Бывает «вязкое» мышление. Точнее, бывают люди с вязким мышлением и никаким другим. Вообще вязкость — это нормально для мышления. Кружиться, разглядывать, возвращаться к одному и тому же... Ненормально, когда вязкость — и более ничего. Зацикленность.
Троллинг схож с вязким мышлением, отличается же деланностью, искусственностью. Человек умеет нормально мыслить, он троллингом «занимается», «выполняет работу». Выполнит — и будет писать и говорить нормально. В этом смысле троллинг вообще не является мышлением, как проституция не является любовью. Просто бизнес, заработок, ничего личного.
Троллинг любопытен тем, что ставит вопрос о целенаправленности: когда она переходит в патологию? Вязкое мышление не имеет цели. Человек не то чтобы сбился с пути — человек вообще забыл, что бывает путь. Человек бродит по палате номер шесть как по болоту и что-то думает, бормочет, может, даже очень здравое, но у него нет цели.
Троллинг отличается от вязкого мышления наличием цели, и цели невероятно суженной. Оскорбить, утвердить себя, заработать денег. Причём не все три варианта сразу, только один.
«Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох иль тюрьма». «Сойти с ума» и есть увязнуть в мышлении как в болоте. Именно эту карту разыгрывала и разыгрывает тоталитарная пропаганда: посмотрите на так называемых «свободолюбцев», как они увязли в своих рассуждениях о свободе, ни о чём больше говорить не могут. Девочка, ты хочешь в болото демшизы или на бескрайние просторы, по которым мчатся на бронированных козлах отважные башировы, от которых не уйдёт ни одной солсберецкий собор.
Что хуже: сойти с ума или понять, что мир сошёл с ума? Обнаружить, что ты в мире, где единственное, о чём думают люди, так это о том, что городничий уехал в другой город и там умер, так что гроб ему будешь делать не ты. В мире, где думают лишь о выживании и где непременное условие выживания: чтобы не было мысли-размышления, чтобы всё было заточено под выживание, чтобы мысль вправо, мысль влево, не говоря уже о верхе, считалась пособничеством терроризму, поиском сверхценностей, в мире, где палата номер полдюжины последнее убежище райского сада.
Отсутствие цели не всегда ведь выбор мыслящего, цель могут убить. Таков тоталитаризм, который предлагает одну-единственную цель для всех и каждого, но цель, которая подходит всем вообще, не подходит никому в частности. Сломанные часы дважды в день показывают правильное время, но часы с отломанными стрелками показывают никакое время. Такова несвобода.
Страх сойти с ума порождает миф о «секте», а мышлении замкнутом и агрессивном как танк. «Сектантское», «заидеологизированное» мышление давит жизнь своими гусеницами, не выходя из железной банки, всё разнообразие мира превращает в кашу-малашу, которой и питается.
Обычно боятся порабощения кому-то, считают «сектантство» результатом одурманивания кем-то, но ведь сектантское мышление присуще абсолютно всем людям, вопрос лишь в степени. Блаженны попавшие в секту, у них есть какой-то шанс преодолеть сектантское мышление, потому что у них есть хоть какой-то контакт с другими людьми. Но сколько же людей являются сектами из одного-единственного человека, и уж все люди являются сектой в некоторые мгновения жизни.
Цель вдруг словно сходит с ума, целеполагание разрастается как раковая опухоль, пожирая все остальные части души, и всё происходящее, любая информация, любые знания служат одной цели. Какой — неважно. Ни одна цель не может быть одной-единственной, разве в короткие горячечные минуты творческого восторга, но как раз творческий восторг вообще забывает о цели, он не следует цели, а творит цель, цели, вообще творит новый мир, в котором возможны абсолютно новые цели, а не занудное треньканье на одной-единственной струне одной-единственной арфы.
Цель, которая стала абсолютной, убивает разум. Абсолютный разум есть абсолютная бесцельность, о которой бессмысленно говорить «зачем», «для чего». Такова и абсолютность в любви, абсолютность в чём угодно, но если в этом чём угодно абсолютность обычно либо невозможна, либо чревата психопатией, то в мышлении абсолютность кондиционер, без которого qua non. Мышление начинается с абсолютности как чистой бесцельности и постепенно раскручивается в разные относительные стороны — стороны, относительные относительно абсолюта.
Абсолютность помогает не абсолютизировать, то есть, избежать главной опасности мышления. Мышление превращается в размышление, суждение в рассуждение, и в человеке рождается второй центр, который помогает сохранить рассудок даже, когда вокруг сумасшедший дом и некому пожать мозговую извилину за отсутствием таковой. Такое бывает, и даже очень часто бывает. Дело не в пропаганде — фи, что за цинизм — дело в дряхлении. Тому нечего тоталитаризма трепетать, у кого тоталитаризм за глазами. Блаженны умершие до Альцгеймера. Городский миф о неких почтенных тибетских, африканских, оптинских старцах, которые мыслят чище Канта, такой же сон разума как городской миф об особо творческом подростковом или юношеском мышлении. Ни склеротические пятна на старческой коже, ни прыщи любви на противоположном конце возраста не являются печатями мудрости. Прыщи, однако, предпочтительнее хотя бы потому, что у них есть будущее, а у склеротических пятен и будущее склеротическое, невелика радость.
Эта старость может сформироваться в любом возрасте, называется «когнитивная ошибка». Когда человек вдруг начинаёт всё укладывать на привычную схему конспирофобии или, напротив, веры в светлое будущее. Что ни случись, всё истолкуют к выгоде своих догм или к невыгоде чужих. Причём, никакого внешнего способа отличить такое короткое замыкание от здорового мышления не существует — и не может существовать в принципе, это бы уничтожили свободу мышления, а значит, уничтожило бы человека, свободу, любовь.
Никто не виноват в дряхлении, делать нечего, а наивное декартовское «я мыслю, следовательно, существую», надо понимать как девиз, призыв и лозунг. Я существую, следовательно, я должен размышлять. Размышлять вопреки всему и всем, начиная с самого себя — как в живописи, самая крупная помеха находится ближе всех прочих. Я мыслю вопреки тому, что существую, я размышляю, хотя всё моё существование против размышления как полнокровного живого процесса.
Правильно сказал кто-то — кажется, француз — что, если человек прожил хотя бы один день, пусть даже он провёл этот день в тюремном карцере — ему уже хватит материала для размышлений на многие века.
Если один день в одиночке — да, а если 70 лет в екклесиасте по самое не хочу — нет, тут количество переходит в качество, тут «я существую давно, следовательно, я устал мыслить, потерял интерес к размышлению, вяло брожу по кругу как заключённые Ван Доре. Но даже в этой безнадёжной ситуации, когда ничто не мешает мыслить, а просто не получается, и не получается даже помыслить, что ты уже давно не мыслишь, а шаркаешь полушариями, всё равно может лукавый раб замыслить побег: «Я существую, следовательно, я мыслю о том, как сделать своё мышление свободным от существования».
