12 августа 1975 года
Легче всего в моей «истории обращения» выделить некоторые события, незначительны, но запомнившиеся и, должно быть, сыгравшие свою роль. При этом, разумеется, остаются в стороне тысячи и миллионы событий, крупных и малых, которые остались невидимыми и которые тоже все вели к одной цели — к самому большому чуду, которое может быть с человеком.
Под Новый Год я познакомился с одной христианской семьей, бывал три-четыре раза в их доме, причем всякий раз — когда там была небольшая компания; не скажу, что понял тогда, что христианство — не только обряды, но увидел его живым. Вряд ли я тогда мог им особенно заинтересоваться, его заслоняли бесчисленные события и некоторые крупные увлечения. Но уже живое христианство было для меня новостью.
Следующая вешка — середина марта. Началось, собственно, с брошюры А. Черткова о Пасхе. Ее описательная часть, написанная с уверенностью участника и не без вдохновения, впервые, может быть, приоткрыла краешек мира христианских переживаний. Совершенно независимый и противоположный поток мыслей привел тогда же к тому, что несколько дней спустя я не стал писать школьного сочинения (это был конец 10-го класса) на какую-то социалистическую тему и примерно неделю был в не то сомнамбулическом, не то пришибленном состоянии от своего открытия, к которому подобрался от философии, литературы, даже политики. Лучше всего его передает сделанная чуть позже, когда я уже мог писать, запись в письме:
«...Началось... не о смысле жизни, а с воспитания человека. Бессилие человека самому определить свое место в жизни, до моего возраста, наверняка, — оно, это место, полностью определяется теми, кто его окружает, а когда человек это осознает, он должен сделать выбор — а оснований для выбора, своих собственных открытий, у него почти нет. И желание отдать свой комсомольский билет (было такое вчера) возникает не от желания стать честнее, а от того, что понимаешь, что вступил в комсомол не ты, а совсем другой человек, если угодно — марионетка. Согласие с подобным насилием было неизменным, пока я не должен был сделать свой, собственный, самостоятельный, пуская самый маленький выбор между разными путями жизни, между теми идеями, которым меня учили и которые я узнал сам... Я почувствовал, что я и мое тело — две разные вещи; мое тело казалось другим старше, чем оно есть, потому что оно впитало в себя чужие повадки, привычки, манеры, надолго эта «взрослость» подчинила и мои мысли — а мысли детские, заносчивые подчас, путанные, бешеные. Сочинение — это когда в первый раз я сумел в чем-то себя преодолеть; мне казалось, что я должен сбросить с себя эти внешние манеры, мысли — до самоубийства — и я почему не смог этого сделать. Вчера я делал то же, что и всегда — без всяких усилий изнутри, а внутри что-то постоянно заставляло одергивать себя, и смотреть на себя — на тело — снаружи, И я ни в чем не могу найти выхода».
О каких же новых мыслях я упоминал? Сейчас трудно вспомнить точное направление моих поисков и сомнений, кажется, что я должен был сомневаться во всем. Да направления и не было, было тыканье туда и сюда. Это и этика, и история, и философия, в целом — поиски смысла жизни, которые где-то уперлись в собственную неразвитость и предвзятость. Попытка сбросить груз хотя бы предвзятости — была действительно поразительно сильной, страшной, и, казалось, безнадежной. Меня сейчас радует впервые появившееся чувство собственного бессилия, выход из себя.
Попытка была. Постоянно переживать рывок нельзя, его внешне заслонили разные дела: и первая влюбленность, и выпускные экзамены, и неудачные экзамены вступительные. Большое впечатление произвели, наряду с философскими книгами (как «Исповедь», «Игра в бисер») некоторые христианские книги, которые я брал у новых знакомых. Воспоминания о марте присохли, как пятнышко свернувшейся крови, которое лучше не отколупывать —новая потечет. По тогдашним стихам заметно было и мне и другим — выжидательное, переходное, время временного покоя. Поступил на работу. Восхищала осенняя природа.
утром еще темно...
я родился весною
чтоб эту очень встретить
по этому трехстишию вспоминая, что цепочка от мартовской полоумной недели не прерывалась Из внешних событий вспоминаю только: две или три беседы с пожилой хозяйкой моей знакомой семьи. Больше. Чем даже прежде, замкнутость. Странное ощущение влюбленности, которая не то кончилась, не то тлеет. Наслаждение природой. Какие-то ученые и литературные упражнения.
Вечер обращения — это именно вечер, несколько часов в начале ноября, еще по-осеннему теплого.
Сидел у стола, что-то писал или читал. Вдруг —резко — опять подумал, о чем думал в марте, о напрасности подделки под труд, о подлости стремления к славе, самовыпячивания. Задавленность вещами. Спокойное напряжение — и отрицание всего, что было, что имел до этого мига, всего, ради чего стоило жить, точнее — это было стремление отрицать. Понял, что все прежние усилия гибельны, подлы.
умереть сейчас
наверно лучше
чем жить — для будущих музеев
Записав это (подумал: «Не удержался-таки»! вышел на улицу, сказав что-то насчет «пройтись». Шестьдесят-восемьдесят минут бешенной, без единой мысли, ходьбы — необычно мелким и частым шагом, острота обычного чувства, что ты между двумя половинками гигантской земли и гигантского черного неба, кусочек в бездне. Вернулся уже более спокойным шагом. Вскоре лег. Не задумывался над пришедшим спокойствием и, не могу сказать о вечере, но на следующий день, взявшись за книгу о христианских обрядах, с удивлением обнаружил, что читаю ее изнутри, как христианин. Не просто понимаю, почему это так, но знаю, что это так действительно. Дней девять ходил, свыкаясь с этим, все мои знания о православии по-прежнему нимало не противоречили новому открытию, ощущению (скажу заранее: сколько бы я потом ни узнавал, все понималось и опять-таки не противоречили). Через девять дней через знакомую, о которой я упомянул, написал записку одному священнику:
«То, что я испытал в последние девять-десять дней, я могу назвать своей первой встречей с Богом, пускай она оказалась не такой, как я мог ожидать.
Последние дни я смотрю на все. что меня окружает, глазами верующего — и уже ощущаю себя христианином...
Прошу у Вас совета, возможно — предостережения. Я — не знаю».
В следующее воскресение я был у него, через неделю состоялось крещение; несмотря на внутреннюю готовность, физически все это далось тяжело, напоминая евангельские рассказы об изгнании беса из людей. Так оно и было.
Вся моя последующая жизнь вплоть до сегодняшнего дня, какой бы она ни была, это жизнь определяемая дарованной верой, полностью подчиненная Евангелию. Самонадеянно и лицемерно было бы с моей стороны говорить, что по мне можно судить о христианах истинных — но и чувство греха дается лишь святым Духом.
Каждый день духовной жизни приносит новое понимание моего обращения, несколько иное направление его толкования. Все, о чем я рассказал — это личное, и неповторимое, обязательное лишь для меня; чудо, которое могло произойти многими путями и помимо этого. С течением времени лишь яснее выступает независимая и преобладающая внутренняя сущность этого чуда.
«Никто не может назвать Иисуса Господом, кроме как Духом Святым» — сказал Апостол. Для меня не стоял вопрос о действительности благодати; сомнения в высшем, а не земном ее происхождении, прошли быстро, как только я увидел их причину. Вся моя жизнь теперь — это жизнь внутри Церкви; и падения, и беды, и счастье — все это определяется моим отношением к Христу.
Обращение, очевидно, это главное, начало, Это только рождение, а впереди еще вся жизнь. Не знаю, как она сложится; молюсь об укреплении веры и готовности. Прошу, чтобы мне идти не по многим путям зла, а по одному единственному — добра, к высшей цели.
Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь.
[И, действительно, происходит-таки для других по-иному]
12.VIII.1975
лето 75.
Для тех, кого заинтересовал предыдущий очерк, я могу предложить несколько трехстиший, интересных тем, что они написаны на протяжении месяца после описываемого ноябрьского вечера. Расположены они в том же порядке, в каком и написаны; впрочем, разумеется, они отработаны.
* * *
Умереть сейчас
наверно лучше
чем жить — для будущих музеев.
* * *
Не с белизны родильных стен
Когда увидишь. Что комнатные серы
Начнется жизнь
* * *
за шумом машин
за чьим-то там говорком
удивляюсь наполненной тишине
* * *
запомни, что книги горят
и сгорят-таки
тогда пиши
* * *
вхожу
еще не вошел
и уже — опора
* * *
ко мне вернулось детство
мир осенью зацвел
нужно ли вам объяснять?
* * *
разговариваю
и завязываю шнурки
но ношу в себе тайну
* * *
я видел и отвечал
один ответ
так, Господи!
* * *
приду
но Ты сейчас не уходи
не уходи
* * *
бегу, бегу по земле
и одно предстоянье осталось
в молитве
[1] И даже не веруя.
