Пять ипостасей человека — словно пять шкал. Можно сравнить эти шкалы с параметрами звука — громкость, звучность, тембр и т.п. Нагляднее, конечно, сравнить это с параметрами изображения. Например, первое и основное деление человека на слугу и царя есть деление на горизонталь и вертикаль.
Слуга — или, если брать символ из частей человеческого тела, ноги — есть вертикаль. Он худ, потому что движется, он часто стоит в толпе с другими слугами. Не случайно Гулливер, когда он оказался в стране лилипутов, оказался слугой, а отнюдь не царём — для власти не так важна высота, как ширина. Власть стремится занять побольше пространства — но это именно пространство по горизонтали, и не случайно демократизм в истории архитектуры оказался связан с небоскрёбами, а деспотизм — с дворцами и поместья, расползающимися по земле.
Голова стремится быть большой головой — но большой в ширину, а не в высоту. Удлинённая фигура слуги — это колонна, поддерживающая трон. Расползающаяся голова — это то, что покоится на троне. Уэллс изобразил повелителя лунитов обладателем огромнейшей головы на крошечном туловище и почти незаметных ножках.
Посредник — или священник, или торговец, в общем, «руки» — вполне нормален по пропорциям, но видится он нечётко. Он всё время расплывчат. Ему не хватает резкости — и правильно, потому что резкость и мирный дух несовместимы. Миротворец ведь должен быстро двигаться между поссорившимися людьми, так быстро, что он словно размазывается в пространстве. Он должен добиться того, чтобы люди хорошо увидели себя, а не его.
Напротив, пророк есть именно чёткость, резкость. Он ассоциируется с теми частями головы — уши, язык, глаза — которые призваны чётко воспринимать окружающее и ясно общаться с окружающими. Пророк может использовать метафоры, но метафоры должны бить в цель. Пророк может написать высоко поэтичный апокалипсис, но слова апокалипсиса он произнесёт очень разборчиво. Он может мучиться от недостатка слов, но не может мычать. Он скорее прибегнет к схеме (и апокалипсисы очень схематичны, как и пророческие проповеди очень любят простые, жёсткие образы), чем скроется в туман.
Совершенно особым предстаёт тут судья — или сердце человеческое. Он — зеркало, в котором отражается не внешнее, а внутреннее. Там, где человек видит лишь себя, совесть показывает ему и ближнего, и Создателя. Суд заключается не в том, чтобы логически все измерить, а в том, чтобы увидеть неизмеримое, живое, великое «всё». Судья видит не озлобленного мужчину или озлобленную женщину, а видит человека, сотворённого из мужчины и женщины, и категорически говорит им: «Не может быть вам развода». Судья напоминает о единстве, хотя и не может дать сил единства достичь. Но, к счастью, он не единственная ипостась человека, есть и царственное достоинство, и творческая сила.