Язык чрезвычайно странная, не от мира сего, вещь. Очень хрупкая. Каждое слово — это какой-то предмет, использованный не по назначению. Ни одно слово не может, в принципе не может, обозначать то, что мы хотим обозначить.
Даже если достигнута договоренность о значении слова; договоренность отчасти даже ухудшает ситуацию, потому что чем-то всегда жертвуется. Слово «любовь» больше означает для одного, чем для двоих, но какой смысл в слове «любовь» для одного.
Любое слово — это метафора, заплатка, причём заплатка без дыры, заплатка на совершенно целом одеяле. Обезьяне достаточно одеяла, человеку нужно одеяло с заплатами, пропатченное. Потому что для человека слово — заплата не на одеяле, а на пустоте, пустота бесчеловечного мироздания.
Вот почему нельзя догматизировать слова, как нельзя их насиловать. Это два полюса, два полярных злоупотребления. Догматизм превращает слово из хлеба в железную гирю, в дубинку. Но блудословие не лучше, как распутник не лучше евнуха. То и другое — монологи, даже если монологи объединены по тем или иным соображениям.
Вот почему так легко «разоблачить евангелия». Каждое слово можно раздолбать и выкинуть как мусор ничего не значущий. Это не только к евангелиям это относится, это к любому высказыванию любого человека относится. Точно так же легко превратить евангельский хлеб и в бетон, и в слизь.
Вот почему общение, включая чтение, — это труд, творчество, каторга, кулинария, пирдуха и обычно на девять десятых общение это анти-общение, но уж одну десятую надо постараться! Риски велики, но и воздаяние — если общение состоялось — велико: вся жизнь. Тем более, что источник жизни Бог, а Бог — это огромное живое слово, беззвучное и всё сообщающее.
