Я люблю «большую пятёрку»: условное деление человека на пять граней. Воля, совесть, ум, любовь, творчество. Король, судья, учёный, любовник, работник. Кто вырос на «Трёх мушкетёрах» легко увидит тут Людовика (точнее, Анну Филипповну), Арамиса, Атоса, Д'Артаньяна, Портоса.
Грани эти разворачиваются постепенно. В норме уже новорожденный обладает волей. А вот следующей созревает, что не совсем тривиально, совесть, не интеллект. То есть, знаний ещё нет, а способность к нравственным суждениям уже есть. Это не так уж трагично, даже вовсе не трагично, ведь маленький судья — а совесть и есть судья — не может никого казнить. Он даже и заклеймить позор не заклеймит, он достаточно добрый и отходчивый.
Интеллект созревает даже позже способности любить. Что мудро, иначе мы выродились и вымерли, а так способны любить коз и козлов, побеждая тем самым зло, в оных заключённое. Особенно в так называемых сереньких козликах.
Физическое созревание, телесное — это в последнюю очередь.
И вот удивительное дело. Две вещи я люблю делать телом: ходить и молиться. (Ещё копать, но в городских условиях это трудно осуществимо). На седьмом десятке лет я вдруг понял, что ходить, как и молиться, это труд. Работа. Не просто порхание себе в удовольствие, как раньше.
Это не означает, что ходить и молиться стало не так приятно, как раньше. Это означает, что появился какой-то элемент усилия, волевого усилия. Раньше это было в отдых, чистый отдых.
Удивительно же, что в качестве работы эти занятия даже, может, больше доставляют удовольствия, чем в качестве хобби.
К волению, к совести и даже к любви это тоже относится. Не потому, что физически стало меньше сил, прямо наоборот: появились силы на кручение каких-то невидимых педалей, до которых раньше просто не доставал и не подозревал об их существовании.
В одном отношении даже и легче стало, потому что отдыхать всегда казалось (и кажется) немного стыдно, недостойно, неприлично. Если это работа, то как-то не так совестно...
Понятно, не та работа, которая для заработка и от которой надеешься освободиться рано или поздно, не работа в смысле самопонуждения даже, а приближение к какой-то системности, когда суета сует, калейдоскоп, вдруг начинает превращаться в витраж.
Перевернуть землю и найти, наконец, где под ней точка опоры зарыта!
Конечно, это в пределах этой жизни решительно не успеется, так если у жизни есть пределы, это уже не та жизнь, которая настоящая.