Не было никакого пира во время чумы и быть не могло. Потому что всякий пир во время чумы. В жизни всегда есть место смерти, только место это у параши. Смерть загнана за кулисы, изредка о ней сообщают, но большинство людей жизнь проживут и ни разу со смертью не столкнутся, не считая похорон. Так разве похороны — это смерть! Похороны победа над смертью, театрализация ужаса и превращение небытия в закуску с выпивкой.
Гениальность «Декамерона» в кладбище как антураже для секса. Все вокруг в гробах, в язвах, в чёрной чуме, а мы тут в белых сорочках и соски просвечивают и твердеют, твердеют и просвечивают. Это всех потрясло, потому что все старательно не замечали пандемии, вытесняли из сознания. Лишь плохие историки рисуют триллеры: горы трупов, стоны, слёзы, братские могилы. Люди реально жили как всегда, самое большее, отвлекаясь на похороны не раз в 20 лет, а 20 раз в месяц.
Пандемия коронавируса оказалась точно такой же, только Боккаччо нет и не предвидится. Когда врачи забили в колокола, все подумали, что сейчас будет как у тех самых плохих историков. Трупы, стоны, пока до булочной дойдёшь, сто раз наступишь на умирающего.
Ничего такого! Народы притихли в ожидании зомби, а ничего такого, и народы поставили вопрос ребром: а есть ли мальчик. Взволнованные репортажи из реанимаций и кладбищ ожидаемого эффекта не возымели и не могли возыметь. Люди правильно рассудили: это проблемы гробовщиков и медсестёр. Если засунуть в унитаз камеру и вести репортаж, весь мир покажется г...ом, но это же нечестный приём. У каждого оказался кто-то знакомый, кто умер от пандемии? Возможно, только у каждого всегда есть знакомые, у которых рак, сгорел дом или родился ребёнок, но никто не меняет из-за этого привычный образ жизни.
Умение человека не допускать в свой мир зла можно назвать Синдромом Варшавской Карусели.
Гетто в Варшаве сперва было обычным районом, лишь через некоторое время вокруг построили стену. При этом никто не заморачивался что-либо переносить и менять. В результате по одну сторону стены на улице умирали с голоду дети и взрослые, а о другую сторону дети и взрослые катались на карусели с разноцветными фигурками.
Подозревали они друг о друге? Умирающий с голоду человек сосредоточен в чудовищном страдании, крутящиеся на карусели подавно ничего не слышат: для стона тоже нужны силы, которые голод отбирает.
Тут граница между свободой и несвободой. Свободный человек на карусели, конечно, может покружиться, но он прислушивается. Он хочет знать, он проверяет, он сует нос и в морг, и в реанимацию. Ему до всего есть дело. Несвободный человек похож на голодающего: все его мысли сосредоточены в одну шипящую точку. Нет, не на свободе сосредоточен несвободный человек, а на выживании.
Кажется, что врачи говорят об умерших, потому что они же врачи. Бывает «болезнь эксперта», а бывает здоровье эксперта — врач и должен беспокоиться о том, что умерло на 15 процентов больше людей. Не врачи могут не беспокоиться.
Только не надо путать причину со следствием. Не потому человек беспокоится о смерти незнакомых, чужих людей, что он врач, а он стал врачом, потому что беспокоится о том, о чём другие не беспокоятся.
Так ведь и хороший воспитатель ровно по той же причине хороший воспитатель. Он соскочил с карусели. Дети пусть покружатся, а он будет стоять и беспокоиться о том, как научить детей слезать с карусели и пытаться узнать, что же за стеной, откуда угрожающе молчит тишина.
Хороший родитель. Хороший дворник. Хороший политик. Хороший человек, в конце концов. Любой нормальный взрослый человек, если он здоров, хочет заглянуть за стену. Здоровому человеку тесно в мире здоровых. Жить в мире без смерти — это смерть. Кто обращает внимание на смерть только, когда число идёт на миллионы, 6 или 60, тот обращает внимание на на смерть, а на цифры, тот искусственное сердце, искусственная любовь, искусственная человечность. Ничего постыдного в этом нет, это, скорее, естественно для Мира Карусели. Человек же начинается там, где заканчивается естественное и начинается сверхъестественное: прислушивание к другому, переживание за дальнего, путешествие в мир, где есть смерть, но есть и ускользающая от эгоизма человечность.
Пандемия выявила различное отношение к смерти. Чем несвободнее страна, тем более в ней фатализма, иногда под видом набожности: на всё-де воля Божья. Проблемой свободных (относительно) стран является не фатализм, а отрицание. Например, утверждалось, что от пандемии смертность не выше, чем от гриппа (выше раза в три) или что вообще подъёма смертности не было. Смертность в разных странах в 2020 году выросла на 10-15%. В США было 1,3 миллиона, умерло 1,7 миллиона. Избыточная смерть и есть результат пандемии. В США 320 миллионов населения, в Росии 140 миллионов, значит, в России умерло не менее 200 тысяч человек. Много это или мало? Россия не считает.
