Мень отличался готовностью в контактах с прихожанами идти дальше привычного для православной среды общения, практикуя отношения дружеские и глубокие. В этом Мень нарушал не "западную" традицию, которая рекомендует священнику воздерживаться от таких отношений по тем же соображениям, по которым ограничивает общение психотерапевта со своими пациентами. Он нарушал современную ему традицию, характерную для патриархийного духовенства, которое из-за многолетнего давления на Церковь политической полиции как огня остерегалось внебогослужебных контактов с прихожанами, сознательно суживая круг общения немногими "надёжными людьми". Эта сугубо советская особенность наложилась на традиционный клерикализм, рассматривавший (и рассматривающий) мирянина не как друга, а как подчинённого.
Воспоминания Домбровской дают несколько ценных штрихов к портрету Меня. Очень реалистично описано своеобразие его мимики:
«Отец же сидел свободно, перекинув одну руку за спинку стула, а другой пощипывал усы. И на лице его было то необычайно воодушевляющее выражение, когда он смотрит на тебя, как на младенца, и всем - даже лужей под ним - в этом младенце восхищается и как-то по-особенному радуется. Брови его были высоко вскинуты, а глаза, смеясь, не просто искрились и излучали что-то, а буквально плавились от любви...» (Домбровская, 2004. с. 69)
В тексте часто повторяется применительно к Меню слово «лукавый» — лукавая улыбка, лукавый прищур глаз. Это слово, действительно, подходило к Меню, несмотря даже на то, что имело и имеет две негативных ассоциации: «злобно обманчивый» в православной лексике и «типично ленинский» в лексике большевистской. В мимике о. Александра «лукавство» — проявление мощного игрового начала, лукавство истинное, а не сатанинско-ленинское. Этот «лук» напоминает о Лукоморье, излучине, удобной для пловцов и кораблей, о натянутом луке (с которым Мень сравнил однажды жизнь).
Героиня возмущается – в лицо духовнику – что он её «дергает» и получает в ответ: «Потому что если вас не одергивать, вы входите в штопор...» (Домбровская, 2004. 37).
«Одёргиванье» — своего рода спорадическое юродство — было нацелено против «рабства религиозной специфики», против того, чтобы цель (Бога) подменять средством (священником). Юмором, суровостью, «дерганьем» Мень пытался предотвратить установление зависимости, хотя, если верить Домбровской, невысоко оценивал свои шансы и говори:
«Когда я замечал, что тот, или иной, или иная держатся за мой рукав, а что там, впереди, не видят уже, да и не нужно им это... Я предупреждал, конечно, что вот хорошо бы то-то и то. Но меня не слышали, и тогда приходилось ставить ультиматум - «или-или»... Должен признаться, что мне это было трудно. Но что делать, это жизнь, это жизнь. Некоторые уходили сразу, да, другие клятвенно обещали, что... «отцепятся». Но я-то знал уже, что будет...» (Домбровская, 2004, 37).
То, что с психологической точки зрения является зависимостью, с точки зрения аскетической является нетрезвостью. Мень постоянно повторял на встречах: «все должно быть прозрачно» - т.е., решение надо принимать, трезво оценивая обстановку (Домбровская, 2004). Когда же на первое место выходит не созидание отношений с другими людьми, а зацикленность на этих отношениях, мир мутнеет.
Одним из главным симптомов зависимости является уход от общения в фантазии. Реальное общение с духовником подменяется желанием «интуитивного», бессловесного понимания. Духовник просил обставить комнату, героиня не выполняет этого, так как ценит аристократическую пустоту. Духовник демонстрирует недовольство. Героиня констатирует:
«Я надеялась и ждала, что отец сразу, без слов и объяснений подробностей, все поймет» (Домбровская, 2004, 28).
Интуитивное же понимание даётся не так легко и уж отнюдь не так часто, как хотелось бы. Стремление к нему в отношениях с духовным руководителем есть перенос на сферу духовного руководства стереотипов, приемлемых разве что в отношениях между влюблёнными, и то в небольших дозах. Большинство браков распадается из-за нежелания от интуитивного «взаимопонимания» (в основном кажущегося) перейти к общению. Домбровская сообщает читателю, что постигла нечто очень важное, слушая лекцию Меня, уловила её смысл, недоступный остальным слушателям, или проникла в глубинный смысл какого-то взгляда Меня. Она не догадывается, что могла ошибаться и фантазировать.
Домбровская в основном сосредоточена на своем обретении Меня и возможности «изгнания». Она тщательно фиксирует: Мень отказывает в благословении некоей женщине; мужчина, плохо скрывая огорчение, сообщает, что больше приезжать не будет. Она считает, что Мень устраивал «смотрины» для потенциальных членов прихода (без сомнения, надуманная интерпретация). Впрочем, Домбровская описывает, как однажды Мень прямо предложил ей «расстаться» — именно потому, что она стала критиковать других прихожан, как если бы заведывала в приходе кадрами.
Борьба с зависимостью есть и борьба с псевдодуховностью, когда эмоциональная сухость воспринимается как поражение. «Если мы все будем делать по вдохновению, не будет подвига», — сердится Мень, когда Домбровская отказывается вести занятия с детьми (Домбровская, 2004, 90).
Зависимость от духовного руководителя — явление, в миниатюре воспроизводящее «лоялистское» сознание, свойственное коллективистской психологии. На первое место выходит внешнее подтверждение включённости, внешнее определение места в социуме. Принципиальное значение получает существование анафемы и анафематствованных — своё существование подтверждается не-существованием, анти-существованием других («адом»).
Естественно, что для части прихожан Меня позднее зависимость от духовного наставника перешла в зависимость от официального церковного руководства. Общение стало строиться строго в зависимости от того, кто проявлял активную «лояльность» к администрации.
