несчастная провела за стиркой или за экспериментами, — это жизнь, хотя, возможно, и не история.
День планеты переполнен историями, но, в отличие от мозаичных камешков, миллиарды частных историй не складываются в историю человечества. Они — части истории, но сама история есть нечто иное. Ничего ужасного: не жизнь ради истории, а история ради жизни. Поэтому очень многое, что считается историей, считается историей по ошибке или поэтически. Смерть — не история, история там, где живые делают смерть предметом своей заботы, частью своего опыта, делают очень и очень по-разному. Но когда человек убивает, он не творит историю, а он творит безобразие, он разрушает и жизнь, и историю. Когда человек умирает... Но люди умирают очень и очень по-разному, умирание это ведь всё-таки часть жизни. То же относится к истории человечества: она — часть жизни человека, не наоборот.
История есть та часть жизни, которая имеет смысл. Бессмысленная жизнь — не человеческая жизнь, это биология, а не история. История ограничивает биологию, напоминает ей, что человек несводим к биологии. Впрочем, история напоминает это не биологии, история напоминает человеку, и человек отнюдь не всегда такому напоминанию рад. История есть совесть, протестующая против эгоизма. Не слишком приятное явление, с которым бы дано покончили (да и не так уж много в мире истории, бедную изрядно повытоптали), но история несет в себе и кое-что приятное: она помогает человеку не спасовать перед человечестом. Конечно, пишут «историю человечества», но пишут и «историю математики», «историю оргий», однако это лишь метафоры, а история в подлинном смысле личностью начинается и личностью заканчивается, не суммируется. Описание одного дня человечества потому не складывается в историю человечества, что человек — это часть, которая больше целого. Был бы ужас и ад, если бы все люди жили ради чего-то большего, чем один день их личной жизни. Таких ужасов и адов в жизни предостаточно, а в историю их пускать не велено. Другое дело, до вполне личной, частной истории еще жить и жить, но лиха беда начало.
