Мне несколько человек — общих знакомых с Александром Станиславским, моим научным шефом — говорили, что он очень жалел, что я много занимаюсь «религией» в ущерб собственно истории.
Однако, сам Александр Лазаревич, историк великий, каких всегда немного — наравне с ним из того поколения бы поставил только Кучкина — как только началась перестройка, бросил всё и стал заниматься большевистскими репрессиями.
Почему? Потому что это была запретная тема, которая казалась чрезвычайно важной. И, пожалуй, она и в самом деле была важнее истории Смуты и дворянства XVI-XVII веков. А ведь почти весь сектор русского средневековья ИИ занимался тогда историей российской военщины — все эти десятни (моя тема), боярские книги и списки, Разряды, — это всего лишь военщина. А репрессии — это о том, что есть и нормальные люди, нормальная жизнь...
И, наверное, поэтому (а не только из-за других обстоятельств) я стал заниматься историей Церкви. Потому что это была абсолютно запретная важная тема — что там ковырялись в МП какие-то персонажи, было чистой ватой. Все важное и интересное было под запретом и заменено гнуснейшей атеистической пропагандой, которая нынче переоделась в «религиоведение».
Теперь, к счастью, с историей Церкви получше. Теперь другая крайность — мелкотемье. Не все запретные темы — важные. Тысячи публикаций сотен авторов типа «сверлящие свойства бетона и их связь с формой ручек у чайных пиал эпохи Мин». «Об особенностях триадологии у ранних скопцов в сравнении с высокой схоластикой в свете последних открытий новых видов византийских крестов на городе Побегайцино». Пишут этот маразм вечные мальчики и девочки, которые высшее образование получили, а высших ценностей и идеалов никогда не имели и иметь боятся. И будут всю жизнь за гроши писать то, что не стоит и гроша ломаного, и жаловаться на эту жизнь.
А мне надо, конечно, понять, что история человечества как история коммуникации — тема задавленная, которой можно и нужно посвятить остатки дней моих поганых.
