Моя бабушка Голда (Ольга) Гольдберг весной 1917 года организовала первый (возможно, и единственный) митинг эсперантистов в России. Сохранилась в семейном архиве фотография митинга: сплошь люди в военной форме, флаг эсперантистов, лозунги. Женщина одна-единственная.
Как ни странно, трудно поверить что это именно Голда Гольдберг. Не очень похожа на свои другие фотографии. Но причина, кажется, в худощавости лица. Справа от неё — мой дед Лейзер Гиндин. Вполне узнаваем, хотя совершенно непохож на того полного врача, которого помню я. Но на фотографии их двоих в 1916 года сходство очевидно. И тоже худощав!
Обоим было по 23 года. Лейзер заканчивал частный институт Бехтерева (куда принимали евреев без ограничений). Между прочим, он в Россию вернулся с началом войны из Швейцарии, где учился в Бернском университете на медицинском. Деньги на обучение заработал репетиторством.
Голда была учительницей, прошла ссылку как эсерка, училась у того же Бехтерева, но училась на два курса младше и не окончила из-за войны. В Украине, в Каменском, где она учительствовала, она создала даже театр на эсперанто (сохранились фотографии афиш и актёров). Идея митинга тоже её, ходила к Керенскому, звала его на митинг, но тот не пришёл.
Сохранилась несколько их писем друг другу того времени, все на эсперанто. Голда жила на Разъезжей, дом 37, квартира 39. Лейзер жил на Невском проспекте, дом 52, квартира 33 — собственно, митинг проходит именно на стыке этого дома (виден номер) и соседнего 54. Это ровно напротив Гостиного двора и Публички, дом 52 угловой, весь его первый этаж теперь — вход в подземный переход к Гостиному двору. Когда я снимал это место 5 августа 2020 года, на месте митинга стояло синее авто.
Дед потом «сделал карьеру»: боролся с сифилисом, дошёл до директора Института дерматологии и венерологии, что в Сокольниках. Он был талантливый дерматолог. Во время войны руководил огромным госпиталем в Тамбове. На войне погиб их единственный сын.
Весной 1917 года им было по 23 года, всё было впереди.
21 декабря 1916 года Лазарь писал Голде (перевожу с эсперанто):
«Самое интересное сейчас в моей жизни — работа в институте, с мертвецами. ...Странное выражение: «работаю с мертвецами». Но эта работа очень полезна и интересна. Я забываю, что передо мной лежит бывший человек, человек, который жил, любил, мыслил и т.д. Я почти не замечаю инструментов, которые беру из рук лаборантки и режу его ими, и после работы я так спокойно обедаю, как если бы у меня еще был отличный аппетит…
Со мной работают очень милые девочки, с очаровательными личиками, но я не могу на них смотреть, так как в них нет того романтизма, который я так люблю в девушках.
Комната, где мы работаем, представляет собой очень интересное зрелище, особенно вечером: множество электрических лампочек, которые освещают толпу мужчин и женщин, одетых в белые халаты, окружённых внимательными лаборантами.
Соседка поёт унылые еврейские песни, которые пробуждают в моей душе воспоминания о детстве, когда я еще учился в хедере... и мир, и жизнь были больше, чем сейчас, полны для меня тайн и романтики.
Оля! Я хочу жить, жить полно, ведь ты меня понимаешь? Я становлюсь сверхсерьёзным, холодным доктором. Я хочу быть молодым, но что-то мне мешает... И я боюсь, я боюсь, дорогая Оля, что все потеряно, но ведь я пессимист. Нет, тысячи раз нет, я еще живу! И ты послала мне на открытке не умирающие стихи Надсона: «Не говори: он умер — он живёт».
Соседка пела, пела и заснула, и теперь служанка начала свои русские песни. О, Боже! Ночь проснулась от этой жажды жизни. Ужасно! Я чувствую, что в другое время я не написал бы тебе такого письма, но я не боюсь тебе наскучить.
Оля! Я хочу теперь тебя видеть перед собой, я хочу своими неуклюжими пальцами перевести время. Я хочу чувствовать биение твоего сердца. Я хочу... Ужасно! Желание человека на имеют конца».
Оля отвечала:
«Я теперь сижу и думаю: где и с кем ты ходишь сегодня вечером. Какой ужас! Какая тоска! Когда ты не со мной — я всегда представляю тебя в той же позе с кем-то другим, ,,, Не беспокойся, я чувствую себя хорошо. Я сегодня вечером лежала и думала о тебе. Я всем сердцем стремлюсь не досаждать тебе. Будь спокоен, мой дорогой, не думай ни о чем, забудь меня, так будет лучше всего. До безумия хочу тебя видеть, но я это желание сдерживаю и плачу весь вечер. Теперь стало полегче. Может быть, через какое-то время я уеду прочь, иначе сойду с ума. Прости меня, дорогой, Целую тебя крепко».
На лето влюблённые разъехались к родителям, в разные концы империи. Лазарь — в Машево, где почти все его многочисленные братья и сёстры будут убиты кто в Гражданскую, а остальные при ликвидации гетто в Машеве в 1943 году.
Из Машево он писал 25 июня 1917 года:
«Прочёл газету, осадок страшно скверный. Петроград сходит с ума: весь превратился в большевиков. Читала про демонстрацию 18 июня? Вчера я читал в селе у нас лекцию: «Учредительное Собрание и всеобщее, прямое, равное и тайное голосование». Было больше тысячи человек. Крестьяне, все евреи и местная интеллигенция. Читал больше 2 с половиной часов. Говорят, что имел большой успех. Я только знаю, что страшно увлекался».
Да, потом он стал членом партии — той, которая одна-единственная. Но лето 1917 года было ещё окно свободы.
Кстати, в этих письмах Лазарь постоянно вспоминает о какой-то болезни, из-за которой Оля стала худенькой.
«Моя кошечка, ласковая, с коготками!
Тихо догорает летний день. В доме волнующе-торжественное ожидание томной красавицы Субботы. На лицах домашних тихое умиление. Ярко блестят кресты на соседней церкви в последних лучах заходящего солнца. Мама спешит закончить пятничную «колоссальную» работу.
Ничто не напоминает о внешнем волнующем мире. Невольно настраиваешься на тихий эпический лад. Хочется говорить о простых вещах, ласковых, как лучи солнца, простых, как улыбка ребёнка. Не хочется мучительных вечных вопросов. Хочется как-то прямо подойти, сказать: «Моя девочка! Сядь со мною рядом, возьми мои руки в свои, и будем безмолвно любоваться закатом. Ведь я чувствую, что ты любишь меня!»
Не надо взаимных укоров и мучений. Жизнь не стоит этого. Я вижу тебя около себя, Ольчик. Ты худенькая, мне кажешься такой, как я оставил тебя. Я помню твой торопливый поцелуй на прощанье, но до сих пор не могу объяснить себе, почему ты так спешила?
Патриархальная обстановка заставляет на миг забыться. Как странно, но человек любит помечтать о невозможном: мне вдруг показалось, что на улице звонок и ты подкатила к нам на субботу... Даже сердце запрыгало и стало как-то хорошо... Не чудак ли я?
Сделал перерыв для чаепития, за которым вёл оживлённый разговор с отцом по вопросам из еврейской истории. Устал, защищая положение научные. Интересно, что позиция отца страшно изменилась: он уже верит в научные факты и соглашается ос мной в таких случаях, которые раньше вызывали разлад. Он говорит, что пойдёт со мной в Питер учиться... «Все-таки у вас интересно», — говорит он и сам смеётся, конечно, осторожно, над многими глупостями, написанными по древнееврейски, в которые раньше надо было беспрекословно верить.
Но довольно, моя кошечка, о себе. Ольчик! Моя хорошая, нежная, чуткая девочка! Я целую тебя, целую твою шею, руки, чувствуешь ли? Я вызываю тебя, как спирит, и ты со мной. Но я скоро увижу не только твой дух, но и тебя, жизненную, облечённую в земную, но дорогую для меня форму. … Выздоравливай только и помни, что у тебя есть друг, который всегда придёт к тебе, когда ты его позовёшь».
«Я как-то изо дня в день становлюсь взрослым, да и пора кажется. А все-таки жаль чего-то самого лучшего, непосредственности молодости. Вероятно минуты жизни в наше время засчитываются нам вечностью за годы.
Ухожу в себя постепенно, боюсь замкнуться. Неужели я должен стать настоящим врачом? Чувствую уже теперь, что предстоит борьба, которая до сих пор чувствовалась не особенно остро. Или сделаться хорошим врачом, отдаться своей специальности и забыть шумную окружающую жизнь, или быть посредственным врачом, скрашивая личную жизнь. Не знаю, какое начало возьмёт верх.
Ольчик! Я хочу жить! Понимаешь? Я так мало жил, и что-то мне мешает.
Какой я эгоист. Все о себе. А ведь и ты хочешь жить, а я даже не спрашиваю о твоём здоровье! Моя голубка! Прости! Ведь знаешь, что я старый грешник в этом отношении. Но я люблю тебя, мне плохо без тебя. Ты мой близкий друг, с которым я делился всем, что только было на душе.
Ольчик! Береги себя, ведь жизнь вся впереди, жизнь в Свободной России, жизнь волнующая своей новизной, своей кипучестью, разнообразием проявлений человеческого духа. Отдельные неприятные моменты в жизни не должны ослаблять в нас любовь к красоте Жизни. Помни, что все преходяще. Голубка! Целую твои глазки, всю тебя, пиши домой!»
