Цивилизация жизни и цивилизация смерти
Оппозиция «цивилизация смерти/цивилизация жизни» была выдвинута в 1994 году св. Иоанном-Павлом II, она не нова — это всего лишь перелицованный и христианизированный дуализм. Точно тот же дуализм у св. Августина (град Божий и град земной). Дуализм этот — признак мышления в той или иной степени параноидального, «осаждённого», рассматривающего жизнь как угрозу.
С 1994 года выражение большого распространения не получило, стало всего лишь частью риторики анти-абортного движения, преимущественно в Польше (где в 2016 году едва не проголосовали за закон, устанавливающий три года тюрьмы женщине, сделавшей аборт). Впрочем, «цивилизацией смерти» иногда стали называть «исламскую угрозу». Придут мусульмане, которые плодятся как кролики, и передавят европейцев, которые не смогут защитить своих женщин, защитить и, кстати, заставить рожать быстрее арабок. Европа умрёт, останется Мечеть Парижской Богоматери. Казалось бы, где ж тут смерть? Мусульмане не люди? Ну да, для исламофоба мусульмане нелюди.
Разговоры о «цивилизации смерти» это просто новояз, навязывание языка ненависти. Для этого языка нет «беременной женщины», есть только «нерождённый младенец». Что примечательно, для этой риторики — солдат не убийца, а «защитник отечества». Обличители «цивилизации смерти» очень хорошо относятся к солдатам и палачам, вообще ко всякой смерти, осуществляемой государством. Они боятся только смерти «снизу», «частной». Именно свобода их страшит — почему они выступают и против зачатия в пробирке, утверждая, что такое зачатие породит монстров, франкенштейнов.
Граница между этой манихейской дихотомией и способностью выносить нравственные суждения, совершать этический выбор проходит по насилию. Иисус говорит о пути порока (широком) и пути спасения (узком), но нигде не призывает запрещать путь порока. Запрет и есть первичная единица насилия. Смертная казнь есть конечная единица насилия. Три года за аборт — где-то посерединке.
Настоящая же цивилизация смерти, наиболее опасная, не там, где беременная женщина идёт на аборт. Отчаявшаяся женщина — не цивилизация, а одинокая отчаявшаяся женщина. Если бы мужчины беременели, абортов было бы в сто раз больше. Цивилизация же смерти там, где отрицается развитие, которое всегда через многообразие и соревнование. Например, стремление к унификации богослужения, боязнь импровизации — это цивилизация смерти, пусть и в очень маленькой, но существенной области. Цивилизация смерти превосходна высмеяна была Эразмом в «Похвале Глупости», когда ни о каком праве на аборт и помину не было. Цивилизация смерти Христа распяла. Цивилизация смерти всюду, где цензура выше свободы, безопасность выше доброты, послушание выше Духа Божия.
Антиабортианство крайне материалистично, оно даже исповедует либертарианство самого худшего рода, сводя всё к деньгам, а деньги представляя не средством общения, а средством выживания. Причём, в архаических обществах, далеко не богатых, антиабортианство не распространено. Оно плод общества уже сытого, но ещё патриархального, где женщины зарабатывают меньше, более того – во многом находятся в худшем положении, чем в аграрном обществе, потому старые механизмы взаимопомощи в городе не существуют. И вот мужики, добившиеся для себя права разводиться, права жениться сколько угодно раз, права вести себя безнравстенно по отношению к женщинам, требуют не лезть в их кошелёк, не финансировать их «деньгами налогоплательщика» половое просвещение, бесплатные контрацептивы для школьников, аборты. Они, видите ли, не хотят своими деньгами способствовать греху! То, что они целиком, со своими деньгами, и есть ходячий грех – грех воровства, грех мздоимства, грех милитаризма, грех лжи – а это по суду докажите! По суду! Пусть ваш адвокат моих адвокатов переадвокатит! Ах, у вас нет денег на адвоката? Так вы ещё и тунеядец, о чём говорить! Жертва аборта!
«Жизнь», о которой так пекутся сторонники запрета абортов, контрацепции, полового просвещения – это не зоология, это коммуникация. Именно коммуникации антиабортианцы и боятся. Им нужны не дети как люди, им нужны дети – рабы, им нужны не взрослые, с которыми разговаривают, а взрослые, которыми командуют. Их идеал – пляж, шезлонг, коктейль, перед глазами стройная девица, уж конечно, без детей, и куча прислуги за спиной. В крайнем случае, девица может иметь детей, если ей приспичит, но чтобы фигура соблюла, а дети чтобы были до седых волос забавные, пушистые и почтительные. И чтобы поменьше говорили! Слова вообще не для настоящих мужчин, мачо должен быть немногословен, пусть бабы трындят!
Наиболее мягкая разновидность антиабортианства не призывает запрещать, но требует каждую женщину, которая хочет сделать аборт, долго уговаривать его не делать, предлагать ей кучу денег, трёхлетний отпуск по уходу за ребёнком… А женщина хочет работать, а не сидеть на шее у других. Что за инкубатор такой рабовладельческий. Но работы достойной – нет и не будет. Потому что общество, в котором бродит мысль об «уговаривании», которое есть мягкая разновидность запрета, несвободно, и в таком обществе с работой всегда плохо.
Антиабортианство – плод патриархального общества, в котором дети не возможность, не право, а долг. Именно в таком обществе холостяк или даже женатый мужчина, но бездетный – такой же изгой, грешник и даже преступник, как и женщина бездетная или сделавшая аборт. Именно такое общество поносило Сарру, издевалось над Ребеккой, Иоакимом и Анной, Захарией с Елисаветой… Да и на Предтечу с Иисусом глядело подозрительно – что за рав без семьи? Это общество живо, оно попряталось по углам, но оттуда подаёт голос и, если быть беззаботным, перейдёт в наступление.